Онлайн чтение книги Театральная история Histoires comiques
ЧЕМ ЧЕРТ НЕ ШУТИТ!

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Жермена

Сесиль

Hалеж

Жак Шамбри

Франсуа

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ. ГОСТИНАЯ В ПАРИЖЕ

Жермена, потом Сесиль.

Жермена (одна, пишет) . «…Акроклиниум розовый, одна дюжина; акроклиниум махровый, белый, две дюжины… Альпийские цветы — совсем мелкие. Чтобы подобрать цветы, мне нужно знать: собираетесь вы сажать их на северную сторону или на южную…»

Сесиль (входит). Здравствуй, Жермена. Мне повезло: ты еще не улетела.

Жермена.Здравствуй, Сесиль. Ты хочешь сказать мне что-нибудь?

Сесиль.Нет, ничего… ничего особенного… просто так… Кончай письмо.

Жермена.Всего две строчки дописать… (Пишет.) «Экскольция калифорнийская, мандариновая, розовая…»

Сесиль.Боже мой, что это такое?

Жермена.Это цветок, дорогая, прелестный цветочек — белый с розовым отливом. (Пишет.) «Гелиотроп, броваль Червяковского».

Сесиль.Господи, на каком это языке ты переписываешься?

Жермена.На языке садоводов… Я пишу Адальберу; он просит меня выбрать цветы для его сада. Вот уже пять лет, весною, он присылает мне трогательное письмо одного и того же содержания: «Дорогая Жермена, когда мой бедный брат был жив, вы выбирали цветы для садов Сельи. Выберите их и теперь, когда Сельи принадлежит мне. У вас столько вкуса!» Он находит, что у меня хороший вкус. Я не могу отказать ему. Но что бы я ни делала — сады Сельи не станут лучше…

Сесиль.Почему?

Жермена (запечатывая письмо). Сама не знаю. Тут нужен особый дар. Сескурам вообще ничего в жизни не удается. У моего мужа была одна только страсть: лошади. И в его конюшнях всегда что-нибудь не ладилось. Адальбер любит цветы — а цветы не хотят для него расти.

Сесиль.Ты думаешь?

Жермена.Уверена.

Сесиль.Но твой муж был гораздо умнее Адальбера.

Жермена.Ты хочешь сказать мне приятное или действительно так думаешь?

Сесиль.О, я знаю, он не был совершенством. Он не был из ряду вон выходящим мужем. Ты заслуживала лучшего. Но у меня на этот счет особый взгляд. Женщине вовсе не нужен благополучный брак. Наоборот: счастливый брак становится в конце концов помехой… Уверяю тебя… Помехой всему. Вот, например, у меня муж…

Жермена.Прелесть! Твой муж — просто прелесть.

Сесиль.Прелесть! Ну, вот — это-то всему и помешало… всему. И я парой думаю, что в плохом браке есть хорошие стороны. Он не служит препятствием на жизненном пути. Все тогда возможно, на все можно. надеяться. Это упоительно!..

Жермена.Сегодня у тебя, дорогая, очень странные мысли. Скажи уж прямо, как Жак Шамбри, что женщина выходит замуж, чтобы получить свободу действий.

Входит Належ.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Те же и Належ.

Належ (г-же де Сескур). Сударыня… (Г-же Лаверн.) Сударыня моя… (Здоровается.)

Сесиль.Господин де Належ!.. Я думала, вы у себя в лесах…

Належ.Я прямо из лесу, сударыня. Я приехал вчера.

Сесиль.Ваш первый визит — госпоже де Сескур. Я требую второй — себе… Прямо отсюда приезжайте ко мне. Вы застанете моего мужа, который любит вас день ото дня все больше, и скоро уже не сможет без вас обходиться… Это, однако, вовсе не значит… Покидаю вас. У меня еще несколько совершенно необходимых визитов — к людям, которых я не знаю. До свиданья! Обменяйтесь возвышенными мыслями, а если разговор зайдет обо мне, скажите; «Она мила!» (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Жерменаи Належ.

Жермена.Она и в самом деле мила.

Належ.Очень мила.

Жермена.Не правда ли? А ведь мужчины как будто этого вовсе не замечают. Она твердит мне раза по два в неделю: «Я не уродливее и не глупее других. А вот — даже поверить трудно — никто за мною не ухаживает».

Належ.Зато за вами ухаживают с утра до ночи.

Жермена.Да что вы!

Належ.С утра до ночи.

Жермена.Нет, с пяти до семи.

Належ.И вас забавляет слушать все эти глупости, все эти пошлости? И вам лестно получать комплименты от всех этих олухов, которые не думают и сотой доли того, что говорят?

Жермена.Господин де Належ, как провели вы зиму?

Належ.Как провел зиму, сударыня? Я жил в одиночестве, у себя в лесу, с собакой, трубкой и ружьем. Я по целым дням не видел человеческого лица. Позапрошлую ночь я провел в заброшенной хижине угольщика; я заблудился в собственном лесу — в великолепную грозовую ночь.

Жермена.То-то и есть: такая жизнь наложила на вас отпечаток некоторой резкости.

Належ.А! Вы считаете меня резким, потому что я говорю, что вам нравятся пошлости…

Жермена.Вовсе нет!..

Належ.… и потому, что я высказал подозрение, что вас забавляют громкие слова, скрывающие ничтожные чувства. Неужели вы думаете, сударыня, что вас нельзя поймать, как всякую другую, разглагольствованиями и притворством? Неужели вы думаете, что легко распознать искреннее чувство и заглянуть в глубину сердца?

Жермена.Мне кажется, что мужчины — даже самые умные — ничего в этом не смыслят. Любая дурочка может убедить их в чем угодно. Их ослепляет тщеславие. Но женщин не проведешь притворством. Они прекрасно различают, какие чувства скрываются за комплиментами.

Належ.Вы в этом уверены?

Жермена.Вполне! Мы сразу видим, с кем имеем дело.

