Онлайн чтение книги Я пришел дать вам волю
– 4 -

В раннюю рань к лагерю разинцев подскакали трое конных; караульный спросил, кто такие.

– Аль не узнал, Кондрат? – откликнулся один с коня.

– Тю!.. Фрол?

– Где батька?

– А вон в шатре.

Фрол тронул коня… Трое вершных стали осторожно пробираться между спящими, направляясь к шатру.

Кондрат постоял, посмотрел вслед им… И вдруг его резануло какое-то недоброе предчувствие.

– Фрол! – окликнул он. – А ну, погодь.

– Чего? – Фрол остановился, подождал Кондрата.

– Ты зачем до батьки?

– Письмо ему. С Украйны, от Дорошенки.

– Покажь.

– Да ты что, бог с тобой! Кондрат!..

– Покажь, – заупрямился Кондрат.

Фрол достал письмо, подал Кондрату. Тот взял его и пошел в шатер.

– Скажи: мне надо с им погутарить! – сказал Фрол.

– Скажу.

Кондрат вошел в шатер.

И почти сразу из шатра вышел Степан – босиком, в шароварах, взлохмаченный и припухший со сна и с тяжкого хмеля.

– Здорово, Фрол.

– Здорово, Степан…

– Чего не заходишь?

Смотрели друг на друга внимательно, напряженно.

– Письмо. От Петра Дорошенки.

– Ты заходи! Заходи – выпьем хоть… А то вишь я какой?

Фрол, умный, дальновидный Фрол, мучительно колебался.

– Не склоняется Петро…

Степан понимал, что происходит с Фролом, какие собаки рвут его сердце – Фрол боится, и боится показать, что боится, и хочет, правда, поговорить, и все-таки боится.

– Да шут с им, с Петром. Я и не надеялся шибко-то, ты же знаешь, – непринужденно сказал Степан. – Заходи, погутарим.

Фрол незаметно, как ему казалось, зыркнул глазами по сторонам: лагерь спал.

Степан отметил этот его настороженный волчий огляд.

– Я от Серка жду. От Ивана. Заходи, – еще сказал Степан и пошел в шатер. Шел нарочито беспечным шагом. Рознял вход, вошел в шатер. Не оглянулся.

Фрол остался на коне.

– Пронька, – тихо сказал он молодому казаку, – иди передом.

Пронька не понял. Смотрел на есаула.

– Иди! – сдавленным от волнения и злости голосом сказал Фрол. – А я погляжу…

Пронька слез с коня, пошел в шатер. Фрол остался на коне, стерег глазами вход.

Фрол хорошо знал Степана. Случилось так, как он, наверно, ждал: нервы Степана напряглись до предела, он не выдержал: заслышав шаги казака, стремительно вышагнул навстречу ему с перначом в руке. Обнаружив хитрость друга-врага, замер на мгновение… Выронил пернач. Но было поздно…

Фрол разворачивал коня.

– Погоди, Фрол! – громко вскрикнул Степан. – Фрол!..

Фрол ударил коня плетью… Казак, который оставался на коне, тоже развернулся… Выбежавший на крик атамана Кондрат приложился было к ружью…

– Не надо, – сказал Степан. Подбежал к свободному коню, прыгнул.

И началась гонка.

…Вылетели из пределов лагеря, ударились в степь.

Конь под Степаном оказался молодой; помаленьку расстояние между двумя впереди и третьим сзади стало сокращаться. Видя это, казак Фрола отвалил в сторону – от беды.

– Фрол!.. Я же неоружный! – крикнул Степан.

Фрол оглянулся и подстегнул коня.

– Придержи, Фрол!.. Я погутарю с тобой! – еще крикнул Степан.

Фрод нахлестывал коня.

– В гробину твою! – выругался Степан. – Не уйдешь. Достану.

