Онлайн чтение книги Ласковый голос смерти Human Remains
Шелли

Иногда это происходит очень медленно, так что сперва даже ничего не замечаешь. Для меня же все случилось в одно мгновение, в одну секунду, рассекшую жизнь, словно косой, – на «до» и «после».

Пятого мая 2011 года. Было около трех часов – прекрасный день, к тому же, несмотря на многонедельную жару, легкий ветерок навевал прохладу. Я ехала на машине в супермаркет, думая, продержится ли хорошая погода до свадьбы моей подруги, намеченной на следующие выходные. К тому же был праздник, что в данном случае существенно, ибо, будь это обычный понедельник, я бы сидела на работе и ничего бы не случилось.

Я ехала по участку с круговым движением, ожидая поворота к супермаркету, и уже собиралась свернуть, когда справа внезапно появился автомобиль; я затормозила. Помню, еще успела подумать что-то вроде: «Хорошо, что тормоза исправны», когда сзади в меня врезался фургон, вытолкнув машину наперерез еще одному водителю.

Мне повезло – травмы оказались неопасными. Я отделалась синяками и ссадинами, особенно на правой ноге, которую зажало при ударе. Двое других водителей не пострадали. Драма разворачивалась поэтапно: сперва мы ждали приезда экстренных служб, а вокруг толпились люди и успокаивали меня через разбитое окно, потом прибывшие пожарные долго вырезали меня из машины. Дальше больница, приезд Грэхема, полицейские с допросом…

Меня отпустили на следующее утро, выписав обезболивающее и велев обратиться к лечащему врачу за освобождением от работы. Помню, я тогда подумала, что мне повезло. В тот же вечер мы с Грэхемом выпили по бокалу вина – как он сказал, в медицинских целях; и я улыбалась, несмотря на шок от пережитого, улыбалась вместе с ним, когда он сказал, что я, наверное, сделана из резины или вроде того.

Потребовалось время, чтобы понять – мы смеялись слишком рано. Что-то все-таки случилось в моем теле в момент аварии, и оно полностью меня сломило.

Боль с тех пор не прекращалась. Иногда она утихала, словно проходя через глаз бури, и я могла жить обычной жизнью – ходить по магазинам, заниматься стиркой, – но потом возвращалась, и бывали дни, когда я вскрикивала при каждом движении.

Говорили, что у меня поврежден позвоночник, поскольку порой боль сосредотачивалась в области шеи, и что могут потребоваться месяцы, чтобы ее излечить. Страховая компания в конце концов оплатила физиотерапию, что никак не помогло. К тому же боль перемещалась – с шеи на плечи, потом на поясницу, иногда даже на ноги, – словно некий демон, овладевший мной и подвергавший меня мукам, которым не было видно конца.

Я проходила медицинские обследования и альтернативную терапию, получала рекомендации. Я посещала клинику при больнице, хотя это ничем особо не помогало – лекарства лишь заглушали боль, а испытания, которым меня подвергала езда на машине, сводили все на нет. Врач все выписывал мне освобождения от работы, пока я в конце концов не решила, что проще будет уволиться. К тому времени я подписала договор с претензионной компанией в надежде выбить хоть какую-то компенсацию от кого-либо из водителей, разрушивших мою жизнь. Меня предупредили, что это может занять годы, и я лишь подумала – а собственно, чем мне помогут деньги? Даже они не излечат боль. Но Грэхем настаивал, к тому же, если уж я дала делу ход, не было причин все прекращать.

Эти водители обратили мою жизнь в прах. Все, что казалось прежде обычным, в одно мгновение лопнуло, словно мыльный пузырь. Я осталась без работы. Я не могла выйти в сад, который так любила. Тяжело было сидеть в машине, даже пассажиром, и я редко покидала дом. В свое время мы с Грэхемом говорили о детях, но как я могла даже думать о создании семьи?

