Онлайн чтение книги Мед для медведей Honey for the Bears
Часть первая

Глава 1

– Зачем, позвольте полюбопытствовать, вы направляетесь в Санкт-Петербург? – очень громко, чтобы перекричать музыку, проговорило дряхлое существо по имени доктор Таерсис, сидящее в инвалидной коляске. Его ноги были заботливо укрыты теплым шотландским пледом, и не было никакой возможности определить, брюки на нем или юбка.

– Туризм, – соврал Пол Хасси.

В это время духовые инструменты, выводившие мелодию на раздражающе высоких, пронзительных нотах, наконец умолкли, вступили струнные, и раздались плавные звуки вальса.

Воспользовавшись временным затишьем, в разговор вмешался человечек с влажно поблескивающими глазами, стоящий за спинкой инвалидной коляски. Он был необыкновенно похож на конторского клерка.

– С гомосексуалистами и коммунистами дела обстоят совершенно одинаково. Люди почему-то считают, что эти качества должны проявляться в человеке постоянно. Но это немыслимо! Невозможно, к примеру, быть гомосексуалистом, когда спишь. И коммунистом тоже.

– Довольно, Мэдокс, – снисходительно обронил его хозяин или хозяйка. Физиономию сидящего в кресле создания покрывала сетка глубоких морщин, очевидно, сказывалось пагубное влияние разгульной юности. Голова была маленькой, усохшей, но гордо сидела на сморщенной старческой шее. Пол Хасси решил, что эта древняя мумия, имевшая чрезвычайно высокомерный вид, лишена всех признаков пола с какой-то высшей целью.

Престарелое существо с аристократическим презрением взирало на многочисленных представителей новой интеллигенции, заполнивших кают-компанию. Глаза, цветом напоминающие устрицы, неодобрительно поглядывали из-под полуопущенных век.

– Если позволите, доктор, – снова заговорил Мэдокс. – Не все, что люди делают, является политикой. Вспомните хотя бы тех дипломатов, которых мы встретили в прошлый раз. Их нисколько не интересовали вопросы дипломатических отношений, потому что они отчаянно страдали от несварения желудка. Между прочим, знаете, Пол, в России ни у кого не бывает кишечных расстройств. Там все готовят на хорошем масле. Все-таки это страна рабочих, – пояснил он.

– Ну хватит, Мэдокс, – поморщилось древнее создание. Оно извлекло из-под пледа изуродованную артритом руку, корявые пальцы которой были сплошь унизаны золотыми перстнями, сверкающими и переливающимися даже на неярком балтийском солнце. Между двумя пальцами подрагивала сигарета.

Мэдокс щелкнул зажигалкой, и, словно повинуясь этому сигналу, невидимые музыканты перешли к шумному, бравурному финалу. Их музыка должна была возвестить всему миру о триумфальной победе советской идеологии. Под нее хорошо было маршировать по Красной площади и торжественно обнимать друг друга перед глазами телекамер, отмечая очередной советский праздник. Хотя временами сквозь грохот триумфального марша все-таки прорывались щемящие нотки истинно славянской грусти, которую, как ни старайся, невозможно уничтожить. Но вот прозвучали завершающие аккорды, потом пластинка еще некоторое время пошипела и окончательно замолкла.

Студенты (направляющаяся за границу миссия доброй воли, называющая себя «Маленький Спутник»), зааплодировали.

Советские музыканты (возвращающаяся из-за границы домой делегация) зааплодировали.

Композитор Степан Коровкин, обладавший внешностью и манерами не слишком трезвого водопроводчика, зааплодировал тоже.

– Хлопает сам себе, – заметила многократно окольцованная мумия, – ни дать ни взять дрессированная обезьяна. А такую музыку можно исполнять только в цирке.

Красивая переводчица торжественно объявила:

– А сейчас товарищ Коровкин расскажет нам о целях, которые он ставил перед собой при создании своей симфонии номер четырнадцать, финал которой вы только что прослушали, а также о том, насколько ему удалось воплотить свои идеи в жизнь.

Ее английский был безупречен, но мумия все равно презрительно фыркнула и выдохнула в сторону девушки клуб дыма. Товарищ Коровкин неторопливо встал, приосанился и начал свой страстный монолог. Он вещал громко, вдохновенно и со знанием дела, как выступающий на рабочем митинге профсоюзный лидер. А тем временем мумия снова заговорила с Полом:

– Хотя, может быть, еще не все потеряно. В конце концов, у нас достаточно опытнейших управляющих, много лет отработавших в колониях, которые теперь скучают без настоящего дела в Истборне и Танбридж-Уэлсе. Думаю, они сумели бы привести этих людей в человеческий вид…

Мэдокс грыз ногти.

– Ш-ш-ш. Вы же мешаете, – обернулся кто-то из студентов.

– …Стремления советского человека, – закончил Коровкин первую часть своего выступления и сел, чтобы перевести дыхание. Снова заговорила переводчица:

– Отдавая себе отчет в наличии отдельных мелких погрешностей…

А мумия продолжала вполголоса рассуждать:

– Если разобраться, они всего лишь азиаты, вечно униженные и абсолютно безграмотные. Поверь, я знаю этих людей ужасающе давно. В те времена о Ленине и Троцком еще даже и не слышали. Представляешь, эти несчастные даже считают с помощью специальных бусинок, называемых счетами.

– …Стремления советского человека. Пожалуйста, – менторским тоном обратилась переводчица к слушателям, – очень тяжело выступать перед аудиторией, когда в зале еще кто-то говорит. Если вы не хотите слушать, вам следует попросить разрешения и покинуть помещение.

– Деточка, – ничуть не смутившись, проговорило древнее создание, протянув окурок Мэдоксу.

Тот разок затянулся, словно удостоверившись, что с окурком все в порядке, и погасил его о столешницу.

– Так вот, деточка. Мое первенство, я имею в виду пребывание здесь, неоспоримо. Это может подтвердить мой секретарь, с которым мы вместе сидим тут уже довольно давно. Не могу не признать, что, когда эти дурно одетые люди ворвались сюда со своим дешевым, заикающимся граммофоном и старыми пластинками, они нам помешали. Более того, мое первое путешествие по этому маршруту состоялось в те годы, когда вас еще и на свете не было. Я помню Санкт-Петербург в те прекрасные времена, когда в Зимнем дворце еще жили его истинные хозяева.

Советские музыканты слушали, нервно переглядываясь друг с другом. Единственным иностранным языком, который был им хоть немного знаком, был итальянский, международный язык всех музыкантов мира.

– Да, деточка, – продолжало древнее создание, – в моей памяти живет Санкт-Петербург тех времен, когда он был гордым имперским городом, где дамы появлялись на балах в платьях, заказанных в Париже, а джентльмены носили визитки от лучших лондонских портных.

– Ну и заглохни, – злобно прошипел кто-то из студентов. – Умри.

– Послушайте, давайте обойдемся без политики, – забеспокоился Мэдокс и обратился к Полу: – По-моему они сейчас полезут в драку. Я этого не вынесу. Ради бога, отвлеките этих людей, задайте им какой-нибудь вопрос. Что-нибудь нейтральное, безобидное.

Неожиданно для самого себя Пол встал и выкрикнул:

– А как насчет Опискина?

Аудитория потрясенно замолчала. Некоторое время стояла такая тишина, что было слышно тиканье чьих-то часов.

– Ну что же вы, – уже мягче проговорил Пол, – расскажите нам об Опискине. Мы хотим знать, что вы с ним сделали…

Ни за что на свете он не сумел бы объяснить даже самому себе, почему вдруг его так заинтересовал этот самый Опискин. Пол Хасси был заурядным торговцем антиквариатом, спокойно жил вместе с женой в Восточном Суссексе, а в Россию ехал с единственной целью – помочь кое-кому. Его никогда особенно не интересовала ни музыка вообще, ни композитор Опискин в частности. Ему даже показалось, что в тот момент им просто-напросто завладела странная высшая сила, и это именно она была чрезвычайно заинтересована в Опискине, а он просто повторял то, что ему было приказано.

– Опискин, Опискин, Опискин… – возбужденно заговорили все вокруг. Повторяемое одновременно десятками людей слово шипело вокруг Пола, как вырывающийся из многочисленных щелей пар. Он сел.

Зато встал товарищ Ефимович, тоже композитор, только обладающий еще более мощным телосложением и устрашающей внешностью, чем Коровкин. Этот уже. ничем не напоминал водопроводчика. Вероятно, он принадлежал к профсоюзу рабочих котельных и бойлерных. Он возмущенно погрозил кому-то кулаком размером с голову взрослого человека и оглушительно заорал. Быстро оправившись от шока, к нему присоединились и другие музыканты.

– Варвары! – вздохнул доктор Таерсис. – Вы можете представить себе великого Глинку, ведущего себя таким образом? Или Джона Филда?

Сквозь шум, создаваемый возмущенными музыкантами и оживленно галдящими студентами, слышался отчетливый и хорошо поставленный голос переводчицы, ни на минуту не забывающей о своих обязанностях.

– Формалистический уклонист! – бодро вещала она. – Дезертир! Перебежчик, подло предавший советское искусство! Отступник, умышленно искажающий образ Революции! Лакей!

Пол почувствовал, что кто-то осторожно похлопал его по плечу. Ну вот, началось. Значит, сейчас на него наденут наручники, возможно, даже закуют в кандалы, в которых он проведет остаток пути. Но это оказалась всего лишь Татьяна Ивановна, каютная горничная. Чудо что за девушка. Аппетитная, как сдобная булочка.

– Пожалуйста, – робко проговорила она, – врач, врач.

Пол сперва удивился, но потом вспомнил, что сам же просил судового доктора зайти и осмотреть его жену, у которой на шее появилась странная сыпь. Он оставил ее в каюте и уговорил поспать, справедливо полагая, что сон лечит любые недуги, а сам отправился на музыкальный симпозиум. Вот он и явился. Пол вежливо поблагодарил горничную и направился вслед за ней к выходу из кают-компании. Студенты, мимо которых он проходил, поглядывали на него весьма злобно. Аудитория продолжала публично разоблачать и осуждать Опискина. Впрочем, другой доктор, старый, сморщенный и бесполый, сидя в своей инвалидной коляске, весьма громко и авторитетно высказывал свою точку зрения:

– Если этот Опискин сумел привести в столь сильное негодование таких мелких людишек, как вы, он, несомненно, весьма достойный человек…

В средней части судна располагались в основном административные помещения. Стены были увешаны плакатами. На одном высились мрачные башни Кремля. На другом торжественно обнимались Хрущев и Юрий Гагарин, демонстрируя всему миру белизну своих зубов. Из-за двери доносился стрекот пишущей машинки. Очевидно, печатали завтрашнее меню. Скоро оно появится на своем обычном месте. Но уже сейчас можно безошибочно сказать, что в нем будет написано. На завтрак будет предложен рисовый пудинг, кровяная колбаса и красная икра. На обед – мясные фрикадельки с макаронами, а на ужин – жалкий кусочек тушеного мяса, гордо именуемый «украинское жаркое по-крестьянски». На сладкое каждому полагался один апельсин.

На следующем плакате Хрущев стоял один. «Маленький папа», задрав голову, смотрел на небоскребы Манхэттена.

Пол вошел в каюту и увидел сидящую на своей койке и сморщившуюся от боли Белинду. Девушка в дешевом и плохо сидящем платье, с массивными сережками в ушах осторожно смазывала ей покрытую сыпью шею. Интересно, а как она будет выглядеть, если ее одеть получше? Девушка, слегка приоткрыв рот, осторожно и аккуратно рисовала на шее больной замысловатую паутину. Но Белинда недовольно ойкала. Что поделаешь, истинная американка! У двери стояла еще одна русская девушка, симпатичная блондинка из Пскова по имени Лукерья. В своем городе она работала учительницей английского языка в школе. А на судне находилась с целью усовершенствовать свое произношение и пополнить словарный запас. Увидев Пола, она торопливо заговорила:

– Это врач. Сейчас она наносит на кожу вашей жены целебный лосьон, сделанный в Советском Союзе. У вас в Англии ничего подобного нет. Это замечательное и высокоэффективное средство.

Пол сосредоточился и заговорил по-русски, четко выговаривая слова:

– Добрый день, товарищ доктор. Как вы поживаете?

– Врач поживает вполне нормально, – ответила Лукерья, – лучше спросите у своей жены, как она. Я имела в виду, как она себя чувствует, – добавила переводчица.

Пол вопросительно взглянул на жену.

– Я хочу получить пенициллин, – заныла Белинда. – В мою кровь попала какая-то инфекция. Спроси их, почему они не дают мне пенициллин. Ой!

Ее полная красивая грудь вздрогнула. Лукерья, бросив завистливый взгляд на изящную ночную сорочку, отреагировала довольно быстро:

– Она все время требует пенициллин. Надо полагать, потому что это английский препарат.

– Производитель медицинских препаратов здесь ни при чем, – поморщился Пол, – моя жена вовсе не англоманка. Она богатая (а значит, глубоко порочная) американка.

В этом месте Пол улыбнулся, увидел свою физиономию в висящем над умывальником зеркале и решил, что выглядит весьма глупо. Возможно, антиквары вообще не должны улыбаться?

– Да? – сказала Лукерья. – Я не знала. Я думала, ваша жена – англичанка.

Она разразилась длиннейшей русской фразой, наверное, передала содержание разговора доктору. Та буркнула в ответ что-то неразборчивое. Лукерья сказала:

– Ваша супруга страдает от недостатка витаминов. Проще говоря, от плохого питания. – Она ободряюще улыбнулась. – Ну ничего, не расстраивайтесь. В Советском Союзе вы будете хорошо питаться. Она быстро поправится.

В это время доктор прекратила разрисовывать шею Белинды и начала сосредоточенно что-то смешивать в стакане.

– Нет! – хором воскликнули Пол и Белинда.

– Не могу поверить! – пробормотала Белинда.

– Вы ошибаетесь, – спокойно заговорил Пол. – Мы хорошо питаемся. Для того чтобы в этом убедиться, достаточно просто на нас посмотреть.

Он улыбнулся, легонько похлопал себя по небольшому округлому животику и обернулся к жене. Яркий солнечный луч, заглянувший в иллюминатор, осветил пышную фигуру сидящей на койке Белинды.

– Этого не может быть, – повторил Пол. – Поймите, мы путешествуем первым классом, следовательно, отнюдь не бедствуем. Возможно, рабочий люд действительно плохо питается, но к нам это не относится.

– Пол, все-таки ты – идиот, – простонала Белинда.

Лукерья перевела все сказанное доктору. Та кивнула и протянула Белинде стакан с неприятным содержимым белого цвета.

– Вы должны это выпить, – перевела Лукерья.

– Она хочет меня отравить, – закричала Белинда, – потому что я – американка. А ты – кретин.

– Это была шутка, – уныло промямлил Пол, – о рабочих. А моя жена уже давно живет в Англии. Мы женаты больше двенадцати лет.

Наверное, пора прекращать эти шуточки.

Белинда покосилась на стакан и ожесточенно замотала головой. Она так плотно сжала губы, словно боялась, что жидкость вольют в нее насильно. Докторша пожала плечами и, отвернувшись, заговорила с Лукерьей. При этом она несколько раз употребила слово «аллергия».

– Аллергия? – удивился Пол. – Что за ерунда!

Но советские женщины его уже не слушали. Одна из них в мгновение ока переместилась к шкафу и начала вытряхивать из него одежду, а вторая принялась вытаскивать чемоданы.

– Мы должны осмотреть одежду вашей жены, – пояснила Лукерья. – Она носит что-то, оказывающее неблагоприятное воздействие на ее кожу. Конечно, дело может быть и в плохом питании, – пробормотала она, увлеченно перебирая висящие платья, – но мы обязаны все проверить. Мы не должны ничего упустить. Ничего.

Представительница советского пролетариата с наслаждением вдыхала сугубо капиталистические запахи одежды Белинды. А докторша в это время вытащила на середину каюты один из чемоданов и решительно произнесла: «Открывайте!»

Громкий стук в дверь зимней ночью, громкое: «Открывайте!», грязные сапоги, сжатые кулаки, склоненные головы. Не это ли случилось с Опискиным?

– Не знаю, где ключи, – заявил Пол, – и, кроме того, я решительно протестую. Черт побери, вы не имеете права рыться в наших вещах. Вы же не таможенники!

– Понятно, – сказала Белинда, – значит, все подстроено. Я вообще не верю, что она – доктор. Они обе из тайной полиции. Я так и знала, что все раскроется. Черт возьми, зачем я дала себя уговорить! Ой!

Видимо, сыпь ее сильно беспокоила. Хотя, возможно, теперь неприятные ощущения вызывало то средство, которым ее смазали.

– Самый лучший способ развеять любые подозрения, – скороговоркой проговорил Пол, уверенный, что быструю речь Лукерья не поймет, – это ничего не скрывать. Считай это репетицией перед завтрашним спектаклем. Если все раскроется, это, конечно, будет очень плохо. Но убить нас они все равно не смогут.

Он вытащил связку ключей из заднего кармана и открыл старый, потрепанный голубой чемодан. Лукерья жадно заглянула внутрь. Десять дюжин дрилоновых платьев – половина общего количества – всевозможных цветов и оттенков: бледно-голубые, темно-синие, коричневые, лимонные, бледно-розовые, кроваво-красные, оранжевые. Две женщины на минуту позабыли о преимуществах советского образа жизни и завистливо вздохнули.

– Все это, – поинтересовалась Лукерья, – принадлежит вашей супруге?

– Да, – подтвердил он. – Видите ли, она любит часто менять платья. Очень часто. Дело в том, что она сильно потеет. Но думаю, что потери двух из них она даже не заметит. Не правда ли, дорогая?

Белинда не ответила. Он все время чесалась, морщилась и охала.

– Вот, пожалуйста, – сказал Пол докторше и сунул ей в руки платье густого малинового цвета, сделанное из химического волокна. Она не отказалась. – Подарок от благодарной пациентки. А это для вас. – Он протянул Лукерье такое же платье, только ядовито-красного цвета. – За доброту и бескорыстную помощь.

– У нас в Советском Союзе, – заявила Лукерья, прижав к груди платье, – пока нет таких вещей. Но скоро будут. Обязательно. Зато у нас бесплатная медицина и дешевый хлеб. И еще мы успешно покоряем космическое пространство, – поразмыслив, добавила она. – Это главное. А потом настанет черед и второстепенных вещей, таких, как красивая одежда. – Решив, что она успешно справилась со своей официальной миссией, Лукерья чисто по-женски с восторгом уставилась на яркую тряпку. – Хотя это платьице, конечно, очень миленькое.

Вслед за этим она объяснила не понимающей ни слова по-английски докторше, что платье ей вручили в благодарность за квалифицированно оказанную помощь, и в заключение добавила:

– Ваша супруга чрезвычайно добра и очень похожа на англичанку.

Глава 2

– У меня нехорошее предчувствие, – сказала Белинда, ерзая на койке. – Оно не покидало меня с момента отъезда, но сейчас особенно усилилось. Мне очень жаль, что мы приехали сюда. Мы не должны были соглашаться на эту авантюру. Я уверена: произойдет что-то ужасное.

Слово «ужасное» она произнесла очень по-американски. Создавалось впечатление, что ее понятие об ужасном не претерпело значительных изменений и осталось таким же, как было во времена ее далекого детства, проведенного в Амхерсте, штат Массачусетс. Потому что, если не считать нескольких несущественных мелочей, ее речь стала абсолютно британской, как и у любой бродвейской гранд-дамы. Правда, она продолжала жалобно охать. Видимо, ей все еще было больно.

– Но я думал, – пробормотал Пол, – что тебе очень понравилась идея сделать что-нибудь для Сандры. Она твоя подруга и вдова моего друга. Это же так просто.

– А ты уверен, – простонала Белинда, – что в Хельсинки, или Гельсингфорсе, или как там называется это проклятое место, на борт не поступило никакой почты?

– Во всяком случае, для нас ничего не было.

– Она могла бы прислать открытку, – сказала Белинда. – Обещала же поддерживать с нами связь. В конце концов, мы согласились сделать ей одолжение.

Пол молча покачал головой. Он сидел рядом с койкой на единственном имеющемся в каюте стуле, держа на коленях раскрытую книгу, одну из немногочисленных книг на английском языке, предлагаемых судовой библиотекой. (Боже мой, ну почему у них есть только Лондон и Кронин!) Он читал Белинде вслух, но ей явно было скучно, и мысли ее витали где-то далеко. Надо сказать, она не слишком увлекалась книгами, хотя, между прочим, ее отец был профессором английской литературы, специалистом по поэзии восемнадцатого века. Переработанное им для школьников «Похищение локона» А. Попа было подготовлено к изданию в день, когда родилась его дочь, поэтому ей и дали такое имя.

Пол тоже чувствовал некоторое смущение, скорее даже возбуждение. Ничего подобного с ним не происходило уже давно. Возможно, его растревожил равномерный гул двигателей, по необъяснимой прихоти судьбы сыгравший роль своеобразного стимулятора, или же сказалось вынужденное воздержание. Но вероятнее всего, причиной было изрядное количество водки, выпитой им перед обедом. Каким-то образом она снова начала действовать, после невинного стакана чая с лимоном и окаменевшей сладостью, именуемой зефиром. Книга, которую Пол тщетно пытался читать, была длинным романом, написанным в духе социалистического реализма неким Т.С. Пугачевым, персонажи которой являлись советскими мужчинами и женщинами, то есть были все на одно лицо. Советская литература наверняка убьет сама себя из-за свойственных ей внутренних противоречий. Ах, проницательный Маркс.

– Трагический, – вслух произнес Пол, – дуализм.

– Трагическое ничто, – резко возвестила Белинда, – кстати, и Сандра тоже ничего из себя не представляет. На расстоянии людей видно лучше. Представляешь, Сандра считает, что ей идет черный цвет. А ты заметил, сколько у нее перхоти! Кстати, знаешь, что я подумала… Мне кажется, Сандра убила (ой!) Роберта. Не верю я в сердечный приступ.

Пол снисходительно улыбнулся. Любопытно, почему женщины так ненавидят друг друга. Не всегда, правда, это заметно сразу, они научились ловко скрывать свои чувства. Но в конце концов тайное всегда становится явным. Хотя в данном случае всему виной, наверное, сыпь.

– Не говори чепухи, – успокаивающе улыбнулся он, – и не волнуйся, милая, скоро тебе станет лучше.

Он осторожно погладил руку жены, ее кожа была гладкой и теплой, как только что снесенное яичко. Вообще, привлекательность многих женщин так или иначе ассоциируется с едой. К примеру, Полу всегда казалось, что роскошные волосы Сандры имеют едва уловимый аромат поджаренного копченого бекона. А эта сыпь у Белинды, которая никак не проходит, хотя ее и смазали чем-то необыкновенно целебным, похожа на кипящую овсянку. Кстати, само слово «сыпь» произносится как «ломтик ветчины».

– Ночью мне не спалось и я много думала о Сандре, – сообщила Белинда. – Это не чепуха.

Придумывая небылицы о Сандре, Белинда отвлеклась от своих болячек, поэтому Пол мудро решил не мешать ей. Она села на койке, лицо оживилось, глаза засверкали.

– Вскрытие же не производилось! А человек днем раньше пребывал в добром здравии, ни на что не жаловался, вечер, как всегда, провел в пабе, а потом – ой! – Белинда вздрогнула. Боль никак не желала ее покидать. – А Сандра утром принесла ему чашку чая и – ой-ой-ой!…

– Дорогая, возможно, боль означает, что дело идет на поправку, – предположил Пол и добавил: – Не зря же говорят, что самое темное время всегда наступает перед рассветом.

Здесь, на Балтийском море, летом не бывает по-настоящему темных ночей. В свое время Пушкин воспевал удивительную красоту белых ночей севера России. Еще на службе Пол твердо решил одолеть Пушкина и теперь честно пытался это сделать.

– Сильно чешется, – вздохнула Белинда и снова вернулась к столь заинтересовавшему ее предмету. – Однажды правда все равно станет известной. С тех пор как мы уехали, я только об этом и думаю. Помнишь, как все кинулись утешать бедную рыдающую киску Сандру, ставшую вдовой после войны? Все знали, что ее муж за десять дней, проведенных в самолете, шлюпке или еще где-то, заработал Крест за боевые заслуги и больное сердце. Поэтому сердечный приступ все посчитали совершенно естественным, и никто не удосужился проверить содержимое его чашки.

– Она же сразу же позвонила тебе. Ты бы и проверила.

– В тот момент я не могла и подумать! – сказала Белинда. – Сразу предположить такие кошмарные вещи довольно сложно. К тому же она наверняка постаралась замести следы и быстро вымыла чашку. Кроме того, она считалась моей подругой.

– Она и сейчас твоя подруга, – улыбнулся Пол, – ничего же не произошло.

– Она поклялась, что напишет мне хотя бы открытку. Я ей сказала название судна, адреса агентств, в общем, сообщила все необходимые сведения.

– Ну зачем же во всем видеть плохое? – вздохнул Пол. – Мы не так долго отсутствуем.

– Все равно, – капризничала Белинда, – она плохая подруга. И убийца.

Пол не смог сдержать усмешку. Воистину, женщины – восхитительные создания. А Белинда, широко раскрывшая свои огромные голубые глазищи, – самая очаровательная из всех.

– Ладно, – улыбнулся он, – если Сандра действительно убила мужа, то сделала это не из-за денег. Это уж точно. Если бы он имел хотя бы что-нибудь за душой, нас бы сейчас здесь не было.

Год назад, – продолжал Пол, – Роберт решил заняться не вполне законным бизнесом. Двадцать дюжин платьев из синтетического волокна, купленные оптом по тридцать шиллингов за штуку, были проданы им некоему П.В. Мизинчикову по пятнадцать рублей за каждое. Пятнадцать рублей даже по дикому курсу, устанавливаемому Госбанком, составляли шесть фунтов. Общий доход Роберта составил тысячу восемьдесят фунтов. Чистая прибыль (общий доход за вычетом стоимости билетов, расходов на питание, выпивку и сигареты) – около тысячи фунтов. Доход Мизинчикова в его стране, рвущейся в космос, но не обеспечивающей население потребительскими товарами, никто не считал. Но положить в карман тысячу фунтов было довольно заманчиво. В России такие авантюры проходили без осложнений, не то что в законопослушной Великобритании. Год назад Роберт успешно провернул такую сделку. Он собирался повторить то же самое и в этом году. Но, увы, умер в спальне, набитой дрилоновыми платьями. Бедный Роберт, у него всегда было слабое сердце. Но это никого не интересовало при подготовке к очередной кровавой авантюре. Королевские вооруженные силы Великобритании – это не персонаж, придуманный специально для английских военных фильмов. Они защищали нашу благословенную страну, пока нам продавали суррогат свинины. – В голосе Пола зазвучала злость, еще больше возбудившая его желание.

Белинда по привычке не обратила на это внимания. Что касается сексуальной активности англоамериканок, здесь больше разговоров, чем дела. – Сандра способна обвести вокруг пальца кого угодно. Этакий ангелочек с пухлыми губками и пальчиком во рту. Если бы не она, я бы не лежала здесь и не испытывала такие ужасные страдания.

– Ты намного привлекательнее Сандры, – с придыханием проговорил Пол, пожирая глазами полуодетое тело жены. – Она – женщина совершенно другого типа. Тебе совершенно не о чем беспокоиться, мой ангел.

Сколько он еще сможет терпеть? Желание становилось нестерпимым. Но привычка – великая вещь. Спросите об этом любого тридцатисемилетнего торговца антиквариатом. И вы получите ответ, что дело должно происходить субботним вечером или воскресным утром. Чтобы была возможность восстановить работоспособность. Но субботний вечер обычно бывает очень занят. Молодожены всегда принимают гостей, а супружеские пары со стажем начинают присматривать временную замену партнерам. А по воскресеньям Белинда и Сандра ходили в церковь. Такие близкие подруги! А еженедельные визиты в церковь придали этой дружбе оттенок святости. Как было здорово, когда старый товарищ Пола, с которым они вместе служили, переехал в их город и открыл небольшой радиомагазин на соседней улице. Правда, его бизнес не процветал. Зато сколько приятных часов они провели вместе! Достаточно вспомнить долгие, веселые поездки по субботам, затягивавшиеся далеко за полночь, пиво в придорожных пабах (иногда можно было себе позволить даже джин, если у одного или у другого выдавалась удачная неделя) и пи к чему не обязывающие, зато жаркие поцелуи с меняющимися партнершами… Обычные развлечения представителей среднего класса, владельцев небольших магазинов. Но теперь Роберта нет, его все-таки забрала война. Он мертв и кремирован. А Сандра нуждается больше чем в дружбе.

– Сыпь – это ужасно, – ныла Белинда. – По-моему, она расползается по всему телу. Причем меня беспокоит вовсе не боль. Ой! Она ужасно выглядит!

Ну вот, опять: Амхерст, ночной кошмар некой Эмили Дикинсон.

– А что мы будем делать, если мне станет хуже? Мы так далеко от дома! – жаловалась Белинда. – Как жаль, что я согласилась ехать. Все мои мучения только из-за Сандры.

– Считай, что мы отдыхаем, и наслаждайся жизнью, как это делаю я, – твердо сказал Пол.

Правда, они оба весьма настрадались от морской болезни, захватившей их, пока судно шло к Скагерраку, но это не главное.

– Разве тебе не понравился Копенгаген? – спросил он.

Сильный ветер с песком в садах Тиволи, холодный полдень, теплый «Карлсберг».

– А Стокгольм?

Спокойное лютеранское воскресенье, вялая чайка, устроившаяся на голове Густава-Адольфа.

Но теперь Белинда лежала в постели с сыпью.

– Ты – моя индеечка, мое живое благодарение, – с чувством сказал он. Но все еще испытывал робость. – Думаю, я пойду приму душ.

У них был общий душ и туалет с пассажирами из соседней каюты, мрачными украинцами, до полуночи распевавшими свои печальные мелодии. Пол моментально разделся и на секунду замер, решая, что делать дальше. Мимо иллюминатора неторопливо прошествовали, оживленно чирикая, две молоденькие блондиночки. Кажется, шведки. В каюту они не заглянули.

– Ладно, – сказал Пол, – душ может и подождать. Подвинься.

