ГЛАВА X

Онлайн чтение книги Гусар на крыше
ГЛАВА X

Теперь холера неслась через города и леса, словно разъяренный лев. После нескольких дней передышки она снова обрушилась на жителей ложбины. Заболевших безжалостно уносили, прежде чем они успевали действительно умереть. Оставшиеся в живых члены семьи изгонялись.

— Куда ты их отправляешь? — спросил Анджело.

— Вниз, туда, откуда мы пришли: под миндальные деревья.

Анджело пошел туда и вернулся в ужасе. Он сказал, что это настоящая бойня, где оставшиеся в живых превратились в скелеты и бродят, натыкаясь на непогребенные трупы, над которыми кружат стаи стервятников. Голос его звучал напряженно и резко.

Джузеппе ответил, что ветер дует с другой стороны, а значит, эти трупы не опасны. Но тут же спохватился и сказал:

— Тебе надо уходить отсюда.

— Тебе тоже, — ответил Анджело.

Вопреки его ожиданиям, Джузеппе почти не возражал.

— Ты нужен делу свободы, — сказал ему Анджело. — Тебя надо спасти. Твоя смерть здесь будет совершенно бесполезна. Как ты мне и советовал, я выполняю свой личный долг. И моя первая задача — сохранить солдат для сражения.

Он привел еще более убедительные и очень ловко поданные доводы.

— Тебе здесь страшно, — продолжал Анджело, — а ведь я знаю твое мужество. И я даже имел возможность в нем убедиться. Стало быть, у тебя есть серьезные основания для страха, и суть их в том, что ты просто боишься бессмысленной смерти.

Он еще долго говорил в таком духе.

— Это чистая правда, — сказал в конце концов Джузеппе, — именно так я устроен. Но эти рабочие, которым я дал оружие, привыкли, что я ими командую, теперь они могут заставить меня это делать.

— Я, во всяком случае, для них ничто, — сказал Анджело, — и они дали мне это понять: я для них «ворон». Без твоего покровительства был бы давно уже отправлен вниз. Если я исчезну, они этого даже не заметят либо решат, что я пошел подыхать в другое место. Я уеду раньше и попытаюсь купить лошадей. А эта твоя деревня по ту сторону долины действительно существует?

— Думаю, что да, но я узнаю поточнее.

— Или лучше я уеду один и оставлю тебе двадцать луидоров, чтобы ты сам купил лошадей для Лавинии и для себя. Не стоит привлекать внимание, а если я куплю трех лошадей, то всем все станет ясно.

— Хорошо бы даже купить четвертую лошадь, — сказал Джузеппе, — тогда мы смогли бы взять провизию.

— Я буду вас ждать недалеко отсюда.

— Мы уедем через три или четыре дня после тебя, чтобы я успел ответить на вопросы о твоем исчезновении, если вообще его кто-нибудь заметит, и уложить в мешок рис, фасоль, муку и сало. Только куда же мы поедем?

— Будем двигаться по направлению к Италии. Неизвестно, добралась ли туда эта эпидемия. Но в любом случае надо подниматься в горы.

— Послушай, — сказал Джузеппе, — у меня давно уже вертится одна мысль. Она не вчера у меня появилась, и я думаю, что ты согласишься. Самая короткая дорога идет вдоль русла Дюранс. Но она наверняка охраняется, а у въезда в деревни устроены заставы, где нужно предъявлять пропуск. После всех твоих приключений по дороге сюда, о которых ты мне рассказал, сомневаться в этом не приходится. Я, конечно, сделаю и тебе, и себе сколько угодно пропусков. Я захватил с собой печать из мэрии. Но даже если мы благополучно минуем сорок девять застав, на пятидесятой нас все равно запихнут в тюрьму. Когда я говорю «тюрьма», то имею в виду карантин. У меня волосы встают дыбом, когда вспоминаю, что ты мне о них рассказывал. Но есть другая дорога, совершенно потрясающая. Нужно идти вниз к Воклюзу, то есть отсюда на запад. Оттуда добраться до Дромы. Места там совершенно дикие. И есть одна еще более дикая долина, которая поднимается в горы. Сейчас увидишь. — Джузеппе набросал карту на обрывке бумаги. Он знал все основные дороги и даже тропинки. — Возьми это с собой, — сказал он. — И жди нас в том месте, которое я отмечу крестом. Я знаю, как ты ездишь верхом, так что, даже если тебе продадут совсем никудышную клячу, ты все равно будешь там не позже чем через три дня. Это не город, не деревня, даже не перекресток дорог. Там у дороги стоит часовня. Место жутковатое и называется Нижний Сент-Коломб. Верхний Сент-Коломб — это нависающая над дорогой гора, ощетинившаяся зелеными скалами, от одного вида которой мороз продирает по коже.

Анджело нашел лошадь на ближайшей ферме. Делами там некому было заниматься. На ферме оставались только старуха и женщина лет пятидесяти, вероятно ее невестка. Но сверкающие золотые монеты, которые показал Анджело, очень им приглянулись.

— Ты, кажется, совсем их не считаешь, — сказал Джузеппе, когда Анджело отдал ему деньги. — Хочешь знать, сколько их в том мешочке, что тебе прислала твоя матушка?

— Нет.

— А мог бы и посчитать. Целая семья сможет на них жить добрых три года. Минус десять хорошеньких монет. Это те, что я забрал для дела свободы, а почта три месяца назад открыто доставила их тому самому Мишю, что так любезно встретил тебя по прибытии. Твое повешение было заранее оплачено из твоего же кармана.

— Теперь я понимаю, почему полиция видела эти монеты.

— А чтобы тебе все стало до конца понятно, я скажу, что она была своевременно проинформирована об этой посылке анонимным письмецом, написанным безупречно, без единой орфографической ошибки, с употреблением нескольких наречий, которые сами собой возникают под пером старого советника префектуры, даже когда его патрон дает ему тайные поручения.

— Ты научился предавать?

— Вот еще одно обывательское словечко. Я люблю свободу, даже самую мысль о свободе. Я готов идти за нее в огонь и даже погибнуть. Разве любовь не выше дружбы? А потом, ведь это французы.

Анджело отправился ночевать на ферме, чтобы быть рядом со своей лошадью. Он не слишком доверял хозяйке, которая облизывалась на его золотые монеты. Джузеппе нес баул, где были уложены бархатный костюм и зимний плащ.

— Сейчас конец сентября, — сказал Джузеппе. — Он скоро тебе понадобится. А я возьму с собой кусок сукна. Лавиния на досуге сошьет мне что-нибудь. Я — не ты, мне элегантная куртка ни к чему. А ты посмотри, что я еще положил в твой баул. — Это была великолепная короткая сабля национального гвардейца, уложенная так, что достаточно было сунуть руку за отворот плаща, чтобы нащупать рукоятку, а там одно движение — и у тебя в руках обнаженная сабля.

— Я, конечно, зарядил пистолеты, но я знаю, что ты предпочитаешь холодное оружие, а особенно такое, которым можно размахнуться. Теперь у тебя есть все необходимое. Неизвестно, что может случиться, особенно в нынешние времена.

Анджело был ему очень благодарен за саблю. Гораздо больше, чем за те полчаса, что Джузеппе ползал около него на коленях, осматривая при свете огнива его сапоги.

— Они в полном порядке, хоть на королевский парад иди, но лишний раз проверить не помешает. Ну а через десять дней мы все равно увидимся и снова будем вместе.

Они снова стали рассматривать карту, где был обозначен маршрут и место встречи. Джузеппе еще раз все объяснил, давая дополнительные детали, и со слезами на глазах просил быть осторожным.

— Главное, не подходи к этим двум городкам, которые я тут отметил, а поезжай через поля. Я не переживу, если тебя теперь потеряю.

— Я тебе ничего не обещаю, — ответил Анджело, — и думаю даже, что у первого же городка пришпорю лошадь и всенепременно туда заеду, если там еще хоть кто-нибудь остался. Я жить не могу без этих коротких сигар, а у меня осталось только три. Но клянусь тебе, как только у меня их будет сотня, я поеду прямиком через поля.

Они обнялись с неподдельным волнением. Анджело, дрожа от радости, сжал в объятиях своего друга, своего брата и почувствовал, что тот готов разрыдаться.

— Ну-ну, — сказал он, — тебе остается провести еще несколько дней в твоем королевстве, и, как ты говоришь, это ведь французы; скажи им, чтобы они любили друг друга, и ни о чем больше не думай.

За пол-луидора Анджело достал крестьянское седло, красная цена которому была три франка, и привязал к нему свой багаж. Пистолеты были в карманах, сабля за отворотом плаща.

Утро было великолепным, дул северный ветер. Анджело углубился под своды синего леса. Он не спеша двинулся вперед, погруженный в небесное блаженство. Он прислушивался к шуму ветра в ветвях буков и любовался фантастическим переплетением золотых солнечных стрел, пронизывавших лес. Лошадь, кажется, не слишком замученная крестьянским трудом, тоже наслаждалась запахами и светом.

Они добрались до старой дороги, заросшей васильками и огромными лопухами. Долина перед ними уходила под своды темных деревьев. Они продвигались уже около получаса, присмиревшие в сумрачной тишине леса, когда Анджело увидел лежащую на дороге красную в полоску юбку. Он сразу узнал юбку крестьянки, которая первой была изгнана из ложбины. Это действительно была она, уже обглоданная зверями и покрытая толстыми улитками, приканчивавшими то, что от нее осталось.

У выхода из леса земля раскинулась ястребиными крыльями по обе стороны ручья, разлившегося после недавних дождей по лугам. Здесь, как и в прочих местах, ни сено, ни хлеба не были убраны. Тучи птиц расклевывали полегшую после гроз пшеницу, сквозь которую прорастали васильки, чертополох и колючки. Весь горизонт был закрыт холмами, над которыми поднимались фиолетовые с пурпурным отливом горы, вероятно заросшие буком.

Светило солнце, но ветер был холодный. Анджело решил надеть свою знаменитую бархатную куртку и привести себя в порядок, например побриться. Несмотря на холодный ветер, он бы с удовольствием выкупался в отливавшем серебром ручье. Полноводный после паводка ручей разлился, затопив покрытые густой травой берега. Однако надо было соблюдать осторожность. Он мог быть заражен в верховье; в деревнях в воду бросали все: повязки, испражнения, падаль и даже трупы. Довольно далеко от ручья Анджело нашел большую дождевую лужу, которая показалась ему безопасной.

