Онлайн чтение книги «Я» значит «Ястреб» H is for Hawk
Глава 5. Держать крепко

Когда ты внутренне сломлен, то бежишь. Но не всегда убегаешь от чего-то. Случается, что, сам того не ведая, ты бежишь к чему-то. У меня были другие причины, отличные от причин Уайта, но я тоже бежала. Как – то утром в начале августа я оказалась за четыреста миль от дома. Мое поведение напоминало встречу с наркоторговцем. Со стороны-то уж точно. На протяжении долгих томительных минут я бродила туда-сюда по шотландской пристани, с банкой газированной воды с кофеином в одной руке, сигаретой в другой, сунув в задний карман брюк конверт, набитый двадцатифунтовыми купюрами общей сложностью восемьсот фунтов. Вдалеке в машине с подчеркнуто невозмутимым видом в темных очках-авиаторах сидела Кристина. Она поехала со мной за компанию, и я надеялась, что ей не очень скучно. Хотя, наверное, она все же скучала. А может, заснула. Я вернулась назад, к машине. Машина была отцовская. Теперь ее водила я. Но в багажнике лежало множество вещей, которые рука не поднималась выбросить: кассеты с пленкой тридцать пять миллиметров, смятая пластинка таблеток аспирина, газета с недорешенным кроссвордом, до сих пор хранящим почерк отца, и пара зимних перчаток. Я облокотилась на капот, протерла глаза и посмотрела на гавань, надеясь заметить паром. По Ирландскому морю разлилась заводь чистого бирюзового цвета, ее пересекали маленькие крестики – чайки. День вообще был какой-то странный. Мы обе были чуть живы после долгой езды накануне и слегка выбиты из колеи ночевкой в гостинице. «Отель XXI век!» – было написано на ламинированной бумажной вывеске у двери. Когда мы вошли, то первое, что увидели, был сидевший на столе пластмассовый бульдог, строивший нам рожу со злорадной агрессивностью чудища из кошмарного сна.

В номере мы обнаружили сломанный компьютер, раковину, не присоединенную к трубам, и работающую плиту, которой нас просили ни в коем случае не пользоваться. «Здоровье и безопасность», – закатив глаза, объяснил нам владелец гостиницы. Но неожиданно там оказались еще два телевизора, метры коричневой ткани под замшу, прикрепленной степлером к стенам и санузел с ванной чуть ли не два метра глубиной. В нее немедленно погрузилась Кристина, поразившись торфяной воде чайного оттенка. Я рухнула на стул. Перед глазами у меня все еще мелькала дорога, точно в кинофильме о путешествиях одуревшего от наркотиков режиссера. Гигантские грузовики «Айрон-Брю», забитые шотландской оранжевой газировкой с привкусом жвачки. Ворон, стоящий в луже на обочине, с мокрыми перьями на лапах и похожим на резец клювом. Автомобильная станция обслуживания «А», автомобильная станция обслуживания «В». Сандвич. Большая кружка отвратительного кофе. Бесконечные мили. Небо, опять небо. Почти авария на каком-то холме из-за моей невнимательности. Автомобильные станции обслуживания «С» и «D». Я растерла заболевшую икру правой ноги, сморгнула остатки дорожных картин и принялась делать опутенки для ястреба.

Их следовало смастерить раньше, но я не могла. Только теперь ястреб стал достаточно реальным, чтобы они действительно понадобились. Опутенки – это мягкие широкие кожаные кольца, которые надевают на лапы ручного ястреба. По-английски опутенки называются «jess» – слово, пришедшее из французского. Во Франции четырнадцатого века охота с ловчими птицами была любимым развлечением знати. С кусочком кожи связан кусочек истории. В детстве я увлекалась не всегда понятными, замысловатыми охотничьими терминами. И в моей книге были расписаны все части тела ястреба: крылья у профессионалов назывались «sails», когти – «pounces», хвост – «train». Поскольку самцы на треть меньше самок, они получили название «tiercels» от латинского «tertius» (треть). Молодые птицы – это «eyasses», птицы постарше «passagers», а взрослые «haggards». Не до конца обученные ястребы летают на длинном шнуре, который называется «creance». «Чистить клюв» передается одним словом «feak». А «испражняться» – «mute». Когда птица встряхивается, это называется «rouse». И так до бесконечности в головокружительном великолепии пышных терминов. Раньше точность формулировок имела свой смысл. По ней определялось твое место в обществе. Точно так же, как в 1930-х годах Т. Х. Уайт волновался, следует ли называть охотничий хлыст «охотничьим кнутом» или же лучше «стеком» или просто «кнутом» или «хлыстом», в шестнадцатом веке иезуит Роберт Саутвелл, ведший в Англии подпольную миссионерскую деятельность, опасался разоблачения, так как он все время забывал правильные охотничьи термины. Но в детстве меня не беспокоил страх прослыть в обществе невеждой. Сами эти слова казались волшебными, загадочными, всеми забытыми. Хотелось освоить мир, который никто не знает, в совершенстве овладеть его тайным языком.

