Онлайн чтение книги Гвианские робинзоны
ГЛАВА 9

Строптивый ягуар. — Проделки краснокожих. — Послание. — По следу. — Прыжок через огонь. — Приключения юного робинзона. — Преемник Акомбаки. — Ужасный конкурент. — Вместе! — Прощание бандита. — Таинственный документ.

— Кэт! Ко мне! — прозвучал повелительный голос Анри.

— Не могу объяснить внезапный страх этого животного, — с беспокойством сказал Робен.

— Она ведет себя так после возвращения домой с маленькой раной, — заметил Никола.

— Кэт! Кэт!.. — позвал юноша, смягчив голос.

Ягуар с опущенным хвостом и прижатыми ушами, чуть ли не скребя землю носом, двигался прыжками, но медленно, с непонятными колебаниями. Он дрожал, норовил увильнуть в сторону и никак не хотел оставаться в голове цепочки. Требовалась вся настойчивость хозяина (по следам которого он неуверенно плелся), чтобы помешать ягуару перебраться в хвост колонны.

Ничего подозрительного, однако, не замечали бдительные робинзоны — ни белые, ни черные. Они шли уже двадцать четыре часа по следу ребенка, как хорошие ищейки. Шарля похитили в километре от дома, после того как он убил орла, чьи перья усеивали землю. Следов борьбы не видно. Несколько сломанных веток, примятая трава указывали на неожиданность, жертвой которой стал юный охотник. Затем его след перепутался с многочисленными отпечатками, которые принадлежали тяжело нагруженным индейцам. Эти последние то ли из безразличия, то ли уверенные в своем превосходстве не заботились о том, чтобы скрыть свои следы, ввести в заблуждение возможных преследователей.

Главное установили точно. Шарль не пал жертвой хищника или змеи. Он не утонул в заболоченной саванне, не заблудился в лесу, его не убило упавшее дерево. Он несвободен, но жив, хотя само загадочное похищение весьма подозрительно и служит слабым утешением. Так что робинзоны старались идти как можно энергичнее, чтобы сократить дистанцию и скорее настигнуть похитителей.

Мадам Робен, несмотря на силу воли, не поспевала за отрядом. Через несколько часов она уже совсем выдохлась. Так что двое молодых негров удобно устроили женщину в гамаке, который несли на длинном шесте на своих мощных плечах. Драгоценный груз мало обременял атлетов, не снижал скорости движения. Этот простой и, в общем, единственный метод транспортировки используется, чтобы доставить больных или раненых к лодкам. Он очень распространен в Гвиане, где отсутствуют вьючные животные и нет проезжих дорог.

На берегу реки сделали краткую остановку. Но не для отдыха, а чтобы проглотить на скорую руку несколько ломтиков копченого мяса. Ягуар своим поведением по-прежнему напоминал побитую собаку и неохотно плелся следом за Анри, возмущенным непостижимой трусостью своего любимца. Странное поведение Кэти сильно осложняло розыскные способности старшего робинзона, который из сил выбивался, чтобы обнаружить хоть какую-нибудь зацепку.

Казимир, опытный ходок по девственным лесам и знаток всех тонкостей первобытной жизни, метался по сторонам в надежде установить хоть что-нибудь — полная неудача. Обескураженный Ангоссо не находил никакого объяснения. Тайна становилась все более жгучей и непостижимой. Все сходились на том, что похищение ребенка связано с трагедией, жертвами которой чуть не стали Робен и трое его сыновей. Все как будто подтверждало эту версию, вплоть до движения индейского отряда к тому месту, где ураган обрушился на лес.

Несчастный отец трепетал при мысли, что его малыш стал невинной искупительной жертвой и в сию минуту, может быть, погибал в том самом месте, где он с братьями Шарля подвергся бы мучительной казни, не вмешайся Ангоссо.

Еще два часа не принесли никаких новостей. Анри шел во главе колонны, сопровождаемый ягуаром, который как будто стал успокаиваться. Следы похитителей, по всему видно, людей изощренных, не прерывались и были отчетливо видны. Они уводили в бесконечную лесную чащу. Робинзоны задыхались от жары, глаза разъедал пот, но друзья не сбавляли темпа ходьбы. Внезапно на ягуара вновь напал страх, он резко остановился перед валявшимся и свернутым в трубочку листком цветущего тростника. В радиусе двух километров тростник не рос, листок могли принести только от реки и оставить здесь с каким-то определенным умыслом. Брошенный на землю, он неизбежно привлек бы взгляды идущих по следу; даже случайный и малозначительный предмет в поиске притягивает наше внимание. К тому же его особая форма явно была рассчитана на преследователей.

Надлежало тщательно изучить зеленый сверточек. Он мог содержать между складок важные сведения, но мог оказаться и ловушкой с каким-то ядом или маленькой змейкой.

