Онлайн чтение книги Большие надежды Great Expectations
LVI

Магвичъ пролежалъ больнымъ въ тюрьмѣ все время отъ первоначальнаго ареста до открытія сессій. Онъ сломалъ себѣ два ребра и повредилъ легкія, почему и дышалъ съ большимъ трудомъ и болью, которая ежедневно усиливалась. Вслѣдствіе ушиба онъ говорилъ очень-мало и такъ тихо, что едва можно было разслышать его слова. Но онъ всегда радъ былъ меня слушать, и я считалъ первымъ своимъ долгомъ говорить и читать ему все, что могло служить ему въ пользу. Его болѣзнь до того усилилась, что несчастнаго нельзя было болѣе оставить въ общей тюрьмѣ, и потому, черезъ день, его перенесли въ лазаретъ. Тутъ я гораздо чаще могъ съ нимъ видаться. Одна болѣзнь спасла его отъ цѣпей, ибо его считали самымъ опаснымъ преступникомъ.

Хотя я ежедневно съ нимъ видался, но на такое короткое время и часы разлуки были такъ продолжительны, что я замѣчалъ малѣйшую физическую перемѣну въ его лицѣ. И перемѣны эти не были къ лучшему; онъ видимо изнемогалъ и день это дня становился слабѣе. Магвичъ выказывалъ смиреніе и покорность своей участи, какъ человѣкъ совершенно-утомленный жизнью. Мнѣ иногда казалось, по его словамъ и выраженію лица, что онъ обдумывалъ вопросъ, не сдѣлался ли бы онъ лучшимъ человѣкомъ при болѣе благопріятныхъ обстоятельствахъ; но онъ никогда не старался оправдать себя подобными средствами.

Раза два или три тюремщикамъ случалось упомянуть о дурной его репутаціи, тогда, бывало, покажется улыбка на его. лицѣ и онъ обратится ко мнѣ съ такимъ взглядомъ, какъ будто увѣренъ, что я въ немъ зналъ еще въ дѣтствѣ не одну хорошую сторону. Вообще Магвичъ велъ себя смирно, никогда и ни на что не жаловался.

Когда открылись судебныя сессіи, мистеръ Джаггерсъ подалъ прошеніе объ отсрочкѣ дѣла Магвича до слѣдующаго раза, въ надеждѣ что онъ такъ долго не проживетъ. Но ему отказали. Слѣдствіе началось, и Магвича принесли въ судъ въ креслахъ. Мнѣ позволили стоять за нимъ, не выпуская его руки изъ своихъ рукъ.

Слѣдствіе было коротко и ясно. Все, что можно было сказать въ въ его пользу было сказано — какъ онъ послѣднее время сталъ работать, какъ жилъ хорошо и честно. Но ничѣмъ нельзя было опровергнуть факта, что онъ воротился въ Англію и стоялъ теперь передъ судьею и присяжными. Невозможно было не признать его виновнымъ.

