Онлайн чтение книги Грибник
Глава 3 Его жизнь в театре

Сквозь сон чувствовалось беспокойство, мешающее спать – ожидание звонка будильника. Давнее, забытое ощущение, и все равно звон раздался внезапно, словно взрыв.

На кухне, как беззвучные тени, замелькали тараканы. За окном темно, будто ночь еще не закончилась. Шел мокрый снег, полз по стеклу. Какой-то осенний снег. Почему-то пришло в голову, что сейчас в особенности безнадежно в армии. Вспомнилось.

Стоя у раковины, брился канцелярским ножом, пока не успел купить ничего более подходящего.

Как ощутимо, что здесь, в Петербурге, под своей крышей, даже такой, можно радоваться и дождю, и ветру. Хоть урагану. А каково в такую погоду на Ладоге. Что там сейчас творится?

«Хотя холод – для меня благо. Не испортится на даче грибной сбор», – с этими мыслями он вышел. Предстоял еще долгий, незнакомый пока путь в метро.

Рабочий день в театре начинался поздно, в девять часов. Когда Артур поднялся из теплой подземной глубины и вышел на улицу, до этого срока оставалось еще много времени.

Раньше здесь он появлялся редко. Чтобы убить время, шел медленно, озираясь по сторонам. Старые невысокие дома с выступающей лепниной, однообразно горчичного цвета. Под мокрым снегом на мостовой заметна брусчатка. Совсем гоголевские места, улица казалась какой-то чиновничьей, будто сохранилась неизменной с девятнадцатого века. Особенно сейчас, рано, пока еще не появились машины. Среди постепенно возникающих прохожих Артур пытался угадать своих, театральных. Рядом полно театров: новый ТЮЗ, старый ТЮЗ, балетное училище. Еще какие-то недавно возникшие, о них Артур ничего не знал. «Комедианты», «Мимигранты» и им подобные.

Зайти погреться некуда – все кафе еще закрыты. В окнах уже появлялся утренний свет, белый, люминесцентный. Казенный.

Он проходил мимо одного театра, другого, читал анонсы спектаклей в застекленных ящиках. Вот появился Средний театр. Высокое для этой улицы здание, покрытое зеленоватой штукатуркой, издали, будто заросшее мхом.

Мраморный подъезд, парадная лестница – все такие старинные слова. По сторонам каменного крыльца лежали каменные бульдоги. Один глядел в сторону, другой смотрел прямо, на входящих. Двери над ними, как обнаружилось, закрыты. Артур подумал, что должен существовать служебный вход. Вон он виден за служебными воротами в боковой стене. Проход туда огражден от хозяйственного двора чем-то вроде забора из стальных прутьев, как будто для зверей в цирке. В глубине двора стояли автобусы, бегали мокрые собаки.

Оказалось, что в театре есть проходная, совсем, как на заводе или любой порядочной организации. Вахтер изучил его паспорт, трудовую книжку, куда-то звонил и, наконец, пропустил.

«Хорошо, когда трудовая деятельность заключается в чтении книг. В тепле», – подумал Артур, заходя внутрь.

Здесь начинались древние коридоры с полукруглыми сводами. Ощущалось, какое это все старое, но мощное, толстое, будто высеченное из единой скалы. Здесь он окончательно почувствовал себя гоголевским чиновником.

«Уже не просто иду на службу – иду в должность».

Случайно заглянул в фойе для зрителей – там полированный мрамор, порфир, бархатные портьеры. Вдоль стены – плоские диванчики без спинок. Непонятно, как такое называется? Софа? Может, оттоманка или банкетка?

Немного нелепая уже, устаревшая роскошь. Колонны из какого-то темно-красного камня, давно, впрочем, знакомого, такой часто попадался на озере.

Лестницу, по которой он поднимался, ограждали перила из каких-то завитушек, похожих на чугунный крем. На вершине лестницы стояли бронзовые женщины с электрическими факелами.

