ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. Фебе отпускается на свободу

Онлайн чтение книги Империя (Под развалинами Помпеи)
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. Фебе отпускается на свободу

Легко представить себе, какое сильное впечатление произвела на Юлию и Фебе вышеописанная сцена. Они возвращались домой молча, волнуемые обе различными мыслями и чувствами.

Когда Юлия пришла в свою комнату, Фебе достала хирограф и вручила его Юлии, которая, развернув его, прочла следующее:

«Семпроний Гракх шлет привет Юлии.

Мачеха поклялась погубить тебя, мы же поклялись спасти тебя. Со мной будут Азиний Эпикад, парфянин, Сальвидиен Руф, Деций Силан, Луций Авдазий, Азиний Галл и другие решительные люди. Доверься рыбаку».

Прочтя это, Юлия приблизила хирограф к огню лампады, и через минуту он превратился в пепел.

Затем она сказала Фебе:

– Итак, завтрашний день будет для нас ужасен; готова ты к нему, Фебе?

– Готова: чем бы не кончилась моя жизнь, я отдам ее за тебя, божественная дочь Августа.

– Не напоминай мне в эту минуту о моем отце, девушка. Я его любила, да, любила, как только может любить дочь своего отца; но он бросил мою мать, принеся ее в жертву нашему смертельному врагу; он унизил мою мать, приняв на свое ложе Ливию. Вместе с моей матерью он оттолкнул от себя и меня, свою дочь; предал меня позору, разгласил обо мне, по всем городам и весям, как о самой худшей женщине; отдал меня и детей моих и Агриппы, так много способствовавшего увеличению его славы, на произвол такой гиены, как Ливия Друзилла, которая, предаваясь сперва сама разврату, в чем теперь попрекает меня, сделалась потом презренной сводницей для своего мужа,[208]Тацит, Annal., lib. V. Пусть, кроме того, читатель припомнит четвертую главу этого романа, где я описал характер Ливии, руководствуясь Тацитом Светонием. чтобы иметь право и свободу быть нашим палачом. Теперь, моя бедная Фебе, ступай в свою комнату и ложись спать, и пусть Геркулес пошлет тебе веселые сны.

Фебе, поцеловав почтительно руку своей госпожи, удалилась в свою каморку, которую, думала она, радуясь, ей придется завтра покинуть навсегда.

Нет сомнения в том, что всю ночь Юлия и Фебе не смыкали глаз. Первая припоминала, вероятно, все события дня и, чувствуя себя накануне исполнения заговора, думала лишь о препятствиях к успеху и о том, что в случае неудачи ее положение еще более ухудшится. Препятствия под влиянием ночной темноты принимали в ее воображении гигантские размеры, и она, изыскивая средства побороть их, не могла успокоиться на своей постели, ежеминутно переворачиваясь с боку на бок,

…Подобно той больной,

Которая то на один, то на другой бок ляжет,

В надежде уменьшить свои страдания, [209]См. Данте, Чистилище, гл. VI.

как сказал наш великий поэт. Старания Юлии забыться и уснуть также были напрасны: чем крепче она закрывала свои глаза, тем беспокойнее был рой мыслей и забот, толпившихся в ее уме. Только на заре природа взяла свое, и Юлия, измученная думами, заснула.

Совершенно другого рода заботы и мысли занимали Фебе. Опасения и опасности уменьшались в ее уме при воспоминании о бесстрашном Тимене, которого она никогда не переставала любить, даже и тогда, когда душа ее возмущалась той жестокостью, с какой он поступил с ней после того, как клялся ей в любви. Еще более: его измена, бесчестный и гнусный торг, предметом которого он сделал ее, были для нее поводом к усилению страсти. Кто объяснит загадочный сфинкс, каким представляется нам женское сердце? Кто перескажет тысячи причин, какие влюбленная женщина – а Фебе была страстно влюблена в пирата – умеет находить для извинения и даже для оправдания не только странного, но и жестокого поступка с ней ее возлюбленного? После этого понятно, что когда Фебе увидела Тимена готовым на решительную и отчаянную борьбу, чтобы вырвать ее из рабства и сделать ее навсегда своей, – да, сделать ее своей, так как он сам назвал ее сладким именем невесты, – то она безгранично радовалась тому, что сохранила к нему любовь, и приветствовала завтрашний день, как самый лучший, самый счастливый в своей жизни.

