Онлайн чтение книги Илион
11. Долины Илиона

Бессмертные спустились с Олимпа поиграть. Другими словами, они собрались заняться убийствами.

Битва в разгаре; Аполлон подстегивает троянцев, Афина пришпоривает аргивян, а прочие боги, удобно расположившись в тени раскидистого дерева на ближайшем холме, попивают вино и веселятся. Только что на моих глазах предводитель фракийцев Пейрос, доблестный союзник троянцев, в пылу сражения запустил камнем в сероглазого Диора – полководца, что командовал эпейским личным составом греческой армии. Удар всего лишь повредил лодыжку, но когда раненый повалился наземь, его товарищи бросились наутек; горстка героев осталась защищать командира, однако Пейрос раскидал их. Несчастный Диор лежал в пыли и беспомощно смотрел на приближающегося врага. Фракиец погрузил длинную пику в живот жертвы, подцепил внутренности острым наконечником, вытащил его и несколько раз повернул. Все это время Диор ужасно кричал.

Это слишком даже для нынешнего дня, и я с облегчением вздыхаю, когда Афина Паллада, получив молчаливое согласие других бессмертных, вздымает руку и на ходу останавливает время.

Контактные линзы, данные мне богами, позволяют наблюдать сквозь лес ощетинившихся копий за тем, как Афина превращает Диомеда, сына Тидея, в машину смерти. Я говорю в буквальном смысле. Ну, почти в буквальном. Подобно олимпийцам или мне, например, Диомед все более походит на продвинутого робота: его глаза, кожа и особенно кровь напичканы нанотехникой, изобретенной намного позже моей кратковечной жизни.

Заморозив время, дочь Зевса надевает на зрачки Тидида такие же линзы, что и у меня. Теперь ахеец способен видеть бессмертных. В какой-то мере он сможет немного замедлять окружающие события, если как следует сосредоточится. А невооруженному глазу простого человека в самом пекле битвы померещится, будто реакция ахейца повысилась раза в три. «Пламень… зажгла вкруг главы и рамен Диомеда», – вот как пел об этом Гомер, и лишь сейчас я прочувствовал метафору до конца. При помощи нанотехники, встроенной в ладонь и предплечье, Афина обращает пренебрежимо малое потенциальное электромагнитное излучение человеческого тела в серьезное силовое поле. В инфракрасных лучах даже щит и шлем Диомеда полыхают неугасимым огнем, что «блеском подобен звезде той осенней, которая в небе всех светозарнее блещет, омывшись в волнах Океана». Глядя на героя, чей облик мерцает алым сиянием в тягучей янтарной смоле оцепеневшего времени, я сразу понимаю, о какой звезде речь: без сомнения, это Сириус из Большого Пса, ярчайшая искорка на греческом (да и троянском) небосклоне поздним летом.

Продолжаю внимательно следить. С помощью шприца-пистолета богиня вводит в бедро героя миллиарды молекулярных нанотехнических машинок. Организм привычно воспринимает подобное нанонашествие как инфекцию, и температура Диомеда тут же подскакивает градусов на пять, не меньше. Я так и вижу эти проклятые наноклетки, устремляющиеся по жилам к сердцу, из сердца к легким, а оттуда снова к ногам и рукам. От жара тело ахейца светится в инфракрасном спектре еще сильнее.

Поле брани напоминает выразительную скульптурную композицию. В десятке ярдов от меня замерла колесница в застывшем облаке пыли, людского пота и конской белой пены. Возничий – невозмутимый приземистый Фегес, сын троянского жреца и брат упрямца Идея, с которым я дюжину раз преломлял хлеб и выпивал в свое время, – перегнулся через край колесницы, сжимая длинную пику. Рядом Идей замахнулся на коня бичом, ухватив другой рукой окаменевшие вожжи. Братья мчались прямо на Диомеда в тот миг, когда богиня остановила время, чтобы приодеть избранного вояку в силовые поля, линзы особого видения и прочие навороты; словно девчонка, наряжающая Барби, честное слово. (Однажды в моей памяти всплыла подобная картинка. Должно быть, сестра из дошкольного детства. Ну не дочка же? Ее бы я не забыл. Хотя не уверен. Ведь что такое воспоминания схолиаста? Не более чем мутные отражения в бутылочных осколках.)

Загорелое лицо Фегеса восторженно сияет, однако в немигающих глазах отражается ужас. Если только Гомер не ошибся при описании битвы, жить парню осталось меньше минуты.

