Онлайн чтение книги Дело врача Hilda Wade, a Woman with Tenacity of Purpose
Глава II. История о джентльмене, который никуда не годился

Примерно в то же время я как-то отправился навестить свою тетушку, леди Теппинг. Чтобы меня не обвиняли в пошлом желании похвалиться перед вами знатной родней, спешу отвести подозрения: моя бедная дорогая старая тетушка является обыкновеннейшим экземпляром офицерской вдовы. Ее муж, сэр Малкольм, раздражительный старый джентльмен из числа тех, кого называют «вояки старинного закала», был пожалован рыцарским званием в Бирме или где-то в тех же краях, за успешный поход против голых туземцев, именуемый в истории «действия на Шанском пограничье[13]Т. е. в округе Шан: на границе современной Бирмы, Лаоса и Китая. Очень беспокойный регион, где вооруженные столкновения до сих пор происходят не реже, чем в XIX в.». Когда дядюшка поседел на службе Королеве и Отечеству, помимо весьма приличной пенсии он заодно приобрел также основательную подагру, каковая и отправила его на вечный отдых на кладбище Кенсел Грин[14]Если говорить о престижности мест «последнего отдыха» в викторианскую эпоху, то Кенсел Грин — второе по значению из лондонских кладбищ.. Он оставил жене дочь и претензию на титул — единственное темное пятно на репутации нашей семьи, до того безупречной.

Моя кузина Дафне — очень красивая девушка, с такими спокойными, уравновешенными манерами, которые с возрастом часто развиваются в подлинное достоинство и придают характеру глубину. Дуракам она не нравится; они порицают ее за «тяжелый нрав». Но она прекрасно обходится без дураков. У нее стройная и крепкая фигура, прямая осанка, широкий лоб, твердый подбородок, черты лица крупные и четкие, и все же отличаются нежностью очертаний и выразительностью. Юные кавалеры редко увлекаются ею: у Дафне нет столь желанной для них пустоты. Но ей не занимать ума, спокойствия, женственной деликатности. Право, не будь она моей кузиной, я, пожалуй, и сам мог бы влюбиться в нее.

Когда в тот день я добрался до Глостер-Террас[15]Улица в одном из наиболее респектабельных районов Лондона, недалеко от Паддингтонского вокзала., то обнаружил там Хильду Уайд, пришедшую раньше. Она, как выяснилось, была звана тетушкой к завтраку. У нее «случился» выходной в клинике Св. Натаниэля, и она решила провести его в обществе Дафне Теппинг. Познакомил их я, незадолго до того, и они с кузиной немедленно подружились. У них были сходные темпераменты. Дафне восхищалась глубиной суждений и самообладанием Хильды, а Хильде нравилась доброжелательная серьезность и сдержанность Дафне, полное отсутствие у нее поверхностных увлечений. Моя кузина не относилась к классу хихикающих барышень, но не подражала и роковым женщинам Ибсена[16]Генрик Ибсен (1828–1906) — знаменитый норвежский драматург, основатель новой европейской драмы, для которой характерна яркая выраженность «слияния плотских и духовных страстей»..

Когда я вошел, в гостиной находился еще один посетитель — высокий и несколько нескладный молодой человек, с длинным и унылым лицом, нечто вроде Дон-Кихота на ранней стадии развития. Я внимательно рассмотрел его. Внешность незнакомца поразила меня своеобразным сочетанием мрачного и смешного; впоследствии это впечатление подтвердилось — он оказался одним из тех редких людей, которые способны с большим успехом исполнить в компании комическую песенку, сохраняя кислую физиономию пуританского проповедника. Глаза у гостя были слегка запавшие, пальцы длинные и нервные; но я определил его как доброго малого, хотя и импульсивного до нелепости. Я не сомневался, что вижу перед собой педантичного джентльмена; его лицо и манеры быстро начинали нравиться.

Завидев меня, Дафне встала и легким взмахом руки пригласила незнакомца подойти ко мне. В этом жесте мне почудилась и повелительность, и некоторая доля собственничества, скорее всего, неосознанного.

— Доброе утро, Хьюберт, — сказала она, взяв меня за руку, но обращаясь к незнакомцу. — Насколько я помню, вы еще не встречались с мистером Сесилом Холсуорси?

— Вы упоминали при мне его имя, — ответил я, окинув его беглым взглядом, и добавил мысленно: «Этот тебе и приблизительно не подходит!»

Хильда встретилась со мной глазами и уловила мою мысль. Ее ответ, переданный мне также языком взгляда, был неожиданным: «Я с вами не согласна!»

Тем временем Дафне пристально следила за мной. Я видел, что ей не терпится выяснить, какое впечатление произвел на меня ее друг мистер Холсуорси. Раньше мне не случалось замечать, чтобы она явно выказывала кому-то предпочтение; но теперь одно то, как нетерпеливо переводила она взгляд с гостя на меня, а потом с меня на Хильду, явственно показывало, что этот неуклюжий господин занимает важное место в ее жизни.

Мы расселись по диванам, все четверо, и завели общий разговор. При близком знакомстве юноша печального образа произвел на меня гораздо более благоприятное впечатление. Он говорил умно. Выяснилось, что его отец — высокопоставленный государственный служащий в Канаде, а сам он закончил Оксфордский университет. Насколько я мог понять, у отца имелось приличное состояние, но годовой доход сына, барристера без практики, пока равнялся нулю, и он колебался, не зная, что выбрать: принять предложенный ему пост секретаря в колонии или продолжать безуспешную карьеру во Внутреннем Темпле[17]Одна из Лондонских корпораций барристеров, т. е. адвокатов довольно высокого ранга, имеющих право выступать во всех судебных процессах и давать заключения по наиболее сложным юридическим вопросам., чисто ради престижа.

— Вот что бы вы посоветовали мне, мисс Теппинг? — вопросил он, когда этот предмет был всесторонне обсужден.

— Решение непростое, — ответила Дафне, зарумянившись. — То есть очень непросто решить, как будет лучше для вас , конечно. Потому что все ваши английские друзья захотят, чтобы вы оставались в Англии подольше!

— Вы действительно так думаете? — вырвалось у застенчивого юноши, явно обрадованного. — Как вы добры! Знаете, если, по-вашему , мне следует остаться в Англии, то я уже почти решил… Я сегодня же отправлю телеграмму и откажусь от назначения.

Дафне раскраснелась еще больше.

— О, что вы, зачем же так! — воскликнула она чуть ли не с испугом. — Я очень огорчусь, если какое-то мое случайно оброненное слово заставит вас отказаться от такой выгодной должности!

— Нет-нет, — живо отозвался молодой человек, — малейшее ваше желание… — Тут он осекся и поспешно добавил совсем другим тоном: — Весьма весомо для всех, кто с вами знаком.

Дафне неожиданно вскочила.