Во время этих светлых и золотых мечтаний своего сердца Фебе вспомнила и о бедной Тикэ, оставшейся в Риме в семействе Августа; но эти воспоминания не были сильны и мучительны.

«Раз сделаюсь я женой Тимена, – говорила самой себе молодая девушка, – я стану побуждать его освободить и мою подругу». И это была добрая мысль: возвращение любимой ею Неволеи Тикэ свободы, которую та потеряла по ее же вине, сделала бы Фебе веселой, счастливой. Затем воспоминания о подруге стали умаляться и рассеялись, как легкий дым в воздушном пространстве, уступив место более эгоистическим фантазиям; и когда вновь слышался голос Тикэ, напоминавший ей о ее долге, она старалась отогнать его, успокаивая себя более спокойными рассуждениями. «Да, наконец, – так рассуждала Фебе, – не имеет ли Неволен своего Мунация Фауста, любовь которого к ней никогда не изменялась? Не имеет ли она обещания свободы от самой внучки Августа?» О! Когда чувствуешь себя счастливым, тогда так легко рассуждать о несчастье других, и Фебе успокаивала себя надеждой, что и для ее Неволеи скоро окончатся всякие заботы и страдания. Убаюкиваемая такими розовыми мечтами и такими сладкими надеждами, она незаметным образом отдалась объятиям Морфея.


На другой день, рано утром, Фебе встала живой, веселой и красивее обыкновенного; Юлия также, против обыкновения, проснулась рано и щелкнула пальцами, призывая к себе молодую девушку.

Когда Фебе вошла к Юлии в спальню, та была уже на ногах.

– Фебе, – сказала Юлия, – поспешим туалетом, а ты возьми из шкафа одно из моих платьев, какое тебе лучше к лицу.

– Я?..– спросила невольница с искренним удивлением.

– Да, ты; разве мы не должны идти сегодня к претору? Твой Тимен желает видеть тебя свободной, и я предупреждаю лишь несколькими днями его и твое желание; я хочу, чтобы обряд был совершен торжественно и без проволочки, теперь же. Если предприятие заговорщиков сегодня не будет иметь успеха, от чего да избавят нас боги, то это тебе сильно повредит, как невольнице, и тебе опасно оставаться ею.

При этих словах Фебе упала к ногам своей госпожи; она не умела выразить красноречивее этого свою благодарность.

Здесь не место распространяться о древнем рабстве, о чем, между прочим, я имел уже случай говорить подробно;[210]См. Pompei Le sue rovine, vol. Ill, cap. XX. – Le case, pag.116. лучше будет, если я познакомлю читателя с той формой, какая соблюдалась в древнем Риме при даровании свободы невольнику или невольнице и какая была исполнена и по отношению к Фебе; упомяну, разве, сперва в нескольких словах о всех тех случаях, при которых невольник освобождался от своего ужасного положения.

Закон возвращал свободу невольнику, указавшему на убийцу своего господина, на грабителя, фальшивомонетчика и на дезертира. Женщина становилась свободной, если подвергалась опасности быть изнасилованной своим господином. Главным образом невольник мог требовать свободы и в тбм случае, если его господин не пользовался своим правом над ним в течение известного срока. Но самым обыкновенным было отпущение на свободу невольника самим господином, – manumissio, – для чего существовало три формы: vindicta, censu, testamento. Первая выражалась притворным заявлением невольника перед претором прав на свободу, а господин тут же отказывался поддерживать свои права, вследствие чего претор распоряжался утверждением акта об освобождении невольника; две другие формы состояли в объявлении невольника свободным после уплаты ценза или по духовному завещанию.

В эпоху настоящего моего рассказа закон Aelia Senita[211]Этот закон был издан в 757 г. от основания Рима, а закон Fusia Caninia в 761 г. создал полу-свободу, которой пользовался бывший невольник без совершения установленных законом форм для освобождения, или пользовался ею тогда, когда претерпел клеймение и тюремное заключение; такие полуневольники назывались dedititii.

Упомянутый закон и еще другой, носивший название Fusia Caninia и изданный четыре года спустя, созданы по желанию Августа с той целью, чтобы положить предел чрезвычайному числу освобожденных невольников. Сам Август был вынужден, нуждаясь в гребцах во время сицилийской войны, даровать свободу сразу двадцати тысячам невольников.

