Онлайн чтение книги Грешница и кающаяся
XIX. ЗАВЕЩАНИЕ СТАРОЙ УРСУЛЫ

В особняке на улице Риволи царило счастье, которое можно было сравнить с весенней лунной ночью.

Счастье это не согревало и не оживляло, как яркий солнечный луч, но оно было как бы первым лучом надежды, пробившимся сквозь долгую ночь.

И могло ли быть иначе?

Маргарита нашла своего отца и, как страждущая Магдалина, прильнула к его руке; он бережно вел ее по пути покорности и самоотвержения. Сердцем, исполненным любви, привлек он ее к себе, с отцовской заботливостью обратив ее сердце к Богу, и сам, полный надежды, старался и ее ободрить.

Часто, когда погода была хорошая, они вместе гуляли по аллеям парка, тогда как Иоганн и Жозефина были заняты своими детскими играми.

Эбергард ненавязчиво старался внушить своей дочери возвышенные мысли, а однажды подарил ей ладанку с тремя эмблемами: солнцем, крестом и черепом, чтобы в тихие ночные часы она, подобно ему самому, думала об их значении и в толковании этих символов черпала новые душевные силы.

Маргарита усматривала в благословении отца прощение от Бога.

Не думая о том, что она как дочь князя могла бы иметь другое прошлое, радостное детство и прекрасную молодость, не обвиняя того, кто причинил ей тяжелое горе, она крепла духовно и телесно среди мирной благодатной обстановки и благодаря неясным заботам, которыми окружил ее горячо любящий отец.

Маргарита благодарила Матерь Божию за милость, даровавшую ей и ее ребенку доброго, всепрощающего князя, ни единым взглядом или словом не упрекнувшего ее, дружески протянувшего ей руку помощи и окружившего вниманием и чуткостью.

Милость эта так трогала ее, что она думала о ней не иначе, как со слезами умиления.

Иногда, просыпаясь среди ночи, она подходила к высокому окну особняка, глядела на деревья в парке и вспоминала ту роковую ночь, когда она, беспомощная, бродила одна среди холода и вьюги.

Тихой молитвой поминала она покойного Вальтера, пожертвовавшего для нее всем, решительно всем, даже жизнью; не раз думала она и о пропавшем ребенке, брошенном ею на дороге к кладбищу Святого Павла.

Часто мысли ее переносились к возлюбленному Вольдемару, теперь, быть может, совсем забывшему ее. Но Маргарита все равно молилась за того, кто больше всех влил горечи в чашу ее жизни, молилась от всей души и со слезами на глазах. До сих пор она любила его всею силою своего израненного сердца.

Обливаясь горькими слезами, она говорила себе, что никогда больше не увидит его и нет никакой надежды когда-нибудь прильнуть в невыразимом блаженстве к его груди.

Последняя их встреча происходила в его дворце, на пороге их вечной разлуки, но не горечь вынесла она от этого свидания, а высокое ощущение блаженства. Замирая от счастья, внимала она тогда его словам, которым суждено было остаться для нее вечным утешением: он любит, любит ее так же горячо и преданно, как она его.

О сердце человеческое, претерпевшее столько страданий, какая малость способна тебя утешить!

Маргарита обмирала при воспоминаниях об этом блаженном часе и втайне, так втайне, что и сама не решалась в том признаться себе, надеялась когда-нибудь снова увидеться с принцем. Она не спрашивала себя, какие последствия может иметь эта новая встреча, гнала от себя неосуществимую эту надежду — и все-таки надеялась.

Если бы она знала, что Вольдемар так же горячо жаждет ее видеть, что он оплакивает ее как умершую, что стоит ей подать знак, и он, превозмогая все препятствия, примчится к ней на край света — если бы она все это знала, надежда ее обрела бы под собой почву…

Отойдя от окна, она тихо целовала в щечку свою спящую дочь и сама укладывалась в мягкую шелковистую постель, но тягостные воспоминания подстерегали ее и здесь. Она видела себя в лесу, зимней ночью, после того как ее, беспомощную и беззащитную, вытолкали на улицу; видела себя лежащей на постели из листвы в хижине лесника, который приютил ее из сострадания; вспоминала, как, скорчившись, сидела она на гнилой соломе в монастыре… А теперь она покоится на пуховых, обшитых кружевами подушках в доме князя, ее отца.

Тут же рядом спало ее нежное дитя, которого она вынуждена была отдать в воспитательный дом. Дитя это превратилось в очаровательную девочку, которая не могла не вызывать улыбку счастья у молодой матери. Но в улыбке этой крылась, однако же, и горечь: Маргарита вспоминала другого ребенка, навеки для нее утерянного. Тягостные мысли об этом пропавшем без вести младенце омрачали ее радость.

Но как бы там ни было, она от души благодарила небо за все ниспосланные ей милости и своего отца, который вернул ее к жизни.

Итак, в особняке на улице Риволи воцарились мир и счастье, чему Эбергард был рад больше всех. И ничто не подсказывало ему, что в этот светлый дом скоро придет беда…

Что касается верных слуг Мартина и Сандока, то они не очень-то доверяли внешнему спокойствию и охраняли особняк с удвоенным рвением. Это и послужило причиной того, что Фукс, как ни старался, не смог выполнить своего обещания.

— Отсрочить — не значит отменить,— заметил Шлеве в ответ на просьбу Фукса дать ему больше времени.

…Настал конец зимы. От снега и льда не осталось даже воспоминаний в Париже и его окрестностях.

В парке особняка Эбергарда трудились садовники. Князь намеревался остаться здесь со всем семейством на лето.

А затем — прощай, Франция! Корабль «Германия» стоял в доках города Нанта и должен был по первому сигналу отплыть в Бразилию.

Эбергард отказался от мысли найти второе дитя Маргариты; он счел его умершим, и дочь думала точно так же.

Однажды князь получил из императорского кабинета приглашение самого Наполеона — император изъявлял желание, чтобы Эбергард вместе со своим питомцем Иоганном приняли участие в последней охоте, назначенной через десять дней.

Все высокопоставленные лица, удостоившиеся приглашения, должны были в назначенный день собраться в загородном замке Сен-Клу и оттуда выехать на охоту.

Князь Монте-Веро только один раз появился при дворе Наполеона, он вообще избегал шумной светской жизни. Тем не менее, он не мог отказаться от этого приглашения, которым император оказывал князю особое внимание, включив в приглашение и его питомца.

Маленький Иоганн показал себя прирожденным наездником и на своем Исландце, маленькой красивой лошадке, выкидывал разные фокусы к большому удовольствию Жозефины. Он очень обрадовался возможности побывать на настоящей охоте и увидеть императора.

Для своих четырнадцати лет он был отлично развит физически. По случаю предстоящей охоты ему сшили охотничий костюм, и в этом наряде верхом на лошади и с небольшим ружьем за плечами он выглядел премило.

Под руководством Мартина он прилежно упражнялся в стрельбе, пока не достиг такой ловкости, что почти не давал промахов.

Радовало Эбергарда и то, что его питомец, делая быстрые успехи во всех науках, стал, вместе с тем, говорить так чисто, что трудно было поверить, будто он когда-то был немым.

Кроме того князь не мог нарадоваться искренней братской любви, которая возникла между Иоганном и Жозефиной. Они буквально не могли жить друг без друга; Жозефина с беспокойством спрашивала Эбергарда, долго ли они будут находиться на охоте, и когда узнала, что три-четыре дня, то заявила, что поедет вместе с ними.