И тут случилось то, чего никак не ждал Степан: молодой конь его споткнулся. Степан перелетел через голову коня, ударился о землю…

Удар выхлестнул Степана из сознания. Впрочем, не то: пропало сознание происходящего здесь, сейчас, но пришло другое… Голову, как колоколом, накрыл оглушительный звон. Степан понял, что он лежит и что ему не встать. И он увидел, как к нему идет его старший брат Иван. Подошел, склонился… Что-то спросил. Степан не слышал: все еще был сильный звон в голове. «Я не слышу тебя», – сказал Степан и своего голоса тоже не услышал. Иван что-то говорил ему, улыбался… Звон в голове поубавился.

– Братка, – сказал Степан, – ты как здесь? Тебя ж повесили.

– Ну и что? – спросил Иван, улыбаясь.

– Выходит, я к тебе попал? Зашиб меня конь-то?

– Ну!.. Тебя зашибить не так легко. Давай-ка будем подыматься…

– Не могу, сил нету.

– Эка! – все улыбался Иван. – Чтой-то раскис ты, брат мой любый. Ну-ка, держись мне за шею… Держись крепче!

Степан обнял брата за шею и стал с трудом подниматься. Брат помогал ему.

– Во-от, – говорил он ласково, – вот и подымемся…

– Как же ты пришел-то ко мне? – все не понимал Степан. – Тебя же повесили. Я же сам видал…

– Будет тебе: повесили, повесили! – рассердился Иван. – Стой вот! Стоишь?

– Стою.

– Смотри… Стой крепче!

– Ты мне скажи чего-нибудь. А то уйдешь…

Иван засмеялся:

– Держись знай. Не падай… – И ушел.

А Степан остался стоять… Его придерживал под руки Фрол Минаев. Степан долго смотрел ему в глаза. Не верилось, что это Фрол вернулся. Фрол выдержал близкий, замутненный болью взгляд атамана. Даже улыбнулся.

– Живой? Я уж думал, зашиб он тебя.

– А где?.. – хрипловато начал было Степан. И замолчал. Он хотел спросить: «А где брат Иван?» – Ты как здесь?

– Сядь, – велел Фрол. – Посиди – ослабел…

Степан бережно, с помощью Фрола, сел на сырую землю. Фрол сел рядом.

Ослабел атаман, правда. Сознание подплывало; степь перед глазами вдруг вспучивалась и качалась. Тошнило. И звон в ушах опять закипал, и молоточки били в голову так больно, что надо было зажмуриваться.

Фрол вынул из-за пояса дротик, вырыл у ног ямку, взял сильными пальцами со дна ее горсть земли, посырее, подал Степану:

– На, поприкладывай ко лбу – она холодная, можеть, легче станет.

Степан приложил горсть земли ко лбу… Земля пахла погребом и травой. Молодой зеленой травкой. Степан уткнулся в землю и стал вдыхать целительный запах. И в голове вроде прояснилось. И боль вроде потухла. И даже какая-то далекая, забытая радость шевельнулась под сердцем – живой, жив. Согрела радость.

– Пахнет, – сказал Степан. – Ишь ты…

Фрол взял тоже горстку земли, понюхал.

– Корешками гнилыми.

– Травкой, – поправил Степан.

Фрол еще понюхал, бросил землю, вытер ладонь об штанину.

– Можеть, травкой, – согласился.

Степан еще раз уткнулся в пахучую холодную землю, глубоко, со стоном вздохнул и повторил не то из упрямства, не то с каким-то скрытым значением:

– Травкой пахнет, травкой. – Помолчал. – Тебя все на гниль тянет, а пахнет – травкой. Не спорь со мной.

Фрол с удивлением посмотрел на Степана. Ничего не сказал. Подобрал с земли дротик, сунул за пояс, под правую руку.

– Фрол, – заговорил Степан уже в полном сознании, напирая, по обыкновению, на слова, – ты не побоялся вернуться, не побойся сказать прямо: почему отвалил от меня?

– Ты хоть очухайся сперва… Потом уж за дела берись. Небось круги ишо в глазах-то.

– Я очухался. Не веришь в мою затею?

– А какая твоя затея? Я не знаю…

– Знаешь. Не хитри. Не веришь?

Фрол помолчал.