Все больше бессмертных слетается к месту сражения подобно голодным стервятникам. Бог войны Арес материализуется в двух шагах от замороженной во времени колесницы, неудержимо влекущей Идея с братом навстречу смерти, и раскрывает за ней собственное защитное поле.

С какой стати ему заботиться об этих двоих? Я знаю, что Арес всегда недолюбливал греков и расправлялся с ними при первой возможности, но при чем здесь отважный Фегес или его братец? Не понимаю. Может, это всего лишь ответный ход: дескать, Афина совершенствует Диомеда, дай-ка и я выручу своих? Так, что ли? Осточертела мне эта игра, где живые пешки на доске валятся, кричат и гибнут сотнями, хотя, признаюсь как на духу, постичь таинственные правила все же хочется. До сих пор.

Ну, конечно, что же я сразу не сообразил: Арес – сводный брат Гефеста, рожденного Зевсовой женой Герой, а Дарес, отец Фегеса и Идея, долгие годы верно служил богу огня за крепкими стенами Трои.

Тьфу, как все запутано на этой идиотской войне. Тут еще меньше смысла, чем во вьетнамских сражениях, тускло мерцающих в памяти о моей юности.

Предводительница схолиастов-лазутчиков Афродита тоже квитируется в гущу событий, чтобы помочь троянцам. Странно… Очень странно…

На исходе последних затянутых мгновений до меня вдруг доходит: если песнь пятая соответствует истине, не пройдет и часа, как богиню любви ранит дерзкая рука кратковечного Диомеда, Тидеева сына.

Ответ очевиден. Он постоянно находился перед глазами, но лишь теперь суровое осознание поразило меня точно молния. Бессмертным неизвестно будущее. Никому из них – кроме Зевса, пожалуй, – не дозволено заглядывать за плечо Фортуны.

Схолиасты давно подозревают об этом. Иначе с чего бы Громовержцу запрещать нам обсуждать с богами содержание следующих песней «Илиады»? Наше дело маленькое – следи, записывай и отчитывайся, совпадают ли произошедшие события с гомеровской поэмой или нет.

Как часто мы с Найтенгельзером, лениво наблюдая на закате, как маленькие зеленые человечки в упряжках везут по берегу гигантские каменные лица, рассуждали об удивительном пробеле в познаниях Олимпийцев.

Итак, я уже читал, что покровительницу ранят. А она – нет. Вот бы обернуть это в свою пользу. Сказать Афродите прямо? Нет, ее царственный папаша непременно проведает – шут его знает как, только проведает непременно. Лично мне ослушание грозит полным расщеплением на атомы; богиню любви, наверное, тоже оставят без сладкого…

Думай, Хокенберри! Дочь Зевса дала тебе шпионские орудия. Сегодня ее ранят. Что можно из этого извлечь?!

Но размышлять некогда. Закончив возиться с Диомедом, Афина разжимает железную хватку и выпускает время на волю.

Полыхают вспышки, уши глохнут от грохота, «статуи» приходят в шальное движение. Тидеев сын выступает вперед. Его лицо, тело и доспехи излучают неземной свет. Смертные друзья и враги щурятся от сияния.

Идей со свистом опускает бич на конский круп; грохоча по камням, колесница врезается в греческие фаланги, устремляясь прямо на Диомеда. Фегес метит в героя пикой – и промахивается. Сверкающий наконечник пролетает в дюйме над левым плечом бесстрашного грека. Кожа доблестного Тидида полыхает жаром, на лбу блестят крупные капли горячечного пота. Диомед поднимает копье и наносит ответный удар. Медное жало бьет точно в цель, «в грудь меж сосцов» – вроде бы так воспел это убийство слепец. Фегес вылетает из колесницы спиной вперед, падает наземь и несколько раз подряд переворачивается, глотая пыль, поднятую колесницей, в которой он мчался пять кратких мгновений назад. Наконец тело останавливается и замирает. Торчащее в груди древко изломано в щепки. Что ж, в долинах Илиона смерть если приходит, то приходит быстро.

Идей на ходу спрыгивает с колесницы и, перекатившись через спину, с трудом поднимается, готовый защищать труп брата с мечом в руках.

Диомед выхватывает другое копье и бросается на храбреца, очевидно собираясь прикончить второго сына Дареса, как и первого. Юный троянец не выдерживает и обращается в бегство, в ужасе оставив Фереса на произвол судьбы. Но глаз Тидида меток, и рука тверда, словно медь: острый наконечник описывает блестящую дугу, метя промеж лопаток беглеца.