– Ты ничуть не изменился, – капризно протянула Белинда. – Месяцами не обращаешь на меня никакого внимания, зато сейчас, когда у меня эта ужасная сыпь, тебе приспичило…

– Ничего страшного, – нетерпеливо пробормотал Пол. – Она похожа на крошки от печенья. Двигайся скорее.

– Но мне же больно!

– Я не трону твою сыпь, моя дорогая, моя сладкая. Ты сводишь меня с ума. Я пьянею от завораживающего взгляда твоих прекрасных глаз, – шептал дрожащий Пол. – Знаешь, ты – настоящая американская красавица.

Интересно, они уже закончили обличать Опискина? Пол все-таки вспомнил, почему ему пришло в голову это имя. Это было как-то связано с Робертом. Но сейчас был явно неподходящий момент, чтобы занимать голову такими мыслями.

– Хорошо, – сказала она, продолжая лежать без движения, – ты сам напросился. Тогда я покажу тебе, что я хочу.

И показала.

– Ох, – воскликнул он, – боже мой!

Это было нечто волшебное, экзотическое, абсолютно аморальное и к тому же совершенно непохожее на его достаточно либеральные понятия о благопристойном достижении обоими партнерами полового удовлетворения. Пол считал себя достаточно образованным в вопросе полового воспитания человеком, в свое время он прочитал немало соответствующей литературы, но сейчас он испугался. Как это можно назвать? Сладострастным исступлением? Взрывной волной похоти? Возможно, льющаяся рекой водка, неизменный чай с лимоном и каменным зефиром как-то изменили их? Во всяком случае, Пол чувствовал себя вовсе не так хорошо, как хотелось бы. Откуда она набралась всего этого? Из книг? Но ведь она никогда и ничего не читает! Из разговоров? Но такие вещи вряд ли обсуждают даже самые близкие подруги.

Огромная и уродливая рыба появилась из бездонной пучины и проникла в их тихий водоем, чтобы поплавать. Уродливая? Почему? Ведь у рыбины было лицо Роберта. Нет, такого не может быть. Глупо даже думать об этом.

Он сказал:

– Невероятно!

Она ответила:

– Убирайся! Уйди отсюда! Оставь меня в покое!

Белинда застонала и начала всхлипывать. Не дождавшись реакции, она резко отвернулась, отодвинулась от него подальше и уткнулась носом в переборку.

Все еще обнаженный Пол присел на краю койки, шокированный, удивленный, довольный, ошарашенный, заинтригованный, озадаченный, возмущенный, охваченный ревностью. Он неожиданно вспомнил слова совершенно незнакомого человека, покупателя, пришедшего в магазин за металлической чесалкой для спины. Тот говорил о «первоклассном знании наиболее эффективных способов эротической стимуляции». Пол повернулся к Белинде, намереваясь задать множество вопросов, но она завернулась в простыню с головой.

Он легонько похлопал укрытую простыней аппетитную округлость, прикинув, что это должно быть, но, очевидно, не угадал. Белинда глухо вскрикнула, села и резко сдернула с себя простыню, представ перед ним обнаженной. Ее глаза метали молнии.

– Мне больно! Кретин! Все мужчины – неуклюжие и грубые животные…

В это время дверь, которую Пол забыл запереть, распахнулась и в каюту ввалился Егор Ильич.

Он вечно крутился в ресторане, предназначенном для пассажиров первого класса, но, казалось, не занимал никакой официальной должности на судне. В манере поведения Егора Ильича никогда не проявлялось подобострастие, поскольку это было запрещено режимом, наоборот, к пассажирам он относился по-семейному бесцеремонно.

Вот и сейчас он появился в каюте без стука, довольно ухмыльнулся, обозрев обнаженную фигуру дяди Павла, так он называл Пола, не обошел своим вниманием и грудь Белинды, а когда она юркнула под простыню, сказал: «Ага» и в знак одобрения поднял большой палец. Он был красив, но какой-то детской красотой, обладал очень красной, выдающейся вперед нижней губой и блестящими напомаженными волосами, распространяющими запах крема после бритья «Макс Фактор». На нем был хорошо сшитый вечерний пиджак (у него был еще один, утренний) от Бертона или Джона Колье. Он был слишком смазлив, чтобы стать хорошей рекламой Советской России. Что касается политической системы, он, скорее всего, ее просто не понимал. Он показывал дяде Павлу фотографию своей семьи за рождественским столом, однажды в ресторане он даже позволил себе исполнить довольно смешную пародию на Хрущева, которого он называл «Большой живот». Кроме того, он был убежден, что спутники и космические корабли – пустая трата народных средств, а наиболее значительными достижениями Запада считал джин, принцессу Маргарет, быстросохнущие мужские рубашки, автомобильные гонки и мистера Гарольда Макмиллана. Сделав круг по каюте, он остановился возле койки и сказал: «Ужин через десять минут. Одевайся быстрее». Затем он потянул на себя простыню, и, когда из-под нее показалась красная физиономия Белинды, сообщил: «А ты оставайся в постели. Доктор велел. Ужин я принесу в каюту. Что я принесу? Красную икру, консервированные крабы, огурец, черный хлеб».

Пока Пол поспешно натягивал нижнее белье, Егор Ильич, явно чувствовавший себя в каюте как дома, открыл шкаф и вытащил спрятанную среди одежды бутылку грузинского коньяка. Стаканы были у него с собой. Он щедро наполнил два стакана, протянул один из них Полу и сказал:

– Твоей жене нельзя. Доктор сказал, что ей нельзя пить и курить. А нам можно. – Он чокнулся с Полом, сказал «За ваше здоровье!», после чего коньяк моментально исчез.

– За ваше здоровье, – машинально ответил Пол.

– Пол, – подала голос Белинда, – я не хочу.

– А тебе никто и не предлагает, – ответил Егор Ильич и снова наполнил стаканы.

– За ваше здоровье, – поднял стакан Пол.

И коньяк исчез.

– За ваше здоровье, – ответил Егор Ильич.

– Каждый день одно и то же, – неизвестно кому пожаловалась Белинда, – они думают, что мы печатаем деньги?

– Конечно, – согласился Пол. – За ваше здоровье.

– За ваше здоровье.

Бутылка уже опустела на три четверти. А красная нижняя губа Егора Ильича ярко заблестела. Он сказал:

– Мы уже заканчиваем, – и аккуратно разлил оставшийся коньяк в стаканы.

– Чертова свобода, – вздохнула Белинда.

Егор Ильич расплылся в улыбке, протянул Полу его стакан, точным броском отправил пустую бутылку в мусорную корзину и снова провозгласил:

– За ваше здоровье. За мир во всем мире! – Он проглотил содержимое своего стакана и довольно крякнул.

– Миру мир, – отозвался Пол. Он чувствовал, как на него наваливается тяжелый пьяный дурман.

– Какой позор, – ругалась Белинда.

Егор Ильич принялся наскакивать на Пола, весьма похоже копируя боксерскую стойку. Он с шутливой яростью размахивал кулаками, легонько касаясь своего соперника. С трудом ворочая непослушным языком, Пол сказал:

– На ужин я не иду. Через час принесешь еду сюда. Борщ, холодную осетрину, блины со сметаной.

Егор Ильич подмигнул, изобразил несколько фигур из своей пантомимы, изображающей Хрущева с маленькими девочками, изобразил замысловатое балетное на, поправил, заглянув в зеркало, галстук, послал воздушный поцелуй Белинде и танцующим шагом вышел из комнаты.

Пол окинул взглядом Белинду и заявил:

– Хорошо, а теперь все будет по-моему. Я приготовил настоящий английский ростбиф для избалованной американки.

Глава 3

Высота тридцать пять тысяч. До цели осталось пятнадцать миль. Наводка по лучу. Атака! Правый двигатель горит. Зенитным огнем снесло большую часть левого крыла. Связи нет. Хвостовой стрелок доложил, что интерком сдох.

Пол проснулся и с удивлением обнаружил, что лежит обнаженный и сильно вспотевший на маленьком красном диванчике у переборки.

Но они же вернулись домой, Роберт вернулся. А потом он слушал граммофонные пластинки (такие большие, тяжелые круглые штуковины, музыка на которых всегда сопровождалась шипением и очень быстро заканчивалась). Но при этом лежал полностью одетым на своей кровати.

Брамс, Шуберт, Шенберг, Прокофьев, Опискин, Бах…

Снаружи в каюту проникал слабый свет. Электроэнергию на судне расходовали очень экономно. Было темно и мрачно. Должно быть, уже очень поздно.

Пол сделал попытку взглянуть на свои наручные часы. Это единственное, что было на нем надето. Независимо от того, сколь безудержно он предавался распутству, часы всегда оставались на руке.

Кстати, а было ли оно, распутство? Пол сморщил лоб, но ничего не смог вспомнить. Оказалось, что уже без десяти двенадцать. Почти полночь. Он приподнял голову и посмотрел по сторонам.

На нижней койке спокойно спала Белинда, уютно устроившись среди многочисленных одеял. На столе стоял нетронутый ужин: неизменный хлеб, красная икра, заливная осетрина, в окружении аккуратных колечек огурца. Посмотрев на еду, Пол моментально почувствовал, что больше всего на свете хочет пить. Следующим было ощущение урчания в животе. Пол страстно возжелал чего-нибудь холодного и газированного, причем в большом количестве, и тут же вспомнил, что бар закрывается ровно в полночь.

Он вскочил, обтерся полотенцем, быстро оделся, не утруждая себя поисками расчески, причесался пятерней и вышел из каюты.

Наверное, ему не следовало тратить столько усилий на одевание, решил Пол через несколько минут. На судне все, должно быть, сошли с ума.

Мимо него неторопливо продефилировала девица, слегка покачиваясь на высоченных каблуках. Из одежды на ней, кроме туфель, не было ничего. Нет, постойте, кажется, у нее еще что-то было на голове.

Не в силах отвести взгляд от ее соблазнительно покачивающейся попки, Пол, как привязанный, дотопал за ней до конца коридора. Там было светлее. Лестничная площадка, оформленная в стиле рококо, на стене большая карта, по которой змейкой вился курс судна, направо – вход в бар, налево – в библиотеку, превращенную в храм майора Гагарина.

При нормальном освещении Пол сразу же увидел, что привлекшая его внимание обнаженная девушка на самом деле была полностью одета. На ней была розовая пластиковая кожа, плотно прилегающая к телу от шеи до кончиков пальцев. Правда, разглядев, что костюм довершают монашеский чепец на голове и четки на талии, Пол слегка вздрогнул.

Держа руки на бедрах, девица приплясывала и кривлялась. Смех и веселье!

Немного растерянный Пол сделал попытку пробиться через толпу собравшейся здесь молодежи к бару. Он сообразил, что попал на костюмированный бал (конечно, ведь наступила последняя ночь путешествия), причем костюмы были сделаны с очевидной антиклерикальной направленностью.

Сутаны из простыней, монашеские одежды из одеял, накрахмаленные воротники поверх ночных сорочек и грязных пижам. Мужчины в большинстве своем были босыми, их физиономии были измазаны сажей и разукрашены помадой.

Пол, бормоча извинения, ввинтился в толпу и устремился к бару. Вокруг галдели девушки – ангелы в нижнем белье с весьма потрепанными картонными крыльями, непристойно одетые монашки с матерью-настоятельницей, открыто демонстрирующей обнаженные бедра. Абсолютно пьяный юноша с бородой и проволочным нимбом вокруг головы судорожно сжимал в руках стакан и бутылку.

Пол с трудом пролез через живописную толпу, толкнул дверь бара, на которой висела табличка, извещающая, что в последнюю ночь путешествия сие питейное заведение открыто до часу, и устремился к стойке. Все пассажиры первого класса, очевидно, уже спали, поэтому бар оккупировали студенты, путешествующие третьим и четвертым классом.

Пол с трудом пролез между юнцом, на голой спине которого был нарисован крест, и весьма натурально грязным монахом и вежливо сказал:

– Извините, мне очень срочно.

Монах прошипел:

– А мне нассать, Опискин.

– Извините, – начал Пол, – я не совсем понимаю…

– Мы там были и все слышали, – сообщил монах со стаффордширским акцентом, – как ты защищал этого ублюдка.

– Послушайте, – сказал Пол, – я только хочу…

– Да? – рядом возник бармен, угрюмый здоровяк, очень похожий на монгола, в легкомысленной рубашечке с короткими рукавами. – Что вы хотите?

– Пиво, – сказал Пол, – похолоднее, пожалуйста.

Студенты весело рассмеялись, после чего Полу вручили бутылку теплого пива.

– Стаканов нет, – сообщил бармен и пожал плечами.

– Черт побери! – возмутился Пол. – Я пассажир первого класса и имею определенные права!

Студенты снова рассмеялись. А тот, у которого на спине был нарисован крест, сообщил:

– Ты не туда попал, папаша, здесь бесклассовое общество.

Пол на одном дыхании высосал теплый напиток и ехидно переспросил:

– Да? Тогда странно, почему так сильно отличаются цены на билеты?

Аудитория вокруг возмущенно загудела, а Пол нервно усмехнулся. Все же вокруг было слишком много демонстрирующих свое атеистическое мировоззрение неотесанных парней, причем все как на подбор обладали атлетическим телосложением. Пожалуй, он купит еще одну бутылку пива и уйдет к себе. Изъясняющийся со стаффордширским акцентом монах заявил:

– Всех буржуев надо бить в морду, – потом взглянул на кого-то, стоящего у Пола за спиной, и добавил уже другим тоном: – Мисс Траверс, это парень, защищающий Опискина.

Пол вытер мокрую щеку (его излишне эмоциональные собеседники имели обыкновение плеваться при разговоре) и увидел сухопарую девицу далеко не первой молодости (лекции читает, что ли?), готовую ринуться в бой. Она была полностью одета, но тем не менее выглядела совершенно непристойно: тощие, волосатые ноги, прыщавая, не слишком чистая шея, грязная рубашка с пятнами от губной помады.

Продемонстрировав сильный манчестерский акцент, мисс Трэверс сказала:

– Так, значит, это были вы? Товарищ Коровкин очень расстроился. Ему даже пришлось лечь после ужина, и он не смог прийти и поиграть на пианино в музыкальном салоне. А ведь люди ждали его, чтобы потанцевать. Вы его совершенно вывели из себя. Неужели непонятно, что такие действия не способствуют развитию и укреплению наших отношений? Все-таки они – хозяева.

Пока она говорила, студенты, столпившись неподалеку, жадно внимали ей, разинув рты. Очевидно, она пользовалась непререкаемым авторитетом у собравшихся.

– Что за чепуха, – поморщился Пол. – Я считаю, что они стремятся побольше получить, ничего не давая взамен. Лично я плачу им изрядную сумму в фунтах стерлингов, а за что? Тоже мне хозяева.

Неожиданно он снова почувствовал дикую жажду. Он сделал большой глоток пива и увидел, как внимательно следят студенты за его движениями.

У одного из студентов на шее болталась табличка с надписью: «Хочешь в морду?»

– Между прочим, – развязно поинтересовался он, – а зачем ты едешь в Россию, парень?

Сегодня Полу уже задавали этот вопрос, только делал это более интеллигентный человек. Полу очень захотелось, чтобы этот человек немедленно оказался рядом и в два счета разделался с прыщавыми юнцами. Только помощи ждать было неоткуда, и Пол ответил:

– Думаю, это мое дело.

– Ах, вот как, – ответствовал дружный хор голосов.

– Ах, вот как, – повторил мальчик, вырядившийся епископом, злобно покосившись на Пола. – Мы так и думали. Все под завесой тайны. Тебя наверняка направила к нам какая-нибудь тайная американская организация, возможно даже проповедующая расовую дискриминацию. Его мадам – настоящая янки, – сообщил он товарищам. – Она пытается скрывать этот позорный факт, но нам все известно. Кстати, а где она сейчас? – требовательно вопросил он и ткнул Пола кончиком епископского посоха, сделанного из длинной ручки от метлы.

– Моя жена здесь ни при чем, – процедил сквозь зубы Пол. Он пытался сохранить спокойствие и только еще сильнее сжал горлышко бутылки.

– Послушайте, – воскликнул «отец церкви» откуда-то сзади, – он наверняка один из приверженцев насилия, последний оплот гибнущего режима.

– Именно такие распутники, как ты, – заявил монах-атлет из Стаффордшира, – сводят на нет всю нашу работу. Мы едем к нашим товарищам, преследуя благородную цель научить их английскому языку, а также изучить их лингвистику. Но появляются такие, как ты, и вся наша работа летит псу под хвост. Ты ведь веришь в войну, не так ли? То-то и оно. Вам всем мало одной Хиросимы, вы хотите еще. – С этими словами он ухватил Пола за лацканы пиджака. – Между прочим, мы больше не будем участвовать в ваших грязных войнах. И вообще, от вашего поколения нам достались только одни неприятности.

Он отпустил Пола и демонстративно отряхнул руки.

– Давайте вернемся к Опискину, – вмешалась мисс Трэверс. – То, что он сделал, является совершенно осознанным, преднамеренным и абсолютно порочным актом.

Она говорила тоном, свойственным лекторам из Просветительной ассоциации рабочих Великобритании.

– Я имею в виду пресловутую «Акулину Панфиловну», которая не вызывает ничего, кроме отвращения, у любого порядочного человека. Этот проныра даже послал партитуру Костолетте в Милан, мы все, разумеется, знаем Костолетту. Ее даже поставили в Ковент-Гарден. Впрочем, что я говорю, вы наверняка там были. Вероятно, даже на премьере.

– Я даже не знаю, что это, – немного растерянно признался Пол, – поэтому я совершенно не понимаю, о чем идет речь.

– «Акулина Панфиловна», – сообщила мисс Трэверс, – это опера. Если, конечно, можно назвать эту насквозь реакционную мешанину оперой. Ее героиня – ленинградская проститутка. Нет никакого сомнения, что в Москве, Ленинграде, Киеве, так же как и в других советских городах, нет никаких проституток.

Выступая с лекцией перед аудиторией, мисс Трэверс явно чувствовала себя как рыба в воде. Псевдомонахи и псевдоангелы разом замолкли. Они внимательно слушали, напряженно сопя аденоидными носами.

– Автор имел в виду, что ленинградская проститутка символизирует современную Россию. О, этот двурушник очень умно все преподнес. Слушая оперу, сразу и не поймешь ее глубинный смысл.

В этом месте слушатели громко захохотали, но были быстро призваны к порядку.

– Тем не менее неистребимый русский дух, как всегда, торжествует, и все, что происходит на сцене…

– Звучит довольно интересно, – сказал Пол, – жаль, что я пропустил эту вещь.

Мисс Трэверс хихикнула.

– Действие происходит в наши дни. Автор хотел сказать, что Акулина Панфиловна живет здесь, среди нас, отрицая принципы коллективизма и проповедуя порочные идеи индивидуализма.

– Ладно, я понял, – отмахнулся Пол.

– А ты заткнись, – выкрикнул монах, – когда мисс Трэверс разговаривает.

– Автор – подлый двурушник, – повторила мисс Трэверс, – и нет ничего сатирического в его концепции характера главной героини, ни в музыке, ни в либретто. Острие сатиры направлено лишь на государственных деятелей, являющихся клиентами проститутки.

– А кто написал либретто? – поинтересовался Пол, решив, что обязательно должен послушать эту занимательную вещь. Придется попросить мисс Трэверс записать ему на бумажке имена.

– Некто Русапетов, – громко и негодующе рявкнула мисс Трэверс. – Теперь он служит конторским чиновником в Охотске. Это наверняка охладит его пыл.

Мисс Трэверс была вполне искренней, выступая в роли яростного обвинителя, и Пол никак не мог понять почему. С виду она казалась обычной, в меру образованной представительницей среднего класса. Таких в Манчестере великое множество.

– А как насчет Опискина?

– Послушай, – угрожающе нахмурился мальчик-епископ, – ты уже задавал сегодня этот вопрос. Мы больше не желаем ничего об этом слышать, понял? Если тебе хочется поболтать, отправляйся к себе подобным. К янки, например, – фыркнул он.

– Ты сам знаешь все об Опискине, – проревел монах. – Можешь не признаваться, мы и так знаем, что Опискин – твой приятель.

– Был, – поправила мисс Трэверс, – был приятелем. Теперь он мертв, и вам это отлично известно.

– Я не знал, – сказал Пол, – я вам все время пытаюсь объяснить, что я ничего об этом не знал. Честное слово.

Помимо его воли где-то в тайных глубинах его сознания начали появляться странные образы, кривые, искаженные.

– Вы же сами сегодня вечером намекали на то, что Опискина убили, – заявила мисс Трэверс.

– Он был убит? – удивился Пол и немедленно получил весьма чувствительный удар по голове. Он потер ладонью затылок, повернулся к обидчику и угрожающе взмахнул зажатой в руке бутылкой. – Эй, ты, имей в виду, я не собираюсь терпеть подобные выходки!

Студенты моментально отодвинулись на безопасное расстояние. Граммов сто пива выплеснулось из бутылки и испачкало Полу рукав. Все засмеялись, включая и бармена-монголоида.

– Для начала заткнись, – проворчал Пол.

– Ну вот, опять, – громко заявил тощий юнец, напяливший на голову странное сооружение, в котором с трудом угадывался головной убор католических священников, – во всем виноваты рабочие.

– Я ухожу, – сообщил Пол, которому неожиданно стало скучно. – По-моему, все, что вы здесь затеяли, весьма дурно пахнет. От лица всех пассажиров первого класса я решительно протестую против этого вопиющего богохульства. Вы унижаете нас всех. К тому же вы отстали от времени.

– Посмотрите-ка, – принялся кривляться студент, одетый священником, – оказывается, он за словом в карман не полезет.

Но остальные хранили мрачное молчание.

– Раньше еще можно было понять эти дешевые насмешки над опиумом для народных масс. Вы сможете сами убедиться, что сейчас в Советском Союзе многое изменилось. И к религии там теперь другое отношение, значительно более либеральное.

– Тем хуже для Советского Союза, – раздался громкий, хорошо поставленный голос. Говоривший был точной копией знаменитого монаха Чосера, такой же лысый и безбородый.

Гомосексуалист, подумал Пол, никакого сомнения. Затем он повернулся к мисс Трэверс:

– Вы специализируетесь в области музыки, не так ли? Вы знаете все работы Опискина?

– Разумеется, – высокомерно кивнула она, – я должна, вернее, должна была знать их все. Я писала о нем статьи для журнала «Музыка». Его и тогда уже осуждала вся прогрессивная общественность, но глубокие знания всегда помогают придать осуждению должный вес. А что вы хотите узнать? – поинтересовалась она, широко расставив свои ужасные ноги.

Аудитория восхищенно внимала ее словам.

Искаженные образы начали понемногу приобретать реальные очертания. Только что приземлившийся Роберт, он сам, никогда не летавший, русские курсы в Финтри… Понятно, требовалось воплотить в жизнь планы налаживания более близкого сотрудничества с русскими, но почему из всех возможных мест выбрали именно Финтри? И бурная реакция Роберта, слушавшего заигранную пластинку. Оказывается, музыка может черт знает что сделать с человеком, причем менее чем за четыре минуты.

– У него должна быть одна вещь, насколько я помню, – пробормотал Пол, – где все музыкальные инструменты на первый взгляд звучат весьма нестройно, пианино, клавесины, колокольчики, ксилофоны – каждый сам по себе. И только через какое-то время понимаешь, что сквозь какофонию звуков пробивается величавая мелодия колокольного перезвона.

Пол задумался, пытаясь припомнить запомнившуюся вещь.

– Есть у него такая вещица, – сразу же ответила мисс Трэверс. – Называется она «Колокол», опус 64. Уже тогда его талант начала разъедать ржавчина, и его творчество оказалось изъеденным отвратительными жуками формализма. А ведь его предупреждали, но он продолжал упорствовать и проводил недопустимые в музыке эксперименты со звуками. Причем все это он проделывал в то время, когда его родной город самоотверженно сражался с немецким фашизмом. И этот композитор не сделал ничего, чтобы поддержать сограждан в суровую годину испытаний, воодушевить их. Именно тогда были заброшены семена, которые попали на благодатную почву и впоследствии выросли в предательство.

Несколько студентов зааплодировали.

– Что вы имели в виду, – спросил мальчик-епископ, – когда говорили, что в Советском Союзе сейчас все не так, как раньше? Вы здесь уже бывали?

– Роберт побывал здесь в прошлом году, – ответил Пол. – Я хотел сказать, здесь был мой близкий друг. Роберт.

И тут он отчетливо вспомнил ту самую работу Опискина. Колокола. Казалось, он отчетливо слышал странные, величавые звуки. Но это длилось недолго.

В группу людей, столпившихся у стойки бара, с шумом ворвалась девушка, одетая падшим ангелом: бриджи, черные чулки, бюстгальтер, разрисованные крылья, сделанные из картонного ящика от сыра, симпатичное юное лицо грубо размалевано. Только ее юную прелесть не смог обезобразить даже этот отвратительный атеистический маскарад.

Она завопила:

– Мисс Трэверс, скорее, мистер Коровкин уже наверху. Он пришел поиграть на пианино. Пойдемте скорее, будем танцевать.

– Товарищ Коровкин, милая, – назидательно проговорила мисс Трэверс и коснулась уродливым пальцем точеного плечика девушки. – Что ж, отлично, значит, ему стало лучше.

– Слушайте, – воскликнул мальчик-епископ и картинно указал импровизированным посохом в сторону Пола, – по-моему, мы должны как следует проучить этого парня.

– А ну его, – отмахнулся стаффордширский монах, – оставим его испытывать муки нечистой совести.

– Общая исповедь, – объявил фальшивый священник, но без юмора в голосе, – покайтесь-ка, почему мы все не танцуем?

Полу почему-то вдруг показалось, что он действительно должен быть наказан, что это правильно и справедливо. Какие-то голоса внутри него нашептывали, что наказание всегда следует принимать с благодарностью. За все надо платить. Может быть, тогда ему станет легче, он избавится от чувства вины перед Робертом, которого эти монахи называли Опискиным. Все правильно. Все хорошо. Он сказал:

– Мне все равно. Но когда впервые приезжаешь в чужой город, надо прилично выглядеть.

Внезапно он почти полюбил этих потных, распущенных юнцов. А девушка-ангел, казалось, освещала всех присутствующих небесным сиянием. Что поделаешь, молодежь. Они сами не ведают, что творят. Кроме мисс Трэверс, конечно. Она точно знала, что делает. Он заискивающе улыбнулся.

– Клянусь, – сказал один из студентов, бывший, по выражению Дилана Томаса, кем-то вроде Джека Христа, – он не такой уж пропащий парень.

Я хочу сказать, – добавил он, – что этот тип, конечно, не прав, но он это признает. Поэтому его следует отпустить.

– Все идут танцевать! – пропела девочка-ангел.

Каждая вещь содержит свою противоположность. Стаффордширский монах хрюкнул и сказал:

– Что ж, если мы собираемся идти танцевать, давайте признаемся честно. Те пластинки, которые они ставят, хороши только для лягушатников. Мы под них можем только водить хоровод вокруг майского дерева. Если, конечно, в Советском Союзе есть майское дерево.

– У них есть майские праздники, – вмешалась девочка-ангел. Ее голосок звучал чисто и звонко, как в пасторали.

– …Но больше ни на что они не пригодны. Я вам скажу откровенно, – продолжал бубнить монах, обращаясь теперь к мисс Трэверс, – кое-что в Советском Союзе кажется мне весьма старомодным.

– Мода, – бодро отреагировала мисс Трэверс, – понятие буржуазное.

На лице монаха неожиданно отразилось раздражение и усталость.

– Хорошо, – сказал он, – тогда давайте выпьем, а потом уж пойдем.

Студенты наперебой стали предлагать Полу выпивку. Он согласился на коньяк. Но Пол точно знал, что абсолютно все заключает в себе свою же противоположность. И если он немедленно не отправится в каюту, то очень скоро начнет скандалить. Тем не менее он дал себя вовлечь в веселое шествие и направился вместе со всеми в музыкальный салон. Там танцевали все: священник с монашкой, святой с мучеником, монахи друг с другом. Товарищ Коровкин, вполне довольный жизнью, наигрывал приятную мелодию в стиле двадцатых годов. Пол некоторое время молча таращился на танцоров, потом сказал монаху:

– А я все равно считаю, что это – дурной вкус. – Он указал на «Джека Христа», который увлеченно плясал, осеняя крестом партнера.

Монах ответил:

– Если честно, то я с вами согласен. Все дело в воспитании. Большинство из нас – унитарии. Мой отец, к примеру, был чрезвычайно строг. Но если кто-то начинает, остальным приходится присоединяться. Иначе на тебя начнут показывать пальцами.

– А кто подал идею?

– Тот древний доктор в инвалидном кресле, который все время ездит в Санкт-Петербург. Он будто явился к нам из поэм Киплинга.

– Боже мой!

– А я люблю Киплинга, – заявил монах, – он гениально предвидел конец всего.

– Я имел в виду совсем другое, – прошептал Пол.

– Понятно. Можно сказать, он специально подбил нас на это мероприятие? Просто не ушел из кают-компании, когда мы там заседали. Сказал что у нас кишка тонка пойти на такое. А теперь не явился посмотреть, что мы натворили. Мне кажется, – он понизил голос, – что это очень важный советский агент. Замаскированный. Он здесь за всеми следит. Очень умные люди живут в России.

Глава 4

– Мне бы это понравилось, – сказала Белинда, – я не танцевала уже целую вечность.

Бал безбожников не привиделся Полу в дурном сне.

– Капитан лично, – сказал молодой датчанин за завтраком, отправив в рот большой кусок колбасы, – пришел в два часа ночи и прекратил веселье.

Датчанин активно жевал, умудряясь при этом еще и широко улыбаться. Было отличное солнечное утро, юноша был здоров и бодр, с аппетитом поглощал сытный завтрак, в общем, имелось достаточно поводов, чтобы наслаждаться жизнью. Во время рейса Пол видел капитана всего один или два раза. Это был некто П.Р. Добронравов, мужчина средних лет с восточным разрезом глаз и резко очерченным ртом.

– Нам дали понять, что официальную установку на атеизм, то есть на безбожие, никто не отменял, но тем не менее следует соблюдать приличия, – проявил осведомленность довольный жизнью датчанин.

Пол склонил голову над своей тарелкой с остывшим рисовым пудингом.

– Оказывается, третий помощник капитана Корейша доложил об увиденном им бесстыдстве на мостик. Понимаете, у русских теперь нет официальной религии, но тем не менее они люди высокой морали.

