Онлайн чтение книги Я, Клавдий I, Claudius
ГЛАВА XXXIV

А произошло вот что. Калигула вышел из театра. Его ждали носилки, чтобы отнести в новый дворец кружным путем между двумя рядами гвардейцев. Но Виниций сказал:

– Давай пойдем напрямик. По-моему, греческие мальчики ждут там у входа.

– Хорошо, пошли, – согласился Калигула.

Кое-кто из зрителей хотел последовать за ним, но Аспренат отстал и оттеснил их обратно.

– Император не желает, чтобы его беспокоили, – сказал он, – убирайтесь! – и велел привратникам закрыть ворота.

Калигула подошел к крытой галерее. Навстречу ему вышел Кассий и спросил:

– Какой сегодня пароль, цезарь?

Калигула сказал:

– Что? А, да, пароль. Кассий. Я дам тебе прекрасный пароль: «Юбка старика».

Тигр спросил из-за спины Калигулы: «Можно?» – это был условный сигнал.

– Бей! – крикнул Кассий, выхватывая из ножен меч и изо всех сил ударяя Калигулу.

Он хотел рассечь ему череп до подбородка, но, ослепленный яростью, промахнулся и попал между шеей и грудью. Главный удар пришелся по ключице. Калигула пошатнулся от боли и изумления. Он в ужасе оглянулся по сторонам, затем повернулся и побежал. Однако Кассий успел еще раз ударить его и рассек ему челюсть. Затем Тигр повалил Калигулу на землю ударом по голове, но тот медленно поднялся на ноги.

– Бей снова! – закричал Кассий.

Калигула возвел глаза к небу, на лице его отразилась мука.

– О, Юпитер! – взмолился он.

– Изволь! – вскричал Тигр и отсек ему руку.

Последний удар острием меча в пах нанес капитан по имени Аквила, но и после этого еще десять мечей вонзились в грудь и живот Калигулы, чтобы не было сомнений в его конце. Капитан по имени Бубон погрузил руку в рану Калигулы на боку и облизал пальцы.

– Я поклялся, что буду пить его кровь! – крикнул он.

Собралась толпа, поднялась тревога: «Германцы! Идут германцы!» У убийц не было никаких шансов противостоять целому батальону германцев. Они кинулись в ближайшее здание; им оказался мой старый дом, временно взятый у меня Калигулой под жилье для иностранных послов, которых он не хотел селить во дворце. Заговорщики пошли в парадную дверь и выбежали через черный ход. Все, кроме Тигра и Аспрената. Тигр сделал вид, что он тут ни при чем, и присоединил свой голос к германцам, взывавшим о мщении. Аспренат вбежал в крытую галерею, где германцы схватили и убили его. Убили они также двух сенаторов, которые случайно попались им по пути. Но это был лишь небольшой отряд германцев. Весь остальной батальон вошел в театр и закрыл за собой ворота. Они намеревались отомстить за смерть своего героя, вырезав там всех до одного. Отсюда те крики и визг, которые я слышал. Никто из зрителей не знал, что Калигула убит; они даже не знали, что на его жизнь покушались. Но намерения германцев были достаточно ясны, так как они похлопывали и поглаживали свои ассагаи и разговаривали с ними, точно с живыми, как принято у них перед тем, как пустить в ход это ужасное оружие. Спасения не было. Вдруг со сцены раздался сигнал трубы «Внимание!», за которым прозвучали шесть нот, означающих «Императорский приказ». На сцену вышел Мнестер и поднял руку. И сразу же шум умолк – слышались лишь тихие рыдания и приглушенные стоны, – так как, согласно приказу Калигулы, всякий, кто осмеливался издать хоть звук, когда на сцене появлялся Мнестер, тут же подвергался смерти. Германцы тоже перестали похлопывать и поглаживать ассагаи и прекратили заклинания. Сигнал трубы превратил их в статуи.

Мнестер вскричал:

– Он не умер, граждане! Ничего подобного. Убийцы напали на него, и под их ударами он упал на колени. Вот так! Но тут же снова поднялся. Вот так! Мечи не могут одержать победу над нашим божественным цезарем. Раненый, окровавленный, он все же встал на ноги. Вот так! Он поднял свою августейшую голову и прошел божественным шагом – вот так! – сквозь ряды трусливых растерянных убийц. Его раны зажили, свершилось чудо! Сейчас он на рыночной площади обращается с горячей речью к своим подданным с ораторского амвона.

Раздалось громовое «ура!», германцы вложили мечи в ножны и вышли из театра. Своевременная ложь Мнестера (подсказанная ему, по правде говоря, Иродом Агриппой, царем иудеев, единственным человеком в Риме, кто не растерялся в тот роковой день) спасла шестьдесят тысяч жизней, а возможно, и больше.

Но во дворце к этому времени уже узнали, что в действительности произошло, и там начался переполох. Несколько старых солдат решили воспользоваться удобным случаем и стали рыскать по комнатам в поисках поживы, делая вид, будто разыскивают убийц. На всех дверях во дворце были золотые ручки, равные по стоимости солдатскому жалованию за полгода, которые легко было сбить ударом меча. Я услышал крики: «Убей их, убей их! Отомстим за цезаря!», – и спрятался за занавесями. В комнату пошли два солдата. Они заметили мои ноги.

– Выходи, убийца. От нас не спрячешься.

Я вышел и пал ниц.

– Н-не у-убивайте м-меня, г-господа, – сказал я. – Я ни-ни в ч-чем н-не в-виноват.