Лавиния позаботилась обо всем, даже о маленькой баночке с фиалковым брильянтином, которым Анджело смазал усы. Он обнаружил также чистую рубашку и три аккуратно заштопанных носовых платка. Джузеппе же позаботился о тридцати патронах для пистолетов. Сабля, хотя и не слишком изысканная и коротковатая, была хорошо сбалансирована и имела нужный вес. В ней было что-то домашнее, но она могла быть очень опасной в руках разъяренного человека.

Куртка была чертовски хорошо сшита. Окутанный теплом бархата, Анджело стал разговаривать сам с собой более изысканным образом. Он мысленно представил себе рабочего с портупеей, снимавшего с него мерку. Со своими лихо закрученными усами и неподвижно устремленным вперед дерзким взглядом тот так и просился на баррикаду. Казалось, что и здесь, на этом холме, он охраняет с оружием в руках нечто священное. В ответ на просьбу Джузеппе он тотчас же прислонил ружье к стволу миндального дерева, закатал рукава блузы и, вытащив из кармашка свернутый сантиметр, сказал:

— С удовольствием! Может быть, месье сам запишет свои размеры? У месье очень красивые плечи. Сорок восемь. А теперь, месье, согните руку. Благодарю вас. Всегда к вашим услугам. — Затем он снова взял ружье, занял прежнюю позицию и устремил взгляд вперед.

— Народ, я люблю тебя! — сказал вслух Анджело, но тут же устыдился, подумав, что, быть может, он любит народ, как иной любит жареного цыпленка.

Все вокруг дышало безмятежностью. Ветер гнал по небу облака. В душе Анджело, как и на небе, тучи сменяли солнце, солнце — тучи.

Наконец он добрался до дальней деревни, где без труда купил сигары. Как сказала хозяйка табачного киоска, мертвых пока было немного. Старуха устроила себе постель прямо в лавочке. Тут же она и готовила, поставив печурку на древесном угле прямо на мраморном прилавке.

Улицы, однако, были пустынными. Не слышно было ни кудахтанья кур, ни мычанья и блеяния в хлевах: лишь громкий скрип флюгера на колокольне и ветер, мчащийся по черепицам крыш.

Анджело купил пять коробок сигар, три метра трута и пакетик кремней для огнива. Старуха готова была продать ему все содержимое лавки.

— Здесь не слишком много курят, — сказала она.

Действительно, не слышно было ничего, кроме шума ветра. В приоткрытой двери виднелась нога и ботинок спящего мужчины.

Анджело сунул в рот сигару и пустил лошадь в галоп.

Он проскакал добрых два лье, наслаждаясь сигарой, восхитительной прохладой ветра, сладостным ощущением личной свободы.

Выезжая из долины, нежившей его ароматом очень душистой мяты, он увидел, что дорога впереди загромождена всяческими экипажами. В поле по краям от дороги также стояли кареты, повозки, оседланные лошади, привязанные к деревьям. А немного дальше довольно большая группа людей толпилась около баррикады, охраняемой людьми в фуражках с красными помпонами.

«Ну, опять начинается», — подумал Анджело. Он двинулся через сосновый бор, забирая влево. Он добрался до небольшого холма, откуда открывалось довольно широкое пространство. Казалось, что там установили границу. Все дороги и даже тропинки были перетянуты жгутом фуражек и баррикад, сдерживающих черные сгустки повозок, карет и людей.

«Надо сделать вид, что я прогуливаюсь, — сказал он себе, — и притвориться простачком. Мне нужно каких-нибудь полтора метра, чтобы прорваться. И черт меня побери, если я не найду этих полутора метров».

Но когда он не спеша, прогулочным шагом двинулся к проходу, который казался ему свободным, сидевший в высокой траве солдат вскочил и крикнул ему:

— Эй, ты, деревенщина, слезай-ка с лошади! Сказано тебе, нельзя приближаться верхом. А хочешь спорить, так иди на дорогу, там есть офицер. А со мной разговор короткий. — И он щелкнул затвором своего ружья. Другой солдат, в десяти метрах от первого, тоже поднял ружье.

Анджело приветственно махнул рукой и неторопливо повернул назад.

«Если трусы так основательно вооружены, — размышлял он, — то тут пойдет другая музыка, эти — не чета моим хлипким часовым в Пэрюи. Он назвал меня крестьянином. Теперь моя задача — убедить его в том, что я действительно крестьянин. Что бы сделал крестьянин на моем месте? Он пошел бы поговорить с другими. Ну так вперед».

Он приблизился к группе, сбившейся в кучу на дороге. Там было человек двадцать, среди них дамы и господа из общества, растерянно протягивавшие какие-то бумаги.

— Плевать я хотел на ваши пропуска, они мне нужны не больше, чем прошлогодний снег, — говорил офицер. — Знаю я, как делают эти бумажонки. Стреляного воробья на мякине не проведешь. У меня один приказ: стой! И вы будете у меня стоять до второго пришествия. Барон, не барон — мне все едино. Я — как холера, мне все равны. Все — в одну кучу. Если там, откуда вы приехали, на самом деле так хорошо, то и возвращайтесь туда на здоровье. Только там, может, все-таки есть кое-какие неприятности. Так вот именно этих неприятностей мы и не хотим. Поворачивай.

Это был высокий парень с белесо-желтыми волосами и черными, как вакса, глазами. Он бросил на Анджело подозрительный взгляд.

Крестьяне и крестьянки спокойно реагировали на это требование. Они быстро и понимающе переглядывались. Зато бароны и баронессы были явно раздосадованы и все еще пытались что-то доказать, протягивая свои пропуска.

«Здорово их, должно быть, припекло там, откуда они едут! — подумал Анджело. — Они уже спокойненько глотают оскорбления и не возмущаются. А стало быть: „Да здравствует холера!"».

Среди этих шикарных дам, со вчерашнего дня не пудрившихся и глядевших на носки своих ботинок, устало опустив голову, Анджело заметил короткую зеленую юбку, прикрывавшую сапоги, по которым ударял хлыст. Рука, державшая хлыст, явно не могла справиться с нетерпением. Подняв голову, он увидел желтую фетровую шляпу в стиле Людовика XI и очень белую шею. Эта молодая женщина решительно прекратила переговоры и двинулась к привязанной у дерева лошади. Анджело увидел узкое треугольное личико в обрамлении тяжелых черных волос.

«Я ее уже встречал, — тотчас же подумал он. — Но где?»

Увидев однажды такую женщину, было невозможно забыть ее. Когда она стала подтягивать подпругу мужского седла с очень короткими стременами, Анджело увидел, как блеснули перламутром большие седельные пистолеты.

«Даю голову на отсечение! — сказал он себе. — Это та самая молодая женщина, которая столь храбро напоила меня чаем в доме с таким восхитительным чердаком».

Он подошел к ней и спросил:

— Могу я вам помочь, сударыня?

Она сурово взглянула на него.

— Это будет всего лишь плата за услугу, — сухо добавил он.

— Какую услугу?

— Две чашки чая.

— Чашки?

— Да, очень большие чашки. Чашки для кофе с молоком. И я думаю, что, будь у вас под рукой суповая миска, вы подали бы мне чай в суповой миске.

В этот момент Анджело проклинал свою крестьянскую куртку, но был вполне удовлетворен своим холодно-невозмутимым видом, который казался ему очень английским. Английский вид ему почему-то очень импонировал. А молодая женщина, казалось, думала в этот момент о чем-то смешном.

— А, вспомнила, — сказала она. — Дворянин!

Слово удивило Анджело. Он совершенно не помнил, что он чувствовал тогда на той лестнице, но помнил, что больше всего на свете он боялся тогда испугать ее.

Несмотря на сдвинутую на ухо шляпку в стиле Людовика XI, молодая женщина явно испытывала потребность говорить. Она поздравила его с тем, что ему удалось выбраться живым из того кошмара, который предшествовал эвакуации жителей. Очень спокойно и без всяких подробностей он рассказал ей о своих приключениях с монахиней, о том, как он добрался до холма с миндальными деревьями, и о том, что там произошло. О Джузеппе он не говорил, а только о той скоротечной холере, которая усыпала землю брошенными трупами.

— На нашем холме, — сказала она, — было не лучше.

И она тоже рассказала кучу всяких ужасов.

— А что люди делают здесь? — спросил Анджело.

— Нас уже три дня не пропускают в соседний департамент. Мне уже надоело выслушивать оскорбления этого верзилы, который воображает, что смерть позволяет ему командовать мной. В чем он весьма заблуждается. По мне, так уж лучше ваша скоротечная холера, я возвращаюсь.

— Конечно, несложно перегородить эту узкую долину, — сказал Анджело, — но наверняка можно пробраться через вон те холмы. Они просто считают, что мы слишком плохо ездим верхом, а потому не решимся отправиться по пересеченной местности.

— Я пробовала, — сказала она, — но они это предусмотрели. Они так боятся, что скорее склонны всех переоценивать.

— Всех — может быть, — возразил Анджело, — за исключением тех, кого следовало бы. Здесь только что был крестьянин в черной шляпе. Где он теперь? Он исчез вместе с лошадью, которая была запряжена в повозку. Видите, он бросил повозку там, под ивами. И вдали на дорогах не видно никого, кто бы возвращался. Пока этот дылда тут хорохорился, я заметил, как крестьяне перемигивались. Они, должно быть, знают место, где невозможно поставить часовых, и по очереди пройдут там. И вон тот высокий, со светлой бородой, что отводит в сторонку женщин в красных юбках, мне кажется, он из тех самых. Посмотрите, у женщин такой невинный вид. Даже слишком. Одна из них, кажется, собирается сорвать веточку мяты. Я никогда не видел, чтобы крестьянка срывала веточку мяты просто от нечего делать. Поверьте мне, эта невинность неспроста. Тут что-то кроется.

— Вы чертовски наблюдательны, — ответила молодая женщина. — Действительно, тут что-то есть.

— Перейдите, пожалуйста, на другую сторону, — сказал Анджело. — Вот что мы сделаем. О нет, за ними мы не пойдем. Надо действовать наверняка. Пусть они рискуют. Посмотрим, по какой дороге они пойдут. Мы и сами там пройдем, если только через час их не приволокут силой обратно. Все очень просто. Отойдем в сторонку и не будем терять их из виду. У женщин такие яркие юбки, что я разгляжу их за два лье отсюда. Даже если они уже будут вон в тех лесах на гребне.

Анджело и молодая женщина уселись на траве около покинутой повозки.

