Онлайн чтение книги Здесь покоится наш верховный повелитель Here Lies Our Sovereign Lord
10

В доме неподалеку от Уайтхолла сидели за столом, сгрудившись, люди. Они переговаривались шепотом, и изредка один из них, тихонько подкравшись к двери, открывал ее резко, но без шума, дыбы удостовериться, что за дверью их никто не подслушивает. Во главе стола сидел высокий, красивый молодой человек, чьи глаза горели честолюбием. Иаков был уверен, что еще до конца года он станет королем Англии.

Он слушал разговоры о «рабстве» и «католицизме», от которых эти люди клялись навсегда избавить Англию. «Католицизм» и «рабство» – эти слова имели особое значение; первое слово обозначало герцога Йоркского, второе – короля.

Монмутом овладело беспокойство. Он ненавидел католицизм. Но рабство? Он не мог не думать о глазах, в которых сиял свет особой любви к нему, и он делал вид, что не понимает, о чем речь, когда говорил об уничтожении рабства.

Рамболд, один из главных конспираторов, говорил:

– Нет места более подходящего для нашей цели. Моя ферма Райхаус укреплена, как замок. Она расположена близко от дороги, сужающейся в этом месте так, что может проехать лишь одна карета. Когда рабство и католицизм поедут обратно в Лондон после скачек в Ньюмаркете, мы заблокируем проезд.

Полковник Джон Рамсей спросил:

– Мы можем опрокинуть телегу. Этого будет достаточно?

– Вполне. – Рамболд осмотрел сидящих за столом людей: Ричард Нелторп, Ричард Гуденаф, Джеймс Бертон, Эдвард Уейд и много других – все как на подбор добропорядочные сельские жители; знать была представлена графом Эссекским, лордом Уильямсом Расселом и Алгерноном Сиднеем.

Эссекс сказал:

– Мы будем держать наготове сорок вооруженных человек. Они быстро справятся со своей работой.

– А если случится осечка? – спросил капитан Уолкот, еще один из заговорщиков. – Если на помощь католицизму и рабству подоспеет охрана?

– Тогда, – ответил Рамболд, – мы можем отступить к Рай-хаусу. Как я уже говорил, ферма укреплена, как замок, и может выдержать осаду до той поры, пока будет сформировано новое правительство. Милорд Монмут остается в Лондоне.

– И, – вступил в разговор Сидней, – он должен будет лишь выйти к народу и провозгласить себя королем.

Все они смотрели на молодого герцога, но Иаков их не видел. Он вспоминал комнату в доме за границей, растрепанную и красивую женщину, на чью постель он, крошечный, забрался. Он вспоминал, как играл в солдатиков с ее конфетами, он представил себе приезд высокого человека, который подбросил его к потолку и подхватил, когда он летел вниз. Он вспомнил свой возбужденный смех, вспомнил это удивительное переживание – чувство глубокого волнения, когда тебя подбрасывают, и спокойную уверенность в том, что руки, поймавшие тебя, очень надежны.

И вот теперь они требуют, чтобы он способствовал убийству его доброго отца.

«Ты не смеешь Этого!» – сказал ему его внутренний голос.

Но мысль о сверкающей короне и власти, право на которую приходит вместе с короной, не удавалось прогнать.

Карл зажил беззаботной жизнью.

Став менее энергичным, чем прежде, он оставил себе трех фавориток – и они его вполне устраивали. Была Луиза – и он никогда не забывал, что это совет Луизы и ее переговоры с французами обеспечили ему содержание, дающее возможность править без парламента, – и он считал ее своей женой. Именно Луиза принимала зарубежных гостей, так как она разбиралась в политике, чего никогда нельзя было сказать о Екатерине. Луиза считала себя королевой Англии и играла эту роль с таким самообладанием и уверенностью, что многие и на самом деле стали принимать ее за королеву. Теперь Луиза чувствовала себя так уверенно, что без колебаний оставила Англию, чтобы побывать у себя на родине. Там ее принимали как королеву, потому что французский король даже больше короля Англии сознавал полезность ее услуг. Она потребовала права сидеть на табурете в присутствии королевы Франции – и это право было ей пожаловано. Людовик воздал ей большие почести, и повсюду ее принимали с величайшим уважением. Как всегда практичная, Луиза занялась тем, что мудро распорядилась огромным богатством, накопленным в Англии. Это и было настоящей причиной ее приезда во Францию. Странно устроена жизнь, но по приезде в Англию она была принята с большим почетом, чем когда бы то ни было раньше. Англичане, узнав о почтении, с которым за ее шпионскую деятельность отнесся к ней король Франции, теперь были готовы оказывать ей то уважение, в котором прежде всегда отказывали.

Еще была Гортензия – невозмутимо прекрасная, образованная, беззаботная, очень похожая характером на короля, – все еще самая красивая женщина в королевстве, ибо красота ее была такого свойства, что, казалось, ей ничто не может повредить; и хотя она непрерывно меняла любовников и до позднего времени сидела за карточным столом, все это она делала с таким спокойствием и безмятежностью, что ни малейших следов беспорядочной ее жизни не отражалось на ее лице с красивым овалом и совершенными чертами. Она была так прелестна, что в нее влюблялись мужчины всех возрастов. Даже ее собственный племянник, принц Евгений де Савой-Кариньян, влюбился в нее, когда посетил Лондон, и дрался из-за нее на дуэли с бароном де Байнером, сыном одного из генералов Густава-Адольфа; Байнер был убит на этой дуэли, и при дворе Версаля все удивились, что женщина, уже ставшая бабушкой, могла возбудить такую страсть в сердце юноши, бывшего вдобавок ее племянником. Но Гортензия продолжала спокойно играть в карты, менять любовников, изредка принимать короля; она не стремилась к власти, как Луиза; ее устраивало положение любовницы от случая к случаю, дававшее ей право менять любовников, когда ей заблагорассудится.