Цепочка людей затормозила и подтянулась. Анри приблизился к листку и с бесконечными предосторожностями развернул с помощью наконечника длинной стрелы. В нем ничего не оказалось. Юноша поднял его, бережно держа за краешки, и внимательно рассмотрел. Возглас радости вырвался из груди при виде крупных букв, начертанных чем-то острым на темно-зеленой поверхности.

Молодой человек прочитал медленно вслух, голос его дрожал и прерывался:

— «Мою жизнь пока пощадили. Чье-то загадочное заступничество. Меня уводят. Двигайтесь осторожно. Будьте бдительны. Шарль».

Оглашение этого письма, столь же странного, сколь и неожиданного, вызвало взрыв всеобщей радости. Стесненные тоской и ожиданием, все глубоко вздохнули и почувствовали огромное облегчение.

— Он жив! — воскликнула мадам Робен. — Он жив! Милый мой малыш!

Руки у нее тряслись, когда она взяла листок, так что глаза ее с трудом могли рассмотреть слова ненаглядного сыночка. Никола смеялся, плакал, что-то выкрикивал.

— Мадам!.. Дети мои!.. Патрон! Я просто спятил! Мне хочется орать! Как будто у меня в желудке целый жбан вина!

— А ты знаешь, братец, — заметил Анри, — для новичка это просто мастерский ход…

— Замечательно, великолепно, — подытожил сияющий Робен. — О, дорогое дитя! Казимир, ты слышал?

— Конечно, компе… Казимир доволен, очень доволен… Малыш ловко провел индейцев…

— Твой ученик, старина!

— Он превзошел негра, да! О, этот славный хитрец!

— Ты погляди, Анри, — сказал в свою очередь Эдмон, — как здорово он написал на этом жестком и мясистом листке! Так четко…

— И ничего не порвал, — добавил Эжен, также восхищенный ловкостью младшего брата. — Он взял иголку и тупым концом вдавливал ее с такой силой, чтобы оцарапать кожицу листка, но не продырявить его… Это читается как рукопись.

Ангоссо почти со страхом глядел на растительный лоскуток, чей вид вселил надежду в его друзей. Тогда негры Марони еще не знали обычаев и привычек белых людей, которых сегодня так много трудится на золотых приисках, наш добрый бони даже не представлял, что такое «папира» (бумага), каково ее назначение.

Потребовалось объяснить ему особенности такой формы общения, и это привело негра в восторг, а уважение к белым выросло еще больше. Только один из участников экспедиции не разделял общей радости. Это Кэт. Казалось, на ягуара записка произвела прямо противоположное действие, пугая и отталкивая зверя. Наши европейские кошки, шутливо называемые «судейскими секретарями», проявляют прямо-таки необычную любовь к бумаге, которой они и обязаны своим прозвищем. Что же это за странность: их близкий родственник, огромный тропический кот, выказывает к ней такое отвращение? Воспитанный в кругу робинзонов, он, в общем, не был чужд «литературы». Но стоило показать ему найденный листок, как ягуар убежал прочь, громко рыча. Более того: он даже отказывался принимать ласку от рук, державших злополучный предмет.

Ангоссо решил выяснить, в чем дело.

— Дайте-ка мне эту штуку, — сказал он Анри.

Негр взял листок, повертел его, поглядел на просвет, наведя его, как стекло, на солнце, потом поднес к своему носу.

И тут же расхохотался:

— Я знаю! Это кози-кози!

— Что ты называешь кози-кози? — спросил Робен.

На своем креольском наречии Ангоссо объяснил:

— Это такое интересное растение, запах которого отпугивает тигров.

— Не может быть!

— Да, компе! Индейцы берут его плоды, заваривают кипятком, растираются этой настойкой, а потом еще мажут своих собак, и никогда им не встретится тигр: он сразу убегает при их приближении, хоть умирает от голода!

— Ты мог бы показать мне это растение?

— Конечно, подождите немножко! — И бони углубился в лес.

Ожидание оказалось недолгим. Не прошло и пяти минут, как черный робинзон вернулся с торжествующим видом, и Робен сразу опознал принесенное растение.

— Да, оно мне встречалось! Это hibiscus abelmoschus, из семейства мальвовых, более известное под именем амбретты… Деревце родом с Антильских островов, его плоды издают сильный запах мускуса… И ты говоришь, что этот приятный, сладковатый запах обращает тигра в бегство?

— Ну да! Ему кажется, что он чует патиру, змею или каймана, — своих самых злых врагов!