— На придворных охотах не ездят в экипажах, а только верхом,— объяснил ей в ответ Иоганн.— Даже дамы, желающие принять участие в подобной охоте, надевают охотничьи костюмы и ездят верхом, а ты и держаться не умеешь на лошади.

— Да, ты прав,— с сожалением отвечала девочка.— Придется мне остаться дома и утешить себя тем, что ты важничаешь и хвастаешь своим умением. Но ничего, я попрошу берейтора, и он научит и меня ездить верхом, тогда мы вместе сможем совершать прогулки в Булонском лесу.

— Ишь, какие смелые у тебя мысли,— посмеивался Иоганн.— Но дядя Эбергард не позволит тебе этого, потому что девушке вовсе незачем объезжать лошадей.

Нечто подобное Эбергард говорил недавно, и теперь, заслышав, как Иоганн важно повторяет его слова, он переглянулся с Маргаритой и невольно рассмеялся.

— Ах, милый дедушка! — воскликнула Жозефина и подбежала к нему с раскрытыми объятьями.— Не правда ли, ты велишь берейтору научить меня ездить верхом?

Иоганн с улыбкой смотрел на князя в ожидании ответа.

— Будет видно,— ласково сказал Эбергард.— Во всяком случае, прежде тебе надо получить разрешение матери.

— Мамочка, милая, ты позволишь мне? Разве ты сама не умеешь сидеть в седле?

— Нет, девочка моя, не умею и думаю, что нам обеим следует этому учиться, и не столько для того, чтобы ездить в Булонский лес, сколько для верховых прогулок в окрестностях Монте-Веро, о котором твой дедушка столько мне рассказывал.

Эбергард в знак согласия кивнул, и Жозефина радостно захлопала в ладоши.

— Так мы будем вместе кататься в Монте-Веро? О, как я рада! А когда мы туда поедем?

— Очень скоро, милая Жозефина,— с улыбкой отвечал князь, а Маргарита не могла нарадоваться счастью дочери.

— И мы все поедем? — не унималась девочка.— Иоганн тоже?

— Конечно! Неужели ты думаешь, что мы оставим его здесь?

— О нет, нет! Если он останется, я тоже останусь! — воскликнула Жозефина и, обхватив юного охотника, прежде чем он успел опомниться, закружилась вместе с ним по лужайке.

Чтобы не утомлять охотничьих лошадей, Эбергард решил послать их вперед с Сандоком, а самим отправиться в карете.

Мартин с видом знатока проверил и пристрелял перед отъездом ружья князя и его питомца, тщательно их почистил и заботливо упаковал необходимые для охоты вещи.

Сандок выехал с лошадьми на два дня раньше господ, чтобы благородные животные могли отдохнуть перед охотой в конюшнях Сен-Клу.

Наконец настал день отъезда. Иоганн прыгал от счастья и нетерпения.

Элегантный охотничий костюм необычайно шел к его лицу и фигуре, и когда они вместе с князем спустились на веранду, чтобы попрощаться с Маргаритой и Жозефиной, его можно было принять за родного сына Эбергарда.

Не по возрасту рослый, он обещал со временем стать таким же высоким и красивым, как князь.

Эбергард поцеловал свою дочь и погрустневшую Жозефину, отдал распоряжения Мартину. Последнее было совершенно излишне, потому что честный кормчий всегда готов был не колеблясь отдать свою жизнь за хозяина и его близких.

— Не беспокойтесь, господин Эбергард,— заверил он,— когда Мартин за штурвалом, корабль плывет верным курсом.

Князь протянул руку старому моряку, перенесшему вместе с ним столько житейских бурь. Иоганн прощался с Маргаритой и Жозефиной. Он шутил, был возбужден и весел, он так радовался предстоящей охоте, а Жозефина… Жозефина плакала!

О чем грустила прелестная девочка, ведь Иоганн и ее дедушка должны были вернуться через несколько дней. Или у нее появилось предчувствие, что вернется только один из них?

Не потому ли ее так печалило расставание, особенно с Иоганном, верным товарищем ее детских игр?

Великолепный экипаж князя, запряженный двумя вороными конями чистейшей крови, ждал у подъезда особняка. Богато одетый кучер восседал на козлах, лакей в ливрее стоял у дверец кареты.

Сбруя лошадей, богатая, но не бросающаяся в глаза, отделана была чистым серебром.

Эбергард и Иоганн сошли с веранды и уселись в карету, лакей занял свое место на козлах.

Маргарита и Жозефина махали платками, Мартин держал свою морскую фуражку в руке. Карета выехала в ворота, свернула по улице и скоро скрылась из глаз. Мартин вернулся к своим повседневным делам, а мать с дочерью отправились в парк.

Они удивительно походили друг на друга.

Четырнадцатилетняя Жозефина, чьи светлые волосы локонами ниспадали на плечи, была гибка, прекрасно сложена и движениями своими неуловимо напоминала мать. А Маргарита выглядела точной копией известного изображения кающейся Магдалины — те же тонкие черты бледного лица, та же грусть и задумчивость во взоре; волосы ее, такие же светлые, как у дочери, были всегда гладко причесаны.

Черное платье ее с высоким воротом падало вниз широкими складками; ни одного украшения не было на дочери князя, ни одно кольцо не блестело на ее тонких белых пальцах; точно в трауре по близкому человеку, гуляла она по благоухающему парку, держа Жозефину под руку.

Прошлое никак не хотело отпускать ее и тяжелым камнем лежало у нее на сердце. Она не могла выбросить из памяти картины, постоянно встающие перед глазами. Она обрела отца и благодарила небо за эту милость; но какой же тайной окутано существование ее матери?

Она не решалась спрашивать об этом, а Эбергард считал преждевременным открывать ей эту тайну. Он понимал, что ей необходимо прежде побороть в себе душевные страдания, укрепить силу воли, научиться властвовать собой и лишь потом уже делить горе своего отца.

Чрезвычайно предан ей как дочери своего повелителя был Мартин. Он считал, что его почтительность должна хоть в какой-то мере сгладить те страдания и испытания, которые выпали на ее долю.

Иногда его заботливость выглядела несколько неуклюже и грубовато, но Маргарита чувствовала, какие добрые побуждения руководят старым моряком, и с благодарностью принимала доказательства его преданности. А он, глядя ей вслед, когда она прогуливалась с дочерью по парку в ореоле привычной грусти, сокрушенно покачивал головой и бормотал себе под нос:

— Бедняжка, она все еще не может найти покоя. Если бы мы были в Монте-Веро, ее не мучили бы разные воспоминания. Не приведи Господь, просто сердце сжимается, как подумаешь об этом. Там она забыла бы и принца, и свое тяжелое прошлое и нашла бы, чем занять мысли… С какой любовью смотрит она на дочь, ее улыбка при этом — как луч солнца на пасмурном небе. Да, надо отдать должное господину Эбергарду, он многого уже достиг и достигнет еще большего, только бы все было благополучно. Но внутренний голос говорит мне, что скоро объявится принц Вольдемар, и все закрутится снова. Глаза б мои его не видели! Черт побери, я тоже когда-то любил одну девушку, но она не смогла стать моей, и я покорился судьбе… Да, и я знавал любовь, но такого чувства, как у благородной дочери господина Эбергарда, не доводилось встречать… Молчи, Мартин, не твое это дело! Главное, чтобы принц не объявился, тогда с течением времени и она успокоится и все пойдет хорошо.