— Послушай, Хильда, — сказала она, не без дрожи в голосе, покусывая нижнюю губу, — мне нужно сходить на Вестборн Гров[18]Улица в Вестминстере, одном из наиболее респектабельных округов Лондона., купить перчатки к сегодняшнему вечеру и букетик для прически. Ты не рассердишься, если я исчезну на полчасика?

Холсуорси немедленно поднялся тоже.

— Могу ли я сопровождать вас? — спросил он с надеждой.

— О, если хотите, пожалуйста. Как это мило с вашей стороны! — ответила Дафне, зардевшись как роза. — Хьюберт, а ты пойдешь? А ты, Хильда?

Это было одно из тех приглашений, которые рассчитаны на отказ. И без предостерегающего взгляда Хильды я понял, что наше общество будет излишним. Эту парочку, несомненно, следовало оставить наедине.

— Все равно толку не будет, доктор Камберледж! — прокомментировала Хильда, когда они ушли. — Он не сделает предложения, хотя его и поощряют всеми возможными способами. Не знаю, в чем причина; наблюдаю за ними уже несколько месяцев, но почему-то дело с места не сдвигается.

— Думаете, он в нее влюблен?

— Влюблен! И вы еще спрашиваете? Куда смотрели ваши глаза? Он влюблен без памяти — и это очень хорошая любовь, поверьте. Он искреннейше восхищается, и уважает, и ценит все прекрасные и очаровательные качества Дафне.

— Почему же тогда, по-вашему, он медлит?

— У меня есть лишь одно смутное предположение: Сесила удерживает какая-то прежняя привязанность.

— Если так, зачем же он увивается вокруг Дафне?

— Затем, что не в силах удержаться. Славный, благородный духом человек. Он боготворит вашу кузину; но, вероятнее всего, еще до знакомства с нею он ухитрился по глупости завязать какие-то отношения, а теперь чрезмерная щепетильность мешает ему их разорвать. При этом совершенства Дафне так его пленили, что держаться от нее в стороне он уже не может. Вполне обычный конфликт между долгом и любовью!

— Хорошо ли он обеспечен? Может ли он себе позволить жениться на Дафне?

— О, его отец весьма богат, денег у него полно. Говорят, в Канаде его считают миллионером. Тем более вероятно, что какая-нибудь недостойная молодая особа пожелала привязать его к себе. Именно романтичные, впечатлительные и застенчивые подростки часто попадаются на крючок таких женщин.

Обдумывая услышанное, я забарабанил пальцами по столу. Хильда добавила:

— Почему бы вам не познакомиться с ним поближе и узнать, в чем же причина на самом деле?

— Да я и так уже знаю, вашего пояснения достаточно. Это ясно как день. А ведь и Дафне им сильно увлечена… Как жаль ее! Пожалуй, я последую вашему совету и попробую поговорить с ним.

— Сделайте это, пожалуйста! Я уверена, что угадала. Он неосмотрительно дал обещание какой-то девушке, к которой не питает никаких глубоких чувств, а теперь, как истинный джентльмен, не позволяет себе нарушить слово, хотя любит Дафне, и на этот раз уже по-настоящему.

В этот момент открылась дверь, в комнату вплыла моя тетушка. Поправив на плечах черную кружевную накидку, она осмотрелась и поинтересовалась:

— А где, собственно, Дафне?

— Она только что ушла, чтобы купить на Вестборн Гров перчатки и цветок к сегодняшнему балу, — ответила Хильда и прибавила многозначительно: — С нею пошел мистер Холсуорси.

— Что? Этот юноша снова побывал здесь?

— Да, леди Теппинг. Он пришел с визитом к Дафне.

Тетушка повернулась ко мне с самым скорбным видом. Ей свойственна такая черта (впрочем, по моим наблюдениям, не ей одной): если она сердита, скажем, на Джонса, а Джонс в данный момент отсутствует, она заговаривает о нем тоном оскорбленной жертвы с Брауном или Смитом, в общем, с любым ни в чем не повинным человеком, кто окажется под рукой. Вот и теперь она обрушилась на меня, словно я и был виновником ее негодования:

— Но это же никуда не годится, Хьюберт! Мерзко и непристойно! Честное слово, я никак не возьму в толк, что замыслил этот молодчик! День за днем он является сюда, волочится за Дафне, просиживает допоздна и никак не дает понять, есть у него серьезные намерения или нет. Когда я была молода, такое поведение сочли бы непорядочным!

Я только кивал, подтверждая, что слушаю внимательно, и широко улыбался. Тетушка разгорячилась:

— Ну, что ты молчишь? Я требую ответа! Неужели ты думаешь, что подобные выходки относительно такой девушки, как Дафне, можно как-то оправдать?

— Дорогая тетушка, — ответил я, — вы меня с кем-то путаете. Я не мистер Холсуорси и не отвечаю за его поступки. Я увидел его только что в вашем доме впервые.

— Вот и видно, Хьюберт, как часто ты наведываешься к родным! — вознегодовала тетушка, переключив внимание на меня. — Этот субъект не оставлял нас в покое ни одного дня за последние полтора месяца, да-да, я подсчитала точно!

— Виноват, тетушка Фанни, увы. Но вы не должны забывать, что моя профессия…

— О да. Прекрасная отговорка! На профессию все можно списать, не так ли, Хьюберт?! А я вот знаю , что ты был у Торнтонов в прошлую субботу — прочла в газете, в «Морнинг Пост», представь себе! «Среди гостей были сэр Эдвард и леди Берне, профессор Себастьян, доктор Хьюберт Камберледж» и так далее, и тому подобное. Думаешь, такое можно скрыть? Ошибаешься! Я всегда все узнаю!

— Да я ничего и не скрываю! Дражайшая тетушка, вы забываете, что я за этот период дважды танцевал с Дафне!

— Дафне! Да, Дафне. Вы все увиваетесь вокруг нее, — воскликнула тетушка, снова меняя предмет разговора. — Но где же уважение к старшим? Мне никто не уделит и капли внимания. Впрочем, я хотела сказать о другом. Главное то, что ты — единственный мужчина в нашей семье. По отношению к Дафне ты должен вести себя как брат. Так почему бы тебе не прижать этого субъекта, Холсуорси, и заставить его определиться со своими намерениями?

— Боже милостивый! — не утерпел я. — О лучшая из тетушек, как ни прискорбно, добродетельная королева Анна[19]Первая королева объединенной Великобритании (царствовала в 1702–1714 гг.). С эпохой «добродетельной королевы Анны» связаны несколько утрированные представления о торжестве подлинно британских обычаев. давно уже почила в бозе, и ее времена прошли. Современных молодых людей бесполезно выспрашивать об их намерениях. Они лишь посоветуют вам почитать пьесы скандинавских драматургов.

Тетушка на минуту потеряла дар речи, но все-таки сумела выдавить:

— Ну, знаешь ли, это чудовищно… И ты сам… — Тут запас подходящих к случаю слов исчерпался, и леди Теппинг замолчала уже надолго.