— Ни с того ни с сего не бросают почти новую повозку, — сказал Анджело. — И они забрали все, что смогли унести, вплоть до последней веревки.

— А наши беглецы тем временем исчезли, я уже не вижу красных юбок.

— Дорога, очевидно, идет вниз.

Действительно, через десять минут они увидели красное пятно под каштанами, покрывавшими пологие склоны холма.

Солнце садилось. Его косые лучи проникали в глубь лесов, поднимавшихся амфитеатром вокруг небольшой равнины. Они без труда могли следить за тремя беглецами. Те описали полукруг от того места, где дорога была перекрыта, а потом двинулись к крутым откосам, которые издали казались непреодолимыми.

— Мне кажется, что там и пешком-то едва можно пройти. Я, конечно, люблю жизнь, но не настолько, чтобы ради ее спасения бросить мою лошадь, — сказала молодая женщина.

Анджело никогда не был так счастлив. Это столь знакомое ему чувство, высказанное таким мелодичным голосом и с таким искренним блеском в глазах, казалось ему самым прекрасным в мире. Забыв об английской холодности, он пылко сказал:

— Я готов жизнь отдать за свою лошадь. Она у меня только со вчерашнего вечера. Кстати, — продолжил он, — я обратил внимание на ваши укороченные стремена и заключил из этого, что вы очень хорошо ездите верхом. Между прочим, посмотрите внимательно на эту маленькую голую площадку у подножия крутого откоса; это, должно быть, небольшое пастбище. Я вижу, как там движется что-то темное и синее. Думаю, что это гнедая лошадь и высокий крестьянин в блузе, который не больше чем полчаса назад был около этой березы. Верзила очень болтлив, его черные глаза производят впечатление и наводят страх на эту публику, но я бы его и в дворники не взял; он даже не замечает, что около нас уже пять выпряженных и брошенных повозок.

Анджело произнес несколько лаконичных, как в военном донесении, фраз и без лишних жестов, чтобы не привлекать внимания солдат, показал молодой женщине еще на несколько темных пятен, медленно двигавшихся по пастбищу, в направлении левого ребра откоса, который они обогнули и скрылись за поворотом.

— С каким бы наслаждением я оставила с носом этого наглого офицера, — сказала молодая женщина.

— Ну так и сделаем это немедленно, — ответил Анджело. — Мы не глупее этих крестьян.

Он был в своей стихии. Он помог ей подняться в седло, даже не обратив внимания, что, несмотря на юбку, она сидела на лошади по-мужски.

Они поехали в объезд через луга и, только скрывшись за дубовой рощей, взяли нужное направление.

— Ваша лошадь очень умна, а мой увалень очень благоразумен, — сказал Анджело, когда они подъехали к каштановой роще. — Давайте я поеду впереди, он лучше будет выбирать дорогу. Главное, двигаться по направлению к еще освещенным утесам, я сквозь листву не теряю их из виду.

Впрочем, они на каждом шагу встречали четкие и свежие следы беглецов. Поднявшись уже довольно высоко в гору, они догнали мужчину с бородой и двух женщин в красных юбках. Те отдыхали на краю золотистой лужайки.

— Вы отлично ведете игру, — сказала молодая женщина, когда они миновали эту группу.

Анджело, опьяненный осенним лесным воздухом, искренне удивился.

— Дело в том, — сказала она, — что есть два способа избежать бойни, о которой вы мне только что рассказывали и от которой я тоже пытаюсь спастись. Первый заключается в том, чтобы спрашивать дорогу у всех встречных и поперечных. Мне он не по душе.

— И спрашивать было не о чем, — еще больше удивился Анджело. — Я не глупее этого мужчины с бородой, у меня тоже есть глаза, а значит, мне нет нужды в его глазах, чтобы разглядеть этот откос, который нам теперь так же хорошо виден, как небо над морем.

— Я это говорила, — сухо ответила молодая женщина, — только для того, чтобы оправдаться в собственных глазах.

У подножия скал, действительно, был очень узкий проход, в котором Анджело, однако, обнаружил свежий конский навоз. Он был в восторге и говорил о навозе так, словно это были золотые самородки. Он был очень серьезен, и восторг его был искренним. Они поднялись уже на изрядную высоту, верхушки каштанов шелестели внизу под ними, и было что-то трогательное в безумном ликовании, охватившем Анджело. У него даже появились порывистые, типично итальянские жесты, когда он заговорил об удивительном пейзаже, открывавшемся перед ними.

А гребни гор сверкали, словно облитые эмалью, в лучах заходящего солнца, пронизывающих огненными стрелами черный лес, а уже охваченная тенью равнина внизу поблескивала гранями влажной от вечерней росы травы.

Молодая женщина храбро преодолела два или три опасных места, рискуя скатиться по очень неустойчивой осыпи. Наконец они обогнули откос и за нагромождением густо заросших лесом скал увидели вдали широкую, очень зеленую долину. Реки там не было, но посреди лугов видны были круглые очертания маленького городка.

— Обетованная земля, — сказал Анджело.

Но дорога до нее была еще долгой. На протяжении целого лье они с трудом удерживали лошадей на круто спускавшейся среди огромных буков тропинки. Стало быстро темнеть. Долина уже тонула в густых сумерках, когда они наконец до нее добрались.

— Я много чего наслушалась за те два дня, что солдаты продержали меня около баррикады. В частности, я слышала, что драгуны из Баланса патрулируют весь этот край и безжалостно арестовывают всех, чей дом находится не в этом департаменте.

— Со мной так будет везде, — сказал Анджело. — У меня нигде нет дома.

— Тогда будем осторожны, — сказала она.

— Вы ведь тоже не из этих мест?

— Нет.

— Я знаю, куда они отправляют людей в подобных случаях, — сказал Анджело. — Они это называют карантином. Один раз я согласился. При всем моем уважении к счастью человечества и общественному благу, у меня нет ни малейшего желания еще раз угодить в эту западню.

Они пошли вниз вдоль долины, которая, постепенно расширяясь, превратилась в озеро зеленой травы, шириной в пол-лье, в центре которого под очень высокими смоковницами виднелись белые стены и колокольня. Это могло быть какое-нибудь аббатство. В жемчужно-серых сумерках, оживляемых лишь негромкой дробью падающих струй трех больших фонтанов, местность показалась им такой безмятежной и безопасной, что они вышли из-под покрова деревьев и поехали по лугу. Они были уже очень далеко от опушки, когда услышали громкие окрики и увидели, как из ивовых зарослей появились три всадника в красных мундирах и поскакали им навстречу красивым окружающим маневром.

— Позвольте мне действовать.

— Вон еще парочка этих сволочей, — сказал всадник с галунами ефрейтора.

Анджело ответил таким длинным ругательством, что прежде, чем он его закончил, другой презрительно крикнул:

— Да врежь ты этому типу как следует.

Анджело сунул руку в портплед, к счастью, тотчас же нащупал рукоятку своей маленькой сабли и вытащил ее.

— Несчастный, брось скорее, это же колется, — насмешливо крикнул ему солдат.

Анджело, занятый своей лошадью, думал в этот момент: «Самое трудное сейчас — заставить слушаться эту клячу».

Саблю он действительно держал, словно ручку метлы. Всадники же обнажили свои длинные драгунские палаши и готовились ударить его ими плашмя, когда Анджело почувствовал, что его лошадь гораздо умнее, чем он думал, и готова весьма охотно делать очень симпатичные штуки. Он так яростно послал ее вперед на кобылу ефрейтора, что тот от неожиданности потерял стремена, мешком грохнулся на землю и остался лежать. Солдаты с истошными воплями бросились на Анджело, размахивая палашами, но тот ловким маневром выбил у них из рук палаши и в мгновение ока завладел обоими. Во время этого блистательного поединка он улучил момент и с наслаждением произнес изысканно светским тоном:

— Будьте так любезны, мадам, скачите вперед. А я тем временем проучу этих невеж.

Он взглянул на красные, словно ошпаренные, физиономии своих противников. «Плохие солдаты, — подумал он, — они лопаются от ярости».

Молниеносным ударом слева он так стремительно выбил оружие из рук одного из всадников, что тот, услышав, как оно просвистело у него над ухом, совершенно растерялся. Анджело, привстав на стременах, изо всех сил ударил другого плашмя своей саблей по каске. Оба тотчас повернули назад. Тот, кого Анджело обезоружил, улепетывал во весь опор. Другой, оглушенный, но удержавшийся в седле, удалялся, нелепо взмахивая руками и ногами.

«Милый Джузеппе», — подумал Анджело.

Он был очень удивлен, увидев молодую женщину. Она стояла все на том же месте, весьма решительно направив один из своих седельных пистолетов на распростертого человека.

— Он мертв? — спросила она.

— Да вроде не с чего, — ответил Анджело, однако спешился и пошел посмотреть. — Живехонек. Просто это новобранец, который получил боевое крещение и здорово струхнул. Но поверьте мне, когда он придет в себя, то непременно станет рассказывать всякие ужасы. А теперь быстро под те деревья, и вперед.

Они долго скакали, не останавливаясь, под покровом леса, петляя по тропинкам, и примерно пол-лье шли вброд по ручью.

— Мне кажется, мы идем назад, — сказала молодая женщина.

— Я уверен, что нет, — ответил Анджело. — Я все время следил, чтобы закат оставался сзади, и, куда бы мы ни поворачивали, я старался не терять из виду вон ту большую звезду. Она зажглась, когда я разделывался с этими типами, и я тогда подумал, что это как раз то, что нам нужно; мы уйдем подальше от тех строений под деревьями, где наверняка находится запасной взвод. Если мы пойдем прямо, то наверняка выйдем из лесу с противоположной стороны.

Через полчаса они вышли из леса в поле. Ночь уже спустилась. Хлеба здесь тоже стояли неубранными. Покрытая осыпавшимися зернами пшеницы земля светилась фосфорическим блеском.

Они прошли мимо безмолвных и черных ферм.

— Не нравятся мне эти темные дома, — сказал Анджело. — А еще меньше — идущий оттуда запах. Решайте, что будем делать?

— Вы очень ловко действовали вашей маленькой саблей.

— Но она все-таки слишком мала, чтобы позволить нам прорваться в село, которое мы недавно видели и которое должно быть где-то впереди, в темноте. Там наверняка есть солдатский патруль и баррикады. И уже наверняка идут разговоры о женщине с большими седельными пистолетами в руках.

— Давайте останемся на опушке, — сказала молодая женщина. — По крайней мере, до рассвета. А главное, уйдем как можно дальше отсюда, если, конечно, вы по-прежнему уверены в направлении, которое вам указывает ваша звезда.

