Онлайн чтение книги На солнце и в тени In Sunlight and in Shadow
11. Двое в пальто

Когда в десять тридцать Гарри вошел в офис, Корнелл сказал:

– Поторопись. Пойдем на обед пораньше.

– Сейчас только половина одиннадцатого.

– Хочу поспеть, пока не закончилось.

– Что, где?

– У Вулворта.

– Что не закончилось?

– Американский сыр.

– Корнелл, – с недоверием в голосе сказал Гарри, – американский сыр у Вулворта кончится только в том случае, если взорвется вселенная. Не могу я так рано обедать. Просто не стану.

Когда через несколько минут они уселись за стойку у Вулворта, Корнелл ничего не говорил, пока у них не приняли заказы: поджаренные сэндвичи с сыром, два стакана кока-колы, охлажденные грейпфрутовые салаты – все это здесь готовили на удивление хорошо, в том числе и кока-колу, которая могла меняться от точки к точке и часто оказывалась или слишком пресной, или слишком сладкой.

– Хотел бы я знать, что сегодня делают негры, – задумчиво сказал Корнелл, словно только что раскрыв газету, которой у него не было.

– По крайней мере, один из них одержим американским сыром.

– Мне просто интересно, что нам сегодня светит. Каждый день что-то где-то происходит, пусть даже мелочь, потому что мир не стоит на месте. Помнишь, как твой отец брал тебя во Флориду?

– Я тогда учился в университете. Это было не так уж давно.

– До биржевого краха или после?

– До. В пору процветания.

– А что было у того отеля, помнишь?

– У какого отеля?

– Куда ты подъехал…

– Вы о том отеле в Бока-Ратоне? О той вывеске?

– Да.

– Я был за рулем. Отец велел мне обернуться.

– Мы с твоим отцом долго спорили о той вывеске. Он утверждал, что раз в ней говорится: «Негры, собаки и евреи не допускаются», то евреи, поскольку стоят на самом последнем месте, наименее желательны. – Корнелл медленно покачал головой. – Это не так. Я сказал, что наименее желательны как раз мы, затем идут собаки, а уж затем евреи. Не может быть, сказал он. Собак они любят. Евреи не могут быть желательнее, чем собаки. Тогда я ему сказал, – продолжал Корнелл, постукивая по стойке, – коли так, то с чего нам быть желательнее собак? Он сказал, из-за привычки. Мы долго были домашними рабами, слугами. Собак иногда впускают в дом, а иногда нет. Евреи слугами не были, поэтому к ним не привыкли, и именно поэтому они на последнем месте – потому что вызывают такое отвращение. Поезжай в Дариен или Скарсдейл, сказал он, и там повсюду увидишь цветных – на них работы по дому, они возятся с детьми. А о еврее там думают как о чем-то нечистом, вроде свиньи, и ужаснулись бы пустить такого в дом. Спорить с твоим отцом было трудно, но благонамеренные дамские горничные и полицейские никогда не обращались к нему: «Эй, парень». У меня в роду уже много свободных поколений. Но порой по поведению окружающих об этом ни за что не догадаться. Если власть развращает, Гарри, то я хочу уйти из этого мира совершенно неразвращенным. Он изменится. Он должен измениться. Но я не люблю перемен. Не хочу отвлекаться на то, чтобы к ним приспосабливаться. Я хочу просто покоя на то время, что у меня осталось. Я слишком стар, чтобы испытывать желание драться, хотя и стану.

– Корнелл, меня тревожит, когда вы говорите, как Сфинкс.

– Хочешь, чтобы я говорил, как Сфинкс?

– Нет, я не хочу, чтобы вы говорили, как Сфинкс.

– Я поговорю, как Сфинкс. – Он сложил салфетку и провел большими руками по гладкому прилавку, отполированному, как столешница стойки бара. Потом посмотрел на часы. Он был расстроен.

– Что?

– Пальто.

– Пальто, – повтори Гарри.

– Сегодня утром, едва мы приступили к работе, явились два типа.

– Два пальто?

– Двое мужчин в пальто.

– На дворе июнь. Зачем кому-то ходить в пальто?

– Вот ты и скажи.

– Я не знаю.

Перед ними поставили их заказы.

– Зачем кому-то надевать пальто летом?

Влюбленный Гарри был так счастлив, что не мог взять в толк тревоги Корнелла.

– Может, им холодно.