В этот самый миг Арес летит вперед, – летит взаправду, без шуток, ибо и мы, и бессмертные пользуемся левитационной упряжью – и вновь приостанавливает время. Сверкающее копье замирает менее чем в десятке футов от цели. Бог войны простирает вокруг Идея силовое поле, «запускает» парочку замедленных секунд, чтобы отклонить бронзовое жало в сторону, после чего квант-телепортирует перепуганного молодого человека с поля боя куда-нибудь потише. Потрясенным и устрашенным троянцам чудится, будто черная ночь молниеносно спустилась и унесла их товарища прочь.

«Не захотел, стало быть, лишаться в будущем обоих жрецов сразу», – думаю я про Ареса. Заметив во вражеских рядах брешь, пробитую Диомедом, греки с воплями кидаются вперед. Жестокая сеча возобновляется с новой силой, и я вынужден стремительно ретироваться от греха подальше. Бесхозная колесница громыхает по камням долины навстречу ахейцам, которые с радостью устремляются на богатую добычу.

Арес вернулся. Полупроявившись в обычном измерении в виде нечеловечески огромного силуэта, бог побоищ зычно призывает жителей Илиона храбро сплотить ряды и отразить натиск. Войско в смятении. Некоторые кидаются наутек, едва приметив сияющего Диомеда, другие покоряются громовому голосу божества. Внезапно Афина перелетает через головы сражающихся, берет разбушевавшегося олимпийца за руку и что-то быстро шепчет ему на ухо.

Бессмертные переглядываются и квитируются.

Оборачиваюсь через левое плечо: скрытая от тех, что отчаянно бьются, вопят, разражаются проклятиями и умирают вокруг нее, Афродита небрежным взмахом кисти повелевает мне проследить за исчезнувшими.

Надеваю Шлем Смерти. Теперь боги не видят меня. Только она. Активирую медальон и отправляюсь сквозь пространство Планка на поиски Ареса с Афиной. Это просто: все равно что ступать по отпечаткам на мокром песке.

Хм… а богом быть совсем нетрудно. С подходящим-то снаряжением.

Бессмертные ушли недалеко: остановились миль за десять от поля битвы, в тенистом местечке на берегу Скамандра. (Олимпийцы нарекли этот поток, текущий через долины Илиона, Ксанфом.) Материализуюсь шагах в пятидесяти от них. Арес мигом поворачивает голову и хищно смотрит в мою сторону. Все. Шлем не работает. Я погиб.

– Что такое? – спрашивает Афина.

– Вроде бы я… что-то почувствовал. Какое-то движение. Квантовая активность или…

Серые глаза Афины глядят прямо на меня.

– Там ничего нет. Я могу видеть в любом спектре фазовых сдвигов.

– Не ты одна, – рявкает бог войны и отворачивается.

Я наконец-то судорожно перевожу дух, стараясь дышать как можно тише. Шлем Аида в полном порядке. Арес принимается расхаживать по берегу взад и вперед.

– В последние дни мне кажется, что Зевс повсюду.

– Да, отец очень зол на нас, – кивает дочь Громовержца, шагая рядом.

– Тогда зачем ты дразнишь его еще больше?

– Я? Дразню? – Плутовка даже останавливается. – И как же, позволь узнать? Спасая моих ахейцев от гибели?

– Накачивая Диомеда для резни, – хмурится рослый, идеально сложенный Арес. Интересно: я впервые замечаю, что его волосы отливают на солнце рыжим. – Это небезопасно, Афина Паллада.

Собеседница беззаботно смеется.

– Девять лет мы только и делаем, что вмешиваемся в события. Ради бога, это же просто игра. Чем еще заниматься? Как будто мне неизвестны твои намерения уже сегодня выручить ненаглядных илионцев, а моих аргивян предать закланию, словно жертвенных овец! Значит, и ты рискуешь, о бог войны?

– Может, и так, однако я не вооружаю ни одну из сторон нанотехнологиями. Не прикрываю обреченных сдвинутыми по фазе полями. О чем ты думаешь, Афина? Решила превратить этих смертных в… в нас?

Богиня снова заливается смехом, но вовремя останавливается, заметив и без того мрачное выражение лика Ареса.