Кроме молодого датчанина в это утро вместе с Полом за столом сидел польский инженер, никогда не носивший галстука (очевидно, этого предмета мужского туалета у него просто не было), три его сына и толстая жена, которую он даже во время еды пожирал глазами. Именно поляк распустил слух, что Пол насильно запер свою жену в каюте.

Белинда чувствовала себя лучше, хотя сыпь все еще не прошла. Был самый разгар дня. Пассажиры разбрелись по своим каютам. Судно стояло на внешнем рейде Ленинграда. На борту работали таможенники.

Запертые в небольшом пространстве своей каюты, они напряженно ждали. Пол нервно курил, стараясь справиться с дурными предчувствиями. Вот-вот послышится топот сапог, затем резкий стук в дверь, после чего каюта наполнится людьми в форме, которые начнут задавать каверзные вопросы на безукоризненном английском. Пол уже давно заполнил все необходимые бумаги, перед ним лежала таможенная декларация, содержащая совершенно неверные сведения. Он ехал в Россию как преступник. А русские – люди высокой морали.

– И, – сказала очень красивая Белинда, – не думаю, что в этом людском раю будет весело. Шахматы, не так ли? Шахматы и чай из буфета. – Истинная дочь Массачусетса, она употребляла слово «чай» в качестве бранного. – Качающиеся столы – продолжила она, растянув губы, чтобы покрыть их помадой, – стук шарика от пинг-понга и запеченные бобы с гренками.

Вот оно, единство противоположностей: родина печеных бобов – Бостон, она их вдоволь наелась в детстве. А Европа, охваченная войной, тогда казалась такой далекой и загадочной… Чтобы попасть туда, ей пришлось надеть форму Красного Креста, то есть пройти через чужую боль, кровь, грязь и нечеловеческую усталость. Правда, форма шла ей необыкновенно. Белинда была в ней чрезвычайно хорошенькой и очень американкой. Она решила, несмотря ни на что, остаться в Англии и устроилась секретаршей в «Тайм-Лайф» на Бретон-стрит, где и работала, пока Пол не женился на ней. Он очень любила старые вещи. Благодаря этой любви она и познакомилась со своим будущим мужем.

В то время Пол работал менеджером у Ф. Тайсона в магазине Кьюрио в Ричмонде и продал ей старинную медную формочку для пудинга. Фирма «Пол Хасси. Предметы антиквариата и роскоши» в городке Винчелмарш, Восточный Суссекс, была впоследствии открыта главным образом на ее деньги. Она получила неплохое наследство от матери.

Но кроме того, Пол, несомненно, очень любил жену. Она была старше его на три года и стала не только женой, но одновременно и матерью, и старшей сестрой. Он была очень красивой и вовсе не старой. Во всяком случае, ей следовало находиться не среди антиквариата. А если уж говорить об античных древностях, она вполне могла занять место языческой богини.

– А затем бодрая проповедь в десять часов, – продолжила она, все еще не закончив процесс окрашивания губ. Поэтому слова она произносила тягуче и не слишком внятно, – падре всегда наготове. – Он закрыла тюбик с губной помадой и бросила его в сумку. – И мальчики будут стараться пить чай потише, чтобы не заглушить Слово Божье.

– Дорогая, – улыбнулся Пол, – СССР здесь ни при чем.

Тем не менее он отлично понимал жену. Серьезный подход, руководство и наличие идеологической базы во всем, даже если речь идет о вкусе печеных бобов. На коленях Пол держал переведенного на английский язык «Доктора Живаго». Это был весьма хитрый ход с его стороны. Запрещенная литература. Он предусмотрительно положил книгу так, чтобы ее заголовок не остался незамеченным советскими официальными лицами. Он надеялся, что таможенники конфискуют книгу и позабудут о дрилоновых платьях.

– Си Си Си Пи, – сказала Белинда, с интересом поглядывая в иллюминатор. Балтийское море было залито ярким, теплым солнцем, почти как Средиземное. Вокруг сновали небольшие суденышки. Загорелые моряки на них заразительно смеялись и махали пассажирам. Воистину серп и молот на развевающемся красном флаге перестали быть мрачной эмблемой рабского труда, теперь они больше напоминали эмблему фаллического культа, принятую у индусов. А немного подальше величаво раскинулся главный северный город России.

– А вот еще, – снова заговорила она, – кажется, они называют это траулером, а буквы написаны на стрелах… или… ну, не знаю, что это такое.

Белинда выросла в материковой части Американского континента. Ее заинтересовало сокращение – СССР, она некоторое время напряженно размышляла, нахмурив свои очаровательные брови, по не смогла его расшифровать.

– Мир исчезает, – в конечном итоге заявила она, – остаются одни только инициалы. Суп из крекеров… алфавитных. (Белинда скаламбурила. Крекер – прозвище белых бедняков на юге США.)

– Их буква С соответствует нашей S, – начал объяснять Пол, – а их буква Р – это наше R. Получается СССР, или Союз Советских Социалистических Республик.

– У нас за домом, – сказала Белинда, – рос огромный старый дуб. На нем все кому не лень вырезали надписи сплошь из инициалов. «Дж.Б.В. любит Л.Дж.» «Б.Х… любит С.» Забавно, раньше мне казалось, что так и должно быть. Дьявол, зачем все это? – Она неожиданно надулась и бросила злобный взгляд в иллюминатор, за которым сиял ясный солнечный день. – Сука, – с чувством добавила она.

Пол не разобрался, что именно ее так разозлило, и снова принялся объяснять жене структуру русского алфавита.

– Я не про буквы спрашиваю, – пожаловалась она, – просто должна была прийти открытка. – Еще раз весьма неодобрительно взглянув в иллюминатор, она решительно встала. – Черт, мне надоело. Я выхожу. По какому праву они позволяют себе так с нами обращаться! Почему я должна безвылазно сидеть в каюте? Я иду поговорить с этим, как его, Строгановым. На борт уже давно должна была прийти почта.

Она резво направилась к двери и открыла ее. Тут же раздался встревоженный женский голос:

– Нельзя, нельзя!

– Что она бормочет? – возмутилась Белинда.

– Она говорит, что выходить из каюты нельзя.

– Что за детский сад! – громко возмутилась Белинда, но тем не менее быстро вернулась в каюту, словно ее прогнали из коридора кнутом.

Насупясь, она сделала несколько быстрых шагов взад-вперед по каюте, потом закурила длинную тонкую сигарету, выдохнула ароматный дым Полу в лицо и снова заговорила:

– Думаю, я должна тебе кое-что сказать.

Пол взглянул на жену, мягко улыбнулся и показал на букву С в фамилии Пастернак.

– Слушай, ну что ты привязался ко мне со своими буквами!

Как раз в этот момент раздался негромкий стук в дверь и в каюту вошел таможенник. Сердце Пола болезненно сжалось и заныло.

– Добрый день.

После недолгого общения с русскими моряками Пол пришел к выводу, что ему придется их полюбить. Теперь, встретившись с первым сухопутным русским, он убедился, что не ошибся. Ну разве можно бояться или ненавидеть этого замотанного клерка в плохо сшитой и отвратительно сидящей форме офицера-таможенника? (Конечно, следует принять во внимание, что сейчас разгар лета, впечатление от зимней формы может быть совершенно иное.)

Это был невысокий человек среднего возраста с усталым, перечеркнутым ранними морщинами лицом. Было видно, что его одолевали многочисленные заботы. Пол мог легко себе представить, как этот человек приходит домой после окончания длинного советского трудового дня, его встречает сальный поцелуй жены, бульканье самовара и мерзкий запах свеклы на кухне. Ему навстречу выбегают дети, чтобы поприветствовать своего повелителя. В общем, этот человек обременен большой семьей.

Он предложил им открыть чемоданы.

– Мы все это носим, – нахально заявил Пол, – по крайней мере, моя жена. Это ее платья.

Таможенник с интересом рассматривал гору платьев, от которых исходил слабый запах какой-то химии.

– Все дело в том, что она потеет, – сообщил Пол, потом повторил по-русски отдельно слово «пот». Оно почему-то показалось ему вульгарным, и он решил сформулировать мысль иначе – «потение».

Таможенник понял и даже произнес это слово по-английски.

– Я немного беспокоюсь об этой книге, – пошел в наступление Пол и сунул таможеннику под нос известный русский роман. – Я могу ввезти ее в Советский Союз?

Таможенник взглянул на книжку без всякого интереса, потом нехотя пролистал страницы, словно искал спрятанный между ними старый трамвайный билет. В конце концов он изрек:

– Можно.

Потом он вернулся к платьям и принялся их медленно и аккуратно перебирать, пересчитывая. Именно так обращаются с вещами работники китайских прачечных. Платья громко шуршали.

– Боже мой! – воскликнула Белинда.

Затем, к своему огромному облегчению, Пол увидел, что таможенник не заинтересовался платьями. Он принял версию о повышенной потливости Белинды с прямо-таки оскорбительной готовностью. Он определенно искал что-то еще. Полу оставалось только гадать, что ему надо, пока толстые советские пальцы копались в его чемоданах. В конце концов он извлек на свет божий два тюбика стоматологического клея, один был полный, а другой почти пустой.

– А! – торжествующе воскликнул он. – Я так и знал! Наркотик!

– Нет, что вы, – улыбнулся Пол, – это специальное вещество, чтобы можно было поставить на место случайно слетевший зубной протез. Понимаете, у меня вот здесь, внизу, в центре, не хватает четырех зубов. Мне сделали протез. А когда жуешь резинку, да и не только ее, он иногда соскакивает. Приходится возвращать на место. И это своего рода клей, чтобы он держался.

Таможенник с недоверием разглядывал странные тюбики.

– Зубной врач сделал протез, – повторил Пол, – а в тюбике – клей, чтобы закрепить его во рту, если он выпадет.

Белинда весело расхохоталась, продемонстрировав свои ослепительно белые зубы.

– Я из-за тебя их потерял! – возмутился Пол.

И это было чистейшей правдой. Это произошло во время их совместного отдыха во Франции. Однажды Белинда решила, что у нее аппендицит, и потребовала, чтобы Пол немедленно отвез ее к доктору. Пришлось позаимствовать мотоцикл и мчаться сломя голову в больницу, причем, как выяснилось, по полосе встречного движения. Там он и врезался в ехавший навстречу «рено». Получилось, что доктор потребовался Полу, потому что аппендицит Белинды оказался плодом ее не в меру разыгравшейся фантазии.

– Наркотик, – продолжал настаивать таможенник.

– Нет, нет, – громко запротестовал Пол. Он попытался объяснить, что находится в тюбике, с помощью жестов, но смог только плотно сжать зубы, а потом помахать кулаком перед своей челюстью.

Таможенник пожал плечами. Что это еще может быть, если не какой-нибудь наркотик. В любом случае, он решил, что безопаснее всего будет конфисковать непонятный предмет. Причем, отправив оба тюбика в карман, никаких угрызений совести он не чувствовал.

– Но что я буду делать, – воскликнул Пол, – если чертов протез снова вывалится?

Пребывая в возбужденном до крайности состоянии, Пол протянул руку к карману таможенника, намереваясь заполучить свою собственность обратно, но строгий дядюшка крепко, хотя и не грубо, ухватил запястье нарушителя и отвел его руку в сторону. Белинда снова расхохоталась.

– Черт возьми, я же не достану никакой замены. У вас в России нет ничего подобного! И я ничего не смогу. А проклятая штуковина долго не продержится! – Сообразив, что сказал лишнее, Пол залился краской. Что ж, возможно, вчера после изрядного количества русского коньяка не было никакого староанглийского ростбифа для изнеженной американки. Он ни о чем ее не спросил, она тоже промолчала. Вероятно, настоящий отдых еще не начался. А теперь еще зубы вот-вот выпадут.

Таможенник выяснил, сколько Пол имеет при себе наличной иностранной валюты, и записал его ответ на каком-то бланке. Улыбаясь и что-то тихо бормоча себе под нос, таможенник нарисовал мелом на чемоданах крестики, но стоматологический клей он все-таки унес с собой.

– Пошли, – скомандовала Белинда, – вдохнем свежего советского воздуха и поговорим с человеком по фамилии Строганов.

Пол проворчал что-то неразборчивое. В коридоре он первым делом увидел множество белозубых улыбок. Советские зубы и зубы приверженцев советского строя отчетливо белели с висевших на стенах плакатов даже при довольно тусклом освещении коридора.

В том летном лагере, насколько он помнил, тоже всегда висели стенные газеты, их регулярно обновлял угрюмый комиссар, бывший военный летчик. Кроме того, он везде развесил портреты их командира, мрачного губошлепа, смахивающего на бульдога. Тогда дело с настенной агитацией было поставлено серьезно. А здесь судовая стенная газета висела уже давно и имела вполне стандартный заголовок «Миру мир». Русские безусловно гордились, что их слово «мир» имеет двойное значение. С одной стороны, оно означает отсутствие войны, с другой – планету, свет, вселенную. Как будто в этом была их, русских, заслуга. Газета пестрела фотографиями Хрущева, обнимающего лидеров революционного движения разных стран: бритых и бородатых, в фесках и беретах. Но у всех без исключения были отличные белые зубы. А у Пола вот-вот выпадут четыре штуки, причем на самом видном месте.

Возле административных помещений никого не было. А кают-компанию заполнили представители службы «Интуриста» и еще какие-то люди. Пол заблаговременно позаботился о печати в их совместном паспорте, поэтому мог наблюдать за всеобщей суетой спокойно. А о номере в гостинице должен был подумать Мизинчиков. Покойный Роберт, бедняга, состоял с ним в переписке. Роберт красочно описывал красивую процедуру смены караула и капризную английскую погоду, а Мизинчиков отвечал, что в Советском Союзе все очень счастливы, причем его английский вряд ли был выше уровня начальной школы. Но о чем-то же надо было писать, чтобы переписка совсем не заглохла.

А потом в Ленинград пошла телеграмма, только отправил ее в этот раз Пол: «Номер на двоих Астории, пожалуйста, 4 июля. Уважением. Роберт». Пол оставил подпись Роберта, чтобы не вызывать ненужного недоумения. По прибытии он намеревался все объяснить лично. Мизинчиков должен был все сделать как надо.

Пол приблизительно знал, как выглядит Мизинчиков. Сандра показала ему фотографию: Мизинчиков обнимает Роберта в Ленинградском порту на фоне залитых солнцем портальных кранов, судовых труб, украшенных серпами и молотами, и толстых чаек.

Бедный умерший Роберт, сохранивший худощавую фигуру до самой смерти и не успевший заиметь ни одного седого волоса в роскошной шевелюре медового цвета. И толстый, смеющийся Мизинчиков, всем своим видом демонстрирующий абсолютное счастье.

Видимо, Россия – это такое место, где безоблачно счастливы все без исключения. Фотография была цветная и очень красивая. Увидев ее впервые, Пол с изумлением понял, что в Советском Союзе все такое же цветное, как и везде, а не черно-белое, как в шпионских фильмах. Что ж, учиться никогда не поздно.

Тем временем судно мало-помалу двинулось в порт. Великий город приближался. За бортом визгливо галдели чайки, очевидно сообщающие прибывшим иностранным гостям, что они настоящие советские чайки. Одни кричали, кружили вокруг судна и широко раскрывали голодные клювы, ведь известно, что жадность чаек не меняется в зависимости от политического режима в стране. Другие величаво парили высоко в небе. Со всех сторон виднелись буйки, маленькие чадящие пароходики, баржи, загорелые смеющиеся лица, белые и золотые зубы. Вдали сверкал золотой купол Исаакиевского собора.

Пол и Белинда стояли на верхней палубе и наблюдали, как судно медленно приближается к священной русской земле. Студенты тоже высыпали на палубу, правда, выглядели они весьма мрачно, видимо ощутив на себе все прелести похмельного синдрома. Но Пол не заметил ни одного из участников атеистической вакханалии накануне ночью.

Тут Белинда легонько тронула его плечо. Они обернулись и увидели направляющегося в их сторону помощника капитана Строганова. У этого довольно молодого человека были очень грустные азиатские глаза, которые диссонировали с бодрой улыбкой. В руке он держал стопку конвертов.

– Для вас, – сказал он, – открытка от Сандры. Надеюсь, вы не возражаете, что я прочитал ее. Это очень полезно для моего английского.

Итак, Сандру тоже приняли в великую советскую семью. Белинда двумя пальчиками схватила открытку и пробормотала:

– О, вы… – и впилась глазами в долгожданные строчки. Она проглотила открытку моментально, как любимое лакомство, и тут же ее лицо приобрело мрачное, злобное выражение. – Сука, – прошептала она, – представляешь, эта стерва отправилась в Кизвик с… Я всегда знала, что она это сделает!

– Кто, дорогая, – недоуменно поинтересовался Пол, – ты о чем? Дай мне посмотреть.

Но Белинда с яростью разорвала открытку на мелкие части и бросила ее за борт. К плавающим в воде обрывкам ринулись голодные чайки.

– Удивительно! – улыбнулся Строганов. – Я правильно произношу это слово? Я имею в виду не ее бурную реакцию на поступок Сандры. Посмотрите! – И он указал на шею Белинды. Ее сыпь на глазах становилась ярче, приобретая пурпурно-красный оттенок.

Глава 5

– Я хочу спросить, почему тебя так волнует моральный облик Сандры? И при чем тут вообще мораль? Предположим, она куда-то отправилась, чтобы устроить себе небольшой праздник, к тому же не одна, а с кем-то. Ну и что с того? Она, должно быть, чувствует себя очень одинокой, особенно сейчас, когда нас нет рядом. У нее нет никакой причины жить только прошлым. И незачем хранить верность Роберту после его смерти, – весьма разумно говорил Пол, думая, что разобрался в существе вопроса. – Сандра должна начать новую жизнь, разве не так?

Ответа с койки не последовало.

Невзрачная судовая докторша, не ставшая в новом дрилоновом платье более красивой, снова чем-то смазала сыпь. Вдобавок она назначила мягкое успокоительное.

У Пола громко урчало в животе. Он не пошел на слишком ранний ужин, который перенесли на такое время из-за прихода в порт назначения, чтобы посидеть с несчастной Белиндой, и теперь чувствовал неприятную нервозность. Багаж был свален за дверью каюты и напоминал бесформенную кучу мусора. С правого борта теперь было видно только море. С другой стороны наступал порт.

Приезжать куда-нибудь – процесс крайне неприятный, накладывающий на тебя множество всяческих мелких, на первый взгляд незначительных обязательств, которые выполнить зачастую оказывается сложнее, чем свои основные обязанности человека и гражданина.

С берега доносился шум работающих портовых кранов, слышались голоса.

Скоро им предстояло начать знакомство с чужим городом, а значит, пережить немало неприятных минут. Ему очень хотелось, чтобы Белинда поправилась и снова стала оживленной, веселой, а главное, бодрствующей. Проклятый протез из четырех зубов, как назло, совсем расшатался. Вот-вот выпадет. Пол был уверен, что сможет до конца разобраться в запутавшейся ситуации с Сандрой, чувством вины и злостью Белинды, только ему надо найти время, сосредоточиться и как следует подумать. Он снова подумал о том, что если у нее что-то было с Робертом, то есть, если это он научил ее таким выкрутасам в постели… Но ведь Роберта уже нет в живых… Поэтому у Белинды вроде бы нет повода чувствовать себя виноватой и уж тем более переносить свои угрызения совести на Сандру. Ладно, сейчас не время ломать над этим голову. Главное, чтобы она наконец проснулась, растерянно заморгала спросонья, улыбнулась, потерла шею, убедилась, что сыпь исчезла бесследно, и сказала: «Дорогой, я чувствую себя отлично. Пойдем погуляем».

Но вместо этого она начала тихонько похрапывать, словно впереди была целая ночь. Это никуда не годилось.

К тому же его сильно нервировал голод. Он уже неоднократно нажимал на кнопку вызова горничной, но все судно казалось вымершим. Работали только матросы, носившие багаж. Куда, интересно, запропастился Егор Ильич, их благоприобретенный «племянник»? Наверняка уже на берегу, рассказывает, шлепая ярко-красной нижней губой, как на халяву литрами пил коньяк у дурака англичанина. Белинда продолжала размеренно похрапывать, даже не думая просыпаться. Пол прислушался. Ему показалось, что он услышал, как начали высаживаться на берег пассажиры. Не стоит паниковать, повторял он себе, судно пришвартовалось в самом конце причала, в тупике, в обратный рейс оно отправится только послезавтра, а до этого никуда не денется, у них достаточно времени. Но Полу очень хотелось, чтобы они сейчас так же, как все остальные пассажиры, шли по широкому трапу на причал Ленинградского порта. Теперь он уже не мог понять, чего ему хотелось больше, плотно поужинать или обрести спокойствие и душевное равновесие.

Пол не мог сидеть на одном месте. Он вышел из каюты и обнаружил, что его багаж унесли. Значит, он получит его на пассажирском вокзале. А что, если, подумал он, невзрачный таможенник кому-то расскажет о необычном количестве дрилоновых платьев у респектабельной английской леди? Конечно, это не его дело. Леди страдает излишней потливостью, это не ее вина. Но он мог упомянуть об этом факте между делом, как о курьезе, а уж его собеседник мог рассказать кому-то еще, потом еще и еще… И в конце концов какой-нибудь начальник мог приказать снова открыть и проверить чемоданы. Поскольку в последнее время участились случаи контрабандного ввоза в страну капиталистических потребительских товаров, причем с единственной целью – подорвать советскую экономику. Быть может, это необычное количество платьев – очередная партия товара, не исключено даже, что на этот раз ее везет главарь целого звена контрабандистов, а дальше – дело техники. Сильный свет ламп в лицо, лысые головы следователей, омерзительная вонь советских папирос, настойчивое требование назвать всех участников преступной группировки и…

Караул! Пол почти бегом рванул к левому бор ту, где собрались все пассажиры, желавшие высадиться на берег. Вокруг царило оживление. Люди смотрели вниз и радостно смеялись.

Пол пробился через толпу и увидел, что на берег как раз сходит докторша, несмотря на жару летнего вечера, очень тепло одетая.

Инвалидное кресло несли двое: сзади – неизменный Мэдокс, а впереди – тощенький, одетый в синюю хлопчатобумажную форму носильщик, на долю которого пришлась основная тяжесть ноши. Он гнулся под ней, как под ударами кнута, подбадриваемый бодрыми выкриками Мэдокса и оживленной болтовней сидящего в кресле бесполого доктора.

Слегка повернув сухонькую голову, Таерсис крикнул ожидающим на борту студентам:

– Монахи! Падшие школяры! Учитесь никогда ничего не бояться!

Старческая рука изо всех сил сжимала тросточку с головой собаки и в бессильной злобе потрясала ею.

Что-то здесь не так, подумал Пол, это уже явный перебор. Эта мумия ведет себя очень уж подозрительно. Но тут же он отвлекся, заметив тележку с багажом, которая медленно катилась по рампе. Ему даже показалось, что он узнал свои чемоданы.

Господи, ну как ее вытащить на берег, если она все время спит!

– Ленинград, – прошептал он и жадно посмотрел вокруг.

у трапа толпились люди с цветами, встречающие своих близких. Их одежда была дурно сшита словно все советские люди, как один, одевались не у портных, а у их подмастерьев, далеко не лучших. Чуть поодаль работали краны, перетаскивая с берега и на берег грузы, сновали погрузчики. Прикатила команда телевизионщиков, состоящая исключительно из девушек в унылых цветастых платьях, – режиссер, ассистент, оператор. Железным занавесом всегда пугали детей. И вот они здесь. И ничего страшного. Все обычно, как везде.

Тележка с чемоданами доехала до середины рампы и свернула в здание вокзала. А люди внизу терпеливо ждали. Одни курили, другие нервно вертели в руках букеты. На ногах у всех были весьма посредственно сделанные туфли или босоножки. Теперь на рампу въехал доктор Таерсис. Он гордо восседал в коляске, подталкиваемой его вечным и верным спутником – Мэдоксом. Студенты оживленно приветствовали мумию. Пол не выдержал и бросился бегом обратно в каюту. И сразу все изменилось. Ленинград исчез, осталась только каюта, маленькая клетушка, в которой они проводили время между отправлением судна и его прибытием. А в ней мирно похрапывала Белинда.

– Дорогая! – Пол весьма чувствительно потряс ее за плечо. – Просыпайся. Нам пора на берег.

Ответа не последовало. Она перевернулась на спину, и взору Пола предстал открытый рот. Но издавал он только храп. Она серьезно отключилась. Возможно, назначенное ей успокоительное оказалось вовсе не таким уж мягким. Пол сильно встряхнул спящую, но сумел добиться от нее лишь нескольких невнятных слов, среди которых он с удивлением узнал произнесенное по-русски «люблю».

Очень странно. Пол готов был поклясться, что она не знает ни слова по-русски. И тем не менее откуда-то из потаенных глубин ее подсознания всплыло именно русское слово. Непонятно.

Пол с благодарностью вспомнил Роберта, которому он был обязан своими знаниями русского языка. Затем он предпринял еще одну довольно энергичную попытку разбудить Белинду, но скоро убедился, что это бесполезное занятие.

Тогда он сел и закурил. В перерывах между затяжками он толкал языком свой зубной протез, который, как назло, вконец разболтался. Может быть, попытаться закрепить его с помощью ватного тампона? Мизинчиков, очевидно, будет ожидать в гостинице. Он же знает, когда прибывает судно. Как хорошо будет, наконец, отделаться от этой проблемы! Гора упадет с плеч! Конечно, Белинда через час или два проснется, но какой же это неприятный процесс – ждать.

А если Мизинчикова не окажется в гостинице? Все равно будет намного безопаснее забрать чемоданы со склада и запереть их в гостиничном номере. Очевидно, имеет смысл отвезти их на такси до «Астории», а потом вернуться обратно. Белинда, скорее всего, даже не успеет проснуться. А судно никуда не денется. Оно будет стоять здесь, у причала. Его маршрут точно указан в расписании. Они проведут два дня в Ленинграде, затем последуют Хельсинки, Росток, Тилбери и Гавр. Пол быстро вернется, судно останется на месте, и Белинда будет сладко спать.

Решившись, Пол вырвал листок из блокнота и размашисто написал: «Дорогая, я уехал в отель, чтобы обо всем договориться. Не переживай, скоро вернусь. Надеюсь, тебе лучше. И поверь, нет никаких оснований чувствовать себя виноватой». Немного подумав, он решительно зачеркнул последнее предложение.

На всякий случай он еще раз встряхнул Белинду, но она даже не пошевелилась. Уверившись, что он все делает правильно, Пол прихватил плащ и покинул каюту.

В административном офисе сидел незнакомый круглолицый офицер. Взглянув на него, Пол неожиданно позабыл все свои знания русского языка. Попытка объяснить знаками все, что он хотел сказать, вылилась в весьма выразительный спектакль.

А в это время на заднем плане высаживались на берег студенты. Среди них Пол успел заметить некоторых участников ночной оргии безбожников, теперь одетых почти нормально. На падшем ангеле, например, был шерстяной костюмчик, правда несколько неряшливый.

Маленький офицер терпеливо и бесстрастно досмотрел разыгранную Полом пантомиму, при помощи которой он хотел сказать, что его жена больна и спит под воздействием официально назначенного ей советским доктором успокоительного, поэтому ей лучше пока остаться на судне, в то время как он…

– Да, да, да, – кивнул офицер, и Пол присоединился к толпе жаждущих высадиться на берег.

Он спустился по трапу, потом людской поток отнес его чуть-чуть в сторону, и Пол внезапно обнаружил себя в плотном кольце русских, от которых пахло грузинским вином, борщом и крепким табаком.

Причем он их почти всех знал. Это были советские музыканты, которых встречали родные и близкие, – Коровкин, Ефимович, Видоплясов, Холмский и некоторые другие, кого Пол не знал по именам, но неоднократно встречал на судне. Почему-то вместе они напоминали толпу ремесленников, вышедших погулять в свой законный выходной. Они несли коричневые бумажные пакеты и картонные чемоданы. Их радостно приветствовали женщины. Вокруг звучали звуки поцелуев, из рук в руки передавались букеты слегка увядших цветов.

Пол Хасси, Павел Иванович Гуссей, непостижимым образом оказался в самом центре этой любвеобильной толпы. Маленькая девочка, как собачонка, запрыгнула ему на руки и выплеснула на него такую волну бескорыстной любви и искренней привязанности, что Полу стало трудно дышать. Вслед за ней рядом возникла беззубая бабушка, одетая и причесанная как цыганка. Она тянула к нему руки, покрытые веревками вен, и что-то бормотала. Потом перед ним что-то клацнуло и усталая девушка сунула ему в руку микрофон. Пол увидел, что торжественную встречу вернувшихся на родину музыкантов снимают телевизионщики, очевидно, где-то в недрах грузовика располагалось и звукозаписывающее устройство.

Так Пол без всякого умысла попал в советский документальный фильм. Он просто не мог, несмотря на прилагаемые усилия, выбраться из толпы.

«Улыбка! Улыбка!» – кричала ему девушка, очевидно желая, чтобы в кино попали только улыбающиеся лица. Пол вымученно улыбнулся, продемонстрировав вполне приличные верхние зубы и шатающиеся нижние. Женский голос с отчетливым манчестерским акцентом громко проговорил:

– Произошла ошибка! Это – друг Опискина.

Доброжелательницу никто не услышал. Товарищ Коровкин, казалось, узнал его. Но только как человека, который, хотя и является иностранцем, имеет какое-то отношение к советской музыке. Своей огромной лапой он сграбастал руку Пола и дружески ее потряс. Это торжественное рукопожатие запечатлела камера киношников. Отчаянный вопль Пола «Черт побери!» тоже оказался зафиксированным соответствующей аппаратурой. С трудом вырвавшись, Пол со всех ног припустился к вокзалу. Так началось его путешествие по загадочной России.

Глава 6

Первое, что бросилось в глаза Полу, когда он вошел в здание вокзала, это огромное количество всевозможных плакатов на стенах. Здесь словно встретились старая и новая Россия. Патриотические призывы и рекламные объявления мирно соседствовали с репродукциями картин Эрмитажа и совершенно не мешали друг другу.

Красивые, бойкие и плохо одетые девушки из «Интуриста» шустро сновали в толпе пассажиров. Они называли выгружающих багаж рабочих «товарищ» и при ходьбе мелодично позвякивали массивными и безвкусными сережками.

