Онлайн чтение книги Поход Яна Гамильтона Ian Hamilton’s March
Хейлъброн, 22 мая 1900 г. (продолжение)

Хейльброн лежит в глубокой долине. Рядом с ним со всех сторон ступенями поднимается покрытое травой плоскогорье Свободной Республики — одна гладкая зеленая волна над другой, как мертвая зыбь после большого шторма на море. Здесь, среди этих волн, почти скрытый от взоров, стоит город — каменные домики среди темных деревьев, сгрудившиеся вокруг церкви с высоким шпилем. Это маленькое, спокойное, сонное местечко.

Президент, его секретари и советники прибыли сюда однажды утром из Лидни, привезя с собой «столицу» в капском вагоне. В течение недели Хейльброн оставался столицей. Затем вся эта мимолетная знать столь же быстро, как и появилась, покинула город. Стейн, секретари, советники и капский вагон поспешили на восток, оставив после себя слухи о наступающем противнике и — что было мной засвидетельствовано — три бутылки превосходного шампанского. Это было в воскресную ночь. Жители смотрели и удивлялись весь следующий день.

Утром во вторник, вскоре после восхода, появился Христиан Де Вет с шестьюдесятью вагонами, пятью пушками и 1000 очень усталых бюргеров, которые шли всю ночь от Кроонстада и были рады найти место, где можно подкрепиться и отдохнуть. «Что слышно об англичанах?» — спросили пришельцы, и местные жители ответили, что англичане приближаются, приближается и Рождество, а вся территория на десять миль к югу совершенно пустынна. Тогда усталые командос распрягли волов и сели пить кофе. Через сорок минут передовые патрули бригады Бродвуда стали появляться на холмах к югу от города.

Состав британских войск был, с любой точки зрения, весьма внушительным: Королевская кавалерия, 12-й уланский полк, [513] 10-й гусарский полк с батареями Р и Q, Королевская конная артиллерия (где также имелись батареи Р и Q), две малокалиберные пушки (пом-пом), два пулемета Максима в конной упряжке, и за всем этим спешили легкая кавалерия, конная пехота, девятнадцатая и двадцать первая бригады, тридцать полевых пушек и еще несколько малокалиберных, два больших 5-дюймовых осадных орудия, запряженных волами («коровьи пушки», как их называли в армии), и Ян Гамильтон.

Кавалерия на время задержалась на холмах, поскольку генерал хотел дождаться формальной капитуляции Хейльброна и таким образом избежать уличных боев и бомбардировки. Для переговоров были отправлены офицер с белым флагом и трубач: послание срочное, ответ следует дать в течение двадцати минут. Однако все это занимает время. Парламентеры с флагом (как предписывает закон войны) должны приближаться к линии вражеских пикетов шагом, а полторы мили шагом — это двадцать минут. Затем двадцать минут для ответа, еще двадцать минут на обратный путь — и час прошел. Итак, мы ждали, с нетерпением глядя, как две фигурки с белым пятном над ними подходят все ближе и ближе к линии противника. «Теперь, — сказал бригадир, — выдвиньте две пушки и замерьте расстояние».

У командос и конвоя была тем временем возможность уйти незамеченными, так как дорога на север при выходе из города сперва поворачивает на восток и идет по дну долины, где ее не видно. Но их выдали клубы пыли.

— ««Эй, что это, черт возьми, значит?» — крикнул офицер.

— ««Что?» — спросили все остальные.

— «Да вон там! Посмотрите на пыль. Они там. Это бурский конвой. Они уходят».

И с этими криками началась погоня. Я никогда не видел на войне ничего более похожего на охоту на лису. Запах сперва был слабый, гончие теряли след и останавливались. Перед нами встал длинный ровный покрытый травой склон, и на его гребне можно было отчетливо различить фигурки всадников. Хвост поезда уже исчезал за гребнем. Но кто мог сказать, как много ружей имеется на этом холме? Кроме того, там было несколько заграждений из колючей проволоки, способных, как известно, испортить любой ландшафт. [514]

Сперва медленно, к тому же молча, но гончие все же взяли след. Поп-поп-поп — передовой эскадрон, Синие, нашли какую-то цель, и кто-то начал отстреливаться. Пип-поп, пип-поп, возвращалось двойное эхо бурских ружей. Бам — артиллерия открыла по гребню огонь шрапнелью, и с первых же ударов стало ясно, что противник не выдержит атаки. Всадники исчезли с линии горизонта.

Мы пересекли первую большую изгородь, и запах усилился. За первым гребнем был еще один, а за ним, теперь значительно ближе, высоко поднимались густые клубы пыли. Генерал сам поскакал вперед к только что занятой позиции и подробно осмотрел ее: «Скажите бригаде, чтобы шла сюда немедленно».

Но теперь вся охота переместилась к северу, к линии довольно безобразно смотревшихся холмов. Бродвуд кисло посмотрел на них: «Пусть четыре орудия следят за этими холмами, на тот случай, если они начнут стрелять с них из своих пушек». Не успел он произнести эти слова, как сверкнула вспышка, со стороны оного из холмов взвился коричневый дымок, снаряд с воем пролетел над нашими головами и разорвался среди наступающей кавалерии. В ответ наши пушки немедленно открыли огонь по цели.