Так рассуждал Мартин, направляясь к флигелю, занимаемому прислугой, а Маргарита и Жозефина тем временем дошли до ворот и хотели было повернуть назад, как вдруг внимание их привлекла маленькая согбенная женщина в таком странном наряде, что он невольно заставлял оборачиваться.

То была старая цыганка, всматривающаяся своими блестящими черными глазами в окна домов и ажурные решетки оград. На ней было широкое цветастое платье в оборках, на босых ногах сандалии. Накидка вроде испанской капы наброшена была на голову, из-под нее виднелся пестрый платок, надвинутый на лоб.

Костлявой рукой она придерживала у шеи накидку, а в другой руке держала жаровню.

— Сударыня, погодите! — вскричала она вдруг на ломаном французском языке, который Маргарита начала немного понимать с тех пор, как нашла Жозефину.— Постойте, прошу вас! Старая Цинна хочет предсказать вам ваше будущее!

С этими словами цыганка просунула сквозь решетку ограды худую руку, предлагая Маргарите дать ей свою, а жаровню поставила рядом с собой на мостовую.

Маргарита ласково покачала головой.

— Благодарю вас, бабушка. Жозефина, подай старушке милостыню.

Прелестная девочка вынула из своего маленького красивого кошелька монету и подала цыганке.

— О добрая барышня! — воскликнула старушка и поцеловала маленькую ручку Жозефины, прежде чем та успела ее отдернуть.— Но позвольте старой Цинне отблагодарить вас! Пожалуйте ручку, сударыня!

Она еще дальше просунула сквозь решетку грязную худую руку, на которой можно было рассмотреть каждую жилочку. Маргарите стало жаль ее, и она подала руку.

— Левую, сударыня, левую! — со странной усмешкой произнесла цыганка, не выпуская, однако, правой руки в надежде получить левую.

— Позволь бедной женщине предсказать нам будущее! — с детской непосредственностью попросила Жозефина.

Маргарита снисходительно улыбнулась и протянула левую руку. Старуха цепко схватила ее.

Влекомая любопытством, Жозефина подошла к самой решетке и всмотрелась в лицо цыганки, поразившее ее. Маленькое, желтое, как пергамент, оно было испещрено морщинами. Длинный тонкий нос загибался книзу и кончиком своим почти сходился с подбородком, а впалый рот, казалось, не сохранил ни единого зуба. Маленькие хитрые глазки выглядывали из глубоких грязных морщин, и накидка, не поддерживаемая более рукой, открывала длинную тощую шею. Вообще вся фигура ее несла на себе печать нужды и лишений.

— Ах, старая Цинна много видела и слышала,— бормотала она, в свою очередь вглядываясь в лицо Маргариты,— многим графам и князьям предсказывала она будущее, и все ее предсказания сбывались. Цинна даже предсказала судьбу королю Испании Франсиску, мужу королевы Изабеллы; когда маршал Серрано был еще новорожденным младенцем, Цинна видела корону в его руках, и так оно и будет, так и свершится!

Маргарита со все большим вниманием вслушивалась в речь старухи, и хотя верила далеко не каждому слову, зная способность цыганок врать и обманывать, тем не менее внимала ей с интересом.

Старуха умолкла и, прежде чем заглянуть в ее ладонь, обратила взор к небу и прошептала несколько слов — молитву или магическое заклинание; после этого она громко произнесла:

— Итак, милостивая госпожа, сейчас вы услышите все, что должно с вами произойти. Обращайте внимание на каждое слово старой Цинны, каждое ее слово — правда, которая непременно сбудется! Потом я и маленькой барышне предскажу ее будущее,— пообещала болтливая старуха.

Затем она повернула руку Маргариты ладонью вверх, перекрестила и стала всматриваться в ее линии.

Лицо цыганки выразило ужас, и она воскликнула:

— О бедная, бедная госпожа, сколько слез вами пролито за вашу недолгую жизнь, очень много слез! Но Боже мой, что же такое произошло, что бедная молодая дама перенесла такие страдания?… Знатная дама,— добавила она,— цыганка Цинна видит, что вы очень важная дама, потому что отец ваш богат и носит высокий титул!

Маргарита с изумлением слушала цыганку.

— Знатную даму,— продолжала Цинна,— любит инфант, и от этого последуют еще слезы. Знатная дама тоже любит инфанта, но он далеко отсюда, очень далеко. У вас двое детей! Знатная дама, должно быть, супруга инфанта и имеет двух детей — девочку и мальчика. Девочка — вот она,— и старуха посмотрела на Жозефину своими проницательными глазами.— А мальчик — о!…

Старуха замолчала, и на лице ее появилась скорбная гримаса. А Маргарита так была поражена ее словами, что лишилась дара речи.

— Ах, бедная знатная дама! — воскликнула она наконец.— Несчастный мальчик должен умереть очень скоро… Он умрет завтра, и много слез будет пролито здесь в палаццо!… Да, много линий, много перемен, очень много перемен — разнообразная и запутанная судьба! А вот здесь внизу линия… О, это хорошая линия, знатная дама будет счастлива — старая Цинна увидела, наконец, и самого инфанта!…

Маргарита с напряженным вниманием следила за речью цыганки и горестно воскликнула:

— Мальчик, мой мальчик! Разве он жив? Вы говорите, завтра он умрет? Боже мой, отчего же?

— Много врагов, много злых врагов, знатная донья. Завтра же откроется тайна относительно мальчика… О, старая Цинна все знает, старая Цинна видит будущее перед собой и каждому может сказать, что ему предстоит. Еще много слез, знатная донья, очень много слез! Линии на ладони разбросаны, а это предсказывает тяжелые минуты…

Маргарита в горестной задумчивости опустила руку, и цыганка схватила левую руку Жозефины.

— Вы — маленькая дочь инфанта,— заверила старуха, загадочно улыбаясь девочке.— Тоже было много слез, но в будущем они превратятся в жемчужины, в крупные красивые жемчужины. Молодой инфант явится через три дня с печальным известием… О, знатный инфант, сын королевы или императрицы будет со временем супругом этой маленькой инфанты! Много счастья, очень много счастья, но потом, в будущем, и далеко отсюда, под чужеземными кущами! Все, все уедут далеко, по ту сторону моря, очень далеко отсюда, и там будут счастливы. Маленькая дочь знатного инфанта увидит себя в окружении отца, матери и красивого супруга — но до этого еще много слез, очень много слез!

Маргарита наконец овладела собой, хотя слова цыганки произвели на нее большое впечатление, и, уводя от нее Жозефину, дала старухе в вознаграждение золотую монету.

— О, это слишком много!— воскликнула цыганка.— Ведь Цинна говорила только то, что показывало ей сочетание линий на руке!

— Оставьте это себе, — сказала Маргарита, — я дарю вам от всей души!

Цыганка поблагодарила ее по-испански и, подхватив свою жаровню, побрела дальше, зорко поглядывая по сторонам.

Следует заметить, что такие цыганки, перебравшиеся из Испании в Париж, вовсе не редкость и зарабатывают хорошие деньги в этом всемирно известном городе.

Предсказания старухи произвели на Маргариту тягостное впечатление. Слова ее были довольно бессвязны, но Маргарита уловила их главный смысл — оказывается, ей предстоят еще слезы, сколько же их будет в ее жизни?!

