Онлайн чтение книги Я пришел дать вам волю
– 15 -

Какая бывает на земле тишина! Непостижимая.

Отлогий берег Дона. Низину еще с весны затопило водой, и она так и осталась там, образовав неширокий залив.

Ясную, как лазурь поднебесная, гладь залива не поморщит низовой теплый ветерок, не тронет упавший с дерева легкий лист; вербы стоят по колена в воде и смотрятся в нее светло и чисто.

Станица в две сотни казаков расположилась на берегу залива покормить коней. Везут в Москву Степана Разина с братом. Они еще в своих богатых одеждах; Степан скован по рукам и ногам тяжкой цепью, Фрол гремит цепью послабее, не такой увесистой.

– Доигрался – ишо никого из казаков не проклинали, – горестно сказал Корней крестнику. – Легко ли?

– Ну, так я тебя проклинаю, – молвил Степан спокойно.

– За что бы? Я на церкву руку не подымал, зря не изводил людей, – стараясь тоже говорить спокойно, сказал Корней. – Царю служу, я на то крест целовал. И отец мой служил… И твой тоже.

– Эх, Корней, кресный, – вздохнул Степан. – Вот закованный я по рукам-ногам, и не на пир ты меня везешь, – а жалко тебя.

– Вон как! – искренне изумился Корней.

– Жалко. Червем прожил. Помирать будешь, спомнишь меня. Спомнишь… Я ишо раньше к тебе не раз приду – мертвый.

Они сидели чуть в сторонке от других, ближе к воде; Степан привалился спиной к нетолстой молодой вербе с криулинкой, руки держал промеж ног, чтоб лишний раз не звякать цепью – этот звяк угнетал его.

– Ладно, – согласился Корней, – я – червем, ты – погулял…

– Не в гульбе дело, – оборвал Степан рассуждения войскового. – А то бы я не нашел, где погулять!

– Чего же ты хотел добиться? – спросил тогда Корней.

– Не поймешь.

– Где нам! Где нам за тобой угнаться. Мы люди малые…

– Змей ты ползучий, и поганый вдобавок, – сказал Степан негромко. – Подумай: рази ты человек? Да рази человек будет так, чтоб ему только одному хорошо было! Ты вот торгуешь Доном… Вольностями нашими. После тебя придут – тоже охота урвать кусок пожирней, – тоже к царю поползут… Больше-то чем возьмете? – Степан говорил без злобы, спокойно. – И вот такие лизоблюды… все отдадут. Вот беда-то. Пошто я тебя не пристукнул!.. Можеть, другим бы не повадно было… Гады вы! Бог тебе ум дал, а ты измусолил его – по углам рассовал, всю жизнь, как собака, в глаза хозяину свому заглядывал. А доберись я до того хозяина, – он бы сам завыл, как собака.

– Быть было ненастью, да дождь помешал. Смотри, как бы тебе не завыть там. Там умеют… сок жать.

– Не завою. Не порадую царя – не дождетесь.

– Стенька… Скажи напоследок: пошто войсковым не захотел стать? Я же тогда не обманывал тебя, правду говорил. Помнишь? В церкви-то…

– Помню.

– Пошто же?

– У человека душа есть, а рази важно ей – войсковой я или не войсковой. Она небось и не знает-то про эти слова. Был бы я товарищ верный, да была бы… Да был бы я – вольный. Вот и все, я и спокойный.

– Ну, и спокойный? Столько людей загубил…

– Не за себя губил, за обиженных.

– Фу-ты, какой заступник выискался!

– А кто же за их заступится? Ты? Тебе лишь бы доползти до кормушки… Эх, надо б мне тебя раздавить! Пожалел. Моя промашка, кресный. Каюсь.

– Корней Яковлич! Можно и в путь-дорогу! – шумнули от казаков, где их собралось покучней; которые уж и коней седлали, подпруги подтягивали.

– С богом! – Корней встал и пошел к своей лошади.