Въ то время существовалъ обычай произносить смертные приговоры въ послѣдній день сессій, чтобъ ихъ закончить съ эффектомъ. Еслибъ не ужасная картина, живо сохранившаяся въ моей памяти, я едва повѣрилъ бы, даже писавши эти слова, что я тогда видѣлъ въ судѣ тридцать двухъ мужчинъ и женщинъ, которымъ въ одно время былъ объявленъ смертный приговоръ. Магвичъ находился впереди всѣхъ; онъ сидѣлъ, ибо отъ изнеможенія не могъ стоять. Вся эта сцена ярко представляется мнѣ теперь; даже помню, какъ капли дождя на окнахъ блистали отъ лучей апрѣльскаго солнца. Я стоялъ за рѣшеткой, держа руку Магвича. За-нимъ виднѣлись тридцать два мужчины и женщины; иные смотрѣли недовѣрчиво, другіе казались пораженными страхомъ, нѣкоторые плакали и рыдали, закрывали лице, или же угрюмо оглядывались по сторонамъ. Сначала раздались-было вопли женщинъ, но они тотчасъ же смолкли и настала глубокая тишина. Шерифы, другіе гражданскіе чиновники и многочисленные зрители наполняли галлерею. Наконецъ судья важно обратился къ тридцати двумъ приговореннымъ. Изъ числа этихъ несчастнымъ ему надлежало отдѣльно сказать нѣсколько словъ человѣку, который съ младенчества былъ виновенъ въ противузаконныхъ дѣйствіяхъ, который, послѣ частныхъ наказаній и тюремнаго заключенія, приговоренъ былъ къ ссылкѣ на извѣстное число лѣтъ, который при отчаянныхъ обстоятельствахъ бѣжалъ, опять пойманъ и присужденъ въ вѣчной ссылкѣ. Этотъ несчастный, казалось, въ дали отъ своей родины сперва старался жить спокойно и честно; но, въ несчастную минуту, увлеченный своими страстями, сдѣлавшими его язвою общества, онъ покинулъ мѣсто ссылки и возвратился въ государство, которое его изгнало. О немъ вскорѣ донесли, но ему удалось нѣкоторое время укрыться отъ правосудія, когда же его схватили, онъ защищался и былъ причиною смерти доносчика, знавшаго всѣ подробности его жизни. Онъ одинъ зналъ, сдѣлалъ-ли онъ это преднамѣрено, или въ слѣпомъ порывѣ страсти. Наказаніе, ожидавшее его, за самовольное возвращеніе въ землю, изгнавшую его, была смерть, и какъ притомъ обстоятельства его поимки только увеличивали его вину, то ему слѣдуетъ приготовиться къ смерти.

Солнце ударяло своими лучами въ большія окна залы, ярко освѣщая судью и приговоренныхъ и, можетъ-быть, напоминало нѣкоторымъ присутствующимъ, какъ мы всѣ нѣкогда предстанемъ предъ Всевѣдущаго и Непогрѣшимаго Судью. Въ эту минуту Магвичъ приподнялся и лице его ярко освѣтилось солнцемъ: «Милордъ, сказалъ онъ, я уже получилъ приговоръ отъ Всевышняго, но преклоняюсь и предъ вашимъ.» Между присутствующими послышался ропотъ, и судья продолжалъ рѣчь, обращаясь къ остальнымъ. Послѣ произнесенія приговора, пришлось поддерживать нѣкоторыхъ, другіе вышли стараясь показаться храбрыми, немногіе кивали головой въ направленіи къ галлереѣ, двое или трое пожали другъ-другу руки. Магвичъ вышелъ послѣднимъ: его пришлось поднять съ креселъ и онъ могъ идти только очень медленно; онъ все еще держалъ мою руку. Присутствующіе уже встали (поправляясь словно въ церкви или въ иномъ какомъ общественномъ собраньѣ) и указывали гальцами то на одного, то на другаго преступника, а чаще всего на него и на меня.

Я все-еще надѣялся, что онъ умретъ раньше дня, назначеннаго для исполненія приговора, но, опасаясь, чтобы жизнь его не продлилась, я въ ту-же ночь принялся писать прошеніе министру внутреннихъ дѣлъ, описывая ему все, что я зналъ о преступникѣ и какъ онъ рѣшился вернуться на родину единственно ради меня. Я написалъ какъ могъ убѣдительнѣе и трогательнѣе и отправилъ просьбу по назначенію. Я также писалъ многимъ высокимъ лицамъ, отъ которыхъ могъ ожидать содѣйствія и даже сочинилъ прошеніе на имя короля. Послѣ судебнаго приговора, я не зналъ ни минуты покоя; печальныя мысли преслѣдовали меня. Отправивъ прошеніе, я по цѣлымъ вечерамъ скитался около домовъ тѣхъ особъ, которымъ они были адресованы; какъ-будто близость ихъ могла придать мнѣ болѣе надежды. До-сихъ поръ улицы Вест-энда въ весеннюю туманную ночь, съ ихъ рядами домовъ и фонарей, навѣваютъ на меня печальныя воспоминанія. Ежедневныя мои посѣщенія тюрьмы теперь еще болѣе сократили, а Marвича стали строже сторожить. Замѣтивъ или только вообразивъ себѣ, что меня подозрѣвали въ намѣреніи отравить его, я потребовалъ, чтобы меня обыскивали передъ тѣмъ, какъ допускали къ его кровати, и сказалъ надзирателю, всегда присутствовавшему при этомъ, что я на все согласенъ, чтобы оправдать чистоту моихъ намѣреній. Никто не обращался грубо ни съ нимъ, ни со мною. Долгъ службы требовалъ стѣснять насъ, но это исполнялось какъ только можно деликатнѣе. Надзиратель постоянно увѣрялъ меня, что Магвичу становится хуже, тоже говорили и другіе арестанты, исполнявшіе должность сидѣлокъ при немъ. Они хотя и преступники, но благодаря Бога были способны въ добру.