«Венчали лестницу, – Сейчас он и думать старался в забытой манере, переводить слова внутри себя на какой-то старинный язык. – Дореволюционный модерн. Архитектурный антиквариат».

Найти библиотеку здесь оказалось сложнее, чем он думал. Хотел спросить дорогу у какой-то женщины, которая, близоруко щурясь, зигзагами шла по коридору, вглядывалась в таблички на дверях. И совсем неожиданно узнал в ней известнейшую, особенно, здесь, в Петербурге, актрису. Такая обычная, такая земная и вдруг актриса.

Опять коридоры. Здесь навстречу торжественно шла какая-то процессия. Впереди, флагманом, кто-то высокий или просто сильно вытянувшийся вверх, с длинными, но жидкими седыми волосами. За ним двигалась свита из нескольких ярко накрашенных старух. Белое, будто напудренное, лицо переднего так хорошо знакомо. Сам великий художественный руководитель Среднего театра Абрам Великолуцкий. Неестественно выпрямившись и даже выгнувшись вперед, тот шел медленно-медленно, похожий на почему-то сошедший с пьедестала памятник. Передвигался, с выражением глубочайшего погружения в свои мысли. Такого погружения и в такие мысли, каких и не бывает.

Старухи, похоже, старались его не обгонять, шли, о чем-то негромко беседуя друг с другом. Некоторые из них казались смутно знакомыми, вроде бы по каким-то фильмам.

Вся это процессия и сам Великолуцкий произвели странное впечатление. Первой мыслью стало, что главный режиссер здесь сумасшедший, так нелепо он выглядел.

«Помпезность», – Ни разу в жизни не приходилось, даже мысленно, произносить это слово. И, тем более, наблюдать наяву, что это такое.

Великолуцкий со свитой прошел мимо прижавшегося к стене Артура. В отчаянии тот спустился в еще одно фойе. Мимо прошли несколько молоденьких танцовщиц в чем-то черном, обтягивающем. Старуха-уборщица перестала шаркать шваброй, с неудовольствием посмотрела им вслед и что-то пробормотала.

«Ходють. Целлюлитом трясут», – расслышал Артур.

Он снова оказался в служебных недрах, в темных закоулках, если опять выражаться на старинный манер. В каком-то тупике прочитал табличку:

«Может, вот это – „Литературно-драматургическая часть“ имеет некое отношение ко мне?»

За дверью с табличкой, в литчасти, как оказалось, его ждали. Велели зайти туда вечером, к концу рабочего дня. Библиотека, как объяснили, находилась этажом ниже, но недалеко, возле лестницы.

Библиотекой оказалась не слишком большая комната со столами в несколько рядов – немного похоже на класс в школе. Это, наверное, считалось здесь читальным залом. Дальше стоял деревянный барьер, а за ним – стеллажи с книгами.

Оказалось, здесь откровенно накурено. За стеллажами, видимо, существовало еще какое-то убежище для библиотекаря. Оттуда слышался голос, низкий, женский, там явно говорили по телефону:

– Да, дорогая, вы же знаете, как я метеозависима. Да. Да. И вам тоже всех благ. Ну, все, ко мне пришли.

Появилась, затягиваясь сигаретой, сильно пожилая, пожалуй, даже старая дама, массивная, с окрашенными в угольно-черный цвет волосами.

– Вижу, это вы новый библиотекарь, – заговорила она. – Судя по тому, как оглядываете нашу библиотеку. Вас ведь зовут Артур? Башмачкин, кажется? А меня – Октябрина Спартаковна. Вот, вскоре ухожу на покой, передам это все вам. Хотя для меня пенсия – будто репетиция смерти. Ах, не спорьте! – махнула она рукой, хотя Артур ни о чем спорить не собирался.

Пальцы этой руки оказались полностью унизаными разноцветными перстнями, только мизинец оставался свободным. Судя по нарядам и манерам, Октябрина Спартаковна не желала признавать себя старухой.