За разговором этим наблюдал со стороны Фрол Минаев. За время, пока Степана держали в Черкасске и потом везли плененного, Фрол Минаев держался поодаль, наблюдал, но не подходил. А Степану было не до него. Степан, как пришел в память, все время был спокоен и задумчив. Иногда только подбадривал брата, павшего духом, улыбался и шутил с ним. На всех остальных смотрел с глубоким презрением.

Теперь, пока казаки ловили и седлали коней, Фрол Минаев подошел к Степану, присел рядом. Как когда-то, в степи, когда гнался атаман за другом-врагом, не догнал, упал с коня, – так же сидели теперь, только Степан был в железах. Оба, видно, вспомнили то свое сидение, глянули друг на друга, помолчали. Близко никого не было; Фрол заговорил:

– Степан…

– Ну? – Степан прищурился на Фрола… Долго смотрел, внимательно. – Что ж ни разу не подошел поговорить?

– А чего говорить? – наигрывая беспечность, но и принахмурившись, откликнулся Фрол. – Без разговоров все понятно. Чего говорить? Хотел я только спросить…

– Тебе – есть чего. Ты упреждал меня – твоя взяла. Вот и скажи, а не спрашивай. Посмейся хоть надо мной. Корней вон выговорил…

– Я не радуюсь, Степан, – искренне сказал Фрол. – Нет. Мне жалко тебя.

– Ну? – удивился Степан. – А кто это угостил меня сзади? В землянке-то?.. Не ты?

– Нет.

– Кто же?

– Не все равно тебе кто?

– Ну, все же.

– Мишка Самаренин.

– А-а. Я, грешным делом, на тебя думал. Похоже на тебя…

– Степан… – раздумчиво, с глубоким, серьезным интересом повторил Фрол, – дурацкое дело – теперь спрашивать: к чему ты все это затеял?..

– Дурацкое, – согласился Степан. – Надоело. Я ж тебе говорил.

– Ладно, не буду. Скажи только: пошто так легко попался? Сам ведь полез… Знал же: конец там тебе, зачем же лез?

– Э, не так все легко, Фрол, как на словах у тебя. «Конец»… Перебей мы вас тада, в землянке… Не знаю. Не знаю, кто из нас какие слова говорил бы счас.

– Четверо-то – двенадцать?! Ты что?

– Не знаю, не знаю. Одно знаю: вовремя меня Мишка угостил по затылку. Не знаю, куда бы качнулись эти ваши семьсот казаков. Выйди я тада из землянки цел, невредим – поднялась бы у кого рука на меня? А?

– Не знаю, – признался Фрол. – Как-то… не думал так.

– А я знаю. И ты знаешь: не поднялась бы. Опять хитришь. Все хитришь, Фрол… Ты все знаешь: они с вами, пока вы – над имя. Убери-ка счас отсуда всю головку старшинскую… А? – Степан засмеялся. – Встал бы я да зыкнул, как бывало: братцы!.. – Степан и в самом деле налег на голос, крикнул. Казаки, все как один, враз оглянулись. Кто успел поставить ногу в стремя, оглянулся, стоя на одной ноге, кто седлал лошадь, оглянулся с седлом в руках… Корней Яковлев шел к коню, от возгласа Степана, нежданного, аж споткнулся. Резко оглянулся… Не по-старчески скоро пошел, побежал почти к Степану, невольно сунулся правой рукой к поясу. И никто ничего не сказал, все молчали. Смотрели на Степана…

– А-а, – сказал Степан. – А ты говоришь.

Фрол Минаев махнул рукой Корнею, чтоб не спешил к пленнику, что пленник – дурачится. Корней, не поворачивая головы, глянул туда-сюда по сторонам – не видел ли кто, как он чуть не бегом кинулся к скованному по рукам и ногам человеку и даже за пистоль схватился? – проверил и, повернувшись, пошел опять к коню, медленно.

– Змей заполошный, – сказал негромко, себе под нос. – Ажник ноги подсеклись.

Степана истинно развеселила эта всполошка казаков.

– Вот, Фрол… говорят: не выливай помоев, заготовь сперва чистой воды. Правда. Всяко бывает… И так бывает: поехали пир пировать, а пришлось бы горевать.

– Да нет, тебе теперь уж не пировать, – тихо сказал Фрол.