— Теперь я понимаю, — сказал Никола. — Это нечто противоположное действию валерианки. Кошки от нее с ума сходят. Вы же знаете, что валериановые капли служат неотразимой приманкой для них, ее используют ловцы в белых куртках, по прозванию «повара», чтобы очистить парижские чердаки и водосточные трубы…

— И я тоже понимаю, — вмешался Анри, — я даже вижу всю сцену похищения нашего брата. Шарля схватили индейцы, которые натерлись амбреттой, потому что боялись ручного ягуара, а тот испугался ненавистного запаха и своей раны, которую причинила ему неловко направленная стрела. Его бегство и возвращение домой теперь легко объясняются, как и нежелание идти по следу этих индейцев, как и страх, внушаемый ему запиской, потому что от Шарля запах невольно перешел и на листок тростника…

— Кто его знает, — добавил Никола, — быть может, индейцы время от времени капали на дорожку своей настойкой, чтобы помешать Кэти выполнять свой долг охотничьей собаки?..

— Вполне возможно. Но, поскольку для нас эти предрассудки значения не имеют, мы пойдем вперед, и как можно быстрее! К сожалению, трудно поверить, что краснокожие всегда будут пользоваться только такими гуманными средствами защиты! Как бы там ни было, нас ожидают впереди скорые новости.

Робен не ошибся. Хотя индейцы — отличные ходоки, они не могли соперничать с робинзонами. Те вскоре поняли по несомненным признакам, что разделявшее их расстояние уменьшается. Листья веток, срезанных мачете беглецов, не успевали завянуть. А еще дальше обнаружилось, что срезы стеблей сочатся. Значит, люди прошли здесь совсем недавно.

Встреча приближалась. Иногда казалось, что похитители в нескольких шагах. Настала ночь. Сделали привал, и Робен отрядил в качестве разведчиков Анри и Ангоссо, наказав им проявлять величайшую осмотрительность. Следопыты отсутствовали около часа и вернулись на стоянку настолько тихо, что крыло летучей мыши произвело бы больше шума.

Робен ждал с мачете в руке. Ягуар, освободившись от своих страхов, бродил неподалеку.

— Отец, — тихо сказал Анри, — мы их видели.

— А Шарля? — с тревогой спросил тот.

— Шарля не было видно… Скорее всего, он в большой хижине, расположенной в центре. Вокруг нее все время сидят на корточках много индейцев.

— Но как вы разглядели в темноте?

— Они разожгли костры.

— Странно. Это указывает на то, что краснокожие не ожидают встречи с нами или же они готовы отразить любое нападение.

— Я склоняюсь к последнему. Тем более что там их такое множество…

— А каково расположение лагеря?

— Слушай. Они обосновались в том месте, где собирались нас казнить. В центре, как я уже сказал, большая хижина. Ее окружают восемь симметрично расположенных очагов, по два с каждой стороны. В расчищенном от деревьев месте, то есть напротив наших бывших «плах», горит большой лентообразный костер, в виде полукруга. Неосвещенная часть, понятно, примыкает к лесу.

— Да это настоящая система военных укреплений!

— Конечно, задачка атаковать не из легких!

— И тем не менее приступать к ней надо немедленно.

— Я тоже так считаю, отец. Но с какой стороны мы их атакуем?

— Тут нет сомнений. Освещенная зона представляется им лучше защищенной, следовательно, ее меньше охраняют. А теневая сторона наверняка ощетинилась стрелами и просматривается очень внимательно. Полукруглый костер — примитивная штука, для отвода глаз, больше всего годится для отпугивания хищников. Оттуда и бросимся в атаку. Бьюсь об заклад, там не больше двух человек на посту.

— А кто войдет в группу нападения?

— Самые крепкие. Ты, Ангоссо, один из его сыновей, Никола и я. Надо, чтобы первый натиск был сокрушительным. Мы кинемся через костер, с топором в одной руке, с мачете в другой. Это дело нескольких секунд. Поскольку мы не можем подвергать твою мать опасностям и нам нельзя распылять свои силы, вот что я решил: Эдмон, Эжен, второй сын бони и Казимир составят резервный отряд, который возьмет мое ружье, Башелико — отцовское. Устроив засаду в лесу, как в неприступной крепости, они станут отгонять беглецов, которые попытаются вырваться.

— Отец, твой план хорош, лучше не придумаешь. Нам остается только одно.

— Что же, милый друг?

— Как можно быстрее его осуществить.

— Я не ждал от тебя иного! Браво! И — вперед!

Если робинзоны одобряли какой-то план, то исполнение не заставляло себя долго ждать. Не прошло и двух часов после краткого «военного совета», как оба отряда были на исходных рубежах. Индейский лагерь окружил с востока резервный отряд, укрывшийся за деревьями и лианами, а с запада — группа нападения.

На полукруглой линии огромного костра выплясывали угасающие языки пламени, однако большое количество тлеющих углей и жара образовывали настоящий огненный ручей, шириной до трех метров. Это нисколько не смущало людей, готовых перепрыгнуть одним прыжком через гораздо большее пространство.

Пятеро нападавших выдвинулись как можно ближе к освещенной зоне. Затем Робен громовым голосом бросил клич: «Вперед!»