На шее у нее висели крупные янтарные бусы, бархатное ожерелье с какой-то геммой. На гемме – портрет неизвестной женщины. Вообще, висело много всего сложного.

Артур все оглядывался. Стену за Октябриной украшал раскрытый веер, рядом с ним – портреты Пушкина и, кажется, Щепкина. На библиотечной стойке лежала большая толстая и потертая книга. На ней написано одно слово «Грим». Непонятно, кому здесь понадобились сказки, потом дошло, что это не книга немецких братьев, а пособие для гримеров.

– Наше руководство давно требует завести картотеку в компьютере, стыдит меня за наши картонные карточки. Говорит, надо перенести каталог в электронный формат, но я даже не знаю, где компьютер включается. Вы молодой, современный, а я на этот компьютер смотрю, как этот… Неандерталец, – Октябрина говорила, не останавливаясь и затягиваясь сигаретой между фразами. Дым толчками вылетал у нее изо рта вместе с каждым словом.

На ближнем стеллаже плотно, один к одному, стояли тома собраний сочинений. Выцветшие на солнце и теперь все почти одинакового цвета.

Среди них Артур увидел своего обожаемого Мопассана, любимое «огоньковское» издание в двенадцати томах. Как будто встретил старого знакомого.

«Сладкий для меня запах книг».

– А я тут до вас беседовала с приятельницей из костюмерной. Мы задумываем новое платье для меня, – уже откровенничала старуха. – Стараюсь следить за собой, не распускаться. Диету вот подбираю.

– Что-то писклявое от моды? Вы, я вижу, стремитесь к балетным формам, – решился сыронизировать Артур. – К пенсии?

Октябрина басовито хохотнула, якобы удивленная наивностью новичка, принявшую ее за столь юную, только вступающую в пенсионному возраст особу.

– Нет, я давно на пенсии, но вот работаю.

День продолжался, но Артур так и не понял, чем он станет здесь заниматься. Пока только приходилось отвечать на бесконечные расспросы Октябрины. Та тянула из него рассказы о его жизни, признания о нем, о родственниках, о том, что он ест, чем и от чего лечится, с кем «встречается», как она выразилась. Вытягивала и вытягивала, будто пряха нитку из мотка шерсти, и нитка становилась все длиннее и длиннее.

– Какой профессией вы обладаете? – спрашивала она.

– Я вроде старателя, ловца жемчуга. Только его нет в наших краях. Грибы – мой жемчуг, грибник – моя профессия. Вольный грибник… еще недавно был.

– И что, есть доход?

– Мне платит дань мой грибной народ, племена вешенок, рыжиков и моховиков. Я, вообще-то, из знатной семьи. Дед у меня был главный сварщик сильно большого завода. И родители тоже не из последних.

Октябрина иронии Артура не замечала, все расспрашивала, сколько у него было жен, сколько детей, платит ли он алименты. Тот выдумывал на ходу, что мог. Придумал целый воображаемый мир, в котором действовал другой улучшенный Артур.

– Женат был три с половиной раза. В ЗАГСе уже не расписывают, вообще, больше пускать не хотят… Ну, обо мне неинтересно, – пытался он прервать допрос. – А как у вас дела?..

– Как так неинтересно!.. – немедленно пресекла Октябрина его наивную уловку. Въедливо расспрашивала об Артуровом настоящем и прошлом:

– А старый ваш дед был?

– Да, немолодой. Все говорил, я знаю, когда у меня старость наступила, в сорок шесть лет, вместе с инфарктом. Ему физически напрягаться нельзя было, а он напрягался, еще как… Работы много – у нас в кооперативе обширная грибная плантация. Ну, как плантация…

Октябрине почему-то понадобилось все знать про кооператив.

– Это деда идея, – все не умолкал, вынуждено продолжал Артур. – «Микориза» – так мы наш кооператив назвали. Никто этого названия запомнить не может. Микориза – это…

Микориза Октябрину не заинтересовала.

– Ну а, ну а?.. – с жадностью все расспрашивала она дальше.