– Как знать… – тоже тихо, глядя на затон, молвил Степан.

– Знаю. Это-то знаю.

– Ну, а чего ж ты ишо хочешь узнать, Фролушка? – спросил Степан ласково. – Чего тебе сказать, друг мой любый? – Он повернулся к Фролу.

– Зачем в Кагальник-то пришел? Неужель уйтить некуда было? Я прям ушам своим не поверил, когда сказали, что – едешь.

Степан ответил не сразу. И ответил неясно:

– Спотычка была у меня в жизни… Горькая одна спотычка. – Он посмотрел в далекую даль, и боль явственная проглянула из его глаз так, что он даже зажмурился. И опять молчал долго. Открыл глаза, глянул на свои руки и ноги, качнул горестно головой. – Вот за то и получил… эти дары. – Тряхнул железами, они покорно звякнули.

– Какая спотычка? – Фролу и правда было интересно. – У тебя много спотычек было. Какая же самая… горькая?

– Это я тебе не скажу. Другу сказал бы… Но у меня их не осталось. Вот на тем свете свижусь с имя – покаюсь. Повинюсь.

– Жалеешь, что не убил меня? На степи-то? – спросил еще Фрол.

– Нет, – честно сказал Степан. – Нет. Гнался – хотел убить, потом – нет. Не знаю… как-то расхотел. Я тебя ишо один раз мог убить… теплого, в постеле. Был я однова в Черкасске. Ночью. Ты даже не знаешь…

– Знаю, Корней говорил.

– А-а. Ну вот: мог зайти, приткнуть к лежаку… Не стал.

– Ну, а чего ты хотел-то, Степан? Прости меня… не думал спрашивать, а охота. – Фрол жалостливо смотрел на скованного давнего друга. – Я и тогда спрашивал, только не понял…

– Хотел дать людям волю, Фрол. Я не скрытничаю, всем говорил. И тебе говорил, ты только не захотел понять. Мог-то ты мог – не захотел.

– А чего из этого вышло? – Вот это, главное, и хотел – не спросить – сказать хотел Фрол.

– А чего вышло? Я дал волю, – убежденно сказал Степан.

– Как это?

– Дал волю… Берите!

– Ты сам в цепях! Волю он дал…

– Дал. Опять не поймешь?

– Не пойму. – Фрол все смотрел на повергнутого атамана с жалостью и пытливо.

– Фрол… – Степан вдруг резко повернулся к нему, один миг смотрел – присматривался, от волнения даже пошевелился и глотнул. – Друг… сбей железы. Пока подбегут – успеешь… – Степан торопился говорить, говорил негромко и неотступно смотрел на Фрола. – Спомни дружбу, Фрол… Мы их одолеем, они сами не полезут… Фрол… милый… вас же обманно зовут на Москву: вас тоже покарают там. Откинут вас, как бревешки обгорелые, – вы ж тоже возле огня лежали. На кой вы им теперь? Сбей, Фрол: улетим, только нас и видали. А? Они, эти-то, не сунутся, Фрол!.. Ослобони только руки – иди тада, возьми меня! Да они и не сунутся. Фрол, друг… – Степан все смотрел на Фрола… и плакал. Черт знает, какая слабая минута одолела, но – плакал. Светлые капли падали с ресниц на щеки, на усы, а с усов, подрожав, срывались. – Век не забуду. Неужель тебе бояры московские дороже? Мы уедем… Куда позовешь, туда уедем. С нами опять сила большая будет!..

– Опять он за силу!.. – Фрол явно растерялся от таких нежданных, напористых, из самого сердца идущих слов Степана. – На кой она тебе?

– Ну, так уедем, – на все соглашался Степан. – Возьмем сотни две охотников – и в Сибирь. Что же за радость тебе, что мне снесут голову? И вам позор, и Дону всему… на веки вечные. Неужель ты спокойно помрешь после этого?! Да и не выпустют вас теперь с Москвы – вы тоже опасные, раз со мной знались. А ты-то… в дружках ходил. Подумай-ка, ты ж не дурак. Чего ж мы… сами лезем туда? Фрол! Сбей – скочим на коней – мы их тут же развеем, они и не рыпнутся. Рази не так, Фрол?

Может, мгновение какое-то Фрол колебался… Или так показалось Степану. Но только он еще раз с мольбой сказал:

– Фрол, друг… спаси: доживем вольными людьми. Не страх меня убивает, а – совестно так жизнь отдавать. Веришь, нет – загодя от стыда душа обмирает. Это ж – перед всем-то народом… Сам теперь жалкую, что поехал тада в Кагальник – стих накатил какой-то. Мы ишо стрепенемся, Фрол!

– Без ума, что ли, бьесся? – сказал Фрол, не глядя на Степана. Встал и пошел прочь грузным шагом.

Степан отвернулся… Резко тряхнул головой, скидывая с ресниц слезы. Сплюнул.

Казаки были уже все верхами. Подъехали сажать на коней Степана и Фрола, они сами не могли сесть из-за цепей.

– Другой раз в казаки крестют нас, брат, – сказал Степан брату. – Первый раз – когда отец малых… Я про себя-то не помню, а с тобой – помню; вокруг церкви отец возил: тоже подсаживал да держал. Теперь тоже – подсаживают и держут, чем не крестины! Вот. А ты закручинился. Казаку, когда его один-то раз в казаки крестили, и то пропасть нелегко, а нас – по другому разу. Не тужи, брат, не пропадем.

Фрол Минаев через день пути сказался хворым и вернулся в Черкасск. Многие поняли: не хочет видеть казни Степана в Москве. Не хочет и близко быть к тому месту, где прольется кровь атамана, бывшего друга его.

Понял это и Степан. Долго после того караулил минуту, когда брат Фрол окажется близко и их не услышат; скараулил, стал наказывать брату тихо, просительно:

– Фрол… потерпи, как пытать станут, пожалей меня… Не кричи, не кайся.

Брат Фрол молчал.

– Потерпи, Фрол, – просил Степан, стараясь найти слова добрые, ласковые. – Что теперь сделаешь? Разок перетерпим, зато ни одну собаку не порадуем. Хоть память… хоть лихом никто не помянет.

– Тебе хорошо – ты погулял вволю, – сказал Фрол.

– Ну!.. – Степан не знал, что на это сказать. – Фролушка, милый ты мой, потерпи: закричишь, все дело смажешь. Ради Христа, прошу… Сам Христос вон какие муки вынес, ты же знаешь. Потерпи, Фрол. Подумай-ка, сколь народу придет смотреть нас!.. А мы вроде обманем их. У нас отец хорошо помер, брат Иван тоже… Ты вот не видал, как Ивана удавили, а я видал – хорошо помер, нам с тобой не совестно за их было. Не надо и нам радовать лиходеев, не надо, Фрол, пожалей меня. Я любил тебя, зря, можеть, затянул с собой, но… теперь чего про это – поздно. Теперь примем все сполна… бог с ей, с жизней. Ладно, Фрол?

Фрол подавленно молчал. Что он мог сказать? – он не знал, как там будет, сможет ли он вытерпеть все.

– Фрол Минаев, смотри, – отвалил, – подвел к концу Степан свою просьбу. – Знаешь пошто? Не хочет на наши муки смотреть – совестно. Вишь, ждут – сломаемся. Не надо, брат. Думай все время про ихные усмешки поганые – легче терпеть будешь. Смотри на меня: как я, так и ты. Будем друг на дружку глядеть – не так будет… одиноко. Это хорошо, что нас вместе: они нам, дураки, силы прибавляют.

Лет через десять после того юный Афонька Разин, пасынок Степана, выпив лишка, стал резко и опасно говорить – в присутствии войскового атамана, – что-де он еще «пустит кой-кому кровя» за отчима – отомстит… Все так и ахнули. Подумали: пропал Афонька, малолеток, дурачок. Но войсковой только глянул на казачка… И, помолчав, грустно промолвил:

– Пусть сперва молоко материно на губах обсохнет. Мститель. Не таких… – И не досказал войсковой. Смолк.

Войсковым тогда был Фрол Минаев.