И еще была Нелл. Роль Нелл после некоторых раздумий Карл определил как роль матери-утешительницы. Именно к Нелл он шел и развлечься, и успокоиться. Нелл меньше других преследовала соображения выгоды в отношениях с Карлом. Нелл просто любила его, не всегда как любовника или короля, она понимала, что в нем, несмотря на его цинизм, осталось много мальчишеского, и была ему товарищем по развлечениям, она была его любовницей, когда он этого хотел, она была его отрадой и утешением, когда это было нужно.

Недавно он заложил камень в основание госпиталя в Челси, который должен быть приютом для беспомощных старых солдат и солдат-инвалидов; на это благотворительное дело его подвигла Нелл с сэром Стивенсом Фоксом, бывшим многие годы казначеем в армии. Он часто улыбался, вспоминая ее воодушевление и то, как она, увидев планы госпиталя, подготовленные Ре-ном, сердито протестовала по поводу того, что госпиталь слишком мал. Затем, лукаво смеясь, она повернулась к королю.

– Я прошу Ваше Величество сделать его размером по крайней мере с мой носовой платок, – попросила она.

Он тогда ответил:

– Не могу отказать в такой скромной просьбе.

После этого она смутила его и Рена тем, что, разорвав свой платок на полоски, составила из них квадрат и поместила в него подготовленные планы, заполнившие лишь небольшую часть составленного ею квадрата. Это так позабавило Карла, что он согласился несколько увеличить размеры будущего госпиталя.

Он пришел к заключению, раздумывая над этим во время легких недомоганий, которые случаются даже у таких крепких людей, как он, что Нелл для него важнее всех других его любовниц. Луиза восхищала его как умная женщина, сумевшая из неизвестности достичь прочного положения у трона, стать опорой сидящих на троне, Гортензией можно восхищаться за ее красоту, но потерю Нелл ему было бы вынести всего труднее.

Но он был счастливый человек. Он мог сохранить их всех. Содержание, получаемое им от Людовика, давало ему возможность выполнять свои собственные обещания и обязательства его государства. Он может заниматься научными опытами в своей лаборатории, сидеть у реки и рыбачить, пойти на спектакль, предложив Луизе одну руку, а Нелл – другую. Он может проводить время на Уайтхолле и в Виндзоре, в Винчестере и в Ньюмаркете.

Многих из его друзей уже не было с ним. Бекингем после поражения народной партии оставил общественную деятельность и удалился в Хелмсли, в Йоркшир. Ему не хватало веселого общества Джорджа, но там, где появлялся Джордж, появлялись неприятности. Умер Рочестер. Никто больше не приклеит остроумные стишки на двери спальни, но эти стишки были по-настоящему оскорбительны и часто вызывали недовольство людей. Джеймс, его брат, вернулся в Англию, и хотя он предсказывал Джеймсу неприятности по его восшествии на престол и опасался, что ему не удастся долго на нем усидеть, время от времени он давал ему советы о том, как править, чтобы не собирать парламент и благодаря этому избегать смертельного соперничества между вигами и тори, которое едва не ввергло страну в революцию. Однако он может сказать себе, что управление страной станет заботой Иакова и ни одна из могущих возникнуть неприятностей не достанет его в могиле. Его дражайший сын Иаков наконец понял, что вел себя глупо. Он понял, что никогда ему не получить короны.

– Ну, Джемми, – сказал Карл. – Только представь себе всех моих сыновей, которые так же, как ты, могут претендовать на получение престола. И Джемми озадаченно заморгал, а Карл обнял его за плечи и продолжал: – Я желаю, чтобы ты выбросил эти мысли из головы, потому что ничего, кроме страданий, они не могут принести ни тебе, ни мне.

После этого Джемми посмотрел на него так, как смотрел, когда был ребенком и запускал свои маленькие ручки в его карманы в поисках конфет. Карл вспомнил, как спрашивал его: «Ну, Джемми, так ты рад конфетам или своему отцу?» А маленький Джемми подумал и вдруг бросился обнимать его за шею. Джемми, став молодым человеком, не изменился, подумал Карл. Он жаждет получить корону, но знает, что это опасное желание.

В таком состоянии находились его дела, когда он направлялся в Ньюмаркет на сезонные скачки. Герцог Йоркский отправился вместе с ним, и их постоянно видели вместе, лучших друзей, самых любящих братьев. Карл хотел дать понять всем, что, поскольку у него нет надежды на законного сына, его брат Джеймс является единственным законным наследником престола.

В один из дней они собирались отправиться из Ньюмаркета домой, как всегда, через Ходдесдон в Херфордшире, мимо Рай-хауса. У Рай-хауса группа людей с нетерпением ожидала появления кареты с двумя братьями. Все планы были подготовлены. Была приготовлена телега, которая перекроет дорогу. Заговорщики ждали в Рай-хаусе. В Лондоне ждал Монмут. Он едва сдерживал свое нетерпение.