– Брат мой, ты же знаешь, сыну Тидея недолго упиваться сверхсилой. Я только хочу, чтобы он пережил эту битву. Наша дорогая сестрица Афродита уже подначила троянского лучника Пандара напасть на моего фаворита Менелая. Вот и сейчас, пока мы говорим, – я прямо слышу, как она шипит в ухо негодяю: «Убей Диомеда! Убей!»

Бог войны пожимает плечами. Афродита – его главная сообщница и подстрекательница. Страшно похожий на обиженного мальчугана (если возможно представить себе обиженного мальчугана десяти футов ростом, вокруг которого пульсирует мощное силовое поле), Арес подбирает гладкий камешек и с силой пускает его по воде.

– Не все ли равно, когда погибнет твой Диомед – нынче или через год? Он человек. И он смертен.

Теперь Афина хохочет ему в лицо без всякого стеснения:

– Разумеется, братец, разумеется! Жизнь какого-то кратковечного нас… меня и не волнует, но я же сказала: это игра. Я не дам сучке Афродите изменить волю Провидения.

– Кто может знать волю Провидения? – сердито обрывает ее бог войны, скрестив руки на широкой груди.

– Отец, например.

– Это он так утверждает, – скалит зубы Арес.

– Ты что же, сомневаешься в словах нашего господина и повелителя? – В голосе Афины слышится легкая насмешка.

Бог войны резко оборачивается; должно быть, я чем-нибудь выдал себя. О небо! Хорошо хоть встал на большом камне – только отпечатков ног мне сейчас и не хватало. Однако взгляд Ареса скользит дальше.

– Я и не думал проявлять неуважение к верховному владыке, – изрекает он тоном президента Никсона, прознавшего о «жучках» в Овальном кабинете. Лгущего в расчете на скрытый микрофон. – Вся моя верность, и преданность, и любовь принадлежат Зевсу без остатка, сестра.

– Не сомневаюсь, что отец оценит их и вознаградит по достоинству, – эхом отзывается богиня, не скрывая злорадства.

– Провалиться на месте! – вскидывается вдруг Арес. – Ты нарочно затащила меня сюда, чтобы твои треклятые ахейцы преспокойно закололи побольше моих…

– Именно, – презрительно выплевывает Зевсова дочь.

В ее устах эти три слога звучат настоящим ругательством. Ого, кажется, бессмертные готовы подраться. Такого я еще не видел.

Раздосадованный олимпиец всего лишь пинает ногой песок и молниеносно квитируется обратно на поле брани. Афина довольно хохочет и, преклонив колени у волн Скамандра, омывает водой лицо.

– Вот дурень, – шепчет она скорее всего для самой себя, но на какой-то миг я верю: слова адресованы обезумевшему схолиасту, который топчется на камне, укрытый от ее гнева идиотским капюшоном из кожи.

А что, очень точное слово.

Богиня квитируется в гущу сражения. Я еще с минуту содрогаюсь, размышляя над собственной глупостью, а затем следую примеру бессмертных.

Греки и троянцы по-прежнему «мочат» друг друга. Тоже мне, новость.

Выискиваю взглядом своего коллегу. Он где-то здесь. Даже в чужой шкуре мы легко узнаем друг друга по зеленоватому свечению, которым Олимпийцы наградили каждого схолиаста. Да, вот и Найтенгельзер в образе троянского увальня-пехотинца, что забрался на край низкого утеса понаблюдать за бойней со стороны. Избавившись от Шлема Аида, преображаюсь в троянца Фалка (парня вскоре настигнет пика Антилоха) и отправляюсь поздороваться.

– Доброе утро, схолиаст Хокенберри, – произносит он при моем приближении.

Мы общаемся на чистом английском: никто не расслышит неведомую речь за лязгом боевой бронзы, грохотом колесниц и воинственными криками. А если вдруг и расслышит, невелика беда – в этой разношерстной команде привыкли ко всяческим чудным диалектам.

– Доброе утро, схолиаст Найтенгельзер.

– Где ты пропадал целый час или около того?

– Устроил передышку, – вру я.

Такое случается. Бывает, одного из нас с души воротит от этой мясорубки, тогда лучше квитироваться в Трою, провести часок-другой в тишине, а еще приятнее – пропустить большую глиняную бутыль вина.

– Неужели я что-то пропустил?

Товарищ по ремеслу пожимает плечами.

– Диомед наконец довыделывался и получил стрелу в плечо. Точно по расписанию.

– От Пандара, – киваю я в ответ.

Пандар – тот самый лучник, что ранил Менелая.