Дни проходили, и я замѣчалъ, что онъ иногда долго продолжалъ лежать, вперивъ невозмутимо-спокойный взглядъ на бѣлый потолокъ. По временамъ мои слова его оживляли, чрезъ минуту онъ опять впадалъ въ оцѣпененіе. Иногда онъ совсѣмъ не могъ говорить и отвѣчалъ мнѣ легкомъ пожатіемъ руки; я вскорѣ привыкъ къ этому и сталъ угадывать его мысли. Наступилъ уже десятый день, Послѣ приговора, когда я внезапно замѣтилъ значительную перемѣну въ немъ. Глаза его обращены были къ дверямъ и радостно блеснули при моемъ входѣ.

— Любезный другъ, сказалъ онъ, когда я присѣлъ къ его кровати. Я боялся, чтобъ вы не опоздали, хотя почти увѣренъ былъ что это не случится.

— Я въ назначенное время пришелъ, сказалъ я: — я ужь давно дожидаюсь у воротъ.

— Вы всегда дожидаетесь у воротъ, не такъ-ли, любезный другъ.

— Да, чтобы не потерять ни минуты.

— Благодарю васъ, милый другъ, благодарю васъ. Да благословитъ васъ Богъ! Вы меня никогда не покидали.

Я молча пожалъ его руку, ибо не могъ забыть, что однажды хотѣлъ покинуть его.

— И, что всего лучше, вы ухаживали за мною въ бѣдѣ, а не тогда, когда мнѣ везло. Это лучше всего.

Онъ лежалъ на спинѣ и дышалъ чрезвычайно трудно. Какъ онъ ни любилъ видѣть меня и говорить со мною, но оживленность опять исчезла съ его лица, отуманенный взоръ его обратился снова къ потолку.

— Вы сильно страдаете?

— Я не жалуюсь, любезный другъ.

Это были послѣднія слова, произнесеннныя имъ. Онъ улыбнулся и мнѣ показалось, что онъ желаетъ, чтобы я положилъ свою руку на его грудь. Я это сдѣлалъ, онъ снова улыбнулся и покрылъ мою руку своими.

Назначенное для посѣщенія время уже кончилось; оглянувшись я замѣтилъ за собою начальника тюрьмы, который мнѣ сказалъ шопотомъ, «вы можете еще здѣсь остаться». Я его поблагодарилъ отъ души и спросилъ: «могу я съ нимъ поговорить наединѣ, если онъ меня можетъ разслышать?»

Начальникъ тюрьмы отошелъ въ сторону и сдѣлалъ знакъ надзирателю, чтобъ онъ послѣдовалъ его примѣру. На минуту глаза Магвича оживилось и онъ взглянулъ на меня очень нѣжно.

— Милый Магвичъ, я наконецъ рѣшился вамъ сказать кое-что. Вы понимаете, что я говорю?

Онъ слегка пожалъ мою руку.

— У васъ была дочь, любимая вами и которой вы лишились.

Онъ сильнѣе пожалъ мою руку.

— Она жива и нашла сильныхъ покровителей. Она важная леди и красавица собою. И я люблю ее!

Послѣднимъ слабымъ усиліемъ онъ поднялъ руку мою къ своимъ губамъ. Потомъ, снова медленно опустивъ ее на грудь, онъ покрылъ ее своими руками, и обратилъ невозмутимо спокойный взоръ на потолокъ. Но вскорѣ глаза его закрылись и голова покойно опустилась на грудь.

Вспомнивъ, что мы вмѣстѣ читали о двухъ людяхъ вошедшихъ въ храмъ молиться, я понялъ, что не могу ничего сказать лучшаго при его смертномъ одрѣ, какъ «Боже, буди милостивъ ему, грѣшнику!»