Но заговорщики напрасно ждали карету у ловушки, потому что за день до намеченного отъезда Карла в Ньюмаркете вспыхнул большой пожар и сгорело много домов. Тот, в котором жили Карл и Джеймс, не пострадал, но король решил, что они могут уехать в Лондон и раньше намеченного дня. Так вот и случилось, что, когда они доехали до узкого участка дороги, где могла проехать лишь одна карета, благополучно миновали его, не подозревая, что в доме по соседству их враги обсуждали план, как убить их на следующий день.

Лишь несколько недель спустя Карлу представили важные документы. Оказалось, что было обнаружено письмо некоего Джозефа Килинга лорду Дартмуту, в нем давался отчет о заговоре, который должен был увенчаться успехом вблизи Рай-хауса. Некоторые из организаторов заговора, чувствуя, что могут выгадать, выдав основных заговорщиков теперь, когда заговор не удался, были готовы публично рассказать обо всем, что планировалось, и обвинить участников заговора.

Много разговоров ходило о подобных заговорах. Совсем недавно страну до ярости взбудоражил мучной заговор, организованный католиками в отместку за все выдуманные лихорадочным воображением Тита Отса заговоры папистов. В том случае документы, касающиеся заговора, который должен был опираться на армию и привести к установлению пресвитерианской республики, были, предположительно, обнаружены в мучном чане. Поэтому думали, что король осмеёт это раскрытие нового заговора, если не будут представлены более весомые доказательства. К счастью, помимо писем Килинга, было обнаружено и несколько писем Алгернона Сиднея, и когда последние были доставлены Карлу, он уже не мог сомневаться в существовании заговора в Рай-хаусе.

Эссекс, Рассел и Сидней были арестованы вместе с другими. Среди имен людей, имевших отношение к заговору, упоминалось имя, из-за которого Карл пришел в ужас. Не было сомнений, что планировалось убийство и Джемми в этом участвовал. Джемми был одним из заговорщиков, собиравшихся убить своего отца!..

Страна пришла в ярость. Требовали смерти всех предателей. Популярность короля ныне была так же велика, как в первые дни реставрации королевской власти. Он нравился людям, непринужденный и приветливый, он всегда был готов поговорить с самым скромным из них как мужчина с мужчиной – и именно это нравилось в нем больше всего. Над его веселой жизнью посмеивались. «Почему он не может себе это позволить?» – спрашивали люди. «Кто бы отказался иметь гарем при возможности?» Его смерти все боялись, так как понимали, что ему не удалось окончательно ликвидировать угрозу гражданской войны. Именно Карл, правящий без парламента, с его решимостью сохранить в Англии мир и живущий на субсидии от Людовика, смог обеспечить мирное течение жизни, которому все радовались в те дни.

Рассел и Сидней были казнены. Эссекс покончил жизнь самоубийством в тюрьме. Для определения наказания этим людям был назначен новый лорд – главный судья. Им стал Джордж Джеффрис, известный своей суровостью.

Рай-хаусский заговор закрепил триумф Карла, так как партия вигов потеряла всякую популярность. Раскрытие и ликвидация заговора была как нельзя более кстати в этом смысле.

Карл чувствовал себя теперь в большей безопасности, чем когда бы то ни было с первых дней Реставрации; но триумф его был горьким.

Он не мог оторвать глаз от имени, которое то и дело мелькало среди документов: Иаков, герцог Монмут. Иаков… Малыш Джемми… устроивший заговор с целью убить своего собственного отца…

После неудачи рай-хаусского заговора Джемми успел где-то укрыться, но писал отцу умоляющие письма: «Я участвовал в этом заговоре, отец, но я не думал, что они собираются вас убить».

А как же тогда, сын мой, говорил самому себе Карл, могли они посадить вас на трон?

Он знал, что, если бы он очень хотел, вытащил бы Джемми из его укрытия. Он мог бы поместить Джемми в Тауэр вместе с другими несостоявшимися убийцами. Но он не мог заставить себя сделать это. Перед его глазами стоял образ маленького Джемми, который, стоя на материнской кровати, протягивал ему его королевский меч.

Он не хотел знать, где прячется Джемми. Если бы он узнал об этом, он обязан был бы отправить его в Тауэр.

Утешения он искал у Нелл. Нелл было совестно, и в то же время она сердилась на себя за то, что когда-то она помогала принцу Задавале, она дала ему в своем доме приют и просила короля встретиться с ним. Теперь она осознала, что сохранила его для того, чтобы он попытался лишить своего отца жизни.

– Не могу больше о нем слышать! – сказала Нелл. В то же время она могла понять горе короля. Он любил этого мальчишку. Тот был его сыном. Он был ему так же дорог, как маленький лорд Бёрфорд.

Луиза выражала свое возмущение Монмутом, но король чувствовал, что она довольна. Глаза Луизы хранили тайну, но король знал, что было время, когда она надеялась, что ее сын, герцог Ричмондский, может стать наследником престола. Луиза была неподдельно напугана тем, как близко он был от смерти, но этот ее страх на самом деле был страхом за безопасность ее собственного положения. Гортензия выразила ужас характерным для нее спокойным образом. Но Гортензия совершенно не заботилась о будущем и даже не задумалась о том, что с ней станется, если умрет ее благодетель.

Карл держал в руках письмо от Джемми.

«Какая польза будет вам, государь, от того, что вы лишите жизни собственного ребенка, который лишь ошибся и рисковал своей жизнью во имя спасения вашей?»

Это заставило Карла улыбнуться. Джемми был уверен, что принял участие в заговоре только лишь для того, чтобы удержать заговорщиков от жестокости. Он никогда не согласился бы убить отца, которому обязан всем.

«А теперь я вам клянусь, что с этого времени я никогда и ничем больше не огорчу вас, но всей своей жизнью постараюсь вам доказать, что раскаиваюсь в содеянном. Я переживаю муки страшнее тех, которые могло бы определить для меня ваше всепрощающее сердце».

Когда он сидел с этим письмом в руке, навестить его пришел герцог Йоркский.

– Джеймс, – сказал Карл, – у меня письмо от Джемми. Лицо Джеймса посуровело.

– О, я понимаю, вам трудно простить его, – продолжал Карл. – Но он совсем мальчишка!.. Его вовлекли в дурное дело сообщники.

– Вот уж, действительно, дурное, коль замышлял убийство!..

– Он не собирался убивать. Он вошел в заговор, чтобы удержать от жестокости других.

– Стало быть, – мрачно проговорил Джеймс, – он не знал, для чего организовал заговор?

– Он испытующе взглянул на Карла.

– Мне не нравится эта враждебность между вами, Джеймс. Я думаю о том времени, когда меня не станет. Ах, брат, если ты будешь продолжать упорствовать в своих религиозных взглядах, думаю, ты пробудешь королем не больше четырех лет, но, возможно, я слишком щедро отмериваю тебе срок. Мир между тобой и Джемми мог бы быть началом лучшего положения дел.

– Вы собираетесь позвать его обратно? – спросил Джеймс, не веря своим ушам. – У вас хватает душевных сил простить его, когда он был вместе с теми, кто покушался на вашу жизнь?!

– Он мой сын, – ответил Карл. – Я не могу поверить, что он конченый человек. Его увлекли. И я не верю, что он собирался убить своего отца.

– А я верю, что он собирался убить своего дядю!

– Нет, Джеймс. Давай жить в мире… мир… мир. Пойди мальчишке навстречу. Если он нижайше просит простить его, если он убедит нас в том, что у него не было намерения убивать…

Джеймс с трудом улыбнулся. Карл все равно настоит на своем. Джеймс его понимал. Он сам был отцом.

Карл обнял сына. Молодого герцога тайно провели во дворец, а Карл приготовил письмо, которое должен был подписать Иаков.

– Отец! – сказал молодой человек со слезами на глазах.

– Полно, Джемми, – прервал его Карл. – Давай забудем прошлое.

– Я бы никогда не позволил им убить вас, – рыдал Джемми.

– Я это знаю. Я этому верю. Вот! Подпиши это, и я позабочусь, чтобы ты был прощен.

Монмут упал на колени и поцеловал руку отца.

– Джемми, – продолжал Карл, – в детстве ты как-то раз пытался ухватить горящее полено. Я вовремя тебя остановил и постарался, чтобы ты понял, что, если ты будешь пытаться трогать огонь, то сильно обожжешься. Ты это понял. То же самое я повторяю и теперь.

– Да, отец… Я благодарю вас от всего сердца!..

– Теперь ты должен меня оставить, – сказал Карл. – Нехорошо, если тебя увидят здесь. Люди не простят тебя так легко, как это сделает отец.

После этого Иаков покинул отца, но, хотя он и постарался быстро уйти от дворца, он все-таки встретил некоторых из своих прежних друзей. Они поняли, где он был и что он сделал, и сказали ему, что он покинул тех, кто его поддерживал и старался возвести на трон, и что, если подписанное им признание станет достоянием гласности, никто из прежних его приверженцев никогда больше не будет для него стараться. Его будут считать другом до первой беды. Подписав письмо, подготовленное для него отцом, он по сути переметнулся к врагам.

Опешивший Иаков вернулся в Уайтхоллский дворец.

Он предстал перед отцом.

– Я должен получить обратно свое признание, – сказал он.

– Почему? – холодно спросил Карл.

– Потому что мне очень повредит, если станет известно, что я его подписал.

– Тебе повредит, если станет известно, что ты не покушался на жизнь своего отца?

– Верните мне его! – настаивал Иаков.

Карл вручил ему документ. Монмут схватил его, но, подняв глаза на отца, он не узнал его – настолько изменилось это некогда родное лицо. Он понял, что Карл стал другим человеком, лишенным иллюзий. Он заставил себя увидеть сына таким, каким он был, – сыном, который мог убить отца, поднявшего его до нынешнего его положения и делавшего ему добро, сыном, готовым убить такого отца из-за короны.

– Убирайся отсюда, – проговорил Карл.

– Отец… – начал заикаться Иаков. – Куда мне идти?

– Вон отсюда… К черту! – ответил Карл.

Он отвернулся, а герцог выбрался из дворца. Свое признание герцог сжимал в руке.

На улицах стояли толпы людей. Разговоры шли вокруг заговорщиков Рай-хауса. Он прислушался. Он взглянул на дворец отца и понял, что отныне для него нет места в Англии.

Той же ночью он отплыл в Голландию.

Карл больше не думал о Иакове. Рай-хаусский заговор отнял у него сына, но дал ему еще большую власть и вместе с властью мир. Он правил так, как, по его мнению, должен править король, имеющий на то священное право. Его брат, герцог Йоркский, был восстановлен в должности первого лорда адмиралтейства и, поскольку Джеймс не соглашался давать присягу в соответствии с обрядами англиканской церкви, Карл просто подписал приказ, что, будучи братом короля, он должен быть избавлен от дачи присяги в соответствии с тест-актом.

После этого настали месяцы счастья. Его личная жизнь текла так же спокойно, как и его государственная деятельность. Все его дети, за исключением единственного, которого он любил больше других, доставляли ему много радости.

Он заботился об их благополучии, радовался их победам, давал советы в случае неприятностей. Он взял на себя ответственность за будущее детей своего брата и выдал Анну замуж за протестанта Георга Датского – это был не очень привлекательный молодой человек, не слишком воспитанный и остроумный, неважно образованный; его в жизни, казалось, больше всего интересовала еда, Карл не сомневался, что Анна будет им довольна. Он был чрезмерно толстым, и Карл дал ему шутливый совет: «Если вы будете со мной гулять, охотиться и уделять внимание моей очаровательной племяннице, то полнота вскоре перестанет вам досаждать».

Совершенно неожиданно повод для небольшой ревности подала Луиза – он не волновался, но признал, что немного ревновал. В Англию прибыл внук Генриха Четвертого и Прекрасной Габриэллы, одной из его любовниц, пользовавшейся самой что ни на есть дурной славой. Это был Филипп де Вандом, великий приор Франции. Было похоже, что Луиза впервые в жизни испытала настоящую страсть, так как, казалось, не замечала опасности, которой подвергала себя. Карл, охладевший к ней, счастливый с Гортензией и Нелл по сути не имел ничего против того, чтобы Луиза поразвлекалась на стороне; в Луизе его больше всего привлекали ее способности разбираться в высокой политике, а не ее женские достоинства, и поэтому он устранился. Но скрытые враги Луизы проявили себя и старались изо всех сил поссорить с ней короля. В конце концов Карл позаботился, чтобы великого приора выслали из Англии.

Больше всего из-за этой истории досталось Луизе. Она жила в страхе, что великий приор, вернувшись во Францию, предаст гласности ее письмо и она испытает на себе если не неудовольствие Карла, то язвительность насмешек своих соотечественников. Однако Людовик, признавая заслуги Луизы в осуществлении своих планов и будучи благодарен за ту, как он считал, прекрасно проделанную для Франции работу, запретил великому приору рассказывать о своей любовной интриге в Англии, и со временем она забылась.

Та зима выдалась самой холодной за многие годы. Темза покрылась таким толстым льдом, что прямо по нему на другой берег смело проезжали кареты. А еще на реке была устроена ярмарка, и толстый Лед выдержал и палатки продавцов, и веселящуюся толпу. По замерзшей реке катались на коньках, на санях и на льду танцевали.

Лондон поднимался и поднимался из руин после большого пожара. Он становился приятным городом. Королевский архитектор Кристофер Рен подолгу советовался с Его Величеством, который лично интересовался строительством большинства зданий.

На континенте шли непрерывные войны. Карл, абсолютный монарх в своем государстве, придерживался нейтралитета. Он установил в стране, насколько смог, свободу вероисповедания.

– Я хочу, чтобы у каждого человека были своя виноградная лоза и своя смаковница, – говорил он. – Дайте мне причитающиеся привилегии, и за определенные субсидии я никогда ничего больше не попрошу, если только мне лично и моей стране так не повезет, что перед нами встанет необходимость войны, но ведь и она может закончиться на море за одно лето.

Поэтому его подданные, танцуя на люду во время зимней ярмарки, благословляли доброго короля Карла; и король в своем дворце, в окружении трех своих главных любовниц, был доволен, ибо на самом деле теперь, когда ему вскоре должно исполниться пятьдесят пять лет и изредка приходится страдать от подагры, он искренне считает, что трех вполне довольно. Его королева Екатерина была доброй женщиной, она была покорной и нежной и теперь не устраивала сцен ревности, которые так портили им жизнь в начале их женитьбы. Она была в него влюблена так же, как и прежде. Бедняжка Екатерина!.. Он сожалел, что жизнь ее не была так счастлива, как она этого заслуживает.

Нелл была теперь счастлива, потому что Карл пожаловал лорду Бёрфорду герцогский титул и мальчик стал герцогом Сент-Альбанским, а она могла важно расхаживать при королевском дворе и по городу, непрерывно говоря о милорде герцоге.

Дорогая Нелл! Она заслуживает свой герцогский титул. Ему бы очень хотелось воздать почести ей лично. И почему бы ему это не сделать? Это другие лишали ее почестей. Она была ему добрым другом – может быть, лучшим из всех…

Да, Нелл должна стать герцогиней; но одного ему не хватало, чтобы чувствовать себя абсолютно довольным. Он часто думал о Джемми, живущем в Голландии. Какая жалость, что он не может видеть вокруг себя всех членов своей прекрасной семьи. Он так гордился ими всеми!.. Он оказывал знаки внимания девочке Молл Дэвис – последнему ребенку, потому что после той болезни у него детей больше не было: она лишила его способности воспроизводить потомство.

Ах, какая жалость, что Джемми не было с ними в их счастливом кругу!..

Бедняга Джемми… Может быть, он заблуждался? Может быть, теперь он стал разумнее?..

Карл пребывал у себя в Уайтхоллском дворце. Было воскресенье, и он чувствовал себя совершенно умиротворенным.

На галерее мальчик пел французские любовные песни. За столом, недалеко от того места, где сидел король с тремя своими любовницами, несколько придворных играли в карты.

По одну сторону от короля сидела Луиза, по другую – Нелл; а совсем рядом находилась прелестная Гортензия. А Карл смотрел на них всех с необыкновенной любовью и думал, что скоро Джемми снова будет дома. Как приятно будет опять увидеть своего мальчика. Он не мог себе позволить обижаться на него вечно.