– Кто этот старикан? – спросил один из солдат, недавно переведенный во дворец. – У него совсем безобидный вид.

– Ты что, не знаешь? Это брат Германика, инвалид. Он – ничего. Совершенно безвредный. Поднимайся, друг. Мы тебя не тронем.

Имя этого солдата было Грат.

Они заставили меня спуститься вместе с ними в пиршественный зал, где сержанты и капралы держали военный совет. Молодой сержант стоял на столе, размахивая руками, и кричал:

– К черту республику! Наша единственная надежда – новый император. Любой император, лишь бы нам удалось убедить германцев его признать!

– Инцитат, например, – предложил кто-то и заржал.

– Да, клянусь богами! Лучше старая кляча, чем никто. Нам нужно немедленно найти кого-нибудь, чтобы успокоить германцев, не то они все тут разнесут.

Мои двое солдат протолкались через толпу, таща меня за собой.

– Эй, сержант! Посмотри, кто тут у нас! – крикнул Грат. – Нам, кажется, повезло. Это старый Клавдий. Чем не император? Лучшего человека на это место во всем Риме не сыщешь, хоть он и прихрамывает чуток и малость заикается.

Громкое «ура!», смех и крики:

– Да здравствует император Клавдий!

Сержант извинился:

– Прости, господин, мы думали, тебя нет на свете. Но ты нам подходишь по всем статьям. Поднимите его повыше, ребята, чтобы всем было видно.

Два дюжих капрала схватили меня за ноги и посадили себе на плечи.

– Да здравствует император Клавдий!

– Опустите меня! – в ярости закричал я. – Опустите меня! Я не хочу быть императором! Я отказываюсь быть императором! Да здравствует республика!

Но они только расхохотались:

– Надо же такое сказать! Не хочет быть императором, говорит! Стесняется!

– Дайте мне меч! – закричал я. – Я лучше покончу с собой!

К нам подбежала Мессалина.

– Соглашайся, Клавдий. Ради меня. Ради нашего ребенка. Нас всех убьют, если ты откажешься! Цезонию уже убили. А дочку ее схватили за ноги и размозжили голову о стену!

– Все будет хорошо, господин, когда ты попривыкнешь, – сказал, улыбаясь, Грат. – Императорам не так уж плохо живется, право слово.

Больше я не протестовал. Что толку спорить с судьбой? Подгоняемый солдатами, я чуть не бегом направился в Большой двор под аккомпанемент глупейшего гимна, сочиненного, когда Калигула стал императором: «Поем Германика приход, он город наш от бед спасет». (Одно из моих имен тоже Германик.) Меня заставили надеть золотой венок Калигулы из дубовых листьев, отнятый у одного из мародеров. Чтобы не упасть, я крепко вцепился в плечи капралов. Венок то и дело сползал на ухо. Я чувствовал себя дурак дураком. Говорят, что я был похож на преступника, которого ведут к месту казни. Собранные вместе трубачи играли «Императорский салют».

На нас лавиной надвигались германцы. Они узнали от сенатора, вышедшего к ним навстречу в глубоком трауре, что Калигула действительно умер, были в ярости оттого, что их обманули, и хотели вернуться в театр, но театр опустел, и теперь они не знали, как поступить дальше. Поблизости не осталось никого, кроме гвардейцев, а гвардейцы были вооружены. «Императорский салют» положил конец колебаниям: они кинулись вперед с криком:

– Хох! Хох! Да здравствует император Клавдий! – и, яростно потрясая ассагаями в знак своей верности, стали протискиваться через толпу гвардейцев, стремясь поцеловать мне ноги.

Я крикнул, чтобы они не приближались, и они тут же пали передо мной ничком на землю. Раз за разом меня обносили вокруг двора.

Как по вашему, какие мысли и воспоминания пролетали у меня в голове в этот поворотный момент? Думал ли я о предсказании сивиллы, об упавшем мне в руки волчонке, о совете Поллиона или сне Брисеиды? О деде и свободе? Об отце и свободе? О трех своих предшественниках – Августе, Тиберии и Калигуле, об их жизни и смерти? Об опасности, все еще угрожающей мне со стороны заговорщиков, сената и гвардейцев в лагере? О Мессалине и нашем нерожденном ребенке? О бабке Ливии и обещании ее обожествить, если я когда-нибудь стану императором? О Постуме и Германике? Об Агриппине и Нероне? О Камилле? Нет, вы никогда не угадаете, какие мысли проносились у меня в уме. Но я буду откровенен и сам скажу вам это, хотя признание не делает мне чести. Я думал: «Так, значит, я – император. Какая чепуха! Но теперь я по крайней мере смогу заставить людей читать мои книги. Стану устраивать публичные декламации для больших аудиторий. Книги-то неплохие, на них ушло тридцать пять лет тяжелого труда. Это не будет нечестно. Поллион собирал себе слушателей, давая великолепные обеды. Он был очень разумный историк и «последний из римлян». В моей «Истории Карфагена» полно занимательных эпизодов. Я уверен, что она всем понравится».

Вот что я думал. Думал я также о том, что теперь, когда я стал императором, у меня появилась возможность познакомиться с секретными архивами и выяснить, какие события на самом деле произошли в том или ином случае. Сколько запутанных историй еще надо распутать! Какой чудесный жребий для историка! Как вы видите, я действительно не упустил своих возможностей. И даже привилегией опытных историков подробно излагать разговоры, зная только их суть, я почти не воспользовался.