Теперь все продается в Интернете: опутенки, клобучки, колокольчики, перчатки – все. Но когда я только начинала, большинство из нас делали эти вещи своими руками. Мы покупали вертлюги в магазинах, торгующих принадлежностями для глубоководной рыбалки, должики – в корабельных лавочках, выпрашивали обрезки на кожевенных заводах и обувных фабриках, чтобы сшить клобучки и опутенки на лапы. Мы подгоняли, приспосабливали, но, как правило, до идеала нам было далеко. Уж мне-то наверняка. Бессчетное количество часов я натирала воском хлопчатобумажную нить и по ошибке дырявила собственные руки вместо кожаного изделия. Хмурясь, стирала кровь, начинала снова и снова кроить, сметывать и сшивать вещи, чтобы они были похожи на фотографии в руководствах по охоте с ловчими птицами, и ждала того счастливого дня, когда у меня будет свой ястреб.

Подозреваю, что часы, проведенные за шитьем, были не просто подготовкой. В моем детском альбоме для рисунков есть небольшой карандашный набросок пустельги, сидящей на руке, защищенной перчаткой. Перчатка едва намечена, к тому же не очень удачно – когда я рисовала, мне было шесть. У птицы черные глаза, длинный хвост и несколько пушистых перышек под крючковатым клювом. Пустельга получилась хорошая, хотя и похожая на призрак. Как и перчатка, она удивительно прозрачна. Но одна часть наброска прорисована особенно тщательно: лапы с когтями, причем они гораздо больше, чем на самом деле. Лапы словно висят над перчаткой, потому что я понятия не имела, как нарисовать вцепившиеся в перчатку когти. Все чешуйки и когти на лапах очерчены с особым старанием, опутенки тоже. Широкая черная линия, изображающая должик, тянется от них к большой черной точке на перчатке. Эту точку я так усердно царапала карандашом, что чуть не прорвала бумагу. Получился своего рода якорь. «Вот, – словно говорила я, – у меня на руке пустельга. Она не улетит. Ей ни за что не улететь».

Это грустная картинка. Она напоминает мне работу психоаналитика Дональда Вудса Винникотта о ребенке, одержимом веревками. Мальчик связывал стулья и столы, приматывал подушки к камину и встревожил всех близких, завязав однажды веревку на шее своей сестры. Винникотт рассматривает такое поведение как способ избавиться от боязни быть брошенным матерью, переживавшей приступы депрессии. Для мальчика веревка была своего рода бессловесной коммуникацией, символическим средством соединения. Борьбой с разлучением. Держать крепко . Возможно, опутенки на моей картинке являли собой невысказанную попытку держаться за что-то, уже улетевшее. Первые недели своей жизни я провела в инкубаторе с огромным количеством трубочек, под электрическим светом. Моя кожа была вся в пятнах и кровоточила, глаза не открывались. Мне повезло. Хоть я и родилась совсем крохотной, но выжила. У меня был брат-близнец, который не выжил. Он умер вскоре после рождения. Я почти ничего не знаю о случившемся: об этой трагедии никогда не говорилось ни слова. В те годы врачи именно это советовали убитым горем родителям. Живите дальше. Забудьте. У вас же есть еще один ребенок! Живите! Много лет спустя, узнав о брате-близнеце, я удивилась. Но не так сильно, как можно было ожидать. Я всегда чувствовала, что мне не хватает какой-то частички меня. Давно не хватает. Могло ли мое увлечение птицами, особенно ловчими, возникнуть из-за этой первой утраты? А может, эта похожая на призрак пустельга нарисовалась в результате ощущения потерянного брата, и ее тщательно прорисованные опутенки свидетельствуют о желании крепко удержать кого-то, о ком я тогда еще не знала, но кого утратила? Думаю, такое возможно.