Друзья прыгнули с тигриной ловкостью и сразу очутились в лагере. Хотя прыжок был молниеносным, им все же показалось, что пламя чересчур сильно обожгло их. Коснувшись земли, робинзоны как бы внезапно ослепли, задохнулись, закашлялись. Этот кашель саднил и буквально раздирал грудь, необычно острый, судорожный, от него сотрясалось все тело. Глаза нападавших выступили из орбит, полные жгучих слез, они не видели ничего. Белых и негров повалили на землю безо всякого труда.

Ликующие вопли индейцев заполнили поляну.

* * *

Назначенная Бенуа и Акомбакой охрана лодок нашла, что дни тянутся неимоверно долго. Запасы вику исчерпались, необходимые компоненты для изготовления кашири отсутствовали, напитки белых людей были тщательно упакованы, завязаны, запечатаны, исключая всякое нескромное вторжение. Бедняги томились, как только могут томиться индейцы без выпивки и без табака, вынужденные обходиться скудной порцией лепешки и сухой рыбы.

Подобное положение не могло длиться долго. Если гора не шла к ним, то ведь они могли отправиться к горе. Осуществление такого плана прервало бы монотонность отшельнической жизни. Да и в самом деле: чем же заполнить время, если не пьешь? Не потребовалось долгих речей, чтобы оправдать безрассудную затею, — к ней приступили тотчас же. Пироги спрятали в прибрежных зарослях. Свои пагара дезертиры наполнили провизией, водрузили себе на головы — и отход состоялся как самое обычное явление. Это было даже не дезертирство в собственном смысле слова, поскольку индейцы соединялись с главной частью отряда, а оставление поста, важность которого представлялась весьма сомнительной. Нетрудно, вероятно, найти какое-нибудь различие, но военные советы у краснокожих так по-детски наивны!

Они пошли по маршруту, которым недавно проследовали Акомбака и белый вождь. Тропа пролегала мимо северной плантации «Доброй Матушки». Судьбе было угодно поместить на их дороге Шарля как раз в тот момент, когда молодой человек, как и предполагал его брат, убил воздушного пирата.

Вообще гвианские индейцы безобидны. Без сердечного тепла, но и без злобы встречают они путника, пытаясь из короткого общения извлечь хоть какую-нибудь пользу, и мирно удаляются, обменявшись несколькими пустыми фразами. Белых они уважают и немного побаиваются, потому что у тех водятся не только водка и табак, но и ружья.

В обычных условиях эта встреча ничем бы не угрожала юному робинзону. К несчастью, Шарль не был обычным белым. Вооруженный по-индейски, в одежде из плотной ткани, с темными от загара лицом и руками — весь его облик вызывал удивление у наивных, но недоверчивых туземцев. Да в самом ли деле это белый?

А может, индеец или метис?note 303Метис — человек смешанной крови. Они обратились к нему с вопросами, на которые Шарль не ответил. Так он еще и не знает их языка! Это подогрело любопытство.

Мозги туземцев были нашпигованы жуткими историями об оякуле, этих грозных индейцах с белой кожей, которые говорят на непонятном языке и живут в стороне от местных людей в полном одиночестве, исполненные к ним злобного презрения.

— Наверное, это оякуле, — робко предположил один из краснокожих, с трудом отваживаясь выговорить вслух такое страшное слово. Затем, видя, что перед ними ребенок, дикари осмелели. Ведь их много, восемь человек, и так приятно нарушить однообразие странствия.

— Оякуле! — завыли они в унисонnote 304Унисон — исполнение музыки или пения в один тон., чтобы придать себе больше уверенности.

Молчание Шарля подбодрило и раззадорило соплеменников Акомбаки, несмотря на воинственный вид юноши и присутствие Кэти, оскалившей зубы. Эмерийоны хотели убедить себя, что перед ними враг, и преуспели в этом, потому что, как известно, у идеи тем больше шансов утвердиться в примитивном сознании, чем более она ложна. Шарль, осыпаемый неумолчно звучащими словами «оякуле, оякуле…», оказал решительное сопротивление краснокожим простакам. Завязалась борьба, мальчик вынужден был уступить. Первый шаг — решающий, и первый удар — самый трудный. Ягуар грозно рычал, но не нападал. Верные своей привычке соблюдать предосторожность, индейцы натерлись амбреттой, перед тем как выйти в дорогу. С поваленным на землю робинзоном обращались грубо. Возможно, дело приняло бы совсем плохой оборот, но здесь охотничья куртка Шарля лопнула и обнажила чистую белизну юношеской кожи.

Бесспорное доказательство его принадлежности к белой расе должно было убедить и усмирить буянов. Этого не произошло. Наоборот, краснокожие точно уверовали, что перед ними — оякуле. И не пожелали выпускать его из когтей. Они обрекут его на пытки, а потом на казнь — трезвые индейцы бывают кровожадными, а их безобидность в большой степени связана с постоянным опьянением. Плохо пришлось бы Шарлю. Но тут взгляды его недругов упали на ожерелье, блестевшее на загорелой шее юноши. Оно, должно быть, заключало свойства пиэй невероятной силы, потому что его влияние проявилось тотчас же, и с удивительным результатом. Украшение, однако, не было чем-то особенным.