А мальчик, ее сын, брошенный ею в лесу? Неужели он остался жив и теперь ему угрожает смертельная опасность? Мысль эта угнетала ее больше всего. Старая цыганка сказала, что он неподалеку и должен завтра умереть. Где же он находится? Неужели его нельзя спасти?

Отослав Жозефину на веранду, Маргарита подбежала к решетке и окликнула цыганку, которая отошла уже довольно далеко.

— Сжальтесь надо мной! — умоляюще произнесла Маргарита.— Вы говорили о мальчике, моем сыне. Неужели он завтра должен умереть? Я должна найти его и спасти!

— Ах, напрасно, знатная донья, совершенно напрасно,— сказала цыганка,— но покажите мне еще раз руку, я погляжу, где точно кончается линия мальчика!

— Скажите мне, умоляю вас! — просила Маргарита, подавая ей снова левую руку.— Если вы сказали правду, я умру от страха и горя!

— Я все это очень хорошо понимаю, знатная донья, но помочь нельзя! То, что показывает линия на руке, должно свершиться, то, чего вы так боитесь, неизбежно произойдет.

— Но скажите, по крайней мере, где этот мальчик живет и почему он должен завтра умереть?

— У него есть злые враги, знатная донья; он умрет от злых врагов и неподалеку от вас, но знатная донья не сможет ни уберечь, ни спасти его! Уже отлиты пули, которыми он будет убит… Ему суждено умереть, знатная донья, и он умрет!…

— Это невозможно, вы лжете! — воскликнула Маргарита, с трудом сдерживая слезы.— Каким образом мое дитя может быть недалеко от меня?

— Я никогда никому не лгала, знатная донья. Все будет так, как я сказала. Старая Цинна умеет читать будущее.

— О Матерь Божья, помоги мне спасти моего мальчика! — в отчаянье воскликнула Маргарита, воздев руки к небу.

— Никакая молитва не поможет, знатная донья, ни молитва, ни попытки отыскать ребенка! Все, что предначертано судьбой, должно свершиться,— сказала старая цыганка, удаляясь от ограды.— Поберегите ваши слезы, много еще предстоит вам горя и несчастий, пока не засияет ясный луч счастья.

С этими словами старая Цинна растаяла в вечернем сумраке, а Маргарита закрыла лицо руками.

— Ты жив,— в отчаянье шептала она,— ты, которого я так жаждала увидеть, чтобы быть вполне счастливой. Ты, кого я, потеряв рассудок, бросила на произвол судьбы в ту страшную ночь, ты, оказывается, жив! Но я обрела тебя, неизвестного мне, только затем, чтобы снова лишиться? О, горе мне! Это ужасно, но это — справедливая кара Господня, я достойна этого горя!

Маргарита вытерла слезы и пошла к веранде, где Жозефина, тоже плача втихомолку, поджидала свою мать, чтобы вместе с ней отправиться после ужина в спальню.

У обеих было тяжело на душе, но ни мать, ни дочь не могли предчувствовать, каким тяжелым горем обернется для них предсказание старой цыганки.

Обе даже внутренне раскаивались, что дали ей руки для гадания.

Вскоре особняк князя Монте-Веро на улице Риволи погрузился в полный мрак, потушены были даже канделябры в покоях матери и дочери.

Глубокая тишина воцарилась и в парке, и в особняке, двери которого стараниями Мартина были накрепко заперты.

Юная Жозефина уснула, молясь за дедушку Эбергарда и дорогого ей Иоганна.

Маргарита же не спала; в глубокой задумчивости лежала она на шелковых подушках, сменивших, благодаря ее отцу, прежнюю постель из прелой соломы.

Слова старой цыганки все еще звучали в ее ушах, и она не могла успокоиться.

Наконец около полуночи ей удалось уснуть, но всю ночь ее тревожили тяжелые беспокойные сны.

Она видела себя в загородном дворце императора, вокруг нее чинно двигались разнаряженные гости, на ней самой был надет превосходный охотничий костюм.

Внезапно ее увидела императрица Евгения и подошла; она была очень ласкова с дочерью князя, даже подала ей руку и позволила ехать во время охоты рядом с собой.

Императрица была так хороша, что Маргарита не могла ею налюбоваться.

И вдруг появился ее заклятый враг, камергер принца Вольдемара! Он всегда приносил с собой несчастье, этот негодяй.

Маргарита побледнела, когда это чудовище подняло на нее свои злые серые глаза; она кинулась искать спасения и чуть не падала в обморок от страха.

Вдруг она оказалась наедине с ним; она бросилась бежать, он за ней; гонимая страхом, она побежала вниз по лестнице.

Он, прихрамывая, все гнался за ней.

Выбежав из дворца, она устремилась к ближайшему дереву, и началась погоня вокруг него.

Маргарита выбилась из сил, ноги отказывались служить ей, она хотела вскрикнуть, позвать на помощь, но и голос ей не повиновался, она словно онемела. Преследователь уже хватал ее за платье. Вдруг грянул выстрел, барон громко засмеялся, Маргарита упала, сраженная пулей… и проснулась.

Она вся была в испарине, крупные капли холодного пота падали со лба на шелковые подушки.

Все, что происходило во сне, явственно стояло у нее перед глазами, звук выстрела еще раздавался в ушах. Она вскочила на постели, беспомощно озираясь вокруг. Но в комнате никого не было, кроме мирно спящей Жозефины. Она хотела позвонить, но раздумала, не желая понапрасну будить прислугу; здравый смысл взял верх над испугом, причиненным дурным сном.

Вечером Мартин, осмотрев парк и особняк и найдя все в порядке, отправился в комнату, где спали прежде маленький Иоганн и старая Урсула.

Эта комната оставалась незанятой с той еще ночи, когда в ней бушевал пожар, жертвой которого пала таким ужасным образом старая няня мальчика.

Спальню эту, так же как и остальные комнаты особняка, поврежденные пожаром, тотчас отремонтировали и привели в прежний вид, но обитатели особняка все-таки ее избегали: она вселяла в них непонятный ужас.

Комнаты Маргариты находились в другом крыле этого большого роскошного особняка.

Мартин решил проводить в этой незанятой комнате те ночи, когда господин Эбергард находится в отлучке. Старого моряка успокаивала мысль, что он будет находиться внутри дома и охранять его. Он опасался, как бы злоумышленники, уже не раз покушавшиеся на жизнь и покой обитателей особняка, не воспользовались бы отсутствием князя для новых злодеяний. Это было тем более вероятно, что дошли слухи о том, что Фукс каким-то образом бежал из тюрьмы накануне казни и теперь находится на свободе.

— Черт побери,— бормотал он сквозь зубы,— будь я на месте господина Эбергарда, давно перестрелял бы этих злодеев! И все они должны погибнуть, иначе не видать нам покоя! И не только негодяй Фукс и Рыжий Эде, но и проклятый барон, подстрекающий их на все эти злодеяния; по правде сказать, и графиня тоже, но господин Эбергард и слышать об этом не хочет, он слишком добр и великодушен! Нет, будь я на его месте, этих трех негодяев давно бы нашли где-нибудь мертвыми! Но всему свое время, придет и их час, и мы еще сочтемся с ними за все! А этот злодей, который насмехается над императорской властью и совершает побег, чтобы продолжить свои кровавые дела? Не советую ему попадаться мне в руки! Не вздумайте, мазурики, сунуться сюда в одну из этих ночей, с Мартином шутки плохи! Живо сверну вам шею!