– Я видел, как Афродита вдохновила его выстрелить, – говорит Найтенгельзер, не вынимая рук из карманов плаща.

Вообще-то в греческих плащах нет карманов. Поэтому он вшил их сам…

Погодите-ка, а вот это уже новость. Гомер ни словом не обмолвился о том, чтобы улыбколюбивая дщерь Зевса подтолкнула Ликаонова сына к подобному шагу – разве только убедила пустить стрелу в Менелая, дабы нарушить перемирие. Бедолага Пандар, сегодня ты действительно игрушка в руках богов… А ведь это твой последний день.

– И что, сильно Диомед ранен? – интересуюсь я.

– Сфенел оказался поблизости, вытащил наконечник. Видимо, тот был неотравленным. Только что Афина квитировалась на поле, отвела в сторонку Диомеда и «…силу влила во члены героя, в ноги и руки».

Странный перевод, мне такой не попадался.

– Опять нанотех, – вздыхаю я. – Так Диомед уже нашел дерзкого Лиаконида и прикончил его?

– Да, минут пять назад.

– И как, успел Пандар произнести свою коронную речь перед смертью?

В моем любимом переводе парень оплакивает собственную участь аж целых сорок строчек, заводит бесконечный диалог с Энеем – да-да, с тем самым! – и на пару с ним гоняет на колеснице, швыряя копьями в раненого ахейца.

– Нет, – отзывается Найтенгельзер. – Промазав в первый раз, он только и крикнул: «Мать моя женщина!» Потом запрыгнул на колесницу к Энею, бросил в Диомеда копье, пробил щит и доспехи, но плоть не задел. А когда получил от грека пикой промеж глаз, сказал еще: «Вот дерьмо!» – и помер. Что поделать, и Гомера подчас заносило: монополия на прямую речь чревата соблазнами.

– А Эней?

Какая жалость. Пропустить столь важную для «Илиады» и всей истории сцену! Поверить не могу.

– Афродита его спасла, – подтверждает мою мысль товарищ.

Эней – кратковечный сын богини и добродушного Анхиза. Ясно, мать не спускает глаз с любимого отпрыска.

– Диомед громадным камнем раздробил Анхизиду тазовую кость на мелкие кусочки, однако Афродита покрыла раненого мощным полем и вынесла из побоища. Тидид чуть не лопнул от злости.

Солнце слепит глаза. Прикрываюсь ладонью:

– И где Диомед сейчас?

Впрочем, я и сам уже заметил бесстрашного грека: вон он, в сотне футов от нас, в самой гуще вражеского войска. Окутанный блестящим туманом из кровавых капель, «подкованный» Афиной ахеец рубит, режет, колет, нагромождая по обе стороны горы трупов. Словно одержимый, прорубается он сквозь накатывающие волны человеческой плоти, видя перед собою одну лишь медленно отступающую богиню любви.

– О господи, – вырывается у меня.

– Да уж, – невесело соглашается Найтенгельзер. – За несколько минут от его руки пали Астиной и Гипенор, Абас и Полиид, Ксанф и Фоон, Эхемон и Хромий…

– А чего парами-то? – не подумав, отзываюсь я.

Коллега смотрит на меня, будто на своего тупого студента, вернувшегося из последнего десятилетия девятнадцатого века.

– Хокенберри, они же на колесницах. Один правит, второй сражается. Диомед уложил всех. Заодно урвал солидную добычу.

– Ага, – отмахиваюсь я.

При чем тут мертвые военачальники? Мое внимание приковано к Афродите. Богиня любви прекратила отступать, сняла покров невидимости и теперь с окровавленным телом Энея на руках расхаживает по полю туда-сюда, подбадривая разбегающихся в панике троянцев электрическими уколами и увесистыми пинками сияющего излучения.

Увидев такое, Тидид окончательно «слетает с катушек», сминает последнюю линию неприятельской обороны и молча устремляется к дочери Зевса, на бегу замахиваясь копьем. Афродита небрежно прикрывается силовым полем: подумаешь, какой-то смертный.

Она забыла, что имеет дело с усовершенствованной версией человека.

Диомед кидается вперед. В воздухе что-то сухо щелкает. Блестящее жало копья пробивает защитное излучение, разрывает шелковый хитон и наконец божественную плоть. Острый как бритва наконечник отсекает кисть от руки, обнажив розовые мускулы и белую кость. Золотой ихор – это вам не алая кровь кратковечных! – брызжет фонтаном.

