Онлайн чтение книги Вот я Here I Am
И-э-т-о-н-е-п-р-о-й-9-ё-т

Сэм знал, что все рухнет, только не знал, как именно и когда это случится. Родители разведутся и в конце концов возненавидят друг друга, сея беды, как тот японский реактор. Это было ясно, хотя и не им. Сэм старался не следить за их жизнью, но трудно было не замечать, как часто отец засыпает перед телевизором, где уже закончились новости, как мать только и делает, что подрезает деревья на своих архитектурных моделях; как отец каждый вечер выставляет на стол десерты, как мать всякий раз, когда ее лижет Аргус, говорит, что ей «мало места», как она увлеклась статьями о путешествиях, а у отца вся история поиска состоит из сайтов о недвижимости, как мать неизменно берет Бенджи на руки, едва в комнате появляется отец; с какой яростью отец стал ненавидеть зажравшихся спортсменов, которые «даже не стараются»; как мать пожертвовала три тысячи Национальному общественному радио, а отец в отместку купил «веспу»; трудно было не замечать отмену аперитивов в ресторане, отмену третьей сказки перед сном для Бенджи, отмену взглядов в глаза.

Сэм видел то, что родители не могли или не позволяли себе видеть, и это только сильнее бесило его, потому что быть не таким глупым, как твои родители, отвратительно, это как сделать большой глоток молока, ожидая, что в бутылке апельсиновый сок. Оказавшись не таким глупым, как родители, Сэм знал, что однажды ему скажут: выбирать не придется, а на самом деле нужно будет выбирать. Он знал, что скоро не захочет или не сможет притворяться в школе и его оценки покатятся по наклонной плоскости в соответствии с каким-то законом, который он, как считалось, знал; что выражения родительской любви будут тем ярче, чем больше их будет печалить его печаль, и что за разлуку он получит компенсацию. Виня себя за то, что так много на него взвалили, родители позволят ему соскочить с крючка спортивной секции, и он сможет выторговать побольше времени за компьютером, и обеды пойдут все менее экологичные и здоровые, и довольно скоро Сэм двинется прямым курсом на айсберг, а его родители тем временем будут друг с другом соревноваться в игре на скрипках.

Сэм любил интересные факты, но его почти безостановочно мучили странные повторяющиеся мысли. Например такая: что, если он увидит чудо? Как сможет убедить других, что не валяет дурака? Если вдруг новорожденный шепнет ему тайну? Или дерево сойдет с места? А если он встретит себя старшего и узнает обо всех катастрофических ошибках, которых иначе он бы не избежал? Сэм воображал разговор с матерью, с отцом, с фальшивыми друзьями в школе, с настоящими друзьями в «Иной жизни». Большинство просто посмеялось бы. Может, одного-другого удалось бы склонить к какому-то проявлению доверия. Например, Макс, по крайней мере, захотел бы поверить. Бенджи поверил бы, но лишь по той причине, что верил всему. А Билли? Нет. Поделиться своим чудом Сэм не смог бы ни с кем.

Раздался стук в дверь. Не в дверь святилища, а в дверь его комнаты.

– Вали отсюда, пиздюк.

– Извини, что?

Отворив дверь, вошла мать.

– Прости, – повинился Сэм, кладя планшет на стол экраном вниз, – я думал, там Макс.

– И ты полагаешь, так нормально говорить с братом?

– Нет.

– Или хоть с кем-то?

– Нет.

– Тогда в чем дело?

– Не знаю.

– Может, стоит задуматься, спросить себя?

Сэм не мог понять, риторический ли вопрос, но понимал, что для иного толкования ее слов, кроме буквального, момент не самый лучший.

Поспрашивав себя секунду, он не смог выдать ничего лучше, чем:

– Думаю, я тот, кто произносит слова, хотя знает, что их не нужно говорить.

– Видимо, так.

– Но я исправлюсь.

Джулия оглядела комнату. Боже, как же бесили Сэма ее быстрые шпионские осмотры: его раскрытой тетради, его вещей, его самого. Ее постоянное стремление оценивать разрезало его, будто река, создавая два берега.

– Чем занимаешься?

– Не сижу ни в почте, ни в чате, ни в «Иной жизни».

– Ладно, но чем-то все же занимаешься?

– Да я и сам не знаю.

– Я что-то не понимаю, как это может быть.

– Разве у тебя сегодня не выходной?

– Нет, у меня не выходной . У меня день доделывания дел, которые я давно откладывала. Например, вздохнуть и подумать. Но утром у нас, как ты, возможно, помнишь, случился незапланированный визит в «Адас Исраэль», а потом мне надо было встретиться с клиентом…

– Зачем надо?

– Затем, что это моя работа.

– Но зачем сегодня?

– Ну, я решила, что так надо, хорошо?

– Хорошо.

– И потом в машине мне пришло в голову, что хотя ты, можно сказать, все уже запорол, наверное, надо вести себя так, будто твоя бар-мицва дело решенное. И среди многого и многого, что я только смогла упомнить, твой костюм.

– Какой костюм?

– Вот и я о том.

– Точно. У меня нет костюма.

– Стоит произнести, и это становится очевидным, верно?

– Ага.

– Не перестаю удивляться, как часто наблюдаю этот эффект.

– Извини.

– За что?

– Я не знаю.

– В общем, надо купить тебе костюм.

– Сегодня?

– Да.

– Серьезно?

– В первых трех местах, куда придем, того, что нам надо, не будет, а если вдруг найдем что-то приличное, оно не подойдет по размеру, а портной только еще больше испортит.

– Мне надо там быть?

– Где?

– В костюмном месте.

– Что ты, нет, конечно, тебе не надо там быть. Давай сделаем проще: соорудим себе 3D-принтер из палочек от мороженого и макарон и напечатаем на нем точную анатомическую модель твоей фигуры, с которой я попрусь в свой выходной в костюмное место одна.

– Да, и пусть он выучит мою гафтару.

– Меня сейчас не смешат твои шутки.

– Это и говорить не нужно.

– Что, прости?

– Не надо говорить, что тебе не смешно, чтобы человек понял, что ты не смеешься.

– И это тоже не нужно говорить, Сэм.

– Ладно. Извини.

– Мы с тобой побеседуем, когда папа вернется с работы, но я кое-что должна тебе сказать.

– Ладно.

– Перестань говорить «ладно».

– Извини.

– Перестань извиняться.

– Я думал, от меня как раз и ждали, что извинюсь.

– За то, что ты сделал.

– Но я не …

– Ты меня очень расстроил.

– Знаю.

– И все? Тебе больше нечего сказать? Ну, например: «Это сделал я, и я виноват»?

– Но это не я.

Она положила ладони на бедра, сунув большие пальцы в поясные петли.

– Прибери этот бардак. Кошмарно.

– Это моя комната.

– Но наш дом.

– Доску нельзя двигать. Мы не доиграли партию. Папа сказал, закончим, когда мои неприятности останутся позади.

– Ты знаешь, почему ты его всегда обыгрываешь?

– Потому что он поддается.

– Он уже много лет не поддается тебе.

– Он не старается.

– Старается. Ты обыгрываешь, потому что он бьет фигуры, не задумываясь, а ты всегда думаешь на четыре хода вперед. Поэтому ты хороший шахматист и в жизни умеешь принимать верные решения.

– Я не умею.

– Умеешь, когда задумываешься.

– А папа не умеет?

– Это не относится к теме нашего разговора.

– Если сосредоточится, он может меня разделать.

– Вероятно, но мы никогда этого не узнаем.

– А какая тема нашего разговора?

Джулия вынула из кармана телефон.

– Что это?

– Сотовый телефон.

– Это твой?

– Мне не разрешили иметь смартфон.

– Именно поэтому меня расстроит, если он твой.

– Ну значит, не придется расстраиваться.

– Чей же он?

– Не имею представления.

– Телефоны – это не кости динозавров. Не появляются из-под земли.

– Кости динозавров тоже, вообще-то, сами не появляются.

– На твоем месте я бы сейчас не умничала. – Она перевернула телефон. Потом еще раз перевернула. – Как мне в него забраться?

– Я думаю, там стоит пароль.

– Так и есть.

– Значит, тебе не повезло.

– Хотя я могу попробовать «иэтопрой9ёт» , так ведь?

– Наверное.

– Все взрослые члены семьи Блох всюду использовали этот смехотворный пароль: от «Амазона» и «Нетфликса» до охранной сигнализации и телефонов.

– Не вышло, – сказала Джулия, показывая Сэму экран.

– Ну, стоило попробовать.

– Может, отнести в магазин или еще куда-нибудь?

– Даже телефоны террористов не могут вскрыть.

– Может, попробовать с заглавными?

– Может.

– А где здесь регистры?

Сэм взял телефон. Набирал он со скоростью дождя, сыплющегося на стеклянную крышу, но Джулия видела только изувеченный большой палец и словно в замедленной съемке.

– Не-а, – сказал он.

– Попробуй буквами.

– Что?

– Не девять, а д-ё-т .

– Довольно глупо было бы.

– Виртуозно было бы по сравнению с использованием того же самого пароля для всего на свете.

–  И-э-т-о-п-р-о-й-д-ё-т… не-а. Извини. Ну в смысле, я не извиняюсь.

– Попробуй число буквами, а первую прописную.

– А?

– Прописная И, д-е-в-я-т-ь вместо цифры.

На этот раз он набирал медленнее, внимательно.

– Хм…

– Открыл?

Джулия потянулась за телефоном, но Сэм задержал его на долю секунды – довольно, чтобы вышла неловкая заминка. Сэм посмотрел на мать. Ее огромный старый палец выгонял слова на лилипутскую стеклянную гору. Она посмотрела на Сэма.

– Что? – спросил он.

– Что – что?

– Чего ты на меня смотришь?

– На тебя смотрю?

– Почему ты так смотришь?

Джейкоб не мог заснуть без подкастов. Он говорил, что его успокаивает информация, но Джулия знала, что дело было в компании. Обычно она уже засыпала, когда Джейкоб приходил в постель – непризнаваемая хореография, – но время от времени она замечала, что слушает одна. Однажды, пока муж храпел рядом, Джулия слушала, как специалист по сновидениям объяснял осознанные сновидения – сны, в которых мы сознаем, что все нам только снится. Самый обычный способ вызвать осознанное сновидение – это сформировать привычку: наяву посмотреть на текст – страницу в книге или журнале, рекламный щит, экран – и отвести глаза, а потом посмотреть вновь. В сне тексты не остаются неизменными. Если повторять это вновь и вновь, возникнет рефлекс. А если не останавливаться на этом, то он перетечет в сновидения. Замена текста покажет тебе, что ты спишь, и с этого мгновения ты будешь не только сознавать, что видишь сон, но и управлять им.

Она бросила взгляд в сторону, потом вновь на телефон.

– Я знаю, что в «Иную жизнь» ты не играешь . А что ты делаешь?

– А?

– Как назвать то, чем ты занимаешься?

– Живу? – предположил Сэм, пытаясь понять суть перемен, происходивших в лице матери.

– В смысле, в «Иной жизни».

– Да, я понял.

– Ты живешь в «Иной жизни»?

– Обычно мне не нужно объяснять, что я там делаю, но вообще-то конечно.

– Ты можешь жить в «Иной жизни».

– Конечно.

– Нет, я говорю, что разрешаю тебе.

– Сейчас?

– Да.

– Я думал, я наказан.

– Так и есть, – сказала Джулия, пряча телефон в карман, – но если хочешь, можешь сейчас пожить там.

– Можем пойти за костюмом.

– В другой раз. Время есть.

Сэм отвел взгляд, потом снова посмотрел на мать.

Он проверит все зацепы. Он не злился, просто хотел сказать то, что нужно сказать, а потом сровнять синагогу с землей. Она не подошла ему, не стала домом. Он с двойным запасом проложил провода, а взрывчатки насовал втрое больше необходимого: под каждую скамью, в незаметном месте высоко на книжных полках, где лежали сиддурим, погребенные под сотнями ермолок в высоком деревянном ящике.

Саманта вынула Тору из ковчега. Продекламировала несколько строк заученной белиберды, расчехлила Тору и развернула ее на биме, положив перед собой. Все эти чудные битумно-черные буковки. Эти чудные лаконичные фразы, одна за другой передающие все те чудные, вечно передаваемые истории, которые должны были кануть в Лету и еще могут кануть. Детонатор стоял в указке-пальце. Саманта взяла указку, нашла нужную строчку в свитке и стала читать.

> Барху эт Адонай Хам-ворах.

> Чего?

> Я привел младшего брата в зоопарк, а носороги стали трахаться, такая дичь. А он стоит и смотрит. Он даже не понимал, что это смешно, и в этом был самый смех.

> Позаботился!

> Смешно, когда кто-то не понимает, что надо смеяться.

> Как можно скучать по тому, с кем ни разу не виделся?

> Барух Адонай Хам-ворах Лэолам ваэд.

> Я всегда, всегда, всегда предпочту бессовестность фальшивой совестливости.

> Учти: все, что ты говоришь, однажды будет использовано против тебя.

> Барух ата Адонай…

> Понял: Славим Тебя…

> У меня бывало такое странное чувство, что я не мог вспомнить, как выглядят знакомые люди. Или я убеждал себя, что не могу. И вот ловлю себя на мысли, что пытаюсь представить лицо брата и не могу. Это не то что я его не замечу в толпе или не узнаю при встрече. Но когда пытаюсь его представить, не могу.

> Элогейну мэлэх ха олам…

> Загрузи прогу VeryPDF. Она довольно простая.

> Бессмертный Боже, Царю Небесный…

> Пардон, я уходил обедать. Я в Киото. Звезды уже не первый час на небе.

> Кто-нибудь видел видео, где тому еврейскому журналисту отрубают голову?

> а шер бахар бану миколь гаамим…

> У VeryPDF миллион багов.

> Ты призвал нас на служение Тебе…

> У меня от моего айфона морская болезнь.

> венатан лану эт Торато…

> Тебе надо запретить вращение экрана. двойной клик по главной кнопке вызывает меню настроек. Смахивай, пока не увидишь что-то типа круговой стрелки – она включает и снимает запрет на вращение.

> Можно ослепнуть, если смотреть Солнце на видео?

> Кто-нибудь знает что-нибудь про новый телескоп, который китайцы обещают построить? Вроде в два раза дальше будет видеть в прошлое, чем любой другой сейчас.

> Барух ата Адонай…

> Не думайте, я не упоротый, но почему никто не видит странности в том, что ты только что сказал? Видит в два раза дальше в прошлое?

> Все слова, что написал в жизни, я могу поместить на флешку.

> То есть?

> Славим Тебя…

> Представь, что в космосе, по-настоящему далеко от нас, поставили огромное зеркало. Сможем ли мы, наведя туда телескоп, увидеть самих себя в прошлом?

> В смысле?

> Чем дальше зеркало, тем глубже в свое прошлое мы можем заглянуть: наше рождение, первый поцелуй родителей, пещерные люди.

> Динозавры.

> Мои родители никогда не целовались, а трахались ровно один раз.

> Жизнь, выбирающаяся из океана.

> нотэйн-га Тора.

> И если его поставить ровно напротив, ты сможешь посмотреть на себя самого, которого нет здесь.

> Податель Закона.

Саманта подняла глаза.

Что вообще должен сделать безусловно хороший человек, чтобы его увидели? Не заметили, а увидели. Не ценили, не лелеяли, и даже не чтобы любили. Но чтобы хорошо видели.

Она просмотрела собрание аватаров. Вполне порядочные, великодушные, по большому счету приятные нереальные люди. Самые по большому счету приятные люди, каких только ей доведется встретить, были людьми, которых она никогда не встретит.

Она смотрела одновременно на и сквозь витражное еврейское настоящее.

Сэм подслушал все до единого слова сквозь дверь кабинета рава Зингера. Он знал, что отец ему верит, а мать нет. Знал, что мать пытается поступать наилучшим, как ей кажется, образом и что отец пытается поступать наилучшим, как ему кажется, образом. Но наилучшим для кого?

Он нашел телефон на целый день раньше, чем мать.

Много извинений нужно было принести, но он ни перед кем не должен был извиняться.

Саманте не требовалось откашливаться цифровым горлом, и она начала говорить, чтобы сказать то, что должно быть сказано.