Тем не менее, когда Дафне и молодой Холсуорси возвратились, я постарался уделить ему как можно больше внимания и распрощался с кузиной одновременно с ним.

Выйдя на улицу, я спросил:

— Куда вы теперь направитесь?

— Домой. Я снимаю квартиру в квартале Темпль.

— О! А я должен вернуться в клинику Св. Натаниэля. Нам отчасти по пути. Если не возражаете, пойдем вместе?

— Буду рад!

Некоторое время мы молча шагали бок о бок. Затем, судя по мрачному выражению молодого человека, его поразила некая важная мысль.

— Знаете, а ваша кузина — очаровательная девушка! — вдруг заявил он.

— Похоже, вы сами пришли к этому выводу, — ответил я, улыбнувшись.

Он слегка порозовел, и его лицо стало еще более лошадиным, чем обычно.

— Конечно, я восхищаюсь ею. А кто мог бы не восхищаться? Она чрезвычайно красива!

— Я бы красивой ее не назвал, — возразил я с дозволенной родственнику критичностью. — Хорошенькая, вот, на мой взгляд, верное слово. И несомненно, приятна в общении и привлекательна.

Холсуорси смерил меня коротким и явно неодобрительным взглядом, выражавшим крайне низкое мнение о моем вкусе и проницательности. Потом произнес сочувственно:

— Да что уж там, ведь вы ей приходитесь кузеном… Это большая разница.

— Поверьте, я отлично сознаю все сильные стороны Дафне, — ответил я, снова улыбнувшись, поскольку понял, что его болезнь зашла уже далеко. — Она и хороша собою, и умна.

— Умна! — откликнулся он. — Ее ум чрезвычайно глубок! Удивительный, несравненный интеллект. Ей нет равных!

— Как и шелковым платьям ее матери, — пробормотал я еле слышно.

Он пропустил мимо ушей мое легкомысленное замечание, продолжая петь дифирамбы моей кузине:

— Такая глубина! Такое проникновение в суть вещей! И притом сколько сочувствия к людям! Даже к случайному знакомому, вроде меня, она так добра, так внимательна!

— А разве вы случайный знакомый? — поинтересовался я не без лукавства. (Тетушка Фанни наверняка была бы шокирована моими словами; но в наше время именно таким образом спрашивают молодых людей об их намерениях.)

Он замер на месте, осекся и проговорил, чуть ли не заикаясь:

— Уверяю вас, совершенно случайный… Я никогда не позволю себе думать, что… Я полагаю, что не имел чести понравиться… Что мисс Теппинг как-то отличает меня.

— Некоторые люди бывают излишне скромными и непритязательными, — ответил я. — Иногда это доводит их до ненамеренной жестокости.

— Да что вы говорите? — всполошился он, мгновенно бледнея. — Если я допустил такое, то не прощу себе! Доктор Камберледж, вы ее кузен. Считаете ли вы, что я вел себя именно таким образом… Что заставил мисс Теппинг предположить, будто испытываю к ней некоторую привязанность?

Я уже откровенно рассмеялся и коснулся рукой его плеча.

— Дорогой мой, позвольте мне высказаться прямо и откровенно. Даже слепая летучая мышь способна увидеть, что вы по уши влюблены!

Губы Холсуорси дернулись.

— Это очень серьезно! — угрюмо произнес он. — Очень серьезно…

— Не сомневаюсь. — Я кивнул, как можно старательнее воспроизводя отеческие интонации и избегая смотреть на него.

Он снова остановился.

— Послушайте, — решился он наконец, — если вы сейчас не слишком заняты… Нет? Вы не спешите? Тогда пойдемте ко мне, прошу вас. Там… я смогу исповедаться.

— Охотно, — сразу согласился я. — Как специалист-медик могу вас уверить, что при диагнозе «молодость и глупость» даже небольшая доза исповеди приносит немедленное облегчение!

Остаток пути до его квартиры мы провели в беседе о неисчислимых достоинствах Дафне. Точнее, я помалкивал, а влюбленный исчерпал все предоставляемые словарем хвалебные прилагательные. К моменту, когда мы достигли его двери, он сделал все от него зависящее, чтобы я усвоил важнейший факт: всем ангельским чинам, сколько их ни есть, не угнаться за моей прелестной кузиной по части совершенств и добродетелей. Я, правда, не вполне проникся сей истиной, но отнюдь не по вине проповедника. Будь его воля, Вера, Надежда и Милосердие по справедливости должны были бы уйти в отставку, уступив свои места мисс Дафне Теппинг.

Его комнаты были уютны и отлично обставлены — роскошное жилище богатого молодого холостяка, у которого есть не только деньги, но и вкус. Мы уселись в кресла, хозяин предложил мне хорошую сигару. По мере накопления практического опыта я давно уже заметил, что отборная сигара помогает человеку по-философски взглянуть на обсуждаемую проблему; поэтому я сигару взял и закурил. Устроившись напротив меня, Холсуорси указал на фотографию в рамке, стоящую посередине каминной полки.

— Я помолвлен с этой леди, — сказал он лаконично.

— Так я и предполагал, — ответил я, разжигая сигару.

Он вздрогнул и удивленно уставился на меня.

— Как вы могли догадаться?

Я улыбнулся как человек, умудренный годами (будучи лет на восемь его старше, я имел для этого основания).

— Дорогой друг, что еще могло помешать вам предложить свою руку и сердце Дафне, если учесть, насколько сильно вы любите ее?

— Многое, — ответил он. — Например, чувство моего собственного полнейшего ничтожества.

— Даже если такое ничтожество действительно имеет место, — заметил я, попыхивая сигарой, — эту преграду большинство из нас легко преодолевает, когда наше восхищение некоей дамой доходит до предела. Итак, ваше препятствие заключается вот в этом ? — Я взял портрет с полки и внимательно рассмотрел его.

— К сожалению, это так, да. Что вы думаете об этой Девушке?

— Симпатичная малютка, — высказал я первый итог моего осмотра. Лицо неизвестной казалось невинным и милым, по-девичьи искренним — этого я отрицать не мог.

— Вот-вот, — Холсуорси резко наклонился ко мне. — Довольно милая малютка! Ее совершенно не в чем упрекнуть. Но Дафне… я хотел сказать, мисс Теппинг…

Он смешался и умолк, как будто боясь осквернить священный предмет. Я продолжил исследовать фотографию. На ней была изображена девушка из порядочной семьи, лет двадцати или чуть больше, с невыразительными мелкими чертами, слабым подбородком, но у нее были мягкие, готовые вот-вот улыбнуться губы и обильные, пышные золотые волосы, которые прежде всего бросались в глаза.

— Она из театральной среды? — поинтересовался я, взглянув наконец на Холсуорси.

— Н-не совсем, — неопределенно отозвался он.

Я вытянул губы трубочкой, выпустил колечко дыма и продолжил допрос наугад:

— Мюзик-холл?

Он кивнул, но поспешил уточнить с горячностью, за которой крылось желание проявить справедливость к невесте, как бы сильно ни привлекала его Дафне:

— Девушка не становится менее порядочной только оттого, что она поет на сцене мюзик-холла!

— Разумеется, — согласился я. — Леди есть леди. Никакое занятие само по себе не может лишить ее этого звания… Но сцена мюзик-холла, согласитесь, редко способствует соблюдению добродетели.

— Так что же, вы разделяете предрассудки толпы?

— Помимо всяких предрассудков мир мюзик-холлов таков, что девушку, имеющую к нему отношение, трудно представить вместилищем всех добродетелей без достаточно веских доказательств.

— Я уверен, что она хорошая девушка, — с заминкой ответил Холсуорси.

— Тогда почему вы хотите бросить ее?

— Я не хочу. В этом-то все и дело. Напротив, я намерен сдержать свое слово и жениться.

—  Только для того, чтобы сдержать свое слово? — удивился я.

— Именно, — кивнул он. — Это вопрос чести.

— Слабое основание для брака. Учтите, что я вовсе не намерен как-то повлиять на вас, хоть и прихожусь Дафне братом. Мне хочется только вникнуть в суть ситуации. Я даже не знаю, что думает о вас Дафне. Но вы обещали мне исповедь. Наберитесь же мужества и исполняйте!

Холсуорси не стал медлить.

— Понимаете, я был уверен, что люблю эту девушку, — начал он. — А потом встретил мисс Теппинг…

— Конечно, после этого все переменилось, — поддакнул я.

— И я не могу себе позволить разбить ее сердце!

Надо полагать, в данном случае он имел в виду не Дафне, а барышню из мюзик-холла.

— Боже упаси! — вскричал я. — Это было бы смертным грехом. Все, что угодно, только не это! — Здесь я перешел на деловой тон. — Отец ваш согласен?

— Мой отец? А как вы думаете? Он-то ожидает, что я найду себе жену в знатной английской семье!

— Ах, вот оно что… Хм-м-м, — протянул я и, направив на него кончик своей сигары, велел: — Продолжайте! Не скрывайте ничего!

Он откинулся на спинку кресла и поведал мне всю историю. Хорошенькая девушка; золотые локоны. Их познакомил некий друг. Сисси — милое, простодушное существо, чей ум и душа куда возвышеннее, чем та непрочная сцена, выйти на которую ее заставила лишь бедность: отец умер, мать в стесненных обстоятельствах….

— И вот, чтобы свести концы с концами, бедняжка Сисси решилась…

— Именно так, — пробормотал я, стряхивая пепел с сигары. — Распространенный случай самопожертвования. Вполне нормальный довод! Все как по нотам!

— Как это понимать? Выскажется, сомневаетесь?.. — взвился Холсуорси, явно сочтя меня закоренелым циником. — Уверяю вас, доктор Камберледж, бедное дитя… Хоть ей, конечно, далеко до мисс Теппинг как до неба… Она так невинна, так добра…

— Как цветочек в мае. О да! Я ничуть не усомнился. И все-таки: как вы дошли до того, чтобы сделать ей предложение?

Он слегка покраснел.

— Н-н-ну… Это вышло почти случайно, — сказал он робко. — Однажды вечером я зашел к ним в гости, но у матери разболелась голова и она удалилась, чтобы прилечь. Когда мы остались вдвоем, Сисси заговорила о своем будущем, о том, как тяжела ее жизнь. Потом она не выдержала и расплакалась. И тогда…

Я прервал этот поток слов взмахом руки.

— Довольно, — вставил я, выразив лицом сочувствие. — Дальнейшее хорошо известно.

Мы погрузились в молчание. Покуривая, я снова взялся за фотографию.

— Ну что ж, — сказал я наконец, — это лицо действительно кажется мне простым и приятным. Славное лицо. Вы часто видитесь?

— О нет. Сисси на гастролях.

— В провинции?

— Э-э-э… да. Сейчас они в Скарборо.

— Но она пишет вам?

— Ежедневно!

— Вы не сочтете чрезмерной дерзостью с моей стороны, если я попрошу вас показать мне какое-нибудь из этих писем?

Он отпер один из ящиков письменного стола и вытащил несколько конвертов. Просмотрев их, он выбрал одно, прочел его внимательно и сказал неуверенно:

— Думаю, не будет слишком серьезным нарушением конфиденциальности, если взглянете вот на это. В нем нет ничего особенного… Просто будничное любовное письмецо.

Я просмотрел поданный мне листок. Сесил был прав: типичная записочка в стиле «пронзенных сердец». Звучало, впрочем, довольно мило: «Скучаю, жду встречи — мне здесь так одиноко! Твое чудесное послание… Считаю дни… Вечно преданная тебе Сисси».

— Выглядит достоверно, — отметил я. — Однако полной уверенности у меня все еще нет. Вы позволите мне взять у вас и портрет, и письмо, чтобы показать их одной проницательной женщине? Я понимаю, что прошу слишком многого, но на такт и деликатность этой леди можно безусловно положиться.

— Как! Вы покажете это Дафне?

— Нет, что вы, — успокоил я его, улыбнувшись. — Как можно? Я имею в виду ее подругу и нашу общую знакомую, мисс Уайд. Она чрезвычайно тонко разбирается в людях.

— О, мисс Уайд я готов довериться целиком и полностью. Она ведь надежна, как сталь!

— Верно, — отозвался я. — Вы, по-видимому, тоже неплохо разбираетесь в людях.

— Я чувствую себя подлецом, — вздохнул Холсуорси. — Пишу изо дня в день к Сисси Монтегю — и все же посещаю мисс Теппинг ежевечерне. Но, увы… Иначе не получается.

— Дорогой друг, — сказал я, взяв его за руку, — как ни суди, а девяносто с лишним процентов мужчин — всего лишь люди!

Забрав письмо и фотографию, я отправился в клинику Св. Натаниэля. Когда закончился вечерний обход, я доставил свою добычу в комнатку Хильды Уайд и пересказал все услышанное. Лицо девушки сразу посуровело.

— Нужно быть справедливыми, — сказала она, подумав. — Дафне крепко любит этого человека. Но даже ради Дафне мы не должны принимать на веру то, что говорит не в пользу другой леди.

— Что скажете об этом? — спросил я, доставая фотографию. — Лично мне, признаюсь, это лицо кажется честным.

Хильда изучала портрет долго и пристально, даже взяла увеличительное стекло. Потом, склонив голову набок, произнесла задумчиво:

— На днях Меделайн Шоу подарила мне свою фотографию и заметила при этом: «Как мне нравятся эти современные портреты! Они показывают то, что могло бы реально существовать!»

— Вы хотите сказать, что техника ретуши очень усовершенствовалась?

— Именно. То, что мы видим, — нежное, невинное личико честной девушки, почти девочки, но… Вся невинность была привнесена фотографом.

— Вы уверены?

— Без сомнения. Взгляните вот на эти едва видимые черточки на щеке. Они неестественно изогнуты и обрываются на середине. Еще посмотрите на уголки рта. При такой форме носа и морщинках они должны быть совсем другими. Образ поддельный. Его безбожно подредактировали. Природой здесь создано немногое; остальное — искусство фотографа и даже попросту пудра и румяна.

— Но каково же ее подлинное лицо?

— Это лицо кокетки, а может, и распутницы.

— Понятно… Теперь оцените вот это! — Я протянул Хильде письмо Сисси и не сводил с нее глаз, пока она читала.

Она изучила документ со всей свойственной ей тщательностью, перечитала его дважды.

— Вполне обычное письмо, — решила она через несколько минут, — хотя его бесхитростная простота, возможно, если учесть обстоятельства, чуть-чуть преувеличена. А вот почерк… почерк отчетливо двойственный: хитроумные изгибы, змеящиеся росчерки — ничего, что свидетельствовало бы об искренности или честности. Можете не сомневаться, девица ведет двойную игру.

— Значит, вы верите, что характер человека отражается в почерке?

— Несомненно. Зная характер, мы можем сопоставить его с почерком и вывести определенные закономерности. Обратное действие — «расшифровать» почерк, не зная характера — гораздо труднее. Я имею некоторый опыт в этом. Наш характер сказывается во всем: кашель, походка, взмах руки… Тайна возникает лишь потому, что не всякий умеет прочесть эти знаки. Однако в данном случае я могу судить вполне уверенно. И верхние, и нижние петли на буквах — это силки, это орудие низкого, подлого мошенничества!

Я присмотрелся к написанию букв и понял, что имела в виду Хильда.

— Вот теперь вижу! Эти завитки рассчитаны на эффект, этой рукой водило отнюдь не искреннее чувство!

— Бедная Дафне! — тихо сказала Хильда. — Как бы я хотела помочь ей!.. — Она призадумалась, но вдруг ее лицо посветлело. — Послушайте, у меня появился неплохой план! На следующей неделе у меня начнется отпуск. Я съезжу в Скарборо — это место ничуть не хуже других для того, чтобы провести там отпуск — и понаблюдаю за нашей юной леди. Вреда от этого точно не будет, а вот польза может быть!

— Вы просто молодец! — воскликнул я. — Как деятельна ваша доброта!

Хильда отправилась в Скарборо, потом вернулась на неделю, прежде чем уехать в Брюгге, где собиралась провести большую часть своего отпуска. Но всего лишь через пару дней, узнав о болезни одной из медсестер в клинике, пообещала подменить ее, пока не найдут постоянную замену.

— Итак, доктор Камберледж, — сказала она, когда мы остались вдвоем на дежурстве, — я оказалась права! Мне удалось узнать кое-что существенное о сопернице Дафне!

— Вы видели ее?

— И не только. Я прожила неделю в одном доме с нею. Очень приятный пансион, в самом лучшем уголке курорта, между прочим. Девушка неплохо обеспечена, так что ссылки на бедность сразу теряют силу. Она заняла весьма приличный номер и возит с собою маменьку.

— Вот и хорошо, — сказал я. — Приличия, значит, соблюдаются?

— О да, она выглядит весьма презентабельно и ведет себя как леди, когда считает нужным. Но главная прелесть не в этом: она ежедневно выкладывала свои письма на столик в коридоре, у своих дверей, чтобы их забрал почтальон, — выкладывала в один ряд с другими, так что поневоле, отыскивая свои письма, их нельзя было не заметить.

— Что ж, это говорит об откровенности и прямоте, — признал я, начиная опасаться, что мы слишком поспешно осудили мисс Сисси Монтегю.

— Откровенность, и даже излишняя на самом деле, поскольку я без труда определила, что она регулярно изо дня в день отправляла два письма — «моим двум ухажерам», как она пояснила однажды днем молодому человеку, который сопровождал ее, когда она выкладывала их на столик. Одно из них было неизменно адресовано Сесилу Холсуорси, эсквайру[20]Первоначально — обобщающий дворянский титул, но в викторианскую эпоху уже скорее просто вежливое (с некоторой претенциозностью) именование, т. к. приставка «эсквайр» в большинстве случаев свидетельствовала о том, что другого сколь-нибудь значимого титула у его хозяина нет..

— А другое?

— Другому адресату.

— Вы прочли его имя? — насторожился я.

— Да. Вот, посмотрите!

С этими словами Хильда протянула мне клочок бумаги, на котором значилось: «Реджинальд Нетлкрафт, эсквайр, 427, Стэплс Инн, Лондон».

— Что? Реджи Нетлкрафт! — воскликнул я в изумлении. — Подумать только, да ведь он был совсем мальчишкой в школе Чартерхаус[21]Одна из старейших и престижнейших частных школ в Лондоне., когда я был уже старшеклассником! Он потом поступил в Оксфорд, но его выгнали из колледжа Крайстчерч[22]Один из самых крупных и также престижных аристократических колледжей Оксфордского университета. за участие в сожжении греческого бюста во дворе Том-Куод[23]Главное здание колледжа Крайстчерч; современным кинозрителям оно известно как… Хогвартс: там проходили съемки «Гарри Поттера». после бурной вечеринки…

— Что-то в таком духе я и ожидала обнаружить, — сдержанно улыбнулась Хильда. — Есть у меня такое предчувствие, что этот джентльмен больше по душе мисс Монтегю — он ближе к ней по типу. Но Сесил Холсуорси, по-видимому, расценивается ею как более выгодная партия. У Нетлкрафта есть деньги?

— Ни гроша, насколько я могу судить. В лучшем случае некое пособие от отца, приходского священника где-то в Линкольншире[24]Графство на востоке Англии, довольно бедное захолустье.; но сверх этого — ничего.

— В таком случае напрашивается вывод, что юная леди подбирается к деньгам Холсуорси. Если они ей не достанутся, она склонится к сердцу мистера Нетлкрафта.

Мы долго еще обсуждали все эти запутанные обстоятельства, и под конец я не утерпел:

— Сестра Уайд, вы уже познакомились с мисс Монтегю, или как там она зовется. Я — еще нет. Мне претит осуждать ее, не выяснив все досконально. Мне представляется необходимым съездить в Скарборо на следующей неделе и сделать собственные выводы.

— Правильно. Этого будет достаточно. Тогда вы сами сможете решить, права я или нет.

Так я и поступил. Более того, я побывал в мюзик-холле и послушал мисс Сисси — она исполняла милую домашнюю песенку в очаровательно ребячливой манере. Несмотря на умозаключения Хильды, это произвело на меня благоприятное впечатление. Возможно, персиковый румянец на ее щеках и был искусственным, но выглядел натурально. Открытое лицо, детская улыбка и непосредственность подростка в одежде и поведении — все это озадачило меня. «В конце концов, — подумалось мне, — даже Хильда Уайд может ошибаться!»

Однако следовало продолжить наблюдения, и потому в тот же вечер, когда ее часть программы завершилась, я задумал нанести ей визит. Сесил Холсуорси был, конечно, заранее предупрежден о моих намерениях и порядком шокирован. Для такого благородного человека, как он, идея пошпионить за девушкой, на которой он обещал жениться, была неприемлемой. И все же я решил, что в данном случае излишняя щепетильность вредна. Отыскав дом по адресу, данному Хильдой, я спросил у прислуги, дома ли мисс Монтегю. Мне объяснили, как к ней пройти. Поднимаясь по лестнице в гостиную, я расслышал голоса, мужской и женский — негромкий смех, глупый гогот, сдавленное хихиканье, все характерные признаки дурачества.

— Вы дали бы фору любому деловому человеку, клянусь! — произнес мужчина, судя по звуку голоса, молодой, а по протяжному выговору — принадлежащий к тому подвиду человеческого рода, который известен под наименованием «рубаха-парень».

— Да неужели? — откликнулся девичий голосок с хихиканьем. Это была Сисси. — Вы бы посмотрели на Меня, когда я помогала брату! У него была мастерская по ремонту велосипедов, и мне было поручено стоять у входа, как если бы я только что ездила кататься. А когда заходили клиенты — затянуть гайку или там руль починить, я с ними заводила беседу, пока Берти работал. Бывало, уловлю момент, когда они отвлекутся, да и всажу штопальную иглу прямо в шину. Дальше понятно — не успевают они уехать, как тут же и возвращаются, чтобы заклеить прокол! Вот это я называю — деловой подход!

Взрыв смеха последовал за этим поучительным рассказом о коммерческом успехе. Выждав, пока он утихнет, я вошел. Кроме мисс Монтегю и ее матери в гостиной сидели двое мужчин и еще одна молодая леди.

— Простите, что вторгаюсь так поздно, — сказал я спокойно, поклонившись. — Но я завтра уезжаю из Скарборо, мисс Монтегю, и хотел увидеться с вами. Я обещал моему другу, мистеру Холсуорси, навестить вас, а другого случая мне не представится.

Я скорее ощутил, чем увидел, как мисс Монтегю метнула быстрый многозначительный взгляд в сторону своих друзей-приятелей; они отреагировали, прекратив давиться от смеха и немедленно вспомнив о сдержанности.

Девушка взяла мою визитную карточку, потом, пустив в ход манеры идеальной леди, представила меня своей матери.

— Это доктор Камберледж, мама, — сказала она с едва заметным оттенком предупреждения в голосе. — Друг мистера Холсуорси.

Пожилая дама приподнялась с кресла, уставилась на меня и спросила:

— Дай-ка я соображу… Который из них мистер Холсуорси, Сисси? Сесил или Реджи?

Один из «парнишек» разразился бессмысленным смехом.

— Миссис Монтегю, что же вы портите весь спектакль! — воскликнул он, хмыкнув. Еще один взгляд мисс Сисси немедленно заставил его умолкнуть.

Несмотря на такое начало, я должен признать, что дальше мисс Монтегю и ее друзья вели себя достойно и прилично. Ее манеры были безупречны — можно даже сказать, изящны. Она расспрашивала про «Сесила» с очаровательной наивностью. Она была откровенной и ребячливой. Нрав у нее был от природы веселый, но проявлялось это самым невинным образом — она спела нам смешную, но пристойную песенку, а это весьма показательный признак. Заподозрить двойную игру было невозможно. Если бы я не услышал случайно на лестнице те несколько фраз, то наверняка уехал бы в полном убеждении, что бедная девочка — оклеветанное дитя природы.

Так или иначе, я вернулся наутро в Лондон с твердым намерением возобновить свое давнее, поверхностное знакомство с Реджи Нетлкрафтом.

К счастью, у меня был хороший предлог, чтобы посетить его. Меня попросили собрать среди старых однокашников деньги на один из тех бесчисленных «памятных подарков», которые преследуют выпускников всю жизнь и являются, пожалуй, худшим наказанием за преступление, а именно за то, что вы потратили свои юные годы на обучение в привилегированной школе: подарок Для уходящего на пенсию учителя, или для профессионального игрока в крикет, или прачки, или еще кого-нибудь; так что в рамках этой ответственной миссии было вполне естественно наведаться по очереди ко всем жертвам… То есть бывшим однокашникам. Потому я направился прямо к нему на квартиру в Стэплс-Инн и напомнил о себе.

Реджи Нетлкрафт вырос и превратился в нездорового, прыщеватого, вяловатого парня. Он носил галстук в крапинку и крахмальные манжеты, которыми так гордился, что ежеминутно взмахивал руками, демонстрируя их. Весь его облик наглядно выражал самодовольство, что меня удивило, поскольку мало кто имел меньше разумных оснований для самодовольства, чем этот юнец.

— Привет! — сказал он, когда я представился. — Так это вы, Камберледж? Клиника Св. Натаниэля! — добавил он, взглянув на мою карточку. — Что за чушь! Да будь я неладен, если вы не подались в костоправы!

— Да, я избрал эту профессию, — ответил я, ничуть не устыдившись. — А вы?

— О, признаться, старина, мне никак не везет. Меня турнули из Оксфорда, потому что для тамошнего начальства у меня слишком развитое чувство юмора. Злобная свора старых чудаков! Им не понравилось, что я забрасывал устричными раковинами окна моего наставника-тьютора[25]Особая педагогическая категория, характерная для образовательной системы Великобритании. Своего рода советник и помощник студента, посредник между ним и преподавателем. — а ведь это старый добрый английский обычай, ныне быстро уходящий в прошлое. Затем я подался в армию. Но, представьте себе, в наше время у джентльмена нет шансов выдвинуться в армии! Стадо круглых невежд, у них, видите ли, «интеллект», уткнулись в книжку и готовятся к экзаменам, а нам даже малейшего шанса не дают! Я это все называю сущей ерундой. Тогда папаша отправил меня изучать электротехнику — и электротехника быстро выдохлась. Я не вкладывал в нее никакого капитала; к тому же это такая зверски нудная штука! И руки вечно пачкаются. Потому я теперь готовлюсь поступать в суд; и если только мой репетитор сумеет достаточно натаскать меня, чтобы я мог проскочить через экзаменационную комиссию, то к следующему лету надеюсь уже быть при деле.

— А если вы и тут провалитесь? — поинтересовался я лишь затем, чтобы испытать его чувство юмора.

Он немедленно проглотил наживку, как плотва.

— О, когда все провалится, я поеду на хлеба к папаше. Провались они все, нельзя же ожидать от джентльмена, чтобы он сам зарабатывал себе на жизнь?! Англия катится к чертям, вот что я вам скажу: куда делись все те приятные маленькие синекуры для таких парней, как вы и я? Всюду натыкаешься на эту мерзкую конкуренцию. И никакого уважения к чувствам джентльмена, никакого! Поверите ли, Камберлень — мы вас так звали в Чартерхаузе, помнится… Или как-то еще… Так вот, на прошлой неделе случилось мне слегка развлечься на Хей-маркет[26]Улица дорогих ресторанов и увеселительных заведений, где можно было хорошо провести время, но все же требовалось вести себя достаточно прилично и вовремя платить., после отличнейшего ужина, и некий тип из полиции — этакий косоглазый старикан — вознамерился отправить меня в тюрьму и даже не подумал предложить мне заплатить штраф. — Простите, что огорчаю вас, но я до сих пор не могу успокоиться: меня в тюрьму, и за что? Я всего-навсего сбил с ног грубияна-полицейского. Можете не сомневаться — Англия ныне уже не та страна, где может жить джентльмен.

— Если вы осознали этот факт, почему бы вам не покинуть эту страну? — поинтересовался я, улыбнувшись.

— Что? Эмигрировать? — Он энергично помотал головой. — Нет, увольте! Другие земли не по мне. Никаких колоний, с вашего позволения. Я не сойду со старого корабля. Я слишком привязан к Империи.

— Но разве вы не знаете, что поклонники империи обычно изъясняются в любви к колониям, над которыми никогда не заходит солнце?

— Средоточие Империи — Лестер-сквер![27]Лондонская площадь, популярное место встреч и отдыха. — ответствовал он, взглянув на меня с невыразимым презрением. — Однако, старина, не выпить ли нам виски с содовой? Не хотите? Никогда не пьете между завтраком и обедом? Удивили вы меня! Видимо, это медицина так на вас повлияла?

— Возможно, — ответил я. — Мы предпочитаем беречь свою печень.

Только теперь я смог перейти к официальной причине моего появления — сбору средств на подарок. Реджи красноречиво похлопал себя по бокам, намекая на полное истощение своих карманов.

— Ни пенса, Камберледж, — вздохнул он, — ни единого! Честь обязывает! Если только Синяя Птица не обойдет всех на скачках принца Уэльского, ума не приложу, как заплатить старшине судейской корпорации!

— Да ладно, не печальтесь, — ответил я. — Мое дело было спросить, и я уже спросил.

— Так вот я и прозябаю, дорогой друг. Простите, что мне пришлось сказать «нет». Но я все-таки могу вам посодействовать! Я знаю верный способ…

Я коротко взглянул на каминную полку и увидел что искал.

— Вижу, у вас есть фотография мисс Сисси Монтегю, — заметил я невзначай, взяв ее в руки и рассмотрев. — Еще и с автографом! «Реджи, от Сисси». Вы близко знакомы?

— Я с нею? Простите, что огорчаю вас, но эта Сисси — сущая молодчина! Видели бы вы, как эта девушка курит! Честное слово, Камберледж, она потребляет больше сигарет, чем любой из моих знакомых в Лондоне. Черт побери, да такая девушка… Вы меня поймете… В общем, ею нельзя не восхищаться! А вы, значит, видели ее?

— О да; мы познакомились как раз позавчера, в Скарборо. Я побывал у нее в гостях.

Он присвистнул, потом разразился идиотским хохотом.

— Вот так финт! — вскричал он. — Недурное начало, ей-ей! Только не говорите мне, что вы и есть тот другой Джонни.

— Который Джонни? — переспросил я, чувствуя, что мы приближаемся к цели.

Он откинулся на спинку кресла и снова засмеялся.

— Ну, вы могли заметить, что Сисси — замечательно умная девушка, умница просто, — заговорил он, успокоившись и глядя мне в лицо. — Сущая молодчина! Выслеживает сразу двух зайцев, вот в чем штука. Есть я — и есть другой парень. Меня она ценит за любовь, а того — за деньги. Вот я и подумал, уж не вы ли тот, другой.

— Я, конечно, был бы не прочь получить руку этой юной леди, — ответил я уклончиво. — Но неужели вам неизвестно имя вашего соперника?

— А-а, в этом-то и сказывается мудрость Сисси! Она Просто диво, моя Сисси; ее из норы запросто не выманишь. Она понимает, что если бы я знал, кто этот пижон, то прямо бы открыл ему глаза на ее хитрости и отправил подальше от нее. Ох, я бы так и поступил, будь я неладен; потому как я с ума схожу по этой девушке. Говорю вам, Камберледж, она — со-вер-шен-ство!

— Мне кажется, что вы чудесно подходите друг другу, — ответил я, в соответствии с истиной. Я не чувствовал ни малейшего зазрения совести ни от подталкивания Реджи Нетлкрафта в сторону Сисси, ни от соединения Сисси с Реджи Нетлкрафтом.

— Подходим? Это точно. Здорово вы разбираетесь, Камберлень! Но Сисси — хитроумная штучка, ей-ей. Она расставила силки на того, другого Джонни. У него полно бумажек, понимаете? А Сисси хочет бумажек даже больше, чем ваших ухаживаний, честно.

— Полно чего? — переспросил я, не вполне уловив смысл фразы.

— Бумажек, старина; они же банкноты, они же звонкая монета — в общем, деньги. Судя по ее рассказам, он в этом купается. Имя этого молодчика от меня скрыто, однако я знаю, что его родитель где-то там в Америке числится по разряду миллионеров.

— Она, по-видимому, пишет вам?

— А как же! Каждый божий день. Но как же вы догадались?

— Она выкладывает свои письма к вам на столик в холле, там, где она остановилась в Скарборо. И надписывает адрес.

— Чертовски часто! Беззаботная маленькая чертовка! Да, она пишет мне — целыми страницами. Она сильно на меня запала, на самом деле. Она бы вышла за меня, если бы не Джонни с бумажками. Она его самого и в грош не ставит, она только хочет его денег. Этот тип и одеваться-то не умеет, представляете? А ведь, в конечном счете, костюм делает человека! Жаль, что я не могу до него добраться. Уж я бы попортил ему физиономию! — И он шутливо изобразил позу для бокса.

— Значит, вы действительно хотели бы избавиться от этого субъекта? — спросил я, пользуясь представившимся шансом.

— Избавиться? Да-да, конечно! Швырну его в реку прекрасной темной ночью, и дело с концом, мне бы только с ним увидеться!

— А если для начала я попрошу вас показать мне одно из писем мисс Монтегю, вы согласитесь? — спросил я осторожно.

Нетлкрафт глубоко вздохнул.

— Видите ли, они… э-э-э… довольно чувствительные, — пробормотал он неуверенно, поглаживая свой бритый подбородок. — Она такая горячая, эта Сисси. Должен признаться, по части страстей у нее все на высоте. Но если вы и впрямь полагаете, что этого лишнего Джонни можно срезать при помощи ее писем — ну что ж, в интересах истинной любви, которая никогда не обходится без препятствий, я не прочь позволить вам, как другу, одним глазком взглянуть на ее прелестные писульки.

Он вытащил объемистую связку из ящика стола, с самой чувствительной миной просмотрел два-три, потом отобрал образчик, пригодный для публикации.

— Вот это будет господину С. не в бровь, а в глаз, — сказал он, хихикнув. — Любопытно, что С. на это скажет? Она всегда обозначает его как С., понимаете ли, это так забавно и уклончиво. Она пишет: «Как мне хотелось бы, чтобы этот гадкий скучный С. убрался к себе в Галифакс — он оттуда родом, — и тогда я бы прямо полетела к моему милому, дорогому Реджи! Но будь оно все неладно, Реджи, мой мальчик, куда годится истинная любовь, если у нас нет бумажек? Без комфорта я не проживу. Любовь в хижине приятна по-своему, но кто будет платить за шампанское, Реджи?» Как тонко замечено, правда? Сисси вообще ужасно утонченная. Отлично воспитана, вкусы и привычки настоящей леди.

— Это очевидно, — ответил я. — Как ее литературный стиль, так и пристрастие к шампанскому достаточные тому свидетельства!

Чрезвычайно развитое чувство юмора не позволило ему уловить иронию моей реплики. Сомневаюсь, простиралось ли оно намного дальше бросания устричных раковин. Нетлкрафт вручил мне письмо. Я прочел его с равной долей веселости и удовлетворения. Вздумай мисс Сисси намеренно открыть глаза Сесилу Холсуорси, она не могла бы справиться с задачей вернее и успешнее. Письмо дышало жгучей любовью, которую умеряла лишь решимость продать свои прелести на самом престижном матримониальном рынке.

— Похоже, я знаком с этим господином С., — сказал я, дочитав до конца. — И хочу спросить, позволите ли вы мне показать ему это письмо мисс Монтегю. Оно настроит его против девушки, которая, по сути, совершенно недосто… то есть не подходит ему.

— Показать ему это письмо? Да запросто! Сисси сама мне обещала, что, если ей не удастся довести «этого напыщенного дурака С.» до кондиции к Рождеству, она его погонит и выйдет за меня. Тут так и написано.

С этими словами он вручил мне новый перл эпистолярного жанра. Ознакомившись с его содержанием, я спросил:

— Как насчет угрызений?

— Ни малейших, слово даю!

— Тогда и у меня их не будет, — ответил я.

Я чувствовал, что парочка этого заслуживает. Сисси и в самом деле оказалась распутницей, как верно угадала Хильда. Ну, а Нетлкрафт… Если человек, прошедший привилегированную школу и английский университет, остался болваном, то таковым он останется уже навсегда, и тут больше говорить не о чем.

С добытыми уликами я отправился прямиком к Сесилу Холсуорси. Он внимательно прочел оба послания, поначалу с недоверием — он был по природе своей слишком честным человеком, чтобы поверить в возможность такого двуличия: как можно, имея невинные глазки и золотые локоны, быть обманщицей? Он перечитал, потом сопоставил их слово за словом с выражениями нежной привязанности и детской безыскусностью письма, недавно полученного им самим от той же самой леди. Присущее ей богатство и разнообразие стилей сделало бы честь опытному труженику словесности. Наконец Сесил вернул письма мне.

— Как вы думаете, — сказал он, — если я порву с ней, основываясь на данных свидетельствах, не причиню ли я тем самым ущерба?

— И вы еще беспокоитесь об ущербе — для Сисси?! — воскликнул я. — Вы причините ущерб, если не сделаете этого, — себе, вашей семье, рискну предположить, что и Дафне тоже; в конечном счете хуже было бы и самой девушке, потом что вам она не пара, а Реджи Нетлкрафту — в самый раз. А теперь делайте то, что я вам велю. Садитесь прямо сейчас и пишите ей, я продиктую.

Он послушно сел и взялся за перо, очень довольный тем, что я снял с него ответственность за решение.

— И ничего более? — спросил он, подняв голову и покусывая кончик пера. — Ни слова сожаления или извинения?

— Ни единого, — ответил я. — Вы действительно слишком снисходительны.

Я заставил его выйти на улицу и отправить письмо прежде, чем он придумает какие-нибудь муки совести. Когда с этим справились, он обратился ко мне с таким нерешительным видом, что впору было позабавиться:

— Что мне следует делать дальше?

— Мой дорогой друг, — улыбнулся я, — в этом вопросе решение принадлежит вам.

— Но… Вы не думаете, что она надо мной посмеется?

— Мисс Монтегю?

— Да нет же! Дафне…

— Дафне не доверяла мне своих сердечных дум. Иными словами, я не знаю, что она чувствует. Но, судя по внешним признакам, я считаю возможным уверить вас, что кузина по меньшей мере не станет смеяться!

Он до боли стиснул мою руку.

— Вы не шутите? Ах, как это прекрасно с ее стороны! Такая возвышенная девушка, как Дафне — и я, совсем ее недостойный!

— Мы все недостойны любви хороших женщин, — ответил я на это. — Но, слава Всевышнему, хорошие женщины, по-видимому, не осознают этого.

В тот же вечер, около десяти, мой новый друг вбежал ко мне в рабочий кабинет. Сестра Уайд, пришедшая отчитаться за день дежурства, в тот момент находилась там же. Лицо Сесила выглядело на несколько дюймов короче и шире, чем обычно, от широкой улыбки. Глаза его сияли.

— Вы, возможно, не поверите, доктор Камберледж, — начал он, — но…

— Уже поверил, — вставил я. — Я все знаю. Прочел.

— Вы прочли! — вскричал он. — Где же?

— В специальном выпуске вечерней газеты, — взмахом руки я указал на его лицо и улыбнулся. — Вы объяснились с Дафне, и она согласилась!

Он опустился в мягкое кресло, вне себя от восторга.

— Да, да! Она — ангел! Благодаря вам она приняла мое предложение!

— Благодарить следует мисс Уайд, — уточнил я. — В действительности все это — ее достижение. Если бы она не разглядела на фотографии истинное лицо и на лице не прочла характер женщины со всей его низостью, мы никогда не разоблачили бы ее.

Холсуорси обратил к Хильде взгляд, исполненный благодарности.

— Вы подарили мне самое дорогое и лучшее существо на земле, — заявил он, пожимая обе ее руки.

— И заодно нашла для Дафне мужа, который будет любить и ценить ее, — ответила Хильда, розовея от смущения.

— Вот увидите, Холсуорси, — сказал я лукаво, — ручаюсь, они никогда не раскроют наш заговор!

Что касается Реджи Нетлкрафта и его женушки, мне хотелось бы отметить, что поживают они прекрасно, как и следовало ожидать. Реджи последовал за своей Сисси на сцену мюзик-холла; и всякий, кто видел его в чрезвычайно популярной сценке «Пьяный джентльмен перед судом полиции на Боу-стрит», охотно признает, что после «окончательного провала на всех поприщах» он обрел наконец свое подлинное призвание. Говорят, что в этой роли он «смотрится совсем как в жизни». У меня нет причин оспаривать это утверждение.