Какое-то мгновение богиня изумленно смотрит на рану. А потом поднимает визг – ужасный, нечеловеческий, словно рев, издаваемый блоком мощнейших усилителей на женском рок-концерте в преисподней.

Афродита пошатывается и роняет наземь потерявшего сознание Энея. Диомед, которому раз в жизни воистину улыбнулась удача, вместо того, чтобы прикончить стерву, вытаскивает меч и кидается обезглавить полутруп троянца.

Но между психопатом и жертвой возникает «сребролукий» Феб-Аполлон. Теперь даже Тидиду не пробиться сквозь желтую пульсирующую полусферу плазменного щита. Ослепленный жаждой крови, герой отчаянно продолжает битву, высекая из сфероида красные искры. Афродита все еще глядит на свою искалеченную руку; того и смотри, грохнется в обморок на глазах у бушующего яростью Диомеда. От боли она не способна даже сосредоточиться, чтобы раскинуть нормальное защитное поле.

И тут по небу прилетает в сияющей колеснице брат богини Арес. Плазменный выброс разбрасывает людей во все стороны, расчищая место для посадки, и бог войны приземляется в паре шагов от сестры. Сквозь стоны и причитания Афродита пытается объяснить, что смертный сын Тидея обезумел.

– Он и на Зевса готов напасть! – восклицает она.

– Сможешь править небесной колесницей? – спрашивает Арес.

– Нет!

Теперь Афродита действительно лишается сознания и падает без сил на руки брата, все еще осторожно сжимая кисть, истекающую кровью… тьфу, ихором. Неприятное какое-то зрелище. Обычно боги не проливают золотую влагу – по крайней мере на моем веку подобного не случалось.

Аполлон по-прежнему защищает Энея. Троянцы пятятся, округлив глаза от ужаса, однако упрямый Тидид продолжает неистовствовать. Силы небесные, в инфракрасных лучах его фигура кажется отлитой из кипящей лавы!

На поле возникает Ирида, «ветроногая вестница Зевса».

– Отвези ее на Олимп, – велит Арес, бережно укладывая сестру в колесницу.

Богиня коротко кивает, устремляет удивительную повозку, лишенную коней, прямо в небеса и скрывается из виду.

– Потрясающе, – благоговейно выдыхает Найтенгельзер.

– Какая-то, мать ее, фантастика, – соглашаюсь я. Впервые человек напал при мне на бессмертного. Да еще и удачно!

У коллеги отвисает челюсть. Кажется, он шокирован моими грубыми словами. Все время забываю, что мы из разных столетий.

– А что, не так разве? – оправдываюсь я.

Вот бы проследить за Афродитой. У Гомера подробно описана ее встреча с отцом, но поэма и реальность стали что-то частенько расходиться… Любопытство прямо-таки сжигает меня. Начинаю незаметно отступать в сторону. Хотя схолиаст настолько поглощен битой, что и без того не помнит о моем существовании. Остается лишь надеть Шлем Аида и…

Тут кое-что задерживает меня. Диомед испускает оглушительный клич – ничуть не тише вопля самой Афродиты, эхо которого до сих пор гудит над долиной – и вновь кидается на Энея и его заступника Аполлона. На этот раз наноулучшенное тело и фазотрансформированный меч проламывают внешний слой защитного поля насквозь.

Застыв на месте, бог лучников наблюдает за тем, как Тидид прорубает себе клинком дорогу в мерцающем сиянии. (Ахеец похож на дворника, разгребающего невидимый снег.)

Внезапно грозный рев Аполлона разносится по окрестностям, наверное, мили на три:

– Опомнись, Диомед! Отступи! Полно тягаться с богами, гордый безумец! Племя бессмертных и вы, жалкие, что влачитесь во прахе, от века не были равны между собою! Да и не будут!

«Сребролукий» и так-то был нехилого сложения; теперь же он вырастает в два раза, превращаясь в двадцатифутового великана. Тидид немедленно прекращает сражение, хотя и трудно сказать почему: то ли действительно испугался, то ли просто устал.

Покровитель лучников раскрывает над собой и Энеем купол непроглядного мрака. Спустя минуту тьма исчезает; Аполлона под ней уже нет, зато Анхизид по-прежнему распластан на земле, раненный, истекающий кровью, с раздробленным бедром. Троянцы тут же сбегаются, чтобы окружить своего военачальника и любой ценой спасти его от Диомеда.