Належ.Да, вы, женщины, воображаете, будто наделены таинственным даром, волшебной палочкой, отыскивающей родники любви. Вам кажется, что вы безошибочно различите среди толпы того, кто будет вас любить сильнее и… лучше всех. Тут женщины не допускают ошибок. Они говорят об этом, они верят в это, — пока долгий опыт не выведет их из заблуждения. Я знавал одну итальянскую княгиню, уже глубокую старуху, которая славилась красотой в Милане и даже в Париже — в те годы, когда французы носили нанковые панталоны и распевали песенки Беранже . В старости она постоянно рассказывала разные истории своему внучатному племяннику. Однажды она произнесла, приступая к одной из них: «В то время я была очень хороша», — а молодой человек щелкнул языком, как бы говоря: «И своего не упускала!» На это княгиня возразила, вздохнув: «Ну, друг мой, уж если говорить откровенно, меня в жизни изрядно обкрадывали!» И правда: в таких делах и женщина и мужчина действуют… не скажу: ощупью, ибо это было бы не так уж плохо; не скажу: как в жмурках, ибо в жмурках кричат: «Берегись, берегись!» — они действуют под властью множества бредней и всякой чертовщины, как Дон-Кихот, когда он отправился к инфанте на славном коне Клавиленьо .

Жермена.Какой вы странный! Вы являетесь сюда из хижины угольщика и с помощью какой-то итальянской княгини и Дон-Кихота хотите убедить меня будто женщина неспособна заметить, что она… нравится… внушает известное чувство.

Належ.Вот именно, сударыня. Женщина может пройти мимо искреннего чувства, мимо глубокой страсти — даже не заметив их.

Жермена.Ну, не будем говорить о страсти! Мы не имеем о ней ни малейшего представления. Страсть нельзя распознать: ее никто не видел.

Належ.Никто, сударыня?

Жермена.Никто. Страсть — как гром: никогда вас не поражает. Однажды в Гран-Комба меня застигла страшная гроза. Я спряталась на ферме. Все небо было в огне, гром гремел не переставая. В ста шагах от меня молния расщепила тополь от верхушки до основания. Я осталась невредима. Страсть — как молния: она страшит, но падает всегда поодаль. А вот симпатию, влечение женщина внушить может, вполне может… И это она всегда замечает.

Належ.Сударыня, я вам сейчас по всем правилам докажу обратное. Я владею научным методом. У меня научный ум. Я применил его к земледелию. Результаты получились плачевные. Но рациональный метод должен цениться сам по себе, независимо от тех или иных результатов. Итак, сударыня, я с абсолютной точностью докажу вам, что в большинстве случаев женщина замечает симпатию лишь тогда, когда эта симпатия поверхностна; и чем сильнее возбужденное женщиной чувство, тем менее она его замечает.

Жермена.Докажите.

Належ.Надо ли сначала дать определение тому… влечению, о котором мы говорим?

Жермена.Это излишне.

Належ.Нет, сударыня, это было бы не излишне, — но, быть может, это неприлично?

Жермена.Как? Неприлично?

Належ.Да, пожалуй. Точное определение может оскорбить вашу щепетильность. Но то, что я говорю, не должно вас удивлять, ибо, когда человек сидит около дамы, вот так, как я сижу около вас, и когда, смотря на нее, как смотрю я, он думает про себя: «Госпожа такая-то восхитительна», — то в этом размышлении… Оно ведь не оскорбляет вас, сударыня?

Жермена.Ничуть.

Належ.…То в этом размышлении имеется зародыш вполне естественной, физической, физиологической идеи, проявление которой, при всей ее мощи и простоте, все же не согласуется с приличиями. Одно уж это размышление: «Госпожа такая-то восхитительна» — свидетельствует о том, что в уме, где оно родилось, проносится вереница пламенных образов, необычных чувств, необоримых желаний, которые следуют друг за другом, множатся, сталкиваются и затихают только при… Вообще не затихают, сударыня.

Жермена.Вы шутите.

Належ.Нет, сударыня, не шучу. Я лишь обосновываю дальнейшее рассуждение. Из только что изложенного следует, что если обыденный, пошлый, посредственный мужчина думает при виде вас: «Она прелестна», — и думает это бесстрастно, поверхностно, без духовного порыва, без вожделения, не сознавая даже того, что именно он думает и думает ли вообще, — то такой мужчина выказывает себя перед вами вежливым, любезным, приятным. Он разговаривает, он улыбается, он старается нравиться. И нравится. А между тем, если какой-нибудь несчастный тоже — и даже более искренне — думает, что она прелестна, но вместе с тем чувствует и всю силу этой мысли, то он сдерживается, скрывается, таится. Он опасается, как бы мысль эта, помимо его воли, не выдала себя в неуместном порыве; он смущен. Он мрачен и молчалив. Вы думаете, что он скучает, и вам самой становится с ним скучно. И вы решаете: «Бедняга! Как он утомителен в большой дозе». А все оттого, что он слишком хорошо сознает ваше изящество и обаяние, оттого, что он глубоко затронут, оттого, что он чувствует к вам сильное и благородное влечение, — словом, оттого, что он, как говорили в старину, совсем заполонен вами.

Жермена.Ваш герой немного смешон.

Належ.Несомненно. Он отдает себе полный отчет в несоответствии мыслей, которые занимают его, с теми, которые ему дозволено высказывать. Он сам считает себя смешным. И он становится смешным. Думать, что дама — это женщина, значит проявлять глупую странность, значит быть нелепым, неприличным. И эта мысль может вылиться в трагикомедию.

Жермена.И что же?..

Належ.И вот, вместо того чтобы рассказывать приятные вещи и ловко дерзать, человек становится печальным, застенчивым. Даже тот, кому это по природе и не свойственно. Отказываешься выразить то, что допустимо выражать лишь в сильно смягченном виде. Впадаешь в мрачное уныние, в какое-то давящее тупоумие…

Молчание.

Жермена.И тут уже нет выхода?

Належ (с живостью). Тут находишь выход при первых же дивных звуках любимого голоса. Подбадриваешься, оживаешь… и если ты мечтательный деревенский житель, отшельник, много размышлявший, бродя в лесах с ружьем, книгой и собакой, то начинаешь развивать общие теории, строишь системы, рассуждаешь о любви. Пускаешься в длинные доказательства. Подыскиваешь доводы. Доказывать что-либо хорошенькой женщине — безнадежная затея и тем не менее пытаешься доказывать. Становишься упрямым и напряженно, настойчиво развиваешь свою мысль… Или же…

Жермена.Или же?..

Належ.Или же внезапно меняешь настроение. Становишься веселым, легкомысленным, непосредственным, шутливым. То встаешь, то опять садишься, все разглядываешь, интересуешься пустяками. Говоришь: «Какая на этой шкатулке прелестная миниатюра». (Берет со стола шкатулку.) Кто эта напудренная дама?

Жермена.Это мадемуазель Фель!

Належ (сухо.) Вот как, мадемуазель Фель?

Жермена.Так мне думается по крайней мере. Можете сравнить с пастелью Латура , которая находится в Сен-Кантене.

Належ (резко). Не премину, сударыня. Очень благодарен, что вы подыскали мне увлекательное занятие. Я посвящу ему свой досуг.

Жермена.Какой тон! Что с вами?

Належ.Ровно ничего. Продолжаю доказательство. Я сказал: разглядываешь все, шутишь… Шутишь неуклюже, резвишься, как слон. Или же… Вы следите за моей мыслью, не правда ли?

Жермена.Стараюсь. Продолжайте.

Належ.Или же мстишь в душе. Искренне — о, вполне искренне — обесцениваешь слишком дорогой предмет. Смотришь на него с пренебрежением знатока. Говоришь себе: да, конечно… ясный, чистый цвет лица, золотистые волосы, бархатистая кожа, гармоничные очертания шеи и плеч, округлая и гибкая талия. Ну и что ж, разве это неповторимо? Такая ли уж это редкость? Вещь обычная. Как глупо мечтать об этом, какое безумие из-за этого страдать!

Жермена.Ах, вот как рассуждают…

Належ.Рассуждаешь так и стараешься убедить себя в этом. Потом становится жаль самого себя; каждый хочет себе добра, каждый жаждет покоя и тишины. Говоришь себе: «Не мучайся зря, старина, не страдай. Уйди! Уйди! Покуривай себе трубку в лесу, вернись к своей лошади и к собаке; поди, дурак, поброди на свежем воздухе». И берешь шляпу. (Берет шляпу.) До свиданья, сударыня. (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Жерменаодна; потом Франсуа.

Жермена.Ушел… В добрый час, господин де Належ, до свиданья, прощайте… прощайте, до свиданья… Как знать? Этот господин немного резок, немного странен. Что ж поделаешь… Человек проводит ночи в лесной чаще, в грозу, в хижине угольщика. Уже пять часов… Дикарь, а тем не менее… Ах, письмо бедняге Адальберу! (Звонит.) Может быть, Сесиль и права, что Адальбер глупее, чем был мой… его брат. Но это неважно, совсем даже неважно.

Входит Франсуа .

На почту… Если кто приедет — не принимать. Никого.

Франсуа подает ей визитную карточку.

(Читает.) Жак Шамбри… Просите.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Жермена, Жак Шамбри.

Жермена.Вы застаете меня совсем случайно. Обычно меня так рано не бывает дома.

Шамбри.Случайность? Вернее удача… счастье!

Жермена.И даже редкостное счастье; вы ведь так редко себе это позволяете. Например, вчера в театре вы не зашли в мою ложу. Вы отказали себе в этом счастье.

Шамбри.Не посмел… Решительно не посмел. Я заметил в вашей ложе драконов, людоедов, людоедок, карликов… Просто ужас…

Жермена.Как? Драконов… людоедов, карл…

Шамбри.Да, они все собрались вокруг феи, чтобы охранять ее; это в порядке вещей. Но я все же содрогнулся. Позади вас, выпучив глаза, стоял советник Биллен, полковник Эрпен проливал слезы у вас над плечом, а барон Микиэльс спал. Он-то и есть карлик. Он был страшен.

Жермена.Пьеса прелестная, не правда ли?

Шамбри.Правда! Прескучная, именно прескучная.

Жермена.Ах, вовсе нет. Я говорю — прелестная, прекрасная.

Шамбри.Прелестная? Возможно. Я видел только одно действие.

Жермена.Полноте! Вы просидели весь вечер в ложе очаровательной госпожи Дезен… Ведь в ее ложе не было карликов, людоедов, драконов? Был только сам Дезен, а он глухой, да маленький Мальси, а тот немой. Вам никто не мешал…

Шамбри.Никто, сударыня. Я все время любовался вами.

Жермена.Издалека?..

Шамбри.Издалека, но вдвойне: и в профиль и в фас. Ваш профиль отражался в зеркале авансцены, а какой затылок!.. Прекрасный затылок — редкость, большая редкость. До сего времени я насчитал их только пять…

Жермена.Вы их коллекционируете?

Шамбри.Просто у меня верный глаз, и я умею видеть. Не смейтесь. Не все обладают этой способностью. Я знаю людей, которые любили женщину месяцами, годами — три, четыре года…

Жермена.Четыре года?

Шамбри.Если это вас пугает — скажем полтора, два… Так вот, они боготворили женщину годами, любили ее всячески — и даже не знают, как она сложена, что в ней хорошо и что менее хорошо. Они не понимают этого, они никогда и не поймут. Они не разглядели женщину, не сумели ее разглядеть. У них зрение не развито. И это непоправимо. Для таких людей самое прекрасное… пропадает зря. Глаз этих людей не в состоянии прочесть женщину, а таких большинство… Могу привести вам пример. Вы знаете Тувенена, старика Тувенена, из «Общества железных дорог Конго»? Вам известно, что он уже несколько лет состоит в связи с танцовщицей Мерседес?

Жермена.Нет, ничего этого я не знаю.

Шамбри.Ну, так вот, я вам говорю… Итак, я встретился с Тувененом на прошлой неделе в одном очень приличном доме… не великосветском… Он просматривал в гостиной альбом с фотографиями девиц, на которых, кроме сережек и колец, ничего не было. Я заглянул в альбом — и вдруг вижу маленькую, худенькую брюнетку; так как в ее распоряжении был только веер, она закрыла им глаза — из весьма почтенных соображений. Я сказал Тувенену: «Вот Мерседес». Он всполошился и воскликнул: «Где? Где?» — «Да вот, господин Тувенен, здесь, в альбоме образчиков». — «Не может быть! В чем вы находите сходство?» — «Во всем». — «Не нахожу ни малейшего сходства! Да и можно ли здесь что-либо узнать?» И заметьте, что Тувенен выкладывает по пятнадцати тысяч франков в месяц, чтобы обладать прелестями, которые он даже не узнает, если им недостает кончика носа. Мораль этой истории…

Жермена.Ах, тут есть мораль?..

Шамбри.И вы выведете ее сами…

Жермена.Сама? Но я ничего не поняла. Я не слушала.

Шамбри.Так выслушайте по крайней мере мораль: хоть и грустно сознавать это красивой женщине, а все же мало настоящих ценителей, очень мало!

Жермена.Итак, от пьесы, которую мы с вами видели… вместе, у вас осталось очень смутное впечатление. Жаль! Пьеса интересная.

Шамбри.Но ведь я же вам сказал: я смотрел только на вас. Вы и представить себе не можете, как пленительны вы были в тот вечер.

Жермена.Опишите… Сделайте одолжение, опишите… Уверена, что вы даже не знаете, какого цвета платье было на мне.

Шамбри.Платье?.. Какого цвета? (Заминка.) Голубое…

Жермена.Как жаль, что вы самого себя сейчас не видали… Голубое!.. Вы были вот какой (передразнивает его) , забегали глазами, наморщили лоб, развели руки, растопырили пальцы и перебирали ими; совсем как мальчик, вытаскивающий лотерейный билет.

Шамбри.Ну, и что же?

Жермена.Ну, и что же, — выиграли.

Шамбри.И это голубое платье удивительно к вам шло.

Жермена.Вы находите? А один мой старый друг, из тех, что сидели у меня в ложе, сказал: «Это платье совсем вам не к лицу. В голубом вы далеко не так красивы, как в розовом». И признаюсь вам, господин Шамбри, я была тронута и польщена этим замечанием, потому что верю в его искренность, потому что почувствовала в нем откровенность и истинное желание видеть меня красивой.

Шамбри.Это вам сказал карлик!

Жермена.Карлик?

Шамбри.Да, барон Микиэльс. Он разговаривает с вами с нарочитой откровенностью. Уверенность, с какою он судит о ваших туалетах, покоряет вас. А ведь он дальтоник. Право же, дальтоник. Он не отличает красного от зеленого. Однажды на выставке картин я видел, как он восхищался вишнями, писанными Мадленой Лемер. Он принял их за сливы. Судите сами, как может этот гном оценить нежный румянец ваших щек, который так восхитительно растворяется в белизне вашей шейки…

Жермена.Милый господин Микиэльс! Он такой хороший, такой преданный друг.

Шамбри.Не верьте ему! Он мрачный, недоброжелательный человек — вот и все. Зачем вы постоянно окружаете себя чиновниками, финансистами, военными и позволяете стеречь себя этим нелепым и лютым стражам? Вас никогда нельзя застать одну.

Жермена.Однако сейчас, мне кажется…

Шамбри.Ну, в кой-то раз, у вас в гостиной… Двери… Сколько у вас тут дверей!

Жермена.Четыре двери. Гостиная как гостиная. Уж не воображаете ли вы…

Шамбри.Ах, скажите! Да, воображаю…

Жермена.Я не знаю ваших вкусов по части обстановки. Что касается меня, мне нравятся комнаты светлые, простые, незагроможденные.

Шамбри (встает и разглядывает вещицы на полке, в горке, на столе). У вас есть вкус, вы понимаете искусство. Правда! Можете мне поверить. Я в этом знаю толк.

Жермена.Я вам верю.

Шамбри.У вас хорошие, вещи. Прекрасные курильницы старинной работы. Старый китайский фарфор, севр… селадон… бисквит… (Берет со стола шкатулку.) Вот шкатулка работы Мартена, с миниатюрой на полосатом фоне, напоминающем прабабушкины платья, — как она приятна и на глаз и на ощупь! Я люблю безделушки, которые хочется взять в руки, которые поддаются ласке. Эта миниатюра — портрет какой-то известной женщины. Это… это… сейчас… припомню.

Жермена.Говорят, это мадемуазель Фель.

Шамбри.Вот-вот. Она напоминает пастель Латура.

Жермена.Ах, вот как — вы знаете пастель Латура? Не ожидала!

Шамбри.Это вас удивляет оттого, что вы живете среди дикарей… Вы любите миниатюры? Я спрашиваю потому, что, если вы их любите, я могу вам показать довольно красивые, — у себя дома.

Жермена.Да, миниатюры я люблю, но не настолько, чтобы…

Шамбри.Разве уж нужно их любить «настолько», чтобы прийти взглянуть на них завтра, от пяти до шести на Вандомскую площадь, дом восемнадцать, первый этаж, налево, три ступеньки. (Берет со стола книгу.)

Жермена.Взгляните на то, что у вас в руках.

Шамбри.Вижу — сафьяновый переплет… золотой обрез… восхитительно!

Жермена.Не говорите, что я вам это навязала, вы его взяли сами. Давно сказано: от судьбы не уйдешь. Вот вы и пошли ей навстречу. Вы держите в руках не что иное, как альбом. Да, под сафьяном скрывается альбом. Я не хуже и не лучше других… У меня тоже есть альбом. (Протягивает ему перо.)

Шамбри (перелистывает). Вижу. Альбом. И, сказать по правде, если вообще допускать альбомы, — ваш недурен… Фальгьер, Поль Эрвье, Массне… Анри Лаведан, Поль Бурже, Дешанель, Людовик Галеви … Сливки общества! Веленевые страницы испещрены знаменитыми именами… Гм! Кое-где мелькают и менее громкие. Если не ошибаюсь, над Жанвье-Дюпоном, полковником Эрпеном… и Полем Флошем не сияет ослепительный ореол славы. Вы смешиваете в одном альбоме и знаменитых и безвестных…

Жермена.Так и надо. Я вам объясню. Иногда… о, довольно редко, но все же иногда светские люди, знаете, пишут в альбомы довольно милые вещи. Знаменитости — никогда. Можете сами убедиться. Посмотрите, что написал Жюль Леметр, Пальерон, Сарду, Вандерем.

Шамбри (перелистав и прочитав про себя несколько страниц). Да, вы правы… Незначительно, слабо… ничтожно…

Жермена.А Дюма! Прочтите, что написал Дюма… В начале… На самом верху… вот…

Шамбри (читает вслух). «Трубы прочищают с наступлением холодов. Александр Дюма-сын».

Жермена.А пониже… Прочтите, что написано пониже…

Шамбри (читает вслух). «Любовь расцветает от слез. Поль Флош».

Жермена.Вот это — мило.

Шамбри.Да, мило. И это пробуждает в памяти какое-то давнее впечатление. Какое-то давно пережитое чувство… А чем занимается этот господин Флош?

Жермена.Не знаю хорошенько. Кажется, служит в «Обществе торцовых мостовых». (Видя, что Шамбри закрывает альбом.) О, теперь ваша очередь. Не отделаетесь! Пишите…

Шамбри (опять раскрывает альбом). Особенно грустно делается не от того, что написано, а от вида незаполненных страниц. Когда смотришь на них, — думаешь о будущих глупостях, о жалких, неуклюжих, уродливых мыслях, которые время принесет с собою (пишет) и запечатлеет здесь. Досадно до слез!

Жермена.Пишите!

Шамбри.Готово, сударыня, готово!

Жермена.Что вы написали? (Шамбри передает ей альбом. Жермена читает вслух.) «Любовь — ручей, в котором отражается небо». Прелестно!

Шамбри.И я действительно так думаю. Да, я думаю, что если бы нашу жизнь не украшала любовь, можно было бы умереть с тоски и отчаяния. В глубине души я сентиментален, я мечтатель.

Жермена.«Любовь — ручей, в котором отражается небо». Чудесно. Но ведь если небо и остается на месте, вода-то утекает. Вы себя ни к чему не обязываете.

Шамбри.Голубой ручей беспрестанно возрождается и беспрестанно течет журча. В его струях отражается мерцание звезд…

Жермена.А скажите: ручей этот течет из родника?

Шамбри.Гм…

Жермена.Не берет ли он скорее начало в маленьком цинковом резервуаре, от которого у вас имеется ключ и который вы закрываете, как только вам вздумается — в любой вечер, перед прогулкой?

Шамбри.Вы неблагоразумны; вы почти что повинны в издевательстве над любовью.

Жермена.Я не издеваюсь над любовью. Я издеваюсь, самое большее, над вашим ручейком.

Шамбри.Это нехорошо с вашей стороны. И тем более, что вы представить себе не можете… Если бы вы только знали…

Жермена.Да, но беда в том, что я ничего не знаю.

Шамбри.Вы считаете меня неспособным на чувство, на нежность?

Жермена.Признаюсь, у меня нет на этот счет никакого мнения.

Шамбри.Есть! Есть! Потому что я не прикидываюсь грубовато откровенным, как барон Микиэльс, потому что я не таращу глаз, как старик советник Биллен, потому что не рыдаю возле вас, в тиши, целыми вечерами, как доблестный полковник Эрпен, — вы воображаете, что я равнодушен, что мне не дано вас оценить, что я не замечаю, как вы прелестны, восхитительны, божественны.

Жермена.Я ничего не воображаю, поверьте, прошу вас.

Шамбри.Вы ошибаетесь во мне, вы мне не верите. Хотите, я скажу вам — почему? Потому, что в делах любви вы держитесь за старинную традицию, за установленные формы, за светские приличия. Вы требуете, чтобы за вами ухаживали методически, вы благоволите к серьезным, корректным поклонникам. Это заблуждение. Как терзают женщину эти господа, когда добьются ее… Не попадайтесь им в лапы; это было бы преступлением.

Жермена.Были вы на выставке акварелистов? В этом году она очень удачна.

Шамбри.Почему вы не верите, что я вас люблю? Потому ли, что я не говорил вам об этом? Так иногда ведь об этом говорят мало именно потому, что много об этом думают.

Жермена.Скажу откровенно, господин Шамбри: даже если бы вы и говорили мне об этом, — я все равно не поверила бы.

Шамбри.Почему?

Жермена.Потому что достаточно вам оказаться возле женщины, и вы говорите ей об этом, как говорят: «Пошел дождь» или: «Сегодня хорошая погода». Для вас это имеет так же мало значения… Вы и не собирались этого говорить, а скажете — и тотчас же забудете. Это просто из вежливости.

Шамбри.Нет… Вовсе нет!

Жермена.В таком случае — по невежливости, если хотите!

Шамбри.И все же я вас люблю. Если я говорю об этом, несмотря на ваше отношение ко мне, так уж отнюдь не для того, чтобы быть вежливым и даже не для того, чтобы быть невежливым, как бы мне ни хотелось этого. Я говорю так просто потому, что я искренен… и что я люблю вас.

Жермена.Смешно… По-видимому, находятся женщины, которые принимают ваши слова всерьез… Ведь если бы никто не попадался на эту удочку время от времени, — вы отказались бы… Правда, как-никак, а правда, что женщины иногда бывают глупы.

Шамбри.Нет, глуп — я. Будем же глупы. Только это и хорошо. Вы никогда не были счастливы, вы никогда не были любимы. Вы не знаете, что это такое. Не губите свою молодость, свою красоту. (Становится на колени, целует ей руки.) Не сопротивляйтесь, уступите чувству. Не будьте врагом собственного сердца. Жермена, умоляю вас… ради меня, ради самой себя.

Жермена.Встаньте! Звонят, кто-то идет…

Шамбри.Нет, не встану, никто не идет. Никто не должен входить. Это было бы нелепо. Это было бы как в театре. Я останусь у ваших ног. Я не оторву губ от вашей руки, пока вы мне не поверите.

Жермена.Ах, верю… что не вызываю у вас отвращения… Ну, встаньте же!

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Те же и Сесиль.

Сесиль.Это опять я, дорогая. Здравствуйте, господин Шамбри.

Шамбри.Сударыня, как я счастлив…

Сесиль.Очень приятно! (Жермене.) Належа здесь нет?

Жермена.Он уже больше часа, как уехал… И уехал даже очень поспешно…

Сесиль.Он собирался ко мне… Но он вернется сюда. Я назначила ему здесь свиданье. Он уехал с моим мужем, который хотел по дороге показать ему какую-то лошадь, а потом завезти его к тебе. Я думала, он уже здесь.

Шамбри.О, вам придется подождать. У лошадников, как только они станут на подстилку и уставятся в круп, часы бегут, как мгновенья.

Сесиль.Вы плохо знаете господина Належа: самое большое для него удовольствие — бродить с ружьем и книгой… Но не думайте — хоть он человек и очень серьезный, он тем не менее весьма приятен.

Шамбри.И весьма умен. К сожалению, это как мебель моей тетушки Клеманс. Все говорят, что это великолепная работа Бове, но никто не видел ее без чехла. Да, если бы Належ снял с себя чехол — какой блеск! Но он его не снимает.

Сесиль.Вернее, он снимает его не для каждого. Он не банален.

Шамбри.Во всяком случае, у него есть одно преимущество, которому я завидую: он вам нравится… (Жермене.) Сударыня!

Жермена.Уходите?

Шамбри (шепотом). Я вернусь, мне необходимо с вами поговорить.

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Жермена, Сесиль.

Сесиль.Он за тобой ухаживает?

Жермена.Немного… Разве это заметно?

Сесиль.Когда объяснение в любви принимается благосклонно, оно оставляет след, — как удачная прививка оспы. Кожа слегка розовеет… о, чуть-чуть!

Жермена.Тебе, видно, доставляет удовольствие говорить глупости?

Сесиль.Но, дорогая, ведь нетрудно догадаться. Он ухаживает за всеми. Он ухаживает даже за мной, за мной, хотя мужчины и смотреть на меня не хотят… Право, я не пользуюсь успехом. Сама даже не знаю почему… Я не уродливее и не глупее других.

Жермена.Ты очень хороша.

Сесиль.Нет, я не очень хороша. Я приятная. И нормальная, вполне нормальная. Помнишь, как мы с тобой ходили на уроки господина Бланшара? В географическом атласе были изображены головы представителей различных рас: чернокожих, желтых, белых. Так вот изображение белой было — вылитый мой портрет. Ты даже подписала под ним мое имя.

Жермена.А еще жалуешься! Это была Венера.

Сесиль.Разве?

Жермена.Ну, разумеется. Венера Медицейская. Слева от нее был Аполлон, а под ними — краснокожий. Как сейчас вижу.

Сесиль.Ну, по-видимому, в наше время Венера Медицейская прельщает только Шамбри. А досаднее всего, что я ведь нормальна как в физическом отношении, так и в духовном, — нормальна душою… Ну, право же… помнишь, в нашем атласе под белой расой была подпись: «Женщины этой расы деятельны, умны, стойки и преданны». Я именно такая. Я соответствую типу — ни более, ни менее. Я нормальна до банальности.

Жермена.А меня-то разве ты считаешь исключением, уродом?

Сесиль.В тебе есть очарованье. Кроме того, я считаю тебя порядочной.

Жермена.Благодарю тебя, Сесиль.

Сесиль.Да, я считаю тебя порядочной. Я думаю это прежде всего потому, что удобнее так думать о подругах. Приходится это говорить; а раз говоришь — приходится так думать. К тому же, может быть, это и верно. У меня нет доказательств противного.

Жермена.Да что ты?

Сесиль.Затем: ты вдова, ты свободна. Быть может, свобода-то и сдерживает… Я знаю, что ты не строгая. Но именно строгие-то женщины и совершают самые большие глупости. Вот, например, госпожа де Сен-Венсен: была строга, была надменна, отличалась величественной красотой и возвышенными чувствами. И что ж? С первого же раза, как Шамбри соблаговолил быть с нею дерзким, она без чувств упала ему в объятия. С тех пор она бегает за ним как дурочка. Дети, репутация, дипломатическая карьера мужа — все принесено в жертву смазливому мальчишке, который, сама понимаешь, над нею только потешается.

Жермена.Даже страшно становится. Сесиль. Ах, знаешь, Шамбри — опаснейший человек для женщин. Он лживый и тщеславный. Я не даю советов, даже когда их у меня не спрашивают, хотя это все же не так глупо, как давать советы, когда их просят. Но если бы я стала советовать — как полезны были бы мои советы! Сама я, дорогая моя, не участвую в игре, а потому прекрасно вижу карты партнеров, в то время как играющие, будь они даже самыми хитрыми женщинами…

Жермена.Не советуй, Сесиль, не советуй! Я поступлю, как и полагается, как раз наоборот, и на тебя ляжет страшная ответственность… Но не бойся — я не наделаю глупостей. Одно только несомненно: то, что я вечно скучаю. И если мне удается это и без посторонней помощи, то совершенно бесполезно мне в этом помогать. Лучше уж скучать самой, чем терпеть, чтобы тебе докучали. Так, менее досадно самой причесаться плохо, чем быть плохо причесанной своею горничною. У меня не осталось иллюзий, дорогая! Замужество рассорило меня с любовью. Мужчины, с которыми я встречаюсь, еще не помирили меня с ней. Кто искренен — тот убийственно скучен, а другие, те, которые могли бы нам понравиться, — издеваются над нами. При таких условиях не стоит усложнять существование. Я ни мягкосердечна, ни великодушна. Можешь меня уважать, Сесиль. Я слишком черствая, чтобы вести себя дурно.

Сесиль.Допустим. Ты черствая. Но не полагайся на это. Вовсе не обязательно быть святой, чтобы дурно вести себя. Теперь поговорим серьезно. Ты пообедаешь у меня, а потом мы вместе отправимся в театр. С нами поедет Належ и мой муж. Надень шляпку.

Франсуаподает визитную карточку.

Жермена (читает). Господин де Належ.

Сесиль.Ступай скорее надевать шляпку. Я приму его.

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Сесиль, Належ.

Сесиль.Госпожа Сескур просит вас подождать минутку. Она сейчас выйдет. Ну, что же, купили вы лошадь, которую показал вам мой муж?

Належ.Да… А что, госпожа Сескур отправилась… покорять сердца в другом месте? Тогда ждать придется, по-видимому, долго.

Сесиль.Нет, она у себя в комнате: она надевает шляпку.

Належ.Это тоже будет долго… Но так как это одно из самых важных дел…

Сесиль.Не вижу тут особой важности…

Належ.А я — вижу. Что придает женщине цену, что выделяет ее, что делает из нее в свете силу, с которой может сравниться только золото? Платье и шляпа!

Сесиль.И белье, сударь.

Належ.И белье — совершенно верно!

Сесиль.Господин де Належ, вы считаете женщин низшими существами; быть может, вы и правы. Но вы безусловно неправы, когда даете им это понять. Это с вашей стороны неосмотрительно.

Належ.Значит, и вы, сударыня, требуете, чтобы вашими чувствами восхищались так же, как вашими шляпами?

Сесиль.Речь не обо мне. К тому же, господин де Належ, не старайтесь быть со мною нелюбезным; этому не было бы оправдания: вы ведь в меня не влюблены. Это было бы и несправедливо: я только что расхваливала вас и защищала от нападок господина Шамбри, который считает, что вы всегда в чехле.

Належ.В чехле?

Сесиль.Не старайтесь понять… Я утверждала, что у вас очень развитой, очень привлекательный, вовсе не обыденный ум и что в кармане у вас всегда лежит книжка. Верно это?

Належ.Что касается книги — верно! (Вынимает из кармана книжечку.)

Сесиль.Какой-нибудь серьезный автор, философ.

Належ.Или поэт… В данном случае — Ронсар…

Сесиль (беря книгу). Покажите… О, какая старая!

Належ.А я нахожу, что она восхитительно свежа.

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Належ, Сесиль, Жермена.

Сесиль.Вот господин Належ с Ронсаром, вандомским дворянином.

Жермена.О, господин де Належ! Вы вернулись?

Належ. Пришлось.

Жермена.Как вы любезны!

Належ.Нет, сударыня, я недостаточно любезен; виноват, простите меня!

Сесиль (перелистывая Ронсара). Господин де Належ, вы кладете в книги цветы?

Належ.Да, сударыня. Библиофил меня за это осудит. Но я читаю в лесу и любимые страницы закладываю цветами.

Жермена.А что тогда происходит с собакой и ружьем?

Належ.Они спят.

Сесиль.Вот здесь заложено барвинком: «Когда, состарившись, вы вечером, при овечке…» Что же, это хорошее стихотворение?

Належ.Оно в старинном стиле и очень просто по форме. Но мне оно кажется лучшим в мире. (Жермене.) Вы его не знаете?

Жермена.Нет.

Належ.Жаль.

Сесиль.Я тоже его не знаю. И это тоже жаль. Даже еще более жаль. Потому что я очень люблю стихи. И понимаю их. Только это во мне незаметно. А так как Жермена сама вдохновляет поэтов, все сразу же решают, что она любит поэзию. О, спору нет, она вдохновляет поэтов. В ее альбоме столько стихотворений, посвященных ей! (Перелистывает альбом.) Вот например:

Это можно петь. Эти слова положены на музыку. (Переворачивает несколько страниц.)

Належ.Это уже свободные стихи.

Сесиль.А вот только что распустившаяся мысль: «Любовь — ручей, в котором отражается небо». Этот цветок появился сегодня, Жермена?

Належ.Это — Ренана.

Сесиль.Нет, это — Жака Шамбри.

Належ.Это — Эрнеста Ренана. Он писал эти строки во все альбомы без разбора.

Сесиль.Во всяком случае, здесь стоит подпись Жака Шамбри.

Належ.Это бессовестный плагиат, вот и все.

Жермена.Почему же? Если он так думает, он имел право подписать свое имя.

Сесиль.Поехали, Належ?.. То не хотели возвращаться, теперь не хотите уезжать. Мне некогда вас ждать. Мне еще нужно переодеться… Жермена, миленькая, не опоздай к обеду. Спектакль начинается в восемь. Постараемся приехать хотя бы к девяти.

Жермена.Я даже не помню, чтобы видела хоть одну пьесу с самого начала.

Сесиль.И я тоже. (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

Належ, Жермена.

Жермена.Как, господин де Належ, вы отпускаете ее одну?

Належ.Позвольте только сказать вам… Вы считаете, что я был резок, странен, невыносим…

Жермена.Нет, я не обнаружила в вас стольких качеств. Мне показалось только, что вы немного нервничаете. Это объясняется, по-видимому, темою разговора. Вы ее неудачно выбрали. В следующий раз вы изберете другую тему — вот и все. Тем сколько угодно.

Належ.Тем для разговора француженки с французом? Нет, сударыня, существует лишь одна такая тема. Одна-единственная, но ее можно варьировать до бесконечности. В будущем я стану рассуждать на эту тему, если позволите, совсем иначе и буду любезным, привлекательным, почти очаровательным.

Жермена.Я как раз собиралась вас об этом просить.

Належ.Хотите, я переменюсь сейчас же?

Жермена.Только поскорей! Даю вам три минуты. Меня ждет горничная.

Належ.Только три минуты? В таком случае это будет краткое изложение, конспект. Но все самое существенное я включу, и, надеюсь, вы будете удовлетворены. (С деланым жаром и подчеркнутым изяществом.) Итак, сударыня, я люблю только вас, вы одна владеете моими помыслами и смущаете мой покой. Если я делаю вид, будто занят кем-нибудь другим, то лишь для того, чтобы смотреть на вас издали, не тревожа вас. Я жду, чтобы жужжащий вокруг вас рой рассеялся. Я хочу, чтобы вы принадлежали только мне, мне одному. Я прихожу в отчаяние, что должен одолевать стольких соперников. А между тем знайте, один я действительно восхищаюсь вами и понимаю вас. Вы — самая прекрасная, вы — единственно прекрасная, вы воплощение идеала, созданного мною в мечтах. Вы считаете меня ветреным, легкомысленным, влюбленным во всех женщин. Я люблю вас одну. Я люблю, я боготворю вас. (Делает вид, что хочет обнять ее за талию.)

Жермена.Господин де Належ, три минуты истекли.

Належ.Да, но я уже успел вам понравиться.

Жермена.Понравиться — это слишком сильно сказано; однако не скрою, что нахожу вас гораздо приятнее, чем недавно.

Належ.Вот то-то оно и есть. Вы находите меня любезным оттого, что я говорю с вами, как те, кто вас не любит, а только тешится созерцанием вашей красоты. Я вам понравился потому, что в моих словах был привкус лжи. Сударыня, что ни говорите, а на женщин действует только притворство.

Жермена (в дверь). Жюли, приготовьте мне белое платье. (Належу.) Господин де Належ, ваше обаяние кончилось. Сожалею о другой вашей манере, образчик которой вы только что дали, о манере прозрачной, как говорят художники. Ступайте, дайте мне одеться. Мы вместе пообедаем, вместе проведем вечер, вы должны быть довольны.

Належ.Нет, сударыня. (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ

Жерменаодна.

Жермена.Он забыл свою книжку… «Возлюбленные Пьера де Ронсара»… Разумеется, Шамбри говорил мне не особенно новые вещи, не такие, которые еще никогда никем не произносились и никогда уже больше не будут произнесены. Но он вкладывал в них столько очарования и нечто такое, что свойственно только ему. А чудачества Належа, вероятно, тоже не так уж новы. Но они нестерпимы… «Возлюбленные Пьера де Ронсара»… А правда, он кладет цветы в книжку любимых стихотворений. Эта привычка трогает меня. В сущности, Належ — хороший человек. Вот барвинок, которым отмечены самые нежные стихи. (Читает.)

Поэт господина Належа, быть может, и прав.

ЯВЛЕНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ

Жермена, Шамбри.

Жермена.Вы?!

Шамбри.Я подстерегал. Я вернулся. Как вам, вероятно, надоел этот мужлан… Наконец-то мы одни! Мне столько нужно сказать вам…

Жермена.Вы подстерегали? Вы вер… Господин Шамбри, сделайте мне удовольствие — уйдите! Вы входите, как вор… У вас такой вид, словно вы вылезли из шкафа. Это смешно.

Шамбри.Нет, это не смешно. Вы хотите сказать, что это неприлично. Вы правы, это неприлично. Я отлично сознаю это.

Жермена.Это просто смешно.

Шамбри.Скажем лучше: непозволительно. В этом и заключается трудность нашего положения.

Жермена.Что вы говорите?

Шамбри.В этом трудность нашего положения. Тут множество трудностей. А потому, сударыня, не надо затягивать. Это было бы крайне неосторожно. Именно «до» рискуешь скомпрометировать женщину. Именно «до» совершаются все неловкости, все бестактности. Право же… «После» действуешь сообща, согласованно, по уговору. Действуешь осторожно и избегаешь опасностей. Скомпрометировать женщину «после» может только озорник или безнадежный дурак… да еще, пожалуй, дикарь вроде Належа… Вот у кого все отпечаталось бы на лице крупными буквами, как номера на фишках для лото, — если бы только женщина — бедняжка — выказала ему благосклонность!

Жермена.Господин Шамбри, меня ждет горничная. Ступайте!

Шамбри.Сделать неосторожность «после» — непростительно, в то время как «до» даже самый благовоспитанный мужчина не может ни за что поручиться. Не уверен, что мы уже не обратили на себя внимание. Этого не миновать.

Жермена.Странно, что я не сержусь на вас еще больше. Признайтесь, что и вам самому это кажется странным.

Шамбри.Наоборот, это вполне естественно, раз вы знаете, что я вас люблю…

Жермена.До свидания, господин Шамбри…

Шамбри.Куда же мы отправимся?

Жермена.Я? Я поеду обедать к госпоже Лаверн.

Шамбри.Нет, вы не поедете обедать к госпоже Лаверн.

Жермена.Я не поеду обедать к…? Вы с ума сошли! Уже восемь часов… Ведь Сесиль… и господин де Належ меня ждут…

Шамбри.Ну, уж нет… вы не будете обедать с Належем. Вы пообедаете со мной где-нибудь в беседке, за городом.

Жермена.Вы становитесь совсем смешным.

Шамбри (подает ей перо). Пишите: «Дорогая Сесиль, страшная мигрень…»

Жермена.Господин Шамбри, говорю вам совершенно серьезно: уходите…

Шамбри.Нет, не уйду… Я не допущу вашей встречи с Належем. Жермена, останьтесь, я люблю вас.

Жермена.Прошу вас — уйдите.

Шамбри.Я не могу расстаться с вами. Право, не могу расстаться… Это свыше моих сил… Жермена… вы страшно огорчите меня. Я говорю искренне. Правда, вы огорчите меня.

Жермена.Огорчу? Чем? Из-за Належа?

Шамбри.Ну, конечно.

Жермена.О, хорошо… если все дело в Належе — не огорчайтесь. Тут вам нет повода огорчаться, уверяю вас.

Шамбри.Правда? Вы предпочитаете меня?

Жермена.Предпочитаю вас. Довольны?

Шамбри.Очень.

Жермена.Ну, а теперь — уходите.

Шамбри.До завтра, в пять часов. Вы придете наверное? Три ступеньки… Я велю расстелить для вас новый ковер. (Уходит.)

Жермена (одна). Рискну! Чем черт не шутит!