– Ну а я остался в родовом жилье, в одной комнате, в коммуналке. Там, где всю жизнь и прожил. Зато теперь соседом станет лучший друг детства, Сергей. В этой коммуналке мы все время друг к другу бегали. Один раз как-то приходит он, – вспомнил Артур, – а у нас на подоконнике жгучий перец в горшке рос. Стручки такие красивые, красные, будто лакированные. Я выходил куда-то и специально ему сказал: только не кусай их, не ешь! Этот перец маленький, он еще вырастет. И только вышел в коридор, слышу крик дикий. Укусил! – Артур умолк, задумался, ностальгически улыбаясь.

Но Октябрина молчать не давала. Потом она особо заинтересовалась замужеством Артуровой матери. Для Октябрины даже понадобился словесный портрет Пьера-Альфонса, и тот, что пытался создать Артур, казался ей недостаточно подробным.

Наконец, наступил перерыв на обед. Несмотря на диеты, к обеду Октябрина относилась серьезно. Артур, наконец, смог вырваться.

В театре нашелся буфет. Непонятно, почему он так назывался – оказалось, что это большое помещение с множеством столов, похожее на спортзал в школе, где Артур учился когда-то.

Потом он стоял в коридоре, смотрел в окно, на хоздвор театра. Кто-то учинил там какие-то зеленые насаждения. Сейчас пока только кучи земли и торфа, присыпанные свежими опилками, наверное, из декорационной мастерской. Оттуда торчали прутики, палки и проволока. Вплотную к забору стоял большой сарай из гофрированного железа – тоже что-то хозяйственное. В глубине двора – большая солидная котельная с трубой. Неужели здесь до сих пор топят углем? Рядом с ней беседка-курилка с кабельной катушкой, вкопанной в землю в качестве стола. За оградой театра видна круглая площадь. Посреди нее на пьедестале сидел какой-то зеленый мужик, вокруг него кружились машины.

Вот это теперь его жизнь.

«Я с юных лет люблю балет, – задумчиво напевал Артур, возвращаясь в библиотеку. – Любой мне танец удавался…»

Остаток обеденного перерыва он просидел у своего теперь стола перед компьютером. Выдвинув ящик, любовался, лежащим там, наганом.

На расстоянии ощущалась заложенная в него сила. Стершиеся щечки на ручке из какой-то древней пластмассы. Как она называлась – карболит? Выдавленная в нем звездочка, с остатками краски. Когда-то и кому-то этот наган хорошо послужил.

Подумал, что дед немедленно стал бы его разбирать, изучать. Объяснять, зачем в нем каждая железка.

Появившаяся Октябрина теперь за барьером смотрела телевизор, передачу «Ретрогеи. Великие геи прошлого».

– Вам, Артур, надо брать пример с геев.

– Вот как?

– Они так хорошо одеваются. У меня много знакомых геев, я много о них знаю.

– Ну, вот из кризиса выйдем, – пробормотал Артур. Удивляло, что в библиотеку до сих пор никто не приходил.

Потом пошел фильм о вымерших доисторических животных. Показывали созданных путем каких-то телевизионных технологий мамонтов, шерстистых носорогов, саблезубых тигров. Октябрина верила телевизору, громко ужасалась.

– Неужели где-то такие звери есть? – иногда все-таки сомневалась она.

– Есть, – врал Артур. Постепенно он понял, что старуха совсем лишена воображения. – А это соплезуб, редкий вид. Сохранился еще в нашем Забайкалье.

Потом Октябрину отвлек звонок из костюмерной, она «убежала». В этой костюмерной все оказались ее старыми подругами, и там она, как выразилась, «строила» себе платье. Вернувшись, взялась вспоминать о прежней жизни в театре и о прежней себе. Про встречи с Володей Высоцким, Кешей Смоктуновским. Как поссорилась с Анастасией Вертинской, с Марианной она, кажется, тоже ссорилась. Похоже, что этим Октябрина даже гордилась.