– При восьмидесяти-то градусах?[33]26,67 °C.

– Может, они только что переболели, перенесли какую-то серьезную психическую травму или, допустим, живут на Гавайях, так что здесь им сравнительно холодно. Эскимос, окажись он здесь хоть зимой, мог бы обойтись гавайской рубашкой.

– Ничего более глупого от тебя не слыхивал.

– Тогда сами скажите.

Корнелл отхлебнул кока-колы из стакана с надписью «Кока-Кола».

– Чтобы скрыть оружие. Пистолеты. Бейсбольные биты. Не знаю.

– Вот оно что.

– Да, вот так.

– Чего они хотели?

– Ты когда-нибудь задумывался, на что мы тратим пятьсот долларов в неделю наличными?

– Мы за многое платим наличными.

– Может, сотню в неделю, не больше.

– Какие-то выплаты? За что? За вывоз мусора? Полицейским? Инспекторам?

– Только на Рождество или когда инспекторы начинают нас трясти. В основном они пасутся на новом строительстве.

– Крышевание? Как давно это тянется?

– Примерно с двадцать третьего или двадцать четвертого.

– Отец платил?

– Да.

– Какое расточительство.

– Четыре сотни в неделю Микки Готлибу.

– Знаю это имя. Я думал, они с отцом друзья.

– Гарри, с такими друзьями и дифтерия не нужна.

– Почему он ничего мне не рассказывал?

– Не хотел, что ты участвовал в таких вещах.

– А какие еще есть тайны?

– Откуда я знаю? – сказал Корнелл. – Это какие-то новые типы. Я платил сборщикам Готлиба, вот и все. Их я знал. Привык к ним. Хотите – верьте, хотите – нет, но те были нормальными. А вот нынешние готовы пощелкать кнутом.

– Что они сказали?

– Они не стали со мной говорить.

– Почему?

– Да ладно, Гарри!

– Вы сказали им, что вы владелец?

– Сказал.

– А они?

– Рассмеялись. Я мог бы показать им документы, но они все равно бы смеялись. Они вернутся, хотят увидеть белого.

– Какой в этом толк?

– Кто знает, чего они хотят? Война окончилась, все ожидают роста инфляции. Что-то должно измениться.

– Как обходился с ними мой отец?

– Твой отец был крутым.

– Ну да.

– Лучшего переговорщика я не видывал.

– Что он делал?

– Платил им, сколько они запрашивали.

– Они ведь не природная стихия, – сказал Гарри.

Корнелл вытянул шею, чтобы посмотреть на часы у дальнего конца прилавка. С запрокинутой вот так головой он слегка походил на черепаху.

– Беда в том, что они могут взять что угодно. Им наплевать. И заявились-то как раз не вовремя. Справишься ты с этим? Боишься?

– Немного. Что странно, всего неделю или десять дней назад я бы не испугался.

– Это из-за девушки?

– Да.

Чары молодой женщины естественны, нескончаемы и не требуют усилий. Легкие и изобильные, они преодолевают пропасть безмолвия и наполняют память, пока та не озарится ими, как в сновидении. Из-за Кэтрин Гарри почти не мог думать о визитерах, которых ожидал. Помимо пустых пальто, движущихся, как куклы на палочках, их образ оставался в его сознании размытым, но даже если бы он представлял их себе совершенно точно и в полной мере осознавал исходящую от них угрозу, это не затмило бы его постоянного воспоминания о ней, такого полнокровного, словно она была рядом. Он мог лишиться равновесия на лестнице, а то и руки в каком-нибудь станке. Он ходил так, словно был слегка опьянен то ли вином, то ли каким-то наркотиком, всецело занятый мыслями о ней, в которых различал и воспроизводил короткие отрезки движения, звука, речи и запаха. Он не знал, сколько минут провел стоя на стремянке на колесиках, на последней ступеньке которой были уложены коробки, в мельчайших подробностях вспоминая два поцелуя, каждое сказанное ею слово и то, как она их произносила, каждое ее движение, ее лицо, одежду, духи и браслет на запястье. Этот браслет представлял собой полоску витого золота, к которой крепились три крошечные золотые печатки. Одна была вырезана в виде льва, другая – какой-то птицы, а третья – человечка, и каждая служила основой для плоского камня – рубина, сапфира и изумруда – для отпечатывания в воске. Работа была такой тонкой, что он, даже не думая, что она сможет на это ответить, на всякий случай спросил у нее, кому принадлежали эти печатки раньше.