Бурские артиллеристы успели сделать пять выстрелов, но затем это место стало для них слишком жарким — после Наталя, я должен сказать, слишком жарким даже для них. Им пришлось высунуться, чтобы убрать свою пушку, и орудийный передок с шестеркой лошадей был хорошо виден на склоне холма. Мы очень надеялись разбить им колесо или убить лошадь, чтобы захватить настоящий трофей. Но в этот критический момент наши малокалиберные пушки опозорились. Мы знали дистанцию, мы видели цель. Артиллеристы выпустили четыре снаряда, наводка была хорошей. Но это четыре снаряда, жалких снаряда. Только пом-пом, пом-пом. И все. Если бы у буров была такая возможность, они выпустили бы всю ленту, дали бы очередь из восемнадцати-двадцати снарядов. Нам больно было видеть, как оружие, столь страшное в руках врага, становится немощным и неэффективным, когда его используют наши артиллеристы.

После этой демонстрации буры убрали артиллерию с нашего правого фланга и наступление стало разворачиваться быстрее. Батареи и эскадроны понеслись галопом. Сам Бродвуд [515] рванулся вперед. Мы преодолели последний подъем. Там, по противоположному склону, четко очерченные на белой дороге, вереницей ползли вагоны — вагоны, запряженные волами и мулами, а позади них — тележка, которую тащили две лошади. Все они из последних сил пытались уйти от преследователей. Но тщетно. Батареи развернулись и приготовились к бою. К ним подбежали артиллеристы со снарядами, некоторые с лентами для малокалиберных орудий. На замер дистанции ушло какое-то мгновение, а затем… Снаряд за снарядом рвались среди вагонов. Одни взрывались на земле, другие — в воздухе, вздымая пыль вокруг людей и мулов. Малокалиберные пушки, очнувшись от апатии при виде такой вкусной цели и к тому же получив кое-какие инструкции от генерала, выпустили очереди маленьких бомб. В течение нескольких минут вагоны продолжали мужественно двигаться вперед. Затем, один за другим, остановились. Возницы побежали к ближайшим укрытиям, а животные сходили с дороги или оставались стоять на месте, не понимая, какая опасность им грозит.

Так обстояло дело под Хейльброном, это тем более примечательно и весело, что, насколько мне известно, ни один человек — ни с той, ни с другой стороны — не был убит. Были ранены только один солдат и пять лошадей. Затем мы вернулись назад.

Хейльброн запомнился мне благодаря еще одному эпизоду, о котором уместно будет здесь рассказать. В местном отеле, обычном деревенском постоялом дворе, я застал нескольких британских подданных, которые помогали голландцам, работая санитарами, а некоторые, возможно, и с оружием в руках. Я не хочу обсуждать благопристойность их поведения. Они оказались в таких обстоятельствах, в какие в мирное время люди не попадают, к тому же сами по себе они были людьми довольно подлыми.

Когда республиканцам, казалось, сопутствовал успех, они работали на голландцев, несомненно говорили о «проклятых красношеих» и произносили другие подобные слова; как только стало побеждать оружие Империи, они поменяли позицию: отказывались идти в командос в каком-либо качестве и заявляли, бросая вызов федеральному правительству, что британцы никогда не будут рабами.

Мы говорили о войне в Натале, за которой они наблюдали с другой стороны. В разговоре всплыло дело при Эктон Хомс. Вы [516] помните, что наша иррегулярная бригада очень гордилась тем, как нам тогда удалось устроить засаду бурам, — единственный эпизод за всю кампанию на Тугеле, когда мы обыграли их вчистую.

— ««Да, — промурлыкали мои ренегаты, — вы тогда здорово подловили чертовых голландцев. Мы были рады, но, конечно, не решались показывать это». Пауза. «Это там убили Де Ментца».

Де Ментц! Это имя напомнило мне яркую сцену — старый фельдкорнет, седой и суровый, неподвижно лежащий в луже крови на куче пустых гильз, с письмом от жены, сжатом в застывших пальцах. Он «ушел воевать», у него не было сомнений, какой путь выбрать. Я понял, увидав его лицо, что он хорошо все обдумал. Теперь они рассказали мне, что не было в Хейльборне другого человека, столь ожесточенно ратовавшего за войну, и что его письмо в «Volksstem» с призывами африкандерам изгнать из страны английских подонков произвело глубокое впечатление.

— ««Пусть они, — писал он, — приведут 50 000 человек, пусть приведут 80 000, пусть даже 100 000, что маловероятно, но мы все равно победим». Однако они привели более 200 000, и это опрокинуло все его расчеты, а сам он был убит, неся все бремя ответственности за то, что завел своих людей в засаду, которой можно было бы избежать, действуй они чуть более осмотрительно. Такова месть войны. Его вдова, очень бедная женщина, живет по соседству с отелем, выхаживая своего сына, которому в том же бою прострелили легкое. Будем надеяться, что он поправится; он храбрый парень.