Простая цепочка с полудюжиной полированных нефритовnote 305Нефрит — минерал зеленого и белого цвета, ценный поделочный камень, известный с древних времен. величиной с вишню, а в центре — золотой самородок, размером и формой напоминавший мизинчик. Это ожерелье принадлежало Жаку-арамишо, перед отъездом он подарил его юному другу как самую ценную вещь, которой располагал. Жак просил Шарля носить его в память о бывшем владельце. И ребенок, не придавая этому ни малейшего значения, надел украшение на шею.

Ему сказочно повезло. Потрясенные видом талисмана, эмерийоны немедленно изменили тон и стали проявлять к Шарлю знаки высочайшего почтения, не менее поразительные, чем их недавняя грубость. К несчастью, они не вернули ему свободу. Напротив, спутали его ноги таким образом, чтобы он мог нормально идти, но не в состоянии был бы бежать, однако руки оставили свободными.

Туземцы решили отвести пленника к Акомбаке, уповая на то, что талисман умерит гнев последнего за покинутый ими «боевой пост», а племя щедро вознаградит за вербовку новобранца. Худо-бедно, а Шарль все-таки походил на индейца.

Благодаря относительной свободе он смог написать на листке тростника записку, а используя магическую силу пиэй, обеспечил неприкосновенность своего послания, оставленного на дороге. Кэти, увы, такими привилегиями не обладала. Питая к краснокожим беспричинную ненависть, ягуар явно побаивался этих эмерийонов. Они же не решались его убить, но зато намазались амбреттой так обильно, что бедное животное, не выдержав, повернуло прочь и побежало к «Доброй Матушке». Вслед ему полетела стрела курмури, ускорившая его бегство. Шарль остался один со своей неопределенной судьбой, неясной и самим похитителям.

Они добрались до соплеменников, но, по роковому стечению обстоятельств, лишь спустя несколько часов после освобождения и ухода робинзонов. Поляна начинала наполняться гамом. Пришедшие в себя туземцы истошно вопили над безголовым телом своего вождя Акомбаки. Бенуа с чудовищно распухшим лицом был жив, но отчаянно хрипел.

Прибытие второго отряда отвлекло их, особенно вид Шарля, чей талисман вновь вызвал почтительное восхищение. Индейцы с невероятной переменчивостью, составлявшей основу их характера, забыли о мертвом ради живого. Или, вернее, они уже предвидели перспективу двойной пирушки — в память покойного и в честь его наследника.

Ибо — пусть никто не удивляется этому — они думали с полнейшей ответственностью о том, чтобы избрать юного робинзона вождем эмерийонов и тиос.

Мальчик, удивленный таким противоречивым развитием событий, махнул на все рукой; его безразличие только подогрело всеобщий восторг, который внушал этот прелестный подросток. Он с хрупкой надеждой ожидал своего посвящения в сан, чтобы привести, если иначе нельзя, новых подданных к «Доброй Матушке» и обнять наконец милых родных, по которым он так тосковал.

Трое каторжников исчезли во время суматохи, индейцы не знали, что с ними произошло. Возможно, те поубивали друг друга, чтобы завладеть самородком, единственным весомым результатом экспедиции. Что касается Бенуа — его состояние требовало немедленного лечения, и Шарль, опознав в нем белого, распорядился оказать ему помощь, увы, не подозревая, что этот человек окажется причиной непоправимого несчастья.

Средство, употребленное для возвращения умирающего к жизни, было, с одной стороны, очень простым, а с другой — весьма необычным. Индеец схватил два куска кварца и стал сильно бить их один о другой, высекая искры под самым носом бывшего надзирателя. Брызнули целые снопы искр, и характерный запах разогретого кремня распространился в воздухе. Минут десять продолжал краснокожий свои маневры, стараясь оперировать как можно ближе ко рту и носу раненого. И — удивительное дело! — хрипы заметно уменьшились. По всей видимости, этот запах действовал, как мощное средство на опухоль, вызванную укусами ос. Дыхание становилось все более легким, нормализовалось, бандит смог выговорить несколько слов и попросил пить. Распухшая слизистая оболочка, вероятно, частично пришла в норму, потому что бывший надзиратель умудрился опорожнить без труда добрую половину кувшина с водой.