– Я тогда работала заведующей читальным залом музея МХАТ…

Не останавливаясь, говорила, обмахиваясь страусовым веером. Оказывается, тот служил не только праздным украшением. При этом не снимала меховой шапки с какой-то блестящей брошкой и пластмассовым жемчугом.

– Сильно топят, – пожаловалась при этом она.

Так, под ее воспоминания почти прошел остаток театрального рабочего дня. К счастью, Октябрина помнила, когда он заканчивается. А Артур чуть не забыл, что необходимо еще зайти в литчасть и отдел кадров.

Там забрали трудовую книжку, дали расписаться в нескольких бумагах. Оказалось, его должность называлась «помощник библиотекаря». Низшая форма жизни в театре.

Скат крыши возле окна покрыл выпавший за ночь снег. Аккуратный и ровный слой чистого снега, на нем уже появились следы кошачьих лапок. Какая-то кошка подходила ночью и заглядывала в комнату Артура, в его нору.

В окне дома напротив из-за портьеры высунулась рожа, с недоумением уставилась на градусник.

«Снег. Ниже нуля». – Во всем Петербурге Артур, наверняка, единственный, кому это нравилось, радовало. Погода пока еще берегла его грибы.

Он сидел на своем ложе – старом диване, держал двумя руками теплую, будто живую, кружку с чаем.

Потом на кухне долго, не торопясь, мыл грушу; держал ее за черенок под струей воды. Включал то горячую, то холодную, будто закалял.

За окном видно, что снег во дворе совсем затоптали. Мелькали торопившиеся прохожие. Вот появился Герыч. Стоял, будто задумавшись о чем-то, потом перелез через ограду газона и двинулся к окну Артура. Вспомнил.

Махал руками и своей палкой, что-то кричал. Можно угадать что: «Эй, человек! Артурка! Давай кусок. Тыщу, тыщу давай! Обещал!»

Артур старался не обращать на все это внимания, потом не выдержал, подошел к окну. Герыч увидел его, еще активнее замахал руками.

Посмотрев по сторонам, Артур заметил на подоконнике почти опустевшую пачку соды, засунул туда тысячерублевую бумажку. Смяв это в один комок, выбросил в окно. Прижавшись лицом к стеклу, следил, как он падает.

Наркоман сразу умолк, по-собачьи рыская по сторонам, пошел по газону. Вот нашел, медленно захромал прочь, засовывая деньги в карман.

– Мерси-с, – сам себе сказал Артур, глядя вслед уходящему.

Из открытой форточки доносились городской шум и холод. Артур будто окончательно проснулся.

Возвращался в комнату через совсем пустую сейчас квартиру, похожую на плохо подметенный двор. Какой-то искусственный двор под крышей. Жевал на ходу грушу. Сзади оставалась отмеченная темными каплями сока дорожка.

Опять смотрел в окно. Теперь перед домом стоял какой-то пьяный. Качался в стороны, будто и стоять ему было скользко. Сунул в рот окурок и просил прикурить, тянулся к прохожим, даже к юным школьницам. Артур кинул спички в форточку. Алкаш медленно подобрал упавший к его ногам коробок, открыл его и посмотрел внутрь. Потом сунул в карман и, задрав голову, вопросительно уставился в небо.

«Слабые мира сего… Когда-то их хотя бы жалели. Сейчас это почему-то не принято».

Артур неожиданно узнал в грязной заношенной тряпке, надетой на пьяного, фрак. Вернее, то, что от него осталось.

«Все, что я знаю – это литература. Все, в чем я разбираюсь – тоже она. Единственный мой козырь в жизни».

И тут внезапно вспомнил, что работает в театре, и что будильник сегодня так и не звонил. Резко повернувшись, посмотрел на него. Десять часов четырнадцать минут! Уже! Только сейчас заметил, что еще и не одет по-настоящему.

Непонятно, как он мог забыть о том, где должен находиться сейчас. Тем более работал в театре уже несколько дней.