Теперь у меня умер отец. Держать крепче . Мне никогда не приходило в голову, что изготовление опутенок может стать символическим жестом. Я сидела в той странной комнате с неработающими предметами быта, разрезала кожу на длинные полоски, замачивала их в теплой воде, растягивала, обрабатывала специальным жиром, переворачивала и так и этак. И я знала, что это нечто большее, чем кусочки кожи. У меня в руках была связующая нить, которая соединит меня с ястребом, а ястреба со мной. Я взяла нож для резьбы и медленно, одним плавным движением обрезала ремешок так, чтобы получился острый кончик. Вот . Делая это, я словно оживляла образы. Ястреб неожиданно стал абсолютно реальным. И вместе с ним появился отец, так ярко запечатленный памятью, что мне казалось, он здесь, в комнате. Седые волосы, очки, голубая хлопчатобумажная рубашка, галстук, со сбившимся набок узлом. В руке чашка кофе, на лице выражение веселого удивления. Он любил меня сердить, придумывая неверные названия охотничьим принадлежностям. Колпачки называл «шляпами». Шнур для тренировочных полетов – «веревкой». Он делал это нарочно. Я злилась и исправляла его, думая, что он меня дразнит.

Теперь я понимала, что отец прекрасно знал, как называются все эти вещи, но в мире фотожурналистики настоящие профи редко используют общепринятые термины. Для него фотографии были «кадрами», Фотоаппарат просто «штукой». Папа даже не дразнил меня. Наоборот, делал комплимент. Черт бы побрал французский лексикон четырнадцатого века! Черт. Черт, черт, черт. Все было совсем не так. У меня сжалось горло. В глазах защипало. Заныло сердце. Я обрезала кончик другого ремня. Пальцы тряслись. Положила два ремешка рядом на стеклянную столешницу. Получились совершенно одинаковые. «Завтра, – думала я, – я встречусь с незнакомым человеком с парома из Белфаста и передам ему конверт, набитый бумажками, в обмен на ящик с ястребом-тетеревятником». Самая невероятная вещь на свете!

Ястреб, которого я собиралась забрать, был выращен в питомнике недалеко от Белфаста. Выращивать ястребов – дело не для слабонервных. У меня есть знакомые, которые пытались этим заниматься, но бросали после первого же сезона, в каком-то посттравматическом оцепенении почесывая поседевшие волосы. «Больше ни за что, – говорили они, – и никогда. Сплошной стресс». Попробуйте и поймете, что между сексуальным возбуждением ястреба-тетеревятника и жуткой, несущей смерть свирепостью проходит очень тонкая грань. Вы должны постоянно следить за ним, наблюдать за его поведением, быть готовым к атаке. Не стоит сажать пару ястребов в один вольер и оставлять там без присмотра. Чаще всего самка убивает самца. Поэтому вы селите их в смежные вольеры с крепкими стенами, разделенные решеткой, через которую птицы могут видеть друг друга. Когда зима идет на убыль и близится весна, через эту решетку начинается ухаживание, как у Пирама с Фисбой: призывая, исполняя брачные танцы, опуская голубовато-серые, цвета пороха крылья и распушая белые кроющие перья хвоста, похоже на пару широких панталон. И только когда вам кажется, что самка готова – а здесь вы ни в коем случае не должны ошибиться, – можно запустить самца в вольер. Если птицы понравятся друг другу, они спариваются, откладывают яйца, и на свет появляется новое поколение рожденных в неволе ястребов-тетеревятников – пушистые белые птенцы с мутными глазками и маленькими коготками. Я не видела того, кто вырастил моего будущего ястреба, но уже знала, что у этого человека были стальные нервы и редкостное терпение.

Ястреб Уайта был пойман в дикой природе. В тридцатых годах никто не выращивал ястребов-тетеревятников в неволе: не имело смысла. В европейских лесах обитали сотни тысяч диких ястребов, и речи ни о каких ограничениях по их ввозу не шло. Как и все ястребы в те годы, ястреб Уайта был привезен из Германии. Куча веток, с которых можно рухнуть вниз, и белый помет – так Уайт представлял себе гнездо своей птицы. Настоящего гнезда он никогда не видел. Но сейчас гнездо можно хорошо рассмотреть, и для этого не нужно забираться в лес. В Интернете есть множество видео с гнездами ястребов-тетеревятников. Всего одно нажатие кнопки – и вы разглядываете совсем близко, как живет семья этого самого скрытного из ястребов. Там, на четырехдюймовом экране, перед вами в низком разрешении возникает кусочек английского леса. Шуршание, которое доносится до вас из компьютерных колонок, – это оцифрованная смесь шелеста листьев, воя ветра и пения зяблика. Вам видно гнездо – переплетенные между собой крупные ветки, прочно прикрепленные к сосновой коре – выложенное по краям пучками зеленых листьев. На видео из гнезда появляется самец ястреба. Это так неожиданно и он такого ослепительно-белого и серебристо-серого цвета, что вы словно наблюдаете прыгающего в воде лосося. Есть что-то в сочетании его стремительности и запаздывании сжатого изображения, что обманывает ваше восприятие: по мере того, как вы смотрите, у вас возникает определенное впечатление от птицы, но движения живого ястреба накладываются на это впечатление, пока наконец его образ не начинает отчетливо наполняться явью. Ястребиной явью. Ястреб наклоняет голову и зовет: «Чу-чу-чу, чу-чу-чу». Черный рот, нежная дымка холодного апрельского утра. И тогда появляется самка. Огромная. Она садится на край гнезда, и гнездо начинает шататься. Рядом с ее шишковатыми лапами лапы самца кажутся совсем крохотными. Она похожа на океанский лайнер. Этакая самка «Кьюнард»[15]«Кьюнард» – крупная судоходная компания, обслуживающая рейсы между Великобританией и Северной Америкой, основана в 1839 году.. Когда она поворачивается, на ее ногах вы замечаете кожаные кольца. Выходит, птицу вырастили в неволе, в каком-нибудь вольере, как тот, что в Северной Ирландии, где вырастили мою. Ею занимался безымянный охотник, потом она потерялась и вот сейчас сидит на четырех бледных яйцах и служит ярким представителем дикой природы для всех, кто видит ее на экране компьютера.

Время шло. Я стояла на шотландском берегу, и с моря на нас лился яркий свет. И вот мы увидели, как в нашу сторону идет человек, держа громадные картонные ящики, похожие на чемоданы необычно большого размера. Странные, ни на что не похожие чемоданы, потому что они, казалось, не подчинялись законам физики – двигались сами по себе, непредсказуемо, независимо от его походки и силы тяжести. «Там внутри что-то движется, – подумала я, и мое сердце дрогнуло. Человек поставил ящики на землю и провел рукой по волосам. «Чуть позже у меня здесь встреча еще с одним охотником. Другая птица для него. А ваша старше. И больше, – сказал он. – Вот так». Снова провел рукой по волосам, и я заметила на его запястье длинный шрам от когтя, воспаленный по краям, с запекшейся кровью. «Сейчас проверим номера колец в соответствии со статьей десять, – объяснял он, вынимая из рюкзака листок желтой бумаги и разворачивая два бланка, которые сопровождают выращенную в неволе редкую птицу всю ее жизнь. – Не хочу, чтобы вы уехали домой с чужой птицей».

Мы сверили номера. И осмотрели ящики, их ручки из ленты для обвязки бандеролей, дверцы из тонкой клееной фанеры и аккуратные веревочные завязки. Опустившись на одно колено, он развязал веревку на ящике, что поменьше, и, прищурившись, вгляделся в темноту внутри. Неожиданно раздался стук, и ящик содрогнулся, как будто кто-то сильно толкнул его изнутри. «Она сбросила клобук», – нахмурившись, сказал человек. Легкий кожаный клобук нужен, чтобы ястреб не испугался. Например, нас.

Развязана другая веревка. Сосредоточенность. Предельная осторожность. Дневной свет просачивается в ящик. Царапанье когтей, снова стук. Потом опять. Стук . Воздух теперь тягучий, как патока с частичками пыли. Последние несколько секунд перед битвой. И, снова наклонившись, человек просовывает внутрь руку и, несмотря на беспорядочно бьющиеся, хлопающие крылья, царапающиеся когти и пронзительный птичий писк – причем, все это одновременно, – вытаскивает огромного, огромного , ястреба. По странному совпадению мир вокруг вторит его действию: поток солнечного света заливает нас с ног до головы, и все становится неистовым и великолепным. Бьющиеся полосатые крылья ястреба, рассекающие воздух острые пальцы его первостепенных маховых перьев с темными концами, взъерошенное оперение, как иголки у рассерженного североамериканского дикобраза поркупина. Два огромных глаза. У меня колотится сердце. Птица появилась, словно по волшебству. Рептилия. Падший ангел. Грифон со страниц иллюстрированного бестиария. Нечто яркое и далекое, похожее на золото, падающее в водную глубину. Сломанная марионетка с крыльями, лапами и перьями в брызгах света. На ней надеты опутенки, и человек держит ее за них. Одно долгое, ужасное мгновение она висит вниз головой с распростертыми крыльями, как индейка в мясной лавке, и лишь голова повернута вправо и вверх, так что сейчас птица видит больше, чем ей довелось увидеть за всю ее короткую жизнь. Мирком ястреба был вольер, по размеру не больше гостиной. Потом ящик. А теперь – это! Она видит все : точечное мерцание света на волнах, ныряющего баклана в сотне шагов от нас, пигментные крапинки под воском на рядах припаркованных машин, поросшие вереском дальние холмы и небо, распростертое на многие километры, а в нем солнце, льющее свет на пыль и воду, на что-то, едва различимое, что движется в волнах, какие-то белые штрихи, обернувшиеся чайками. Новые, поразительные картины запечатлеваются в изумленном птичьем сознании.

Все это время человек, доставивший ястреба, сохранял полное спокойствие. Одним профессиональным жестом он собрал ястреба, сложив ему крылья, прижав его широкую мягкую спину к своей груди и одной рукой схватив за желтые чешуйчатые лапы. «Давайте наденем клобучок», – проговорил он напряженным голосом. Его лицо приняло озабоченное выражение. Он беспокоился. Эта птица вылупилась в инкубаторе, вылезла из хрупкой голубоватой скорлупы и очутилась во влажной коробке из оргстекла. Первые несколько дней мужчина кормил ее кусочками мяса, держа их пинцетом, и терпеливо ждал, когда этот мягкий комочек заметит еду и съест, а ястребиная шейка между тем пошатывалась из стороны в сторону, пытаясь удержать голову. Я сразу же полюбила ее хозяина, очень сильно полюбила. Вытащив из коробки клобук, я повернулась к птице. Клюв был открыт, верхнее оперение приподнято, дикие глаза, цветом напоминавшие солнце на белой бумаге, смотрели на мир, вдруг навалившийся на нее. Раз, два, три . Я натянула клобучок ей на голову. На мгновение почувствовала скрытые оперением контуры тонкого угловатого черепа, внутри которого чуждый мне мозг шипел и плавился от страха, потом затянула завязки. Мы проверили по бланку номера колец.

Оказалось, это не та птица. Моложе. Меньше. Не моя.

Ох!

Так что мы убрали ее обратно и открыли другой ящик, в котором должна была сидеть птица крупнее и старше. И Бог мой, так и было! Все с этим вторым ястребом пошло по-другому. Птица появилась, как героиня мелодрамы Викторианской эпохи – безумная фурия, готовая напасть. Она была более темного дымчатого цвета и гораздо, гораздо крупнее. И вместо писка – вой. Громкие, ужасные прерывистые звуки, как будто ей очень больно. И крик этот был невыносим. « Это мой ястреб », – говорила я себе, и на большее у меня не было сил. Птица тоже оказалась с открытой головой, и я вытащила клобук из ящика, как и в первый раз. Но, поднеся его к ней, я взглянула в ястребиные глаза и увидела в них пустоту и безумие. Какое-то сумасшествие из дальних стран. Я не признала ее. Это не мой ястреб . Клобук был надет, номера колец сверены, птица убрана обратно в ящик, желтый бланк сложен, деньги переданы, а я могла думать только об одном: Это же не мой ястреб . Тихая паника. Я знала, что́ мне придется сказать, и понимала, что нарушаю все правила профессиональной этики. «Мне очень неловко, – начала я, – но мне так понравилась первая птица. Как вы думаете, может быть, я могла бы взять ее вместо этой?..» Фраза повисла в воздухе. Мужчина поднял брови. Я начала просить снова, приводя еще более глупые доводы: «Я уверена, что другому покупателю понравится более крупная птица. Она ведь красивее первой, правда? Я понимаю, что это непорядок, но я… Можно мне?.. Как вам кажется, можно так сделать?» И все в таком роде. Отчаянное, безумное нагромождение бессвязных уговоров.

Не сомневаюсь, что на него повлияло не сказанное мной, а то выражение лица, с которым я говорила. Высокая побледневшая женщина с растрепанными на ветру волосами и измученными глазами умоляла его, стоя на пристани и протягивая руки, словно в постановке «Медеи» на морском берегу. Наверное, глядя на меня, он почувствовал, что моя косноязычная просьба была не простым капризом. Что за ней стояло что-то очень важное. Некоторое время мы оба молчали.

«Хорошо, – сказал он. И когда увидел, что я не верю своим ушам, добавил: – Да. Да, я уверен, все будет в порядке».