Мартин вдруг замолчал и стал прислушиваться, потом проговорил:

— Что это? Мне показалось, будто что-то зазвенело, как серебряная монета, когда я прошелся по комнате. Но откуда это позвякивание? Должно быть, от серебряных вещиц на столе.

Мартин подошел к окну и посмотрел в парк, но там царила полная тишина. Свеча на столе слабо освещала большую комнату с высокими портьерами и многочисленными картинами.

Мартин не был трусом, напротив, он принадлежал к числу людей, про которых говорят, что они самого черта не боятся; однако, как все моряки, он был не лишен суеверий.

Сандок, желавший всегда находиться подле князя и потому спавший в комнате, которая находилась наверху в коридоре, ведущем из одного конца здания в другой, рассказывал на днях Мартину, будто старая Урсула в виде привидения разгуливает по ночам в своей бывшей комнате.

— Негр, ты, никак, спятил,— отвечал ему тогда Мартин, — смотри, чтобы не дошло до нашего господина, он терпеть не может подобного вздора!

— О кормчий Мартин,— сказал негр вполголоса,— не быть Сандоку добрым христианином, если он говорит неправду про старую Урсулу!

— Ну и что же ты видел? — посмеиваясь, спросил Мартин.— Может, и мне явится привидение?

— Не приведи Господь! У Сандока волосы стали дыбом!

— Ты просто трус!

— Нет, я не трус, кормчий Мартин, и ты это знаешь! Сандок не боится ни львов, ни тигров, ни злых людей, но привидения вызывают у него ужас, и он ничего не может с этим поделать!

Мартин, как всякий суеверный человек, тоже побаивался привидений, но признаться в этом значило бы уронить себя в глазах негра; кроме того господин Эбергард ни в какие привидения не верил и считал их порождением больного воображения; короче говоря, старый моряк, чтобы показать свое превосходство над Сандоком, небрежно бросил:

— Так расскажи же все-таки, что ты видел?

— Я слышал стоны в той комнате, где сгорела старуха, и как только я обернулся, что-то проскользнуло мимо меня в темноте.

— И ты остановился посмотреть, что это было?

— Боже упаси! Разве кормчий Мартин не знает, что не только Сандок, но никто на свете не может справиться с привидениями. Привидение может вскочить человеку на плечи и там остаться!

— Ты городишь чепуху, негр!

— Нет, не чепуху! Разве кормчий Мартин не слышал о морских чудовищах, появление которых предвещает несчастье?

— Это совершенно другое дело, негр, на море не то еще случается,— с полной серьезностью произнес Мартин и добавил: — Но ничего, я найду способ проверить твои слова.

Случай очень скоро представился: господин Эбергард с Иоганном уехали на охоту, и Мартин решил на время их отсутствия коротать ночи в комнате старой Урсулы.

По примеру господина Эбергарда, Мартин положил в карман пистолет — привидение привидением, а оружие защитит его и от других непрошенных гостей.

Мартин храбрился и уговаривал себя, что никаких привидений не существует, но приближалась полночь, и ему стало не по себе.

Мертвая тишина кругом, мерцающий слабый свет свечи, мысли о сгоревшей заживо Урсуле, обугленный труп которой явственно стоял у него перед глазами — все это поневоле угнетало старого моряка и питало его страхи; кроме того в это время он обычно задавал храпака в своей комнаае во флигеле.

Он вынул пистолет из кармана и положил его на стол рядом со свечой; сделав это, он принялся ходить взад-вперед по комнате.

Погода портилась. Поднялся ветер, деревья в парке зашумели, из окна повеяло ночной свежестью.

— Шуми, шуми,— ворчал старый моряк, обращаясь к ветру.— Ты все равно меня отсюда не выгонишь; даже если старая Урсула в самом деле покажется, то и тогда Мартин не уйдет. Да и какое может быть у старухи ко мне дело? Я спокойно спрошу ее, зачем она тревожит людей и сама тревожится, вместо того чтобы мирно пребывать там, где положено, и с удовольствием окажу ей услугу, которая поможет старухе спокойно исчезнуть… Но что это такое? — прервал вдруг Мартин свой монолог и замер посреди комнаты, вновь услышав отчетливое позвякиванье — звук был такой, будто кто-то бренчал золотыми или серебряными монетами.— Что это может значить, откуда это позвякиванье?

Мартин вернулся к тому месту, где бренчание доносилось наиболее отчетливо, и топнул ногой: звон усилился.

— Должно быть, звук доносится от стола,— пробормотал Мартин.— Черт возьми, не клад ли здесь спрятан? Но клады никто не прячет в столе, да и откуда у старой Урсулы сокровища?

Рассуждая таким образом, Мартин подошел к старинному столу, на котором горела свеча и в беспорядке разбросаны были различные безделушки. Он внимательно исследовал все эти статуэтки, вазочки и прочую дребедень; взяв свечу, заглянул под стол, но там не было ни тумбы, ни ящиков, искусной резьбы ножки крепились прямо к столешнице.

Что же, все-таки, могло звенеть? Теряя терпение, Мартин выпрямился, держа в руках свечу, и от резкого движения она погасла. Храбрый моряк оказался в полной темноте.

Впрочем, фитиль еще тлел, но напрасно пытался он вздуть огонь, как удавалось ему в молодости, когда свечи были сальные. Фитиль угас окончательно.

— Вот они, проклятые новшества,— сердито проворчал Мартин.— Одна только выгода в этих свечах, что не надо снимать нагар.

Взять с собой спички Мартин не догадался, в комнате не было видно ни зги, и ему теперь придется положиться только на свое осязание.

— Да простит меня Бог,— бормотал он,— но в этой чертовой темноте ничего не стоит свернуть себе шею. Все спят, и если я выйду в коридор и начну шарить по комнатам в поисках спичек, молодая госпожа может проснуться и, чего доброго, принять меня за привидение. Что же теперь делать? Сейчас лишь полночь, ждать до утра долго, раньше шести теперь не рассветает. Посмотрим, нет ли здесь в какой-нибудь коробочке или шкатулке спичек, которые выручили бы меня из этого дурацкого положения. Да, и пистолет надо прибрать в сторону, а то, пожалуй, нечаянно заденешь его, и он выстрелит!

Мартин осторожно нашарил на столе пистолет, положил его на пол под стол и стал ощупывать коробочки на столе.

Большие руки моряка, непривычные к мелким предметам, двигались неловко, неуклюже, приходилось быть очень осторожным, чтобы нечаянно не сломать что-нибудь или не уронить на пол.

Перебирая на столе безделушки, он наконец нащупал широкую фарфоровую вазу.

— В ней уж спичек быть не может,— пробормотал он и хотел отставить вазу в сторону и продолжить свои поиски, как вдруг раздалось то же звяканье, что и при сотрясении пола; он ощупью открыл крышку и запустил внутрь руку, но тут же вытащил ее, будто ожегшись.

— Монеты,— озадаченно пробормотал он,— монеты, холодные, как лед, а с ними какая-то бумага. Что это значит, откуда они?

Мартин не знал, что и думать. Оставив вазу открытой, он снова принялся шарить на столе в поисках спичек. И ему повезло! Открыв одну из шкатулок, он нащупал в ней целый коробок.

Мартин быстро вытащил одну из них, принялся чиркать, но она не зажигалась. Вторая спичка сломалась.

— Черт побери! — одернул он себя.— Ты, наверное, думаешь, что имеешь дело с веслами! Не так быстро, старина!