Но это – не Эней. «Сребролукий» оставил на поле осязаемую голограмму, а настоящего героя унес в илионскую цитадель Пергам. Там его ждут богини Лета и Артемида, сестра Ареса, которые мигом залатают изувеченное тело и вернут полководца к жизни при помощи наномедицины.

Владыка сражений продолжает призывать троянцев к воссоединению, окружив их войско защитным покровом. Как только я решаю, что пора бы посетить Олимп, Аполлон квитируется обратно.

– Арес, мужегубец кровавый, стен разрушитель! Ты что же, и дальше позволишь этому куску песьего дерьма себя оскорблять?! – Скрытый от человеческих глаз, «сребролукий» грозно указывает перстом на Диомеда, который уже понемногу приходит в чувство.

– Оскорблять? Так он посмел задеть меня?!

– Конечно, безмозглая твоя башка! – грохочет Аполлон, пользуясь ультразвуковыми частотами, доступными лишь слуху Олимпийцев, схолиастов, да еще троянских собак, которые тут же поднимают неистовый брех и жуткий вой. – Вот этот… этот кратковечный… дерзнул напасть на твою сестру, богиню любви, и перерезал божественные сухожилия белой руки! Он и мне бросил вызов, мне, одному их самых могущественных постлюдей! Думаешь, для чего Афина превратила Тидида в сверхгероя? Дабы без жалости высмеять тебя, кровожадный охотник до сечи!

Арес аж выворачивается в сторону Диомеда; тот все еще тяжело пыхтит, не обращая на бога ни малейшего внимания.

– Шутить со мной?! – Надрывный визг любителя сражений заставляет присутствующих Олимпийцев зажать уши; как я и подозревал годами, для бессмертного он слишком недальновиден. – Издеваться надо мной?!!

– Прикончи его! – восклицает Аполлон в ультразвуковом диапазоне. – Вырежи и съешь его сердце!

Закончив напутственное слово, «сребролукий» квитируется прочь.

Бог войны теряет самообладание. Меня так и подмывает посмотреть, как там Афродита, сильно ли ранена, но разве можно упустить такое зрелище? И я решаю остаться.

Для начала Арес превращается в Акамаса, предводителя фракийцев, и носится по рядам, громогласно призывая сынов Приама сплотиться, отбросить греков, которые сильно вклинились в троянское войско, последовав за Диомедом. Потом замечает Гектора – тот сегодня на удивление сдержан в битве – и, приняв обличье ликийского предводителя Сарпедона, осыпает прославленного героя градом колкостей. Пристыженный упреками «союзника», благородный Гектор вновь собирает войско и ведет в наступление. Бог становится самим собой. Теперь он лишь помогает бойцам охранять голографическое изображение павшего Энея.

Должен признаться, это самая свирепая сеча за все девять лет. Если уж старина Гомер и учит нас чему-то, так только одному: человек – всего лишь хрупкий сосуд, кожаный бурдюк с кровью и кишками, которые готовы при любом удобном случае вывалиться наружу.

Вот они и вываливаются.

Не дожидаясь понапрасну, пока Арес обретет второе дыхание, ахейцы вслед за пылким Диомедом и бесстрашным Одиссеем бросаются в сражение. Повсюду свистят копья, бешено ржут кони, сталкиваются и трещат колесницы. Возничие бичами гонят породистых жеребцов прямо на стены колючих пик и блистающих щитов. Тидид полыхает словно факел, где-то впереди, отчаянно призывая друзей на помощь, хотя и сам прекрасно справляется со всяким несчастным, что подвернется под руку.

В вихре пурпурного тумана на поле является Аполлон и выпускает невредимого Энея – на сей раз подлинного и к тому же струящего вокруг себя огонь, каким Афина наградила Диомеда. Троянское войско во главе с Гектором разражается воплями ликования и – вперед, в атаку!

На самом деле мне кажется, что сражаются меж собой лишь двое: Анхизид и сын Тидея. Вражеские предводители пачками валятся под их ударами. В это время бессмертные Аполлон и Арес криками сгоняют жителей Илиона на кровавую бойню.

На моих глазах Эней убивает могучих, беспечных близнецов Орсилоха и Крефона. И вот Менелай, опомнившийся от собственной раны, яростно устремляется навстречу Энею. Я слышу, как хохочет бог войны. Еще бы тому не радоваться, если нынче найдет свою смерть виновник всех бедствий, оставшийся без супруги рогоносец! Стоит героям сойтись на расстояние вытянутой руки, как прочие воины почтительно сторонятся, уступая место для благородной aristeia.