— Теперь, когда мы выбрались из-под деревьев, все гораздо яснее. Вот Большая Медведица. Еще до встречи с вами я видел с вершины холма линию пехотинцев, перекрывающую дороги. Она шла с востока на запад. Мы пойдем прямо на Большую Медведицу, она указывает точно на север, а стало быть, будем удаляться от солдат. Если только они не заполонили весь край, в чем я сомневаюсь. У вас найдется что-нибудь поесть?

— Конечно. Похоже, мне суждено снабжать вас довольствием.

— Никоим образом. Я никогда не отправляюсь в путь без куска хлеба, когда это можно. Впрочем, самое трудное сейчас — это найти питье.

— Неужели вы забыли, что одна из моих добродетелей — это иметь при себе чай?

— До рассвета мы не сможем развести огонь. Ночь черна, как сажа, и наверняка полсотни фуражиров рыщут во все стороны, будут до утра таращить глаза в надежде зацапать нас вместе с нашим чайником. Когда я берусь кого-нибудь проучить, мои уроки не забываются, но вам они никогда не простят, что вы не упали со страха в обморок, а хладнокровно целились в них из пистолета, который больше вас самой. Кавалеристы любят, чтобы женщины верещали от страха. Если верхом вы не внушаете страха даже женщине, то чего же вы будете стоить, когда спешитесь? Поверьте мне, они обсуждают это со всех сторон и, вернее всего, подумают о том, что в зараженной разлагающимися трупами местности воду для питья необходимо вскипятить. На это они и рассчитывают, чтобы показать нам, где раки зимуют.

— Странные у вас какие-то кавалеристы, — сказала молодая женщина.

— Кавалерист — это, кроме всего прочего, еще и человек на лошади. И ему необходимо чувствовать преимущества этой позиции, — ответил Анджело и рассказал какую-то полковую историю.

Они вышли на пригорок.

— Можете вы провести ночь без еды и без питья? — спросил Анджело.

— Конечно, если это необходимо.

— Так, по крайней мере, никто нас не примет за жалких типов, которые вырвались по чистой случайности, а теперь улепетывают.

— А кто, собственно, может нас за кого-то принимать? Ночь — как чернила, и мы за тридевять земель от всего.

— Мы не за тридевять земель, а главное — мы ничего не знаем. Вот что я вам предлагаю. Запах здесь чудесный. Похоже, что мы в сосновом лесу. Останемся здесь до рассвета. Я хочу наверняка знать, что собираются делать солдаты.

— А вы полагаете, что у них есть время и желание что-либо делать? Я думаю, у них хватает забот, и прежде всего — нести караул.

— Я знаю, как они несут караул. Я знаю также, что делается в башке ефрейтора, выбитого из седла штатским. Я бы мог слово в слово повторить то, что он там сейчас рассказывает. Драгуны поняли, чего стоят мои приемы; не каждый день у них сечкой выбивают из рук палаши. Они умирают от желания найти нас и отыграться. Несомненно, что они интересуются нами гораздо больше, чем холерой.

— Значит, мы были очень неосторожны, — сказала она.

— Я всегда неосторожен, когда меня оскорбляют. Но как бы то ни было, здесь нам все равно лучше, чем в карантине, куда бы они нас засунули, вдосталь поиздевавшись над нами.

От сосен шел восхитительный запах. Все лето они, должно быть, истекали смолой, и теперь в прохладе осенней ночи их застывший сок источал нежнейшее благоухание. Даже лошади, кажется, наслаждались им; интуитивно нащупывая усыпанную хвоей мягкую тропинку, они время от времени испускали тихое, радостное ржание.

— Мы с вами похожи, — сказала она. — Я тоже не люблю, когда надо мной издеваются.

— Это просто крестьяне, которым дали в руки сабли и которых мордуют двадцать четыре часа в сутки. А потому, получивши возможность верховодить, нежничать они не будут.

— Значит, остановимся здесь.

Они спешились. По шелесту ночного ветра в жесткой листве Анджело узнал вечнозеленый дуб. Они ступили под покров его ветвей. Было тепло. Под ногами сухо потрескивала нетвердая почва.

— Давайте не будем распрягать лошадей, — сказал Анджело. — Вы уверены в вашей лошади?

— Она три дня отдыхала около баррикады. Я была не слишком решительна, но кормила ее хорошо. Я знала, что кончу каким-нибудь безрассудством.

— Я бы не так назвал то, что мы сделали сегодня.

— Ну, может быть, так будет называться то, что мы сделаем завтра.

— Мы сделаем то, что нужно.

— Все что угодно, только не тупое ожидание этой отвратительной смерти. Вы даже не можете себе представить, как кстати появились эти солдаты. Блеск сабель доставил мне удовольствие. Есть что — то бодрящее в зрелище обнаженной стали. Я не боюсь.

— Я это видел.

— Но я ужасно боюсь рвоты.

— Ну, здесь, по крайней мере, нам это не грозит. Не думайте об этом. Для меня солдаты тоже были очень кстати, а мы — для солдат. Мы все находимся в одинаковом положении, и все чего-то боимся.

Звезд почти не было, ветра тоже. Только ничем не нарушаемая тишина. На этот раз Анджело играл в войну с настоящим противником и всей душой отдавался этой игре. Он думал о молодой женщине как об обозе, который нужно охранять любой ценой.

— Вы все еще беспокоитесь? — спросила она.

— Я боюсь лавочников, у которых в руках оказалось оружие. Страх сделал агрессивными людей, привыкших дремать в уголке у камина. Они словно кошки, которым неожиданно наступили на хвост. Они вонзают когти в глаза первому встречному.

— Сюда они не доберутся.

— Мне было бы спокойнее, если бы я знал, что происходит там, у подножия холма. Если там городок или большое село, то его благоразумные обитатели наверняка организовали патрули.

— А вам не кажется, что они, напротив, законопатили все щели и не высовывают носа из-под одеяла?

— Смерть преследует людей уже три месяца, и такого рода ресурсы исчерпаны. Им не остается ничего другого, как перейти хоть к каким-то действиям.

— Я их понимаю. Признаюсь вам, что я сама отправилась в путь с пистолетом вместо талисмана.

— Вы едете в какое-то определенное место?

— Вообще-то, да. Я еду к своей золовке, которая живет в горах над Гапом. Хотя могла бы ехать и в другое место.

— Я еду в том же направлении. Я возвращаюсь в Италию.

— Вы итальянец?

— Разве это не видно?

— Вы говорите по-французски без акцента. Хотя признаюсь, когда я обнаружила вас в своем доме, а точнее, вы меня обнаружили, вы изъяснялись довольно странным языком.

— Не думаю. Даже в Италии я говорил с матерью по-французски. Я думаю по-французски и полагаю, что на этом языке я и заговорил, как только увидел вас с подсвечником.

— Вы, должно быть, были очень смущены?

— Я беспокоился за вас.

— Это я и называю странным языком. Но вам сразу же удалось меня успокоить.

— Кто на моем месте мог бы хотеть иного?

— Не будем об этом говорить. Мне уже случалось два или три раза иметь дело с худыми, небритыми мужчинами, которые безумно смотрели и говорили вроде бы по-французски.

— Я их знаю: лучшие из них вошли в пресловутые патрули. Они не могут допустить, что смерть существует сама по себе. Им обязательно нужно найти виновного и поступить с ним соответствующим образом.

— Можно сказать, что вашей деликатностью и вашим мастерским владением саблей вы обязаны стране, которую я называю странной, а вы называете ее Италией.

Никогда еще Анджело не чувствовал себя до такой степени итальянцем. Он со всей страстью отдавался своей натуре, стараясь угадать происхождение каждого шума, отзвука и даже каждого, самого невинного, вздоха ночи. Он испытывал особое наслаждение, вглядываясь и угадывая в плотной темноте очертания окружающей местности. Он мысленно видел долину, где шумели тополя. Он угадывал местоположение ручья, окруженного зарослями шелестящего тростника, а метрах в ста левее, в ложбине, — высокие деревья и, может быть, дома; доносящийся откуда-то сверху гул был, по его мнению, голосом горной цепи, тянущейся в нескольких лье отсюда. Повсюду ему мерещились часовые. Отовсюду он ожидал нападения.

Он услышал какой-то непонятный звук, похожий на хлопанье белья на веревке. Звук менял местоположение, то опускался, то снова поднимался; потом раздался где-то в долине, приблизился, пролетел низко над их головами, удалился, вернулся и наконец затих вдали. Что-то с лета упало в ветвях дуба, а через некоторое время оттуда донеслось воркование, похожее на грустный, нежный и в то же время властный призыв голубя.

— Эти были птицы, — сказал Анджело, — во всяком случае, там точно птица.

— У нее странный голос, как у мартовской кошки.

— Она села на наше дерево, когда вся стая пролетала над нами. Они опять летят.

Действительно, слышались тяжелые, неторопливые взмахи крыльев.

Анджело вспомнил свои столкновения с птицами в той деревне, где он первый раз увидел холеру, а потом на крышах Маноска.

— Они перестали бояться человека с тех пор, как едят вдосталь, — сказал он.

И он рассказал, как ему пришлось отбиваться от ласточек, стрижей и целых туч соловьев.

— Эти, похоже, идут еще дальше, — сказала молодая женщина. — Послушайте, вам не кажется, что они объясняются нам в любви?

В доносившихся с дуба и сосны голосах звучала какая-то настойчивая нежность, любовная сила, стремящаяся мягко, но решительно подчинить себе.

— Это какое-то очень пылкое объяснение, — добавила она. — Похоже, они питают большие надежды.

Анджело кидал в них камнями. Но это не заставило их ни замолчать, ни улететь. У них было ангельское терпение. С усердием и пылом они выкладывали все, что у них было на душе. Они явно чего-то добивались. Высказавшись недвусмысленно и властно, они на некоторое время замолкали, ожидая, что их желания будут выполнены. А потом снова начинали требовать то же самое, объяснять и уговаривать, рассыпаясь в бархатистых, нежных, чарующих и очень грустных руладах. Около часа раздавались их нежные уговоры, в которых постепенно стали появляться пронзительно-требовательные интонации. Испуганные лошади стали фыркать и вздрагивать.

Анджело пошел успокоить животных.

— Они дрожат всем телом, — сказал он.

— Я тоже, — ответила молодая женщина. — Вы знаете, чего они хотят?

— Конечно. Я не понимаю, зачем нужно было устраивать столько баррикад. Эта местность не лучше той, которую мы покинули. А вот и другие звуки.