Этот выговор, сделанный самому себе, помог Мартину извлечь огонь из третьей спички, и он зажег свечку. Комната осветилась. Он присел к столу и нетерпеливо придвинул к себе старинную китайскую вазу. По-видимому, до нее давно никто не дотрагивался, она была вся покрыта слоем пыли. Мартин заглянул внутрь и увидел целую россыпь золотых монет. Они ярко блеснули при свете свечи. Не веря своим глазам, Мартин поднес вазу к самой свечке, не это действительно были золотые монеты, а между ними виднелись исписанные листки бумаги.

— Странная находка,— сказал он себе и недоуменно посмотрел на вазу.— Каким образом попали сюда деньги? Может быть, в этих бумажках есть какое-нибудь пояснение?

Мартин взял листок, лежавший сверху, приблизил его к огню и с трудом разобрал слова:

XIX. ЗАВЕЩАНИЕ СТАРОЙ УРСУЛЫ

Прочитав этот заголовок, он невольно вздрогнул и оглянулся.

— Гм, завещание,— задумчиво повторил он, рассматривая листок бумаги с неровными строчками, выведенными неверной дрожащей рукой,— старуха не очень-то надежно спрятала свои сокровища; хотя она вряд ли предполагала, что умрет так внезапно и такой страшной смертью.

Мартин положил листок на стол и начал выкладывать на него монеты. Их оказалось около сотни. Под ними, на самом дне вазы, лежал еще один лист бумаги, сложенный вчетверо и исписанный той же дрожащей рукой. Должно быть, немало времени понадобилось старой Урсуле, чтобы составить свое завещание. Судя по различному почерку, можно было полагать, что она часто прерывала свое писание и затем через некоторое время вновь продолжала его. Однако, несмотря на разницу во времени, завещание было составлено хотя и по-своему, но весьма разумно.

«Я, Урсула Вессельмон,— так начиналось завещание,— родилась 10 января 1790 года в городе… (здесь было указано место ее рождения). Я рано потеряла своих родителей, и родные мои обо мне не заботились. Я служила у богатых людей, пока мне не минуло пятьдесят лет. Тогда стало мне трудно найти себе место, потому что никто не нуждался в старухе.

В это время могильщик кладбища Святого Павла Самуил Барцель, моложе меня несколькими годами, искал себе пожилую помощницу, говоря, что он слишком беден, чтобы жениться и содержать детей.

Все мои родные в это время уже умерли, и я поселилась у могильщика, не спрашивая его о жаловании, потому что видела, как он был беден, а я хотела иметь на старости лет лишь спокойное пристанище.

Он был странный, немного грубоватый в обращении, но в душе все-таки добрый человек. Оттого-то я и терпела от него все, даже иногда и голод; я не покидала его и даже мечтала, что он сделает меня своей женой.

Я прожила три или четыре года в его доме. В один прекрасный день — я помню это как вчера, было довольно холодно — ему заказали выкопать к завтрашнему дню могилу.

Самуил Барцель тотчас же принялся за работу, но земля была мерзлая, и он вынужден был работать и ночью, чтобы успеть в срок.

Он редко рыл могилы по ночам, но тут, как видно, вмешалась судьба.

Я не хотела ложиться, пока Самуил работал, и хотя было очень холодно, укуталась в платок и около полуночи вышла.

Глубокий снег лежал повсюду. Я стала искать Самуила около свежевырытой могилы, черные края которой резко выделялись среди белого снега, но его нигде не было.

Я подумала, не стоит ли он в самой могиле, и направилась туда, пробираясь между надгробьями и крестами.

Но напрасно заглядывала я в могилу, напрасно звала его — он не откликался.

Где же он мог быть?

Он никогда не уходил с кладбища, особенно ночью.

Вдруг в лунном свете я увидела его стоящим у калитки, выходящей на дорогу, которая ведет из города ко дворцу принца; он наполовину был скрыт каменной колонной и, казалось, что-то высматривал или к чему-то прислушивался.

— Что он там делает? — спросила я сама себя и из любопытства пошла к нему.

Было холодно, и я сильно озябла.

Самуил Барцель поставил свою лопату и в ту минуту, когда я подошла к калитке, направился куда-то по дороге.

— Что он задумал? — спрашивала я себя.— Что он ищет в лесу, что заметил там?

Я ждала у калитки. Вскоре он возвратился, держа что-то на руках.

Я очень испугалась.

— Урсула! — проговорил он вполголоса, увидев меня.— Смотри, ребенок!

— Как,— воскликнула я,— что это значит? Что вы намерены с ним делать?

— Послушай, Урсула,— продолжал он шепотом, укрывая совсем озябшего новорожденного ребенка,— ужасно было смотреть! Вообрази, молодая женщина положила там около дерева своего ребенка и ушла.

— И вы подобрали его?

— Он ведь умер бы от холода, Урсула, он уже наполовину замерз!

Самуил Барцель, этот обычно грубый и неприветливый человек, был в эту минуту нежнее и чувствительнее меня.

— Что вы с ним собираетесь делать? Чем станете его кормить, Самуил? — воскликнула я.— Не хватало нам еще чужих детей! И что люди обо мне подумают?

— Пусть думают, что хотят,— отвечал он. Затем взял лопату и сам понес ребенка домой.

Я шла за ним, ворча то громко, то про себя.

Теперь мне больно об этом вспоминать, но тогда я именно так думала.

Нам и без того часто нечего есть, а тут еще дитя — чужое дитя, к тому же, о котором каждый может подумать, что оно мое!»

Мартин невольно улыбнулся, вспомнив, как Урсула вечно уверяла его, что ни одна мужская рука ее не касалась и что маленький Иоганн на самом деле найденыш. Завещание подтверждало это, но Мартин и без того не сомневался в правдивости ее слов.

«Маленький новорожденный мальчик,— писала далее Урсула,— был очень слаб и болен. Холодный ночной воздух пагубно отразился на его здоровье, и если бы он оставался на дороге еще несколько минут, то, о Боже, его уже нельзя было бы спасти, он погиб бы! Много трудов стоил мне уход за ним. Часто я недоедала, чтобы купить ему немного молока. Самуил Бар-цель тоже любил маленького Иоганна, как своего родного ребенка.

Но он все-таки на мне не женился, хотя и видел, что я заменяла ребенку мать.

Так проходили годы. Маленький Иоганн рос, как положено, но не хотел учиться говорить, и вскоре мы заметили, что он нем. Очевидно, на морозе он лишился способности говорить.

Я была очень недовольна, что приходилось содержать лишний рот, и не раз бранилась из-за этого с Барцелем. Теперь я чувствую свою несправедливость; не будь Иоганна, я не испытала бы многих счастливых дней на исходе своей жизни.

Недаром говорят, что подкидышам везет. Снова-таки по велению судьбы, маленький Иоганн, начавший уже ходить, вышел однажды из калитки и перебежал через дорогу. Его все тянуло к деревьям, где он когда-то лежал. Вдруг его задела коляска и сбила с ног. Тут подошел князь Монте-Веро, поднял его и на руках принес к нам.

Так мальчик узнал князя и полюбил его. Я понимала все его жесты и знаки и видела, что он все время думает о князе.

Когда через несколько лет Самуил Барцель заболел и был при смерти, я побежала во дворец на Марштальской улице и сообщила об этом князю; он приехал, и когда старый могильщик навеки закрыл глаза, он взял к себе маленького Иоганна, а вместе с ним и старую Урсулу.