Что касается твердых узловатостей, которые фиолетовыми пятнами испещрили его лицо, затянули глаза, покрыли буграми лоб, изуродовали губы, придав ему отвратительный облик прокаженного, то их просто обмазали горшечной глиной, достаточно мягкой, чтобы принять очертания лица и прильнуть к кожному покрову в виде маски. Эта операция возымела немедленное действие и почти мгновенно сняла мучительную боль, терзавшую Бенуа. Перестав ругаться и сыпать проклятия — старые привычки снова воскресли в негодяе — он вскоре задремал, а наутро уже был здоров. Лицо еще безобразили иссиня-бледные пятна, оставленные ужасными насекомыми, но один глаз уже стал видеть. Другой казался сильно поврежденным. Лекарь сообщил о событиях минувшего дня — об освобождении пленников, смерти Акомбаки, исчезновении сообщников, а также о прибытии предполагаемого наследника короны… из перьев.

Бенуа и сам бы, пожалуй, хотел называться Акомбакой-вторым, и сам был бы не прочь торжественно взгромоздиться на вырезанного из дерева кайманаnote 306Индейцы вырезают из стволов деревьев грубые сиденья, которым придают форму четвероногих, рептилий или ящериц. Нет ничего занятнее, как наблюдать дикарей в праздничные дни сидящими бок о бок на деревянном каймане, самый старший по положению расположен на его голове, а подчиненные сообразно их значению занимают места вплоть до хвоста. (Примеч. авт.), а потом послать своих подданных на барщину золотых приисков. Надзиратель решил избавиться от новоявленного претендента на трон. Казалось не трудным поставить себя на место соперника, даже если пришлось бы пойти на убийство.

Но прежде, чем предпринять что-либо, надлежало познакомиться с претендентом, завоевать его расположение, используя в случае необходимости лицемерие, если тот окажется в состоянии энергично себя защищать.

Удивление Бенуа могло сравниться лишь с его яростью. При виде ребенка, чьи черты живо напомнили ему Робена и его сыновей, авантюрист ни на миг не усомнился в происхождении мальчишки.

— Так вот оно что! — прорычал он. — Вечно натыкаешься на это отродье! Еще один щенок проклятого фаго… Ну, погоди же, сопляк, я тебе устрою веселую жизнь…

Не теряя времени бандит потребовал флейту и барабан Акомбаки, сыграл несколько громких рулад и раскатисто погрохотал. Краснокожие сбежались, за исключением телохранителей Шарля, и сгрудились вокруг Бенуа. Он выступил с длинной речью, разоблачая их избранника как члена того самого подлого семейства, вождь которого убил их великого пиэй. Его тон поочередно звучал обвинительно, возвышенно и угрожающе. Бородач сулил им горы кассав, потоки кашири, реки тафии, а закончил недвусмысленным предложением избрать себя предводителем.

Напрасные усилия. Классическая формула: «Я сказал, и дух моих предков согласен…» — успеха не возымела, встретили ее холодно. Белый наобещал уже много всего, да слова так и остались словами. Его звезда сильно побледнела со смертью Акомбаки и освобождением пленников. Одно из двух: либо дух его предков солгал, либо виновники кончины колдуна обладали более мощным пиэй, чем белый вождь. Бенуа почувствовал, что ему необходимо срочно вернуть себе дружеское расположение туземцев. Он принялся вспоминать истории из прошлого, напирая на свои заслуги и щедрые возлияния на похоронах жреца. Но что значили теперь для краснокожих эти россказни, когда тело бедного «Который уже пришел», потерявшее голову, будет погребено — увы! — по низшему разряду…

Осиротевшему племени следовало как можно быстрее поставить заслон от новых несчастий и возвести в высший ранг красивого подростка с гордым выражением лица, величественной осанкой и — что важно — с таинственным ожерельем. Этот взрослеющий мальчик внушал индейцам безграничное доверие.

Бенуа хорошо знал туземцев. Он видел, что партия проиграна, и не думал бороться. Его сообщники обратились в бегство, его влияние на индейцев, которое он поддерживал только с помощью Акомбаки, ушло в прошлое. Авантюрист решил укрыться в лесу, оставаясь, однако, в пределах досягаемости лагеря, чтобы воспользоваться грядущими событиями или спровоцировать их в случае необходимости.

Бородач скатал свой гамак, наполнил вещевой мешок провизией, аккуратно зарядил ружье, погрозил кулаком в пространство и потихоньку скрылся.

Посвящение нового вождя должно было состояться утром следующего дня. Его воины, чтобы защитить своего избранника и самих себя от опасных сюрпризов, на которые так богаты девственные леса, укрепили площадку вышеописанным способом. Они разожгли костры, поставили часовых, вменили им в обязанность каждые четверть часа обильно сыпать на горящие угли зерна ужасного кайеннского перца, который еще называется бешеным стручком.

При сгорании маленького красного плода из семейства пасленовых образуется едкий, раздражающий и удушающий пар, вдыхание которого хотя и не очень опасно, немедленно вызывает те явления, которые сделали атаковавших робинзонов беззащитными.

