Онлайн чтение книги Экзорцисты Help for the Haunted
В подвале

Как ты опишешь себя сейчас?

Арнольд Бошофф задавал кучу всевозможных вопросов всякий раз, когда мы с ним встречались в его кабинете без окон, украшенном плакатами «Скажи нет!», но к этому возвращался постоянно. Бошофф растянул слово «сейчас», положив руки с переплетенными пальцами на живот, похожий на огромную гору. Я, как всегда, посмотрела на его пухлое лицо с водянистыми голубыми глазами и дала очевидный ответ. У меня отличные оценки, и я лучшая в классе. У меня бледная кожа и карие глаза. Иногда я сообщала ему, что мне представляется, будто у меня слишком большая голова, а пальцы и ноги чересчур маленькие. Я выдавала эти детали прежде, чем перейти к более незначительным, например крошечным веснушкам на внутренней стороне правого запястья. Оте-ц называл их «поцелуй Бога». Стоит подставить руки ветру, и они улетят прочь. Когда я заговорила о том, как соединяю маркером веснушки так, чтобы они превратились в треугольник, Бошофф расплел пальцы и перешел к новой теме.

– Я кое-что для тебя приготовил, Сильви, – сказал он после того, как мы холодным октябрьским днем подошли к концу привычной рутины, выдвинул ящик стола и достал оттуда подарок, завернутый в подарочную бумагу в горошек.

– Что это? – спросила я, когда он вложил сверток мне в руки.

– Открой – и узнаешь, Сильви. Так принято. Когда речь идет о подарках.

Бошофф улыбнулся и пощелкал леденцом от кашля, который перекатывал во рту. Если судить по мятым джемперам и брюкам цвета хаки, сплошь в пятнах, он был не самым опрятным человеком. Однако ему удалось каким-то непостижимым образом аккуратно завернуть подарок. Я осторожно сняла бумагу и обнаружила внутри дневник с миниатюрным замочком и ключиком.

Прошло уже довольно много времени с тех пор, как кому-то приходило в голову сделать мне подарок, и я не знала, что сказать. Наконец я с трудом проговорила:

– Спасибо.

– Не за что.

Если не считать шороха пустых страниц дневника, который я листала, в кабинете царила тишина. Бошофф был специалистом по работе с подростками, употребляющими наркотики и алкоголь, округа Балтимор в штате Мэриленд и еженедельно посещал городки вроде Дандалка. В отличие от его подопечных, я никогда не курила травку и в жизни не выпила ни капли спиртного. Но, несмотря на это, директор раз в неделю освобождал меня от занятий, чтобы я провела с Бошоффом час, – он надеялся, что наши разговоры принесут мне пользу, поскольку бюджет не позволял нанять специалиста, обладающего достаточным опытом, чтобы справиться с моей «ситуацией». В первый раз, когда в сентябре вошла в его кабинет, я спросила Бошоффа, не похожи ли мои визиты к нему на то, как если бы человек с гнойным аппендицитом пришел к ветеринару. Он рассмеялся, пощелкал леденцом от кашля, который сосал, и только потом совершенно серьезно ответил:

– Полагаю, в случае необходимости большинство ветеринаров в состоянии вырезать аппендицит у человека, Сильви.

В общем, взял и испортил хорошую шутку.

– Наши встречи дали мне понять, – начал он сейчас, много недель спустя после того, как мы познакомились, – что есть вещи, которыми ты не хочешь делиться ни со мной, ни вообще с кем бы то ни было. Но, возможно, ты напишешь о них в дневнике, где их никто не прочитает.

Я ткнула пальцем в ненадежный замочек. Дневник с фиолетовой обложкой и розовыми полями больше подошел бы другой девочке, которая писала бы в нем красивым почерком с завитушками истории про поцелуи с мальчишками, пижамные вечеринки и тренировки команды болельщиц. В голове у меня зазвучал голос отца: Людям не следует знать, что происходит в нашем доме, поэтому ни ты, ни Роуз не должны никому ничего рассказывать – вообще никому.

– О чем задумалась? – задал еще один свой любимый вопрос Бошофф.

– О том, что не знаю, о чем стану писать в дневнике, – ответила я, хотя прекрасно понимала, что он задумал.

Но я столько времени провела в других комнатах без окон, рассказывая, что произошло той ночью в церкви, седому детективу и потрепанному на вид помощнику окружного прокурора, что не имела ни малейшего желания к этому возвращаться.

– Ну, можешь начать, например, с того, как ты проводишь день, Сильви.

Я иду по коридорам средней школы Дандалка, и все передо мной расступаются. Никто не смотрит в глаза и не заговаривает, разве чтобы поиздеваться надо мной и моими родителями и тем, что произошло с ними – и чуть не произошло со мной…

– Ты можешь написать, как вы живете с сестрой, когда все… изменилось для вас обеих.

Роуз отказывается ходить в магазины за продуктами и отправляется туда, только когда должна прийти Кора со своим блокнотом. По большей части мы едим фруктовое мороженое на обед и картофельные чипсы на завтрак, а посреди ночи хлеб с майонезом…

– Или ты могла бы просто открыть дневник, чтобы посмотреть, какие к тебе вернутся воспоминания.

Чтобы сделать вид, что я, по крайней мере, подумаю над его предложением, я открыла первую страницу и посмотрела на нее, представив себе красивый, с завитушками, почерк той самой девчонки: Мальчик поцеловал меня в пятницу вечером в своей машине столько раз, что окна запотели… Моя лучшая подруга проспала в субботу, и мы смотрели «Клубный завтрак» в записи… Все воскресенье я училась делать колесо для выступления команды болельщиц…

Где-то в самый разгар ее счастливой жизни я услышала голос Бошоффа:

– Сильви, последний звонок. Ты что, не слышала? Из-за уха?

Мое ухо. Я подняла глаза от пустой страницы и посмотрела на него таким же пустым взглядом.

– Слышала. Просто я… ну, не знаю… думала, что я напишу.

– Вот и хорошо. Рад, что ты об этом задумалась. Надеюсь, ты попробуешь.

Ничего подобного делать я не собиралась, но заверила его, что непременно попробую что-нибудь написать, и убрала дневник в сумку отца. Он складывал туда свои записи, когда они с мамой отправлялись в путешествия, а я носила в ней учебники с тех пор, как перестала пользоваться шкафчиком, потому что в нем постоянно ломали замок. Средняя школа оказалась совсем не тем испытанием, на которое я рассчитывала, и там было очень шумно. Грохот шкафчиков, пронзительные звонки, рев, наполнявший коридоры в конце занятий. Любой ученик, выходящий из кабинета Бошоффа и оказывавшийся в толпе, рисковал быть прижатым к стене, но только не я. Все расступались, чтобы меня пропустить.

Обычно после последнего звонка я шла против течения к заднему выходу и возвращалась домой по извилистой лесной тропинке, оставив за спиной далекий шум шоссе, и дальше вдоль забора птицеводческой фермы Уатта.

Однако сегодня меня должна была встретить сестра, и мы собирались поехать за одеждой для меня в место, которое в Мэриленде, казалось, знали все, кроме нас, – торговый центр «Мондомин». Роуз в жизни не стала бы делать ничего подобного и никуда бы не поехала, если бы неделю назад в дождливый понедельник к нам не заявилась Кора. Войдя домой, я думала только о том, чтобы снять мокрую одежду и принять горячий душ, но обнаружила на диване в гостиной светлокожую негритянку, которая сидела и смотрела на деревянный крест, висевший на стене. В тщательно отглаженной юбке и блузке она выглядела слишком собранной и безупречной, чтобы искать помощи моих родителей. Но я решила, что она пришла именно к ним.

– Они… – начала я, и сердце отчаянно забилось у меня в груди. – Их нет.

– Привет, – сказала незнакомка, и ее блестящие губы расплылись в улыбке при виде меня. – Кого нет?

– Мамы и отца. Вы, наверное, не слышали, но…

– Я знаю. Я пришла к тебе, Сильви.

– А вы кто?

– Кора. Кора Дейли. Из Мэрилендской службы защиты детей. – Улыбка застыла на ее лице, когда она окинула меня взглядом с головы до ног. – Тебе нечего бояться. Я просто хочу посмотреть, как ты живешь, и все.

Говорил ли мне предыдущий сотрудник службы, мужчина, которого больше всего на свете занимало, сдаст ли он экзамен, чтобы стать агентом по недвижимости, что его заменит кто-то другой? Я помню наши беседы об учетных процентах, квадратных футах и оценках, хотя все остальное выветрилось у меня из головы.

– А что случилось с Норманом? И как вы вошли?

– Норман больше не придет. Тобой теперь буду заниматься я. Меня впустила твоя сестра. Я ждала на подъездной дорожке, когда ты вернешься домой. Бедняжка промокла совсем, как и ты. Она пошла наверх, пере-одеться. У меня не было зонтика, но я прикрывала голову блокнотом. Для меня главное, чтобы волосы оставались сухими. Моя мама такая же. Мы совершенно счастливы, если наши волосы и ногти в порядке.

Пока она говорила, я разглядывала ее волосы, собранные в пучок, и ногти с идеальным маникюром. Ее одежда выглядела такой новой и безупречной, что я не удивилась бы, увидев, что из рукава торчит ценник. Посмотрев вниз, я заметила у ее щиколотки вытатуированного крошечного дельфина или, может, акулу. Несмотря на все ее старания, Кора Дейли показалась мне слишком молодой для этой работы, не старше моей сестры.

– Ты не хочешь переодеться в сухое, Сильви? А потом мы поговорим.

Да, я хотела переодеться в сухую одежду. И нет, не хотела с ней разговаривать.

– Со мной все в порядке, так что, если хотите, можем поговорить.

– Ладно. – Кора посмотрела на свои мокрые бумаги, я заметила, что у нее слегка дрожат руки, и подумала, что она, наверное, нервничает, оказавшись в нашем доме. – Так, посмотрим. Мое начальство хочет, чтобы я задала тебе целую кучу вопросов. Но самого очевидного, который приходит мне в голову, нет в списке. – Она посмотрела на меня своими мягкими карими глазами. – Скажи, пожалуйста, ты в этом ходила сегодня в школу?

Интересно, какого ответа, кроме положительного, она от меня ожидала, когда я стояла перед ней в капри и футболке, с которых капала вода, и шлепанцах?

– Извини, что я это говорю, Сильви, но мне кажется, ты не совсем подходяще одета. Особенно в такую погоду.

– Знаете, мы не очень следим за погодой в последнее время.

– Мне придется побеседовать с твоей сестрой. А также о том, что ты пропустила визит к врачу по поводу твоего уха. В моих бумагах имеется соответствующая пометка.

«Повезло», – ужасно хотелось мне сказать.

Стоя перед школой через несколько недель после того дождливого понедельника, одетая примерно так же, как тогда, дрожа на октябрьском ветру, я посмотрела в угол под крышей, отведенный для курения: скрипучие диванчики и кресла, расставленные кое-как, – вполне можно было принять за благотворительный базар, если бы не сидевшие там потрепанные ученики, которые спешили сделать последнюю затяжку. Большинство из них я видела входящими и выходящими из кабинета Бошоффа в чем-то вроде униформы: кофты с капюшонами, теплое нижнее белье, поношенные джинсы, пентаграммы и «число зверя» на костяшках пальцев.

– Эй, Венсди, тебе хоть кто-нибудь нравится?

Вопрос задал Брайан Уолдрап, первокурсник, живший неподалеку от поля для гольфа, который заметил, что я на них смотрю. Брайан не единственный в школе называл меня Венсди Аддамс[3]Мрачная, нелюдимая девочка «не от мира сего» из комедии «Семейка Аддамс», пародирующей фильмы ужасов.. Я засунула руку в сумку отца и достала дневник, чтобы сделать вид, будто занята делом. Глядя на пустую первую страницу, я спросила себя, какие воспоминания вернулись бы ко мне, если бы я позволила себе нарушить правило отца.

– Знаешь что? – не унимался Брайан, который сложил кресло и начал подбираться ко мне.

Когда он оказался совсем рядом, я почувствовала около своего здорового уха его дыхание, пропитанное табаком. Он молчал, а я представляла, что бы я хотела от него услышать: Я видел, как ты тоже выходила из кабинета Бошоффа. У тебя все хорошо? Или: Я помню, как в первом классе ты раздавала всем самодельные валентинки из бумаги. Мне ты дала две, потому что я сломал руку и ты меня пожалела. Или даже: Я знаю, что произошло с твоими родителями – мы все знаем, – и надеюсь, что весной суд посадит этого психа, Альберта Линча, за решетку.

– Что хранили твои родители в подвале? – спросил он.

– Ничего.

– Не ври, Венсди. Гомезу и Мортиции это не понра-вится.

– Я не вру. Там ничего нет.

И, хотя такое казалось невозможным, Брайан подошел еще ближе и, прижавшись ко мне своим плотным телом, прошептал:

– Ты врешь. Как и они. Как твой отец. А сейчас они оба горят в аду.

Можно было подумать, что это самое худшее, что может услышать человек, но я изо всех сил старалась ничего не чувствовать. Урок, который я получала каждое воскресенье, когда мы с Роуз приходили на мессу в спортивном зале католической школы Святого Варфоломея. Мы приходили заранее и занимали места на передней скамье, на самой границе трехочковой линии. Повторяя за отцом Коффи строки из посланий апостолов – одетые в лучшие платья, я свое любила, а сестра ненавидела, – мы слышали за спиной шепот. И хотя я не различала слов, я знала, что говорят о нас, семье Мейсонов, и нашем присутствии в импровизированной церкви.

Я улыбнулась Брайану Уолдрапу. В конце концов, несмотря на символы и дьявольские числа, нарисованные ручкой на костяшках пальцев, он был всего лишь мальчишкой и моим ровесником и после занятий его каждый день встречала на «Вольво» мать. Я видела, как они выезжают с парковки и направляются в сторону симпатичного желтого домика неподалеку от поля для гольфа, и представляла, что она по вечерам ставит в духовку цыпленка или жаркое, а утром готовит сыну блины или яйца всмятку. Мысли о том, насколько у нас с ним разная жизнь, помогали мне улыбаться и служили напоминанием, что он совершенно безобидный. Я убрала дневник в сумку и направилась в сторону огромного красного пикапа Роуз, который наконец появился под громкий скрежет музыки, доносившейся из динамиков.

– Бу-у-у! – завопил Брайан мне вслед.

Когда Роуз остановилась, я открыла дверцу и забралась внутрь. Она обрила волосы прошлой зимой, и сейчас они отросли и торчали во все стороны, такие же черные, как и у меня, только с красно-синим оттенком, которого не было раньше. Роуз любила ездить с открытыми окнами, чтобы волосы развевались на ветру, и когда она останавливалась, ей приходилось убирать их с лица.

– Привет, – услышала я ее голос из массы спутанных волос.

– Бу-у-у! – вопил Брайан, который стоял на тротуаре, махал руками и подпрыгивал на месте.

– Что это с ним? – удивленно моргая, спросила сестра, и я увидела ее бледное широкоскулое лицо.

– Он пытается меня напугать.

Она фыркнула, потом наклонилась вперед и показала ему средний палец. Моя сестра лучше всех на свете умела отшивать всяких придурков: она выставляла руку и с такой скоростью демонстрировала им этот самый палец, что казалось, будто мимо просвистел нож с выкидным лезвием.

– Говнюки вроде него – вторая причина, по которой я ненавидела школу.

– А какая первая?

– Отвратная еда. Мерзкие учителя. И я терпеть не могла делать уроки.

«Это уже три» , – подумала я, но ничего не сказала, потому что Роуз переключилась на Брайана.

– Встанешь перед моим пикапом, и я тебе яйца раздавлю! – крикнула она.

– Бу-у-у!

– В твоем словаре есть другие слова, придурок?

– Просто поезжай, не стоит обращать на него внимания, Роуз, – тихо проговорила я.

Она повернулась ко мне.

– Сильви, если мы не будем давать отпор ему и типам вроде него, они никогда не оставят нас в покое. Никогда.

– Может быть. Но сейчас я бы хотела поехать в магазин.

Роуз громко выдохнула и, немного подумав, решила забыть о Брайане.

– Будем считать, что сегодня у придурка счастливый день. Иначе я бы вылезла и отделала его по первое число. – Она снова показала ему средний палец и нажала на газ.

– Бу-у-у! – вопил Брайан под визг наших гигантских шин. – Бу-у-у! Бу-у-у! Бу-у-у!

Он продолжал верещать, точно призрак в заброшенном доме на холме. Если вы, конечно, верите в такого рода вещи. Лично я и верю, и не верю. Но по большей части – да, все больше и больше – я верю.

Девять месяцев. Ровно столько времени прошло с тех пор, как погибли мои родители.

И тем не менее, несмотря на то что я сказала Брайану, вещи, которые мои родители держали в подвале – те, что возникали в сознании жителей Дандалка всякий раз, когда они смотрели на нас с сестрой, – по-прежнему оставались на своем месте.