Все было так, как я описываю, в том беру Бога в свидетели.

О матери маленького Иоганна я никогда ничего не слыхала. Как обрадовалась бы она, узнав, что князь взял на себя заботу о мальчике!

Мои дни проходят спокойно и счастливо, мне не на что тратить деньги, которые князь велит мне ежемесячно выплачивать.

В то время, как я пишу, я уже успела скопить восемьдесят золотых монет, и сумма все увеличивается.

Но может случиться, что скоро я умру, так же как и старый Барцель, об упокое души которого я постоянно молюсь! Мне скоро шестьдесят шесть лет, и следует приготовиться к смерти.

Оттого я теперь и пишу (пользуясь тем временем, когда Иоганн спит), чтобы знали, как в случае моей смерти поступить с деньгами.

Моя последняя воля такова, чтобы все, что я скопила, а именно все то, что найдется в этой вазе, было отдано теперешнему могильщику при кладбище Святого Павла; ему должно быть не легче, чем было Самуилу Барцелю и потому деньги эти ему пригодятся.

Я ставлю только одно условие: он должен из этих денег поставить Самуилу Барцелю, похороненному на кладбище Святого Павла, крест с золотой надписью:

"Здесь похоронен могильщик Самуил Барцель, и крест этот поставлен Урсулой Вессельмон, покоящейся на чужбине."

Такова моя последняя воля!

Как вазу, так и ее содержимое найти легко, мне некуда прятать то, что я скопила.

Да благословит Бог доброго князя и маленького Иоганна. Урсула Вессельмон».

Мартин окончил чтение, еще раз взглянул на документ и на деньги и подумал, что Урсула, так ужасно окончившая свою жизнь, была очень доброй и честной женщиной. Всю жизнь ее преследовала нужда, и она ничего не имела, кроме куска сухого хлеба и тяжелого труда. Когда же на склоне лет пришли покой и достаток, судьба уготовила ей мучительную смерть.

— Так обычно и бывает,— бормотал Мартин,— что когда горе сменяется радостью, уже не остается времени, чтобы предаваться этой радости. Добрая честная Урсула, я заверяю тебя, что твоя воля будет свято исполнена; как только настанет утро, я отнесу все это благородной дочери господина Эбергарда, чтобы она прочла этот документ и выполнила твою последнюю волю.

Мартин сложил завещание и оставил его на столе, рядом с золотом.

Свечка догорала, за окнами начало светать. Привидение, о котором говорил Сандок, так и не появилось, Мартин видел перед собой только завещание старой Урсулы.

Когда совсем рассвело, Мартин вышел осмотреть просторный двор, дабы убедиться, что все в порядке.

Он заглянул во флигель, занимаемый прислугой, в конюшни, и везде, несмотря на отсутствие князя, был полный порядок и люди занимались делами.

Увидев в окне спальни Маргариту, Мартин зашел в комнату Урсулы, взял завещание и принес его благородной дочери господина Эбергарда. После этого он удалился, и Маргарита начала читать завещание старухи.

С каждой прочитанной строчкой сердце ее билось все сильнее, затаив дыхание, с лихорадочным волнением вчитывалась молодая мать в каждое слово и когда дошла до того места, где упоминалось о брошенном ребенке, которого Самуил Барцель нашел зимней ночью в парке, Маргарита с жаром воскликнула:

— Это он, это мое покинутое дитя, из-за которого я столько выстрадала и которого наконец нашла! Жозефина, ты слышишь? Иоганн — твой брат и мой потерянный сын! Даст Бог, скоро они вернутся с охоты, и мы сможем обнять его!

Жозефина от этих слов вскочила со своего места, личико ее выражало радость и вместе с тем тревогу.

— Иоганн — мой брат? Ах, если бы он совсем не уезжал, мне так страшно за него!

Маргарита прижала к груди руки и старалась унять расходившееся сердце. Счастье переполняло ее, и она совсем забыла о зловещем предсказании старой цыганки.

Она целовала листки завещания и жалела, что доброй верной Урсулы нет в живых и нельзя расспросить ее о всех подробностях. Конечно, главное Урсула рассказала, но сколько важных мелочей осталось в памяти ее и вместе с ней ушло в могилу. А сколько труда стоило ей вырисовывать буквы, сколько времени должна была она провести за этим непривычным занятием!

В особняке на улице Риволи царствовали радость, надежда и трогательное ожидание.

Мартин разделял общее ликование и часто повторял:

— Вот если бы теперь вернулись господин Эбергард и Иоганн, это было бы просто здорово, черт побери!

— И это вы, добрый Мартин, нашли завещание старой Урсулы, примите же мою искреннюю благодарность! — сказала Маргарита и протянула руку смущенному моряку.

— При чем тут я,— бормотал он,— на все воля Божья. Скорей бы вернулся господин Эбергард с мальчиком.

— О добрый Мартин, мы украсим гирляндами веранду и ворота в честь их возвращения.

— А я буду их приезд караулить! — горячо воскликнула юная Жозефина.

— Раньше завтрашнего дня они никак не приедут, сегодня продолжается охота,— напомнил Мартин.

— Зачем только мы их отпустили,— вздохнула Маргарита.

— О, вспомни, что нагадала старая цыганка,— прошептала в ответ Жозефина.

Сияющая от радости мать вдруг побледнела, в памяти ее возникли слова старой Цинны, они начинали сбываться!

— Пресвятая матерь Божия, сохрани нас и помилуй! — горячо проговорила она, молитвенно сложив руки.

— Это цыганская болтовня! — успокаивал ее Мартин.— Если верить всему, что они говорят, то жизнь превратится в сплошные слезы и мучения. Во дворце Сен-Клу теперь, должно быть, весело, господину Эбергарду не до нас. А к завтрашнему дню мы сплетем гирлянды и соорудим триумфальную арку в честь наших охотников. Вот будет радости, когда они вернутся, большей и придумать трудно! Господин Эбергард так всегда любил маленького Иоганна, будто предчувствовал, что это его родной внук! Странные, все-таки, вещи происходят на белом свете, кто бы мог подумать, что так все получится?

Вера старого моряка во все хорошее заставила Маргариту и Жозефину забыть мрачное предсказание цыганки и предаться радостному ожиданию предстоящей встречи.

Кающаяся. Магдалина нашла наконец обоих своих детей! Когда Мартин вышел из комнаты, Маргарита упала на колени, Жозефина последовала ее примеру, и обе начали горячо молиться.

Теперь у них было только одно желание: поскорее увидеть Эбергарда и юного Иоганна и объявить им радостную весть. До этой минуты оставалось еще несколько часов, и они считали их с нетерпением.

«Что скажет князь?» — вновь и вновь спрашивала себя Маргарита.

Истек наконец этот бесконечный день, стало смеркаться, теперь следовало только дождаться завтрашнего дня.

С наступлением вечера Мартин со всей прислугой занялся плетением гирлянд, которыми украсили веранду и соорудили роскошную триумфальную арку.

Наступила ночь, а Мартин никак не мог налюбоваться своим произведением искусства. И действительно, было чем любоваться. Особняк, разукрашенный множеством цветов и освещенный нежным светом луны, представлял великолепное зрелище.

Маргарита и Жозефина еще не спали, возбужденные событиями минувшего дня, и сидели рядом, как две сестры, исполненные блаженных надежд.