Над ними занесли мачете, их вот-вот обезглавят. Но Шарль услышал команду на французском языке и вслед за ней — крик отчаяния и тоски. С силой оттолкнув телохранителей, он прыгнул сквозь человеческую стену, развел ножи, занесенные над его близкими, и бросился в объятия отца.

— Папа!.. Анри!..

— Шарль! Дитя мое милое! — воскликнул все еще незрячий изгнанник, которому только слух не изменил. — Шарль!

Ожесточение индейцев умиротворилось поведением молодого человека, чьим желаниям отныне все беспрекословно повиновались. Перед новоприбывшими стали заискивать, хотя их первоначальные намерения представлялись подозрительными, но так пожелал вождь. Обмыли им веки, дали подышать сильным противоядием, и вскоре глаза белых открылись свету.

Тем временем члены второго отряда, притаившиеся в непроницаемой темноте леса, испытывали все большее беспокойство. После первых возгласов нападавших, после торжествующих и возмущенных криков индейцев воцарилась томительная, зловещая тишина. Тревога была настолько остра и непереносима, что мадам Робен, предпочитая бездействию что угодно, дала приказ наступать.

Страх и тоска удесятерили ее силы. Она устремилась легко, словно птица, в направлении огней, пересекла узкое пространство, не замечая препятствий, не останавливаясь на них, и появилась вся в белом среди огненно-красной ночи, как дух любви и свободы. Охваченные священным ужасом, потрясенные ее внешним видом, индейцы бросились к ногам божественной фигуры. Им никогда не доводилось видеть европейскую женщину!

Она остановилась посреди поляны, заметила Шарля в центре живописной группы ее близких — вот и отец, Анри, Ангоссо, Никола… — и протянула руки. Ребенок, совершенно обезумев, думая, что он бредит, бросился к матери и судорожно сжал в объятиях. Героическая женщина, которая до сей минуты не расслабилась ни разу, сотрясалась от рыданий. Ее глаза утонули в слезах. Стоически перенеся страдания, она не выдержала тяжести человеческого счастья.

В момент наивысшего восторга, когда изгнанник вкушал со своей семьей радость чудесного освобождения, неожиданно возникло из-за ствола ауары жуткое видение. Мрачный призрак, выплывший из темноты, с отвратительным землисто-серым, мертвенно-бледным лицом, глазами, сверкавшими холодным металлическим блеском, искаженным в гримасе ненависти ртом — в общем, вся физиономия как будто выползла из преисподней.

«Бенуа!» — собрался крикнуть Робен, узнавший бандита. До бывшего надзирателя было около пятнадцати метров, но инженер не успел вымолвить ни слова. Ружейный ствол вдруг направился в его сторону, прозвучал выстрел, и негодяй громко заорал с чувством удовлетворенной ненависти:

— Это тебе, Робен! А потом и другим…

Громкий стон раненого раздался тотчас. Но отец семейства стоял как ни в чем не бывало, а вот бедный Казимир тяжко рухнул на землю, пораженный пулей в грудь. Добрый старик успел увидеть приготовления мерзавца. И, собрав остаток сил, восьмидесятилетний негр прикрыл друга своим телом.

Индейцы подняли шум, самые находчивые ринулись ловить убийцу, но не тут-то было. Хитрый, как хищник, преследуемый собаками, Бенуа растворился в кустарнике и исчез в ночной темноте.

Растерянный Робен, преисполненный боли и сострадания, поднял беднягу; тот жалобно стонал. Ссыльный зарыдал, словно ребенок. У всех на глазах блеснули слезы. Робинзоны горевали, как если бы присутствовали при смерти собственного отца.

— Казимир! — прерывающимся голосом бормотал глава семьи. — Казимир!..

При звуке любимого голоса старик приоткрыл свой единственный глаз и одарил белого друга долгим взглядом признательности и сожаления.

— Мой любимый сын… Не плачь… — Голос его был на удивление музыкален, это ощущение усиливалось нежным звучанием креольской речи. — Не плачь, мой дорогой ребенок! Твой белый отец подарил тебе жизнь… Твой черный отец имел счастье сохранить ее… Разве ты не называл меня своим отцом… Любил меня… Украсил мои последние годы… Благословляю тебя, сын мой! Пусть дарует тебе судьба долгие дни счастья на этой земле, где ты так страдал!

Говорить негру становилось все труднее, тело покрылось мраморно-серыми пятнами. Робен хотел обследовать рану, оказать какую-то помощь. Ярко-красная пенистая кровь текла из сквозного отверстия, пуля пробила грудь чуть пониже левой ключицы.

— Бесполезно, мой милый компе, — снова тихо заговорил Казимир, и мягкая улыбка коснулась его губ. — Приложи руку к ране, чтобы я не умер слишком быстро. Вот так… А теперь… поверни свое лицо к свету, чтобы я мог видеть его полностью.

Робен послушно исполнил просьбу, и выражение безграничного блаженства окрасило лицо негра, обретавшее неподвижность маски.