Претор, управлявший Реджией, предуведомленный Юлией, ждал ее и ее молодую невольницу в базилике, где обыкновенно творил суд. В настоящем случае, из угождения к Юлии, претор нарушал данный перед тем Августом приказ не отпускать на свободу ни одного невольника и ни одной невольницы, не достигших тридцатилетнего возраста,[212]См. «Об уничтожении рабства на Западе», соч. Эдуарда Био (Biot), гл. III. и даже распорядился, чтобы акт был совершен с торжественностью, достойной дочери императора. Гражданские и военные чины, извещенные, претором, поспешили в базилику, чтобы присутствовать при манумиссии невольницы дочери Августа.

Величественной матроной вошла Юлия в святилище Фемиды, держа за руку милетскую девушку, сопровождаемая некоторыми из своих приближенных. При ее появлении в преторском зале базилики водворилась тишина; этим присутствовавшие выразили свое почтение несчастной изгнаннице, не перестававшей вместе с тем своей внешностью возбуждать удивление: Юлия блестела еще красотой, а величественное выражение и изящные черты ее лица указывали на ее высокое происхождение, изобличая в ней дочь Августа. Смотря в эту минуту на Юлию, многие из зрителей невольно припоминали стих поэта Вергилия: vera incusse potuit Dea ; и, действительно, своей гордо-изящной поступью и всей своей фигурой, окруженной как бы ореолом, она напоминала им свое божественное происхождение, действуя на их воображение и удивительными благоуханиями, которыми была пропитана ее одежда.

Молодая невольница с правильными и совершенными по красоте формами, отличающими греческие статуи, с румянцем радости в лице, одетая в свою национальную крокоту, – праздничный наряд шафранового цвета, носимый милетскими девушками в дионизиадские праздники,[213]Дионизиаки, дионизиады или дионизии – в древней Греции праздники в честь Бахуса, называвшегося также Дионисием. Эти праздники с особенным торжеством праздновались преимущественно афинянами, у которых они происходили в начале года. и с головой, покрытой рикой, – прямоугольным куском легкой материи, обшитым вокруг бахромой, отчего он назывался также vestimentum fimbriatum – остановилась у подножья трибунала.

Если бы видел Тимен, как изящна и красива была его Фебе в эту минуту!

Тогда Юлия обратилась к претору с просьбой разрешить ей сделать девушку свободной по форме, предписываемой для этого законом, и, получив, с должной в этом случае церемонией, такое разрешение, она, вместо того, чтобы положить свою руку на голову Фебе, как это обыкновенно делалось, – при этом голова невольницы брилась, чего Юлия по доброте своей к Фебе не пожелала, – положила ее на ее левое плечо и произнесла следующие священные слова:

«Я желаю, чтобы эта женщина была свободна и пользовалась правами римского гражданства»– и, проговорив это, повернула девушку таким образом, что та вновь стала лицом к претору, который после этого, назначенной для этого обряда палочкой, называвшейся vindicta и служившей знаком власти, тронул трижды девушку, утвердив этим самым просьбу госпожи и объявив девушку свободной.

Такова была церемония, носившая название manu– missio, утверждавшая за освобождаемым невольником или невольницей гражданские права невозвратным образом и делавшая лицо совершенно независимым. Тацит говорит даже, что только манумиссия посредством троекратного прикосновения упомянутой палочкой и выражала собой действительно полное освобождение невольника, делая его вполне независимым от прежнего своего господина[214]Ann., lib. XIII, cap. 26, 27..

Фебе, со слезами благодарности на глазах, поцеловала три раза руку своей великодушной благотворительницы. Затем она и Юлия вышли из базилики, поздравляемые и приветствуемые всем собранием.

Между народом, сочувствовавшим дочери Августа и поджидавшим на улице ее выхода из базилики, Фебе не заметила бедно одетой старухи; но эта старуха, удерживаемая вместе с прочими толпившимися у дверей базилики приставленной тут стражей, тотчас узнала милетскую девушку и, как будто довольная своим открытием, последовала за ней; и когда Юлия вместе с бывшей невольницей вошла в свой дом и скрылась в нем от оваций народной толпы, старуха, нисколько не стесняясь, вступила за ними на порог дома и готовилась войти в двери.