В чаще, у подножия холма, послышался шорох, потом, кажется, движение колес по камням, приглушенный шепот.

— А теперь это люди, — сказал Анджело.

— Я ничего не слышу.

— Это не солдаты. Это женщины и дети в своих повозках. Такие же беженцы, как и мы. Их привлек запах смолы.

— Я ничего не слышу, кроме ветра в соснах.

— Ветра нет. Это скрипят оси, а вот голос: он, вероятно, говорит что-то лошади.

— Если бы там были лошади, наши бы их уже почуяли. Я слышу какой-то скрип, но это просто ветка.

— Не думайте, что я напуган птицами, — сказал Анджело, — я вас уверяю, что это люди, которые сейчас нашли укрытие у подножия холма, как и мы.

— А я решительно напугана этими птицами.

— Хотите, перейдем в другое место?

— Это ничего не изменит. От своих ощущений никуда не денешься. У меня просто мороз по коже продирает, но это мои проблемы.

Они провели очень неприятную ночь. Утром Анджело решил пойти посмотреть, действительно ли беглецы расположились у подножия холма. Но не обнаружил никаких следов.

Было уже достаточно светло, чтобы развести огонь, не рискуя привлечь внимание. Прежде всего нужно было найти источник, чтобы налить воды в кастрюлю. Местность ничем не напоминала ту, что Анджело представлял себе ночью. Это была узкая суровая долина, оживляемая лишь красками осени. Две или три убогих фермы стояли у края крохотного распаханного поля. По одну сторону росли дубовые леса, по другую тянулись равнины, усыпанные серыми камнями.

Поднялся ветер. Восход был красным и сулил дождь.

— Я пойду за водой, — сказал Анджело, — подождите меня.

— Я пойду с вами.

— Нет, теперь, когда рассвело, вы можете отдохнуть. И смотрите за лошадьми. Я подойду поближе к этим фермам. Там наверняка есть колодец, но у этих рощ могут быть глаза, и я не знаю, что скрывается подо всеми этими дубами. Поэтому лучше принять предосторожности. Я постараюсь проскользнуть незаметно, и меня не увидят.

«Я был недостаточно решителен, — думал Анджело. — Ах, Джузеппе, ты слишком в меня веришь. Мне кажется, ты ставишь не на ту карту. В том, что касается борьбы за свободу, я тебе в подметки не гожусь.

Что станет с самой крохотной революцией, если я не научусь действовать самостоятельно? Тут старые солдаты дадут мне сто очков вперед. Под огнем противника надо быть твердым как камень. Иначе не выстоишь. Нет, я решительно никуда не гожусь. Обложи я их тогда хорошенько, и эта женщина не дрожала бы от страха, и я тоже».

Он корил себя за то, что всю ночь прислушивался к разным звукам и придавал им значение.

«Если ты хочешь, чтобы из тебя был толк, — говорил он себе, — постарайся ни во что не вдумываться, и тогда легко быть храбрым и производить впечатление. Ты же размышляешь вслух, и всякий знает, что у тебя на уме. Ты не внушаешь доверия. Глупость же всегда творит чудеса. Здесь, во всяком случае, она была бы как нельзя кстати. Крестьяне бы на нашем месте спокойно спали».

Кроме всего прочего, он был очень недоволен, что все эти мысли приходили ему в голову только сейчас, когда он шел вдоль изгородей.

Приблизившись к домам, он заметил, что они гудят как ульи. Из окон и дверей вылетали тучи мух. Он знал, что это значит.

Запаха, однако, не было. Заглянув в один из домов, он увидел знакомое зрелище, но трупы лежали уже, очевидно, не меньше месяца. От женщины остались только огромные кости ног, торчащие из-под мятой юбки, разорванная блузка на скелете и волосы без головы. Череп отделился от тела и закатился под стол. То, что было когда-то мужчиной, кучей лежало в углу. Они, очевидно, были склеваны курами, которые при появлении Анджело сбились в угол и стояли на одной ноге, молча, но вызывающе глядя на пришельца. Тучи пчел и огромных ос покинули ульи и устроили соты и гнезда между печной трубой и очагом.

Анджело услышал выстрел. Он прозвучал очень громко и где-то совсем рядом. Анджело сначала посмотрел на дорогу, потом понял, что стреляли около их маленького холма. Он помчался туда.

Молодая женщина, бледная как смерть, стояла с пистолетом в руке.

— В кого вы стреляли?

Она попыталась рассмеяться, но лицо ее исказила гримаса, а по щекам лились слезы. Зубы у нее стучали, и она, вся дрожа, смотрела на Анджело, не в силах выговорить ни слова. Ему уже случалось видеть в таком состоянии — лошадей. Он нежно погладил ее, успокаивая и подбадривая. Наконец в глазах, полных слез, испуг сменился нежностью, и молодая женщина, вздохнув, отвернулась.

— Я понимаю, что это нелепо, — сказала она, нервно отстраняясь от Анджело. — Но такого со мной больше не случится. Это было нечто настолько непривычное, что меня охватил ужас. Я стреляла в птицу. Когда вы ушли, она стала очень настойчивой и очень вкрадчивой. Я никогда не слышала ничего более ужасного, чем эта убаюкивающая песня, которую она без конца мне повторяла. Я чувствовала себя с головы до ног облитой сладким сиропом, и глаза у меня закрывались. Я только на секунду уступила этому желанию, и она была уже на мне. От нее исходило зловоние. Она ударила меня клювом вот сюда.

Около глаза у нее была маленькая царапина.

Анджело подумал: «У этого стервятника наверняка полон клюв заразы. Не знаю, передается ли холера таким путем?» Он был в ужасе.

Он заставил молодую женщину выпить водки. И сам тоже отхлебнул большой глоток. Потом тщательно продезинфицировал маленькое красное пятнышко, совсем пустяковое, просто чуть поцарапанная кожа.

— Сматываемся отсюда, — сказал он. — Извините, я некрасиво говорю, но тем хуже. Там, на фермах, только мертвые. Это место опасно. Я даже не стал искать воду, когда увидел, в чем дело. Пошли.

Они двинулись через сосновый лес вдоль гребня гор.

— Знаете, что это была за птица? — спросила она.

— Нет.

— Ворона. Нам всю ночь объяснялись в любви вороны, и вот одна из них утром решила перейти к действиям, и я глупо в нее выстрелила.

— Это не глупо, — ответил Анджело. — Давайте лучше перезарядим ваш пистолет, когда мы немного успокоимся. Я никогда раньше не слыхал таких голосов у ворон.

— Я тоже. Я очень устала от этой бессонной ночи, и, когда вы ушли, я, вероятно, задремала с открытыми глазами, но я никогда раньше не слышала, чтобы птица так ко мне обращалась. Это было отвратительно и в то же время невыразимо обольстительно. Это было ужасно. Я все понимала и чувствовала, что я уступаю, что я соглашаюсь. Только при первом ударе клюва я взвыла и схватилась за пистолеты. Честно говоря, даже ее зловоние не вызывало у меня отвращения.

— Не думайте больше об этом, — довольно резко сказал Анджело.

В лесу было тепло и очень светло, несмотря на пасмурное небо, которое, казалось, сулило дождь. В дыхании ветра уже чувствовалась влага. Среди очень высоких, редко растущих сосен теснилась молодая поросль.

Они вышли на опушку. Внизу видна была красная глина долины и шпалеры довольно большого виноградника. Между двумя водоемами, под очень высокими платанами, уже тронутыми осенней медью, расположилась крупная ферма: хозяйский дом с зелеными ставнями, сараи, овчарни и служебные постройки. Над хозяйским домом вилась струйка дыма, над сараем — другая. Стало быть, люди там были живы.

Они спустились по крутой тропе. Молодая женщина была хорошей наездницей, а главное, хотела загладить свой выстрел. Внизу они обнаружили аллею, ведущую через виноградники прямо к высоким платанам. Все было в образцовом порядке и свидетельствовало о постоянных трудах и заботах.

Они легкой рысью приближались к источнику, когда вдруг человек, сидевший около водоема метрах в пятидесяти от них, крикнул им, чтобы они остановились, и одновременно вскинул на плечо ружье.

После утренних событий Анджело чувствовал себя уже в самом сердце своей родной Италии, а потому он перевел лошадь на шаг и ехал верхом, не обращая внимания на нацеленное ружье.

— Ни с места, или я всажу в вас порцию свинца, — крикнул мужчина. Он был молод и, хотя давно не брился, а руки его были черны от грязи, не без элегантности носил хорошо сшитую охотничью куртку и очень красивые сапоги.

Анджело, ничего не отвечая и сжав зубы, двинулся на него. Он не сводил глаз с черного кружка направленного на него дула и очень грязного пальца, готового спустить курок.

Он подошел к молодому человеку, тот стремительно отступил, продолжая кричать, чтобы он остановился.

— Что вы злобитесь? Мы не сделаем вам ничего дурного. Мы просто хотели бы попросить воды.

— Мы не желаем, чтобы приближались к нашей воде. Мы ничего ни у кого не просим, пусть и у нас не просят.

— Мне кажется, что это для вас слишком сложно, — ответил Анджело, — но у меня нет ни малейшего желания добавлять неприятностей ни вам, ни вашим домашним. Есть тут поблизости другой источник, где мы могли бы наполнить свою кастрюлю?

— Идите в деревню.

— Ну тогда не взыщите. Я не намерен отправляться к дьяволу, если кому-то вздумалось меня туда послать.

Он спешился, не обращая внимания на ружье, и подошел к своей спутнице.

— Передайте мне, пожалуйста, кастрюлю, которая привязана к вашему багажу.

Развязывая узлы, она шепнула ему:

— У меня есть еще один заряженный пистолет.

Он тихо ответил:

— Это не нужно.

— Вот моя кастрюля, — сказал он, ставя ее на землю в шести шагах от молодого человека. — Мне совершенно незачем приближаться к вашей воде, но мадам хочет пить, и я тоже. Если у вас есть хоть на грош здравого смысла, вот что вы сделаете. Наполните сами свой кувшин, только из трубы, пожалуйста, а не из водоема, и сами же вылейте его в нашу кастрюлю.

По охотничьей куртке и сапогам Анджело заключил, что это, должно быть, хозяин владения; но с другой стороны, тот был небрит, грязен и с ружьем. И тут же подумал: «Я был еще грязнее, чем он, на крышах Маноска, но у меня ничего не было. А он мог спокойненько в меня выстрелить. Я ведь шел прямехонько на ружье». Но вслух вызывающе добавил:

— Коль скоро вам угодно быть моим слугой.