«Какой сегодня день? Четверг? Пятница?» – наскоро, лихорадочно одевшись, засунул наган за лацкан куртки, за пазуху, совсем, как в каком-то кино, выскочил из квартиры.

Теперь театр стоял перед ним, возвышался даже, как неприступная крепость. И в крепостных воротах засел вахтер.

«Может, попытаться через главный вход и фойе? – Для этого понадобилось бы слишком много везения: чтобы этот вход оказался открытым и чтобы на Артура там не обратили внимания. – Или все-таки рискнуть через служебный? Обмануть, сказать, что еще не устроился в театр. Не удалось пока… Нет, не выйдет».

Неужели нет других способов проникнуть внутрь? Когда он работал на Невском заводе, то перелезал в таких случаях через забор.

Кружась вокруг здания театра, Артур заглянул в открытые сейчас ворота в хоздвор. Там, невдалеке, стояла грузовая машина, с нее что-то сгружали, кажется, продукты.

Такие знакомые по грибным делам ящики. Даже странно, неестественно, что в них не грибы, а желто-синие куриные тушки.

Возле машины стояла, по-видимому, театральная буфетчица. Высокая, еще почти стройная, молодая женщина с непонятной усмешкой глядела на Артура.

– Эй, паренек! – крикнула она. – Помоги курей разгрузить. Или посторожи хоть, пока шофер их в холодильники носить будет.

Разгружавший ящики шофер буркнул что-то невнятно, но явно отрицательно.

– Что я тебе, Мимино что ли? – проворчал Артур. И тут же добавил. – Ладно, давай!

– Какое Мимино? – не сообразила буфетчица.

И вес ящиков оказался непривычным, каким-то неправильным, негрибным. За дверью обнаружился короткий, сильно грязный и затоптанный коридор. Совсем пустой, с грузовым лифтом в конце. Шофер сразу перестал шевелиться, замер. С великой поспешностью Артур перетаскал ящики. Поставил в лифте штабелем. Лифт оказался ветхим, древним, с раздвижной решеткой. Решетку шофер с силой задвинул. Закрылась дверь, лифт с курами, буфетчицей и Артуром сдвинулся и поехал – вверх, в театр.

Артур уже знал, что буфет называется буфетом по традиции. В реальности это частное кафе, даже название у него есть. «Браво». Одно из мелких частиц немалой сети всяких кафе, бистро и прочих харчевен. Подумал, что почему-то часто имеет дело с такими заведениями.

Наверху Артур все-таки не решился сразу сбежать, понес ящики на кухню через обеденный зал. Наверное, так он здесь назывался.

Идущая навстречу помреж Света с удивлением посмотрела на Артура. Сама она несла стакан в подстаканнике с каким-то мутным пойлом. Вроде бы, чаем с молоком, такой употреблял Великолуцкий.

Здесь в конце зала за стойкой обнаружился бармен, спокойно подсчитывающий чего-то на калькуляторе.

– А вот же у вас мужик, – сказал запыхавшийся Артур буфетчице. – Этот чего кур не таскает?

– Он у нас интеллигент, – почему-то улыбаясь, с непонятной иронией ответила буфетчица, – к сырым курям не прикасается.

– Я экспрессионист, – услышал их бармен. – Кофе-экспрессо готовлю – вот мое жизненное призвание.

– Ну что ж, спасибо, Мимино, – добавила буфетчица. – Может, тебе хоть пива за труды?

Хоть и жаль, но от угощения пришлось отказаться. Торопливо идущий по старинным коридорам Артур отражался в многочисленных, встречавшихся по дороге зеркалах. Зеркала в театре почему-то любили. Самого Артура свое отражение не радовало.

«Человек небольшого роста в старом поношенном вицмундире, – вспомнил он. – Взъерошенный, с какими-то перьями на голове вместо волос. Это тоже цитата из книги или само в голову пришло?»