Острые копья грозно вздымаются над головами, но тут решает вмешаться брат Нестора Антилох, закадычный друг позабытого всеми Ахиллеса. Рассудив, что грекам не след терять причину для битвы, герой становится рядом с Менелаем, плечом к плечу.

Увидев перед собой сразу двоих легендарных командиров, Эней поспешно отступает.

Двумястами ярдами восточнее этой сцены распаленный Гектор врубается во вражеские ряды с такой свирепостью, что отбрасывает вспять самого Диомеда. Божественные линзы позволяют Тидиду разглядеть неразличимого для прочих Ареса, который бьется с героем бок о бок, и благоразумие нежданно торжествует.

Я все еще помню, что хотел навестить Афродиту, однако разве можно оторваться от подобного зрелища? Найтенгельзер строчит как сумасшедший в своем блокноте. Курам на смех: заниматься писаниной в этом обществе, имеющем не больше понятия о книгах, чем двухлетние карапузы в яслях. Царапай он хоть на древнегреческом, каракули схолиаста ничего не значат для этих рубак.

Ого! Похоже, все обитатели Олимпа вознамерились поучаствовать в битве. Невдалеке от меня возникают Гера с Афиной. Супруга Зевса понуждает светлоокую Палладу вступиться за ахейцев. Та вовсе не против. Покровительница юности Геба, прислужница верховных Олимпийцев, молнией слетает на поле в крылатой колеснице и передает поводья Гере. Афина резво запрыгивает следом, на ходу пристегивая нагрудную броню; хитон богини отлетает, подхваченный ветром. Зато кольчуга жарко вспыхивает под солнцем. Подняв пульсирующий желто-алый щит, бессмертная склоняет меч и посылает на землю яркие зигзаги молний.

– Смотри! – кричит Найтенгельзер, перекрывая шум битвы.

На севере блещет настоящая молния. На раскаленном послеполуденном небосводе вздымается гигантская черная туча, которая постепенно принимает грозные очертания Зевсова лика.

– ЧТО, СЪЕЛИ, МИЛАЯ СУПРУГА С ДОЧКОЙ? – ревет небесный гром. – СЛАБО́ ТЯГАТЬСЯ С БОГОМ ВОЙНЫ, А? СБЕЙТЕ-КА С НЕГО СПЕСЬ, ИЛИ КИШКА ТОНКА?

Клубы мрака закипают над полем брани; струи дождя и грозовые вспышки обрушиваются на головы троянцев и аргивян без разбора.

Гера спускается на колеснице как можно ниже; перепуганные сыны Пергама бросаются врассыпную, словно раскатившиеся по ковру булавки из кожи и бронзы.

Афина перескакивает в обычную колесницу, управляемую верным Сфенелом, к изможденному Диомеду, на латах и руках которого затвердела корка высохшей крови.

–  Уже выдохся, кратковечный? – вопит дщерь Зевса, вложив в последнее слово всю издевку, на какую только способ на. – Это ли сын Тидея, великого в бранях? Неужели ты уступишь вот ему? – Она презрительно тычет пальцем в сторону остервенело сражающегося Гектора, за чьей спиной возвышается свирепый Арес.

– Так как же, богиня, – задыхается Диомед, – он под защитой Олимпийца и…

– А Я ТЕБЯ ЧТО, НЕ ЗАЩИЩАЮ?! – рокочет пятнадцатифутовая Афина, вырастая на глазах героя, все еще испускающего бледное свечение.

– Д-да, богиня, но ведь…

– Довольно! Диомед, радость моего сердца, прикончи этого наглеца вместе с его заступником!

Обомлевший Тидид лишается дара речи.

– Кратковечным нельзя убивать бессмертных…

– Кто тебе это сказал? – грохочет Афина, после чего склоняется над воителем и впрыскивает ему под кожу что-то новенькое. Видимо, делится своей божественной энергией.

Затем отшвыривает бедолагу Сфенела футов на тридцать прочь и, завладев поводьями, хлещет коней. Колесница дребезжит по камням навстречу Гектору, Аресу и всему троянскому воинству.

Диомед заносит копье – как будто и впрямь задумал убить могущественного Олимпийца.

При этом Афродита мечтает избавиться с моей помощью от самой Афины. Ну и дела. Сердце мое бешено колотится в груди от ужаса и восторга. Скоро все пойдет по-другому. Не поминай лихом, старина Гомер!