— Повидали мы тут важных господ, сыты по горло.

— Кто это мы? — еще более вызывающе спросил Анджело.

Мужчина проворчал что-то в ответ, но сделал то, о чем его просили.

— А теперь положите ружье на землю, — сказал Анджело, — и стойте в десяти шагах от него, пока мы не уедем.

— Я не буду стрелять, — ответил мужчина, — уходите.

Приняв свой самый что ни на есть английский вид, Анджело небрежно кивнул головой. Он перелил воду из кастрюли в бурдюк из козлиной кожи, снова сел в седло и, пропустив свою спутницу вперед, удалился, обеспечивая ее отступление.

Посреди виноградника они обнаружили проселочную дорогу, которая вела к узким, густо заросшим ложбинам. Они ехали не останавливаясь, пока в конце концов не решили, что уже выбрались из этого владения. Тут начиналась ложбина, к которой спускалась дорога. Они развели огонь у откоса и наконец-то смогли поесть и попить.

Они сидели тут уже около часа, разморенные после трапезы, состоявшей из хлеба и чая, когда послышался цокот копыт. Приближавшийся всадник был, без сомнения, драгуном. На нем была красная венгерка.

— Останемся на месте, — сказал Анджело, — он один, и я его стою.

Это был не просто драгун, а капитан. Один в чистом поле, он держался как на параде — высокомерно и неестественно. Он старался, чтобы его воскресный плащ развевался на ветру. Он проехал не поклонившись.

Было по-прежнему очень темно, небо затянуто тучами. Как бывает перед дождем, полный покой воцарился в природе, все замерло — от самой тоненькой травинки до последнего листа на вершине деревьев.

Анджело попросил разрешения закурить свою маленькую сигару.

— Они очень красивые, — сказала молодая женщина.

— Они очень хороши, но мне еще нравится, что они тонкие и длинные. Если вы хотите спать, поспите, а я покараулю, если же нет, то, пожалуй, есть смысл устроить военный совет. Правильный ли мы выбрали путь?

— Прежде всего надо знать, где мы.

— Не знаю. Мы узнаем это в следующей деревне. У вас был какой-то конкретный план?

— Прежде всего, просто уехать, но это уже сделано. Потом, как я вам уже говорила, у меня была мысль укрыться у моей золовки, в Тэюсе около Гапа. Я поняла, что нужно избегать больших дорог из-за всех этих патрулей. Однажды я проезжала с мужем по горам с этой стороны. И вот теперь невольно вернулась сюда.

— Если вы знаете местность, это многое упрощает.

— Я совсем ничего не знаю. Мы ехали большей частью ночью в наемной карете. Так что я запомнила пейзажи, а не маршрут. Я знаю, что тут есть деревни Руссьё и Шовак, потому что мы там ночевали, но это нам почти ничего не дает. Я знаю, что места здесь бедные и пустынные — потому я сюда и направилась. Где-то тут есть довольно большое село под названием, кажется, Саллеран или что-то в этом роде. Вот и все, что я знаю.

— Это лучше, чем ничего, — ответил Анджело. — Все-таки кое-какие ориентиры. Я могу вас проводить до Тэюса. Мне ведь тоже в ту сторону. Думаю, что так даже лучше. Однако нам нужно найти местечко, которое называется Сент-Коломб.

Он вытащил из кармашка листок бумаги, на котором Джузеппе нарисовал свою знаменитую карту.

— Имея эту маленькую карту, зная название и расспрашивая крестьян по дороге, я думаю, мы сможем туда добраться. Это, кажется, какое-то уединенное место в ущелье, как раз та самая пустыня, о которой вы мне говорили. У меня там встреча с моим молочным братом и его женой, которые остались в Маноске и должны присоединиться ко мне, уладив кое-какие дела. Нас будет четверо, и с неприятностями будет покончено.

— Вы плохо обо мне думаете из-за этого выстрела, — сказала молодая женщина. — Я считаю, что до сих пор у нас было не так уж много неприятностей. Мало того, что я почти предчувствовала встречу с вороной, я ожидала всяких столкновений и при этом рассчитывала только на себя. Раз вам это нужно, я поеду в Сент-Коломб, и даже с удовольствием.

— Мне и в голову не приходило плохо о вас думать, — ответил Анджело, — а посему дайте мне ваш пистолет, я перезаряжу его.

— Я сама это сделаю. Я должна быть уверена в своих выстрелах.

Она вынула из сумки все необходимое и очень ловко справилась со своей задачей. Она насыпала пороха даже чуть больше, чем нужно, а к пуле добавила еще и маленькую дробь.

«Не следует пробуждать в ней героические порывы, — подумал Анджело (когда речь шла о других, он был весьма проницателен). — Таким зарядом спокойно троих уложить можно».

Его также очень удивило, что она запросто, без всякой рисовки, по-солдатски разрывает пыж зубами.

— У такого заряда будет очень сильная отдача, — сказал Анджело.

— Но и славный выстрел, — ответила она. — Прежде чем я почувствую боль в руке, пуля уже отправится по нужному адресу.

После привала они двинулись в путь и спустились в ложбину. Дорога шла только вниз, петляя между густо заросшими склонами. Они вышли на равнину, поросшую бледным можжевельником.

Пройдя уже около пол-лье по этому пустынному пространству, над которым нависали тяжелые облака, они увидели, что навстречу им мчится лошадь без всадника. Они встали так, чтобы перегородить ей дорогу, но прямо перед ними она сделала резкий поворот и понеслась галопом через равнину. Нечего было и думать поймать ее.

— Это лошадь того драгуна, что совсем недавно проехал мимо нас, — сказал Анджело. — Стремена бьют ее по брюху. Как она сейчас понесет! Лошадь удирает от офицера — вот это здорово!

И он стал насмехаться над этим наглецом в военном мундире. Но четверть часа спустя они нашли капитана распростертым посреди дороги. Он лежал, уткнувшись уже почерневшим лицом в собственную блевотину. Помочь ему уже было невозможно.

Они пришпорили лошадей и довольно долго скакали крупной рысью.

Покрытая низкой растительностью равнина тянулась на три или четыре лье в длину. Перед ними, куда ни глянь, простиралась эта серая безрадостная пустыня, а впереди — скопление очень темных облаков, сквозь которые можно было различить черный силуэт горы. Они проехали мимо развалившегося, уже давно необитаемого дома. Крыша и стены его обрушились. Однако среди развалин маленького погреба были видны следы недавно разведенного между двух камней огня. Они услышали, как лает лисица, и наконец увидели чахлые поля, тщательно скошенный ячмень, миндальные сады, а на перекрестке — маленький водоем и три дома. Все три дома были пусты.

— Не понимаю, — сказал Анджело. — Здесь они были в безопасности.

Потом он подумал о капитане.

Лошади, скакавшие накануне весь день и проведшие ночь нерасседланными, отказывались идти дальше. Анджело с наслаждением занялся лошадьми: напоил их, вымыл и вычистил. От кожи седел и дорожных мешков, от пропитанной соленым потом шерсти шел знакомый запах казармы, мужского товарищества, такой живительный в этом унылом месте, под этим подозрительным серым светом. Он был очень доволен своим тяжеловозом. Он вспоминал о той стычке на лугу и о том, каким неожиданно понятливым оказался его конь. Лошадь молодой женщины тоже была очень крепкой, хотя и более изысканной. Она также была очень сообразительной. Она вздрагивала под скребницей и лизала чистившую ее руку. Ее интересовали доносящиеся издали звуки. Она прядала ушами и нежно косила глазом на Анджело, когда тот привязывал ее к колышку в небольшом загоне рядом со своим тяжеловозом.

— Как ее зовут?

— Не знаю, — ответила молодая женщина. — Я ее украла. Я сначала хотела ее купить, но мне буквально приставили нож к горлу.

— Вы ее действительно украли с оружием в руках, как я этим летом на большой дороге?

— Нет, я просто сбила замок. И ночью увела ее из конюшни, где мне ее показывали.

— Вы хорошо выбрали. Это, вероятно, полукровка. Сразу видно, что у нее очень крепкие ноги. Если бы ее научить брать препятствия, это была бы отличная охотничья лошадь.

— Я это тоже сразу заметила. И уже не могла устоять перед желанием заполучить ее. Мне не пришлось никому угрожать пистолетом, потому что никто ее не охранял; но я бы это сделала. Мне позарез нужно было уехать. И не просто выпутаться из этой ситуации, а перескочить, перелететь через препятствия, через баррикады, через омерзительные трупы и нестись в Альпы. Холера внушает мне ужас. Я не хотела бы умереть таким способом.

— Я тоже, это слишком глупо.

«Стоит ли быть капитаном, — думал Анджело, — чтобы умереть от рвоты цвета вареного риса!» Трупы, оставшиеся на поле сражения после кавалерийской атаки, казались ему другими.

— Я могу рисковать, когда я знаю, во имя чего я это делаю, но здесь я думаю так же, как и вы. Что-то неведомое тащит вас за уши, будто кролика из норы, шарахает вас по затылку, и готово. И у вас нет ни малейшей возможности хоть как-то смягчить удар.

— Добавьте еще, что это общая участь, и мы уже ко многому готовы.

Несмотря на то что серый дневной свет сглаживал все краски и формы, опасность сочилась от всех этих бесплотных домов.

«Что все-таки неприятно, — думал Анджело, — так это труп капитана, лежащий поперек дороги в двух лье отсюда».

Они услышали звук шагов: чьи-то подкованные железом ботинки вгрызались в землю. Затем на перекрестке появился мужчина с довольно большим грузом на спине. Незнакомец приближался к ним, делая явно дружелюбные жесты. Лица его нельзя было разглядеть за немыслимо густыми усами и бородой. Сняв шляпу, он приветствовал их еще издали. Однако не подошел вплотную, а остановился метрах в четырех — пяти, поставил мешок на землю и снова раскланялся. На заросшем лице видны были только улыбающиеся глаза.

— Доброго здоровьичка. Не позволите ли немного передохнуть рядом с двумя живыми христианскими душами?

Это был славный, толстый крестьянин с огромными руками.

— Здесь, кажется, тоже здорово тряхнуло? — спросил Анджело.

— Нужно покрепче держаться за ветки, сударь, — ответил крестьянин. — Ничего другого не придумаешь.

— Как называется это место?

— Это Виллетт, мадам.

— А почему они, собственно, уехали?