Когда было уже далеко за полночь и Мартин собирался опять идти в комнату старой Урсулы, чтобы заступить на свой ночной пост, на улице послышался топот лошадиных копыт.

Мартин прислушался и вернулся на веранду.

Маргарита и Жозефина бросились к окну.

— Кто бы это мог быть? — бормотал кормчий.— Это не господин Эбергард, я вижу только одного верхового. Может быть, Сандок? Нет, проезжает мимо — значит, это посторонний.

Но наездник направил вдруг свою великолепную лошадь прямо к воротам особняка.

— Это к нам! — пробормотал Мартин и пошел к воротам.

— Кто приехал? — в один голос воскликнули Маргарита и Жозефина.

— Сейчас посмотрю,— отвечал Мартин, направляясь к ограде.

— Эй,— закричал молодой голос,— это особняк князя Монте-Веро?

— Точно так, благородный господин,— отвечал Мартин, узнавший в наезднике испанского офицера.

— В таком случае, доложите обо мне донье Маргарите,— сказал он.— Вы удивлены? Без сомнения, вы и есть тот Мартин, о котором говорил мне князь.

При этих словах старый моряк почувствовал, как по всему его телу пробежала дрожь.

— Это я, благородный господин. Не случилось ли чего, что вы приехали в столь поздний час? — спросил Мартин вполголоса и отворил ворота.

— Донья Маргарита уже спит? Да, я торопился изо всех сил, посмотрите на мою лошадь, и вы все поймете… Доложите поскорей обо мне донье, я послан князем.

— Хорошо, благородный господин, о ком я должен доложить?

— Ах, да! Ужасное происшествие заставило меня совсем потерять голову. Доложите, что приехал граф Рамиро де Тэба. Не поможете ли вы мне исполнить мое тягостное поручение? Князь назвал вас своим доверенным.

— Конечно, благородный господин, располагайте мной,— сказал Мартин, передавая взмыленную лошадь другому слуге.— Я вижу, произошло какое-то несчастье?

— Да, ужасное несчастье!

— С князем?

— Нет, с его питомцем.

— С юным Иоганном?!

— Да, он умер… Застрелен неизвестным преступником сегодня около полудня, во время охоты в Сен-Клу.

Мартин не мог вымолвить ни слова, он был бледен как мрамор.

— Умер! — вымолвил он наконец дрожащими губами.

— Князь преследует злоумышленников. Угольщики видели в лесу двух незнакомых людей… Завтра к вечеру тело бедного мальчика доставят сюда. Князь Монте-Веро, которого я за несколько дней успел полюбить, попросил меня подготовить к этой печальной встрече обитателей особняка.

— Да, тяжелое поручение,— срывающимся голосом произнес Мартин.— Тяжелее, чем это думает господин Эбергард… Выходит, мы соорудили триумфальную арку для покойника…

— Я разделяю ваше горе, друг мой. Князь тоже вне себя от такого несчастья, хотя, как мне известно, убитый мальчик и не состоял с ним в родстве.— Молодой офицер, сам еще почти мальчик, в своем обращении унаследовавший изящные манеры своего отца дона Олоцаго, принялся отряхивать от пыли платье.— Однако не будем терять времени, дамы уже спускаются с веранды.

Мартин и молодой офицер направились к дому. Мартин негромко сказал ему:

— Вы не совсем правы, благородный господин. Юный Иоганн действительно не был сыном господина Эбергарда. Он был его родным внуком, сыном госпожи Маргариты…

— О Боже, это ужасно, — прошептал юноша и, сделав несколько шагов, поклонился дамам с любезностью, свойственной офицеру и дворянину.

У Мартина сердце обливалось кровью при мысли о том, какое горе предстоит вынести этим двух женщинам. Но, тем не менее, он доложил по всей форме:

— Господин граф Рамиро де Тэба с поручением от господина князя.

— О Боже, верно, случилось какое-нибудь несчастье! — простонала бледная как смерть Маргарита и поклонилась посланцу ее отца.

— Да благословит вас Пресвятая Богородица, донья Маргарита,— произнес Рамиро, обращаясь к ней,— и да ниспошлет она вам силу и стойкость.

— Войдите, граф,— дрожащим голосом произнесла Маргарита, тогда как Жозефина зарыдала,— расскажите нам все, я уже привыкла к испытаниям.

Дон Рамиро последовал за дамами в особняк, уже освещенный внутри.

Войдя в зал, Рамиро участливо посмотрел на Маргариту и Жозефину, а затем, когда прислуга удалилась, заговорил:

— Меня привело в ваш дом весьма печальное обстоятельство. Князь Монте-Веро вернется завтра вечером и поручил мне подготовить вас к несчастью, поразившему даже короля и внезапно прервавшему всю охоту…

— Довольно…— простонала Маргарита,— по вашему бледному и встревоженному лицу я все поняла… Иоганн убит!…

Жозефина рухнула на колени и, заливаясь слезами, обняла, свою мать.

— Все старания спасти его, вернуть к жизни были безуспешны,— сказал Рамиро, тронутый горем коленопреклоненной девочки.

В дверях зала показалась фигура Мартина, несчастье как будто придавило его.

— О, это самое ужасное испытание в моей жизни! — со стоном вырвалось у Маргариты, и она закрыла лицо руками.

Граф де Тэба, уважая горе молодой матери и не желая мешать его излиянию, отвернулся; а может быть, и потому, что на глазах его тоже показались слезы.

Несколько долгих минут в гостиной царила томительная тишина, нарушаемая лишь всхлипываниями Жозефины и тихими стенаниями Маргариты.

Наконец молодая женщина совладала со своим горем. Понимая, что нельзя требовать того же от совсем еще юной девушки, не привыкшей владеть собой, зная, что посланник князя — совершенно чужой им, посторонний человек, она заговорила ровным, хотя и прерывающимся голосом:

— Мой добрый благородный отец просил вас, граф, оставить блестящее общество и мчаться сюда, и эта жертва для вас, должно быть, тем труднее, что вам пришлось быть вестником тяжкого горя. Вы нам сочувствуете, и хотя я вижу вас впервые, ваше лицо внушает мне большое доверие. Общее горе быстро сближает людей. Благодарю вас за ваше участие!

Маргарита протянула руку графу де Тэба.

Рамиро преклонил колена перед прекрасной дочерью Эбергарда, на которую он смотрел с благоговением, как на святую, и поцеловал ей руку.

— С первой же нашей встречи князь Монте-Веро внушил мне глубокое уважение к нему; те же чувства я повергаю теперь к вашим стопам, благородная донья. Да укрепит вас Матерь Божия и даст силы достойно нести ваше горе. Удары судьбы не должны поражать такую возвышенную и нежную душу, как ваша, но такова, знать, воля Всевышнего. Из этого прекрасного дома я вынесу высокое и святое чувство. Дай Бог нам встретиться еще раз, чтобы я мог увидеть, как стойко перенесли вы тяжкий и столь внезапный удар судьбы.

Маргарита подняла Рамиро и, привлекая к себе Жозефину, сказала:

— Еще раз благодарю вас, граф, за ваше сочувствие. Да, ужасно тяжело достичь того, к чему всю жизнь стремился, и тотчас же навеки его лишиться. Прощайте! Да сохранит вас Господь от такого горя!

Граф де Тэба поклонился Маргарите, затем Жозефине и вышел.

Теперь вернемся к тому, что случилось во время королевской охоты.