«Красная – герцогу де Ларошфуко, – сказала она, – зеленая – королеве Анне, а голубая – кому-то из Медичи, забыла, кому именно. Их происхождение не вполне достоверно. Они у меня давно, с тех пор, когда я была маленькой». – Она ничуть не изумлялась обладанию такими вещами.

«Знаете, – спросил он, – как они выглядят у вас на запястье, рядом с вашей кистью, оттеняемые вами?»

Она взглядом дала ему понять, что никогда об этом не думала.

«Не имеет значения, кому они принадлежали раньше», – сказал он.

«Я немного боюсь потерять их, – сказала она, – но к этой блузке мне нужно было взять что-нибудь мощное, для равновесия».

Разбуженный выбросом адреналина, он удержался за миг до падения со стремянки, но если бы и упал, то наверняка не почувствовал бы боли. Гарри оставался погруженным в воспоминания о Кэтрин, даже когда на складе появился Корнелл, который сказал:

– Они здесь, в офисе. Прошли прямо мимо тебя. Я отправил Розу в канцелярский магазин.

Теперь он столкнулся с противонаправленной силой. У обоих были огромные лица, которые заставляли думать о расплющенных верхушках колышков для установки палаток и о мясной лавке, где с крюков свисают огромные куски красного мяса, растянутые собственным весом. Эти люди выглядели так, словно изголодались по насилию, в котором им по своей жестокости отказывал мир. Они были огромны чуть ли не как слоны, двигались как волки, а маленькие их глазки вполне подошли бы крысам.

– Здравствуйте, – сказал Гарри, протягивая руку, которой они не взяли. Их оскорбляло то, что он не проникся духом их визита (хотя он, конечно, проникся) и что его выплаты им не включат компенсацию за тот урок, который они сейчас преподадут ему бесплатно. Он все это почувствовал, но какой-то неучтенный инстинкт бесстрашно удерживал его на прежнем курсе. Корнелл видел, что Гарри что-то старательно обдумывает, но что именно, Корнелл не знал, он даже сомневался, что это знает сам Гарри. А люди в пальто не понимали, что встревоженный вид Корнелла связан скорее с ним, а не с ними.

– Не угодно ли по чашечке кофе? – спросил Гарри, испытывая свою удачу, потому что выражения их лиц говорили, что ему следует отказаться от инициативы. – Могу отправить своего парня, чтобы принес чего-нибудь поесть.

Отвернувшись от них к Корнеллу, он дал понять, что ведет свою игру, хотя по его голосу этого нельзя было заметить.

– Пончики, пирожки? – спросил он, прикидываясь дурачком, но и вызывающе в то же время. Они не могли раскусить, с кем имеют дело.

– Мы пришли за деньгами.

– За деньгами?

– Вы здесь владелец, так?

– Только что унаследовал от отца.

– Поговорите с ним.

– Не могу. Он умер.

– До того, как он умер, он работал с Готлибом, но мистер Готлиб передал это дело нам.

– Какое дело?

– Мы обеспечиваем защиту.

– От чего?

– У вас никогда не было проблем, верно? А могли бы и быть.

– Что случилось с Готлибом?

– Микки Готлиб отошел от дел.

– И теперь мы платим вам?

Они устало кивнули.

– Я не отказываюсь от сотрудничества, но откуда нам знать, что вы не просто два парня, которые зашли с улицы?

– Потому что, будь мы просто двумя парнями, которые зашли с улицы и потребовали денег, мы бы и до его дня рождения не дожили, – сказал один из них, указывая на другого.

– А когда у него день рождения? – спросил Гарри.

– В четверг.

– С днем рождения, – сказал Гарри. Корнелл поднял брови. – Корнелл, не возьмете ли денег из мелкой наличности?

Корнелл подошел к сейфу и, прикрывая его своим телом, стал быстро набирать кодовую комбинацию.

– Вы что, не скрываете от него код к сейфу? – просил у Гарри один из людей в пальто.

– Не скрываю.

Человек в пальто предостерегающе покачал пальцем.

– Я бы на вашем месте не стал этого делать. Это безумие. Они же воруют.

Корнелл счел это крайне забавным, но рассмеяться не посмел. Он отсчитал двадцатками четыреста долларов, убрал остаток назад, подошел к Гарри и вручил ему деньги. Гарри снова пересчитал и протянул им пачку.