– В затею твою я верю, – сказал он. – Только затея-то твоя землей вот пахнет. – Он опять взял горстку земли, помял в пальцах. – Можеть, она и травкой пахнет, но я туда завсегда успею. Торопиться не буду. – Фрол ссыпал землю в ямку. – Еслив можешь меня без злости послушать, послушай…

– Валяй. Не буду злиться.

– Наберись терпения – послушай. Из твоих оглоедов тебе этого никто не скажет.

– Скоро же ты отрекся от нас! – удивился Степан. – Уж и – оглоеды!

– Ну… отрекся не отрекся – мне с вами не по дороге. Вот, слушай. Ты же умный, Степан, как ты башкой своей не можешь понять: не одолеть тебе целый народ, Русь…

– Народ со мной пойдет: не сладко ему на Руси-то.

– Да не пойдет он с тобой! – Фрол искренне взволновался. – Дура ты сырая!.. Ты оглянись – кто за тобой идет-то! Рванина – пограбить да погулять, и вся радость. Куда ты с имя? Под Танбовом завязнешь… Худо-бедно им с царем да с поместником – все же они на земле там сидят…

– Они не сидят на земле. Они на карачках стоят.

– Даже и на карачках, а все потревожить надо – на войну гнать. С какой такой радости мужик на войну побежит? Ты по этим гонисся, какие с тобой? Этим терять нечего, они уж все потеряли. А те… Нет, Степан, не пойдут. Ты им – журавля в небе, а им – синица в руке дороже. За журавля-то, можеть, голову сложить надо, а синица – в руке, хошь и маленькая. Все же он ее держит. Ведь ты как ему будешь говорить, мужику: «Выпускай синицу, журавля добудем!» Это надо твоим словам уж так верить, так верить… Отцу родному так не верют, как тебе надо верить, чтоб выпустить ту синицу. Откуда они возьмут эту веру? Ведь это ж надо, чтоб они семьи свои побросали, детишек, жен, матерей… И за тобой бы пошли. Не пойдут!

– Так… Все сказал?

– Ну, считай, все. Я могу день говорить – все про то же: не пойдут за тобой.

– А на меня пойдут?

– На тебя пойдут. Поднимут их – пойдут.

– За царя пойдут, а за мной – нет. Чем же им царь дороже?

– Он им не дороже, а… как тебе сказать, не знаю… Не дороже, а привыкли они так, что ли, хрен их знает. Ты им – непонятно кто, атаман, а там – царь. Они с материным молоком всосали: царя надо слушаться. Кто им, когда это им говорили, что надо слушаться – атамана? Это казаки про то знают, а мужик, он знает – царя.

Степан сердито сплюнул.

– Можеть, ты бы и говорил целый день, Фрол… Можеть, я бы тебя и слушал – вроде говоришь человеческие слова, но сам-то ты, Фрол, подневольная душа. Это ты с молоком всосал – нельзя на царя подняться. Ты ишо на руках у матери сидел, а уж вольным не был. И такие же у тебя мысли, хоть они кажутся верными. Они – верные, но они подневольные. А других ты не знаешь. Чего же я буду выколачивать их из тебя, еслив их нету? На кой черт я гоняюсь-то за тобой?

– Не знаю, чего ты гоняисся.

– Я других с собой подбиваю – вольных людей. Ты думаешь, их нету на Руси, а я думаю – есть. Вот тут наша с тобой развилка. Хорошо, что честно все сказал: я теперь буду спокойный. Теперь я тебя не трону: нет на тебя зла. И не страшись ты теперь меня… Вы мне – не опасные. Встретисся на бою – зарублю, как собаку. А так – живи. Не пойму я только, Фрол: чем же уж тебе жизнь так мила, что ты ее, как невесту дорогую, берегешь и жалеешь? Поганая ведь такая жизнь! Чего ее беречь, суку, еслив она то и дело раньше смерти от страха обмирает? Чего уж так жалко бросать? С бабой спать сладко? Жрать, что ли, любишь? Чего так вцепился-то? Не было тебя… И не будет. А народился – и давай трястись: как бы не сгинуть! Тьфу!.. Ну – сгинешь, чего тут изменится-то?