– Cave canem! Берегись собаки! – крикнул ей ostiensis, привратник дома; в эту минуту, действительно, большая дворовая собака, привязанная цепью к стене близ коморки привратника, бросилась на старуху и едва не укусила ее своими острыми зубами.

Но эта женщина, не смутясь грозившей ей опасностью, обернулась к привратнику и сказала ему:

– Отведи меня к той вольноотпущеннице, которая только что сюда вошла.

– Что тебе нужно от нее?

– Я не обязана говорить тебе, что мне нужно от неё; удержи собаку и дай войти мне.

Собака рычала и злобно смотрела страшными глазами на старуху.

– Кто ты такая? – спросил невольник.

– К чему тебе знать это?

– Клянусь Геркулесом, что не мне нужно знать это, а моим плечам, которые не желают знакомиться с плетью лорария.

Этот разговор был прерван явившимся номенклатором, который, в свою очередь, спросив незнакомую женщину, что ей нужно, после нескольких объяснений впустил ее в дом.

Когда Фебе, вызванная номенклатором в прихожую, увидела перед собой старуху, то в то же мгновение, как бы укушенная ядовитым жалом, воскликнула, побледнев в лице:

– Филезия!

– Да, фессалийская колдунья, как ты меня называла, – отвечала старуха и, схватив руку девушки, продолжала, не останавливаясь: – Что сделала ты с моим Тименом? Где Тимен? Ты это знаешь, ты, напоившая его зельем более сильным, чем мои.

Эти слова старуха проговорила грозным и повелительным тоном, страшно сверкая глазами.

– Тимен? – пролепетала с испугом вольноотпущенница. – Разве с ним случилось что-нибудь недоброе? Говори, Филезия.

– Да я разве знаю что-нибудь о нем? Смотри, Фебе, я оставила Адрамиту, где в его доме, с тех пор, как он уехал, царят печаль и отчаяние, и пренебрегла бурями, лишениями и всеми опасностями, чтобы ехать отыскивать его. Да погибнет тот день, в который твои глаза и твой голос очаровали моего Тимена, не имевшего с той минуты покоя у себя в доме. Разве ты не знаешь, несчастная, чем ему грозит судьба, и что я должна й желаю спасти его от самой судьбы? Не скрывай же, скажи, если ты, действительно, любила его когда-нибудь, где Тимен? Где ты, там должен быть и он!

– Замолчи, говори тише, Филезия, если ты не желаешь его гибели.

Морщинистое и обезображенное злостью и страхом лицо пифии, казалось будто бы прояснилось и глаза ее загорелись дикой радостью. Тимен, думала она, действительно тут; сердце мое меня не обмануло.

Фебе перешла в tablinum, куда за ней последовала и Филезия.

Здесь вольноотпущенница рассказала ей, каким образом только вчера вечером она увидела Тимена в первый раз после разлуки; передала Филезии свой короткий разговор с ним и его скорый уход, так что она не успела узнать об его местопребывании. Но она умолчала при этом об его намерениях и о том, в каком предприятии он должен был принять участие в тот день.

– Следовательно, он вернется, – прошептала как бы про себя Филезия; затем, опустив голову, она проговорила своим обыкновенным тоном пророчества:

– Дитя, он и ты, вы хотите бороться со своей судьбой: она поднимается ураганом и сметает все, что попадается ей по пути с целью замедлить ее быстрый бег.

– Так что же? Пусть она захватит, сомнет и уничтожит меня; все равно, без Тимена невозможно для меня существование.

– Значит, ты любишь очень сильно Тимена?

– Я сказала уже, что люблю его более жизни.

– Смотри же, чтобы и он не потерял ее из-за тебя.

– Питая к нему материнские чувства, ты рисуешь в своем воображении опасности, которые, на самом деле, ему не грозят, предвещаешь несчастья, которых с ним не случится.

– Разве ты забыла, что будущее открыто для меня, благодаря моему искусству и знанию?

– А разве ты никогда но ошибалась в своих ужасных предсказаниях?

– Никогда! – воскликнула Филезия, кивая отрицательно головой.

– Ты и мне также предсказывала однажды вещи очень неприятные и притом сомневалась в любви Тимена ко мне.