Пол заметил, что его багаж спокойно ожидает возле пункта обмена валюты, с облегчением вздохнул и присоединился к длинной очереди, выстроившейся за рублями и копейками. Толстый человек в подтяжках уверенно сообщил своей жене:

– В таком большом городе, как Ленинград, мы обязательно найдем отличный бифштекс и чипсы. Я в этом нисколько не сомневаюсь. – При этом его десны блестели, как хорошо отшлифованные белые кораллы.

Очередь двигалась довольно быстро, и вскоре Пол стал обладателем нескольких бумажек, выданных ему в обмен на десятифунтовый дорожный чек. Поначалу он принял их за талоны на обед, но быстро осознал свою ошибку. Это оказались вполне нормальные рубли. Пол слышал, что менять валюту следует не в государственных учреждениях, а на черном рынке, то есть в гостиничных туалетах. Получается намного выгоднее. Но это все завтра.

Пол зажал в тощей руке пригоршню монет и немедленно отправился в видневшуюся неподалеку небольшую закусочную. Заведение общественного питания оказалось переполненным, и он пристроился в хвост еще одной очереди. Стоять пришлось довольно долго, прислушиваясь к громкому урчанию в собственном животе. Не зная, чем себя занять, он принялся наблюдать за жизнерадостной официанткой, громко щелкающей костяшками счетов. Она была очень веселой, пухленькой, рыжеволосой и орала, как доярка на ферме. Пол внимательно осмотрел вазочки со сладостями, сандвичами с ветчиной и копченым лососем, красной икрой, советское шампанское и коньяк. Самодостаточная страна.

При виде столь близкой еды Пол ощутил, что его настроение значительно улучшилось. Он даже почувствовал приятное волнение. Наконец-то он ступил на чужую землю. Теперь главное – замечать любые, даже самые незначительные на первый взгляд детали: светлый волос, свернувшийся колечком на спине жгучего брюнета; странный мужчина, дергающий себя за нос, словно стараясь подоить его; обгоревшие спички на полу; густой запах табака, вызывающий в памяти Рождество. Пол обвел взглядом полку, на которой были выставлены советские сигареты: очевидно, некоторые из них были созданы в ознаменование достижений советской науки: «Спутник», «Лайка» (бесстрашная космическая сука радостно улыбалась с бумажной пачки, чем-то неуловимо напоминая мистера Хрущева), «Восток», «Вега» (все-таки их амбиции не имеют границ). Старую Россию представляли здесь же «Тройка», «Богатыри» (бородатые герои на полудохлых клячах), «Друг» (на этой пачке пес выглядел значительно менее добродушным, чем Лайка). И…

Официантка жизнерадостно гаркнула на Пола. Тот в испуге подпрыгнул, его язык, разумеется, тоже не удержался на месте, и подлый протез все-таки выскочил изо рта. Пол ловко подхватил паскудную штуковину, но советские граждане, включая и симпатичную официантку, успели заметить, в чем дело, и выразить свое удивление.

– Национальное здравоохранение, – по-английски пробормотал Пол и попытался улыбнуться. Затем он поспешно водворил протез на место. Любопытно, что, сделав первые шаги по русской земле, Пол начисто позабыл все русские слова и выражения, которые так долго и старательно учил.

– Не стоит хулить собственный товар, друг мой, – произнес знакомый голос. Пол испуганно обернулся и заметил Мэдокса, стоящего неподалеку с бутылкой пива в руке.

– Я думал… – начал Пол. Сейчас, когда выпавшие зубы заставили нескольких покупателей отступить в сторону (неизвестно, что это было: новое секретное оружие иностранных держав, а может быть, у них, иностранцев, принято так шутить), Пол увидел и самого доктора. В неизменном инвалидном кресле он сидел в самом углу бара и оживленно беседовал с мрачным, страдающим сильным косоглазием человеком в выцветшем костюме. – Я думал…

Пол хотел сказать, что доктора должны были бы встречать официальные чиновники с машиной, но почувствовал, что любая попытка открыть рот и заговорить окончится новым полетом протеза прямо в толпу. Кроме того, официантка уже давно, настойчиво и очень громко требовала сказать, чего он, собственно говоря, желает. Пол жестом показал на бутерброды, пиво и положил на прилавок рубль. Когда он снова обернулся, Мэдокса уже не было видно. Живой занавес снова скрыл доктора и мрачного мужчину.

Желая утолить голод, в очереди стояла массивная женщина азиатского типа в открытом летнем платье, обнажавшем поленоподобные руки, а за ней грустный гигант кавказец в расстегнутой рубашке, демонстрирующий всем окружающим поросшую густой шерстью загорелую грудь. Стоя плечом к плечу, они здорово ограничивали обзор.

Пол пожал плечами и решил выкинуть всякую ерунду из головы. В конце концов, у него хватает собственных забот. Подражая Лайке, он взял свою пищу и отнес в укромный уголок. Чтобы ее съесть, придется сперва вынуть протез, а это зрелище не для слабонервных. Что же делать!

Кое-как справившись с сандвичами и на ходу глотая пиво, Пол быстро вышел из буфета и направился в туалет. Это был капитальный, солидный туалет, правда не слишком чистый. Очевидно, в России они все такие. Благо он был пуст. Пол вытащил коробок спичек и приступил к торопливым экспериментам. Он пытался расколоть спички в длину, чтобы получить маленькие деревянные клинья. Черт знает что! Наконец-то он приехал в Союз Советских Социалистических Республик! И чем ему приходится заниматься? Ломать спички в портовом туалете. Пол извел половину коробка, но все-таки сумел получить нужную вещь – тонкую щепку, которую он вставил между протезом и левым клыком. Он заглянул в зеркало и покачал протез пальцем. Вроде держится. Ну и ладно.

Теперь предстояло найти такси. Пол вышел на небольшую площадь по другую сторону пассажирского вокзала. Там стояло несколько обшарпанных автобусов, в которые усаживались студенты и престарелые туристы. Тут же скучали две служебные машины. Только такси не было. Полу пришлось обратиться за помощью к пробегавшему мимо очень занятому человеку, имевшему комплекцию борца-тяжеловеса (очевидно, его внешность у многих вызывала доверие, потому что его постоянно останавливали и никак не давали добежать до места назначения). Тот охотно ответил, что такси можно найти только за воротами порта. Там же останавливается рейсовый автобус номер двадцать два. А в порт такси не пускают.

– Но у меня багаж! – ошеломленно воскликнул Пол.

– Так ведь здесь недалеко, – пробасил здоровяк и побежал дальше, – не больше мили. Это вам не какой-нибудь Лондон.

Этот советский портовый рабочий мягко окал и произносил название британской столицы так, что великий город почему-то сразу представал в виде мрачной капиталистической темницы, кишащей громыхающими кебами.

Тут Пол заметил мисс Трэверс, пересчитывающую по головам садящихся в автобус студентов. Она взглянула на него с выражением мрачного удовлетворения.

– Я хотел бы вас попросить, если вас не затруднит, – нерешительно начал Пол, – понимаете, у нас возникли некоторые затруднения с транспортом…

– …Двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять… Такого не может быть, – насмешливо заявила мисс Трэверс. Она была одета в нечто довольно странное, цветом и фасоном напоминающее камуфляж.

– Просто мне необходимо вывезти отсюда багаж, – сказал Пол. – А я бы потом забрал его там, где вы будете. Понимаете, моя жена еще болеет. Я вас очень прошу.

– …Тридцать три, тридцать четыре. Все.

Студенты оживленно загалдели.

– Что бы я там ни говорил об этом Опискине, поверьте, я так не думаю, – упрашивал Пол. – Я вообще не интересуюсь музыкой. Это моему другу Опискин нравился, а вовсе не мне.

Группы организованных туристов разместились по автобусам и приготовились к отправлению. Мисс Трэверс сказала:

– Сами решайте свои проблемы, приятель. А нас не впутывайте. – И решительно двинулась по ступенькам в автобус.

– А как же всеобщее братство народов? И товарищеская взаимопомощь? – воскликнул Пол.

Отдых начинался великолепно!

– Чтоб вам всем пусто был! – в сердцах выругался Пол. – И пусть живет Опискин!

Двери, что-то прошипев, закрылись, и автобус тронулся в путь, выдыхая клубы черного дыма. Студенты отбыли исполнять свою благородную миссию. Насколько удавалось рассмотреть сквозь грязные стекла окон, они выглядели вполне довольными жизнью.

Пол вспомнил о Мэдоксе и его престарелом хозяине. Они же тоже должны как-то добраться до города. Но, поразмыслив, решил больше никого и ни о чем не просить. Он возьмет два опасных чемодана и сам отнесет их на автобусную остановку или к стоянке такси. А чемоданы с вполне невинным содержимым останутся здесь, в здании вокзала, до лучших времен. Он заметил, что в офисе с вывеской «Интурист» наблюдается повышенная деловая активность. Высокий мужчина с крайне озабоченным видом разыскивал на столах пропавший документ, изумительной красоты богиня в желтом платье монотонно кричала в телефонную трубку: «Алле! Алле!» Никто не обращал на Пола никакого внимания. Он перенес свои чемоданы в какую-то темную, грязную и пахнущую пылью кладовку. Выйдя оттуда, он сообщил, не обращаясь ни к кому конкретно: «Багаж». Его машинально поблагодарили. Значит, все в порядке.

Нельзя сказать, что прогулка с тяжелыми чемоданами к воротам порта была легкой и приятной. Северный летний вечер был удивительно жарким. А ведь на Западе все уверены, что жители Ленинграда круглый год одеты в меха.

Но вот позади остались подкрановые пути, штабели грузов, стоящие у причалов суда. Теперь Пол тащился по узкому проходу между неизвестными строениями, весьма обнадеженный попавшимся ему по дороге указателем, утверждающим, что город располагается впереди. Затем он узрел облупившуюся арку, по обе стороны которой, как ряды встречающих, выстроились щиты с видами советского Ленинграда. Наконец Пол добрался до щуплого чиновника, который долго и внимательно изучал предъявленный ему паспорт. Правда, скорее всего, его повышенное внимание было вызвано не бюрократическими, а эстетическими причинами: Белинда была исключительно фотогенична и на фотографиях всегда получалась удивительной красавицей.

Получив обратно документ, Пол вышел за ворота, и перед его взором предстала картина всеобщей убогости и нищеты.

Дома неопределенного цвета, поскольку с них давно слезла краска (такие ему доводилось видеть только в доках Манчестера), казались еще более запущенными под величественным сводом золотисто-голубого неба. Вокруг росли чахлые, неухоженные деревья, стояли покосившиеся урны, переполненные всевозможным мусором. Единственное, что могло порадовать глаз своим изобилием, это нравоучительные плакаты. На фойе этого пейзажа советские рабочие ждали автобуса.

Впервые в жизни Пол ощутил себя до мозга костей капиталистом. Капитализм чувствовался даже в покрое его одежды. И новые саржевые брюки, и уже весьма поношенная спортивная куртка от Гарриса сразу же бросались в глаза. Здесь царил пролетариат, одетый в потертые кепки и не знающий, что такое галстук. Пол ощутил это необычайно остро, как никогда ранее, хотя неоднократно встречался у себя на родине с представителями рабочего класса. Больше всего на свете ему захотелось поскорее очутиться в такси, вырваться из этого ужасного места, снова попасть в привычное окружение богатых туристов из капиталистических стран. Устыдившись, он вспомнил, как его отец, Джон Хасси, однажды во время массовой безработицы стал в очередь на такси у столба с большой буквой «Т». Там он лишился рубашки, галстука, обуви и даже грязного плаща, который нес в руке. Очередь сожрала все. Но черт побери, у них же есть Гагарин, балет, а товарищ Хрущев обещал построить небоскребы. У них в большом почете правда, красота и чувство товарищеской взаимопомощи. Что они еще хотят?

Они хотели его одежду и чемоданы из свиной кожи, вот что.

Ожидая своей очереди, Пол старался почувствовать запах Советской России. Он знал, что только в первые часы пребывания в новой стране можно почувствовать ее запах. Он хорошо помнил запах своих школьных лет в Брадкастере – пивоварни, сыромятни, горелой картошки, а также густой аромат табака на Рождество. Ароматизированный табак курили только в праздники. Пол увидел себя среди собственных небогатых родственников: дядя Билл и тетя Вера, маленькая Нелл и кузен Фред. Сейчас они не стали бы с ним разговаривать из-за его непристойного богатства. По странной причуде памяти он вспоминал тех людей, о которых не думал уже много лет. Праздник, посвященный окончанию шестого класса, проходил в Народном парке Брадкастера. Тогда всеобщее внимание привлекла броско оформленная витрина вербовочного центра ВВС. Потом Пол приходил сюда уже один, в форме. Он отчетливо помнил тот вечер на русских курсах, когда на старенький граммофон поставили пластинку с колокольным перезвоном Опискина, а Роберт задрожал от испуга, снова представив себе ту памятную атаку и загоревшийся правый двигатель. Пол, как мог, успокаивал друга.

Очнувшись от невеселых воспоминаний, Пол обнаружил, что стоит уже первым в очереди. И сразу почувствовал себя виноватым. Доходчиво объяснив самому себе, что его вины в том, что подошла его очередь, а остальные еще должны стоять, нет и быть не может, Пол загрузился в громыхающий всеми мыслимыми железными частями драндулет, отравляющий все окружающее сизыми выхлопами, и сказал потному водителю: «Астория».

Окружающее потрясло Пола до глубины души. Ему на мгновение показалось, что разваливающееся транспортное средство везет его в прошлое, которое захватит его в плен и больше никогда не отпустит. Он ожидал, сам не зная почему, увидеть большой чистый город с современными домами, сверкающими под солнцем стеклами окон. А теперь он ехал по довольно широким улицам, на которых почти не было машин, совсем как в английской провинции по воскресеньям, но только в провинции обветшалой, облезлой, обшарпанной. Создавалось впечатление, что глаза советских людей направлены только на то, что находится в далеком космосе. Дома, стоящие вокруг, казались ранеными, перевязанными бинтами штукатурки, которая во многих местах проступила из-под облупившейся краски. Они взирали на мир больными глазами окон и молили о помощи. Да, это был Брадкастер его детства, или даже более раннего периода, который Пол не застал, но слышал о нем. И даже обилие каналов не делало картину более привлекательной. Нет, Ленинград – это не Венеция для фабричных рабочих. И не великий северный город.

А потом такси проехало по мосту над воспетой Пушкиным Невой и оказалось на площади Исаакиевского собора, как раз перед статуей, изображавшей всадника на вздыбившейся лошади. За ней высился огромный варварский собор с мрачной золотой колокольней. Здесь наблюдалось даже скудное движение транспорта. Облепившие все голуби издавали низкие, утробные звуки, и временами казалось, что это стонет площадь. Вот каким предстал перед Полом главный город российского севера.

Перед «Асторией» Пол вылез из такси, все еще поглядывая на злобный собор, и заплатил водителю рубль. Ему пришлось самому вытаскивать из машины багаж, и он сразу же в панике обнаружил, что привез из порта не те чемоданы. Позже он сможет назвать это происшествие очень разумной ошибкой. То, что было запрещено ввозить в страну, он спрятал в темной кладовой портового офиса «Интуриста». Пусть охраняют. Но это будет потом. А пока он в сердцах громко выругался и, естественно, снова выплюнул протез.

Глава 7

В холле гостиницы «Астория» пахло пылью. Пол совсем не удивился, заметив, что в самом центре зала, среди всеобщей суматохи, сидят двое: крестьянин и крестьянка. Оба разместились на самых краешках стульев. Они сидели очень прямо и совершенно неподвижно, взявшись за руки и закрыв глаза. Возможно, это их первый визит в великий город, и они просто перепутали помещение отеля с Исаакиевским собором. Хотя, может быть, они думают, что попали на вокзал, и ждут здесь поезда. Ну и молятся заодно. Пол бросил свои чемоданы неподалеку от крестьянской пары и огляделся. Его внимание привлекли чрезвычайно пышные, аляповатые украшения, в изобилии стоящие и висящие вокруг.

С потолка свисали огромные, давно не мытые люстры, на полу были расставлены гигантские вазы, расписанные ярким орнаментом. Архитектурных украшений было слишком много даже для такого большого помещения. Они подавляли своим количеством и массой. А от плюша и позолоты рябило в глазах. Ковровое покрытие изобиловало многочисленными потертостями. Пол был уверен, что на дне служивших пепельницами ваз-монстров найдутся окурки, брошенные туда еще при царском режиме.

Нигде, ни среди плохо одетых местных жителей, ни среди нарядных туристов, не было видно никого, кто мог бы оказаться Мизинчиковым. Ладно, следует делать все по очереди. Пол прошел по бесконечному коридору, разыскал мужской туалет и в холодной полутьме кабинки сделал еще один деревянный клинышек из спички. Затем он вернул протез на место, удостоверился, что он сидит достаточно плотно, и быстрым шагом вернулся в холл к своим вещам. Он решил подождать, пока очереди на регистрацию станут поменьше. А пока Пол развлекался тем, что всячески ругал себя за перепутанные чемоданы. Мизинчиков? В холле определенно не было никакого Мизинчикова. Чтобы убедиться в этом, Пол достал из кармана фотографию, на которой несчастный Роберт обнимал Мизинчикова, и прошелся с ней по огромному вестибюлю, методично сравнивая с фотографией лица всех славян и азиатов, попадавшихся на его пути. Никто не показался ему похожим. А потом его окликнул лысый человек из-за стойки.

– Эй!

Пол обрадовался, решив; что дождался внимания к своей персоне.

– Да? – приветливо откликнулся он.

– Какой предлог употребляют перед словом «угол»? – спросил незнакомец, старательно выговаривая чужестранные слова.

– А откуда вы узнали, что я – англичанин? – удивился Пол.

– Вы – англичанин, поэтому точно знаете, как правильно говорить. – Лысый произнес это до крайности недовольным тоном, словно Пол несправедливо обладал преимуществом называться англичанином.

– Понимаете, – задумался Пол, – это зависит от контекста. Например…

Пол не был учителем, поэтому его импровизированная лекция заняла довольно длительное время. Лысый позвал еще нескольких служащих гостиницы – официанта в белом пиджаке и теннисных туфлях, женщину, похожую на гувернантку, прелестную девушку из расположенного тут же в вестибюле сувенирного киоска. Его слушали очень внимательно.

– Непослушный мальчик стоит в углу, – проговорил Пол.

– Какой мальчик? – тут же последовал вопрос.

– А это уже тема другой лекции. Каждая лекция имеет только одну тему, – улыбнулся он. – Итак, я продолжаю. Музей расположен на углу улицы. Послушайте, мне нужна комната на двоих. Для меня и моей жены.

– Здесь вы ничего не добьетесь, – объяснил лысый. – Вам следует обращаться в «Интурист». – Он тут же забыл о тревогах Пола и вернулся к интересующему его вопросу. – Значит, я не могу сказать: «Я стою в углу улицы»? Так… понял. У нас имеется еще одна проблема. Как правильно сказать: «в постели» или «на постели»? Объясните, пожалуйста. – И он громко шикнул на сильно увеличившуюся аудиторию слушателей. В это время кто-то громко задышал за спиной у Пола и сунул ему в руку карандаш.

– Видите, – сказал Пол, – подошла моя очередь. Я лучше быстренько сбегаю туда.

– По-моему, слово «быстренько» так не произносят, – сказала женщина в черном, сжимавшая в руке большое кольцо с многочисленными ключами.

Лысый укоризненно произнес:

– В Советском Союзе мы все стремимся к знаниям. Мы хотим знать все, – заключил он с неподдельной страстью в голосе. Затем он жестом предложил собравшимся разойтись по своим местам. Люди недовольно зароптали.

– Постойте, кажется, эта толстая спина принадлежит Мизиичикову!

Нет, ошибся. Значит, остается одно, попытаться встретиться с Мизинчиковым в Доме книги. Вроде бы там у Мизинчикова была какая-то работа. Это завтра утром.

А пока Пол заметил, что одна из служащих «Интуриста» освободилась, и со всех ног ринулся к ней. Молящиеся крестьяне теперь спали. Мужчина слегка похрапывал. А у стойки «Интуриста» веснушчатая и шмыгающая носом девушка с улыбкой смотрела на Пола. Возле нее лежал закрытый любовный роман издательства «Пингвин». Девушка была сильно простужена и поминутно терла покрасневший нос мокрым комом носового платка. Глядя на нее, Пол ощутил, как в нем поднимается волна сострадания к русским людям. Он облизнул пересохшие губы и улыбнулся в ответ.

– Номер на двоих, – сказал он. – Мой друг должен был заказать номер на двоих для меня и моей жены. То есть для моей жены и меня, – поправил сам себя он. – Фамилия друга – Мизинчиков.

Девушка чихнула, высморкалась и виновато подняла глаза на Пола. У нее на столе лежало множество больших и маленьких бумажек, и она быстро просмотрела некоторые из них.

– Мизинчиков? – переспросила она, слегка замявшись. – Да, конечно, я уверена, кто-нибудь получил эту информацию.

– Вы прекрасно говорите по-английски, – улыбнулся Пол, – и читаете, как я успел заметить.

– Правда? Спасибо. – Она подняла тонкую руку и грациозным движением позвала коллегу, сидевшую за соседним столом. Другой рукой она снова вытерла нос и, с неожиданной страстью в голосе, произнесла: – Гемингуэй. Смерть Эрнеста Гемингуэя. Какой позор! – Пол с удивлением заметил, что ее глаза наполнились слезами. Она протянула ему какой-то бланк и предложила написать свое имя. – У нас все девочки обожали Гемингуэя, – сообщила она. Когда Пол сделал то, что она просила, она внимательно посмотрела на написанное и прочитала: – Мистер Пол Гасси.

Подошла другая девица. Эта была попроще, с тоненькими косичками и в очках. Пол решил, что она, должно быть, берет уроки игры на фортепиано.

– Вы изменили имя, – прогундосила простуженная девушка, – у нее в списке написано не так.

– Совершенно верно, – начал объяснять Пол. – Понимаете, случилось вот что…

Только его уже никто не слушал. Обе служащие «Интуриста» потеряли к нему всякий интерес. Вероятно, для капиталистов это вполне обычное дело – поменять имя в промежутке между заказом комнаты в гостинице и заселением в нее.

– Вас проводят наверх. Третий этаж.

Пол молча проследовал за маленьким человечком в убогой форме к лифту. В лифте, благополучно разместившись рядом с двумя безобидными чемоданами, они смогли лучше рассмотреть друг друга. Такие типы, подумал Пол, встречаются во многих странах: не теряющий оптимизма неудачник с постоянно оживленной щекастой физиономией, в очках с толстыми линзами. Обычно они являются мишенью для насмешек и привыкают к этому.

На третьем этаже их встретила весьма устрашающего вида толстая тетка, вся состоящая из одних выпуклостей. Носильщик украдкой подтолкнул Пола локтем и шепнул:

– У этой не забалуешь!

Тетка вручила Полу чудовищный ключ, причем, судя по его размерам, он был не от комнаты, а, как минимум, от города, если не от всей имперской России, и строго приказала:

– Идите в свою комнату.

Комната была весьма неплохой. Летний вечер струился в помещение через большие грязные окна и наполнял комнату мягким золотистым светом. Из кранов капало. На столике стоял древний телефон, рядом с которым виднелся смятый листок – список гостиничных телефонов. Кровати были застелены, правда неаккуратно. Здесь, так же как и в каюте судна, прочно поселилось прошлое и не желало сдавать свои позиции. Такая комната могла бы стать отличным экспонатом в революционном историческом музее (к примеру, здесь арестовали какого-нибудь большевика или подписали совместный с кем-то манифест). Пол выдал носильщику сорок копеек, поскольку тот не выглядел человеком, которого оскорбляют чаевые, и остался один. Он посидел несколько минут на одной из кроватей, затем наскоро умылся холодной водой и собрался идти вниз, где сможет найти такси и вернуться в порт к несчастной Белинде. Он открыл дверь и с удивлением обнаружил, что выход из комнаты ему загораживает дежурная по этажу. Ее широкие крестьянские ступни прочно стояли на потертой ковровой дорожке.

– Отправляйтесь в свою комнату, – приказала она. Причем ее грозный той не допускал никаких возражений.

Конечно, она не имела в виду ничего дурного. Видимо, она просто недостаточно знает английский язык. Пол улыбнулся, поправил галстук, провел рукой по чисто выбритому подбородку. Возможно, она относится к нему по-матерински и считает, что его внешний вид не соответствует ее высоким требованиям… Тогда он попробовал бочком протиснуться мимо нее. Уловка не сработала. Она явно решила не выпускать его, приготовившись при необходимости стать еще одной дверью, теперь уже непреодолимой.

– Будьте любезны, – улыбнулся Пол, – мне надо пройти. У меня еще очень много дел.

– В свою комнату. Идти.

– Это не смешно! – возмутился Пол. Он даже попытался отодвинуть тетку в сторону, но глыба плоти легко устояла. Ее крестьянские лапы не сдвинулись с ковра ни на сантиметр. Зато она без малейших усилий втолкнула его обратно и снова заявила:

– В комнату. Обратно.

Пол буквально дымился от ярости. Причем злость даже помешала ему удивиться. Пролетарская наглость способна переполнить чашу терпения даже ангела. Он поднял правую руку и со всего размаху отвесил мерзкой туше полновесную пощечину. Ее щека даже не покраснела. И вообще она, казалось, не заметила этой мелочи.

– Обратно. В комнату. Идите.

– Да, черт возьми, – заорал Пол, – я пойду. И воспользуюсь телефоном.

Он отвернулся и решительно направился в глубь комнаты.

– Хорошо.

Полу оставалось только выругаться. Он с содроганием и опаской взял в руки трубку древнего аппарата и поднес к уху. Оттуда доносились только щелчки и скрежет. На диске имелись буквы русского алфавита. Он выбрал одну наугад. И сразу же попал в мир мертвых – до него донеслись слабые обрывки слов, не иначе как произносимых членами Военно-Революционного Комитета, отдававшими приказы из Смольного.

– Алле, – закричал Пол, – алле!

Но привидения в трубке никак на него не реагировали.

– Хорошо, хорошо, – раздался добрый и проникновенный голос от двери. Пол увидел двух мужчин в темных костюмах, сшитых еще при Ильиче. Один был высоким и довольно накачанным малым, судя по размеру кулаков, он занимался боксом. Другой, пониже ростом, смахивал на интеллигентного учителя. Оба держали в руках портфели и ласково улыбались. Огромная женщина, стоя в коридоре, громко жаловалась. Пол разобрал несколько раз произнесенное ею слово «жестокость».

– Она обвиняет вас в жестокости, – пояснил один из мужчин.

– Она еще не знает, что такое жестокость! Я ей сейчас покажу! Мало не покажется! На всю жизнь запомнит! – не помня себя, от злости, выкрикнул Пол. – Я требую, чтобы мне немедленно объяснили, что за чертовщина здесь происходит.

Дежурная вразвалочку удалилась, но Пол имел возможность еще долго слышать постепенно затихающие причитания. Мужчины вошли в комнату.

– Моя фамилия Зверьков, – представился интеллигент. – А это товарищ Карамзин. Давайте сядем и успокоимся.

Он говорил по-английски со странным акцентом, который Пол никак не мог классифицировать географически: немножко сиднейский, с оттенком, приобретенным в Ньюкасле, и с добавлением скрежещущих звуков Бронкса. Словно этот человек специально совершил паломничество по свету, чтобы приобрести самый невероятный акцент. Полу, в общем, понравилось его открытое лицо: строгие черты, волевой рот, светлые глаза, высокий лоб. Карамзин, бормоча что-то себе под нос, расставил у стола стулья. Мускулистый, широкоплечий, почти без шеи и с огромными ручищами, он, казалось, источал угрозу. Во всяком случае, выглядел он значительно менее приятно, чем его товарищ. Льющиеся из окна солнечные лучи золотистым нимбом окружали его бычью голову с коротким ежиком волос и складчатым загривком. Пол откровенно испугался. Он знал, что не является невинным туристом и уже успел совершить преступление. Тем не менее он взял предложенную ему Карамзиным папиросу «Беломорканал» и тщательно выговорил по-русски:

– Спасибо, товарищ.

– А, значит, вы говорите по-русски, – сказал Зверьков. – Впрочем, не буду врать, это нам известно. Из ваших писем. – И он расстегнул свой дешевый потрепанный портфель.

– Письма? – удивился Пол. – Но я никогда не писал письма по-русски.

– Ну да, конечно, – фыркнул Зверьков и помахал перед лицом Пола какими-то бумагами. Пол сразу же узнал почерк Роберта. Только он мог так старательно выписывать русские буквы. – Эти письма вы написали вашему другу Мизинчикову. Только, вынужден вас огорчить, его вы не увидите еще долгие, долгие годы.

– Все очень просто, – улыбнулся Пол. В комнате повис густой туман от дыма советских папирос, и лица сидящих немного расплывались. – Эти письма писал не я. Посмотрите на подпись. Видите? А теперь взгляните на мой паспорт. – Он засунул руку во внутренний карман (Карамзин насторожился) и вытащил паспорт (Карамзин расслабился). – Убедились? Я – совершенно другой человек.

Только теперь Пол осознал, что происходит что-то странное. Причем началось это еще у столика представительницы «Интуриста». Почему эта девушка, в соответствии с установленным порядком, не потребовала его паспорт? Это не просто так. Его определенно ждали. Но почему? Мизинчиков?

– А что случилось с Мизинчиковым? – спросил он.

Русские внимательнейшим образом изучали его паспорт и ответили не сразу. В конце концов Карамзин сказал:

– Он поступал неправильно. Продавал туристам рубли в туалете. Черный рынок, понимаете? Но его поймали.

– А сколько он давал за фунт? – заинтересовался Пол.

– Пять рублей. И два за американский доллар. Это нелегально, – объяснил Карамзин. – Это подрывает… черт, забыл слово… финансовую основу советской экономики.

– Понятно… – протянул Пол, хотя почти ничего не понял. Ему было слишком сложно сразу же постичь проблемы социалистической действительности. – Значит, Мизинчиков в тюрьме?

– Он ждет суда, – важно ответствовал Карамзин, после чего снова заглянул в паспорт. – Гасси. Но это не то имя, которое мы здесь имеем.

– Вы имеете в виду подпись в этих письмах? Это имя моего друга. Он мертв.

Оба гостя рассматривали Пола с неподдельным интересом.

– Итак, – заключил Зверьков, – смерть, конечно, является суровым наказанием. Но число серьезных преступлений в Англии чрезвычайно велико. – Последний тезис он провозгласил, а не предположил. – За контрабанду и нелегальные валютные операции Мизинчиков получит несколько лет тюрьмы или его отправят в исправительно-трудовую колонию. Но это преступление, естественно, не заслуживает смертной казни.

– Мой друг, – запротестовал Пол, – не был преступником.

– То есть как? – возмутился Зверьков. – Между прочим, Мизинчиков с радостью во всем сознался. Он осознал, что долгое время поступал неправильно, и раскаялся. А ваш друг тоже поступал неправильно. Он занимался контрабандным ввозом капиталистических товаров в советскую страну. Этот варварский акт имеет целью подорвать экономические основы государства, разрушить молодое советское производство. А вы говорите, что он не преступник.

– По британским законам он – не преступник.

– Он хотел, – сказал Карамзин, – разрушить советскую экономику.

– Зачем? – удивился Пол. – Ему вовсе не мешала социалистическая экономика. Он только хотел дать людям то, что они хотели. И они с радостью это брали. Ведь ваши люди ужасно одеты!

Искренние слова Пола явно не понравились Карамзину. Он вскипел и со всего размаху стукнул кулаком по столу. Старинный телефон подпрыгнул, жалобно тренькнув, а листок с гостиничными телефонами плавно спланировал на пол.

– Какая мерзость! – проревел он. – И вы еще имеете наглость называть себя туристами? А мы так мягко с вами обходимся! Негодяй! – рыкнул он по-русски. Этого слова Пол не знал. – Подлец! – добавил он, глядя на Пола налитыми кровью глазами. Тоже новое слово.

Зверьков успокаивающе похлопал своего спутника по плечу.

– Преступник – он и есть преступник, – заметил он. – Ваш друг, несомненно, был прирожденным преступником. Преступность расшатывает основы общества. Но ваш друг больше никогда не будет преступником. И согласитесь, он заплатил за свое преступление по самой высокой ставке.

– Мой друг, – громко сказал Пол, – умер от сердечного приступа. У него было слабое сердце. Он был военным летчиком. Его сбили немцы. И ему пришлось провести долгое время в крошечной шлюпке на морозе. Вы слышите? Немцы! Это ведь и ваши враги тоже. Надеюсь, вы еще помните о войне?

– Давайте успокоимся, – предложил Зверьков и пристально взглянул на Карамзина. Словно Карамзин был главным ответственным за процедуру установления порядка. И действительно, Карамзин как-то сразу притих, заскучал и со вздохом достал из кармана папиросы. Перед тем как закурить, оба русских одинаково смяли бумажные мундштуки. Некоторое время курили молча. Сизый туман в комнате становился все гуще и гуще. По потолку неторопливо прогуливался огромный паук.

Трое мужчин внимательно следили за его перемещениями. Затем Зверьков нарушил молчание:

– Ваша жена приехала с вами?

– Да. Она осталась на судне. Во время рейса она заболела, врач назначил ей успокаивающее лекарство, теперь она все время спит. – Пол посмотрел на часы. – Мне надо к ней вернуться.

– Вы считаете, что справедливо заставлять вашу жену выполнять такую опасную работу? – невинно поинтересовался Зверьков.

– Какую работу? Мы с женой находимся здесь на отдыхе.

– Ах да, – понимающе усмехнулся Зверьков. – Только мы здесь все уже большие мальчики. Зачем вы пытались войти в контакт с Мизинчиковым? Хотели продолжить дело своего друга? Давайте договоримся: не стоит считать нас идиотами. Кстати, а что у вас в чемоданах?

– Наши вещи. Вы забываете, что мы прошли тщательный таможенный досмотр в порту. – Внутри у Пола все пело и торжествовало. (Все-таки есть Бог на свете! И пути его неисповедимы!) – Не знаю, что вы хотите там найти, но, если вы не верите своим товарищам-таможенникам, вы можете сами открыть чемоданы и посмотреть.

– Понял, – пробормотал Зверьков, – что-то вы слишком спокойны.

А Карамзин поинтересовался:

– А где остальной багаж? Остался на судне?

– Нет, – с готовностью ответил Пол, – здесь все. На судне осталась только моя жена.

– Мы с удовольствием подвезем вас до порта, – предложил Зверьков. – У нас внизу машина. «ЗИС» 1959 года, – с гордостью добавил он.

– Спасибо, – мило улыбнулся Пол, – я возьму такси.

Мужчины встретили его вежливый отказ понимающими улыбками.

– Формальность, конечно, но мы обязаны проверить его багаж, – сказал Зверьков. – Но помни, что он – наш гость. Будь поаккуратнее.

Карамзин вздохнул, вытащил папиросы, закурил и, подойдя к одному из чемоданов, щелкнул замком.

– Послушайте, – возмутился Пол, – кто вы, собственно говоря, такие? Вы без стука врываетесь в мой номер, допрашиваете меня, грубо оскорбляете память моего покойного друга. А теперь еще и обыскиваете мой багаж. Я имею полное право знать, кто вы.

– Мы можем отвезти вас в нашу контору, – сказал Карамзин, роясь в белье, – там вам все объяснят. А потом мы доставим вас в порт.

– У вас должна быть таможенная декларация, где указано, сколько мест багажа вы везете, – сказал Зверьков. – Предъявите ее.

– Но у меня ее пет с собой, – соврал Пол. – Она осталась в сумочке у жены. У меня и так карманы забиты всевозможными бланками, дорожными чеками и прочей ерундой. Обычно, если у меня при себе слишком много бумаг, я их теряю.

– Ладно, – вздохнул Зверьков, – тогда мы лучше отправимся на судно вместе.

– Но в чем меня подозревают? – спокойно поинтересовался Пол. – Я совершил что-то незаконное? Или собираюсь совершить?

– Вы продолжаете черное дело своего покойного приятеля, – сказал Зверьков. – Везете к нам капиталистические товары, чтобы продать их здесь и тем самым подорвать нашу экономику.

– Но я же могу продать все, что угодно, – удивился Пол, – например, эти туфли, что сейчас на мне, или галстук, или ту грязную рубашку, на которую с таким восторгом смотрит ваш друг? Разве торговля – преступление?

Карамзин закончил перекладывать вещи, закрыл чемоданы и сообщил:

– Это обычный багаж.

– Разумеется, обычный багаж. А чего вы ждали? Мы с женой приехали в Ленинград на отдых. Я все время пытаюсь вам это втолковать.

– А как же Мизинчиков?

– На всякий случай. Мало ли что? Мы здесь впервые, а мой друг немного знал этого человека. Вот я и решил, пусть лучше будет хоть такой знакомый, чем никакого. Мой друг попросил его заказать номер для себя и жены. Но не успел поехать. Умер. Поэтому я решил воспользоваться этим заказом. Откуда я мог знать, что этот Мизинчиков – великий преступник? Я думал, что в Советском Союзе уже давно искоренили преступность.

– Да, да, – сказал Зверьков, – незаконная торговля – это преступление. – Он несколько раз энергично кивнул. – Лучше не пытайтесь ничего продать. Займитесь осмотром города. У нас здесь есть что посмотреть: Эрмитаж, Марсово поле, Адмиралтейство, железнодорожные вокзалы, площадь Декабристов, Геологический музей имени Карпинского… О! – воскликнул он, а Полу показалось, что его незваный гость неожиданно очень расстроился. – В нашем городе множество интересных мест.

Глава 8

На улице Герцена, как раз через дорогу от гостиницы «Астория», была стоянка такси. Пол нашел хвост длинной очереди и приготовился ждать. Был теплый летний вечер. Стоя на улице рядом с убого одетыми людьми, Пол неожиданно почувствовал, что на него снизошла Божья благодать. Он не был католиком, а сейчас вообще находился на земле безбожников, но тем не менее величественный небесный свод показался ему куполом храма. Он сиял мягкой и нежной голубизной, очевидно, такого же цвета были одежды Девы Марии. Впервые ступив на землю этой непонятной страны, Пол с необыкновенной остротой ощутил, что существует нечто исконное, изначальное, объединяющее его с живущими здесь людьми. Он искренне посочувствовал пожилой женщине, волокущей сетку с грязной картошкой и сушеной рыбой, порадовался вместе с мужчиной, который весь лучился восторгом, держа в руках перевязанную веревкой картонную коробку с надписью «Стекло».

Два неожиданных визитера простились с Полом весьма дружелюбно. Он даже видел, как они сели в свой «ЗИС». Конечно, не исключено, что они будут ждать его на судне, может быть даже прямо в каюте, но Пол решил, что это маловероятно. Он отчетливо видел, что под конец оба порядком устали и потеряли уверенность в успешном завершении дела. Все-таки интересно, почему славяне так подвержены унынию?

Но теперь у Пола возникли другие проблемы, которые придется как следует обдумать и как-то решить.

Сейчас, когда Мизинчиков вышел из игры, следовало распорядиться дрилоновыми платьями, причем желательно сделать это с умом, чтобы не попасть за нелегальную продажу импорта в большие неприятности. Причем неприятности могут начаться еще до попытки продажи. Уже по одному подозрению товар могут конфисковать. Это было бы неприятно. Не хотелось бы предстать перед глазами умершего Роберта и его вполне живой вдовы в невыгодном свете. Кроме того, у Пола было мало денег. Имеющихся в наличии дорожных чеков вряд ли хватит им с Белиндой, чтобы прожить здесь пять дней и отправиться в Тилбери, как это было запланировано, на «Александре Радищеве». Придется возвращаться домой на «Исааке Бродском», если, конечно, там еще не все каюты распроданы. Да, как пи крути, а с отдыхом не очень получается.

Примерно через час Пол сел в такси и к немалому удивлению обнаружил, что водитель не злится, не грубит и даже не хмурится, а, напротив, ведет себя приветливо и радушно. Видимо, он как раз пребывает в другой части общеславянского маниакально-депрессивного цикла – радостно-возбужденной. Водитель был довольно высоким, обладал густой, давно не стриженной шевелюрой и грязной рубашкой. В свое время Пол встречал подобную личность в пабе Сассекса. Тогда это был веселый безработный и звали его, помнится, Фред.

На пассажирском сиденье рядом с водителем валялось довольно много открытых сигаретных пачек. Создавалось впечатление, что малый только что начал курить и пытается выяснить, какая марка сигарет вызывает у него наименьшее отвращение. Он сразу определил, что Пол – иностранец, и принялся настойчиво предлагать организовать для него ознакомительную поездку по городу.

Пол вовсе не собирался долго кататься на ржавом драндулете, ему надо было быстрее добраться до порта. Поэтому он постоянно твердил одно и то же слово: «Пароход, пароход». Но водитель отказался понимать русский язык своего выгодного пассажира. Водитель решил, что Полу следует предоставить привилегию всех иностранцев быть непонятыми. Поэтому он добросовестно показал Полу памятник Ленину на площади Финляндского вокзала, Петропавловскую крепость, летний домик Петра (для которого соорудили специальную защитную оболочку), крейсер «Аврора», Летний сад вместе с окружающей его ажурной решеткой, Эрмитаж, Дворцовую площадь и Триумфальную колонну, Триумфальную арку возле Генштаба, броневик, с которого Ленин однажды произносил речь, стрелку Васильевского острова, академический театр драмы имени Пушкина и…

Пол устал повторять одно и то же слово: «Красивый, красивая, красивое», при этом окончания он изменял, полагаясь исключительно на волю случая, поскольку зачастую сам не был уверен в том, какого рода то, что ему в данный момент показывали.

В конце концов они достигли ворот порта. Уже зажглись фонари. Опускающиеся на город сумерки окутывали все вокруг серой дымкой. Скоро наступит ночь. Правда, в этих высоких широтах летом не бывает по-настоящему темно. Пол показал охраннику паспорт, и громыхающее транспортное средство въехало в порт. Снова очутившись в мире кранов, тюков и ящиков, Пол немного растерялся. Он не знал, где стоит «Исаак Бродский». Но водитель явно чувствовал себя здесь как дома и, всего лишь дважды поинтересовавшись у пробегавших мимо фигур: «Где «Исаак Бродский», товарищ?» – доставил Пола прямо к трапу.

Судно стояло у причала, величественное и почему-то немного пугающее.

– Одну минуту, – поспешно проговорил Пол, – я только схожу за женой. Моя жена, – повторил он для верности.

Знакомые английские слова тоже показались странными и пугающими. Полу даже почудилось, что у него нет никакой жены.

Он прошел мимо скучающего в одиночестве вахтенного офицера, ощутив мимолетное теплое чувство к знакомым лицам Хрущева и Гагарина на плакатах, запыхавшись преодолел длинный коридор, открыл дверь каюты и даже почти не удивился, увидев, что Белинды там нет. Койки были застелены, одеяла сложены и лежали в ногах. Но Белинды не было, Пол не заметил даже намека на то, что она когда-нибудь здесь была. Потрясенный, он еще раз проверил номер каюты. Никакой ошибки. Он втянул носом воздух и не почувствовал ни намека на запах любимых духов жены. И на столе пусто – ни расчески, ни пудры. Ее похитили! Это слово из недавно прочитанного детектива само всплыло в памяти. Он выскочил из каюты и побежал по коридору, издавая отчаянные вопли.

Не сразу, но все же на его пути возник юный матрос, видимо привлеченный громкими криками. Причем он не казался ни взволнованным, ни заинтересованным, и на энергично жестикулирующего Пола посматривал недовольно и лениво. Пол начал объяснять причину своего волнения, но вместе с тем его не покидало чувство, что этого матросика он уже видел раньше (но это невозможно). Все еще пытаясь внятно изъясниться на ломаном русском языке, Пол вспомнил, откуда он его знает. Из фильма «Броненосец Потемкин». Точно такое же лицо было у одного из юных мятежников, того самого, который чуть не съел ложку борща с червяками. Этот фильм показывали как-то вечером на русских курсах. Он смотрел его вместе с Робертом. Морячок не спеша прошествовал к судовому телефону, с кем-то поговорил, потом снова обернулся к Полу.

– Сейчас, – сказал он, – ждите.

В ожидании Пол раздраженно мерил шагами коридор.

– Что, черт возьми, здесь происходит? – не выдержав, заорал он. Только ответа все равно не получил. Он закурил, но почти сразу же выбросил сигарету, угодив ею точно в ведерко с песком. С плакатов ему радостно улыбались Хрущев и Гагарин. Судно издавало ровный глухой гул. В конце концов его терпение было вознаграждено появлением жующей девушки. Она на ходу вытирала пухлые губы салфеткой. На девушке было открытое летнее платье, она обладала приятным личиком и копной каштановых кудряшек. Раньше Пол не встречал ее на судне. Она сказала:

– Добрый вечер. Как вам понравился наш город?

Ее английский был весьма неплох.

– Моя жена! – воскликнул Пол. – Что вы сделали с моей женой?

– Ах, значит, вы – муж той несчастной женщины! Доктор на вас очень рассердился. Она же плохо себя чувствовала, ее нельзя было оставлять одну. – Ее глаза даже округлились при воспоминании о недавних драматических событиях. – Ужасная сыпь, а потом, у нее сильно распухли ноги. Просто жутко смотреть! Она так страдала.

– Где она? – взмолился Пол. – Пожалуйста, скажите мне, где она, я вас очень прошу.

– Мы вызвали «скорую помощь», – объяснила девушка, – и ее увезли. Ей было очень плохо. Она дралась с врачами и сестрами. Не хотела ехать. Она была… забыла слово… в бреду. И все время требовала какой-то мяч.

– Милосердный Боже, – прошептал Пол, – это она меня звала. Ей нужен был я, а вовсе не мяч. Меня зовут Пол, понимает? Я – Пол, а не ball…

– Вот оно что, – девушка расцвела в улыбке, – тогда все понятно. А мы тут голову ломали… Слава богу, все разъяснилось. Никаких тайн.

– Где она? – спросил Пол голосом, в котором уже не осталось ничего человеческого. – Куда ее увезли? Что вы сделали с моей женой?

Девушка сосредоточенно нахмурилась, почесала локоть, затем подбородок, после чего изрекла:

– В какую-нибудь из клиник. Нет, постойте, кажется, я слышала, доктор говорил, что ее повезут в Павловскую больницу. Учтите, это одна из лучших ленинградских больниц.

– Павлов? – насторожился Пол и моментально представил, как его горемычную супругу используют для опытов в страшной лаборатории, изучающей поведенческие рефлексы живых существ. Где-то звенит колокольчик, а у Белинды начинается слюноотделение. – И где бы это могло быть?

– Где бы это могло быть? Как забавно вы говорите по-английски! Это могло бы быть именно там, где было всегда. Я так думаю. В районе площади Мира и Садовой улицы. Вы должны немедленно отправиться к жене и сказать, что все еще любите ее.

Это было сказано без намека на улыбку. Похоже, в этой стране люди испытывают острый дефицит любви и относятся к ней чрезвычайно серьезно.

– Я непременно это сделаю, – так же серьезно пообещал Пол. Девушка снова расцвела в улыбке, кивнула ему на прощанье и удалилась по своим делам.

Неоновая вывеска на самом большом портовом здании сообщала морю, что здесь начинается Ленинград Протез снова угрожающе расшатался. Таксист нервно шагал взад-вперед по причалу и яростно пыхтел сигаретой. Счетчик в его машине мерно щелкал, отсчитывая копейку за копейкой в пользу того министерства, которое ведает работой общественного транспорта. Несмотря на довольно долгое ожидание, водитель выразил согласие ехать в Павловскую больницу. Такси вновь запрыгало по рельсам и грубым булыжникам в сторону выезда из порта. Полу и офицеру, проверяющему паспорта у ворот, очевидно, суждено было вскоре стать друзьями.

А в это время где-то в темноте портового офиса «Интуриста» спокойно лежали дрилоновые платья, такие мирные и такие опасные.

Сидя в такси, Пол ощутил, что у него щемит сердце. Но в тот момент он не думал о Белинде. В его душе звучала тоскливая, заунывная песнь о России, поселившая в его душе тяжелую печаль. Но почему? С чего бы ему испытывать какие-то чувства к России, к этим темным, мрачным складам, каналам? Тем не менее Пол ощущал странный комок в груди. Его переполняла острая жалость к этому городу, ко всем убогим городам, которые он никогда не видел, между которыми громыхают закопченные паровозики, выдыхающие в атмосферу черные клубы дыма. Эта страна была вся покрыта обширными степями, где одиноко выли волки, громко звонили колокола на соборах, варварски гремела Патетическая симфония, а ссыльные и осужденные тяжело передвигали закованные в кандалы ноги, ели кожаные ремни и выдалбливали могилы во льду. Здесь погибла под колесами Анна Каренина и закончил свой век гениальный гомосексуалист Чайковский. Бедный, милый Роберт!

На Невском проспекте горели фонари, ползли ярко освещенные трамваи, целовались влюбленные парочки, торопились домой припозднившиеся отцы семейств. У стены стоял светловолосый и очень лохматый пьяный. Убого одетые рабочие послушно стояли на краю тротуара, дожидаясь разрешающего сигнала светофора. Только увидев надпись «Идите», они начнут переходить улицу. Удивительно послушные люди.

А тем временем водитель такси, в котором ехал Пол, все глубже и глубже погружался в депрессию. Он уже не улыбался, не насвистывал, не приставал к Полу с рассказами о местных достопримечательностях и даже не курил. С мрачным и угнетенным видом он смотрел прямо перед собой.

Подъехав к больнице, которая, как и обещала девочка на судне, оказалась совсем рядом с площадью Мира, он выглядел настолько измученным и потерянным, что вполне сам мог претендовать на койку в этом славном медицинском учреждении. Все-таки славянский темперамент – это не что иное, как болезнь. Водитель наотрез отказался ждать и лишь печально покачал головой. Пол положил ему руку на плечо и несильно сжал его. Водитель судорожно схватил сжимающую его вялое плечо руку и стиснул ее изо всех сил. Физический контакт, казалось, принес успокоение обоим. Но тем не менее, отсчитав изрядное количество рублей и копеек, которые показывал счетчик, Пол добавил вполне приличные чаевые. Этот человек сейчас нуждался в чем-то значительно более крепком, чем обыкновенный чай.

Такси развернулось и покатило к оживленной магистрали. Воистину, у каждого имеется свой скелет в шкафу.

Павловская больница была, судя по всему, обычным муниципальным медицинским учреждением. Пол не мог судить обо всей России, но Ленинград показался ему городом с другой планеты, затерянной в далекой и не слишком развитой галактике. Грязные, выкрошившиеся во многих местах каменные ступеньки, коридор, который явно не ремонтировали со дня постройки этого здания. Стены были окрашены в мрачные коричневые тона, а запах мог бы свалить с ног неподготовленного человека. На входе Пола встретил маленький человечек весь в белом, на нем был даже белый колпачок, как у продавца газировки на улице. «Чего надо?» – полюбопытствовал он. Пол был уверен, что это не доктор, поскольку человечек обладал не слишком умной физиономией и большими, грубыми руками ремесленника.

– Моя жена, – тщательно выговорил Пол по-русски, – англичанка. Этих слов оказалось вполне достаточно. Человечек молча указал ему в глубь коридора, откуда неслись громкие крики Белинды:

– Нет! Нет! Нет! Ни за что! Я же говорю, нет! Да отпустите же меня! Уберите это от меня!

Строго говоря, это не было голосом респектабельной английской леди. Это вопила маленькая хулиганка из Амхерста, потому что в ее лексиконе выражение «черт побери!» было самым приличным. Где, интересно, она этого набралась? Насколько Полу было известно, Белинда росла единственным ребенком в весьма благополучной семье, правда, матери у нее не было, но отец был интеллигентным человеком, профессором… Пол вежливо проговорил:

– Спасибо. Маленький человек не менее вежливо ответил:

– Пожалуйста. И они быстро пошли по коридору на голос.

Кроме отчаянных воплей, оттуда временами раздавались громкие звуки совсем иного рода. Билась стеклянная посуда. И еще слышны были русские ругательства. Пол решительно открыл дверь.

Свет. Очень много белого света. Чужие лица, над которыми белеют совершенно одинаковые шапочки. Все повернулись на звук открывшейся двери. Кроме Белинды. Почти голая, она лежала на столе, с трудом удерживаемая двумя мощными сестрами. Она отчаянно вырывалась, трясла головой, отчего спутанная копна ее волос казалась живой, рот был широко раскрыт в пронзительном крике. Похоже, на нее пытались натянуть смирительную рубашку. Но не исключено, что это была самая обычная ночная сорочка.

– Пол, Пол, Пол, где, черт возьми… что, черт возьми… – как заведенная, повторяла она.

Человечек, заглянувший в комнату вслед за Полом, объяснил собравшимся, кто это, и мгновенно возникший при появлении в больничном помещении чужака настороженный интерес так ясе моментально исчез.

– Дорогая, – нежно проворковал Пол и обнял жену. Она уткнулась лицом ему в грудь и сразу же перепачкала белую рубашку смытой слезами тушью для ресниц.

Покрасневший от злости человек принялся сметать с пола разбитые стекляшки, при этом он громко и возмущенно что-то выговаривал по-русски.

– Да заткнись ты, – рявкнул Пол.

Оказывается, Белинда лежала не на столе, а на специальной тележке на колесиках. Вцепившись в Пола, она попыталась одновременно оттолкнуть тележку, словно это был башмак с роликами. Металлическая конструкция въехала прямо в спину подметающего осколки человека, который заорал, надо полагать, что-то вовсе уж нецензурное.

– Одежда, – попросил Пол, – где ее одежда? Куда вы дели одежду?

– Кровать, – закричала одна из сестер, почему-то по-немецки, – она должна остаться здесь и лечь в кровать.

Пока Пол тщетно старался собрать воедино свои далеко не блестящие знания немецкого языка, подошла еще одна женщина в белом.

– Мы считаем, что ваша жена должна остаться здесь, – проговорила она на вполне приличном английском. – Необходимо сделать кое-какие анализы.

– Слава богу, – искренне обрадовался Пол, – вы говорите по-английски. А то я совсем уже разуверился в своих знаниях русского. Скажите, что с ней?

– Я – доктор Лазуркина, – представилась женщина. – Я не очень хорошо говорю по-английски. Пока.

Женщина была чисто одета и, пожалуй, довольно красива, но какой-то слишком уж мужской красотой. От нее сильно пахло лекарствами.

– Конечно, – не стал спорить Пол, – конечно. Но что с ней?

– Где ты был? – рыдала Белинда, все еще судорожно прижимаясь к мужу. – Почему ты ушел и покинул меня? У-у-у…

Взъерошенная, с размазанной по лицу косметикой, опухшими и покрасневшими глазами, к тому же еще и завывающая, Белинда выглядела откровенной уродиной. Ухмыляющаяся пожилая женщина, очевидно старая медсестра, успокаивающе похлопывала строптивую пациентку по плечу. Чуть поодаль восседал сутулый мужичок, одетый, как и все присутствующие, в белое. Он не принимал участия во всеобщем бедламе, просто тихо сидел и что-то бормотал себе иод нос. Местный памятник спокойствию.

– Я не виноват, дорогая, – начал оправдываться Пол, прижимая к себе сотрясающееся от рыданий тело, – сначала меня задержали двое чиновников в гостинице, потом я очень долго ждал такси, потом… Успокойся, прошу тебя, дорогая, все позади, больше тебе не о чем волноваться.

– Ты меня не любишь, – хныкала Белинда, – и никогда не любил. Меня, несчастную, никто не любит.

По крайней мере, она прекратила биться в истерике. И то хорошо.

– Любовь, – громко заявила доктор Лазуркина, – это тема, которую всем надлежит как следует изучить. Даже нам, в Советском Союзе. Я имею в виду терапевтическое воздействие любви. Чувство, что тебя не хотят, отвергают твою привязанность, ощущение неудовлетворенности способны оказать разительное воздействие на состояние здоровья пациента. Тут еще так много неизученного!

– Вы превосходно говорите по-английски, – восхитился Пол.

– Психосоматические процессы весьма интересны, – в заключение сообщила доктор Лазуркина, продемонстрировав незаурядные лингвистические способности (любопытно, а какое время она отвела себе по плану на овладение языком в совершенстве?), – предположим, у вас соринка в глазу. Вытащить ее несложно, но как она туда попала? Этот вопрос не дает вам покоя. Случайно? А вдруг пет?

– Спасибо, – сказал Пол, – но пусть с проблемами моей жены разбираются органы здравоохранения нашей страны.

– Ну хорошо, – призналась доктор Лазуркина, – случай показался очень интересным лично мне. Но нужна ваша супруга, чтобы провести некоторые исследования. – И она положила руку на плечо Белинды.

Несчастная вздрогнула, как от удара, потом расслабилась и прошептала:

– Пусть мне вернут одежду. Я хочу домой.

Доктор Лазуркина сурово возразила:

– Она должна остаться. Мы не можем быть уверены, что с ней все будет в порядке, если она не останется под нашим наблюдением. К тому же нам чрезвычайно интересно получить капиталистическую пациентку.

– Я здесь не останусь! – заверещала Белинда, отталкивая от себя твердую, почти мужскую руку (еще и чисто вымытую). – Пусть мне немедленно принесут одежду. Я себя превосходно чувствую! Лучше не бывает! И вполне могу ходить.

Она бодро спрыгнула на пол и сделала несколько шагов в сторону двери.

– У нее только сыпь, – неуверенно сказал Пол. Она так и не прошла: на нежной шее продолжало пламенеть яркое пупырчатое пятно. – Мне еще говорили, что у нее отекли ноги, но я, честно говоря, не вижу никаких отеков.

– Со мной все в порядке, – приплясывала Белинда, – в жизни не чувствовала себя лучше. Пошли отсюда.

– Мы сделали ей обычные инъекции, – сказала доктор Лазуркина, – в Советском Союзе мы достигли больших успехов в области лечения антибиотиками.

– Я думал, пенициллин…

– Разумеется, ей ввели пенициллин. И уже имеется результат. Но здесь есть что-то еще. Мы решили, что наши новые антибиотики исказят картину заболевания и затруднят постановку диагноза. Вам понятно? Отлично. Нельзя лечить, в точности не зная, что ты лечишь.

Пол решил, что непременно оценит по достоинству последнее высказывание.

– А теперь, – сказала доктор Лазуркина, глядя на Белинду с профессиональным «голодом», – мы имеем случай, требующий глубокого и всестороннего обследования. С вашей супругой не все в порядке.

Белинда, которой сварливая санитарка все-таки принесла ее вещи, быстро оделась и уже приготовилась нанести на заплаканное лицо косметику.

– Я сейчас покажу вам, больна я или здорова, – злобно проговорила она, ожесточенно роясь в сумке.

– Что ж, – вздохнула мужеподобная доктор Лазуркина, – я думаю, вы вернетесь. А я подожду. Кстати, если вас беспокоит вопрос оплаты, то совершенно напрасно. В Советском Союзе медицинская помощь бесплатная.

– В Великобритании тоже, – ответствовал Пол.

– Да? – удивилась доктор Лазуркина. – Но в Советском Союзе лечение тоже бесплатное.

– А у нас, – грустно сказал Пол, – лечение зубов стоит очень дешево, почти бесплатно. Зато у вас… Большинство солистов вашего Кировского балета выполняют свои антраша с английскими вставными зубами, которыми они обзавелись, когда приезжали на гастроли в Великобританию и танцевали в нашем Ковент-Гарден. Не подумайте, мне не жалко, я далек от мысли попрекать их этими зубами. Люди должны что-то отдавать, а что-то получать взамен.

– В таком случае должна вам сообщить, – заметила проницательная доктор Лазуркина, – что мне совершенно не нравятся ваши нижние передние зубы. Похоже, они вот-вот выпадут.

Пол уже открыл было рот, чтобы поведать глазастой докторше свою печальную историю о стоматологическом клее и бдительном таможеннике, но неожиданно почувствовал, что слишком устал, чтобы продолжать дискуссию, и очень хочет чего-нибудь выпить.

– На все есть свои причины, – ухмыльнулся он, – и поверьте, мы вовсе не дураки, хотя, вероятно, кажемся ими.

Доктор Лазуркина подняла голову. Белинда к тому времени уже успели накрасить губы вызывающе яркой помадой, пройтись пуховкой по щекам и аккуратно причесаться.

– Не могли бы вы распорядиться, – обратился Пол к доктору Лазуркиной, – чтобы нам помогли найти такси. Я отвезу жену в гостиницу и уложу в постель.

– Мне осточертела постель, – громко заявила Белинда. – Есть хочу. И пить.

Доктор Лазуркина произнесла несколько фраз по-русски, затем грустно посмотрела на оживленное личико Белинды и сказала:

– Эйфория. Это временно. И быстро пройдет. Что ж, дело ваше, только имейте в виду, что я дежурю до утра.

Глава 9

И Белинде и Полу было что рассказать друг другу. Поэтому всю дорогу они вели весьма оживленный диалог, иногда даже перебивая друг друга. Усаживаясь в третье по счету за этот длинный вечер такси, Пол произнес только одно слово: «Ресторан». Водитель сразу же предложил «Метрополь», который располагался, по заверению водителя, совсем недалеко.

Судя по всему, за рулем очередного облезлого драндулета сидел коренной ленинградец. Он обладал роскошными усами, голосом базарного торговца, был быстр в движениях и необыкновенно артистичен. Шустрый водила сумел наглядно показать, что в «Метрополе» играют на пианино, ударных и духовых музыкальных инструментах, танцуют, занимаются любовью, едят, пьют и напиваются до бесчувствия. При этом он еще и вел машину.

– Мне это все не нравится, – нахмурилась Белинда, когда Пол завершил описание своей одиссеи. – Тебе следует избавиться от этих проклятых чемоданов. Сандра – сука, и она не заслуживает, чтобы ей помогали. Просто оставь их там, где они лежат. Вроде бы они принадлежат кому-то другому.

Интересно, почему она снова взъелась на Сандру? Надо разобраться. Потом… как-нибудь.

– С нашими именами на ярлыках? Думай, что говоришь.

– Тогда сходи за ними рано утром. И брось в воду. Я знала, – простонала она, испуганно глядя на темную улицу за окном, – мы не должны были приезжать. У меня с самого начала было дурное предчувствие.

– Сделай одолжение, заткнись, – буркнул Пол и сам удивился. Что случилось с его традиционно вежливой и грамотной речью? Не иначе, сказалось дурное влияние водителя. – Нет, – сказал Пол, – придется мне самому заняться продажей. Продать эти дурацкие платья в каких-нибудь туалетах. Их расхватают, как горячие пирожки. Женщины, я имею в виду. Дорогая, – он нежно обнял испуганно нахохлившуюся жену, – с тобой все в порядке? Ты действительно хорошо себя чувствуешь?

– Ты не должен был оставлять меня одну в чужой стране. Они несли меня вниз по трапу на носилках, представляешь? Мне было так стыдно! А потом еще эта старая ведьма в машине «Скорой помощи». А какая маленькая была машинка! Не больше, чем наш мини-кеб. Так вот, эта ужасная старуха положила мою голову себе на колени и всю дорогу напевала старые русские колыбельные песни или еще что-то такое же заунывное. Там еще было двое медбратьев, один из них все время прижимал меня к себе, причем, что самое странное, в его объятиях не было ничего сексуального. В общем, все было как-то неправильно. Словно меня взяли в чужую семью, в одну из тех громадных семей, которые настолько велики, что могут позволить себе взять ребенка с улицы и даже не заметить этого. Между прочим, улица, по которой мы едем, довольно большая, – впечатляет… Хотя она какая-то убогая. И безымянная.

– Что ты имеешь в виду?

– Нигде не видно никаких имен. Никакой рекламы, украшений, иллюминации, нет даже простого освещения. Совершенно не похоже на Лондон. Да и на Нью-Йорк тоже.

Пол отчетливо понял, что она имеет в виду, говоря о безымянности. Здесь ни у кого не было имен, как их нет у членов одной семьи. Имена существовали только для чужаков. Все: магазины и магазинчики, крохотные ларьки и большие склады – существовало в пределах семьи.

– И все же, – продолжала рассуждать Белинда, – здесь на меня повеяло чем-то знакомым, родным, вроде бы я уже видела нечто подобное, когда была маленькой девочкой. Ты меня понимаешь?

– Не знаю. Думаю, что да. Дело в том, что Россия – это всеобщее прошлое. Кое для кого она является также и будущим, но зато прошлым – для всех.

– Это форменное безумие! – сморщила носик Белинда.

Как раз в это время водитель был вынужден остановиться, поскольку дорогу решительно перегородила толпа людей, желающих сесть в подъехавший трамвай. Он жестами выразил свое негодование по этому поводу, но продолжал послушно стоять. Затем он проехал еще несколько метров и остановился у мрачного темного здания с грязными стеклянными дверьми, на которых весьма странным шрифтом было написано слово «Метрополь». Если здесь гуляли и веселились, то перед этим хорошо позаботились о маскировке. Двери охранял весьма живописный страж.

Когда Пол расплатился с таксистом, швейцар, или как там эта должность у них называется, открыл перед ними двери в темный коридор. Обстановка напомнила Полу муниципальную библиотеку после закрытия. Ему иногда доводилось наведываться туда в неурочные часы, если на втором этаже заседало местное литературное общество.

Вслед за этим он увидел слева от себя небольшую закусочную, которая, очевидно, была уже закрыта, поскольку подверглась яростному нападению уборщицы с метлой. Он сразу же вспомнил уродливых детей войны, которым дал жизнь незабвенный Уинстон Черчилль, – британские военные рестораны. На полу там всегда можно было обнаружить мусор или лужи от только что произведенной влажной уборки. У официантов были неизменно постные лица, а из кухни несся тошнотворный запах плавленого сыра.

Правда, когда они поднялись по совершенно голой винтовой лестнице на второй этаж, стало очевидно, что где-то здесь люди действительно веселятся. Белинда прислушалась и бодро зашагала на звук музыки. Русские играли джаз. Рыдали саксофоны, им заунывно вторили кларнеты, навевая на присутствующих всеобщую, ставшую уже национальной чертой, меланхолию.

В зале все осталось таким же, каким, очевидно, было при царском режиме. Пианино, ослепительно белые скатерти, громоздкие канделябры, которые подрагивали, если танцующие слишком уж усердствовали. В танцевальном зале отплясывали фокстрот инженеры, электрики и транспортные рабочие, все с мрачными, неулыбчивыми женами. Тут же было несколько человек в форме. Пол принял их за космонавтов, они топтались здесь же с крупными и, по всей вероятности, очень здоровыми девушками, не иначе как трудящимися на благо родины на молочной ферме. Их плотно сбитые тела просвечивали сквозь тонкую ткань летних платьев. Несколько очень юных и тонконогих созданий неопределенного пола были одеты в джинсы. Богатая, но неухоженная гостиная, казалось вся состоящая из зеркал и пыльного плюша, отделяла танцующих от обеденного зала, где в тот момент было довольно шумно. Это одетые в белые пиджаки и теннисные туфли официанты дружно сплотились, чтобы выдворить на улицу двух пьяных. У двери стоял автомат для продажи сигарет, но в нем, очевидно, что-то разладилось, и в настоящий момент он был занят тем, что выплевывал бесплатные пачки столпившейся вокруг него кучке людей, которые, не медля, распихивали халявное курево по карманам.

– Иди за мной, – вполголоса сказал Пол и вклинился в толпу. Белинда вцепилась в его рукав мертвой хваткой и не отставала ни на шаг.

Белый, белый свет. Почти как в больнице. И посуду так же бьют, только не от злости, а с перепоя.

– Пожалуйста, пожалуйста, – бормотал он, с трудом продвигаясь вперед в густой толпе.

– Боже мой, – прошептала Белинда, – какое пекло!

Из-за жары жующие и пьющие люди, сидящие за столами, старались отодвинуться друг от друга. Они расселись в узких проходах, или, по крайней мере, вытянули туда ноги. После обильных возлияний любая беседа обычно сопровождалась оживленной жестикуляцией. Так что идущему по проходу между столами следовало соблюдать особую осторожность, чтобы никому не наступить на ногу, и при этом суметь увернуться от очередного взмаха руки чрезмерно увлекшегося рассказчика. Тепло отражалось в зеркалах, сгущалось над канделябрами, согревало наполненные водкой стаканы. «Сюда!» – воскликнул Пол. Это был стол, откуда, судя по грудам мусора в грязных тарелках и плавающим в луже пива окуркам, только что изгнали двух пьяных. Но стол предназначался для четверых. Напротив сидел молодой ремесленник, одной рукой он обнимал довольно неприятную особу женского пола, а в другой держал вилку, которой выуживал из весьма странной посудины кусочки яичницы. Его спутница в это время потягивала пиво и довольно хихикала. У нее были длинные спутанные волосы, которые она не только не причесывала, но и не мыла, а во рту отсутствовал верхний резец. (Слава богу, подумал Пол, протез пока еще держится.)

– Что ж, – вздохнул Пол и помог Белинде сесть, – теперь мы, по крайней мере, можем выпить.

Вокруг то и дело откупоривали шампанское. Пробки выстреливали в потолок. Соседи Белинды и Пола по столу тоже не страдали от жажды. Перед ними выстроились бутылки с пивом, графинчик с водкой, небольшая бутылочка с ядовито-розовым ликером, к которой ремесленник периодически присасывался своими толстыми розовыми губами, отложив на время вилку. В дальнем углу светловолосый великан возвышался над столом, произнося длинный тост. Тут же сидела группа молодых людей. Судя по всему, это были студенты, но не русские. Они что-то громко пели. Песня была не русской, но тем не менее казалась очень славянской. Молодые люди, а вместе с ними и их стаканы с пивом покачивались в такт мелодии. Рядом весьма серьезный человек вместе с семьей праздновал какое-то важное событие. Все пили вдумчиво и серьезно.

– Боже, – простонала Белинда, – умираю от жажды.

Мимо без устали сновали взад-вперед официанты. Их подносы были уставлены кружками и пенящимся пивом, бутылками грузинского муската, теплого даже на вид, шампанского, водки, коньяка. Пол старался изо всех сил, жестами изображая близкую смерть от жажды, причем не только собственную, но и своей жены. Это никого не волновало. За соседним столиком два почтенных на вид гражданина устроили соревнование, кто больше выпьет водки за две минуты. Оба не были намерены проигрывать. Рядом официант открыл очередную бутылку теплого шампанского. Пробка, а вместе с ней и изрядное количество содержимого взлетели к потолку, окатив сидящих за столиком. Неподалеку от них солидный мужчина пил пиво. Когда он оторвался от кружки, его толстые губы были покрыты белой пеной.

Отчаявшийся Пол приложил руку к сердцу и из последних сил завопил:

– Пожалуйста, товарищ. – Но официанты были глухи к его мольбам.

– Я не шучу, – нахмурилась Белинда, – я точно умру, если немедленно не получу чего-нибудь попить. Мне уже дурно.

Официанты споро открывали бутылки и наливали в стаканы искрящееся вино. На бегу они снисходительно поглядывали на Пола и Белинду. Так занятые люди иногда бросают мимолетный взгляд на экран телевизора. Возможно, передача интересная, но, к сожалению, нет времени остановиться и посмотреть ее. В конце концов Пол узрел, где официанты наполняют свои подносы. В дальнем конце комнаты стоял совершенно неприметный прилавок, над которым возвышалась мощная мадам с претенциозным украшением в волосах, выполненным в форме диадемы. Пол со всех ног устремился к ней.

– Пожалуйста, пожалуйста, – залопотал он и вынудил ее оторваться от кассы и с неудовольствием взглянуть в его сторону – Лива, – униженно молил Пол, – дайте мне пива!

– Нет! – Женщина отмахнулась от него, как от назойливой мухи, и возмущенно фыркнула.

Полу уже порядком осточертели постоянные стычки с упрямыми женщинами в этой стране. Он увидел, где стоят вожделенные бутылки, протиснулся в узкую щель между стеной и прилавком и решил позаботиться о себе сам. Разъяренная женщина сжала далеко не маленькие кулаки и двинулась на него. Получив первый, весьма чувствительный удар, Пол едва не заплакал. Для одного дня это было уже слишком. Он всего лишь хотел получить два холодных пива. И несколько минут покоя. Неужели это так много! Почувствовав, как его глаза наполнились слезами, Пол отступил. Он сгорбился и уныло побрел на свое место, расстроенный, обиженный, несчастный.

– Вам нужно вернуться за столик и подождать официанта, – раздался мужской голос, – понимаете?

Это сказал молодой человек, высокий, худощавый, в спортивной рубашке с расстегнутыми верхними пуговицами и рукавами, закатанными почти до самых подмышек. Хлопчатобумажные брюки обтягивали его так плотно, что казались вторым слоем кожи. Утирая слезы, Пол заметил широкие плечи и внушительные бугры мышц. У новоявленной золотой рыбки были широко расставленные голубые глаза и прямой нос с большими трепещущими крыльями. Светлые волосы вились над высоким загорелым лбом. Рот тоже производил приятное впечатление – широкий, правильно очерченный, улыбающийся. Стоя в такой же расслабленной позе, молодой человек не глядя выбросил в сторону руку (так хамелеон выстреливает изо рта свой длинный язык), поймал официанта и проговорил несколько быстрых фраз по-русски. Кое-что из сказанного Пол понял.

– Большое вам спасибо, – искренне обрадовался Пол, – вы очень добры. Мы с женой умираем от жажды.

– Он все принесет на столик, – лениво проговорил юноша, – не волнуйся, папаша, кстати, а у тебя не найдется… – Он сделал весьма выразительный знак и поднес палец к губам.

– Сигареты! – сообразил Пол и принялся лихорадочно шарить по карманам. Открытая пачка «Плейерс» нашлась рядом с ключом от гостиничного номера, который удивительно неудобно оттягивал карман.

– Сигареты! – повторил юноша. – Спасибо, папаша. – Он внимательно осмотрел бородатого моряка, спасательный круг, море и с уважением произнес: – Британские.

Пол ухмыльнулся и попытался определить национальность своего нового знакомого. Американец? Вряд ли. Во всяком случае, он не турист, поскольку явно чувствует себя здесь как дома и слишком плохо одет. По-русски говорит совершенно свободно. Значит, это его родной язык? Во всяком случае, именно по-русски с ним сейчас сердито разговаривала темноволосая и очень смуглая девушка с длинной челкой и раскосыми глазами. Она была одета в красновато-коричневое мешковатое платье, на шее болтались деревянные бусы, на ногах, несмотря на жару, черные чулки, причем на левой коленке виднелась большая дыра.

– Если не секрет, кто вы по национальности? – нерешительно поинтересовался Пол.

– Долгая история, – отмахнулся юноша, – напомни, я тебе как-нибудь потом расскажу. Но не сейчас.

В это время из танцевального зала донеслись звуки вальса, и ноздри юноши моментально затрепетали в соответствующем ритме. Не обращая внимания на злобные слова девушки, он обнял ее за плечи и, весело подмигнув Полу, увлек ее за собой танцевать, причем по дороге разнял двух изготовившихся подраться пьяных. Пол вернулся к Белинде.

– Посмотри, – она немедленно принялась жаловаться, – что они принесли. Я это не заказывала. Кроме того, пить все равно нечего.

На столе красовалась соленая рыба, обильно политая маслом и украшенная колечками лука.

Сидящий напротив молодой ремесленник покончил с яичницей, и теперь его свободная рука была занята апельсином.

Прошло еще несколько томительно долгих минут, и официант принес долгожданные напитки. Пол не утерпел и громко вознес хвалу Всевышнему. На столе появилось пиво, стаканы и маленькая бутылочка коньяка.

– Повторите то же самое, – поспешно проговорил Пол еще до того, как его губ коснулась долгожданная влага.

Тут весьма неожиданно оживился юный ремесленник. Очевидно привлеченный произнесенными Полом словами «Слава Богу!», он наконец заметил своих соседей по столу. Выразительными жестами (перекричать всеобщий шум было невозможно) он объяснил, что, несмотря на всеобщее господство атеистического мировоззрения, по его мнению, Бог где-то там, наверху, есть. Но этот самый Бог не слишком хорош, поскольку не возражает против существования нищеты, болезней и водородной бомбы. Его спутница явно выглядела шокированной столь вопиющими откровениями. Используя для наглядности недоеденный апельсин, он выдавил из него, высоко подняв руку, немного сока, что должно было изобразить дождь, радиоактивные осадки, а возможно, и манну небесную. Затем он торжественно продемонстрировал движение остатков апельсина по кругу, очевидно желая показать, что Луна, или Земля, или ее искусственные спутники, несмотря на все божественные происки, движутся по своим орбитам. Пол обнаружил, что довольно сносно говорит по-русски, но ему приходилось орать во все горло, чтобы быть услышанным, вследствие чего он все время кашлял и был вынужден вновь и вновь промачивать горло. Но теперь официант знал, что чету Хасси следует обслуживать так же, как и прочих, поэтому он довольно быстро принес еще пиво и коньяк. Вечер становился все более приятным.

Оказалось, что юный ремесленник не может оплатить счет. Ему не хватило двух рублей тридцати копеек. Его спутница злобно фыркнула, а сам он ужасно расстроился и покраснел. Пол предложил официанту оплатить разницу, но тот лишь отмахнулся. Очевидно, у них взаимопомощь не была общепринятой. Жена ремесленника (теперь Пол заметил на ее руке узкое золотое колечко) крикнула, что она принесет деньги завтра. Глаза юного работяги наполнились слезами. Официант, с лица которого исчезла любезная улыбка, моментально превратился в злобного грубияна. Он принялся пинками отталкивать молодого человека прочь от остатков его пиршества – печенья, конфет, апельсиновой кожуры. Его жена с энтузиазмом помогала официанту, осыпая площадной бранью своего поникшего, опозоренного супруга.

Волна жестокости, зародившаяся возле столика Пола, прокатилась по всему ресторану. Женщина, царившая за прилавком с напитками, обильно смочила в нашатыре большую тряпку и теперь ходила по залу и тыкала этой вонючей гадостью в носы тихо дремавших пьяных. Они моментально просыпались, сопровождая процесс пробуждения криками и руганью. В случаях, казавшихся ей более тяжелыми, она беспардонно тыкала мокрую тряпку прямо в глаза спящим. Те вскакивали, крича от боли, ничего не понимающие, наполовину ослепшие. Несколько официантов усердно тузили кого-то ногами, только их мягкие теннисные туфли не могли причинить особого вреда. Студенты затеяли шумный скандал. Молодой бородач забрался на пустую сцену, по дороге снес несколько пюпитров и теперь терзал пианино, извлекая из него яростную какофонию звуков в стиле буги-вуги. Два мужика, обладающие довольно внушительными габаритами, решили сплясать в узком проходе фокстрот. От их неуклюжих на столы разлетались в стороны, посуда и бутылки летели на пол. Родители принялись уводить домой детей.

– Я, – сказала Белинда, – тоже хочу танцевать.

Пол с искренним удивлением взглянул на супругу. Она выглядела угрожающе здоровой. А глаза сверкали, как драгоценные камни.

– Мы не можем, – пробормотал он, – не здесь же. А в том зале, где танцуют, совсем нет места.

– Ты имел возможность повеселиться, – заявила она, – теперь моя очередь. Ты танцевал прошлой ночью, а сегодня буду танцевать я.

– Ты имеешь в виду, одна? – уточнил Пол. Самое страшное, что одному Богу известно, какой наркотик ей могли впрыснуть эти ненормальные русские. – Дорогая, ты уверена, что чувствуешь себя нормально?

– Я чувствую себя превосходно. Пойдем танцевать.

И они начали танцевать фокстрот здесь же, в проходе между столами. Каждому столу, который они задевали, Пол считал своим долгом пробормотать: «Пожалуйста».

Студенты моментально прекратили ссориться и во все глаза уставились на необычную пару. Один из них, высокий блондин, похожий на юного светловолосого бога, воскликнул:

– Блеск! Я тоже хочу с тобой потанцевать!

А буги-вуги продолжали греметь со сцены. Но в конце концов бесконечная череда повторяющихся, диссонансных аккордов оборвалась, и полились плавные, протяжные звуки медленного блюза.

– Ненавижу смотреть на закат, – пропела Белинда.

Пожалуй, она чувствовала себя как-то неправдоподобно хорошо. Не было заметно сыпи, йоги двигались быстро и легко.

– Хватит, – сказал Пол, – достаточно.

Очевидно, пианист принял аналогичное решение. Ему надоела и музыка, и инструмент, на котором он играл. Он с размаху стукнул ладонями по клавиатуре и этим весьма своеобразно звучащим аккордом завершил свое выступление.

– Музыку! Музыку! – закричала Белинда. – Темп! Живо!

– Это был санкт-петербургский блюз, – сказал Пол. – А теперь пойдем.

Он провел ее обратно к столику и обнаружил, что освободившиеся места опозорившегося ремесленника и его супруги снова заняты. Теперь там сидела узкоглазая девушка, поминутно гремящая деревянными бусами, и ее спутник, молодой человек, оказавший Полу неоценимую услугу при общении с официантами.

– Вот как? – удивился Пол.

– Если вы не возражаете. – Молодой человек снова попросил закурить.

– Вы быстро справились с предыдущей пачкой, – отметил Пол и принялся озабоченно шарить по карманам. Сигарет он не нашел, только оцарапал палец ключом от гостиничного номера.

– Судя по выговору, вы американец? – полюбопытствовала Белинда. Она достала из сумочки пачку длинных сигарет и предложила новым соседям по столику.

Девушка покачала головой, парень сказал:

– Спасибо.

– Моя жена, – объяснил Пол, – из Массачусетса.

– А кто они такие, американцы? – задумчиво проговорил юноша и глубоко затянулся. Вслед за этим он выдохнул дым через нос и несколько озадаченно взглянул на свою девушку, словно припоминая, откуда она взялась. – Это Анна. А меня зовут Алексей Прутков. Это похоже на американское имя?

– Но вы из Штатов? – настаивала Белинда.

– Я родился в Бруклине, – сказал Алексей Прутков. – Мой отец родом из Смоленска, а его отец – из Ниссогорска. Он увез своего сына в Америку, я имею в виду, мой дед увез моего отца, когда тому было всего пять лет. – Он смотрел попеременно то на Пола, то на Белинду и одновременно указывал на своих собеседников левым указательным пальцем. Создавалось впечатление, что он не вполне уверен, хорошо ли его понимают.

– Что ж, – улыбнулась Белинда, – значит, вы стопроцентный американец. А теперь вы приехали познакомиться со своей исторической родиной. Вполне объяснимое желание. Я рада познакомиться с вами, Алексей.

– Просто Алекс, – откликнулся новый знакомый. – И я вовсе не любопытствующий турист, жаждущий увидеть родину предков, понимаете? – Он снова перевел взгляд с Пола на Белинду. – Так? Я примерно в курсе дела, что здесь происходит. Что-то узнаешь от туристов, что-то из газет. Понимаете? Они тут все безумцы. И крутые. Что-то в этом роде.

– Некоторые вещи я совершенно не понимаю, – дружелюбно улыбнулся Пол. – Если вы не знакомитесь с исторической родиной, чем тогда вы здесь занимаетесь? Учитесь? Приехали по делам?

В обеденном зале все шло своим чередом. Самые пьяные уже покинули помещение, сами или с посторонней помощью. Несколько юношей, не спрашивая разрешения, подсели к столу четы Хасси. Студенты перестали шуметь. Теперь они выстроились в колонну, причем каждый положил руку на плечо впереди стоящего. В таком виде они маршировали по залу и что-то пели.

– У моего отца был рак, – грустно сказал Алексей Прутков. – Он хотел умереть на родной земле. У него остался только я. Моя мама давно умерла от пищевого отравления. Она очень много работала, а ее пренебрежительно именовали выходцем из Центральной Европы. Мы остались с отцом вдвоем и приехали сюда. Но ему так и не довелось увидеть Смоленск. Он умер в Павловской больнице.

– Вот оно что, – протянул Пол и искоса взглянул на Белинду. Очевидно, название ей ничего не говорило.

– Он довольно своеобразно смотрел на жизнь, – продолжал Алексей, – особенно когда уже был серьезно болен. Ему не нравилось в Америке. Он не хотел, чтобы его называли «коммунякой», все равно как ниггером или жидом. И все только потому, что его фамилия Прутков. А потом появился сенатор Маккарти… Отец говорил, что там еда не имеет никакого вкуса. Чем хуже он себя чувствовал, тем больше говорил о Смоленске. Мне казалось, что он знает об этом городе все, хотя его увезли оттуда в пятилетнем возрасте.

Угрюмый юнец в очках выдохнул на Пола облако алкогольных паров и спросил:

– Эрнест Гемингуэй. Убийство или самоубийство?

– Думаю, что убийство, – ответил Пол. Узкоглазая девушка громко зевнула. Ее тонкие губы на мгновение образовали ярко-красную заглавную букву «О». – Вероятно, дело как-то связано с кубинской политикой. Политическое убийство. – Последние два слова были подхвачены сидящими неподалеку юношами и быстро разнеслись по залу.

– Пол, все-таки ты идиот, – вздохнула Белинда.

– В Ленинграде жил мой дядя Вадим, – сказал Алексей Прутков, – он меня воспитывал. Я говорю по-русски и по-английски. У меня есть работа. Я – переводчик в «Интуристе». – Он свысока посмотрел на собеседников, словно ожидая, что на него сразу же посыплются поздравления. – Но где я? – тоскливо вздохнул он. – И где это все? Куда мы все идем? В общем, я не знаю, где я и кто я.

– Вы имеете в виду, что не уверены в своей лояльности? – уточнил Пол.

– Не знаю, что я имею в виду, – вздохнул Алексей Прутков. – Я слышу рассказы о людях, ждущих, что им на головы свалится бомба. Люди в Америке и Западной Европе живут, слушают музыку и ждут, что на них сбросят бомбу. А кто собирается ее сбросить? Вот что мне хотелось бы знать.

– Мы все хотели бы это знать, – сказала Белинда.

– Виновато государство, – заключил Алексей Прутков. – Именно оно хочет уничтожить все живое только для того, чтобы доказать, что оно самое сильное.

– Ерунда, – сказал Пол. – Кстати, вам вообще не стоит вести такие разговоры. Во всяком случае, здесь, в России.

– Россия или Америка, – вздохнул Пол. – Какая разница? Все равно – государство. А нам ничего не остается, только собраться вместе и просто жить, не думая о завтрашнем дне.

– Вы можете это сделать здесь? – поинтересовалась Белинда.

– А почему бы не попробовать? – улыбнулся Алексей. – Жизнь – важная и интересная штука. Вино, женщины, музыка, другие удовольствия… Нельзя терять ни минуты. Пока еще есть время, надо брать от жизни все.

Глава 10

Обстановка стала непринужденной и вполне дружелюбной. Вначале незнакомые и похожие друг на друга лица молодых ленинградцев теперь обрели индивидуальность и даже имена. Владимир, Сергей, Борис, Павел… В воздухе плавал сизый дым, все ели борщ и селедку. Время пьяного разгула миновало, наступил час поэзии и серьезных разговоров.

Сергей, студент одного из ленинградских технических вузов, с чувством читал Белинде лирическое и очень грустное стихотворение Пушкина:

Алексей Прутков добросовестно выполнял функции переводчика.

– Я любил тебя, – говорил он, – возможно, это чувство еще не совсем умерло в моем сердце, сечешь? Но пусть это тебе не доставляет больше никаких неприятностей. Я не хочу, чтобы ты о чем-то тревожилась. Я любил тебя тихо и без всякой надежды, иногда умирал от счастья, иногда от ревности. Я любил тебя так искренне, так нежно, врубаешься? Пусть Бог пошлет тебе еще такую любовь.

Глаза Пола наполнились слезами. Федор плакал навзрыд. Рядом стоял официант с еще неоткрытыми бутылками. Его физиономия тоже выражала неизбывную грусть. Только на Белинду поэзия не произвела никакого впечатления.

– Любовь, – фыркнула она. – То, что люди называют любовью, означает все брать и ничего не давать взамен.

– Надеюсь, ко мне это не относится, дорогая? – улыбнулся Пол и сделал попытку обнять жену, но та вывернулась из нежных объятий. Она явно была раздражена и настроена только на язвительные колкости.

– К тому же у меня больше нет нормальных сигарет. Осталась только русская картонная мерзость. – Она надула свои хорошенькие губки. – Между прочим, я отдала все свои хорошие американские сигареты вам. – Она обвинительным жестом указала на Алексея Пруткова. Подумав, она сильно ткнула локтем в бок Пола: – Отправляйся и найди где-нибудь хороших сигарет.

Полу стало совершенно очевидно, что ее пора Уводить из ресторана. Причем чем быстрее он сумеет доставить ее до гостиницы и уложить в постель, тем лучше. Он улыбнулся и проворковал:

– Пора в отель, дорогая. Нам следует хорошо отдохнуть.

– Я никуда не пойду, – отмахнулась она. – Остаюсь. Я тоже имею право отдыхать, не только ты.

Сергей начал было снова читать Пушкина. На этот раз аудитории предлагался длинный монолог из «Бориса Годунова». Но Белинда его перебила:

– Если это снова про любовь, то я не хочу слушать. Лучше спросите его, – она указала на Пола, – знает ли он, как надо любить женщину…

– Достаточно, дорогая, – вмешался Пол.

– И правда, достаточно, – неожиданно согласилась Белинда. – Я пришла сюда хорошо провести время, а не стихи слушать. Сбросьте-ка все с того стола. Я покажу вам стриптиз.

– Белинда, – повысил голос Пол, – мы уходим.

– Я сделаю это на столе. Пусть кто-нибудь пойдет подыграет мне на пианино. Стриптиз под музыку – это будет недурно. – Белинда вызывающе уставилась на Анну. – У меня такая же хорошая фигура, как у нее. Нет, пожалуй, моя лучше. Более чувственная. Этой девице никогда не приобрести такую же. – Она скользнула шаловливым взглядом по лицу мужа.

Про Пушкина благополучно забыли. Неожиданно Белинда охнула и хлопнула ладонью по шее, словно хотела убить севшую туда муху.

– Мне опять больно, – пожаловалась она.

– Послушай, дорогая, ты нездорова. Видимо, то, что тебе дали в больнице, больше не действует. – Пол решительно встал. – Я пойду разыщу такси.

– Такси? – удивился Алексей Прутков и покачал головой. – В такое время вы нигде не найдете такси. – Он перебросился несколькими фразами с Борисом, Сергеем и Федором и подтвердил: – Сейчас такси нет, папаша.

В это время Павел приставил палец к носу, сразу сделавшись похожим на Гоголя, и что-то сказал.

– Павел, – объяснил все тот же Прутков, – работает в тайной полиции. Он говорит, что может остановить любую частную машину и от имени тайной полиции потребовать, чтобы вас доставили по назначению. Но дело в том, что сейчас и частную машину нигде не найдешь. Слишком поздно.

Белинда снова громко застонала.

– Мы что-нибудь придумаем, – заявил Пол, – пойдем, дорогая.

Белинда встала. И тут выяснилось, что на ногах она держится с большим трудом, а идти не может вообще. В конце концов вся сидевшая за столом компания поняла, что возникли проблемы. Все встали и нерешительно столпились рядом. Только Анна не двинулась с места.

– Пожалуй, мне надо оплатить счет, – вздохнул Пол.

– Для того чтобы это сделать, папаша, тебе придется направиться к выходу. Тогда тебе сразу же принесут счет. Иначе ты здесь будешь сидеть очень долго.

И действительно, как только Белинда, поддерживаемая двумя юношами, издавая жалобные стоны, направилась к выходу, рядом с Полом моментально материализовался официант со счетом. На клочке бумаги была написана всего одна цифра. Пол подумал, что при ее вычислении официанту явно изменило чувство меры, по не стал спорить и молча расплатился. У входа сиротливо стоял автомат, который должен был снабжать курящих посетителей сигаретами, украшенный табличкой «Не работает». Похоже, их можно было заметить в Ленинграде буквально на каждом шагу. И когда официант поинтересовался причиной громких стонов Белинды, Пол спокойно ответил: «Не работает».

Возле лестницы стояла уже знакомая тетка с благоухающей нашатырем тряпкой. Рядом с ней приплясывал низкорослый мужичок, судя по всему, только что закончивший уборку в дамской комнате. Они проводили осуждающими взглядами Белинду и хором сказали:

– Пьяная.

– Она не пьяная! – возмутился Пол. – Она больная!

Белинду осторожно свели вниз по ступенькам и усадили на стул возле входной двери. В это время с улицы донесся странный шум. Оттуда доносились громкие голоса, ругань, звон бьющегося стекла. Затем раздался стук в дверь. Пол почувствовал себя чрезвычайно неуютно. От испуга он даже вспомнил библейскую фразу о незнакомцах, которых следует узнать. Наверное, пьяные русские возжаждали крови иностранцев. Но Алексей Прутков спокойно объяснил:

– Не бойся, папаша, это обыкновенные стиляги. Они хотят, чтобы их пустили внутрь.

– Стиляги? – удивился Пол. И задумался. Это слово должно быть как-то связано с модой, стилем одежды… В конце концов он сообразил, что, вероятно, Алексей имел в виду обычных пижонов, и успокоился. – Так как насчет транспорта для нас? – спросил он у Павла.

Павел, очевидно, никуда не спешил. Он снова приставил палец к носу, затем издал негромкое «Псссс» и указал на темнеющую в углу дверь. Мужчины дружно закивали и последовали за ним. Видимо, вопрос транспорта должен обсуждаться только специальным комитетом и не иначе как в камере. Анна, которая все время уныло плелась в хвосте процессии, стояла в стороне, скрестив руки на груди, и всем своим видом показывала, что ей нет никакого дела до нездоровья Белинды.

– Я через минуту вернусь, дорогая, – заверил Пол жену и последовал за остальными. Он тоже ощутил потребность посетить это интимное заведение. Возле писсуаров молча дрались два мужика. Обладавший внушительными габаритами швейцар крутился рядом, но пока не пытался воздействовать на хулиганов физически. И вообще место было отвратительно грязным. Алексей Прутков обернулся к Полу и проговорил:

– Что у тебя есть на продажу, папаша?

Владимир, Сергей, Борис и Федор с любопытством смотрели на Пола.

– Продажа? – обрадовался Пол, но тут же решил, что следует соблюдать осторожность. Он скосил глаза на Павла, служившего в тайной полиции. Тот как ни в чем не бывало разговаривал с высоким человеком с длинными, как у Тарзана, волосами. Тем не менее это могла быть ловушка.

– Да, да, – нетерпеливо повторил Алексей Прутков, – часы, фотоаппараты, паркеровские ручки… Что? Все туристы везут что-нибудь на продажу.

– Ну, – осторожно начал Пол, – следует все тщательно обдумать. Мне не нужны сложности с законом. В первую очередь мне необходимо доставить мою жену в «Асторию». Вы же видели, что ей нездоровится.

– У вашей жены тоже может быть что-нибудь для продажи. Бюстгальтеры, например. В России очень нужны бюстгальтеры.

– Могу я поинтересоваться, – продолжал осторожничать Пол, – кого или что вы представляете? Какой-нибудь государственный орган?

– Эх, папаша, – засмеялся Алексей, – ты явно не наш человек. Людям нужны шмотки, а вовсе не идеи. За идеями всегда следуют бомбы. Мы хотим насладиться жизнью, пока на головы еще не падают эти паскудные штуковины. Так есть у тебя что-то для нас?

– Это зависит от многих факторов, – сказал Пол. – Предположим, у моей жены найдется два-три лишних платья. Если она решит их продать, кто их купит? Курс обмена валюты у вас не слишком выгоден для туристов, поэтому вполне вероятно, что она захочет расстаться с несколькими платьями, чтобы получить немного денег. Но ей нужны будут наличные, а не пустые обещания.

– Это не проблема, – отмахнулся Алексей, – вокруг полно наличных. Лично у меня их не много, но, уверяю тебя, папаша, они есть.

– Следует хорошо все обдумать, – повторил Пол, он дождался своей очереди к унитазу и теперь вынужден был прервать разговор, чтобы насладиться непередаваемым чувством облегчения. Алексей Прутков был следующим и уже нетерпеливо расстегивал брюки. – А пока меня больше всего волнует вопрос…

– Да знаю я, знаю… транспорт. Не волнуйся, папаша, мы доставим вас на место. Я работаю в Эрмитаже. Знаешь, что это?

– Видел, – ответил Пол. – Очень впечатляет.

– Там полно старых профессоров, которые знают все об искусстве, истории, скульптуре, сечешь? Но они не могут ни слова произнести по-английски. Для этого им нужен я. Чтобы переводить их мудрые речи иностранным туристам. Иногда я что-нибудь путаю, но никто не замечает. Бывает даже, я несу полную отсебятину, но всем плевать. Понимаешь, папаша, – проникновенно признался Алексей, застегивая штаны, – я хочу только одного – жить. А в Эрмитаже кругом одна только смерть. И мне приходится ходить туда каждое утро. К десяти часам.

– Теперь я знаю, где тебя найти, – сказал Пол.

– Совершенно верно, папаша. Ты знаешь, где меня найти. А возможно, ты даже захочешь посетить меня в моей берлоге. – Алексей выглядел одновременно дерзким и немного смущенным. – Берлога. Я правильно выбрал слово?

– Да, вполне. – Пол начинал чувствовать симпатию к этому странному юноше.

– Я живу вместе с Анной, – объяснил Алексей. – Анна замужем за парнем из Джорджии. Из русской Джорджии, здесь ее называют Грузия, а не из той, где вешают негров.

Все собрались вокруг Белинды: болезненно худой Сергей, толстый Борис, Владимир в тех же очках, Федор, единственный из компании носивший галстук, загадочный Павел. Белинда глядела на Пола зверем. Ей было очень больно, снова появилась сыпь. Алексей Прутков зажег спичку, чтобы рассмотреть ее как следует – зрелище было не из приятных. Пожалуй, дела обстояли даже хуже, чем на судне.

– Сделай же что-нибудь! – закричала Белинда. – Ради всего святого, не стой столбом!

Стиляги все еще ломились в дверь. Ее с трудом удерживали два амбала, судя по всему, служащие ресторана.

– Мы хотим выйти, – проговорил Пол, впрочем, почти без надежды, – пожалуйста, выпустите пас.

И очень удивился, когда дверь открыли. Он еще больше удивился, когда ломившиеся в дверь стиляги не ворвались внутрь, воспользовавшись моментом, а остались на улице. Они вежливо посторонились, пропустив компанию, дождались, пока дверь снова закроют, и принялись стучать и требовать, чтобы их впустили. Странный ход.

– А куда смотрит полиция? – спросил Пол. Идущие на приступ ресторана пижоны, похоже, чувствовали себя в полной безопасности. А тут еще откуда-то из темноты возникла молоденькая проститутка в очень коротком плаще.

– Полиция? – хмыкнул Алексей. – Нам здесь не особенно нужна полиция.

Такси не было.

– Ну почему никто никуда не едет? – простонала Белинда. Она присела на край тротуара, вытянув вперед не слишком хорошо слушающиеся ее ноги.

На город опустилась летняя северная ночь. Очень высоко в небе горели яркие звезды, указывал кому-то дорогу Млечный Путь. Сергей снова забормотал что-то из Пушкина. Проезжая часть была совершенно пустой. Даже издалека не было слышно шума транспорта. Павел скрылся в темноте, пообещав, что скоро вернется. Алексей Прутков и Анна негромко переругивались.

– Кто-нибудь что-нибудь придумает, папаша, – сказал Алексей, – а сейчас она говорит, что мы должны идти. Увидимся!

– Встретимся на мосту, – сказал Пол.

– На мосту, – повторил Алексей Прутков. Наверное, ему понравилось. – Круто. У тебя есть чему поучиться, папаша. Ты знаешь, где меня найти.

Анна утащила своего спутника. Пол устало сел рядом с Белиндой на край тротуара. Их все покинули. Осталось только ждать. Ну и ладно. Они будут терпеливо ждать. Возможно, чего-нибудь дождутся. Стиляги немного угомонились, устали, наверное. Проститутка продолжала мерить шагами тротуар, поджидая клиента. Белинда сказала:

– Мне так больно, что я сейчас лягу прямо здесь и умру.

– Постойте-ка, – воскликнул Владимир по-французски и щелкнул пальцами. – Ноль три! – и убежал.

– О чем это он? – вяло поинтересовалась Белинда. Хотя, скорее всего, ей было все равно. Она тяжело повисла на плече Пола.

– Если бы здесь была хотя бы полиция… – сказал Пол. В памяти всплыл образ уютной английской каталажки, пожилой, толстый сержант приносит чай в больших кружках, рядом кто-то разговаривает по телефону.

Он с тоской оглянулся вокруг. Встретившись с ним глазами, Федор, Сергей и Борис помахали ему руками, хором сказали «До свидания» и удалились в сторону Невского проспекта. Стиляги тоже постепенно успокоились и разбрелись кто куда. Последние посетители покидали «Метрополь». Один из них, коренастый мужичок невысокого роста, у которого, казалось, совершенно отсутствовала шея, ушел вместе с проституткой. Пол и Белинда остались совершенно одни на пустынной ленинградской улице. Белинда задремала у него на плече, во сне она тихонько постанывала. Пол снова потерял щепку-клинышек, которая держала его протез во рту, но сейчас его это не волновало. Он чувствовал себя совершенно несчастным.

Через несколько минут вернулся чрезвычайно взволнованный Владимир и сказал по-французски:

– Скоро все будет в порядке.

– Такси? – вскинулся Пол. – Неужели вы сумели разыскать здесь такси?

Очевидно, Владимир не зря был так взволнован. Обнаружить транспортное средство среди ночи на совершенно пустых улицах можно было только с помощью колдовства. Если Владимир справился с этой задачей, значит, он, несомненно, был магом. Как раз в этот момент послышался шум подъезжающей машины. Она была уже совсем близко, за углом. Владимир церемонно поклонился и удалился танцующим шагом. «О, спасибо, – закричал ему вслед Пол, – спасибо». Он уже видел чистую постель в гостинице, предвкушал спокойный сон по крайней мере до полудня, который, несомненно, принесет Белинде облегчение. Судя по звуку, машина была уже где-то совсем рядом. «Слава Богу». – Пол мысленно возблагодарил русского Всевышнего за ниспосланную им милость. Но тут машина остановилась, из нее показались три фигуры в белых халатах, две из них несли носилки.

– О нет, только не это, – простонал Пол.

– Что? Куда? – пробормотала Белинда. А затем: – Ох, как мне плохо. – Язык ее плохо слушался. Что же с ней происходит?

– Итак, – произнес знакомый голос, – все получилось именно так, как я и предполагала. – Зловещим призраком из темноты ночи на них надвигалась доктор Лазуркина. – Когда поступил вызов, я была полностью уверена, что речь идет именно о нашем маленьком английском цветочке. – Она наклонилась к Белинде и внимательно посмотрела ей в лицо. Повинуясь ее жесту, два санитара, не церемонясь, ухватили Белинду и опустили на носилки. Она была слишком слаба, чтобы протестовать, только жалобно стонала.

– Я еду с вами, – решительно заявил Пол. – Я должен.

– У нас слишком маленькая машина, – пресекла его порыв доктор Лазуркина. – Кроме того, вы все равно ничем ей не поможете. Отправляйтесь в гостиницу и постарайтесь как следует выспаться. Спите, спите, спите… – Последние слова она повторила несколько раз, словно пыталась загипнотизировать Пола.

– Пол, Пол, – как заведенная, повторяла Белинда, пока ее грузили в крошечную машину «Скорой помощи». Со стороны казалось, что ее заталкивают в узкий сапог. – Пол… – Ее голос постепенно слабел.

– Приходите завтра, – сказала Полу доктор Лазуркина. – А сейчас идите в гостиницу и как следует выспитесь. – На прощанье она крепко, по-мужски пожала ему руку.

– Пол! – раздался слабый крик Белинды, но его заглушил шум мотора. Доктор Лазуркина легко забралась на переднее сиденье, и машина медленно покатила в сторону больницы. Что там будут делать с несчастной больной Белиндой?

Пол остался один. Он чувствовал себя бесконечно усталым, даже встать не мог. А ведь еще предстояло тащиться до «Астории» пешком. Пол сидел на краю тротуара и думал, что отдал бы все свои рубли какому-нибудь крепкому мужику, который дотащил бы его до гостиницу на закорках. Правда, был еще один выход, можно было остаться здесь, переночевать прямо на тротуаре. Но эта мысль Полу не понравилась. В конце концов он собрал в кулак всю свою волю, встал и, покачиваясь, побрел туда, где должна была располагаться «Астория».

Глава 11

Когда Пол открыл глаза, был уже полдень. Судя по яркому солнечному свету, проникшему в номер даже через грязные стекла окон, погода была прекрасной. Остаток ночи прошел на удивление спокойно. Его больше не беспокоили ни чиновники из тайной полиции, ни дежурная по этажу. Он чувствовал себя отдохнувшим, посвежевшим и полным сил. Потом он увидел лежащий на столе зубной протез. Невинное изделие из пластмассы и металла почему-то сразу же испортило настроение. Пол вспомнил, что его ожидает тяжелый день, полный нерешенных проблем. Но сначала завтрак. Проблемы следует решать по очереди.

Пол натянул брюки и рубашку, всунул ноги в туфли, примостил на место протез, взял плащ и вышел в коридор. После недолгих поисков он набрел на небольшую комнату, в которой расположились за завтраком две пожилые женщины. Помещение было убогим, но тем не менее уютным. Как мамина кухня дома. И только номер «Правды» на столе напоминал о том, что здесь, собственно говоря, другое государство. Передовая статья была озаглавлена «Манчестер рукоплещет Юрию Гагарину». Заприметив родное название, Пол решил, что не такой уж он здесь иностранец. Он вежливо поздоровался, пожелал женщинам доброго утра и сказал: «Чай». Они не обратили на посетителя ни малейшего внимания. Тогда он принялся хозяйничать сам. Та из женщин, что была потолще, что-то негодующе крикнула и замахнулась на незваного гостя. Ее физиономия выражала неприкрытую угрозу. Пол за ночь неплохо отдохнул, поэтому был спокоен и готов к всевозможным русским сюрпризам. «Завтрак», – почти спокойно сказал он. (Какое, однако, трудное слово – «завтрак». Выговорить невозможно.) Злая тетка пожала плечами и швырнула на поднос бутерброды с кровяной колбасой, стеклянную баночку с неопределенного цвета икрой и стакан чая, который был без малейших признаков молока, зато стоял в блюдце с серыми кусками сахара, сохранившегося, очевидно, еще с военных времен. Пол проворчал слова благодарности, взял поднос с этим странным завтраком и ушел в свою комнату. Там он поел, обдумывая планы на предстоящий день. Первым делом, конечно, следовало отправиться в больницу и выяснить, как себя чувствует несчастная Белинда. А затем решить, как избавиться от чертовых платьев.

Мрачная дежурная грубо отобрала у него ключ от комнаты. При этом она все время что-то недовольно бурчала и поминутно чертыхалась, но, слава богу, не переходила от угроз к действиям. Пол мило улыбнулся, продемонстрировав все свои тридцать два зуба, включая и четыре нижних, которые довольно плотно держались на месте, закрепленные при помощи ватного тампона, который он достал из флакона с аспирином. Пол даже не удивился, увидев на дверце лифта табличку «Не работает». Для обеспечения собственной безопасности он и не собирался им пользоваться. Спускаясь по широкой лестнице, он решил, что к Белинде следует прийти с подарком. Это ее порадует. В вестибюле он давно приметил небольшой магазинчик с симпатичными продавщицами, недорогими ювелирными изделиями и множеством игрушек. Ему показалось, что матрешка доставит больной несколько минут удовольствия. Матрешка – это деревянная кукла, изображающая русскую крестьянку. Внутри нее находится еще одна деревянная крестьянка, внутри которой еще одна, и так далее. Последняя, самая маленькая куколка была размером с грецкий орех. Наверное, это имело какой-то глубокий смысл для русских, но не для Пола. Он выбрал куколку и попытался заплатить за нее советскими деньгами.

– Нет, нет, нет! – заверещала девушка-продавщица.

После чего она объяснила по-французски, с трудом подбирая слова, что все эти вещи предназначены только для иностранных туристов, поэтому расплачиваться за них можно только иностранной валютой. Пол достал из кармана английские деньги, взглянув на которые девица углубилась в изучение прайс-листа. Через некоторое время она довольно провозгласила:

– Двадцать два шиллинга семнадцать пенсов.

Пол тяжело вздохнул и принялся объяснять девушке структуру английской денежной системы. Остальные девушки тоже подтянулись поближе послушать урок.

Толстая американка, фигурой напоминающая русскую матрешку, кипятилась и стучала по прилавку деревянным медведем, едущим на велосипеде, которого она хотела купить.

– Это черт знает что такое, – гундосила она, – больше вы с меня не получите ни доллара.

Но создавалось впечатление, что девушкам и не нужны ее доллары.

– Итак, – завершил Пол свою краткую лекцию, – стоимость этого предмета исчисляется одним фунтом, тремя шиллингами и пятью пенсами.

Девушки были очарованы приветливым иностранцем. А у Пола заныло сердце, когда он увидел, сколько времени потратил зря. Он протянул девушке два фунта. Та с совершенно несчастным видом покачала головой и сообщила, что у нее нет сдачи, причем ни в какой из иностранных валют. Пол уже уразумел, что цель этого предприятия – брать иностранную валюту и ни в коем случае не отдавать ее, но все еще не сдавался.

– Что ж, – сказал он, – дайте мне сдачу советскими деньгами.

Девушка сокрушенно покачала головой и сообщила, что это тоже не позволяется. Единственный выход, посоветовала она, продолжать делать покупки, пока общая сумма не достигнет двух фунтов. Пол снова тяжело вздохнул. Время-то уходит! Но все-таки выбрал покрытую эмалью брошку, сделанную в Чехословакии. В прайс-листе значилось шесть шиллингов четырнадцать пенсов. Произведя соответствующий перерасчет, Пол выяснил, что до двух фунтов все равно не хватает. Тогда он наугад ткнул пальцем в цепочку, на которой болталась блестящая железная космическая ракета. Стоимость этого шедевра составила семь шиллингов.

– На сдачу, – сказал Пол, которому успел надоесть всеобщий идиотизм, – купите себе шоколадку.

Девушка была донельзя шокирована неприличным предложением. Она гордо сообщила, что все деньги должны быть использованы. В результате Пол приобрел еще и значок с физиономией Юрия Гагарина, а заодно получил пригоршню спичечных коробков. Девушка очень обрадовалась успешному завершению сделки и нежно поцеловала Пола в щеку. Нет, все-таки и среди дикарей встречаются весьма приятные люди.

В это время он заметил, что к нему направляются его старые знакомые, товарищи Зверьков и Карамзин. Только вчера они доставили ему немало неприятных минут. И подумать только, он бы с ними разминулся, если бы не затянувшееся дело с пересчетом цен на сувениры. Все-таки заграничные путешествия не способствуют продлению человеческой жизни.

– А, – заулыбался Зверьков, – кажется, это наш старый знакомый, мистер Гасси. Может быть, зайдем в ресторан и выпьем вместе водки?

– Я бы с удовольствием, – ответил Пол, – но, к сожалению, мне нужно идти. Я должен навестить жену. Она сейчас в одной из ваших больниц.

Он улыбнулся, словно тот факт, что его супруга сейчас лежит на больничной койке, делал его больше чем просто гостем в этой стране. У Пола возникло волнующее чувство, что его, наконец, признали. Иначе эти двое, не важно, какими мотивами они руководствовались, не стали бы его звать в ресторан и предлагать выпить водки.

– Да? – удивился Карамзин. – А что она сделала, чтобы попасть в больницу?

– Ваш друг Мизинчиков, – сказал Зверьков, – продолжает говорить. Он уже много чего нам поведал. Мы беседовали всю прошлую ночь.

– Да, – подтвердил Карамзин, – он все время говорит. – При этом он ожесточенно закивал, злобно поглядывая на инвалида в бинтах и на костылях, только что вошедшего в вестибюль. Похоже, этот несчастный олицетворял для него заговорившего Мизинчикова. – Он рассказал нам о партиях товаров, которые должны поступить из Англии для продажи в Ленинграде, с целью подрыва советской экономики. Он рассказал о своем английском друге, который именно с этой целью приезжает в Ленинград. Он очень эмоционально говорил.

– Возможно, – не стал спорить Пол. – Только при чем тут я? Я не знаю этого человека.

– Мы бы очень хотели увидеть привезенные вами платья, – сообщил Зверьков. – Их нет на судне, мы проверили. Их нет в вашей комнате. Это мы тоже проверили. Куда вы их дели? Какое место вы сочли для этого подходящим? Поймите, – он сокрушенно покачал головой, – в Ленинграде полно таких мест. Камеры хранения на железнодорожных вокзалах, в гостиницах и ресторанах. Метро, наконец. Нам придется очень долго искать.

– Давайте заключим сделку, – предложил Карамзин. – Если вы отдадите нам вещи, вы больше о нас не услышите. Нас беспокоит Мизинчиков, а не вы. Когда он предстанет перед народным судом, будет очень хорошо иметь материальные доказательства его вины, которые можно увидеть и потрогать. Вы наш гость. Мы не причиним вам вреда.

– Мы приглашаем нашего гостя немедленно отправиться с нами и выпить водки, – торжественно провозгласил Зверьков. – Много водки.

– Много водки, – сказал Пол, – значит много разговоров. Это займет уйму времени. А мне необходимо навестить жену. Она серьезно больна. Поймите, я беспокоюсь.

– Возможно, вам будет интересно узнать, что Мизинчиков сурово наказан. – Зверьков говорил ласковым, вкрадчивым голосом. – Он рассказал нам много интересного и о вас. Он именно на вас валит всю вину, представляя себя невинным младенцем.

– Но я же вам уже говорил, что не знаю этого человека, не имею о нем пи малейшего представления.

– Значит, речь идет о вашем друге, – легко согласился Зверьков. – Мизинчиков рассказал нам много чего о вашем друге и его дурных привычках. Например, что он был гомосексуалистом.

– Да? – Пол задумался. Потом медленно заговорил: – Этот Мизинчиков был другом моего друга. Я не сделаю ничего, что может повредить другу моего друга.

– Ну и не надо, – сказал Карамзин, покраснев от злости. – Ничего не делайте. Можете не пить с нами водку. И ничего не делайте.

– Я должен навестить мою бедную больную жену, – сказал Пол.

Карамзин досадливо фыркнул, всем своим видом показывая, что он это уже слышал.

– Мой коллега хочет сказать, – очень вежливо проговорил Зверьков, – только одно: все, что вы сделаете, должно произойти по вашей собственной воле. Мы не будем вас принуждать. Вы совершенно свободны и можете делать все, что вам заблагорассудится. За вами никто не будет следить, я вам это обещаю. И товарищ Карамзин тоже обещает.

Он по-дружески обнял Карамзина за плечи. Это были очень широкие плечи.

Пол мысленно расхохотался. Надо же, они не собираются за ним следить. Он вспомнил, что Белинда посоветовала ему побыстрее избавиться от платьев, причем самым элементарным способом – выбросить их в воду, и подумал, что, возможно, она была не так уж не права. Правда, он мог поклясться, что никому и в голову не придет искать их в маленькой темной кладовке в портовом офисе «Интуриста», скорее всего, они там в полной безопасности. И почему, собственно говоря, он должен выбрасывать их в море? Пол вспомнил о своем недавнем знакомом, Алексее Пруткове, и воспрянул духом. Он сказал:

– Я с удовольствием приму ваше приглашение, но только в другой раз. Мы обязательно выпьем с вами водки. – Произнося эти слова, Пол вовсе не кривил душой. Он счел, что вечер в этой компании за рюмкой водки мог бы оказаться очень полезным. Это даст ему больше информации о современной России и о применяемых здесь полицейских методах.

– Вы можете нам верить, – проникновенно повторил Зверьков, продолжая обнимать своего коллегу за плечи, – за вами никто не будет следить, мистер Гасси. Вы – свободный человек и можете идти куда вам надо. – Его слова звучали как объявление о полной реабилитации. – И мы непременно выпьем водки в следующий раз. Не так ли, товарищ Карамзин? – полюбопытствовал он и слегка встряхнул своего массивного коллегу.

– До свидания, – сказал Пол и приветственно помахал своим свертком с покупками. Почему они называли Роберта, бедного покойного Роберта гомосексуалистом? Разумеется, это гнусная ложь, просто лишний штришок в обычной процедуре поливания человека грязью.

Пол немного подумал и решил, что у него имеется сразу несколько причин, чтобы идти в больницу пешком. Во-первых, он все равно не сумеет найти такси, во-вторых, после излишнего употребления алкоголя накануне вечером очень полезно прогуляться по свежему воздуху, в-третьих, если он будет топтаться около гостиницы в ожидании такси, это даст товарищам Зверькову и Карамзину лишний повод возобновить свои назойливые домогательства.

Пол вышел из гостиницы на залитую солнцем площадь, покосился на мрачную громаду собора с огромным сверкающим куполом, прислушался к умиротворяющему курлыканью голубей. Солнце весело освещало черного всадника на вздыбленной лошади, словно небо посылало обоим свое благословение.

Пол свернул на улицу Герцена, затем на улицу Дзержинского. Ленинград представал перед ним во всей своей красе. Мрачные костюмы, старые платья, служившие своим хозяйкам еще в военное время, ни одного городского щеголя, ни единой лениво прогуливающейся элегантной дамы.

На минуту Полу стало страшно. Он был здесь в полном одиночестве, чужак, случайно затесавшийся в толпу пролетариата. Он никак не мог отделаться от мысли, что за ним охотится враг, который вот-вот его выследит, поймает и разорвет на куски. И никакая полиция не остановит этот произвол. В его воображении Ленинград постепенно приобретал черты фантастического мира Оруэлла, где можно было воочию убедиться, что шизоидный параллелизм вполне возможен.

Коллективный разум Партии – вот основа основ. А здания, что ж, пусть рушатся от оглушительных хлопков свисающего с крыш брезента, а заодно и все вокруг постепенно приходит в упадок. Забыв, что он умеет читать по-русски, Пол начал воспринимать написанные на вывесках буквы как незнакомые иероглифы и ощутил себя в ином мире, даже на другой планете. Все вокруг было окружено странной, мистической завесой, которую кроме него почему-то никто не замечал. Несмотря на яркое солнце, Пол замерз, его била непонятная и очень неприятная дрожь.

Наконец он повернул на Садовую улицу и увидел прямо перед собой площадь Мира. На ней располагалась больница, причем, надо сказать, при свете дня она выглядела не такой устрашающей, как ночью. Тем не менее, переступив порог и сказав, что здесь находится его жена, Пол почувствовал, как тревожно заныло сердце. Он очень вежливо сообщил служащим больницы, что он англичанин, гость в их прекрасном городе, и что был бы чрезвычайно признателен, если бы ему позволили повидать его жену, которую…

– Сейчас, – перебила его девушка в окошке.

Пол послушно уселся на старый диван, набитый, должно быть, конским волосом. Точно такой же когда-то был у его тети Люси из Брадкастера. Ожидание становилось невыносимым. Пол докурил сигарету и тут же зажег другую. Он глубоко затянулся и, наконец, увидел доктора Лазуркину. Она шла к нему по вестибюлю и улыбалась, высокая, статная, в накрахмаленном белом халате. Ее волосы были разделены аккуратным пробором, как у мадонны, и собраны в пучок на затылке, массивные сережки слегка позвякивали при ходьбе.

– Пойдемте, – сказала она, – нам надо поговорить.

– Как она? – встрепенулся Пол. – Я могу ее увидеть? Смотрите, я принес ей маленькие подарочки.

Доктор Лазуркина взяла из рук Пола пакет и развернула его. Внимательно осмотрев сувениры, она постановила:

– Да, пожалуй, вреда от этого не будет. Я ей передам. – Она говорила так, словно Белинда должна была эти вещицы съесть.

– Доктор, скажите, как она себя чувствует? – взмолился Пол. – Я должен знать.

– Я же вам сказала, идите за мной, нам необходимо поговорить.

Она решительно развернулась и направилась куда-то в глубь вестибюля, уверенная, что Пол непременно последует за ней. Постукивая каблуками старых туфель, на которые ни один нормальный человек не сумел бы взглянуть без слез, она привела его в маленькую комнату, больше напоминавшую кабинет прораба на стройке, и усадила за стол.

– А теперь давайте запишем ваше имя, – сказала она.

– Мое имя? Пожалуйста, бога ради. Пол Диннефорд Хасси. Но скажите же мне хоть что-нибудь о состоянии моей жены!

– Диннефорд? – Она старательно записывала трудное имя русскими буквами.

– Да, это девичья фамилия моей матери. Но прошу вас…

– Ей не хуже, – сообщила доктор Лазуркина. – Сейчас ей необходимо много отдыхать. Мы дали ей довольно сильное успокаивающее, и она спит. Поэтому сегодня вы не сможете ее увидеть.

– Но что с ней? Вы можете назвать точный диагноз? – Пол почувствовал некоторое облегчение. Слава богу, ухудшения не произошло.

– Пока нет. Для этого нужно время. Но вы не беспокойтесь. Она в хороших руках.

– Не сомневаюсь, – вздохнул Пол, – но я не знаю, сколько мы здесь сможем пробыть. Возникает вопрос виз и документов…

– Не волнуйтесь, эти вопросы решаются достаточно легко. Вы сможете остаться здесь столько, сколько будет необходимо. Правда, я пока точно не знаю, сколько времени займет обследование, установление диагноза и собственно лечение. Две недели, три недели, месяц, хотя не исключено, что много месяцев.

– Но, чтобы оставаться здесь, нужны деньги, – в отчаянии завопил Пол. – Кроме того, я не могу бросить свой бизнес! Нет, это невозможно. Нам необходимо вернуться домой.

– Кстати о бизнесе. Расскажите, чем вы занимаетесь? Вы ведь капиталист, не так ли? А кто ведет дела в ваше отсутствие?

– Я продаю антиквариат. Книги, украшения, мебель. Если, называя меня капиталистом, вы подразумеваете, что я владею своим предприятием, то я с вами соглашусь. Если же вы имеете в виду, что я купаюсь в роскоши, мне остается только рассмеяться. Ха-ха-ха, – невесело усмехнулся Пол.

Доктор Лазуркина взглянула на него с едва заметным интересом.

– Значит, вы очень переживаете, что не сумели разбогатеть? – полюбопытствовала она. – Чувствуете себя ущербным? Что ж, вы сами выбрали такую жизнь.

– Сейчас в магазине, – продолжил Пол, – хозяйничает мой юный помощник. Но его нельзя оставлять одного надолго. Он еще слишком неопытен.

– Я вас отлично понимаю. Но давайте решать возникающие проблемы по очереди. Сейчас главное – здоровье вашей жены. Сначала необходимо ее поставить на йоги, а уж потом думать обо всем остальном.

– Послушайте, – снова заговорил Пол, – а не могли бы вы ей просто оказать помощь, сделать так, чтобы она смогла перенести обратную дорогу. А дома я бы спокойно сдал ее на руки ее личному доктору. Пусть он ее лечит сколько надо.

– Это было бы весьма неразумно, – поджала губы женщина. – Нет, я не утверждаю, что у вас в Англии плохие врачи. Вовсе нет. Среди них встречаются отличные, высококвалифицированные специалисты. Я шесть месяцев работала в разных английских больницах и точно знаю, что говорю. Но мы отвлеклись. Я вас позвала сюда не для того, чтобы давать ответы, а чтобы задавать вопросы.

– Ладно, – вздохнул Пол, – задавайте.

– Прежде всего о вас, вашем детстве и воспитании. У вас в Англии все еще имеются классы. Скажите, из какого класса вы происходите?

– Полагаю, что из рабочего. Мой отец занимался строительством. А мама из семьи мелких торговцев. Когда я был ребенком, мы жили в трущобах Брадкастера. Вы это хотели узнать?

– То есть вы хотите сказать, что говорите на том английском языке, на котором сегодня говорит английский пролетариат?

– Конечно нет, – признался Пол. – Я пытаюсь говорить на английском языке образованных людей, принадлежащих к высшему классу нашего общества.

– А зачем?

– Я стремился выбиться из рядов своего класса. Я хотел вращаться в обществе, где ценится литература, искусство, музыка. По-моему, совершенно естественное желание. Вы так не считаете?

– Нет, – честно ответила доктор Лазуркина. – Откровенно говоря, я не понимаю, почему одно должно исключать другое. Мы, например, все принадлежим к рабочему классу. Скажите, – спросила она удивительно наивно, хотя, может быть, и очень проницательно, Пол не сумел сразу разобраться в оттенках чужой речи, – было ли желание подняться над своим классом причиной того, что вы женились на американке?

– Прошлой ночью, – нахмурился Пол, – вы называли ее англичанкой. И какое, в конце концов, все это имеет отношение к…

– Она говорила, – сообщила доктор Лазуркина. – Мы ввели ей небольшую дозу пентотала, и она мне кое-что рассказала. Я слушала очень внимательно, поскольку хотела воспользоваться возможностью усовершенствовать свой английский. Мне был необыкновенно интересен ее диалект. Понимаете, в русском языке отсутствует такое понятие, как диалект. Поэтому мне всегда очень интересно слушать речь на всевозможных диалектах английского языка.

– Пентатал? – удивился Пол. – Вы хотите сказать, что у нее имеются неполадки с психикой? С чего вы взяли? Я уверен, что ее заболевание имеет чисто физическую причину, и должен сказать, что мне совершенно не нравится то, что здесь происходит.

– Я только хотела, чтобы она расслабилась и выговорилась. Кажется, она очень несчастная женщина. Нет, не думайте, – встрепенулась доктор Лазуркина, – мы не верим в этого вашего хваленого Фрейда. Еврей из Вены… что он может знать? Он утверждал, что все умственные расстройства имеют корни в несчастливом детстве. Более того, он утверждал, что у всех было несчастливое детство, просто некоторые сумели от этого оправиться, а некоторые – нет. В любом случае, к нам это неприменимо. В России ни у кого не может быть несчастливого детства.

Пол медленно кивнул. В эту минуту он вполне искренне верил в правильность последнего тезиса.

– Но зачем вы копаетесь в ее мозгах? – растерянно спросил он. – Ей нужно всего лишь несколько уколов пенициллина. – Спохватившись, он виновато взглянул на доктора. – Извините, я не знаю, что ей нужно.

– Я тоже не знаю. Но я это обязательно выясню. Л сейчас я должна вам задать очень важный вопрос: почему вы женились на своей жене?

– Почему? Разумеется, потому что любил ее. Очень любил.

– Да? А мне она сказала, что ненавидит мужчин. Всех мужчин.

– Ну, это из-за наркотика… Поверьте мне, что все это чепуха. Просто она говорила когда-то очень давно, что в детстве ненавидела всех своих дядей и кузенов, а также веснушчатых и прыщавых подростков, живших по соседству. В этом виноват ее отец.

– Про отца она ничего не говорила. При чем здесь ее отец?

– Посудите сами, – ухмыльнулся Пол, – как можно относиться к мужчинам, если твой собственный отец ложится в твою постель, когда тебе едва исполнилось семь лет.

– Я часто спала, с моим сыном, – поджала губы доктор Лазуркина, – он всегда был теплым как печка.

– Я говорю не об этом. Она иногда просыпалась оттого, что отец ее ласкал и называл именем матери.

– У них были разные имена? – поинтересовалась доктор Лазуркина.

– Точно не знаю. Ее мать умерла задолго до нашего знакомства. Отец был убит горем. Он был профессором английской литературы, но при этом не слишком уравновешенным человеком.

– Понятно… Это весьма интересно. Значит, здесь имел место инцест, – сказала доктор Лазуркина и углубилась в записи.

– Она справилась с этими проблемами, – забеспокоился Пол. – Она повзрослела и очень сочувствовала своему горюющему отцу. Возможно, в Амхерсте, штат Массачусетс, стране Эмили Дикинсон, не так легко отнестись спокойно к такой вещи, как инцест. В трущобах Брадкастера, где меня воспитывали, вернее, где я рос, к этому было иное отношение. В субботу вечером… отец и дочь… на краю кухонного стола… – Пол замялся, а потом решительно заявил: – Думаю, нам не стоит развивать эту тему.

– Хорошо, – легко согласилась она, – будем считать, что вы это уже пережили. Но все-таки, раз уж мы заговорили о сексе, скажите, как вы считаете, почему она утверждает, что ненавидит всех муж-чип. Под воздействием этого наркотика люди, как вы, безусловно, знаете, говорят правду. Как вы ведете себя в постели? Что вы можете сказать о вашей половой жизни? Вы ее считаете нормальной?

– Это слишком личный вопрос.

– Да, конечно, но я прошу вас ответить на него. – Доктор Лазуркина ждала ответа, постукивая карандашом по передним зубам.

– Я не слишком большой любитель активного секса, – пробормотал Пол, – конечно, в былые времена… Но в последнее время мы не особенно увлекались этим занятием. Дружеские взаимоотношения, интеллектуальное общение… я считаю именно это важнейшими элементами семейной жизни. Если быть до конца честным, у нас никогда не было полной гармонии в постели, – неожиданно для самого себя выпалил Пол, – но это не меняет моего отношения к жене. Я любил ее и люблю.

– Не было гармонии? – переспросила доктор Лазуркина. – Значит ли это, что вы знали о ее склонности к женщинам? Точнее, к одной женщине. Я хочу сказать, что в каждый конкретный период у нее была только одна женщина, а не много.

Закончив фразу, доктор Лазуркина получила возможность в полной мере насладиться потрясенной физиономией Пола и его разинутым ртом. Вдоволь насмотревшись, она достала из кармана халата листок бумаги и прочитала:

– Сандра, вам знакомо это имя? – И она протянула листок Полу.

Следует отметить, Пол не сразу обрел способность говорить. Несколько минут он молча открывал и закрывал рот, не в силах выдавить из себя ничего членораздельного.

– Я… – в конце концов проблеял он, – я ничего не знал.

И, только произнеся эти слова вслух, он понял, что все знал. Или, по крайней мере, догадывался. Где-то в глубине души. Вытащив эту истину на свет божий, он, конечно, испытал шок. Но этот шок по непонятной причине вовсе не был неприятным. Он чувствовал себя ошеломленным, но не оскорбленным и не униженным.

– А почему, собственно говоря, она не может испытывать любовные чувства к другой женщине? – пожала плечами доктор Лазуркина. – В этом нет ничего преступного. Женщины обычно весьма искусны в любовных играх и умеют доставлять сексуальное удовлетворение друг другу, не подвергаясь при этом риску нежелательной беременности. Женщины не могут все время беременеть, – заявила доктор Лазуркина. – Они не являются детородными машинами.

– Бедняжка, – совершенно неискренне протянул Пол. – Во всем виноват ее отец.

– В некоторых странах, например в Китае, – авторитетно заявила доктор Лазуркина, – мужчина и женщина совокупляются только с целью зачать потомство. Для достижения сексуального удовлетворения практикуются однополые связи.

А может быть, инициатива исходила от Сандры? Но Роберт здесь ни при чем, это точно. А чем был вызван последний сердечный приступ Роберта? Вопросы… вопросы… Пол ощутил, что находится в большой комнате, в которой везде книги. Десятки, сотни книг. Их все надо будет прочитать. Когда-нибудь. Когда будет время.

– Мне кажется, – сказал он после долгого раздумья, – все это можно легко объяснить.

– Да, – сказала его собеседница. – В прогнившем западном обществе вы не умеете относиться к своей жизни разумно. Вы рациональны, но не разумны. Не то что китайцы или индейцы. Вы ничему не научились от людей, которых когда-то поработили.

– Ой, только не надо…

– Я всего лишь пытаюсь вам объяснить, что ваша жена считает всему виною вас. Она утверждает, что у вас гомосексуальные наклонности, но вы недостаточно честны, чтобы это признать открыто.

Пол разинул рот от удивления, но вместе с тем заметил, что она вполне правильно произносит букву «h», a не так же, как «g».

– Вы хотите сказать, что не знали о своих собственных наклонностях? – холодно полюбопытствовала доктор Лазуркина.

– Нет… – растерялся Пол, – я никогда… То есть я…

Нет, это неправда, это просто не может быть правдой.

– Вам нечего стыдиться, – пожала плечами доктор Лазуркина, – тем более если вы честны с собой и окружающими. Дружба между мужчинами может быть очень красивой.

– Вы, наверное, имеете в виду Роберта, – сказал Пол. Пожалуй, лучше исходить из того, что ей известно абсолютно все. – Но наша дружба вовсе не была только гомосексуальной связью. И потом, все это происходило еще во время войны. Тогда это казалось вполне естественным. Но с тех пор ничего не было. Ни разу. Клянусь.

– Вас никто и ни в чем не обвиняет, – улыбнулась Лазуркина, – мы – то, что мы есть. Ваша вина заключается в том, что вы притворялись тем, кем на самом деле не были. Люди делают большую ошибку, когда отказываются смириться с реальностью.

– Но у меня это было только с Робертом, – запротестовал Пол, – и только во время войны. Согласитесь, обстоятельства тогда сложились весьма специфические. Он был летчиком, постоянно находился в напряжении и очень страдал.

Пол собирался сказать, что она даже представить себе не сможет ничего подобного, но передумал, решив, что это будет несправедливо по отношению к ней. Ее родной город во время войны пережил многомесячную осаду. Ленинградцы видели все: оружие, крохотные кусочки малосъедобного хлеба, отмороженные пальцы, валяющиеся на улицах трупы, которые не разлагались из-за сильных морозов.

– Это часто происходило во время войны, – сказал он, – в жизни приходится постоянно к чему-то приспосабливаться. А потом мужчины возвращались домой к своим женам и вели нормальную счастливую жизнь. По-моему, вы ко мне несправедливы.

– Несправедлива? А кто здесь говорит о справедливости или несправедливости? Всем вам, людям, живущим на Западе, свойственно обостренное чувство вины. Кстати, чаще всего напрасной.

– И между прочим, – продолжил Пол, – когда он и Сандра переехали жить поближе к нам, между нами тоже ничего не происходило. Роберт был человеком, обладающим большой сексуальной энергией. В отличие от меня. Да, мы были близкими друзьями, но теперь у каждого из нас была жена и, следовательно, сексуальные обязательства.

– Да, – проговорила доктор Лазуркина с истинно английским сарказмом. – Сексуальные обязательства. Вы, англичане, все-таки здорово отличаетесь от нас, русских. Очевидно, гомосексуальные отношения с вашим другом имели более важное значение, чем все ваши последующие связи. – Пол промолчал. – Большая сексуальная энергия, – повторила она, заглянув в свои записи. – Хорошее выражение. А вы, наверное, испытываете одновременно гордость и вину за то, что научили вашего друга столь многому.

– Я вас не понимаю, – удивился Пол.

– Ладно, ничего, – отмахнулась она. Собрав свои записи и прихватив подарки для Белинды, она встала. – Однако все это чрезвычайно любопытно. А самое интересное – так близко столкнуться с западным образом жизни. Подумать только, инцест, связь мужчины с мужчиной, женщины с женщиной. Скорее всего, вы стремитесь к вымиранию. У нас все по-другому. Что ж, еще увидимся.

– А когда я смогу повидать Белинду?

– Вам придется немного потерпеть. Думаю, через два-три дня. Не сомневаюсь, вы найдете чем заняться в Ленинграде.

Но Пол решил отложить поиски развлечений на неопределенное время. Оставшуюся часть дня он целеустремленно пил. Сначала он присоединился к длинной очереди мужчин, стоящей перед уличным ларьком, в котором торговали пивом. Затем он обнаружил несколько очаровательно грязных подвальчиков, в которых можно было выпить шампанское и русский коньяк. Он посетил их все. Полу необходимо было расслабиться, справиться с шоком. Он пытался себя убедить, что не является гомосексуалистом, проверяя свою реакцию на привлекательных молодых людях обоего пола, пробегавших мимо него по улице. Он был совершенно уверен, что чувствует больше интереса к девушкам, чем к юношам.

Будучи изрядно навеселе, Пол отправился в кинотеатр «Баррикада» на Невском проспекте. Зал был битком набит представителями пролетариата. Насколько он понял, фильм повествовал о счастливой паре молодоженов-метеорологов, которые жили где-то в сибирской глуши. Радостно улыбаясь, они бежали с работы домой на лыжах, чтобы послушать очередное постановление партии и правительства, транслировавшееся по московскому радио. Еще в этом фильме маленький мальчик, судя по всему чей-то сын, пел торжественную песню о красной звезде, которая сияет над всеми.

Пол старательно таращился на заснеженные пейзажи и думал о своем. О чем думали остальные, сказать было сложно. Утомившись от обилия снега на экране, Пол слегка прикрыл глаза и начал дремать. Но неожиданно сквозь неплотно прикрытые веки он увидел на экране удивительно знакомую картину, и весь сон как рукой сняло. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что он имеет счастье лицезреть свою собственную физиономию, демонстрирующую в открытой улыбке полный комплект белых зубов. Его успели заснять, когда он торопился за своим багажом в здание вокзала. Присмотревшись, он узнал еще несколько знакомых лиц. Советские музыканты. Пол не понял, что говорит о нем комментатор за кадром, но, очевидно, это было что-то веселое, поскольку в зале засмеялись.

– Заткнись, – сказал он сидящему рядом мужчине, – нечего надо мной смеяться. Я – Пол Диннефорд Хасси, английский турист. Моя жена заболела, она в больнице. Поэтому заткнись.

Выслушав иностранную речь, сосед Пола добродушно хмыкнул. В этой стране пьяных не обижали.

Глава 12

Ему приснилось, что звонит телефон. Кто бы это мог быть? Дж.Б. Пристли? Или еще кто-то? Медленно переходя от сна к яви, он внезапно понял, что не чувствует опьянения. Еще через мгновение он осознал, что это как-то связано с запахом аммиака, щекотавшим ноздри, и мерзким рыбным вкусом во рту. Пол предпринял героическое усилие, стараясь припомнить, не съел ли он ската, пойманного в свои критические дни, но успеха не достиг. Он пошевелил языком и убедился, что протез на месте, правда, совсем разболтался. Слава богу, он не подавился им во сне и не выплюнул. Перед мысленным взором с трудом возвращающегося к действительности Пола промелькнул гостиничный служащий, протягивающий ему выглаженную рубашку, затем стонущая Белинда. После чего он в панике скатился с кровати и ринулся к телефону, при этом вяло удивившись, что он совершенно голый.

– Мистер Гасси? – по телефону с ним говорила женщина, и Пол инстинктивно прикрылся полотенцем. – Вы хотите, чтобы их обоих прислали в вашу комнату, или вы больше не намерены у нас задерживаться?

– Еще раз, пожалуйста, – неуверенно попросил Пол.

Что он успел натворить ночью? Кого пригласил к себе? Почему его хотят выселить из гостиницы?

– Я… не очень…

– Вас разыскивают служащие из портового офиса «Интуриста», – объяснил девичий голос, – они позвонили в гостиницу и сразу же вас нашли. Им повезло. Они говорят, что вы поступили очень предусмотрительно, написав на них свое имя, но почему-то после этого о них забыли. Вы хотите, чтобы их вам привезли?

– Что? Что, черт возьми, мне должны привезти? – завопил Пол и окончательно проснулся. – Погодите, – уже спокойнее сказал он. – Я сейчас спущусь. Только ничего не трогайте, – строго предупредил он тоном инспектора полиции из телесериала.

Чтобы одеться, Полу потребовалась всего одна минута. Он покосился на голую стену, словно опасаясь, что на ней появятся зловещие силуэты его гостей – товарищей Карамзина и Зверькова, – и поспешил к лестнице.

– Ключ! – грозно рявкнула на него дежурная по этажу.

Пол швырнул ей на стол тяжеленную штуковину, промахнулся и пробежал мимо, сопровождаемый злобной руганью. Лифт не работал. Он неуклюже запрыгал по лестнице, по которой ходили еще изумительные красавицы, описанные в романах Льва Толстого. Элегантные и грациозные, они лебедями плыли по мраморным ступенькам, приковывая к себе восхищенные взоры муж-чип. Пол скатился вниз и моментально увидел их, два чемодана, аккуратно стоящие на площадке между колоннами рядом с еще чьим-то багажом. Зверькова и Карамзина не было видно. Интересно, сколько времени? Почти десять часов, если, конечно, его часы не врут. Еще достаточно рано, чтобы успеть провернуть множество дел. У столика администратора было непривычно пусто. Простуженная девушка, большая поклонница Хемингуэя, радостно воскликнула:

– А вот и мистер Гасси, владелец чемоданов.

– Я сейчас их заберу, – быстро сказал Пол. – Остальные вещи пока в комнате. Я скоро вернусь и оплачу счет.

Полу пришло в голову, что единственное, что он может сделать, чтобы избавиться от Зверькова и Карамзина, – выехать из гостиницы. Он направится…

– Эй! Постойте! – Это был лысый мужчина с волевыми губами, любитель бесплатных уроков английского. – Как правильно сказать: «в животе» или «на животе»?

Бог его знает, какую ситуацию он имел в виду, в каком контексте собирался употребить это выражение. А может быть, он тоже преклонялся перед Хемингуэем?

– Оба варианта весьма болезненны, – отозвался Пол. – Сейчас нет времени. Должен идти.

Его интенсивно подгоняли до сих пор отсутствующие Карамзин и Зверьков. Он подхватил чемоданы и направился к вращающейся двери. Его сопровождал сердитый голос лысого ученика. Так рассерженно лает привязанная около конуры собака, которую насильственно лишили свободы передвижения.

На улице Пол увидел, что погода меняется, причем не в лучшую сторону. Небо было затянуто облаками, начинался мелкий дождик. С моря дул холодный ветер. Он подошел к стоянке такси и с облегчением увидел, что очередь состояла всего из трех человек. Зверькова и Карамзина нигде не было видно.

Прошло десять томительных минут, и перед Полом остановилась долгожданная машина. Он погрузил в салон ненавистные чемоданы, сам уселся на облезлое сиденье и сразу почувствовал себя лучше. «Эрмитаж», – сказал он водителю и облегченно вздохнул. Немного подумав, он оторвал от чемоданов ярлычки со своим именем. Так будет совсем хорошо.

В пасмурную погоду Нева перестала радовать глаз своей мягкой, теплой голубизной. Вода стала грязно-серой и приобрела мрачный металлический блеск. Пол взглянул на северный фасад созданного гениальным Растрелли чудовищного памятника архитектуры, и у него заныло сердце. Он совершенно не представлял, где здесь искать Алексея Пруткова. Слишком уж обширной представлялась территория для поиска. Люди, жаждущие вместе с Полом приобщиться к сокровищнице мирового искусства, с любопытством поглядывали на его чемоданы. Он улыбался всем окружающим, словно пытался заверить их, что он явился сюда исключительно в мирных целях, в чемоданах нет ни одной бомбы, и он вовсе не собирается похищать местные шедевры. Он с трудом протиснулся в холл и сразу попал в окружение сотен советских глаз, взирающих на смахивающий на свадебный пирог потолок и на кариатид. Здесь он сдал в камеру хранения чемоданы и немного расслабился. Неприличное богатство, роскошь Эрмитажа вызвали в нем желание снова напиться. Прислушавшись к своим ощущениям, Пол решил, что неплохо было бы к тому же еще и перекусить. В желудке чувствовалась гнетущая пустота. Нескончаемые километры комнат вызвали тошноту и легкое головокружение. Ноги гудели, в животе что-то ворчало и булькало, в глазах мелькала бесконечная позолота, вперемешку с малахитом, агатом, красным и черным деревом. Темно-коричневый паркет контрастировал с арктическими морями застывшего мрамора, покрытого синими прожилками. Здесь царил культ вещей. Ими было занято все пространство, и почти не оставалось места для толп рабочих, которые организованно пришли ранним утром своего выходного дня приобщиться к культуре. Стены были увешаны бесчисленным количеством портретов героев 1812 года. Только непонятно, почему они все, как один, обладали роскошными бакенбардами. Мода, что ли, была такая? Здесь же находилась мозаичная карта Советского Союза, выполненная из драгоценных камней, переливающаяся всеми цветами радуги. А вокруг множество статуй, камей, средневекового оружия, от которых рябило в глазах. Верста за верстой, потом следующая верста… Рембрандт, французские импрессионисты, Тициан, коллекция знаменитых испанцев – все это богатство предназначалось для оборванных рабочих и их унылых жен. С ума сойти!

Пол чувствовал, что голова просто раскалывается, а ноги отказываются двигаться самостоятельно. Но упорство всегда вознаграждается. И в пятидесятой комнате он, наконец, услышал знакомый голос. Слава богу, Пол все-таки нашел человека, которого искал.

– Эти часы выполнены в форме гусиного яйца, понятно? И имеют такие же размеры. Они собраны более чем из четырехсот частей. Часы сделаны в 1765 – 1769 годах мастером Кулибиным. Уловили? А ведь Иван Кулибин был, между прочим, самоучкой.

Пол приблизился к группе экскурсантов. Судя по одежде и манере поведения, это были американцы. Почти все они были среднего возраста или старше. Туристы внимательно слушали Алексея Пруткова, который переводил объяснения крупного человека, внешностью напоминающего профессора, одетого в старый, поношенный костюм. Один из пожилых американцев поинтересовался:

– А откуда вы знаете?

Женщина помоложе добавила:

– Что же, он совсем не учился?

– Понятия не имею, – фыркнул Прутков, – вы лучше у него спросите. – Он кивнул в сторону потрепанного профессора, который в это время начал рассказывать о вазе из яшмы, весившей около девятнадцати тонн. Алексей Прутков сморщил нос и приступил к переводу.

– Какой он хорошенький, – сказала сильно накрашенная женщина, вплотную приблизившаяся к среднему возрасту, заинтересованно глядя на переводчика. – Куколка! Мечта!

Алексей Прутков обратил к ней полный надежды взор, в котором ясно угадывалось желание подробно расспросить ее о нравах и обычаях битников. Или побеседовать на любую другую угодную ей тему. Но все получилось совсем не так, как хотелось Алексею. Больше он не дождался ни слова в свой адрес. Он был для туристки не человеком, который может представлять для нее интерес, а одним из экспонатов, этакой русской редкостью, о которой можно будет с удовольствием вспомнить позже, приехав в родной Висконсин.

Группа организованно двинулась к следующему экспонату, очередному монстру, выполненному в стиле рококо, а Пол воспользовался минутным перерывом и поймал Алексея Пруткова за рукав. Это был рукав плотной зеленой спортивной куртки с подбитыми ватой плечами, довольно красивой и, очевидно, очень дорогой. Добротная вещь! Кроме нее на Алексее был желтая спортивная рубашка с измятым воротничком, красный галстук, изношенные туфли и голубые хлопчатобумажные брюки с простроченными белыми нитками карманами, в которых он был предыдущей ночью в ресторане. Пол даже не ожидал, как ему будет приятно увидеть этого молодого, здорового русского.

Алексей ухмыльнулся и проговорил:

– А, это ты, папаша.

– Надо поговорить, – сообщил Пол.

– Сейчас не могу, занят. Это может подождать?

– Я переезжаю к тебе, – сказал Пол. – Временно. Платить будем пополам. Если можно, я хотел бы перебраться сегодня. – Они посмотрели друг другу в глаза.

– Что ж, – протянул Алексей Прутков, – если на то пошло… – после чего быстро проговорил: – Мои хоромы слишком малы. А что у тебя случилось, папаша? Тебя выселяют из отеля?

Пол ие успел ответить. Его собеседника окликнул строгий профессорский голос, громко сообщивший, что он не в состоянии довести до сведения американских туристов информацию о царских династиях без помощи переводчика.

– Сейчас, – отмахнулся Алексей. Жестокие глаза многочисленных царей и цариц сурово взирали на него со стен. – Ты можешь пойти пока туда. Поговорим. Или подожди здесь. Я освобожусь только в четыре, папаша. Ты, кажется, сказал, что будешь платить всю сумму?

– Что-то вроде того. Послушай. У меня в отеле остались два чемодана. Я должен забрать их. Еще два лежат здесь в камере хранения. Здесь, – повторил Пол и протянул квитанцию. – Ты сможешь об этом позаботиться? – И он демонстративно подмигнул левым глазом.

Алексей Прутков помахал квитанцией, кивнул и едва заметно ухмыльнулся.

– Хорошо, – сказал он. Его снова позвали, теперь уже громче и настойчивее. – Чтоб ты сдох, – выругался он, делая вид, что ничего не слышит, и быстро пробормотал, обращаясь к Полу: – Потом поговорим, папаша. – Он вытащил из внутреннего кармана черный кожаный бумажник, выглядевший так, словно половину своей долгой жизни провел под дождем, и аккуратно положил туда квитанцию. Оттуда же он извлек какую-то карточку. – Вот здесь я обитаю, – сообщил он. – Только ехать, папаша, придется на метро. Ты умеешь читать по-русски?

– Прочитаю, – заверил его Пол. – Я найду твое жилище, не волнуйся.

Буквы кириллицы на карточке были не просто отпечатаны двухцветным шрифтом, но еще и выдавлены. Надо полагать, для красоты.

– Я отправлюсь туда немедленно. Только где-нибудь перекушу.

– Сейчас rie надо, – прошипел Алексей. – Не раньше половины третьего. Ключи у Анны, а ее не будет дома до половины третьего. – Тут его окликнули в третий раз, причем теперь к сердитому голосу профессора присоединился низкий басок худощавого белозубого американца:

– Алексей! Алексей!

– Хорошо, беги, – сказал Пол. – Ты не пожалеешь.

Двое мужчин снова многозначительно взглянули друг другу в глаза и разошлись в разные стороны. Алексей вернулся к исполнению своих служебных обязанностей, а Пол направился к выходу. Во всяком случае, в ту сторону, где, как он считал, должен был находиться выход.

Поиски выхода заняли довольно длительное время. Но Пол сохранял спокойствие. Теперь, когда он избавился от таящих угрозу чемоданов, он чувствовал себя довольным и умиротворенным. Он шел по музею, не глядя на экспонаты и прикрыв глаза, защищаясь таким образом от наступающей со всех сторон воинствующей роскоши. Ему пришлось немного поплутать, но он все-таки нашел дорогу к «Астории». Иногда мимо него проезжали такси, но они были заняты людьми с громоздкими свертками, многочисленными сумками и завернутыми в газеты цветочными горшками. На призывные жесты Пола водители не реагировали. Часть пути он проехал в трамвае, который, как его и заверили на остановке, доставил пассажиров на Невский проспект. Пол затолкал трамвайный билет между правым клыком и болтающимся протезом и подумал, что надо выработать линию поведения со Зверьковым и Карамзиным. Он ни минуты не сомневался, что эта пара будет ждать его в отеле. Пол решил, что их следует пригласить на ленч и сообщить, что он покидает Ленинград. Они даже смогут при желании лицезреть, как он оплатит счет. Что ж, с одной стороны, он действительно покидает Ленинград. Но с другой, он еще только собирается в этот город приехать.