Иногда мне казалось, что, если бы я сразу переломала позвоночник и осталась калекой, все было бы очевидно и потому намного проще. Я же выглядела совершенно нормально. Никто не чувствует боль, которую испытывает кто-то другой. Замечают лишь бездеятельность и принимают ее за лень. Мои друзья и родные, сперва часто меня навещавшие, постепенно перестали заходить. Все они думали, будто мне стоит просто чуть больше стараться, что не будет толку, если все время валяться в постели или на диване, что нужно лишь попытаться – и станет лучше, а лежа пластом, я делаю себе только хуже. Боль тем временем накатывала волнами, от которых я становилась злой и раздражительной. Я огрызалась на тех немногих, кто еще оставался рядом со мной, и в конце концов они тоже перестали появляться.

Хуже всего, однако, было с Грэхемом. Я была с ним счастлива, но никогда не знаешь, как поступит человек перед лицом внезапно возникших проблем, пока не столкнешься с ними сам. Мы не были женаты, так что он никогда не обещал мне «быть верным в болезни и здравии» и все такое. Я полагала, что все ясно и так, и в обратной ситуации сделала бы все возможное, чтобы о нем позаботиться. Но…

Самое ужасное, что с ним приключилось в жизни, – перелом лодыжки во время игры в регби; она полностью зажила после физиотерапии. Он считал, что со мной произошло нечто похожее или даже, что, по логике вещей, мне должно быть не так больно, как тогда было ему, ведь я ничего не сломала. Ему надоело отпрашиваться с работы, чтобы возить меня на процедуры, не имевшие пользы. Как и все прочие, он не мог вынести перемен в моем настроении, а когда боль становилась особенно мучительной, он просто уходил из дому, забрав бумажник, ключи от машины и мобильный телефон, – в паб, или к сестре, или просто куда-нибудь, где мог бы забыть о своей больной и вечно всем недовольной партнерше.

В такие моменты я лишь облегченно вздыхала, поскольку это означало, что я могу кричать, стонать, ругать на чем свет стоит проклятую боль и проклятую спину.

И конечно, дело было не только в физических усилиях, которые Грэхему приходилось прилагать, чтобы перетаскивать меня с места на место, помогать одеваться, приносить каждый вечер еду или ходить по магазинам. Мы больше не были близки. Даже в те дни, когда боль притуплялась, мы могли самое большее обнять друг друга и поцеловать. Естественно, ему требовалось большее, но он не хотел ни о чем просить или настаивать, боясь, что сделает мне лишь хуже. И даже когда я хорошо себя чувствовала и могла бы попытаться, он боялся начать то, что я, возможно, не сумела бы закончить.

Он продержался пять месяцев после аварии. Не знаю, постепенно ли в нем это накапливалось, или поводом стали конкретные мои слова или поступки, но однажды утром я проснулась, а его рядом не оказалось. На столе внизу он оставил записку.

В выходные пришла его сестра, и мы вместе собрали вещи – какие смогли.

Я много думала о самоубийстве еще до того, как ушел Грэхем. Порой мне ничего так не хотелось, как умереть, ведь смерть избавила бы от боли, но, пока Грэхем был со мной, сделать этого я не могла. Что, если он меня найдет? И возненавидит за то, что я сдалась, несмотря на силы, которые он на меня потратил?

С его уходом у меня не осталось причин жить дальше, не осталось никого, кого заботило бы, жива я или мертва, – но я боялась сделать что-то не так и причинить себе еще большую боль. И, несмотря на немалое количество прописанных мне лекарств, было сложно накопить достаточно таблеток, чтобы разом решить задачу. Но я часто об этом думала и мечтала о смерти, как прежде мечтала о том, что уходит боль, а еще раньше – о садах, детях и выходных на природе. Смерть стала моим неуловимым любовником, которого я ценила, о котором тосковала и которого ревностно оберегала, пусть он и оставался недостижимым.

Жизнь моя превратилась в пустоту, в руины прошлого счастья. Осталась лишь бездонная пропасть боли и тоски.

Кто знал, что все так просто? Мне лишь нужен был кто-то, с кем можно было бы поговорить, кто понял бы, насколько я близка к крайней точке, и сказал, что в мыслях о смерти нет ничего плохого. Каждый имеет право решать, когда с него хватит. Зачем мучиться долгие годы в этом аду, когда есть столь прекрасный выход?