– Сколько здесь? – спросил тот, у которого приближался день рождения.

– Четыреста.

– Сумма возросла.

– И составляет?

– Две тысячи.

В мертвой тишине Гарри чувствовал, как бьется у него сердце, и это ощущение даже сейчас доставляло ему радость.

– Две тысячи в месяц? – спросил он, подозревая, что они, возможно, имеют в виду не увеличение на четыреста долларов.

– В неделю.

– Как это возможно? Это же в пять раз больше, чем было.

– Мне наплевать, как это возможно, но так есть.

– У нас нет двух тысяч.

– Можете отдать нам в пятницу, на целый день позже моего дня рождения.

– Если платить по две тысячи в неделю, то мы вылетим из бизнеса до конца года.

– Все меняется, – сказал другой тип в пальто. – Везде. Цены растут.

– Мне надо поговорить с вашим боссом.

– Не положено.

– Послушайте, не могли бы вы передать ему, что я только что приступил к этому бизнесу, у меня нет никакого опыта в таких вещах и мне нужен его совет? Хорошо? Мне нужен его совет.

– Мы ему передадим, но вам лучше подготовить две тысячи к пятнице. Понятно?

– Нельзя ли мне доставить их ему лично, чтобы получить минуту его времени?

– Нельзя.

– Две тысячи долларов! – сказал Корнелл, сжимая кулак. – Две тысячи долларов в неделю! К октябрю мы вылетим в трубу.

– Какие у нас сейчас доходы? – спросил Гарри.

– Около шести тысяч в неделю, но они снижаются. Расходы составляют чуть больше шести тысяч в неделю, и они растут.

– Эти четыре сотни включаются в расходы?

– Да, но остается еще шестнадцать сотен, которые нас разорят, причем быстро.

– С тем, что у меня есть, я смогу продержать нас на плаву примерно год.

– Потом у тебя все равно ничего не останется, и что дальше?

– Отец хотел бы, чтобы я сохранил этот бизнес. Это его деньги. Я их не заработал.

– Но в этом нет никакого смысла.

– Смысл есть, причем очень глубокий. Когда оказываешься в ситуации, которая кажется безвыходной, когда нет сомнений, что тебя одолеют, надо помнить, что только половина действий врага действительно дает ему превосходство. Остальное заключается в том, чтобы давать ему об этом знать, тем самым выполняя за него его работу.

– Если он в самом деле может тебя одолеть, что толку это не признавать? – спросил Корнелл. Ему не приходилось участвовать в маневренной войне.

– Если не признаешь этого, ситуация меняется. Теперь ему приходится задуматься о цене, менять свое направление и темп. У него возникает подозрение, что у тебя, возможно, ситуация лучше, чем он думал. Поэтому он становится осторожнее. Цена для него возрастает. Временная шкала меняется. Ты, со своей стороны, готов к смерти, а он с этим медлит, ты остаешься жив. В этот отрезок времени, который может быть коротким или длинным, может что-то произойти – и, как правило, происходит. Если можешь держаться, а время идет, что-то меняется, и у тебя появляется шанс. Вражеские силы могут измениться сами по себе или под каким-нибудь внешним воздействием. Могут произойти объективные изменения – из-за погоды, из-за какой-нибудь аварии, из-за действий в других эшелонах – или в тебе самом, в том, что ты выяснил и что решил. Это не означает, что мы непременно выживем, – это лишь открывает поле для маневра. Я не собираюсь уступать и делать за них их работу, прежде чем выясню все обстоятельства.

– Гарри, они занимаются этим десятилетиями. Весь город откупается. Политики и полиция – все у них в кармане. Ничего не изменится.

– Вы сами говорили, что каждый день что-то меняется. Они не владеют каждой трещинкой и щелкой. Они не могут все делать правильно. Не могут быть непобедимыми.

– Собираешься сражаться с ними? С ними нельзя сражаться.

– Я хочу увидеть, какое у нас положение. Сначала разберусь, нельзя ли заставить их снизить сумму. Может, они ошиблись. Разговаривая с этими типами, я чувствовал что-то вроде смертельного давления. Очень сильно чувствовал возможность поражения. Я и раньше такое испытывал, совсем недавно. А посмотрите: я по-прежнему здесь, перед вами.