– Я говорила лишь, что он любит тебя по-своему; разве это была неправда? Я называла его непостоянным, как море, и разве все, что случилось с тех пор, не подтверждает моих слов?

– Ты говорила Тикэ, что ее судьба лучше моей: она до сих пор невольницей в Риме, тогда как я уже свободна; знаешь ли ты это?

Филезия разразилась резким смехом и отвечала тоном, не допускавшим сомнения:

– Свободна… Бедная Фебе!.. А я тебе, все-таки, повторяю, что и теперь не променяю участи Тикэ на твою участь.

– Но от чего, добрая Филезия, ты так сильно нерасположена ко мне?

– Кто сказал тебе это? Кто сказал, что я не люблю тебя? Разве ты не дорога Тимену? Но разве в моей воле устранить назначенное судьбой?

Бедная девушка стояла, пораженная роковыми предсказаниями ламийской вещуньи.

Прошло несколько минут в глубоком молчании, после чего Филезия, погруженная в свои думы, подняла на вольноотпущенницу глаза и спросила:

– Что намеревается он делать? И на что ты сама решилась? – Что намерен он предпринять, я не знаю; но я решусь на то, чего он пожелает.

– В таком случае я подожду, – сказала в заключение Филезия и направилась к выходу, где дворовая собака вновь приветствовала ее своим рычанием.

Вольноотпущенница осталась смущенной, взволнованной предсказаниями колдуньи, но остерегалась сообщить эти предсказания Юлии, не желая никаким образом помешать предприятию пирата и его друзей.

Не с осуществлением ли этого предприятия достигала она и своего собственного счастья?


Читать далее

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ 13.04.13
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ. Купеческое судно 13.04.13
ГЛАВА ВТОРАЯ. Обещание 13.04.13
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Рассказ Неволеи 13.04.13
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. Политика Ливии 13.04.13
ГЛАВА ПЯТАЯ. Утро римской матроны 13.04.13
ГЛАВА ШЕСТАЯ. Orti Piniferi 13.04.13
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. Неожиданная помощь 13.04.13
ГЛАВА ВОСЬМАЯ. Навклер опаздывает 13.04.13
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. Август 13.04.13
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. Публий Квинтилям Вар 13.04.13
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. На весеннем празднике Венеры 13.04.13
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. Мистерии в храме Изиды 13.04.13
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. В храме Изиды, после мистерий 13.04.13
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. Телочки, коза, овца и лев 13.04.13
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. Остров Пандатария 13.04.13
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. Встреча на море 13.04.13
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. Типам 13.04.13
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. Праздник невольниц 13.04.13
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. Дары Ливии 13.04.13
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ. Байя 13.04.13
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ. Анагност 13.04.13
ГЛАВА ВТОРАЯ. Строгий выговор Августа 13.04.13
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Реджия 13.04.13
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. Фебе отпускается на свободу 13.04.13
ГЛАВА ПЯТАЯ. Похищение 13.04.13
ГЛАВА ШЕСТАЯ. Суд 13.04.13
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. Распятие 13.04.13
ГЛАВА ВОСЬМАЯ. Песни и горе 13.04.13
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. Песни и горе 13.04.13
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. Тюрьма Туллиана 13.04.13
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. Ссылка Овидия 13.04.13
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. Две новые жертвы Ливии Августы 13.04.13
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. Хирограф 13.04.13
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. Арминий 13.04.13
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. Vare, legiones redde! 13.04.13
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. Последний дар Ливии Проциллу 13.04.13
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. Муниципальные выборы в древней Помпее 13.04.13
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. Триумф 13.04.13
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. Скрибония 13.04.13
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ. Uxor is loco non uxor is jure 13.04.13
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ. Остров Цианоза 13.04.13
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ. Paganus 13.04.13
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. Фабий Максим 13.04.13
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. Нольские фиги 13.04.13
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ. Тиверий 13.04.13
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ. Клемент 13.04.13
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ. Заговор Скрибония Либона 13.04.13
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ. Мщение 13.04.13
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ. Последние жертвы Ливии 13.04.13
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ. Смерть Ливии 13.04.13
ЗАКЛЮЧЕНИЕ. Монумент Неволеи Тикэ 13.04.13
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. Фебе отпускается на свободу

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть