Онлайн чтение книги Хоу-Хоу, или Чудовище Heu-Heu, or the Monster
Глава XII. Заговор

Драмана тщательно заперла сарай и, положив ключ обратно в кошель, повела нас посмотреть на пресловутое Древо Видений. Оно стояло посреди большого, обнесенного стеной участка земли, именуемого садом Хоу-Хоу, хотя там ничего другого не росло. Драмана уверяла, будто дерево оказывает ядовитое действие на всякое соседнее растение.

Пройдя в калитку, ключ от которой также хранился в кошеле у Драманы, мы очутились перед знаменитым деревом, если можно его так назвать — оно скорее было похоже на куст; верхние его ветки находились в каких-нибудь двадцати футах над землей. Однако оно осеняло большое пространство и имело ствол в три фута толщиной. От ствола отходило множество ветвей, концы которых стлались по земле и пускали новые корни, как это наблюдается, если не ошибаюсь, у дикой смоковницы.

То было нечистое исчадие природы. Вместо листьев у него были только темно-зеленые мясистые стручки, как у молочая. Возможно, что это и была какая-нибудь разновидность молочая. Стручки оканчивались ярко-лиловыми цветами, издававшими отвратительный трупный запах. А под цветами — так как, по-видимому, дерево, подобно апельсину, обладало свойством одновременно давать цвет и плодоносить — висели желтые колючие плоды величиной с грушу. Для полноты картины остается только добавить, что ствол был покрыт сморщенной серой корой и что стручковидные листья были наполнены молочной смолой, как у всего семейства молочайных. По словам Драманы, то был единственный экземпляр и другого не существовало ни на острове, ни на берегу. Пытаться же его культивировать считалось великим грехом. Словом, дерево было монополизировано жрецами.

Ханс принялся за работу и нарезал целый веник листьев или стручков, чтобы препроводить его старому карлику — как ни слаба была надежда когда-либо увидеться с ним. То была пренеприятная работа, так как из дерева брызгала белая смола, как скипидар обжигавшая кожу.

На обратном пути Драмана обратила наше внимание на небывало высокий уровень воды в озере. Вода стояла выше полей, отвоеванных некогда у озера и обнесенных стеной, и даже выше входа в пещеру. Но, по ее словам, опасаться было нечего: стена достаточно высока, шлюзы крепки — а в крайнем случае люди могут укрыться на склонах горы.

Дома она распрощалась с нами, сказав, что вернется перед закатом солнца. Я ее попросил непременно исполнить это обещание. Самому мне было теперь безразлично, придет она или нет, так как я уже разузнал от нее все что мог. Но я замышлял катастрофу и потому беспокоился, представится ли ей возможность спастись. Все-таки она оказалась нам верным другом, ненавидела Дэчу и Хоу-Хоу и любила свою сестру Сабилу.

Ханс проводил ее до порога и с неуклюжим усердием помог ей надеть дождевой плащ, который она было скинула и несла на руке. И правда — прекратившийся было дождь опять полил как из ведра.

Оставшись наедине, мы с Хансом подкрепились едой и открыли совет.

— Что же нам предпринять, Ханс? — спросил я.

— А вот что, баас: перед полночью мы спрячемся на берегу близ ступенек, что у скалы Приношений, потом, когда придет лодка и высадит госпожу Сабилу, и ее привяжут к столбу, мы доберемся до лодки вплавь, влезем в нее и поедем обратно в город вэллосов.

— Но это, Ханс, не спасет госпожу Сабилу.

— Не спасет, баас. Но я и не ломал голову над участью госпожи Сабилы, которая будет наслаждаться счастьем с Хоу-Хоу. Это спасет нас, баас, хотя, может быть, нам придется оставить Хоу-Хоу кое-что из наших вещей. Если Иссикор и прочие хотят спасти госпожу Сабилу, то пусть не будут трусами и перестанут бояться каменного истукана и горсточки жрецов и пусть стараются сами за себя.

— Слушай, Ханс, мы пришли сюда, чтобы раздобыть пучок вонючих листьев для Зикали и чтобы спасти госпожу Сабилу. Первая задача исполнена, остается вторая. Я спасу несчастную или погибну в попытке это сделать.

— Да, баас, я так и думал, что баас это скажет. Все мы сумасшедшие, каждый на свой лад. Как может человек вырвать из своего сердца дурь, которую его мать заложила туда до его рождения? А потому, раз баас спятил с ума или влюбился в госпожу Сабилу за то, что она такая красивенькая, мы так или иначе должны изобрести другой план и постараться, чтобы нас не укокошили при его проведении в жизнь.

— Какой же план? — спросил я, пропуская мимо ушей наглую насмешку.

— Не знаю, баас, — сказал он, глядя в потолок. — Будь у меня глоток джина, я бы что-нибудь придумал; а то у меня от этой сырости туман в голове и желудок налит водой. Однако баас, кажется, говорил, что если сломать каменные ворота, то озеро затопит всю местность вместе с пещерой Хоу-Хоу, где соберутся на поклонение все жрецы со всеми своими женами?

— Да, Ханс, и очень быстро: стоит только воде вырваться, как она снесет стены шлюзов и хлынет мощным потомком, тем более, что опять полило.

— Тогда, баас, мы должны опустить камень, а так как сами мы не в силах это сделать, то нам поможет вот кто, — и он вытащил из мешка два фунта пороха в прочно запаянных жестяных банках, как их выпустил английский фабрикант. — Раз меня зовут Господином Огня, то жрецы Хоу-Хоу найдут это вполне естественным, — прибавил он, осклабившись.

— Так, Ханс, — подтвердил я.

— Только, баас, нам нужен фитиль.

Я посмотрел вокруг. В комнате стояли глиняные лампадки, а около них лежал моток фитилей местного изготовления.

— Как раз то, что нам надо! — сказал я. Мы взяли его, просмолили смесью туземного масла с ружейным порохом, выбитым мною из патрона, и через полчаса у нас был великолепный фитиль. Испытав его, я убедился, что он прогорит пять минут, пока огонь не достигнет пороха. Это было все, что мы могли сделать в тот момент.

— А теперь, баас, — сказал Ханс, когда мы кончили свои приготовления и положили фитиль сушиться, — допустим, что все пойдет гладко, ворота упадут и вода зальет пещеру — но как же мы сами уберемся с острова? Если мы потопим жрецов Хоу-Хоу (впрочем, я думаю, что мы их не потопим, потому что они полезут на гору, как кролики), мы тем самым потопим и себя, и придется нам отправиться с ними вместе к Месту Очага, о котором так любил говорить ваш преподобный отец. Потопить жрецов Хоу-Хоу, конечно, хорошее дело, но и госпоже Сабиле придется не слаще, если мы ее оставим привязанной к столбу.

— Мы ее не оставим там, Ханс. То есть, если все пойдет, как я надеюсь, мы оставим кое-кого другого.

У Ханса просветлело лицо.

— О баас, теперь понимаю! Вы думаете привязать к столбу госпожу Драману, которая старше госпожи Сабилы и не так хороша собой! Вот почему вы ей велели оставаться при нас весь вечер! Прекрасный план! И он вас избавит от возни впоследствии. Только, баас, придется слегка прихлопнуть ее по башке, чтобы она не подняла шуму и не выдала бы нас в своем себялюбии.

— Ханс, ты просто скотина! — воскликнул я в негодовании.

— Да, баас, конечно, я скотина, которая заботится о вас и о себе прежде, чем о других. Но тогда кого же оставит баас? Ведь не думает же он привязать к столбу меня в одеянии Невесты? — прибавил он в неподдельной тревоге.

— Ханс, ты скотина и дурак, потому что, несмотря на всю твою тупость, как же я обойдусь без тебя? Я привяжу к столбу мертвую женщину, что лежит в шлюзном сарае.

Ханс посмотрел на меня с явным восхищением и сказал:

— Баас становится совсем умным! Наконец баас придумал нечто, чего я не придумал первый. Это хороший план, если только нам удастся провести его незамеченными и если госпожа Сабила не станет на радостях одновременно плакать и смеяться, как дура. Но, допуская, что все удастся, как же мы четверо проберемся в лодку, баас — если только эти трусливые вэллосы станут так долго ждать?

— А вот как, Ханс: если Драмана говорит правду, то лодка, привезя Невесту, дожидается рассвета, отплыв на небольшое расстояние. Ты доберешься до нее вплавь, держа револьвер над головой; все остальное оставишь. Потом ты войдешь в лодку, назвавшись вэллосам и Иссикору — или кто там будет еще. Затем, когда все затихнет, я с госпожой Драманой притащу к столбу мертвую женщину и мы привяжем ее вместо Сабилы. Тогда ты пригонишь лодку к малой пристани, что мы видели близ шлюзов, помнишь?

— Да, баас.

— Как только ты подъедешь, я подожгу фитиль, и мы побежим к лодке. Надеюсь, жрецы со своими женами не услышат взрыва; а когда они выйдут из пещеры и увидят, что их затопило, им будет не до преследования (лодки у них где-нибудь да спрятаны, хоть Драмана и не знает, где). Теперь понял?

— Да, баас. Как я уже сказал, баас стал вдруг очень умным. Но баас упустил из виду один пустяк: допустим, что я благополучно доберусь до лодки. Как я заставлю этих трусов грести за вами к пристани? А вдруг они побоятся, баас, и заявят, что это против обычая или что там их схватит Хоу-Хоу, или еще что-нибудь в том же духе?

— Ты их попросишь добром, Ханс, а если они не послушаются, тогда ты предоставишь слово своему «кольту». Но надеюсь, в этом не возникнет необходимости: Иссикор сам захочет отнять Сабилу у Хоу-Хоу. А теперь все улажено, и я ложусь спать. Советую тебе сделать то же. Нам предстоит бессонная ночь. Только сперва возьми вон ту циновку и накрой ею вонючий веник проклятого Зикали — чтоб ему пусто было! Послать людей на такое дельце!

— Все уладится! — с внутренней иронией проговорил я про себя, лежа в постели. Успех нашего отчаянного предприятия зависел от цепи гипотез, такой длинной, как отсюда до Кейптауна. Невольно вспоминалась старая поговорка:

Если бы да кабы,

Да росли во рту бобы,

То был бы то не рот,

А целый огород.

Если лодка приедет; если она станет дожидаться поблизости; если Хансу удастся незаметно к ней подплыть; если его пустят в лодку; если он уговорит суеверных вэллосов подъехать к пристани и забрать нас; если не откроется наша проделка с порохом; если порох благополучно взорвется и разрушит шлюз; если мы сможем отвязать Сабилу от столба; если она не устроит истерики; если негодяи-жрецы не перережут нам глотки во время всех этих операций; и двадцать прочих «если» — тогда, может быть, «все уладится». Однако, положившись, по обыкновению, на судьбу, я помолился и решил, что пора уснуть — я, к счастью, могу спать в любое время и при любых обстоятельствах. Без этого таланта я бы давно помер.

Меня разбудил приход Драманы. Было уже совсем темно. Я взглянул на часы, оказалось — одиннадцатый час.

— Что же ты не разбудил меня раньше? — сказал я Хансу.

— А что пользы было будить вас, баас? Скучно мотаться без дела, когда нечем промочить горло.

Так он оправдывался, а на самом деле просто крепко спал, как и я. Однако я был рад, что избавился от нескольких часов томительного ожидания.

Теперь я решился рассказать Драмане все. В этой женщине было нечто такое, что внушало к ней доверие.

Она выслушала и пристально глядела на меня, пораженная смелостью моего замысла.

— Все это, может быть, кончится благополучно, — сказала она наконец, — но следует опасаться колдовства жрецов, которое открывает им то, чего глаза не видят.

— Я тоже колдун, — возразил ваш покорный слуга.

— И еще одно обстоятельство, — продолжала она. — Мы не можем пройти к каменным воротам, которые вы хотите разрушить. Согласно приказанию, я вернула Дэче кошель с ключами. Жрецы еще раз ходили в сарай удостовериться, что ворота прочно закреплены. Дверь крепко заперта, вам ее не открыть.

Я был ошеломлен. Про ключ я и не подумал. И вдруг я услышал сдавленное идиотское хихиканье Ханса.

— Что смеешься, осел? — закричал я. — Разве время смеяться, когда все наши планы проваливаются?

— Нет, баас, то есть — да, баас. Видите ли, баас, я предугадал, что может случиться что-нибудь в этом роде, и на всякий случай вынул ключ из мешка госпожи Драманы и подменил его камнем того же веса. Вот он, — и Ханс извлек из кармана увесистый архаический ключ.

— Ты поступил мудро. Но ты сказала, Драмана, что жрецы еще раз заходили в сарай. Как же они вошли без ключа? — спросил я.

— Господин, имеется два ключа. Один хранится у того, кто носит титул Стражника Ворот. Согласно присяге, он весь день носит его у пояса и спит с ним ночью. А мне дал свой ключ верховный жрец, у которого имеются все ключи, чтобы он мог прийти с дозором куда и когда захочет. Но он это редко делает.

— Прекрасно. У тебя есть какие-нибудь новости, Драмана?

— Да, господин. На Совете постановили принести в жертву Хоу-Хоу тебя и твоего спутника. Это подачка Волосатому Народу — они узнали, кто убил их соплеменницу, и заявили, что если вас оставят в живых, то они не пойдут на войну с вэллосами. Вероятно, и меня принесут в жертву вместе с вами.

— Вот как? — промолвил я, подумав про себя, что теперь могу с чистой совестью топить всю эту сволочь и угостить предусмотрительных любителей приносить жертвы хорошей дозой их собственного лекарства. С этого момента я стал безжалостен, как сам Ханс.

Теперь стало ясно, почему с нами обходились с такой учтивостью и разрешали осматривать все, что нас заинтересует. Это делалось, чтобы усыпить в нас подозрения.

Мы принялись за ужин, за которым Драмана обмолвилась случайно, что было постановлено украсть у нас оружие, «изрыгающее огонь», чтобы вернее нас схватить. Надо было действовать безотлагательно.

Я ел сколько влезет, исходя из того, что еда придает силу; тоже делал и Ханс. Драмана принесла нам туземной наливки, и я не отказался от выпивки, считая, что умеренная доза алкоголя будет нам обоим на пользу, в особенности же Хансу, которому предстояла холодная ванна.

Поужинав, мы упаковали как можно удобнее наш небольшой багаж. Половину я дал нести Драмане. Ханс же нес только револьвер и вязанку вонючих веток, которая при плавании должна была служить ему поддержкой и прикрытием.

Было около одиннадцати часов, когда мы двинулись в путь, накинув на головы антилопьи шкуры с наших постелей, чтобы по возможности походить на этих животных.