Где-то вдалеке звучала музыка, по-балетному громко, явно аккомпанируя танцу.

В библиотеке Октябрина ругалась с кем-то по телефону. До сих пор Артур не представлял, что такое возможно.

– Ну что, мой друг бесценный, – встретила она Артура, – а я уже не ждала вас. Вашего появления.

– Ах, Октябрина Спартаковна, мы же богема. Люди театра!

Как ни странно это Октябрину убедило.

Он сразу же двинулся к компьютеру, будто его ждало неотложное дело. Дело все пока заключалось в том, чтобы привести в нормальное состояние электронный каталог – всех авторов выстроить в затылок друг другу по алфавиту. Сделать это Артур мог бы почти сразу, найти в компьютере какую-нибудь программу, но предпочитал возиться вручную. Симулируя тяжелый и долгий труд.

В хореографической труппе сейчас шевеление, сенсация, – заговорила Октябрина. – Все-таки подписали сегодня «Собор Парижской Богоматери», включили в репертуар. В театре работа над ним уже давно полуподпольно идет, и вот сегодня решились. Станем топтать ногами Гюго. Роли еще не готовы, не распечатаны, но Великолуцкий Абрам Кузьмич приказал всем раздать книги этого самого Гюго. И не только актерам, но и костюмерам, гримерам, даже рабочим сцены с осветителями. Как это мудро.

Сейчас Артур заметил высокую стопку одинаковых книг, стоящую на дальнем конце стойки.

– Прошлый сезон оказался неудачным для театра, – продолжала Октябрина. – Плохо афишу составили. Все надеются, что «Собор» все поправит. Ходят слухи, что Великолуцкий решил не ставить классический балет. Хочет сделать нечто среднее между балетом и мюзиклом. Все ждут что-то необычное, феерическое.

Это Артур отвлекся по дороге к компьютеру, раскрыл какой-то журнал на интервью с балериной их Среднего театра Региной Табашниковой. Смотрел на ее фотопортрет, на такое совершенное, будто ненастоящее, улыбающееся лицо. Не верилось, что она сейчас находится где-то в этом же здании, может, недалеко. Жадно, внимательно вглядывался, рассматривал подробности. Необычно, неестественно (Или наоборот, совсем естественно) белые зубы. Даже язык и нёбо идеального чистого цвета.

«Уникальное лицо, – подумал он. – Душа будто прямо снаружи его. Может, это и не настоящая душа? Что-то сыгранное, умело срежиссированное».

Другой портрет – она на сцене в костюме черного лебедя.

«У такого тела, конечно, нет каких-нибудь низменных функций. Не то, что у меня».

И обычной жизни у этого создания не может существовать: она не собирает грибы, не ремонтирует квартиры, не пьет водку. Какая она, ее жизнь?

– Считается, что есть драгоценные камни, драгоценные металлы, – решился заговорить Артур. – Даже вИна. А про драгоценных женщин не говорят. Мне кажется, что такие есть. И самые драгоценные – это балерины.

Октябрина промолчала.

– Актеры уже заходили, брали книги, – заговорила она невпопад. – Этого Гюго. Слышите, еще кто-то идет.

Оказалось, что это Лаида Бокситогорская из хореографической труппы. Зашла в библиотеку, чтобы выйти в интернет. Большинство актеров только для этого здесь появлялись. Потом почему-то захотела посмотреть на итальянскую киноактрису Джину Лоллобриджиду, ее портрет где-нибудь в журнале.

Может быть, после разглядывания портретов Регины Табашниковой Бокситогорская казалась сильно тусклой, со своей короткой прической похожей на некрасивого мальчика. Под распахнутым пиджаком на ее костлявой груди заметен узкий, как лента, черный атласный бюстгальтер.

«Наверное, она и не знает, что Лаидой когда-то звали дорогую гетеру из Коринфа».

Артур продолжал рассматривать другой журнал с Табашниковой:

«На такое лицо можно смотреть бесконечно долго, как на огонь. По крайней мере, до конца рабочего дня».

Рядом Октябрина и Бокситогорская обсуждали наряды Лоллобриджиды.

– А это, Лаидочка, у нее шифон. Существовала такая ткань… Прекрасно помню, свадебные платья из него шили. Ах, как получалось красиво.

– Жаль, что фотографии здесь черно-белые.

– Может, вы не знаете, – вмешался Артур. – Джина, кстати, снималась в экранизации «Собора Парижской Богоматери» в роли Эсмеральды. Вы поэтому интересуетесь?

Эти слова почему-то не понравились Бокситогорской, она фыркнула, как лошадь. Заметила журнал с портретом Табашниковой.

– Регинка сегодня тоже придет. Хотела, чтобы я для нее книжку забрала – нет уж, пусть сама.

Уходя, Бокситогорская себе книгу Гюго тоже не взяла, забыла. Артур успел рассмотреть ее короткие и крепкие, как у зебры, ноги.

«Натанцованные ноги». Этот фразеологизм он придумал сам, но, оказалось, что поделиться не с кем. Хотя Артур оставался уверен, что в театре эти слова подхватили бы.

– На главную роль рассчитывает, – ядовито заметила Октябрина, когда за Бокситогорской закрылась дверь. Она обязательно давала характеристику каждому, кто покидал библиотеку. – Тоже мне Эсмеральда. Шестой лебедь во втором ряду. Сейчас начнется кипение страстей по поводу – кому, какие роли дадут и дадут ли вообще.

Артур пока не замечал этого. Местные актеры казались людьми самыми обычными, обыденными. А поначалу даже странно казалось замечать на лицах актеров, существ другой породы морщинки, красные жилки и пятнышки. Иногда даже ощущать дурной запах изо рта. Случалось и такое.

Артур опять включил компьютер, взялся за свой электронный каталог.

«Тараканище», – успел набрать он. – Детская опера… Металлиди Жаннетта Лазоревна Стихи Корнея…

Октябрина вышла, Артур опять взялся за журнал.

«Неужели здесь такое?» – пока Артур еще ничего подобного не замечал.

Странно видеть на фотографии лицо, которое он, может, увидит в реальности, где-нибудь у проходной театра. Совсем не верилось в такую возможность.

Слышно, как за дверью нервно галдят актеры. Это они спускались по лестнице, шли в перерыв между репетициями в буфет.

На лестничной площадке рядом с библиотекой тоже слышались голоса. Женские. Непонятно о чем они говорили, но один голос Артур уже узнавал. Бокситогорская.

«Вдруг она, Регина Табашникова, действительно, зайдет сюда, – подумал он, глядя на букет из пластмассовых желто-красных листьев в капроновой вазе на подоконнике. – Тогда я мог бы сказать о том, как нелепы букеты осенних листьев, любование старостью и смертью. Заговорить в духе «Мастера и Маргариты». Можно добавить: как лесной человек, я это хорошо знаю… Ну, и дальше что-нибудь интересное о себе.

Он опять набивал информацию в компьютерную картотеку. Набрал: «И. Ефимов. Сталин и Смерть. Камерная опера для баритона, меццо-сопрано и инструментального ансамбля в составе…»

Голоса за дверью смолкли, и вошла она. Оказавшаяся выше, чем думал оцепеневший сейчас Артур. Непохожая на себя в журнале, немного другая, попроще, но она, Регина Табашникова. Настоящее нежурнальное лицо Регины оказалось не таким сияющим, совершенным, как на фотографии, но все равно лучше, потому что являлось живым.

Раздался ее голос, глубокий и по-актерски сильный. Она, конечно, спрашивала что-то о книжке, о «Соборе».

– Извольте взять, книги вон на стойке, в наличии, – нелепо и как-то архаично начал он. Вроде бы пошутил. Попытался шутить. Может, для того, чтобы обратить на себя больше внимания. Сидел, пытаясь застегнуть несуществующую пуговицу на воротнике рубахи.