— А теперь, мои дорогие дети… вы, кого я любил до последнего дыхания… мои старые кости вздрогнут от счастья, когда вы своими руками засыплете их землей… Прощайте! Прощайте, мадам… вы, такая добрая и заботливая к бедному старому негру… Прощайте, Анри… Эдмон… Эжен… Мой маленький Шарль… Прощайте! И ты, Никола, знающий силу преданности, тоже прощай! Ангоссо… Ломи… Башелико… добрые негры, любите моего белого сына… Прощай, Ажеда! Ох… Ох… Мой белый друг! Сними руку…

Робен отнял окровавленную руку от раны. Кровь заструилась с новой силой. Изгнанник воздел руки к небу, как бы призывая его в свидетели своей клятвы:

— Мир тебе! Я люблю тебя, как отца, и всегда буду печалиться о тебе! Поверь мне: ты будешь отомщен!

Умирающий, которого уже коснулось ледяное дыхание вечности, приоткрыл глаза и прошептал еще несколько слов:

— Ты научил меня прощать… Не убивай его! Я умираю довольный.

Казимир хрипло выдохнул воздух, кровь хлынула из горла. Великое сердце больше не билось.

Робен положил негра на землю, осторожно закрыл ему глаза, поцеловал в лоб и долго оставался коленопреклоненным возле тела покойного, охваченный глубокой тоской.

* * *

Эту печальную бессонную ночь не оглашали обычные для индейцев в таких случаях завывания. Уважая молчаливую скорбь гостей, они с неожиданной покорностью разошлись по своим делам. Одни поспешили взяться за изготовление новенького гамака, предназначенного послужить саваном для умершего, другие приносили пучки пальмовых листьев для подстилки, третьи сооружали легкую хижину.

Настало утро. У погруженных в траур робинзонов не было ни минуты отдыха. Только Никола отвлекся при виде чего-то белого на земле, очень его заинтересовавшего. С первыми лучами солнца он определил природу этого предмета: то был клочок обычной бумаги, скомканный и потемневший.

Бумага — большая редкость в гвианских лесах. Парижанин уже десять лет не видел даже случайного обрывка… Как здесь появился этот грязно-белый комочек?.. Наверное, это пыж от ружья, которое стреляло в Казимира. Уступая естественному желанию, Никола поднял клочок без определенной цели, словно повинуясь тайному предчувствию. Он развернул бумажонку — она была усеяна печатными буквами. Газета! С одной стороны текст прочесть невозможно, он весь обожжен при вспышке пороха. Но с другой — буквы видны…

Парижанин прочел и мгновенно побледнел. От радости или от огорчения? Перечитал еще раз, боясь, что ошибся, не так понял. Затем, не в силах удерживать волнение, которое буквально распирало его, он вскочил и опрометью кинулся к Робену, все еще пребывавшему возле тела погибшего друга.

Отерши пот со лба, Никола до боли сжал руку изгнанника, а другой подал ему прочитанный обрывок газеты. Глава семейства глазами указал на покойника, лежавшего на зеленой подстилке, его печальный и нежный взгляд как бы говорил: «Неужели не можешь подождать?.. Не видишь разве, что не время сейчас заниматься другими делами? Зачем ты меня отвлекаешь?..»

Никола правильно истолковал немой упрек, но все же продолжал настаивать:

— Мой благодетель! Мой друг! Очень торжественный момент… прошу вас… прочтите!

Инженер, бросив быстрый взгляд на буквы, изменился в лице и проглотил текст одним махом. Глухой стон вырвался у него из груди.

Заметившие это внезапное волнение, к ним подошли юные робинзоны с матерью. Робен вполголоса прочел им отрывок, медленно выговаривая уцелевшие разбросанные слова, среди которых сохранилась одна-единственная полноценная фраза (он прочитал ее с особым чувством):

— «…милосердие… император… уголовные и политические преступления… По декрету от 16 августа 1859 года объявляется всеобщая амнистия, без условий и ограничений, она распространяется на всех… за границей… в местах депортации, могут возвратиться во Францию… обнародование… декрет опубликован в „Бюллетене законов“…»

Робинзоны с трудом ухватывали смысл непонятных для них слов, способных преобразить всю их дальнейшую жизнь.

Окончив чтение, Робен задумчиво продолжал тем же приглушенным тоном:

— Итак, ваш отец перестал быть человеком, которого хватают и сажают в тюрьму… Он уже не безликий номер в списке ссыльных, не каторжник, которого терзает лагерная охрана… Я больше не беглец, за которым охотятся, как за хищником… Исчез Белый Тигр, за ним больше не будет гнаться свора надзирателей… Я — свободный гражданин экваториальной Франции!

И, обратив свой взор на тело покойного негра, добавил:

— Бедный мой друг! И надо же, чтобы моя радость была отравлена болью, которая никогда не утихнет!