— Они уехали в разных направлениях, сударь. Зеленые ставни — это дом Жюля. Он преставился больше месяца назад. А другие не захотели тут оставаться. Их можно понять. Если б они меня послушали, я бы дал им средство.

— Какое средство?

— Средство уцелеть, черт побери!

— Если вы знаете такое средство, вы сделаете себе состояние.

— Ну, состояния я не делаю, а на жизнь зарабатываю.

— Вы продаете вашу штуку?

— Еще бы! Не даром же отдавать! Но я продаю недорого, это точно. Какие-нибудь три франка, разве это деньги, когда так подпирает! Иногда я даю мое лекарство даром. Случается. Только заметьте, что в этих случаях оно почти не помогает. Нужно платить. Тогда действует. И здорово. Я уже кучу народа спас.

— Чем?

— Тем, что лежит в моем мешке, мадам. Это растения. Я хожу за ними далеко, не одну пару башмаков стоптал. Они ведь не везде растут, надо поискать. Вздумай вы за ними пойти, шиш бы вы нашли. А я знаю кучу разных вещей, и людям от этого польза. У вас хорошие лошади. Может, продадите одну? У меня есть монеты.

— Нет, старина, — сказал Анджело, — это наше лекарство.

— И неплохое, это точно, — ответил крестьянин. — А далеко вы едете?

— Вы здешний? Вы хорошо знаете эти места?

— Как свои пять пальцев, мадам. Я тут каждый кустик не один раз обошел. Я живу вон там, наверху, и уже, наверное, в двадцатый раз отправляюсь в поход.

— Куда ведет эта дорога?

— По этой дороге вы придете в Сен-Сирис. Только там не сахар.

— А в другую сторону?

— В другую — немного получше. Пройдите Сорбье, Флашер, потом Монферран и выйдите на большую дорогу.

— А куда она ведет, эта большая дорога?

— А куда хотите, куда надо, туда и ведет.

— А она не идет через Шовак или Руссьё? Вы знаете место, которое называется Саллеран?

— Саллеран — нет, а Шовак знаю, только это далеко. Если б не было туч, вы бы увидели гору, вон там. Она называется Шаруй. Шовак за ней.

— А Сент-Коломб вы знаете?

— Да, месье, это в той же стороне, что и Шовак. Только ничего хорошего там нет, и не надейтесь.

— Я думаю, с вами можно говорить откровенно, — сказал Анджело.

— Как сказать, — ответил крестьянин, — но в общем-то от этого не помирают.

— Я покупаю у вас пять пакетиков вашей настойки, — сказал Анджело, — добавляю еще экю, и выходит как раз луидор, который я брошу к вашим ногам, если вы не боитесь заразы.

— У меня есть мое лекарство, а потом я что-то не слыхал, чтобы луидор кого-нибудь заразил холерой. Ну, давайте, только не просите у меня невозможного.

— Что делают здесь солдаты?

— В самое яблочко: мешают всему свету.

— Похоже, что они везде.

— За ваши же деньги я вам выложу все, что знаю. Около Шовака, куда вы идете, все забито драгунами и даже пехотой, потому что там проходит столбовая дорога. Да и штатских там навалом. Там всех останавливают и на две недели в карантин, это в бывшей монастырской школе, которую превратили в госпиталь. Теперь, если у вас есть наличные, вам грозят две опасности: во-первых, вас отдубасят, якобы за то, что вы пытались дать на лапу, и, во-вторых, вас обдерут как липку — они это называют конфискацией. А поскольку они должны все вернуть вам при выходе из карантина, то они заинтересованы, чтобы вы вышли оттуда вперед ногами. И это случается.

— Стало быть, надо обходить город.

— Стало быть, надо обходить город, как вы говорите, но вот тут надо добавить еще монету в пять франков.

— Если это того стоит…

— Думаю, что стоит. Смотрите-ка. Если вы думаете, что, добравшись до Шовака, сумеете ускользнуть от них, ничего не получится. Их не проведешь, и лошади у них — словно о шести ногах, карабкаются повсюду, как мухи. И не пытайтесь утереть им нос на скалах, они вас в момент зацапают. Они перекрыли все тропинки, даже самые незаметные. Вот тут-то и надо знать, что делать. И за вашу монету я научу вас.

— Ладно, по рукам, — сказал Анджело. — Только если ты меня надуешь, не забывай, что я итальянец и у меня дурной глаз.

— Ну зачем же так? Мне нет никакого смысла надувать вас. Вы ничем не рискуете. А что до дурного глаза, так я тут уже давненько и всяких перевидал, не то что там итальянцев. Все проще простого. Надо быть здешним. Никого из нас они еще не поймали.

Слушайте. Отсюда идите по дороге на Сен-Сирис. Сначала дорога идет ровно, потом начинает спускаться. Спускайтесь, пока не увидите колокольню. Там остановитесь у фонаря; впереди плохое место: запросто можно окочуриться. Они там мрут как мухи. Только вчера вечером шестеро померли. Но справа от вас будет проселочная дорога на Байон. Туда и идите. Когда придете в Байон, увидите пруд, где полощут белье. В деревню не входите; поворачивайте налево и идите прямо. До самого Монже дорога свободна. Правильно, запишите это, мадам. Папаша Антуан не такой уж простак, как кажется, не в обиду вам будь сказано. Раз я тут с вами беседую, значит-таки, проскочил сквозь сети.

К вечеру вы доберетесь до Монже. Подождите до утра, чтобы убедиться, что вы точно у подножия Шаруй. Департаментская дорога слишком петляет. Идите до самой вершины по тропинке вдоль потока. А дальше и пятилетнему ребенку понятно, что нужно делать, чтобы обойти город, который остался далеко слева. Вот и все дела.

Они пунктуальнейшим образом выполнили все указания. Крестьянин же свернул на тропинку и исчез, пожелав им доброго пути. Маршрут его был безупречен. Увидев колокольню Сен-Сириса, они без труда обнаружили тропинку, начинавшуюся в порыжевшей траве под небольшой пинией. Таким образом, они благополучно обошли деревню Сен-Сирис, где царила красноречивая тишина.

«Если бы не советы этого крестьянина, мы бы прямиком явились в это прелестное место успокоения».

С тех пор как они покинули плато и пошли по бегущей вниз дороге, пейзаж полностью переменился. Приветливые деревья, золотистые липы и пурпурные клены плотной изгородью стояли вдоль дороги, окружали рощами поля, а дальше виднелись виноградники, луга и серые квадраты земли, распаханной на склонах холмов, увенчанных сосновыми лесами.

Деревенька, мимо которой они ехали, повисла где — то наверху на склоне плато и радовала взор балюстрадами, фризами, розовыми гофрированными крышами, беседками из виноградных лоз, крепостными стенами, башенками, белоснежными лестницами и осенней бронзой вязов на небольших площадях. Сквозь великолепную кованую решетку колокольни виднелись переплеты окон небольшого сельского замка, венчающего холм своими наивными зубцами и тонкими кипарисами на террасах.

— Мне что-то не нравятся эти птицы, — сказала молодая женщина. — Они заполонили всю деревню, расселись на крышах. Посмотрите, их полно на балконах. Это ведь не черные тряпки развешаны на веревках, а вороны, наверняка похожие на ту, что бросилась на меня, когда решила, что я наконец согласилась умереть.

К счастью, вплоть до Байона они ехали по совершенно пустынной местности. Они огибали множество невысоких холмов, один прелестнее другого. Открывавшееся за каждым поворотом зрелище пылающих королевским пурпуром и золотом рощ, окруженных редко разбросанными соснами, казалось почти неправдоподобным. Около поля овса они сделали небольшую остановку, чтобы покормить лошадей. Они не стали готовить чай, а закусили черствым хлебом с одной или двумя горстями сахара, хотя и подумали, что от этого у них могут вывалиться зубы.

К ночи они прибыли в Монже. Упало несколько крупных дождевых капель. Они очень устали.

Деревня, построенная на пересечении большого количества узеньких проселочных дорог, казалась здоровой и благополучной. И пеший, и конный путник мог найти себе здесь пристанище.

Вопросы Анджело, похоже, не слишком удивили хозяина постоялого двора. Он сказал, что зараза — это все глупости, что здесь никто не умирает, кроме стариков, естественно. Есть, конечно, люди, которые боятся, и это немного мешает вести дела, но в общем по эту сторону горы бояться нечего. И добавил, что у него есть чистые комнаты.

— Очень хорошо, — сказал Анджело, — мы об этом еще поговорим, а сейчас покажите мне вашу конюшню.

Пошел дождь. Лошадей привели в большой сарай, предназначенный для возов и телег с товарами. Сейчас он был пустым, гулким и темным — горевший фонарь освещал лишь одну его часть.

— Вот что мне надо, — сказал Анджело, подходя к яслям. — Насыпьте сюда две меры сухого овса и принесите восемь охапок соломы: пять для лошадей и три для меня.

— Это нехорошо с вашей стороны, — вкрадчиво сказал трактирщик. — Вы, кажется, боитесь, что ваших лошадей могут увести? Может быть, вы мне не доверяете? Лучше уж скажите прямо.

Он подошел к Анджело. Это был коренастый горец.

— Когда я не доверяю, — ответил Анджело, — я этого не скрываю. Я, кажется, ясно тебе все объяснил. Делай то, что я сказал, в накладе не останешься. Я думаю и делаю, что хочу. А ежели мне придет в голову передумать, то твоего разрешения я спрашивать не стану. А теперь отойди-ка малость и слушай, если хочешь свое заработать.

— Вы, может быть, субпрефект, сударь? — спросил трактирщик.

— Не исключено, — ответил Анджело, — а потому насади на вертел пару цыплят, а пока они будут жариться, приготовь дюжину яиц всмятку.

— Вишь куда хватил, — сказал трактирщик. — Это вам влетит в копеечку.

— Не сомневаюсь, — ответил Анджело. — Жалованье субпрефекта позволяет такие траты. Если у тебя есть помощник, пришли его ко мне, пусть займется багажом.

Появилась девушка, но, правда, очень крепко сбитая и вполне способная выполнять мужскую работу. Она и занялась лошадьми.

— Что делает молодая дама наверху? — спросил Анджело. — Кто-нибудь ею занимается?

— Это ваша жена?

— Да.

— Это вы подарили ей ее большой перстень?

— Да, я.

— Какой вы добрый.

— Да, я очень добрый, особенно когда мне оказывают услуги. Скажи, тут есть холера? — И он дал ей монету в сорок су.

— Немного.