Он наклонился к Нелл и спросил:

– А как поживает его милость герцог Сент-Альбанский? Лицо у Нелл оживилось, когда она рассказывала о самых последних поступках и словечках своего сына.

– Его милость надеется, что Ваше Величество подарит ему завтра немного своего времени. Он сожалеет, что уже так давно не видел отца.

– Скажи его милости, что мы в его распоряжении, – ответил Карл.

– Герцог пожалует во дворец завтра.

– Нелл, – продолжал Карл, – мне сдается, что его милость заслуживает себе в матери герцогиню.

Нелл широко раскрыла глаза, потом лицо ее сморщилось от смеха. Это был смех, которым она смеялась с наслаждением еще в переулочке Коул-ярд вместе с Розой, – так смеются от счастья, а не просто от удовольствия.

– Герцогиню Гринвичскую, я думаю, – сказал король.

– Вы очень добры ко мне, Карл, – поблагодарила она.

– Нет, – ответил он. – Мне бы хотелось, чтобы свет знал, что я не только люблю, но и высоко ценю тебя.

Это случилось позднее в тот же вечер. Паж короля Брюс – сын лорда Брюса, которого Карл принял в услужение и заявил, что будет держать его в качестве приближенного к своей особе, так как мальчик ему очень нравился, – помог ему раздеться и пошел впереди него со свечой, освещая путь к спальне.

В длинной темной галерее не было никакого ветра, и все же пламя свечи неожиданно погасло.

– Хорошо, что мы знаем дорогу и можем идти в темноте, Брюс, – сказал Карл, кладя руку мальчику на плечо.

Он поболтал с теми немногими приближенными, в чью обязанность входило помочь ему перед сном. Брюс и Генри Киллигрю, которые оставались в спальне короля на ночь, потом рассказывали, что они почти не спали. Огонь горел всю ночь, но множество собачек короля, всегда занимавшие свои места в спальне, на этот раз беспокоились, и часы, отбивавшие каждую четверть часа, почти постоянно звенели. И Брюс, и Киллигрю заметили, что, хотя король спал, он постоянно переворачивался с боку на бок и разговаривал во сне.

Утром все обратили внимание на то, что Карл очень бледен. У него уже несколько дней болела пятка, отчего он сократил свои обычные прогулки в парке; а когда пришел хирург, чтобы сменить повязку на больной пятке, он не говорил с ним в обычной своей живой манере. Он сказал что-то такое, чего никто не расслышал, но было похоже, что он обращается к кому-то, кого не видит никто, кроме него. Один из приближенных наклонился, чтобы застегнуть его подвязку, и спросил:

– Сир, вы плохо себя чувствуете?

Король ему не ответил; он неожиданно поднялся и ушел в свои личные апартаменты.

Брюс, страшно напуганный, попросил Чэффинча пойти за королем и посмотреть, что его беспокоит, так как он был уверен, что король ведет себя необычно странно и даже не отвечает, когда к нему обращаются, что тоже на него не похоже.

Чэффинч вошел в личный кабинет короля и увидел, что король старается найти капли, приготовленные им самим; он считал, что они помогают от многих недугов.

Чэффинч нашел капли и дал их Карлу. Тот выпил капли и сказал, что ему уже лучше. Он оставил личный кабинет и, увидев в спальне своего брадобрея и приготовленный им у окна стул, направился к стулу.

Когда брадобрей начал его брить, Карл повалился со стула, и Брюс подбежал, чтобы подхватить его. Лицо короля исказилось, на губах появилась пена, и он потерял сознание.

Присутствующим придворным удалось донести Карла до его постели, а один из врачей торопливо выпустил из него шестнадцать унций крови. Карл начал извиваться и дергаться, и надо было держать его челюсти, чтобы он не прикусил язык.

Джеймс, герцог Йоркский, на одной ноге которого был ботинок, а на другой – шлепанец, быстро вошел к королю. Вместе с ним пришли придворные.

– Что происходит? – взволнованно спросил Джеймс.

– Его Величество очень болен. Может быть, он при смерти.

– Сделайте так, чтобы новость не вышла за стены дворца, – сказал Джеймс.

Он посмотрел на брата глазами, полными слез.

– О Боже, – воскликнул он. – Карл… Карл… что с вами, мой дорогой брат? – Он повернулся к хирургам. – Сделайте что-нибудь, умоляю вас. Используйте все свое искусство. Необходимо спасти жизнь королю.

Окружающие короля начали за ним ухаживать. Ко всем частям его тела прикладывались горшки с горячими углями и пузырьки с горячей водой. Принесли кровососные банки и снова пускали ему кровь. Они решили испробовать все методы лечения, чтобы найти подходящий. Ставили клизмы, давали рвотные и слабительные средства, на голове, одно за другим, делали прижигания и прогревания.

Наконец Карл все-таки пришел в сознание.

Новости о болезни короля невозможно было не просочиться из дворца. Горожане слушали ее в немом молчании. В нее не хотелось верить. Совсем недавно они видели его гуляющим в парке; обе руки он любезно предложил двум своим любовницам, а за ним по пятам бежали его собачки. Это было всего неделю тому назад. И не было никаких признаков, что конец близок.

Герцог Йоркский взял на себя ответственность и приказал, чтобы новость не попала за границу через порты. Монмут не должен узнать, что происходит дома.

Король слабо улыбнулся всем стоящим вокруг его постели; он пытался говорить, но не смог.

Врачи не отходили от него. Они начали пичкать его другими лекарствами, они давали ему хинин, который раньше хорошо ему помог, они снова ставили ему на голову горячие утюги, они подносили к его носу нашатырный спирт, заставляя его усиленно чихать. Они продолжали свои кровопускания и прогревания в течение всего дня.

В конце дня он впал в сон и, к счастью, пока он спал, окружающие перестали уделять ему внимание.

На следующий день он был весьма слаб, но чувствовал себя лучше. Однако врачи по-прежнему от него не отставали. Он должен выпить бульон с винным камнем, он должен выпить немного светлого пива. Снова применялись клизмы, слабительные, кровопускание, прогревание. Он отдал себя в руки своих мучителей с тем же учтивым самообладанием и терпением, которые он проявлял в течение всей своей жизни.

Не прибавило покоя и то, что весь день в его спальню входили группами люди посмотреть на его страдания. Он лежал неподвижно, превозмогая боль, но стараясь им улыбнуться.

Граждане на улицах плакали и спрашивали друг друга, что будет с ними, когда его не станет. Они помнили недавний террор; они помнили, что предполагаемый наследник престола исповедует католицизм и что за морем герцог Монмут, возможно, только и ждет, чтобы предъявить права на престол.

Их король, этот добросердечный циник, этот терпимо относящийся ко всем и ко всему вольнодумец, стоял, как они сердцем чувствовали, между ними и революцией. Поэтому они и ждали в страхе, что случится, если его у них не станет.

В церквах служили молебны во здравие короля. Возносились молитвы за то, чтобы внезапно нагрянувшая болезнь миновала и чтобы они снова могли увидеть своего короля гуляющим в парке.

К среде ему стало лучше, и тайный совет выпустил по этому случаю бюллетень. Люди на улицах бурно выражали свою радость, они обнимали друг друга, они говорили друг другу, что он такой сильный человек, что его силы хватит на двоих, он поправится и будет продолжать властвовать.

Хотя Карла не покидала сильная боль и врачи не давали ему ни минуты отдыха, ему удавалось выглядеть неунывающим. Но сразу после полудня в четверг стало ясно, что он не поправится.

Однако он пошутил в своем обычном духе:

– Простите, господа, – сказал он, – что я так долго умираю.

Пытались применять новые лекарства; едва ли нашлось хотя бы одно, которым не попробовали его пользовать. Ему давали черемуховую воду, цветы липы и ландыша и карамель из белого сахара. Применялся спирт, полученный из человеческих черепов.

Он попросил позвать жену. Ему ответили, что она приходила прежде, а сейчас так обессилела от горя, что теряет сознание даже лежа в постели.

Она прислала ему послание, умоляя простить ее за все совершенные ею ошибки.

И когда ему об этом сказали, на глаза его навернулись слезы.

– Увы, бедная женщина! – вымолвил он. – Она просит у меня прощения? Это я от всей души прошу ее простить меня. Идите и скажите ей об этом.

Луиза ждала, не входя в его апартаменты. Отношение к ней изменилось; нашлось много таких людей, которые ей напомнили, что, поскольку она не жена короля, ей нечего делать в покоях умирающего. Она наклонилась над ним, когда он был без сознания и не мог ее узнать, и непреодолимый ужас охватил Луизу.

«Что теперь со мной будет?» – спрашивала она себя в отчаянии.

Она богата; она вернется во Францию, в свое герцогство Обиньи. Король Франции не будет больше чествовать ее, утратив необходимость в ее услугах. Он не преминет напомнить ей, что она не выполнила одно важное поручение, ради которого ее послали в Англию. Карлу выплачивались огромные суммы, чтобы он в подходящее время объявил себя католиком. Теперь же он умирает, а этого не сделал. Но он должен это сделать! Луиза должна вернуться во Францию победительницей! И тогда она сможет сказать Людовику: «Я приехала, чтобы сделать это, и, хотя это событие было отложено до того момента, когда он оказался на смертном одре, я все же выполнила то, для чего отправлялась…»

Она подумала о Карле, находящемся в полубессознательном состоянии, в агонии, ставшей еще более мучительной из-за действий врачей. Может быть, сейчас как раз и есть подходящее время – время, когда он не совсем понимает, что делает.

Это должно быть сделано. Только таким образом Луиза может сослужить службу королю, в чью страну она должна вскоре вернуться.

Она послала за Барийоном.

– Господин посол, – сказала она, – я собираюсь открыть секрет, который может стоить мне головы. В глубине души король является католиком. А нет никого, кто бы мог позаботиться о его нужде. Я не могу, не нарушая приличий, войти в его комнату, так как там постоянно находится королева. Отправляйтесь к герцогу Йоркскому и скажите ему об этом. Осталось немного времени, чтобы спасти душу его брата.

Барийон понял. Он восхищенно кивнул ей. В интересах Франции было, чтобы король умер католиком.

По счастливому стечению обстоятельств, когда епископ Кен подошел к постели короля, чтобы позаботиться о причастии перед смертью в соответствии с обрядом англиканской церкви, Карл устало отвернулся. За последние дни он подвергался слишком многим процедурам. Он никогда не был ревностным прихожанином, и не такой он человек, чтобы меняться на смертном одре. Он прожил жизнь, как считал нужным, он не раз заявлял, что настоящими грехами являются злоба и равнодушие, и он по мере сил старался избегать этих грехов. Он говорил, что Бог, в его представлении, не захочет, чтобы дворянин отказывался от удовольствий. Он так и поступал, и не такой он был трус, чтобы в последний момент бежать спасаться.

Герцог Йоркский вошел к нему в спальню. Он опустился у постели на колени и зашептал ему на ухо.

– Ради спасения своей души, Карл, вы должны умереть католиком. Герцогиня Портсмутская сказала мне о вашей тайной вере. Она никогда себе не простит, если вы будете лишены вечного спасения…

При упоминании имени Луизы Карл попытался повернуть тускнеющие глаза на брата, и улыбка тронула его губы. Потом он сказал едва внятно:

– Джеймс… не делай ничего, что может повредить тебе.

– Я сделаю это, – сказал Джеймс, – хотя бы это и стоило мне жизни. Я приведу к вам священника.

В комнату, где лежал умирающий, тайно доставили алтарь, вместе с ним пришел священник, отец Хаддлстон; этот человек помогал спасти Карла после поражения под Вустером, а Карл спас его во время террора против католиков. Несмотря на свое затуманенное лекарствами сознание, Карл его узнал.

– Сир, – сказал Джеймс, – вот человек, которому вы спасли жизнь и который пришел спасти вашу душу.

– Я рад ему, – ответил Карл. Хаддлстон встал на колени перед постелью.

– Желаете ли вы, Ваше Величество, получить последнее причастие по обряду католической церкви?

Затуманившиеся глаза смотрели прямо перед собой. Карл ничего не осознавал, все его существо было поглощено невыносимой болью. Он считал, что рядом с ним находится Луиза. Луиза, задающая вопросы от имени короля, которому она на самом деле служит.

– Всем сердцем, – ответил он устало.

– Желаете ли вы умереть в этом вероисповедании? Карл кивнул. И повторил все, что хотел от него Хаддлстон. Его губы шевелились.

– Милосердия, пресветлый Иисус, милосердия. Соборование было совершено. Карл почти не различал крест, который Хаддлстон держал у него перед глазами. Сознание возвращалось к нему лишь на короткие мгновения, пока он снова не впадал в обморочное состояние от боли и изнеможения, вызванного, кроме всего прочего, и теми пытками, через которые его заставили пройти врачи.

Когда ушел священник, все ждавшие у дверей ринулись в комнату.

Из своего дома на Пелл Мелл Нелл смотрела на улицу. Она видела людей, молча стоящих вокруг. Лондон изменился. Там, на улицах, стало тихо и безрадостно.

Ей не верилось, что она никогда снова его не увидит. Она вспомнила, как увидела Карла в первый раз во время его возвращения из изгнания – высокого, стройного и улыбающегося, самого очаровательного мужчину на свете. Она вспомнила, как видела его в последний раз, когда он взял ее за руку и пообещал сделать герцогиней, чтобы все узнали, как он ее любит и почитает.

А теперь… никогда не увидеть его больше! Она не может представить себе жизнь без него.

Она сидела, не двигаясь, а слезы медленно стекали по ее щекам. Я никогда не буду снова счастлива, думала она.

Вошел ее сын и бросился к ней в объятия. Он рыдал и не мог остановиться. Он все узнал. Да разве такие вещи скроешь от детей?..

Она крепко прижала его к себе, ибо в эти минуты отчаянного горя у нее не было сил взглянуть в лицо, которое было так похоже на лицо его отца.

Она не думала о будущем. Какое теперь значение имеет будущее? Жизнь ее опустела, потому что ее король и ее любовь ушли из этой жизни.

Карл лежал неподвижно, не жалуясь. Он понимал, что умирает и что те, кто собрался у него в покоях, пришли проститься с ним навсегда.

Они преклонили колена, собравшись вокруг его постели, а он благословил их всех по очереди – своих обожаемых детей. Он вглядывался в юные лица, но не находил одного из них, так как забыл, что его старший сын все еще находился в изгнании.

Он подозвал к себе брата.

– Джеймс, – начал он. – Джеймс… я ухожу… Теперь уже скоро. Прости меня, если я не всегда был добр. Это было поневоле. Джеймс… пусть счастье никогда не покидает тебя. Позаботься о Луизе. Позаботься о моих бедных детях. И не дай бедной Нелл умереть с голоду…

После этого он снова откинулся на подушки. Картины из прошлого замелькали перед его глазами. Он подумал, что все тело у него болит от длительной и бешеной езды верхом в Боскобел и Уайтлейдиз. И еще он подумал, что судороги сводят все тело из-за того, что он долго прятался, сидя в неловком положении в дупле дуба, пока «круглоголовые», как их прозвали за их странные головные уборы, искали его внизу.

Но вскоре он совсем ясно понял, что лежит в своей постели и эта знакомая комната вот-вот перестанет принадлежать ему.

– Отодвиньте занавески, – попросил он, – чтобы я еще раз увидел дневной свет.

Занавески отодвинули, и он пристально посмотрел в окно. Он прислушался к звукам пробуждающегося города и снова погрузился в бессознательное состояние.

Он дышал с таким трудом, что его вдохи странным образом смешивались с тиканьем часов. Его собачки начали скулить. Потом, перед самым полднем, он откинул голову на подушки и жизнь оставила его.

Брюс, очень его любивший, сказал, заливаясь слезами:

– Он скончался… мой добрый и милосердный господин, самый хороший из всех государей, которые когда-либо правили в нашем государстве. Он скончался в мире и славе, и да успокоит Господь Бог душу его!