– Степан, ты молодым богу верил…

– Не верил я ему никогда!

– Врешь! Я видел, как ты в Соловках лбом колотился. Даже я меньше верил…

– Ну, можеть, верил. Ну и что?

– Я не знаю, чем тебе жизнь твоя так опостылела, но грех ведь других-то на убой манить. О себе только думаешь, а на других тебе… Иди вон в Дон кидайся, еслив жить надоело. На кой же других-то подбивать? Немудрено голову сломить, Степан, мудрено приставить. Я хоть тоже не шибко верую, но тут уж дурак поймет – грех. Перед людями грех – заведешь и погубишь. Перед людями, не перед богом, перед теми самыми, какие пойдут за тобой…

– Такие, как ты, не пойдут.

– Пойдут – ты умеешь, заманишь. У тебя… чары, как у ведьмы, – ийтить за тобой легко, даже вроде радостно. Я вон насилу вывернулся… отрезвел. Знамо, это все оттого, что самому тебе недорога жизнь. Я понимаю. Это такая сладкая отрава, хуже вина. Я же тоже не бегал ни от татар, ни от турка, ни от шаховых людей… Но там я как-то… свою корысть, что ли, знал или… Да нет, тоже не то говорю – я не жадный. Но ведь там-то не боялся я, ты же знаешь…

– Там… Я знаю: там – это как собаки: перегрызлись и разбежались. Там ума большого не надо.

– Но там же тоже убивают. Ты говоришь: я больше всего смерти страшусь…

– Можеть, не страшисся. Только тебе – за рухлядь какую-нибудь не жалко жизнь отдать, а за волю – жалко, тебе кажется, за волю – это псу под хвост. Вот я и говорю – подневольный ты. По-другому ты думать не будешь, и зря я тут с тобой время трачу. А мне, еслив ты меня спросишь, всего на свете воля дороже. – Степан прямо посмотрел в глаза Фролу. – Веришь, нет: мне за людей совестно, что они измывательство над собой терпют. То жалко их, а то – прямо избил бы всех в кровь, дураков. Вот. Сгинь с глаз моих, Фрол: опять тебя ненавидеть стал. Сгинь! Раз уж сказал, не трону – не трону. Но – уходи.

Фрол поднялся, пошел к коню.

Степан тоже встал.

– Гады вы ползучие! – крикнул Степан. – Я тебе душу открыл тут… Дурак я! Ехай! Ублажай свою жизнь-дорогушу! Поганка. – Степана шатнуло от слабости… Он опустил голову, стиснул зубы и стал смотреть вниз, в землю.

Фрол вскочил на коня, крутнулся…

Прикинул, опасаться нечего – конь Степана далеко, сказал спокойно:

– От поганки слышу. Иди к своим любезным свистунам, они ждут не дождутся. На тем свете свидимся, только я туда попозже явлюсь.

Степан посмотрел на есаула… И все-таки не нашел бы он сейчас в себе желания убить его, даже если бы догнал и совладал безоружный с оружным, – не было желания. Странно, что не было, но так.

Фрол развернулся и поскакал прочь.

Степан пошел к своему молодому коню. Меринок виновато вскинул голову, скосил опасливый глаз, переступил ногами…

– Не бойся, дурашка, – ласково заговорил Степан. – Не бойся.

Почуяв доброе в голосе человека, конь остался стоять. Степан обнял его, поцеловал в лоб, в шею, в глаза, бесконечно добрые, терпеливые.

– Прости меня… Прости, ради Христа. – За что, Степан не знал, только хотелось у кого-нибудь просить прощения.

Конь дергал головой, стриг ушами.

– Прости!.. – сказал еще Степан.

Потом шли рядом – конь и человек. Голова к голове. Долго шли, медленно шли, точно выходили на берег из мутной, вязкой воды.

Солнце вставало над землей. Молодой светлый день шагал им навстречу, легко раскидывая по степи дорогие зеленые ковры.