— Немного, это сколько?

— Двое.

— Когда?

— Неделю назад.

— Вот что ты сделаешь, — сказал Анджело. — Здесь шесть франков. Пойди к бакалейщику и купи пять кило кукурузной муки, на два су — соли и на один франк — сахара. Все положишь вот сюда, под мое седло, в солому. Багажом я займусь сам.

Прежде чем вернуться в трактир, он удостоверился, что выйти из конюшни можно только через ворота, которые надежно закрываются железным засовом, и открыть его без шума невозможно.

Молодая женщина сидела у очага, где она кипятила воду для чая.

— Вам не холодно? — спросил Анджело. Он посмотрел на ее ноги: без сапог, в ажурных нитяных чулках, они были очень хороши.

— Ничуть.

— Я принес вашу сумку. Извините мне мою докучливость, но не найдется ли у вас там пары шерстяных чулок?

— Я могу смело сказать: нет. Никогда в жизни не носила шерстяных чулок.

— Начать никогда не поздно. В этой деревне зимы наверняка очень холодны, и я думаю, у бакалейщика найдутся шерстяные чулки. А пока мы вам их не купили, наденьте-ка мои. Они вам, конечно, очень велики, но это неважно, главное, чтобы ноги были в тепле.

— Совершенно невозможно устоять перед такой заботливой галантностью. Дайте-ка мне эти подвязки, я надену ваши чулки. Вы правы. Бегство не спасет, если не принять все меры предосторожности. Ну, а о себе-то вы подумали?

— Скоро пять месяцев, как я живу среди этой мерзости, и уже заслужил все возможные награды. Зараза бежит от меня, как черт от ладана, но я принял предосторожности на будущее.

Он рассказал о том, что он велел купить у бакалейщика; сказал, что теперь они больше не будут покупать хлеб, а сами станут готовить в кастрюле «поленту» из кукурузной муки, как это делают в Пьемонте.

А питаться нужно основательно, потому что впереди их, возможно, ждут тяжелые переходы в горах. Да и сегодняшний переход не всякому был бы под силу. При этих словах он покраснел.

— Я надеюсь, вы извините меня, — сказал Анджело, краснея до корней волос, но не отводя от нее широко открытых глаз, — я должен вас по-товарищески спросить. Вы сидите на лошади по-мужски. Вы не стерли кожу, не поранились?

— Меня удивляет эта самоуверенная заботливость, которую вы проявляете по отношению ко всем, в том числе и ко мне. Но не беспокойтесь, я без ущерба для здоровья могу сделать не один такой переход, как сегодня, всего лишь устану. И не скрою, я действительно устала. Я с детства езжу верхом. Мы жили вдвоем с отцом. Он был сельский врач и брал меня с собой в любую погоду, когда отправлялся к своим пациентам. Было бы слишком долго объяснять почему, но со времени моего замужества мне доводилось еще больше ездить верхом. А к тому же я хорошо экипирована.

Она без всякого смущения сказала, что под юбкой у нее кожаные штаны.

— Я очень рад, — сказал Анджело. — Непонятно, почему мы не можем быть товарищами. Только потому, что я — мужчина, а вы — женщина? Я вам честно скажу, что сегодня я не раз чувствовал себя смущенным. Знаете, когда сегодня утром я увидел вас с пистолетом в руке, мне ужасно хотелось просто похлопать вас по плечу, как я это делаю с Джузеппе или даже с Лавинией, когда это нужно. Я удержался, и жаль, потому что в трудные минуты этот жест иногда значит больше, чем слова.

Он уже сгорал от желания заговорить с ней о борьбе за свободу.

— А кто это — Лавиния? — спросила она.

— Жена моего молочного брата Джузеппе. Она была горничной у моей матери. Она последовала за Джузеппе, когда тому пришлось покинуть Италию, вскоре после того, как я тоже был вынужден это сделать. Потом они поженились. Я и сейчас вижу, как она — ей тогда было лет десять-двенадцать — пересыпала тальком кожаные штаны, которые моя мать, как и вы, надевала под юбку, отправляясь в наше имение в Гранте.

И он стал рассказывать о лесах Гранты.

Молодой женщине пришелся по вкусу предназначенный ей цыпленок. Она расправилась с ним не хуже Анджело. Они закусили яйцами и завершили трапезу солидной порцией похлебки.

— Вы будете спать в постели. А я не хочу оставлять без присмотра лошадей и багаж. А то нам тут бы стро крылышки ощиплют. Помните, как облизывался на наших лошадей торговец травами. Я позволяю себя одурачить, только когда мне это доставляет удовольствие. А когда речь идет о жизни или смерти, я умею считать не хуже всякого другого.

Он посоветовал ей не поддаваться искушению умыться горячей водой; вода должна быть как следует прокипяченной.

— Нужно обязательно тепло укрыться, — добавил он. — И не снимайте на ночь мои шерстяные чулки. Усталость часто вызывает озноб, а тепло, напротив, снимает усталость. Задвиньте засов и положите пистолеты под подушку. Звонка у вас тут нет, поэтому при малейшей тревоге или даже первых признаках озноба не стесняйтесь, стреляйте. Мы во вражеском стане, а значит, незачем экономить порох. Главное, чтобы вам ничто не угрожало и чтобы вы остались невредимы. Мы, конечно, переполошим весь постоялый двор, но это не имеет значения. Мы тут в своем праве. И я готов это объяснить кому угодно.

Потом он вышел выкурить свою маленькую сигару на пороге трактира.

Бесшумно шел дождь. Где-то наверху, над деревней, вздыхала гора.

Анджело улегся на своем соломенном ложе, рядом с лошадьми. Он уже засыпал, когда послышался шум экипажа, минуту спустя открылась дверца, соединявшая сарай с трактиром, и хозяин торопливо пересек гулкую конюшню, отодвинул засов ворот и впустил кабриолет. Оттуда вышел мужчина, к которому трактирщик почтительно обращался «сударь».

Вскоре мужчина вернулся в сопровождении девушки, которая несла охапки соломы. Он тоже счел благоразумным ночевать около своих лошадей.

Это был человек лет пятидесяти. На нем была строгая одежда из тонкого сукна и элегантный кашемировый шарф. Он постелил на солому широкий шотландский плед.

— Извините, что побеспокоил вас, — сказал он, заметив, что Анджело открыл глаза. — Последуй я раньше вашему примеру, избежал бы многих неприятностей.

Он рассказал, что три дня назад у него украли великолепный экипаж, а этот ему удалось достать только за очень большие деньги. Он приехал из Шовака и надеялся добраться до Роны, нанять лодку на тот берег и, если повезет, добраться оттуда до Ардеша, где ветер, кажется, не позволяет заразе укорениться. В Савойе же, откуда он родом, холера свирепствует немыслимым образом.

Анджело спросил, много ли неприятностей причиняют солдаты путешественникам в Шоваке.

— Честно говоря, — ответил этот мужчина, — сейчас я скорее склонен считать, что они причиняют их меньше, чем нужно. Они вполне могли бы найти моих воров и заставить их вернуть мне мою великолепную лошадь, которую эти крестьяне испортят безо всякой для себя пользы. Конечно, если человек вспыльчив, его сто раз на день выводят из себя эти наглые офицеры, которые воображают, что их заграждения могут справиться с холерой, а на самом деле, извините за выражение, обделываются со страха, в переносном смысле, пока натура не принудит их к этому — в прямом. Поскольку им приказано оставаться на месте и поскольку им страшно, они выдумывают правила, в силу которых множество людей, мы с вами в частности, оказываются вынуждены составить им компанию. Если вы подыметесь в Альпы, сударь, вы увидите страшные вещи.

Он сказал, что в городах царит безумие.

— Вы знаете, что творится в самых больших городах, где люди, коль скоро там еще осталось пятнадцать-двадцать тысяч жителей, должны были бы сохранить хоть крохи здравого смысла? Они не стали долго ломать голову. Они устраивают маскарады, карнавальные шествия. Они наряжаются Пьеро, Арлекинами, Коломбинами, различными гротескными персонажами, чтобы обмануть смерть. Они приделывают себе картонные носы, фальшивые усы и бороды, надевают смеющиеся маски, играют через подставных лиц в «после нас хоть потоп». Вы словно переноситесь в Средние века. На перекрестках сжигают набитые соломой чучела, которые называются «матушка холера», оскорбляют их, осыпают насмешками, водят вокруг них хороводы, а потом возвращаются домой подыхать от страха или от поноса.

— Сударь, — сказал Анджело, — я презираю тех, у кого нет чувства собственного достоинства.

— Великолепный метод, — ответил мужчина. — Совершенно безупречный, если умереть в вашем возрасте. А если вы доживете до моего, то вы его слегка измените. И это никому не причинит вреда. Все говорят, что лучшее средство от холеры — это почтовые лошади. И это верно. Доказательства: мы оба лежим на соломе около наших лошадей, чтобы их у нас не украли; вы — из осторожности, что делает честь вашему благоразумию, я — наученный горьким опытом. Вряд ли можно утверждать, что мы питали большую любовь к своему ближнему. Вы мне ответите: «Я никому не делаю зла». Осторожно: отнюдь не ненависть является противоположностью любви; любви противостоит эгоизм, а точнее, чувство, о котором вы еще услышите много и хорошего и дурного: инстинкт самосохранения.

Но я мешаю вам спать, а впереди у вас наверняка долгая и опасная дорога, да и у меня тоже. Кстати, должен вас предупредить, что в этих краях стали грабить; вооруженные люди останавливают путешественников на дорогах, обирают даже мертвых. Позавчера я видел, как очень торжественно расстреляли трех довольно жалких воришек.

Однако не будем требовать слишком многого и поблагодарим Господа за то, что мы сегодня имеем (и к чему мы так стремились). У нас есть доска среди бурного моря, и достаточно широкая, чтобы на ней можно было спать.

Доброй ночи, сударь.


Читать далее

Жан Жионо. Гусар на крыше
ГЛАВА I 07.04.13
ГЛАВА II 07.04.13
ГЛАВА III 07.04.13
ГЛАВА IV 07.04.13
ГЛАВА V 07.04.13
ГЛАВА VI 07.04.13
ГЛАВА VII 07.04.13
ГЛАВА VIII 07.04.13
ГЛАВА IX 07.04.13
ГЛАВА X 07.04.13
ГЛАВА XI 07.04.13
ГЛАВА XII 07.04.13
ГЛАВА XIII 07.04.13
ГЛАВА XIV 07.04.13
ГЛАВА X

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть