Онлайн чтение книги Будет револьвер — будем путешествовать Have Gat - Will Travel
Подставной убийца

«The Build-Up» 1956

Голова моя пульсировала. В основании черепа острой точкой сосредоточилась боль. Когда я отнял руку от этой точки, рука была липкая. Я заставил себя открыть глаза и увидел на пальцах темные пятна. Все еще смутно сознавая, что со мной, я пошевелил правой рукой, и из нее что-то выпало на пол. Это был револьвер — мой маленький, 32 калибра, револьвер. Я частный детектив — вот почему я всегда ношу с собой оружие.

Слева возле меня было открытое окно. Это было подозрительно. Мне не следовало сидеть возле окна на неудобном стуле. Я с трудом поднялся на ноги и оперся рукой о подоконник. Внизу, на глубине шести ярдов, пролегала Главная улица. Главная улица Альтамиры, в штате Калифорния. Я начал кое-что припоминать. Здесь, в «Рэлей Отель» играли в карты. Мы играли в покер, и нас было пятеро: Вик Фостер, Хэнни Хастингс, Берт Стоун, Артур Джейсон, и я — Шелл Скотт.

Я обернулся. Крытый сукном стол лежал на боку посреди комнаты, вдоль него на ковре лежали деньги. На вид их было около тысячи, не больше. На полу лежала также пара стаканов из-под виски. Все выглядело как после драки.

Потом я увидел его.

Он лежал на спине, по ту сторону стола, с открытыми глазами и остановившимся взглядом. Его белая сорочка была залита кровью. Это был Хэнни Хастингс, с простреленной в двух местах грудью. На его лице, под носом и на губах, также темнели кровавые пятна. Ни пульса, ни дыхания — он был несомненно мертв.

Последним, что я помнил, было то, что за карточным столом нас осталось трое — Вик Фостер, Хэнни и я — двое других ушли за несколько минут до этого. Потом Фостер встал, подошел к окну глотнуть свежего воздуха и зашел мне в тыл. И сразу же — треск выстрелов. И погас свет.

Вой полицейской сирены вернул меня к действительности. Выглянув в окно, я увидел две машины, остановившиеся у тротуара. Из них выскочили полицейские и поспешили в здание. Мой маленький револьвер, который я выронил, приходя в себя, все еще валялся у моих ног. Я поднял его и вытряхнул барабан. В нем были две пустые гильзы.

С минуту я стоял, заставляя себя думать. Какой-нибудь бандит из Борнео быстро бы сообразил, что Фостер убил Хэнни и подстроил все так, будто убийца — я, ведь Фостер ничего не делал наполовину. Но с полицией дело не так просто, мне придется долго и подробно объяснять, особенно теперь, так как уже две недели газеты допекают полицию за то, что они до сих пор не нашли убийцу одного профсоюзного деятеля по имени Тайпер. При таких обстоятельствах они быстро провернут дело об убийстве Хэнни, может быть, даже, что они быстро раскроют и тайну убийства Тайпера.

Губы у меня распухли, были разбиты и болели: меня били, когда я потерял сознание. Лицо Хэнни тоже было в крови. Все выглядело так, как будто мы с ним подрались — это могло объяснить и шишку у меня на голове. То, что неделю назад я дал Хэнни по физиономии, едва ли могло мне помочь.

Я бросился из номера вниз по лестнице и был уже на третьем этаже, когда услышал топот взбирающихся по ступенькам ног. Я не знал, насколько я известен полиции, но я знал, что у меня в кармане револьвер убийцы. Справа от меня была открыта дверь в комнату 302, и я увидел маленькую пожилую горничную отеля, которая перестилала постель, сменяя белье. Я подскочил к двери, сорвал с себя пиджак и только перекинул его через руку, как полицейские появились на площадке лестницы.

Я гневно посмотрел через дверь на горничную. Полицейские приостановились.

— О'кей, детка, — закричал я. — Раз ты так, смотри — будешь жариться в аду!

У горничной отвисла челюсть и округлились глаза, а я захлопнул дверь с такой силой, что на площадке зазвенело эхо. Я резко повернулся, надел пиджак и направился к лестнице. Оба офицера следили за мной, один особенно пристально оглядел меня — мои светлые волосы, лицо, распухшие губы, отмечая про себя мой рост и мое телосложение. Это означало, что они уже получили кое-какие сведения о внешности «убийцы».

— Каково? — завопил я, обращаясь к ним.

Они переглянулись. Я провел пальцем по вздутым губам и забормотал:

— Сукина дочь, кошка проклятая, — и проскочил мимо них. Пожав плечами, они пошли дальше по лестнице.

Как только они скрылись из виду, дверь приоткрылась, и маленькая почтенная горничная выглянула в коридор.

— Что я такого сделала? — спросила она мне вслед.

Я уже спускался в вестибюль. Очутившись там, я огляделся. Из вестибюля отеля можно было непосредственно пройти в несколько магазинов. Я вошел в один из них — цветочный. Несколько тысяч долларов, бывших в моем бумажнике, исчезли, пока я был без сознания, но в кармане брюк я нашел несколько монет, купил дюжину роз и вышел с ними на улицу.

Я весь вспотел, но душевная буря ничем не проявлялась на моем лице. Многолетняя игра в покер с высокими ставками научила меня владеть собой и контролировать свое поведение, но внутри меня все бурлило. Никто не остановил меня, и я облегченно дошел до стоянки такси. Проехав кварталов двенадцать от отеля, я пересел в другое такси, оставив в первом купленные розы, и вышел из второго за три квартала до Грин-парка. В парке я храбро зашел на газон, подняв по дороге брошенную кем-то газету, сделал из пиджака подобие подушки и растянулся на траве, закрыв газетой лицо.

Я думал о четырех людях, с которыми сегодня, в четверг, почти до четырех часов дня играл в покер. Вик Фостер — поверенный в делах и заурядный политик с блестящими идеями, который дважды проваливался на выборах в Конгресс. Высокий костлявый человек с худым, обвислым угловатым лицом. Фостер похож на старинного шерифа с «Дикого Запада», который позволил себе расслабиться после того, как очистил город от преступников, уложив их выстрелами в спину. Низенький, толстый, беловолосый Артур Джейсон — судья на выездных сессиях. Берт Стоун, пятидесяти лет от роду и шести футов четырех дюймов ростом, с большим красным носом, который выглядит так, будто кто-то заехал в него кулаком. Стоун — бизнесмен, владелец самого крупного в Альтамире радио и телевизионного агентства и ателье по ремонту аппаратуры. Насколько я понимаю, его можно склонить на «особую» работу, если дать подходящую цену. Несколько месяцев тому назад у него были неприятности из-за того, что он, как утверждали, приладил подслушивающее устройство к телефону одного местного полицейского. Обвинение вызвало двухдневную сенсацию в газетах, но все завершилось заявлением, что это «ошибка».

Хэнни Хастингс до сегодняшнего дня был человеком, имевшим в городе значительный вес. Член муниципального совета, он знал большинство альтамирских — и многих государственных — «шишек» настолько, что называл их просто по именам, и несколько раз я слышал, как его называли устроителем и посредником в разных делах, в том числе даже в отношениях между преступниками и полицией. Если вы хотели устроить какое-нибудь дельце, существовала формула: «Поговорите с Хэнни». Теперь всему этому конец.

Похоже, что преступники перессорились между собой, однако это не объясняло, почему меня избрали козлом отпущения. И еще одно обстоятельство меня беспокоило. Если бы полиция прибыла в отель на несколько минут раньше, они нашли бы меня на полу, в бессознательном состоянии — а люди без сознания не делают дырок в других людях. Каким же образом Фостер мог знать, что к появлению полицейских я буду уже на ногах?

Я вернулся в мыслях к завершению нашей партии в покер. Мы, все пятеро, сидели вокруг стола, сумма ставок уже намного превышала сто тысяч долларов, и примерно треть этой суммы лежала грудой против меня. Джейсон сидел справа от меня, Стоун и Хэнни — слева. Мне везло. Но я чувствовал, что это беспокоит только одного из партнеров — Фостера. Угловатое лицо Фостера хмурилось при каждом моем успехе, и он все мрачнее вглядывался в свои карты. К этому времени я уже имел о нем весьма полное представление. Удивительно, как много можно узнать о человеке, играя с ним в покер. Следя за ним уголком глаза, я увидел, как он поднял руку и тихонько подергал себя за мочку левого уха.

Всякий раз, когда Фостер бывал в затруднении, или когда его что-либо беспокоило, он бессознательно теребил мочку левого уха. Сейчас этот жест показывал, что дела его плохи. В данный момент в куче денег было десять тысяч. Я отсчитал десять тысяч и, бросив деньги на середину стола, сказал:

— Добавляю столько же. Для большего интереса.

Стоун почесал свой большой нос, потом он и Хэнни бросили свои карты на карты на середину стола.

Фостер сказал:

— Хотите все купить, а, Скотт? Черт, у меня ничего нет.

Он показал двух королей. Я начал сгребать деньги.

Фостер спросил:

— Шелл, вы все еще носите тот игрушечный револьвер?

Я похлопал себя по левой подмышке.

— А как же?! — Я посмотрел на деньги, лежащие на столе. — Ведь при мне будет сто тысяч, когда я уйду отсюда.

Он усмехнулся.

— Только если при помощи револьвера.

— С такими игроками, как вы, он мне не нужен. Сдавайте.

Он не стал сдавать. Он сказал:

— Да, везет вам в картах, что правда, то правда. Счастлив в картах, несчастлив в любви.

— Не всегда же.

— Всегда.

Он не улыбался. Он думал о Глории.

Фостеру я очень не нравился сегодня, да и в любой другой день тоже, может быть, он даже ненавидел меня. Мы оба видели Глорию Мелоуз весьма часто, но последнее время Фостеру не везло: уже с месяц как она проводила время только со мной. Никто не мог бы осудить Вика Фостера за то, что его возмущало такое переключение внимания со стороны Глории, потому что Глория — это прекрасное сновидение, которое остается с вами, когда вы просыпаетесь.

Глория Мелоуз — стройная и тоненькая, но с массой того, что называется сексапил, определяйте это как хотите, но она имела его в изобилии. Глаза глубокие и томные, как грех, губы выразительнее, чем у иной женщины вся ее внешность, мягкий хрипловатый смех, как у увертливого дьявола. Она играла на рояле и пела в ночном клубе в деловой части города, пела своим тихим голоском, от которого вы чувствовали, будто у вас по спине скользят белые пальцы, и который превратил обыкновенную поп-балладу в любовный шепот. Она обладала всем, что ей требовалось, и всем, что было нужно мне. Я — двадцатидевятилетний холостяк, но с Глорией чувствовал, будто становлюсь тридцатилетним папой. Может быть, я был в нее влюблен, в этом я еще не был уверен. Но насчет Вика Фостера я не сомневался. Он-то был в нее влюблен.

Стоун и Джейсон встали, сказали, что покера с них достаточно, и почти сразу же ушли. После трех сдач Фостер тоже сказал «хватит», потом подошел к окну, якобы для того, чтобы подышать свежим воздухом. Через минуту он отошел и остановился у меня за спиной. Я смотрел на Хэнни, когда это все случилось.

Хэнни не выказал никакого удивления, просто посмотрел поверх моей головы и снова опустил глаза — вот и все. Но то, что произошло несколько секунд спустя, должно быть очень удивило его.

Лежа в парке под газетой, наброшенной на лицо, я пытался вспомнить, почувствовал ли я тогда боль от удара. Теперь-то я хорошо знал, где мне больно.

Из парка я отправился в «Дорман Отель», тоже на главной улице, прямо через дорогу от «Рэлей Отеля». Маленький седой клерк у стойки взглянул на меня, не показав и виду, что знает меня. Только один номер был свободен — на шестом этаже, с окнами на Главную Улицу, из него час назад выехал некий «мистер Браун». Но он был, судя по описанию, шести футов и трех или четырех дюймов ростом, с шевелюрой седых волос и с большим толстым носом. Значит «Браун» был Берт Стоун. Я заплатил за одну ночь.

В номере я включил радио и подошел к окну. Прямо напротив через улицу было окно номера 612 в «Рэлей». Мне виден был тот неудобный стул, на котором я сидел перед тем, как лишился сознания. Радио возбужденно передавало что-то, звучавшее как последние известия. Я уловил слова «Шелл Скотт».

Ваше собственное имя неминуемо привлечет ваше внимание, но особенно, если первое имя — Шелл, и вам бы хотелось держать его в секрете. Очевидно, я включил радио после описания сцены убийства, но диктор перешел к характеристике убийцы и представил меня весьма выразительно, включая эпитеты «вооружен и опасен». Потом последовала интересная информация. Вик Фостер, судья Джейсон и Берт Стоун рассказали полиции, что они, вместе с Хэнни Хастингсом и Шеллом Скоттом сыграли очень приятную и «дружественную» партию в покер, после чего они трое ушли, оставив Шелла Скотта наедине с Хэнни Хастингсом. И это все, что они знают. Но в этом они готовы присягнуть, охотно и добровольно, как добрые честные граждане, заинтересованные в сохранении законности и порядка.

Для полиции и для среднего гражданина свидетельство этих троих выдающихся граждан прозвучит как истинная правда, но все, что я скажу, будет воспринято как естественная попытка убийцы выгородить себя и свалить вину на других.

Это был хитро задуманный план, они подстроили все достаточно убедительно. Но у меня оставался один козырь: я был жив и свободен, на что эти бродяги не рассчитывали. Из своего номера я позвонил каждому из трех домой и на работу, но нигде никто не ответил. Ну и черт с ними. Надо было спешить. Я вышел из отеля, поймал такси, доехал до Энн-Стрит, пересел в другое такси и отпустил его за три квартала до дома, где жила Глория — на тихой, обсаженной деревьями, Пеппер-Стрит. Мне открыла Глория. Уже почти смеркалось, и она была одета, собираясь на работу. На ней было нарядное платье, короткое и стимулирующее, как выстрел в лоб, и прозрачное, как мартини, с плавающими в нем двумя оливками. Мой приход ее не удивил, но вид у нее был несколько встревоженный.

Приблизившись ко мне вплотную, она заглянула мне в лицо.

— Шелл, дорогой мой, я надеялась, что ты придешь. Я все слышала по радио. Ведь ты не...

— Нет, детка. Я не убивал. Ты одна?

Она кивнула, притянула меня к себе и буквально закрыла мною дверь, приперев меня к ней спиной.

— Шелл, дорогой, я знала, что это не ты... но как это случилось...

— Об этом потом. Меня ищут почти все полицейские в городе. Некогда объяснять. Ах, детка, нет, для ЭТОГО тоже нет времени. — Я оттолкнул ее от себя, и мы сели, потом я сказал: — Глория, мне крепко пришили это убийство, а орудовал Фостер. В городе никто не знал лучше его, чем ты. Вот почему я здесь, правда, ненадолго. Если у тебя есть хоть какая-нибудь идея, почему Фостер и его дружки убили Хэнни и теперь пытаются повесить это на меня — а именно это и случилось — то скажи мне. Я должен выбраться из этой ямы и должен найти Фостера.

Темные карие глаза, длинные ресницы, нежный неулыбающийся рот. Ее язычок медленно прошелся по красной нижней губке, она покачала головой.

— Не знаю, Шелл. Вик был здесь позавчера вечером. Когда я не могла с тобой встретиться, помнишь?

— Ага.

— Он просил меня выйти за него. Но я сказала — нет, что я даже больше видеть его не хочу. Ты знаешь, почему. Не хочу никого видеть, кроме тебя. Так ему и сказала.

— И как он?

— Разозлился. Он уже до этого выпил, а тут уж стал заливать по-настоящему. А потом вскоре с воплями убрался.

Я закурил.

— Фостер ничего не говорил о Хэнни? Что он вообще тебе говорил?

Она нахмурилась.

— Что-то говорил. В тот последний вечер, но я не помню... — Несколько секунд она молчала, потом медленно кивнула: — Да, вспомнила, потому что это было так странно. Сначала он просто ругался, а потом сказал: «Сперва Хэнни ударился в религию, а теперь ты поглупела». Что-то вроде этого.

— Хэнни ударился в религию? Что бы это значило?

— Не знаю. Но Вик сказал еще кое-что. Я спросила его, о чем он, а он ответил: «Хэнни вывернул свои... внутренности перед священником».

— Священником?

Глория кивнула.

— Это то, что сказал Вик. Но потом он замолчал, а после накричал на меня. И в конце концов ушел.

Я мог представить себе, что Хэнни «вывернул свои кишки», потому что и он, и Фостер, и двое других, несомненно, столько знали друг о друге, что каждый из них мог подвести под виселицу остальных. Но почему перед священником? Хэнни жил в западной части города, на Пайн-Стрит. Если он и пошел к священнику, то скорее всего в церковь на углу Восемнадцатой и Пайн-Стрит, к отцу Мэндону. Но как узнал об этом Фостер? Хэнни ни за что бы ему не сказал. И я готов был поклясться адом — то есть небом, что отец Мэндон не обмолвился об этом ни словом.

Я спросил Глорию:

— Ты не знаешь, куда бы мог отправиться Фостер, если бы захотел на время куда-нибудь скрыться?

У нее было предположение, только в этот момент оно мне не очень помогло.

Месяца два назад, когда я еще не был с ней знаком, и она встречалась с Фостером, он однажды уехал из города и с неделю пробыл в своем маленьком загородном домике.

— Вик сказал, что ему необходимо уехать на несколько дней, чтобы дать покой своей язве желудка. Что никто не будет знать, где он. Этот домик для него вроде убежища, место, где можно расслабиться.

— А где он, этот домик?

Она покачала головой.

— Где-то за городом, Шелл, но я не помню, где именно. — Она искоса взглянула на меня. — Правда, он написал мне одно письмо, и я даже ответила ему, так что там должен быть обратный адрес. Наверное, это письмо где-то у меня осталось — только не помню где. Хочешь, поищу?

Я встал.

— Валяй. Только я не могу ждать. Я тебе позвоню. Наверное, к тебе скоро явится полиция. Ничего не придумывай и не запутывай себя. Говори все как есть. Скажи им, что я был у тебя, и все, что я тебе говорил. Может быть, это даже поможет.

С минуту я обдумывал ситуацию и мне в голову пришла одна идея насчет полицейского по имени Биллингс.

— Ладно, — сказала она, — если, когда ты позвонишь, здесь будет полиция или еще кто-нибудь, я скажу: «Хэлло, Люсиль!» — Она грациозно поднялась с кресла. — А если я буду одна, я скажу тебе: «Шелл, лапушка, лапушка, лапушка...»

— Ух, ты!

У Глории была привычка в определенные, весьма вдохновляющие моменты говорить мне «лапушка», повторяя это слово вновь и вновь с какой-то горячей хрипловатой интонацией, которая проделывала на моем хребте то же, что Лайонен Хэмптон проделывает на виброфоне. Дикая музыка вырывалась из моих позвонков, быть может, слышная одному мне, но вполне реальная сумасшедшая мелодия, звучавшая у меня в ушах. Мелодия, которую я хотел слушать еще и еще, но только не сейчас, когда вот-вот нагрянут веселые полицейские, готовые всадить мне в тыл кусочек свинца. Эти музыкальные моменты были моментами, в которые свинец был мне решительно ни к чему.

И я потрусил к двери. Опять такси. Скоро меня будут знать все городские водители. Этот привез меня на угол Восемнадцатой и Пайн-Стрит. Мэндон был высокий худой человек со спокойными глазами и спокойным голосом. В нескольких словах я объяснил ему, что мне нужно. Он был потрясен, услышав, что Хэнни убит, но не выразил никаких чувств, когда я объяснил ему, что полиция ищет меня, считая меня убийцей — то есть ищет не того человека.

Наконец я сказал:

— Отец мой, не приходил ли к вам Хэнни совсем недавно? Может быть, просил вашей помощи в каком-нибудь деле?

Он улыбнулся.

— Мистер Скотт, боюсь, что любые разговоры, какие бы мы с вами ни вели, не могут быть предметом обсуждения.

Пришлось истратить еще три минуты для быстрого объяснения, но затем отец Мэндон сказал мне, что за последнее время Хэнни Хастингс говорил с ним несколько раз.

— Он был удручен и встревожен, — сказал отец Мэндон. — Он просил у меня совета, и я велел ему искать ответа в собственном уме и сердце. — Он тяжело вздохнул. — Пожалуй, этого оказалось недостаточно.

Отец Мэндон, естественно, не хотел сказать мне, что удручало и тревожило Хэнни, но я поведал ему о своих подозрениях, и он повел меня в исповедальню. Я присмотрелся и стал искать. Отец Мэндон следил за мной со странным, недоверчивым выражением на лице. Ни один из нас не проронил ни слова, пока я не нашел то, что искал.

Когда я выпрямился, лицо отца Мэндона выражало уже не недоверчивость, оно было хмуро и скорбно.

— Что это? — спросил он спокойно.

— Я не совсем уверен, отец мой. Я не знаток электроники, это Берт Стоун, я говорил вам, что в этом деле их трое...

На моей ладони лежал какой-то предмет — маленькая продолговатая коробочка, чуть больше пачки сигарет.

— Но думаю, что это что-то вроде подслушивающего устройства. Вернее, я в этом не сомневаюсь. Вероятно, что-то вроде передатчика. Радиопередатчика.

— Но... это невозможно...

— Боюсь, что возможно, — сказал я. — Это хуже, чем убийство?

Он не ответил, но за него ответило его лицо. Я обнаружил передатчик, работающий на батарее, он был прикреплен под сиденье. Приемник мог находиться в любом месте в радиусе до двух миль от церкви, там, где находился Фостер, Стоун или Джейсон слушали, как Хэнни изливал священнику свои сомнения и муки.

Отец Мэндон согласился отдать мне этот миниатюрный передатчик. Прежде, чем уйти, я сказал:

— Простите мое вторжение, отец мой. Но теперь вы понимаете, почему я должен был прийти сюда. Люди, которые это сделали... ну, да ладно. Но они поддали мне жару.

Он мягко улыбнулся.

— Думаю, что им скоро будет намного жарче, чем вам, мистер Скотт.

На этот раз я пошел пешком. Я слишком злоупотреблял своей удачей, полагаясь на столь многих водителей, к тому же место, куда я шел, было всего в нескольких кварталах отсюда. По этому адресу жил сержант полиции Дэйв Биллингс, так что я шел нанести ему визит вместе с моим маленьким револьвером 32 калибра. Не то, чтобы мы были друзьями, но я знал его с тех пор, когда он был уличным регулировщиком. Теперь он работал в отделе по расследованию убийств, и я знал, что к этому времени он обычно приезжает домой. Было немного больше семи вечера.

В семь тридцать пять он свернул с улицы и поехал к гаражу. Я подождал, пока он взялся обеими руками за ворота гаража, вышел из-за угла, где я его ждал, приставил револьвер к его спине и сказал:

— Спокойно, Биллингс. Не опускайте рук. Все, чего я хочу, это разговора.

Я почувствовал, как напряглись его мышцы. Я отступил на шаг.

— В машину, Биллингс. Только сначала бросьте ваш пистолет.

Несколько минут спустя мы уже были в его машине, я — на заднем сидении, все еще держа его под прицелом, его же пистолет был у меня в кармане. Я велел ему выехать на улицу и остановиться квартала на два дальше. Он уже знал об убийстве Хэнни, так что я просто рассказал ему, что произошло в действительности.

Когда я закончил, он сказал:

— Не хочу сказать, что вы лжете, Скотт. Особенно пока вы наставили на меня ваш револьвер. — Он слегка повернул голову. — Калибр 32, верно? Хастингса убили как раз из такого.

— Вот именно. Из этого самого. Это мой револьвер. Только стрелял из него не я. Впрочем, не хочу повторять все сначала. Половина города знает, что Шелл Скотт всегда при оружии. Уж я об этом позаботился.

Он зарычал. Послышался легкий звук вроде щелчка, и я заметил, что Биллингс наклонился в сторону от меня. Я схватил его сзади за воротник и втряхнул обратно на водительское место.

— Что, черт возьми, вы собираетесь сделать?

Он выругался.

— Спокойно, — сказал он. — Уж и закурить нельзя?

Изо рта у него торчала сигарета. Я почувствовал, что у меня вспотели ладони.

— Биллингс, — сказал я, — сидите смирно. Закурите, когда мы закончим наш разговор. А пока даже не шевелитесь.

Он спросил:

— С неделю назад у вас с Хастингсом вышла маленькая потасовка, не так ли?

— Самая маленькая. В гриль-баре Стэнга. Он был пьян, набросился на меня, и я его стукнул маленько. Черт, да я и сам выпил маленько. Эти типы, что навесили на меня убийство, возможно сообразили, что это еще одна причина сделать меня козлом отпущения. Кроме того, они знали, что я ношу с собой свой игрушечный револьвер. Это им было на руку. Самое главное — Фостер ревновал меня к этой девочке. Если меня убрать, может быть, ему что-нибудь и перепало бы. И вы не отрицаете, что полиция получила анонимную подсказку. И еще одно — сегодня мы играли в покер, и я остался в выигрыше. Премия для убийц! Ну что, достаточно причин?

— Еще бы, — ответил он. Видимо, я произвел на него впечатление.

Тогда я рассказал Биллингсу о моей встрече с отцом Мэндоном. Он промолчал. Я велел ему выйти из машины и отойти назад на несколько шагов, потом положил его пистолет и миниатюрный передатчик на тумбу у тротуара и попросил его подождать, пока я буду достаточно далеко, чтобы взять их. И проверить то, что я рассказал ему об этом передатчике.

— Вот как было дело, Биллингс. Никто еще не слышал от меня этой истории, но я не мог явиться с ней в полицию. Теперь вы знаете мою историю. Постарайтесь ее проверить.

Он опять промолчал.

Я завел мотор и поспешил отъехать, свернул за угол и, проехав еще немного, остановился и из автомата позвонил Глории.

— Хэлло, Шелл, лапушка, лапушка, лапушка.

— Да, да, понимаю...

— Шелл, ты не должен был уходить. Ты меня буквально... пришлось прыгнуть под холодный душ. Только успела накинуть полотенце...

— Стоп! Я не за этим...

— Подожди... Ну, вот! Никакого полотенца! Видел бы ты меня сейчас. В чем мать родила...

— Не треплись, слышишь? Нашла ты адрес?

Она вздохнула и сказала, что это на Кингхэм Роуд, 1844. Около десяти миль за городской чертой. Я повесил трубку в середине ее монолога, который в обычное время я попросил бы ее повторить, вскочил в машину и помчался по этому адресу.

Домик был маленький, белый, окруженный эвкалиптами и отстоящий от дороги футов на сто. На подъездной дороге стояла машина, за задернутыми занавесками горел свет. Оставив машину у дороги, я пешком приблизился к дому и нашел окно, где штора на дюйм не доходила до подоконника. Заглянув в эту щель, я увидел внутренность комнаты. В ней был Фостер.

Он стоял ко мне спиной у небольшого бара и наливал в стакан содовую воду. Обернувшись, он несколько секунд разглядывал стакан, потом стал жадно пить. И я вдруг понял, что до сих пор не испытывал к нему настоящего гнева, потому что, когда я сейчас его увидел, во мне вдруг закипело и поднялось что-то горячее и багровое, как огромный взрыв. Я почти нацелился в него из своего маленького револьвера, но я не хотел убивать этого типа: я хотел поиграть с его головой, как с тыквой, и послушать, какие слова польются с его языка.

Входная дверь была закрыта, но не заперта, и я открыл ее, прошел через узкую переднюю и, оказавшись перед дверью, за которой находился Фостер, толкнул ее и вошел в комнату. Фостер смотрел в другую сторону и, видимо, не замечал меня и не слышал. По крайней мере, в первый момент. Я оглядел комнату, потом двинулся к Фостеру, целясь ему в голову. Он случайно повернулся, увидев меня, и лицо его побледнело. Его взгляд упал на мой револьвер и прирос к нему.

— Не стреляйте! — закричал он. — Шелл! Ради бога, не стреляйте. Мы договоримся.

Я приближался, а он пятился от меня, пока не прижался к стене.

— Шелл, говорю вам, — мы все уладим. Мы вас вытянем!

— Это будет только справедливо, Фостер, — сказал я. — Вы достаточно потрудились, чтобы втянуть меня.

— Пожалуйста. — Его голос окреп. — Вы никогда не выпутаетесь, если убьете меня! Они вас упекут! — Я был уже почти рядом с ним. Он закрыл глаза. — Шелл, не убивайте меня. Я во всем сознаюсь, во всем! Я все напишу! Только не убивайте!

Он пронзительно вскрикнул. Это чуть не вывернуло меня наизнанку.

Он был в панике, но я подумал, что он не настолько испуган, как хочет показать. Но я с ним рассчитаюсь. Нехорошо нападать на него, когда он закрыл глаза, но тут я вспомнил, как он ударил меня сзади, а потом ударил по зубам, когда я потерял сознание, так что атаковать его оказалось нетрудно. Я наклонился вперед и, размахнувшись, всадил кулак ему в живот чуть ли не до самого позвоночника. Дыхание и слюна вырвались у него изо рта и он согнулся, ноги его подкосились. Я отступил на шаг, снова размахнулся и ударил его левым кулаком в зубы. В последнее мгновение, однако, я ослабил удар. Пусть он потеряет зубы, но не сознание! Он соскользнул на пол, тыкаясь руками в ковер.

— Ну ладно, Фостер, — спокойно сказал я. — Хотите начать с Хэнни?

Он облизнул губы, сморщился от отвращения и сплюнул.

— Он собирался в полицию, выболтать все, что знал, — сказал он. — Мы бы все сели за решетку — Стоун, Джейсон и я. Хэнни во всем был с нами, он просто сошел с ума.

— Дальше! Все до конца!

— Мы все вчетвером за последние два года сколотили около миллиона. Началось с Берта Стоуна. Я подал ему мысль. Он приладил подслушивающие устройства к разным телефонам местных бизнесменов, людей с деньгами. Потом шантажировал их. Не только ради денег. Мы получили возможность контролировать некоторые контракты, доходы от строительства в городе. Если возникали неприятности, мы могли оказать давление, чтобы все было шито-крыто. Например, новое строительство жилого района, операция на 15 миллионов. Берт говорил нам, кто заключает контракты, где закупаются материалы. Подписчики знать не знают, что происходит, и никогда не узнают. Можно снимать пенки сколько хочешь. — Он облизнул губы. — Шелл, если хочешь, мы можем включить тебя в компанию. А Стоун просто волшебник. У него есть микрофон, с которым можно подслушивать разговоры, стоя посреди парка, за сотню футов. Никаких проводов, ничего. Целые миллионы...

— Заткнитесь.

Он умолк, и я отвернулся было от него, ища какие-нибудь веревки от штор, что-нибудь, чем можно было бы связать его. Но Фостер снова заговорил, по собственной инициативе.

— Стоун пользовался этим микрофоном, когда мы обрабатывали Тайпера. Тайпера — того профсоюзного босса, который был убит две недели назад. Записан его разговор с членом арбитражной комиссии «Атлас Компани» о стачке, которую Тайпер собирался организовать, если дирекция не откупится 50 тысячами долларов. Мы хорошо запустили в него когти и нагнали на него страху. Тайпер выдал нам сто тысяч из профсоюзного фонда. Члены союза даже не знают, сколько там у них, так что все прошло гладко. Он сам все испортил. Начал угрожать вам. Размахивал пистолетом. Пришлось нам его пристрелить.

— Вам всем? Или лично вам, Фостер?

— Застрелил его я. Но все мы в этом участвовали. В равной мере. Так вышло и с Хэнни. С его убийством. Он начал дергаться: комок нервов. Тогда после вашей ссоры в гриль-баре я и сообразил, как его утихомирить.

Он говорил, не умолкая, и я, наконец, стал удивляться, как это мне удалось завести его так здорово, и всего лишь парой тумаков. Может быть, тут что-то не то? Разъяснение не заставило себя ждать.

— Бросьте револьвер, Скотт. А потом повернитесь. Медленно.

Я повернул голову и увидел Стоуна. Он стоял в дверях за моей спиной, держа в руке большой автоматический пистолет. Позади него в передней мелькал Джейсон. Фостер поднялся на ноги.

— Не очень-то вы спешили, — сказал он злобно. — Я орал достаточно громко, даже в ратуше бы услышали.

Так вот почему он тогда завопил. И всю дорогу водил меня за нос, болтая без умолку, чтобы удержать мое внимание. Стоун был в домашних туфлях и брюках, голый до пояса, должно быть прилег где-нибудь здесь отдохнуть, перед тем, как я сюда пришел. Я выругался. Ведь я звонил им по телефону, и ни один мне не ответил. Как же мне не пришло в голову, что они где-то ошиваются все вместе? Но ведь не пришло же, и, когда я заглянул в окно и увидел Фостера, единственное, о чем я подумал, это о том, как я его отделаю.

— Я сказал — бросьте револьвер, — повторил Стоун.

Его 45-й был направлен прямо на меня. Я уронил свой револьвер. Уголком глаза я увидел, как Фостер шагнул в мою сторону.

— Стой, Вик! — резко сказал Стоун.

Фостер отнял руку от разбитого рта.

— Ты видишь, что этот негодяй со мной сделал?

— Не дури. Нельзя оставлять на нем следы побоев.

— Тогда стреляй. Стреляй в него!

— Минутку, — сказал Стоун, — я хочу знать, как он нас нашел.

Фостер, очевидно, об этом не подумал. Его лицо застыло в недоумении, потом его губы злобно искривились.

— Глория, — сказал он с горечью. — Ну что ж, сама напрашивается... — Он замолк, сжал челюсти, скрипнув зубами.

Через секунду он заговорил, глядя на Стоуна:

— Скотт теперь нам ни к чему. Я тут этому негодяю порассказал... Так что кончай с ним, и точка.

Стоун облизнул губы.

— Ты втравил нас в это, Вик. Твоя идея. Ты и кончай.

Фостер подошел к Стоуну, выхватил у него пистолет и направил его на меня. Еще секунда — и я покойник. Все во мне замерло. Потом вдруг меня осенило, и я выпалил:

— Подумайте сперва, Фостер! На этот раз подставного убийцы не будет!

Он засмеялся.

— А он и не нужен. Вспомните — вы убили Хэнни. И мы трое можем показать, что вы остались с ним вдвоем, и он был последним, с кем вы играли. Вот вы и явились сюда, чтобы разделаться с нами!

Предыдущая секунда плюс то время, когда он говорил, были достаточны. Если до этого во мне все оцепенело, то теперь мысли мои неслись вскачь. При желании я всегда мог выбить Фостера из седла, как бы он в нем ни сидел, а сейчас он сидел особенно крепко. Может быть, — подумал я, — может быть, сработает? И я сказал:

— Убьете меня — и все отправитесь в ту маленькую газовую камеру в Квентине. Полиция будет знать, что это — преднамеренное убийство.

Фостер чуть было не нажал на курок, но слегка отпустил палец, немного опустил дуло револьвера и сказал:

— Вы спятили, Скотт. Это же самооборона. Мы даже сможем предъявить ваш револьвер — тот самый, из которого вы застрелили Хэнни.

Я сказал:

— Ну и дурак же вы, Фостер. Полиция знает, что не я стрелял в него. Я говорил с ними.

— Само собой, говорили. Никогда не унывай, а? Ну, только это вам не по...

— Я могу доказать, Фостер! Сержант Биллингс, например. Позвоните ему. Его дежурство кончилось, но держу пари, он сейчас в участке. Он скажет вам то же, что и я. Я даже рассказал ему об аппаратике, который Стоун спрятал в исповедальне отца Мэндона. — Это его встревожило, и на лице его выразилось сомнение. Я продолжал: — Какой смысл мне врать? Вы можете это проверить за 15 секунд. Я бы даже хотел, чтобы вы проверили. Л не сделаете это, то вместе со мной угробите и себя.

Хмурясь, Фостер поднял левую руку и стал теребить себя за ухо. Я так ждал этого момента, что невольно засмеялся. Все это звучало очень правдоподобно, и все трое молча уставились на меня.

— Еще не усекли? — Я усмехнулся им в лицо. — Хэнни-то не умер.

На секунду воцарилась глубокая тишина, потом Фостер сказал:

— Это ложь!

Тогда я взглянул на двух других.

— Конечно, когда это случилось, я был без сознания. Но вы оба уже смылись. Вы, Стоун, отправились в «Дорман-Отель» и следили из окна, когда я приду в себя, чтобы позвонить в полицию. Это тоже входило в ваш план: он бы не сработал, если бы они нашли меня без сознания. Когда я пришел в себя, Хэнни еще дышал.

— Это ложь, — повторил Фостер. — Я его убил.

Тут я посмотрел на него.

— Чушь. Вы стреляли в него из моего револьвера 32 калибра. Помните? Вы сами назвали его игрушечным револьвером, когда хотели удостовериться, при мне ли он. Люди выживают даже после выстрела из 45 калибра. Эти крошечные пульки, конечно, продырявили Хэнни, но они не убили его.

Они уже поверили мне наполовину. Даже Фостер. Но я знал, что это ненадолго. А мне нужно было выиграть время. Я буквально молился, чтобы Фостер позвонил сержанту Биллингсу. Но даже если бы Биллингс заинтересовался им после того, что я ему рассказал, прошло бы минут десять, прежде чем он явился бы сюда. Даже если бы полиция установила, откуда Фостер звонил Биллингсу.

Фостер сказал:

— Мы говорили с полицией. Они сказали, что Хэнни убит.

— Сомневаюсь. Говорили-то в основном вы, а не они. И потом, что вы воображаете, они могли вам сказать? Они ведь еще не знали, кто стрелял в Хэнни. Впрочем, я просветил Биллингса на этот счет.

Фостер подергал ухо, потом двинулся к телефону, продолжая держать меня под прицелом. Я посмотрел на Стоуна и Джейсона.

— А вы — вам есть, чего бояться. Лучше бы вы бежали, у вас еще есть шанс уйти от полиции.

Фостер набрал номер. Я затаил дыхание. И вдруг Фостер с сказал:

— Мистер Грант? С вами говорит Вик Фостер. Насчет тела Хэнни Хастингса... Нет, едва ли у него здесь есть родственники. Я бы хотел обеспечить ему приличные похороны... Да, конечно.

Фостер смотрел на меня, усмехаясь. И с полным основанием. Мой блеф сработал — он позвонил по телефону. Но не Биллингсу и даже не в полицию. Он позвонил Гранту, в морг. А Хэнни был именно в морге.

Поговорив еще несколько секунд, он положил трубку. Он почти смеялся от удовольствия. На этот раз разговора не будет. Сейчас он меня убьет. Я наклонился вперед, напрягая ножные мышцы.

И тут мы вдруг услышали его — мы все четверо услышали — еще отдаленный, но отчетливый голос сирены. Фостер не отвел от меня ни взгляда, ни пистолета, но судья Джейсон подошел к окну и приподнял штору.

— Они едут сюда, — сказал он. — Вот они... Несколько машин... Это полиция, я вижу красные огни. Я... — Голос его оборвался и замер.

Я слышал, как Стоун тоже подскочил к окну, но мои глаза были прикованы к Фостеру. Если это полиция, я не знал, почему и как они сюда попали, но я был почти уверен, что это из-за меня. И я ждал, чтобы Фостер хотя бы на секунду оторвал от меня взгляд. И дождался. Он взглянул на Стоуна и Джейсона, стоявших у окна, и дуло его пистолета слегка отклонилось в сторону.

Я оттолкнулся, ринулся вперед и прыгнул на него. Выстрел грянул у меня под ухом. Пуля обожгла кожу на шее, и в тот же миг я ударил его и швырнул об стену с такой силой, что маленький домишко дрогнул. Мое плечо садануло его в бок и оборвало вопль, который вырвался из его глотки. Его рука вцепилась мне в лицо, и я с размаху ударил его кулаком, задев его правую руку. Пистолет упал на пол, а Фостер, извернувшись, вырвался из моих рук и отпрянул в сторону.

Он пополз на четвереньках через комнату. Стоун и Джейсон, толкая друг друга, бросились к двери, и я краем глаза видел, как они повернули по коридору в глубину дома. Сирена выла уже нам прямо в уши, и я услышал визг тормозов, когда машины стали останавливаться перед домом. Фостер вскочил на ноги, и в тот же миг мне удалось схватить его пистолет.

— Стойте, Фостер! — крикнул я. — Один шаг — и я вас убью!

Он был почти у двери. Он оглянулся, лицо его исказилось от панического страха, и тут он совершил ошибку: одним прыжком он очутился на пороге, и в этот момент я выстрелил. Я целил низко, и пуля поймала его, когда он был еще в воздухе. Его тело перевернулось, ударилось о дверной косяк, он упал на пол и остался лежать, царапая руками ковер.

Внезапно комната наполнилась полицейскими. Не помню, чтобы я когда-нибудь видел столько полицейских в одном помещении. Прошло несколько минут, и теперь он изливался Биллингсу с таким же пылом, с каким ранее изливался мне. Я добавил то, о чем он забыл сказать или намеренно умолчал. Когда все немного успокоились, Биллингс отвел меня в сторону.

— Здорово мы их накрыли, — сказал он. — Мы ведь ехали не за ними. — Он кивнул в сторону Фостера. Джейсон и Стоун были схвачены, когда пытались бежать с черного хода. — Мы явились по вашу душу.

— Как вы меня нашли? Благодаря телефонному звонку?

— Какому звонку? — Он помолчал и добавил: — Ну и дали вы мне жару, похитив мою машину.

— Мне позарез был нужен транспорт, а я использовал уже слишком много такси.

— Не следовало красть полицейскую машину. Она принадлежит городу. Пошли, я вам что-то покажу.

Когда мы вышли из дому, он сказал:

— Я обычно езжу на ней домой. Выглядит, как любая настоящая машина — мы называем ее «автомобиль в штатском». А что? Микрофоны в отделении для перчаток, антенна под рамой. Выглядит вполне нормально.

Мы были у самой машины, и он открыл дверцу и показал мне маленький маяк на сидении.

— Вот, смотрите.

В глубине водительского кресла было еще что-то.

— Микрофон радиопередатчика, — сказал он. — Помните, вы думали, что я достаю зажигалку для сигареты, на самом даче я включил радио. Когда вы схватили меня за ворот, я успел спрятать сюда микрофон. — Он вытащил его и показал мне. — Он заработал еще до того, как мы закончили наш разговор, и всю дорогу, пока вы сюда ехали, он передавал из машины в полицейский участок. Вот так-то.

Я чертыхнулся, но от радости.

Он продолжал:

— Конечно, мы не слышали ничего, кроме мотора, поскольку вы не разговаривали с самим собой. На какое-то время мы вас потеряли, но в конце концов засекли этот передатчик, а стало быть, и вас тоже. Отправили следом за вами все радиофицированные машины в городе. — Он грозно зарычал: — И вдобавок захватили еще три души.

— Вы почти захватили и мертвеца, — сказал я. — Вы, наверное, уже говорили с отцом Мэндоном?

Он покачал головой.

— Нет. Но теперь поговорю. Я был слишком занят погоней за вами. И вообще, я не верил ни одному вашему слову.

Из дому вышли санитары, неся на носилках Фостера. Пока они готовились к тому, чтобы внести его в санитарную машину, он осыпал меня проклятиями.

Наклонившись над ним, я сказал:

— Фостер, мне сдается, что вы напрасно осквернили исповедальню отца Мэндона. Я сам не очень верующий, но все-таки считаю, что вы зря играете с законами повыше, чем городские и государственные.

Голос его был слаб, но он ухитрился грязно выругаться.

— Бросьте молоть чепуху, Скотт.

Я пожал плечами.

— Чепуху, а? Не знаю. Но вы, может быть, узнаете.

— А, черт! Что вы имеете в виду?

— Это вам предстоит еще узнать.

Мне показалось, что на его лице выступил зеленый оттенок — цвет газовой камеры в Квентине, и что у него перехватило дыхание. Одно было ясно: Фостер, может быть, никогда не узнает, куда он пойдет после газовой камеры, но куда-то он попадет наверняка.

Биллингс отвез меня в город на своей машине. Он направился в полицейский участок, но я уговорил его выпустить меня на Пеппер-Стрит.

Он сказал:

— Послушайте, но вам нужно явиться в полицию и дать показания.

— Клянусь вам, Биллингс, я приду. Черт побери, должен же я получить свои деньги обратно. Но сначала мне нужно кое с кем повидаться.

— Ну, ладно, о'кей. Но только быстро! Сегодня четверг и уже вечер, завтра у меня выходной. Не люблю откладывать да затягивать дела.

— На этот счет можете не беспокоиться.

Он поехал дальше, а я пошел к известному мне дому. Через две секунды после того, как я нажал на кнопку звонка, Глория распахнула дверь, и ее мягкий голос произнес:

— Шелл, лапушка!

Она втащила меня внутрь и захлопнула дверь.

Некоторые женщины, сбросив с себя полотенце, остаются просто голыми. Глория выглядела так, будто только что выскользнула из пены черных кружев. Это было нечто удивительное, грандиозное, это было чудо. И все это была Глория.

Она сгребла меня и сказала:

— О, как я беспокоилась. Но теперь все хорошо.

— Я только на минутку. Мне нужно идти к Биллингсу.

— О, лапушка, нет! Нет!

— Должен явиться в... полицию...

— Лапушка, лапушка, лапушка...

Бедный старый Биллингс. Я попал к нему только в субботу.