Онлайн чтение книги От Иерусалима до Рима: По следам святого Павла In the steps of st. Paul
Глава четвертая. Кипр: история и современность

Мое путешествие на Кипр на грузовом судне и моя встреча с хорошо замаскированным учеником святого Павла; далее рассказывается о моем посещении руин Саламиса и прогулке по городу крестоносцев Фамагусте. Я любуюсь Пафосской богиней в музее Никосии, провожу ночь в горном монастыре Кикко и стою на развалинах Пафоса, где некогда святой Павел держал речь перед римским проконсулом и одержал победу над его астрологом.

1

В Александретте к нам на судно загнали две сотни сирийских коз, нагулявших жирок на весенних пастбищах Оронтской долины. Они чрезвычайно смахивали на участников ежегодного съезда какого-нибудь ученого общества.

Эти создания сразу же заполнили наш корабль отвратительным языческим запахом и кипучим движением. Козы напрыгивали на фальшборт, словно намереваясь на глазах у всех совершить самоубийство. Они ловко перепрыгивали с деррик-крана на сходни и каким-то образом ухитрились перегнать всех пассажиров третьего класса с кормы на палубу первого класса. Одна злобная тварь — старый рыжий козел — умудрилась тайком проникнуть в крошечную кают-компанию и похитить пучок салата.

Стадо вовсю резвилось, пока мы медленно двигались на юг вдоль сирийского побережья, но когда корабль миновал Сидон и Тир, козы, похоже, прониклись философским подходом к жизни и уже стояли неподвижно. Мы распростились с ними в Хайфе, надо сказать, без всякого сожаления. Я наблюдал, как лохматое блеющее сборище хлынуло по трапу на залитую солнцем набережную. Процесс контролировали пастухи: они подталкивали коз и что-то приговаривали на хриплом, гортанном наречии, которому обучились, должно быть, еще у Пана в те дни, когда наш мир был юн и весел.

Какое-то время судно постояло, покачиваясь на волнах, возле горы Кармел, а затем двинулось в сторону Кипра. Проходя по полубаку, я заглянул в открытый люк и там, в полутьме, разглядел с десяток сирийских коров, которых везли в Египет. Они флегматично лежали на полу, а вокруг них суетились индюшки и куры. Птицы бродили туда и сюда, что-то выклевывали, порой перебегая через неподвижные тела коров. Над ними на палубе стояла дюжина арабских скакунов, направлявшихся к тренеру в Александрию. Эти заметно волновались: переступали с ноги на ногу, нервно вскидывали породистые головы и раздували ноздри.

Корабль представлял собой сущий ад, составленный из жары, тарахтящих двигателей и неистребимого запаха масла. Смуглые египтяне драили палубу, производя при этом неимоверный грохот своими швабрами. Они суетились в металлических переходах под каютами и выплескивали воду из жестяных ведер. Двери кают были открыты настежь, выставляя на всеобщее обозрение повседневную жизнь корабля. За дверью с табличкой «Каюта № 1» скрывался инженер-шотландец, который в этот самый миг ввинчивал стальную трубу в недра своих ритмично постукивавших механизмов. В «Каюте № 2» обретался грек-повар, с мрачным энтузиазмом помешивавший в котле с жирной подливкой. За табличкой «Каюта № 3» открывался замечательный вид на полутемную кладовую, где в поисках мертвых цыплят шнырял мальчишка, помощник повара.

После того как палуба освободилась от полчища коз, пассажиры третьего класса, большей частью сирийские арабы, вновь заняли свои места на корме и теперь лежали в более или менее страдальческих позах — в зависимости от степени подверженности морской болезни. То и дело одна из женщин, укутанная в традиционное покрывало, неверной походкой спешила к борту судна и здесь, бесстыдно откинув покров, обращала лицо к волнующимся глубинам. И никому до этого не было никакого дела. Как быстро условности отступают перед болезнью! Муж, который в нормальных условиях отреагировал бы разводом на подобное нарушение приличий, лежал с закрытыми глазами, время от времени увлажняя губы смоченной в воде салфеткой и неустанно перебирая янтарные бусы комбологиона [21].Комбологион («греческие беспокойные бусы») — разновидность четок, используются для снятия стресса.

В крохотной кают-компании я встретил лишь одного своего соотечественника. Он меланхолично потягивал пиво из стакана и наблюдал за греком-стюардом, который гонялся за мухами с полотняной столовой салфеткой. Англичанин был крупным мужчиной среднего возраста и со времен войны проживал в Палестине.

— Я просто приехал сюда и остался, — сказал он. — Нет, по родине я никогда не скучал. Мне нравится здешний климат. Черт побери, дружище! Наша жизнь слишком коротка, чтобы проводить ее среди дождей и туманов.

Он рассказал, что едет на Кипр набираться опыта в выращивании апельсинов. Я поинтересовался, почему так много арабов туда направляются.

— Намереваются покупать жен, — пояснил англичанин. — Кипр ведет обширную брачную торговлю с материком. Причем ценятся не только местные женщины — на этот остров всегда приезжали за любовью… ну, вы понимаете. Но жены на Кипре дешевле, чем в Сирии или Палестине.

После этого мой собеседник оседлал любимого конька и говорил уже без умолку. Его навязчивой идеей было выращивание апельсинов, которые он почему-то предпочитал называть «цитрусовыми плодами». Меня это раздражало безмерно: всякий раз, как он произносил это словосочетание, меня передергивало, словно я только что сжевал лимон.

Тему «цитрусовых плодов» англичанин развивал на протяжении полутора часов, и в тот момент, когда я уже намеревался взвыть, раздался сигнал к обеду. Звук маленького колокольчика в руке стюарда веселой трелью прокатился по палубе, суля нам острый греческий суп и прочие кулинарные изыски корабельного кока.

После обеда я устроился на залитой солнцем палубе и, лежа с полузакрытыми глазами, лениво наблюдал, как палестинский берег узкой коричневой полоской тает на горизонте.

Однако мое блаженное состояние было грубо нарушено появлением давешнего собеседника. С нараставшим смятением я увидел, как он появился на палубе с раскладным шезлонгом и радостно направился в мою сторону. Притворяться спящим было бессмысленно.

— Хелло! — прокричал он. — А я-то гадаю, куда вы подевались. Скажите, вы, часом, не католический священник? — спросил он затем изменившимся тоном.

— Нет, а почему вы так решили?

— Ну, человек ведь не станет просто так читать Деяния апостолов.

— А, ясно. Что касается меня, то я часто их читаю.

— С ума сойти, какое совпадение! — воскликнул он, блеснув голубыми глазами. — Можете себе представить, а я ведь когда-то написал книжку о святом Павле!

Это меня удивило. Трудно было увязать этого энтузиаста цитрусового бизнеса с апостольской эпохой. Англичанин, словно угадав мои мысли, насмешливо произнес:

— Вы хотите сказать, что цитрусовые плоды плохо согласуются со святым Павлом, не правда ли? А дело было вот как. На самом деле по образованию я школьный учитель. Правда, благодарение богу, недолго проработал в таковом качестве, ибо из всех отвратительных профессий эта — самая худшая. Грянула война, и я просто воспользовался своим шансом. Скажите, встречали вы когда-нибудь человека, который бы радовался войне? Так вот, один перед вами. Но я вроде начал говорить про книжку. Дело в том, что святой Павел был моей темой. Сначала я написал о нем диссертацию, а затем решил: почему бы не снабдить ее картами, диаграммами и не выпустить в виде отдельной книги?

Чем дольше мы беседовали, тем большую симпатию я испытывал к этому человеку. Просто не верилось, что еще совсем недавно он едва не доконал меня своими «цитрусовыми плодами». Англичанин оказался весьма начитанным человеком. Несмотря на долгие годы, проведенные на Востоке — когда книги едва ли составляли весомую часть его жизни, — он до сих пор помнил текст посланий и легко мог их цитировать на память. Но что меня больше всего радовало — это его глубокое понимание души Павла.

— Это один из немногих античных писателей, которые кажутся абсолютно современными, — утверждал он. — Вы так не думаете? Задумайтесь, ведь вы бы совсем не удивились, встретив такого вот Павла где-нибудь в придорожном пабе. А почему бы и нет? Человек зашел опрокинуть стаканчик эля перед обедом. И если бы вам понадобилось срочно занять у кого-нибудь пятерик, то, думаю, вы обратились бы именно к Павлу. Он ведь был на редкость общительным человеком и изрядно побродил по свету. Это видно по его посланиям. Но одновременно Павел является и самой непонятной фигурой во всем Новом Завете. Вы спросите почему? Прежде всего, потому, что никто не может понять его посланий в «Авторизованной версии». Спору нет, язык Библии короля Якова прекрасен, но тяжел для современного читателя. К тому же и греческий на него плохо ложится, вы не находите? Затем проблема номер два: большинство людей почему-то считают Павла женоненавистником. В наше время, когда женщины забирают все больше власти, такое убеждение, мягко говоря, не способствует популярности святого. Трудно объяснить нашим современникам, что если он против чего и возражал, так это против малоазийских сексуальных культов. В повседневной жизни Павел вовсе не враждовал с женским полом. Достаточно вспомнить, сколько женщин ему помогали. Он, как бы это объяснить, возражал против деградации женщины в языческом мире. Почему вы улыбаетесь? Не согласны со мной?

— Да нет, вполне согласен, — вынужден был признать я. — А улыбаюсь при мысли, как быстро с вас слезла шелуха учености. Сейчас вы рассуждаете так, будто на прошлой неделе встречались с Павлом в Яффе, или где там вы выращиваете свои цитрусовые плоды.

— Так и есть, — серьезно подтвердил англичанин. — Это вы чертовски верно подметили. У меня такое чувство, будто сегодня я гораздо лучше знаю и понимаю Павла, чем сколько-то лет назад, когда я мог навскидку цитировать Левина, Конибэра и Хаусона, а также Рамсея, Хаусрата и кучу других авторов, имена которых я сейчас уже позабыл. Видите ли, я оказался в трудном положении — в чужой стране, где у меня почти не было друзей. В какой-то момент я едва не сломался, но все же выстоял. Потому что не боялся тяжелой работы и не любил сдаваться. А ведь это, в конце концов, как раз главные черты самого Павла.

С широкой ухмылкой он протянул мне свои руки.

— Взгляните! — сказал он. — Когда работал в школе, они выглядели совсем по-другому. Помните эту сцену в Милете, когда Павел прощается со старейшинами церкви. Как он там говорил? Ага! «Сами знаете, что нуждам моим и нуждам бывших при мне послужили руки мои сии»¹⁶. По-моему, подобные слова как раз доказывают, что Павла никогда не воспитывали как ремесленника. Подумайте сами, какой ремесленник станет в таком тоне говорить о своих руках? Скажите на милость, они послужили его нуждам! Ну и что здесь такого? Рабочие руки для того и существуют, чтобы с их помощью зарабатывать на жизнь. А вот такой человек, как я — или Павел — вполне мог бы так сказать.

— А сейчас вы перечитываете послания?

— Я не заглядывал в них со школьных времен, но тем не менее все помню.

Мы проговорили о Павле до самого заката.

После ужина я отправился в свою каюту, намереваясь завалиться спать. Но как только я прикоснулся к подушке, из-под нее выскочили три огромных, словно глянцевых таракана и скрылись в щели между койкой и стеной. Если уж тараканы завелись на судне — да еще в жарком климате, — можете быть уверены: избавиться от них можно, лишь расколошматив корабль на мелкие кусочки. Я не люблю этих тварей. Мне неприятны их согнутые ноги, та скорость, с которой они передвигаются, и ощущение, что в любой момент они могут расправить свои темно-коричневые крылья и улететь. Посему я прихватил с собой пару одеял, предварительно хорошенько их вытряхнув, и отправился ночевать на палубу.

Луна спряталась за облаком, но морская поверхность, казалось, сама по себе светилась серебряным светом. Тишину нарушал лишь плеск волн, расходившихся за кормой судна. В середине ночи я проснулся и долго смотрел на небо, усеянное яркими звездами. Наши якорные огни горели на фоне темного неба подобно маленькой луне.

Я наблюдал, как серый свет постепенно опускается на спящий мир. Корабль покачивался на светло-свинцовых волнах, звезды одна за другой потихоньку гасли. В этом причудливом полумраке я разглядел длинную темную тень на морской поверхности — тень эту отбрасывал лежавший на востоке остров Кипр. Стало светлее, но солнце все еще пряталось за горизонтом. Я лежал и ждал: когда же, когда оно взойдет? В какой-то миг я с чувством внезапного облегчения увидел, как на востоке обозначилась полоска пронзительно-розового света. С каждой секундой она ширилась, наливалась цветом и затем вдруг — взрыв яркого желтого света. Солнце буквально выпрыгнуло из морских глубин на небо!

Моему взору предстало протяженное зелено-коричневое побережье. Вдалеке угадывались высокие горы, а на переднем плане виднелся маленький белый городок Ларнака.

2

Наш корабль стоял на якоре в заливе Ларнаки в ожидании официальных представителей с берега. Хотя еще не было семи часов, солнце припекало сильнее, чем в английский летний полдень. Кипр выглядел таинственным и прекрасным, с туманами, подобно королевским вуалям, сползающими с гор.

Я стоял у поручней и с удовольствием разглядывал землю, где некогда были выкованы медные доспехи для Агамемнона, а божественная Афродита вышла из морской пены. Остров значительно изменился с классических времен. Исчезли густые леса, и кустарник больше не подступает к кромке прибоя. Как так получилось, спросит любой путешественник, что многие области Средиземноморья, славившиеся в древности своей буйной растительностью, превратились в голую, выжженную землю? Ответ прост — козы. Эти животные уничтожили весь зеленый покров, и сегодня трудно переоценить вред, нанесенный козами средиземноморскому миру. В свое время венецианцы страстно стремились на Далматийское побережье именно из-за богатых запасов корабельного леса. Сегодня же это побережье выглядит голым, как обглоданная кость. Козы оставили свой след также в Палестине и в Сирии. Вообще ничто другое — кроме разве что землетрясений — в такой степени не изменило очертаний древнего мира, как козы. Полагаю, в Древней Греции и Риме отсутствовали законы, запрещавшие этим животным лакомиться молодыми побегами растений и мешать таким образом воспроизводству растительного покрова. Хотя несколько сохранившихся строк из утраченной комедии Евполида наводят на размышления: там представлен хор коз, которые ноют и жалуются на нехватку их любимых кустов.

Наконец показалась моторная лодка под британским флагом. На борт поднялся портовый врач в сопровождении официальных лиц. Вся команда выстроилась на полубаке. Доктор прошелся перед строем, проверяя состояние горла, глаз, на ощупь определяя температуру. Покончив с командой и пассажирами третьего класса, он дал разрешение на высадку на берег.

Я занял место в маленькой гребной лодке и, прежде чем вода вспенилась под ударами весел, успел заглянуть в чистые, зеленые глубины моря. Я увидел огромные витые раковины на дне и косяки незнакомых рыбок, проплывавшие над ними.

На залитом солнцем приморском бульваре стояли экипажи, поджидавшие пассажиров с судна. Щелкая хлыстами, возницы наперегонки бросились мне навстречу, что-то лопоча на жуткой смеси английского и греческого. Кипр уже свыше пятидесяти лет находится под британским правлением, но это не сильно улучшило английский язык местного населения. Наконец я набрел на парня с машиной, который довольно сносно изъяснялся на американском английском.

Мы направились к автомобилю, который стоял в тени финиковых пальм.

— Мне хотелось бы попасть в Саламин, — сказал я водителю.

— Нет проблем, шеф, — блеснул тот улыбкой. — Садитесь.

— Как далеко?

— Думаю, около тридцати пяти миль.

Мы благополучно выехали из города.

— Я самый лучший водитель на Кипре, — похвастался парень.

— Вы, наверное, долго жили в Штатах?

— Да, почти шесть лет. Подкопил деньжат, затем вернулся сюда, женился и купил машину.

Мимо проносились поля, засаженные кормовыми бобами. Стоял сезон цветения, и над всей округой разносился сладкий, одуряющий аромат. Время от времени мы обгоняли неуклюжие деревенские повозки, запряженные волами. Иногда попадались маленькие грязные деревушки, представлявшие собой кучку домиков с плоскими крышами и деревянными балконами в окружении фруктовых садов (все те же апельсины и гранаты) и кунжутовых полей. На протяжении десяти миль дорога тянулась вдоль побережья, затем повернула в глубь острова и вскарабкалась на коричневые холмы.

Мы миновали обнесенный стенами древний город Фамагуста и примерно через пять миль приехали к развалинам Саламина. Два тысячелетия назад это был порт, куда прибыли со своей миссией Павел, Варнава и Марк.

«И бывши в Саламине, проповедовали слово Божие в синагогах Иудейских»¹⁷.

Вот и все, что сказано в Деяниях апостолов об этом визите. Более подробную информацию о Саламине мы находим в трудах Иосифа Флавия и других античных писателей. Оказывается, в то время это был один из крупнейших портов Средиземноморья. Более того, Саламин являлся торговой столицей римского Кипра, роль же административного центра исполнял Пафос на противоположном конце острова.

В те времена действовало безошибочное правило: если в каком-нибудь городе есть хоть одна синагога, его смело можно считать процветающим торговым центром. В первом веке евреи попросту не селились в бедных местах. На Кипре они объявились за несколько столетий до начала нашей эры и занимались в основном экспортом оливкового масла, фруктов, вина и меди. Еврейская община существовала уже достаточно давно, чтобы приобрести власть и богатство.

Я вышел из машины и углубился в густой лес, которым заросли прибрежные дюны. Очень скоро я натолкнулся на обломок мраморной колонны, затем еще на один. Они прятались в тени акаций и эвкалиптов и были густо затянуты зарослями ежевики. В нескольких шагах от колонн обнаружился пролет мраморной лестницы, наполовину скрытый под травой и тамариском. Здешние леса буквально нашпигованы напоминаниями об античном Саламине.

Понадобилось совсем немного времени, чтобы найти остатки трех городских рынков. Эти огромные площади были некогда вымощены мраморными плитами и окружены мраморными же храмами с колоннами. Неподалеку я увидел развалины великолепного римского дома с системой центрального отопления и множеством ванных комнат. Вскоре я уже перестал удивляться мраморным колоннам — их обломки валялись повсюду. Стоило раздвинуть кустарник, и вы натыкались на сломанную колонну с полустершейся надписью на греческом языке. Все надписи были примерно одного содержания: «славный город Саламин» приносит что-то в дар или же издает какой-то декрет. Обследуя самый крупный форум, я остановился перед заросшими травой ступенями. И тут меня пронзила мысль: а ведь это центральная площадь города, и Павел неминуемо должен был сюда прийти. Значит, его нога касалась вот этих самых ступеней!

Затем я отправился на поиски знаменитого порта, о котором столько писали древние хронисты. Увы, я долго и безрезультатно бродил среди песчаных дюн. Землетрясение не только сровняло с землей гордый город Саламин, но и разрушило портовые сооружения. И все же я не уходил. Мне все мерещилось, что вот-вот из тени эвкалипта появится печальный призрак и поманит меня пальцем. Сердце мое сжималось от тоски при виде этого обезлюдевшего места. Меня угнетала мысль о той легкости, с какой дикая природа уничтожает наиболее амбициозные творения человека.

Развалины на холме смотрятся сурово и печально, однако ничто не может сравниться с разрушенным городом в джунглях. Поверьте, друзья мои, это ужасно! Всю обратную дорогу до Фамагусты я не мог отделаться от мыслей о мертвом городе. Я вспоминал упавшие колонны, едва различимые в гуще акациевой рощи. В ушах у меня стоял шелест ветра в ветвях старых деревьев, выросших на костях Саламина.

3

По своим очертаниям остров Кипр напоминает распяленную оленью шкуру, где роль хвоста выполняет длинная низменная полоска земли, уходящая в восточном направлении и оканчивающаяся мысом Андреас. Размеры Кипра идеальны для острова: он не слишком велик — так, что везде ощущается присутствие моря, но, с другой стороны, в глубине суши есть такие города и села, где появление рыбака станет целым событием. Горы для этого острова то же самое, что мачты для корабля. Если подняться достаточно высоко, то вдалеке на севере можно разглядеть заснеженные пики Таврских гор, а на юго-востоке виднеется тенистый профиль Ливана. Один горный хребет проходит вдоль северного побережья, параллельно линии прибоя. Его остроконечные пики вздымаются в небо подобно защитному валу. Этот хребет очень напоминает Таврские горы в миниатюре. В западной части острова располагается второй горный кряж — Троодос, его покрытые сосновыми лесами пики достигают еще большей высоты.

Это смешение гор и равнин — в идеальной, на мой взгляд, пропорции — составляет главную прелесть острова. Сюда следует добавить живописные холмы, чьи поросшие оливами склоны плавно спускаются к пустынным заливам. Настойчивый треск цикад смешивается с ласковым плеском волн и создает основной звуковой фон острова.

Кипр представляется мне этаким историческим заповедником, по территории которого разбросаны реликты двух цивилизаций: греческой и средневековой. И если от первой осталось, в сущности, немного — руины, подобные тем, что я видел в Саламисе, то цивилизация крестоносцев и их преемников, венецианцев, подарила миру великолепные образцы в виде неприступной крепости Святого Николая — подобно драгоценной короне венчающей пик Дидимас — и упомянутой выше Фамагусты с ее бесподобными стенами и воротами. Порой я задаюсь вопросом: если бы мне — в силу каких-то фантастических обстоятельств — пришлось провести остаток своих дней вдалеке от родины, то какое место я выбрал бы в качестве замены любимой Англии? Я бы с радостью согласился жить на волшебном острове Делос в ласковом Эгейском море. Увы, это только мечты! Я-то знаю, что на этом острове живут одни лишь хранители исторических памятников. Ну что ж, тогда у меня есть вариант на замену — это Кипр.

В настоящее время остров имеет статус британской колонии. Власть находится в руках губернатора, поддержку осуществляют пехотные полки, расквартированные в Александрии. Впервые «Юнион Джек» взвился над Кипром в 1878 году, когда королева Виктория при содействии Дизраэли подписала договор с турецким султаном Абдул-Хамидом II. Согласно данному соглашению Британия обязалась заключить с Турцией оборонительный союз против России и выступить на турецкой стороне в случае начала военных действий. Чтобы обеспечить союзнику удобный плацдарм вблизи опасной зоны, Турция передавала Кипр под британское управление.

В день подписания договора вице-адмирал лорд Джон Хей получил телеграмму, в которой ему предписывалось приступить к временному управлению островом от имени королевы. Для решения поставленной задачи лорд Хей использовал простые, но надежные средства. Он въехал в Никосию на линейке, к которой были привязаны два мула, навьюченных мешками с английскими шестипенсовиками. Привезенные деньги новый правитель использовал для выплаты сумм, которые турецкий султан задолжал своим чиновникам. Подобная мера обеспечила энтузиазм местного населения. В назначенный срок прибыл первый высокий комиссар, сэр (позже виконт) Гарнет Уолси.

Однако смена администрации никак не отразилась на статусе киприотов, которые оставались турецкими подданными. Да и формально остров оставался в собственности Османской империи. За привилегию управления Кипром британцы должны были ежегодно выплачивать Турции сумму в 42 тысячи фунтов стерлингов. Подобное положение вещей сохранялось до 1914 года, когда турки вступили в Первую мировую войну на стороне Германии. Британия отреагировала на сей шаг фактической аннексией Кипра. В 1915 году, после болгарского вторжения в Сербию, мы предлагали остров Греции в обмен на военную помощь Сербии, но Греция отвергла это предложение. В 1925 году Кипр был провозглашен колонией Соединенного Королевства.

Итальянская война в Абиссинии на примере Мальты продемонстрировала всему миру легкость, с какой можно осуществить нападение с воздуха на любой остров. Было ясно, что и Кипр — фактическая военно-морская база Великобритании — нуждается в срочной модернизации и укреплении. Причем мне рассказывали, что усовершенствование портовых сооружений Фамагусты можно произвести за сравнительно небольшие деньги. Если бы этот проект осуществился, то поездки на Кипр стали бы намного проще и дешевле. В результате этот чудесный остров открылся бы для широкого доступа англичан, которые, в принципе, имеют возможность бежать от нашей неприятной зимы в более теплые края. Увы, пока все остается по-прежнему, и лишь небольшая группа людей может похвастать знакомством с Кипром, одним из самых привлекательных островов в мире.

Путешественники, посещавшие Кипр в девятнадцатом веке, описывали его как разоренную землю, где люди жили в постоянном беспокойстве за свою собственность, а подчас и за саму жизнь. Мусульманские чиновники угнетали христианское население, представленное в основном греками. В свою очередь, турки-киприоты тоже подвергались жестокой финансовой эксплуатации со стороны правительства. Порты находились в неудовлетворительном состоянии, дорог, по сути, не существовало, ирригационные системы постепенно разрушались. Остров, который в древности славился своим плодородием, превратился в голый, бесплодный край. Прошло менее полувека, и Кипр преобразился. На острове появились полиция и судебная система. Здесь проложены прекрасные дороги, построены больницы, школы и сельскохозяйственные предприятия. И за все это следует благодарить горстку британских администраторов, которые правили островом на протяжении последнего полувека. Тем киприотам, которые выражают недовольство британским правлением, я бы посоветовал почитать путевые журналы столетней давности.

Уильям Тернер, в 1820 году совершавший путешествие по Леванту, охарактеризовал Кипр как жертву турецкого паши. По его словам, население острова с каждым годом уменьшалось, а весь торговый баланс едва дотягивал до двух миллионов пиастров. Джон Карн, посетивший Кипр шесть лет спустя, нашел его в еще худшем состоянии. «Грустно видеть, — писал он, — этот большой и прекрасный остров разоренным и опустевшим… Крупные участки земли продаются буквально за бесценок; усадьбу с садом и прилегающей деревушкой можно купить за несколько сот фунтов».

Население острова составляют греки и турки. Число греков-христиан достигает 247 тысяч человек, а количество турок-мусульман составляет примерно 60 тысяч. Красивейшим строением на острове является собор Святого Николая, который был переделан турецкими властями в мечеть и поныне остается таковой.

Сегодня, когда Кемаль Ататюрк ввел запрет на ношение турецкой одежды, равно как и на многие другие национальные привычки, Кипр стал последним местом в мире, где можно увидеть настоящего старого турка, не затронутого европейской реформой. Он по-прежнему носит любимую феску и плиссированные шаровары, а вечерком любит посидеть с кальяном под окнами турецкого кафе. Деревни на Кипре, как правило, моноэтнические — либо греческие, либо турецкие. Изредка попадаются смешанные поселения, но и там обе общины жестко разделены расовыми и религиозными предрассудками. Турки разговаривают на некоей разновидности османского турецкого языка, относительно свободного от арабских и персидских вкраплений. Греки, соответственно, пользуются разговорным греческим, в котором присутствует множество слов французского, итальянского и турецкого происхождения — неизбежный результат последовательной оккупации острова различными захватчиками.

Период британского правления был образцом обычной «незаинтересованной» колонизации. Но теперь, когда Кипр стал частью Британской империи, хочется надеяться на более тесные культурные контакты между киприотами и правящей нацией. Лично мне кажется странным и недопустимым такое положение, когда подавляющее большинство достаточно обеспеченных и образованных жителей острова говорят на чудовищном английском. И это при том, что каждый день через их руки проходят монеты с отчеканенным ликом королевы Виктории! «Юнион Джек» уже почти шестьдесят лет реет над Кипром, но и до сих пор в отдаленных частях острова едва ли сыщется человек, способный связать пару слов по-английски.

4

В Фамагусте я снял номер в очаровательной гостинице. Центральное место в комнате занимала удивительная кровать, представлявшая собой нечто среднее между брачным ложем и смертным одром. Пропорциями она напоминала катафалк, но противомоскитная сетка наводила на мысль об извечной вуали невесты. При ближайшем рассмотрении в сетке обнаружились такие откровенные прорехи, что над этой преградой посмеялся бы даже самый неопытный комар. Правда, горничная, миниатюрная киприотка, опровергла мои сомнения:

— О нет, сэр. Это хорошая сетка. Никаких комаров — пока.

С балкона, опоясывавшего мою комнату с двух сторон, открывался вид на эвкалиптовые заросли, сквозь которые просматривалось занесенное песком шоссе. Если бы меня привезли сюда с завязанными глазами, то я бы изрядно помучился, пытаясь определить, в какую именно точку земного шара попал. Фамагуста — по крайней мере в окрестностях отеля — имела совершенно тропический вид.

В просвет между эвкалиптовой зеленью я разглядел двух верблюдов (довольно редкое зрелище для Кипра), которые медленно брели по направлению к городу. Навстречу им ехал на велосипеде мужчина средних лет в турецкой одежде. Внизу под балконом раздавался голос моего давешнего спутника, знатока святого Павла: он требовал два бокала шампанского с джином. Однако теперь это был уже не поклонник Павла, а всецело любитель цитрусов, и голос у него был под стать — громкий, самоуверенный. Он что-то толковал о влажности, насекомых и квадратных акрах.

Но что за райский уголок для отдыха! Этот отель в Фамагусте был тем самым местом, которое безоговорочно, с первого взгляда нравится «образованным» женщинам. Они привозят сюда своих приятелей-писателей и безапелляционно заявляют, что только в таком месте и можно создавать книги. Я еще раз окинул взглядом залитую солнцем веранду и буйно разросшиеся эвкалиптовые деревья. Неподалеку раздавался перестук копыт — по дороге неторопливо шел мул; этому звуку вторил хор птичьих трелей. А мне казалось, что я слышу звенящий женский голос с непреклонными интонациями — о, сколько мужских душ было погублено такими голосами! Он все твердил, повторял: «Это очаровательное место для работы! Так тихо, так спокойно… Тебя ничто не будет отвлекать. Просто сядь и пиши!» И устраиваясь поудобнее в плетеном кресле, я мысленно вел спор с бестолковой советчицей.

— Вы ошибаетесь, мадам, — говорил я. — Жизнь неоднократно доказывала, что лучше всего писателю работается в кошмарном шуме больших городов. Когда под окнами грохочет отбойный молоток путепрокладчиков, по соседству дребезжит расстроенная шарманка, а под дверью стоит квартирный хозяин, пришедший за очередной арендной платой.

И все это более или менее соответствует истине. Мирная атмосфера Фамагусты действует на человека расслабляюще. В ничем не нарушаемой тишине дух воспаряет к заоблачным высотам и отказывается спускаться на грешную землю. Разуму здесь не на чем сконцентрироваться. В такой обстановке не тянет работать. Хочется только одного — растянуться во весь рост на кушетке и, глядя на ажурное сплетение остроконечных листьев, размышлять о тщете мирской суеты и заманчивой прелести ничегонеделанья.

5

В саму Фамагусту я прибыл на закате.

Взору моему предстали крепостные стены, сложенные из массивных коричневых камней и обнесенные рвом. Я долго разглядывал приземистые угловые башни и укрепленные ворота дивной красоты. Затем вошел в город и замер в удивлении: нынешняя Фамагуста ничем не отличалась от средневековой! Город остался почти таким же, как в 1571 году, когда под стенами его палили турецкие пушки. Подозреваю, большинство медиевистов и студентов-архитекторов даже не догадываются, насколько хорошо сохранился этот полностью обнесенный стеной город. Боже, какое богатство! Эти башни, эти ворота, охраняющие вход с моря и с суши, великолепный романский собор и не менее красивые церкви с сияющими фресками. Никакие путеводители не способны в должной мере передать то чувство, которое тебя охватывает, когда идешь по мощеным улицам этих средневековых Помпей.

Существует причина, по которой Фамагуста вдруг обезлюдела и оставалась в таком состоянии на протяжении трех с половиной столетий. Дело в том, что турки, раздосадованные долгой и изматывающей осадой Фамагусты, поклялись, что впредь ни один христианин не будет жить в этом городе. Верные своему слову, они возвели хрупкие деревянные хижины посреди тех разрушений, которые сотворили, а далее их пыл исчерпался. Современная наука должна вечно благословлять традиционную инертность турок, в силу которой они не стали крушить крепостные стены Фамагусты и ее великолепные церкви, а просто оставили их постепенно ветшать под воздействием времени. И сегодня, когда христиане вольны селиться в бывшей крепости, город все еще выглядит полупустынным: сады и пустыри занимают большую его часть. В этом отношении Фамагуста похожа на Ипр и Реймс, подвергшиеся ожесточенным бомбардировками во время Первой мировой войны.

На мой взгляд, средневековая Фамагуста является одним из самых замечательных исторических памятников Европы. Если бы нашелся какой-нибудь тщеславный миллионер, возжелавший увековечить собственное имя, то он сумел бы превратить Фамагусту в одно из чудес света. Сейчас, когда Кипр стал британской колонией, мы просто обязаны запретить жилищное строительство на огороженной территории города и заняться немедленной реставрацией старинных зданий. Сохранение средневековых церквей с их великолепными фресками — задача не менее важная, чем прокладка дорог, возведение школ, больниц и ирригационных сооружений. Было бы очень уместно открыть в Фамагусте филиал Британской школы археологии. Вспоминая, сколько средств маленькая Италия тратит на восстановление Родоса и каких блестящих результатов она достигла на этом острове, я должен с горечью и стыдом признать, что британские власти проявляют преступное небрежение в данном вопросе.

Начало европейской колонизации Кипра положил английский король Ричард Львиное Сердце, который, направляясь в Третий крестовый поход, по пути завоевал этот остров. Остро нуждаясь в деньгах, он продал Кипр тамплиерам за сто тысяч безантов. Однако местное население приняло новых хозяев в штыки, и рыцари-храмовники поспешили отделаться от острова, перепродав его королю Иерусалима Ги де Лузиньяну, к тому моменту изгнанному из Святой Земли Саладином. В результате падения Латино-Иерусалимского королевства тысячи рыцарей-крестоносцев вместе со своими семьями остались без крова над головой. Христианские религиозные ордена также лишились своих владений в Палестине. Вся эта толпа хлынула на гостеприимные берега Кипра, под защиту Ги де Лузиньяна. Так начался золотой век в истории этого острова. Три с половиной века династия Лузиньянов правила Кипром, и все это время золото неиссякающим потоком текло во вновь образованное королевство. Фамагуста приобрела статус одного из богатейших городов мира. Блеск кипрской аристократии и несметные сокровища купцов превратили остров в легенду Востока. К этому периоду относится возведение великолепных церквей Фамагусты, причем некоторые из них — как, например, церковь Святых Петра и Павла — были построены на доходы от единичного торгового предприятия.

И все это время короли из династии Лузиньянов лелеяли мечту вернуть себе Иерусалим и вновь короноваться в храме Гроба Господня. Пока же они назывались королями Кипра и короновались в Никосийском соборе. А перед главным престолом церкви Святого Николая в Фамагусте получали чисто номинальный, ничем не подтвержденный титул короля Иерусалима.

Кровопролитная междоусобица привела к смене правления на Кипре. Остров перешел в руки сначала Генуэзской республики, а позже Венецианской республики, которая владела им на протяжении восьмидесяти трех лет. Вслед за тем остров захватила Османская империя, и он оставался в ее собственности до конца девятнадцатого века, когда Дизраэли заключил с Турцией уже упомянутый оборонительный союз.

Прогуливаясь по Фамагусте, я осмотрел с дюжину церквей, располагавшихся на расстоянии нескольких сот ярдов друг от друга. Любое из этих зданий стало бы подлинным украшением современного европейского города, но наибольший интерес, на мой взгляд, представляет собор Святого Николая. Это величественное здание было в свое время построено крестоносцами, а позже переделано турками под мечеть. Оставив обувь у порога, я вошел в типичную раннеготическую церковь, которая вполне могла бы стоять где-нибудь в Линкольншире. Удивление вызывали лишь турецкие коврики, в изобилии разбросанные по полу. Приглядевшись, я заметил и другие изменения: стены побелены, окна лишились своих витражей с ликами святых, а все здание ориентировано в направлении Мекки. Алтарь, естественно, отсутствовал, но благодаря совершенной планировке здание можно было буквально за полчаса подготовить к христианской службе. Интересно, что бы сказал Ричард Львиное Сердце, увидев сегодняшний храм Святого Николая?

Снаружи перед зданием я заметил каменную плиту, некогда служившую фундаментом для статуи. На ней сохранилась выгравированная надпись на греческом языке: «Город Саламин преподносит эту статую императору Траяну…»

Очень вежливый киприот отвел меня в недавно отреставрированный греческий собор Святого Георгия Экс Оринос, который является самым древним из всех фамагустинских зданий, использующихся в качестве христианской церкви.

— Когда-то здесь были турецкие конюшни, — сообщил мой экскурсовод. — В один прекрасный день святой Георгий спустился с гор и был очень разгневан тем, что в его церкви стоят верблюды. Так что он выкинул верблюдов через круглое окно-розетку…

Прохаживаясь по церкви, я подошел к иконе святого Георгия, которая стояла в обрамлении множества подношений, выполненных из воска в виде ног, рук, ушей, пальцев и грубо вылепленных голов. Наибольшее впечатление производила цельная фигурка человека примерно в два фута высотой — дар какого-то Мехмета. Это удивило меня, и я поинтересовался:

— А что, турки тоже почитают эту икону?

— Еще как почитают, — ответил мой гид без тени улыбки. — Ведь святой Георгий исцеляет от многих болезней.

Мне неоднократно доводилось видеть подобные восковые подношения в христианских храмах Италии, Греции и Ближнего Востока. Однако эти восковые фигурки больше всего напоминали терракотовые скульптуры, которые археологи обычно находят на месте бывших языческих храмов.

В нескольких ярдах от этой церкви стояло еще одно здание — если верить путеводителю, церковь Святых Петра и Павла. Изнутри доносился какой-то неподобающий шум. Я заглянул внутрь и увидел, что церковь доверху заполнена ящиками и коробками. Выяснилось, что в настоящее время здание используется как хранилище для апельсинов. Какой позор! Даже если британское правительство не может изыскать средства для приведения города в надлежащий порядок, то оно, по крайней мере, может запретить столь варварское использование исторических построек!

Я обошел кругом городские фортификации и подумал, что только эти сооружения — столь впечатляющие в своей мощи и сохранности — ставят Фамагусту в один ряд с Каркассоном, Рагузой и Авилой. Воистину это один из самых великолепных укрепленных городов мира! Его крепостная стена имеет пятьдесят футов в высоту и местами достигает двадцати семи футов в толщину. Бастион Мартиненго — одно из самых замечательных фортификационных укреплений шестнадцатого века, которые мне только доводилось видеть. И сегодня — по милостивой воле времени — он сохранил тот же самый неприступный вид, какой имел в 1550 году; в сводчатых казематах можно даже видеть отверстия для выпуска порохового дыма.

В другом бастионе мне показали место, где венецианский кузнец ремонтировал оружие для рыцарей. Земля там голубая от древней золы, которая за прошедшие столетия насмерть втопталась в почву. Возможно, одним из наиболее эффектных сооружений являются построенные турками морские ворота Фамагусты. Надо видеть эти массивные кованые створки, над которыми в лохмотьях паутины нависает заостренная опускная решетка.

А бастион Джамбулата имеет богатую историю. Он назван в честь одного из самых отважных турецких командиров, участвовавшего в осаде города 1571 года. Если верить легенде, венецианцы установили на этом бастионе вращающееся колесо с лопастями в виде остро отточенных ножей. Конструкция работала таким образом, что искрошила бы в капусту любого, кто осмелился бы приблизиться к бастиону. И, представьте себе, нашелся такой человек! Видя, насколько его войска деморализованы смертоносным приспособлением, Джамбулат-бей решил уничтожить его — пусть даже ценой собственной жизни. Верхом на коне он бросился прямо на адскую машину. В мгновение ока животное изрубило на кусочки, а славный турецкий рыцарь оказался обезглавленным. Тем не менее он добился своего: механизм вышел из строя. И до самого конца осады, утверждает легенда, призрак Джамбулата являлся соотечественникам: голову он держал под мышкой и яростно размахивал ятаганом, призывая турок в бой.

История эта изложена в книге «Исторический Кипр» сэра Руперта Ганниса, которую должны прочесть все, интересующиеся историей этого острова. Так вот, в конце своей книги мистер Ганнис приводит еще один факт — никак не связанный с героическими событиями тех дней, но от того не менее любопытный. Он утверждает, что сотни бездетных пар ежегодно приходят на могилу Джамбулата вкусить плодов с выросшего там фигового дерева. Якобы плоды эти обладают чудодейственным свойством разрешать проблемы страждущих супругов. «Немалая часть населения Фамагусты, — пишет автор, — обязана своим появлением на свет Джамбулату и его фиговому дереву».

И еще одно имя навечно вписано в анналы истории Фамагусты. Этот венецианец по праву заслужил звание героя благодаря своей стойкости и силе духа. Во время печально знаменитой турецкой осады Марк-Антонио Брагадин командовал гарнизоном Фамагусты. На долю этого человека выпала столь мучительная смерть, что даже в тот жестокий век она потрясла всю Европу. Раздраженный долгим сопротивлением крепости турецкий военачальник Лала Мустафа-паша решил примерно покарать ее коменданта. Коленопреклоненный Брагадин стоял над плахой и ожидал смерти. Дважды меч турецкого палача взлетал над его головой, но останавливался в дюйме от шеи. На третий раз ему отсекли нос и уши.

— Ну, и где же твой Христос? — издевался паша. — Почему он не приходит тебе на помощь?

Люди, присутствовавшие на казни Брагадина, вспоминали, с каким достоинством держался венецианец. Все насмешки мучителей он встречал гордым молчанием. На протяжении десяти дней его заставляли перетаскивать тяжеленные корзины с камнями к крепостному валу. При этом всякий раз, проходя мимо палатки паши, он должен был опускаться на колени и целовать землю. Затем Брагадина подвесили на нок-рее флагмана Мустафы с пяткой якоря, привязанной к его ногам. Десять дней он висел там в качестве живой мишени для злобных шуток турецких солдат.

По истечении этого срока Брагадина — под торжественный бой барабанов и пронзительные звуки труб — привели на центральную городскую площадь Фамагусты. Здесь несчастного коменданта привязали к колонне, и палач-иудей живьем содрал с него кожу. Паша с наслаждением наблюдал за казнью своего врага. Из кожи Брагадина изготовили чучело, которое затем укрепили на спине коровы (под издевательским красным зонтиком) и в таком виде провезли по улицам города. Окровавленную плоть венецианца изрубили на куски и подвесили над воротами Фамагусты. Когда турецкий флот направился в Константинополь, зловещее чучело снова заняло место на нок-рее и демонстративно проследовало мимо средиземноморских портов.

Конец этой истории служит еще одним свидетельством поистине непостижимого характера Мустафы-паши. Он не постеснялся вступить в переговоры с сыновьями Брагадина и после долгой торговли за немалые деньги продал им кожу казненного героя.

Всякий раз теперь, как судьба заносит меня в Венецию, я обязательно нанимаю гондолу, чтобы она отвезла меня к маленькой площади, на которой стоит статуя Коллеони. Кажется, будто знаменитый кондотьер, приподнявшись в стременах, скачет навстречу испытаниям. Неподалеку от памятника стоит церковь Святого Павла, в которой хранится кожа Брагадина. Глядя на погребальную урну, я вспоминаю славную осаду Фамагусты и благодарю судьбу за то, что хотя бы останки этого отважного героя обрели покой в великолепных интерьерах его родной Венеции.

6

Примерно в четырех милях от Фамагусты располагается монастырь Святого Варнавы. Мы знаем, что этот святой был уроженцем Кипра, и местные крестьяне не без основания полагают, что Варнава лучше всех других небожителей — может быть, за исключением самой Панагии, Богородицы — понимает нужды жителей острова и заботливо печется о них.

Монастырь, живописное здание с множеством куполов, стоит в стороне от главной дороги, посреди засеянного бобами поля. В маленьком залитом солнцем дворике не было видно ни души. Полуденный зной сгустился над Кипром, и в вязкой тишине, казалось, было слышно, как за оградой прорастают стебли.

Я прошел под прохладные своды маленького беленого здания, чьи купола подпирали мраморные колонны, обнаруженные на древних развалинах Саламиса. Позолоченный иконостас, который в греческих церквях играет роль крестной перегородки и отделяет клирос от нефа, тихонько поскрипывал под тяжестью икон.

Греческая православная церковь не приемлет скульптурных изображений — запрет этот восходит к тем далеким временам, когда все статуи рассматривались как элемент языческого идолопоклонства, — зато горячо приветствует иконопись. Даже самые крохотные и бедные из греческих церквей считают своим долгом иметь целую выставку этих священных изображений. Деревенский люд приписывает им чудодейственные свойства, и нередко можно наблюдать, как крестьяне благоговейно целуют деревянные оклады.

Заглянув в полуоткрытую дверь, я увидел греческого монаха, корпевшего возле мольберта с иконой. Он был так увлечен работой, что даже не заметил моего появления. Я рассматривал тщедушную фигурку, волосы, собранные в хвост на затылке, смешную шапку пирожком. В руке у монаха была тонкая бамбуковая кисточка, и он осторожно, высунув язык от старания, добавлял разноцветные мазки — красные, голубые, золотые — к фигуре святого на иконе. Заметив наконец постороннего человека, он прервал работу, вытер руки о рясу и со смущенной улыбкой шагнул мне навстречу.

Из разговора с монахом я выяснил, что техника православной иконописи уходит корнями в византийскую эпоху. Смешивать краски и наносить изображение его обучал семидесятилетний старец, который сам, в свою очередь, учился у такого же древнего старца — и так далее в глубь веков, когда только зарождались традиции иконографии. Как и все люди, занимающиеся милым сердцу трудом, этот греческий монах представлял собой приятное и трогательное зрелище.

Я обмолвился, что хотел бы осмотреть гробницу святого Варнавы, и монах охотно предложил свои услуги.

Мы миновали церковный дворик, пересекли бобовое поле и направились к уединенному каменному строению. К подземной гробнице вела каменная лестница. В склепе было прохладно и сыро. На стенах висели полуистлевшие иконы, чья-то заботливая рука зажгла свечу. Монах поведал мне историю этого захоронения.

— Поблизости от того места, где было обнаружено тело святого Варнавы, — рассказывал он, — располагался колодец со святой водой. Вода эта излечивает все виды кожных заболеваний.

Покинув подземный склеп, мы прошли в здание, выстроенное над колодцем. Там в углу стояло жестяное ведро на длинной веревке. Привычным движением монах сбросил ведро в колодец и вскоре вытянул обратно, наполненное кристально-чистой ледяной водой. Оказывается, местное население до сих пор использует здешнюю воду как целебное средство от всяких болезней.

После этой импровизированной экскурсии монах вернулся к работе над иконой, а я присел на камень рядом с гробницей святого Варнавы и попытался свести воедино все, что мне было известно об этом человеке.

Итак, мы достоверно знаем, что приблизительно в 47 году Варнава вместе с Павлом и Марком совершил свое первое миссионерское путешествие на Кипр. Планировалось в дальнейшем еще раз сюда вернуться в той же компании, но Павел почему-то отказался ехать с Марком.

Посему он взял с собой Силу и направился в Малую Азию, а Варнава, как и собирался, снова поехал со своим родственником Марком на Кипр. Начиная с этого момента мы покидаем область исторических фактов и переходим в туманную область легенд.

Среди киприотов широко распространено убеждение, что при вторичном посещении острова Варнава пал жертвой интриг некого Вариисия, исполнявшего роль астролога при дворе римского проконсула. Святой Павел во время своего первого миссионерского путешествия вступил в конфликт с этим человеком и поразил его слепотой. Вариисий затаил злобу на апостола и решил отомстить его сподвижнику. Он подговорил саламинских евреев, и те до смерти забили камнями Варнаву на городском ипподроме. Марк выкрал тело друга и тайно захоронил его в одной из римских гробниц за пределами Саламина.

Ну что ж, легенда эта выглядит вполне правдоподобно. Принимая во внимание нравы того времени, события и вправду могли развиваться подобным образом.

С тех пор миновало свыше четырех столетий. Христианство превратилось в официальную религию государства. В 474–491 годах христианская церковь Кипра оказалась втянутой в долгий и безнадежный спор с антиохийской церковью. По сути это была борьба за главенство. Антиохийская церковь считала, что из территориальных соображений остров Кипр входит в ее юрисдикцию. Однако представители Кипра указывали, что их церковь основана апостолом и посему должна быть независимой и равной в правах с антиохийской. Время шло, и перевес в споре складывался явно не в пользу киприотов.

И в этот критический момент к ним неожиданно пришла помощь свыше. Анфиму, архиепископу Кипрскому во сне явился святой Варнава и указал место, где сокрыты его нетленные мощи. Он же посоветовал Анфиму ехать в Константинополь и искать правды у императора Зенона.

На следующий день архиепископ в сопровождении большой толпы отправился в названное место и там под рожковым деревом действительно обнаружил останки Варнавы. На груди у него лежало Евангелие от Матфея, с которым Варнава никогда не разлучался при жизни.

Анфим тут же выехал в Константинополь с драгоценными находками. Они произвели столь сильное впечатление на императора Зенона, что тот поспешил созвать специальный синод, который и принял решение в пользу кипрской церкви.

Таким образом, церковь Кипра стала автокефальной, то есть никому не подчиненной. Она получила привилегию избирать собственного главу — архиепископа Кипрского, каковой и пользуется поныне.

Помимо того, император дозволил архиепископу Кипрскому подписывать свое имя красными чернилами (ранее такое право принадлежало лишь императору), а также носить ризу императорского, пурпурного цвета и скипетр вместо посоха.

Современные архиепископы Кипра свято чтут эти привилегии, дарованные тысячу четыреста пятьдесят лет назад. Они подписывают документы красными чернилами, носят пурпурную ризу с колокольчиками и скипетр, похожий на скипетр византийских императоров.

7

Вспоминая длинную череду экзотических блюд, испробованных мною за время путешествий, я прихожу к выводу, что все же самую странную еду мне преподнесли в гастрономическом магазине Фамагусты.

Прежде всего владелец лавки расчистил место на столе, уставленном упаковками мыла, корзинами с хлебом и горами козьего сыра. Затем — тяжело дыша и без устали нахваливая свои яства — он выставил на освободившееся место обещанный деликатес. Им оказались замаринованные птички с забавным названием бекафико, что переводится как «пожиратель фиг». Это мелкие птички, не крупнее воробья, но настолько жирные, что я вообще удивляюсь, как они могли при жизни летать. Да, полагаю, они и не летали: просто переползали с ветки на ветку, объедаясь спелыми фигами, пока сами, подобно фигам, не шлепались на землю.

Мой хозяин, киприот, не знал английского аналога их названия, а внешний вид птичек, к сожалению, не давал ключа к разгадке этого ребуса. Я подозреваю, что это некая разновидность наших садовых славок или славок-черноголовок. Мне рассказывали, что они огромными стаями прилетают на Кипр из Сирии и селятся на фиговых деревьях. Местные жители их солят, перчат, маринуют, достигая удивительного эффекта: кости размягчаются, а мясо, наоборот, становится жестче. В результате вы едите птичку целиком, нисколько не заботясь о костях и прочем.

Не могу даже описать удивительный вкус этого блюда. Бекафико одновременно перченые, но сладкие, маслянистые, но вяжущие. Что меня больше всего подкупает в бекафико — это их необычный, пикантный аромат. Такое можно найти лишь в старомодных рецептах, присущих кухне елизаветинской эпохи. Я бы сказал, подлинный аромат древности. Думаю, это оттого, что бекафико впервые начали готовить крестоносцы, явившиеся на Кипр вместе с Ги де Лузиньяном.

Упоминание об этих птичках встречается у Джона Локка, посетившего Кипр в 1553 году. Он писал:

Аббат Марити, путешествовавший по Кипру в 1760 году, утверждал, что правильно приготовленный бекафико может храниться в течение двенадцати месяцев и что киприоты ежегодно экспортируют четыреста маленьких бочонков этого деликатеса в Англию, Голландию, Францию и Турцию.

Мой хозяин принес бутылку замечательного янтарного вина с названием «Коммандерия». Начали его производить рыцари Иерусалимского ордена святого Иоанна (они же иоанниты или госпитальеры), и до сих пор каждая бутылка напоминает нам об их Великом магистре — так сказать, коммандере.

На Кипре это вино появилось в 1294 году, когда сюда нахлынули первые крестоносцы после падения Акры. Даже после того, как в 1310 году рыцари перебрались на Родос, они по-прежнему содержали свои виноградники в магистерии Колосси. Их вино было столь превосходным, что оно экспортировалось по всему средневековому миру. Наши Плантагенеты охотно согревали им свои сердца в холодной и туманной Англии.

Это крепкое сладкое вино, по вкусу напоминающее белый портвейн. Мне легко представить, как какой-нибудь вояка, в жаркий день перебравший «Коммандерии», атакует великие ворота Фамагусты, замахиваясь палкой на пожелтевшие камни и отдавая команду лучникам: «Тетиву до отказа!»

8

Я преодолел на автомобиле тридцать семь миль до древней Никосии, нынешней столицы Кипра. Город располагается в самом центре выжженной равнины и является круглым, как легендарный стол короля Артура. Полагаю, на свете где-то имеются и другие совершенно круглые города — их породила инженерная мысль позднего средневековья, — но не могу припомнить, чтобы я прежде видел хоть один.

Крепостные стены Никосии возводились в страшной панике перед надвигающейся угрозой турецкого нападения, и строители успели буквально в последнюю минуту: турки атаковали Никосию за год до Фамагусты. После семинедельной осады город вынужден был сдаться. Говорят, что тогда в уличных боях погибли двадцать тысяч христиан.

В своей книге «Исторический Кипр» Руперт Ганнис пишет:

Я прогуливался по узким улочкам Никосии, где кипела лихорадочная жизнь турецкого базара. Обычная картина: скопление маленьких прилавков, где смуглые оживленные продавцы предлагали примерно один и тот же ассортимент товаров. Здесь царил дух братского соревнования. Я, как и многие путешественники по Востоку, отметил одну особенность: если вы явно демонстрируете свои предпочтения, то остальные торговцы — сколь яростно бы они вас ни осаждали до того — молча и безропотно отходят в сторону. Как говорится, на все воля Аллаха!

Я зашел в местный музей полюбоваться на черный конической формы камень, который выставлялся как изображение Афродиты Пафосской. Несколько лет назад его случайно обнаружили в одном из коровников Пафоса, после чего привезли в столичный музей, воссоздав для него декорации в духе храма Афродиты, каким тот изображен на римских монетах.

В течение долгих столетий Афродита Пафосская являлась одной из наиболее почитаемых культовых скульптур, и все это время она сохраняла неизменной свою примитивную форму. Забавно, что языческая богиня, во всем мире считавшаяся воплощением физической красоты и привлекательности, у себя на родине представала в таком условном, далеком от человеческих идеалов виде. Увы, с тех пор, как Афродита покинула Кипр и овладела умами греков, она не стала прекраснее.

После музея я направился к католическому собору тринадцатого века, являвшему собой совершенный образец французской готики: три великолепных входа, просторный беленый интерьер. Он вырос волею Людовика IX, который был вынужден зазимовать в Никосии по пути в неудавшийся Седьмой крестовый поход. Французский король путешествовал в сопровождении большой свиты, в которой нашлось немало архитекторов и ремесленников. Их стараниями и был возведен собор Святой Софии, тоже позднее превратившийся в турецкую мечеть. И если собор Святого Николая в Фамагусте напомнил мне родную Англию, то храм Святой Софии, несомненно, несет отпечаток Франции. В этих двух сооружениях, посвященных ныне уже не Христу, а Мухаммаду, боевые трубы крестоносцев сыграли свой последний марш.

Внешне греческий православный собор в Никосии похож на драгоценную шкатулку. Ни одного квадратного дюйма пустой поверхности — все стены и потолок покрыты затейливыми фресками, иконами и позолоченной резьбой. Сверху спускаются хрустальные люстры, и когда служитель собора зажег свет, внутреннее пространство заискрилось, заиграло и наполнилось мерцающей жизнью. В то время как католическая церковь воплощает в себе мужественный дух Римской империи, греческая православная церковь отражает неожиданные и эксцентричные, женственные по своей сути причуды Византии. Помню, как-то одна моя приятельница, очень умная женщина, обронила такую фразу: «В Англии католицизм воспринимается как нечто экстравагантное, но чем дальше он продвигается на Восток, тем проще становится в своих внешних проявлениях. И наконец латинская церковь достигает такой точки, где она уже практически неотличима от пресвитерианства!»

Я вышел во дворик и осмотрелся. Старая лестница вела на галерею, где располагался вход в архиепископский дворец. Очень вежливый монах на хорошем английском сообщил мне, что в настоящий момент архиепископ в отъезде, но я могу осмотреть его апартаменты. Меня провели в длинную прохладную комнату, главным украшением которой являлись живописные портреты бывших архиепископов. Некоторое время мы развлекались обычной светской беседой, затем появился еще один молоденький монах с подносом, на котором стояли чашечки кофе, блюдце с вишневым вареньем, стаканы с водой и лежала пачка сигарет.

— Может, вам будет интересно осмотреть архиепископское одеяние? — спросил молодой человек. — Вы, наверное, знаете, что оно напрямую связано с находкой мощей святого Варнавы. Помните историю, приключившуюся во времена императора Зенона? Если желаете, я могу принести одежду.

Несколько минут спустя он вернулся с богато расшитым парчовым одеянием. За ним следовал второй монах, он нес митру архиепископа и пастырский посох. Они осторожно разложили свою драгоценную ношу на столе.

Тяжелая куполообразная митра была украшена финифтью, а также большим количеством рубинов, изумрудов и бриллиантов. Она напомнила мне корону, которую носит во время страстной недели Иерусалимский патриарх греческой православной церкви. Знаменитый епископский скипетр, дарованный архиепископу Кипра византийским императором почти полторы тысячи лет назад, имел в длину пять футов. Он был инкрустирован перламутром и заканчивался гранатовым навершием с золотым крестом.

Пока монахи раскладывали на столе одеяния архиепископа, раздавалось тихое серебристое позвякивание. Дело в том, что архиепископская риза и густо расшитая алая мантия украшены маленькими колокольчиками: их насчитывается двадцать штук, и каждый размером с вишню. Такие же колокольчики крепятся и к столе, или епитрахилеону , как называют ее греки. Обычай пришивать колокольцы к одежде священников был известен еще задолго до христианской эпохи. Доказательством тому — описание одеяния первосвященника, которое приводится в Книге Исход. Там тоже присутствуют нашитые колокольчики — «чтобы слышен был… звук, когда он будет входить во святилище перед лицом Господним и когда будет выходить»¹⁸. Первосвященники Израилевы носили колокольчики («позвонки») из чистого золота, числом семьдесят два. Сходные детали встречаются в языческих церемониях, в частности при описании культа Диониса и других языческих богов. Полагаю, назначение этих колокольчиков в том, чтобы отгонять злых духов. Собственно, в тех же целях использовался и систр, которым некогда размахивали жрицы Исиды и до сих пор продолжают размахивать абиссинские христиане в Иерусалиме.

После того, как мы обсудили эти удивительные связи с византийским христианством, монах повел речь о кипрских святых, среди которых явное предпочтение отдавалось Варнаве. Ежегодно 11 июня в память об этом святом устраивается большое празднество в монастыре рядом с Саламисом. Согласно заведенному порядку, проходит торжественная служба, на которой обязательно распевают акафист святому и благоверному апостолу Варнаве. Сняв с полки древнюю книгу, монах стал переводить мне ту часть службы, где излагалась история жизни апостола. Меня заинтересовала одна фраза, касающаяся уходящих вглубь веков традиций:

«Аристобул, который первый проповедовал евангелие в Британии, был, по слухам, братом Варнавы».

Какое интригующее заявление! Хотя имя «Аристобул» было довольно распространенным в апостольские времена (его носили несколько членов рода Ирода), но мне сразу пришел на ум Аристобул, упоминающийся в конце Послания к Римлянам. Помните, как пишет святой Павел: «Приветствуйте верных из дома Аристовулова». Естественно предположить, что это некий римлянин или грек, который в то время проживал в Риме и имел в своем хозяйстве рабов-христиан.

К сожалению, монах не мог просветить меня на сей счет. Единственное, что он мог утверждать, опираясь на традиции греческой православной церкви, — что действительно первого британского евангелиста звали Аристобул и жил он в одно время со святыми Павлом и Варнавой.

9

Утром я покинул Никосию в обществе своего друга-киприота, который во что бы то ни стало желал показать мне остров. Решено было провести первую ночь в монастыре Кикко, стоявшем высоко в горах Троодос.

Мой друг с головой погрузился в изучение раннехристианской истории, он так и сыпал именами различных святых. Похоже, в этой области ему не было равных. От него я узнал, что, согласно местной традиции, интересующая меня компания — Павел, Варнава и Марк — пробыла на Кипре всего десять дней.

— Они высадились в порту Саламиса, — рассказывал друг, — встретились с членами тамошних синагог и после этого пешком отправились через весь остров в Пафос. В то время Пафос считался столицей Кипра, там находилась официальная резиденция римского проконсула. А Саламис играл роль торговой столицы.

У Варнавы наверняка было множество знакомых на острове, ведь он здесь родился и вырос. Довольно странно, что до нас не дошло никаких сведений о его семье или друзьях. Но вот апостольская миссия Павла и Варнавы описана достаточно подробно. Достоверно известно, что — независимо от первоначальных намерений Павла — трое святых не искали контактов с язычниками, а методично обходили синагоги острова. Даже их историческая встреча с римским проконсулом состоялась сугубо по инициативе последнего.

А теперь я вам расскажу местную историю, которую вы не найдете ни в одной книжке. Итак, трое миссионеров двигались от Саламиса к Китиуму, нынешней Ларнаке. По пути они отклонились от прибрежной дороги и решили посетить славный город Тамассос, который, к сожалению, не сохранился до наших дней. Сейчас мы, кстати, именно туда направляемся. Вы сами сможете убедиться, что от этого некогда процветавшего города не осталось ничего, кроме двух крошечных деревушек. Сведения относительно маршрута следования Павла можно считать вполне достоверными, ибо они вполне согласуются с историческими хрониками того времени. Так, нам известно, что император Август сдал в разработку богатейшие медные рудники Ироду Великому. А, поскольку горная промышленность концентрировалась как раз вокруг Тамассоса, то вполне естественно предположить, что в этой области проживала крупная еврейская община, которая и привлекла внимание Павла.

Пересекая выжженную равнину, мы проехали мимо оливковой рощи. Таких огромных деревьев мне никогда раньше не доводилось видеть.

— Сколько лет этим оливам? — поинтересовался я.

— Кто знает? — ответил мой друг. — Да и вообще, есть ли смысл обсуждать возраст оливкового дерева? Мне кажется, они никогда не умирают. Взгляните-ка на это старое дерево. Да, оно засохло, но дало молодые побеги… Видите, как они тянутся к солнцу? В деревне Саламиу, что стоит на холмах за Пафосом, любят рассказывать, будто их оливы — а там деревья еще больше здешних — выросли на тех самых камнях, на которых сиживали Павел и Варнава, когда останавливались на обочине перекусить.

Мы свернули на проселочную дорогу, которая вела к деревушкам Политико и Пера — тем самым, которые сохранились на месте древнего Тамассоса. Между прочим, в европейских языках слово «медь» образовалось от искаженного названия острова Кипр. Древние называли этот металл «aes cyprium». Позже это название сократилось до «cyorium» и преобразовалось в «cupram», а отсюда уже рукой подать до английского «copper», французского «cuivre» и немецкого «Kupfer».

— Все окрестные холмы, — рассказывал мой друг, — усеяны кучами шлака, невидимого под буйной растительностью. Это отходы деятельности древних шахт, функционировавших здесь во времена римлян. В деревне Катидата, на северо-западе острова, я покажу тебе одну такую шахту. Ты увидишь цепочку ведер, спускающуюся под землю. С помощью этих ведер породу поднимают на поверхность. Когда-то там работали рабы Ирода Великого, теперь то же самое делают рабочие американской компании…

Дорога привела нас в запущенный сад. Здесь среди апельсиновых деревьев стояла самая интересная из всех византийских церквей Кипра. В ней находится гробница святого Гераклеида, первого епископа Кипра, который был знаком Павлу и Варнаве.

На нашу беду, здание церкви оказалось запертым. Ключ, как выяснилось, был у кого-то из местных крестьян, работавших в поле. Прямо рядом с входной дверью свисала веревка, уходившая на колокольню. Мы потянули за нее, и густой голос старого бронзового колокола поплыл над окрестными полями и оливковыми рощами.

Некоторое время спустя на наш зов явился крестьянин, одетый в рабочую одежду. Он представился Леонидом, и я искренне порадовался этому старинному имени. Кипр богат на подобные открытия: маленькую горничную в Никосии звали Антигоной, а официанта в Фамагусте — Фемистоклом.

Леонид отпер дверь, и мы прошли в полутемную, пыльную церковь, где традиционный блеск икон контрастировал с общей атмосферой упадка и небрежения. Казалось, сюда не заходят годами. Тем не менее на стуле обнаружился открытый деревянный ящик, внутри которого покоился пожелтевший человеческий череп. Я намеревался подойти поближе, чтобы разглядеть его, но Леонид меня опередил. Мягким, но решительным движением он закрыл ящик и отставил его в сторонку.

— Это череп святого Гераклеида, — пояснил он. — Вчера у нас был праздничный день, вот почему он стоит открытый. А так вообще-то ящик хранится под креслом епископа.

Крестьянин опустился на колени и запечатлел благоговейный поцелуй на стеклянной крышке.

Позже мой друг пересказал мне историю этого святого.

— У нас на Кипре бытует легенда, — начал он, — что Гераклеид был сыном греческого священника в храме Аполлона в Тамассосе. Во время своего визита на остров Павел и Варнава встретились с этим человеком и обратили в христианство. Тогда же они назначили Гераклеида первым епископом Тамассоса. Он был очень хорошим христианином: строил церкви на Кипре, лечил болезни, умел даже творить чудеса. Но жизнь свою окончил на костре…

Тем временем Леонид отпер другую дверь, и нашему взору предстала боковая часовня, на вид еще более древняя, нежели сама церковь. Выяснилось, что это погребальная часовня, в которой похоронен святой Гераклеид и еще трое других святых. Я был поражен той степенью запустения, которая царила здесь. Толстый слой белой пыли — не иначе как столетней давности — покрывал все предметы в помещении. С потолка свисала огромная паутина. Полуистлевшие иконы давно уже утратили линии и краски.

Когда мои глаза привыкли к полумраку, я смог разглядеть четыре гробницы. Кто-то проковырял в них отверстия, чтобы можно было заглянуть внутрь. Я не преминул воспользоваться такой возможностью и увидел нечто серое на комьях земли.

— Это могила святого Феодора, — сообщил Леонид.

Пока мы исследовали это царство гнили и пыли, в дверях появился древний старик. Он опирался на суковатый посох, голова его была обмотана цветной тряпкой. Это оказался сельский священник. Он медленно проследовал в комнату и указал своим посохом на один из саркофагов.

— Могила святого Мнасона, — проскрипел он.

— Вы имеете в виду того Мнасона, который упоминается в Деяниях апостолов? — поразился я.

Ответить на этот вопрос священник не мог, но тут вмешался мой друг.

— Да, — подтвердил он. — Мнасон был уроженцем этого острова.

Я припомнил соответствующие строки из Деяний:

«С нами шли и некоторые ученики из Кесарии, провожая нас к некоему давнему ученику, Мнасону Киприянину, у которого можно было бы нам жить»¹⁹.

Согласно распространенной на Кипре легенде, Мнасон крестился в Иерусалиме у самого Иоанна Богослова. Дом его располагался всего в одном дневном переходе от Иерусалима, и Мнасон принимал у себя Павла и Луку во время из последнего визита в столицу.

Среди многих чудес, которые творил этот человек, следует отметить одно — когда он парализовал руку бессовестного вымогателя-ростовщика.

10

Гора Троодос возвышается над островом подобно зеленой башне, подпирающей безоблачное небо. Именно здесь, на могучей вершине Троодоса, собираются по осени серые тучи — верный знак того, что в скором времени на иссушенную с мая землю падут животворные дожди.

Местный путеводитель информирует туристов:

Оцените неподражаемую иронию этого сообщения: вот она, преемственность правящих кругов! Правда, остается неясным: выставили ли богов и богинь вон или же они благоразумно удалились по собственному желанию, как только на горизонте появились королева Виктория и Дизраэли? В скупых сточках путеводителя кроется и легкая предостерегающая нотка. Они как бы предупреждают путешественника: не стоит ждать, что за ближайшим углом он натолкнется на божественную Персефону, забавляющуюся на клумбе с гиацинтами. Скорее ему надо ответственно подготовиться к встрече с миссис Брауни-Джонс, чей супруг подвизается в отделе контроля и учета.

Солнце уж садилось на западе, когда мы покинули долину и начали подъем среди виноградников и крошечных деревушек, которые подобно гнездам диких пчел прилепились к горным склонам. Теперь вокруг нас расстилался совершенно другой мир. Дышащий прохладой мир папоротников и молчаливых лесов, где звук шагов поглощался густым ковром сосновой хвои, а мысли невольно улетали к тенистым лощинам Борнмута.

Как странно, что эти рощи и леса, где некогда бродили ясноокая Афина, воинственная Артемида и прелестная Афродита, ныне превратились в уютные декорации для отдыха правительственных чиновников. И странность эта достигала своего апофеоза на вершине горы: там, где в древности Зевс-громовержец оттачивал свои огненные стрелы, изумленный путешественник находит ныне теннисные корты. Уединенные горные долины, ранее предназначенные для смелых эскапад языческих богов, теперь слуги его величества монополизировали для своих чинных развлечений.

Ближе к вечеру в поле нашего зрения показалась группа зданий, подобно орлиному гнезду взгромоздившаяся на самом гребне горы. Странное и неожиданное зрелище представляло собой скопление куполообразных крыш и печных труб, четко вырисовывавшихся на фоне закатного неба. Здесь, над бездной, им было явно не место.

Горный монастырь Кикко — самый знаменитый из всех древних монастырей Кипра — расположился на высоте 3800 футов над уровнем моря. И сам факт его мирного сосуществования с теннисными кортами выглядит таким же абсурдом, как если бы мы сделали попытку усадить за один стол Томаса Бекета и «Банни» Остина[22]Генри Уильям «Банни» Остин (1906–2000) — знаменитый английский теннисист.. Нелепо, невозможно! И тем не менее вот он — перед моими глазами.

Кикко — средневековый монастырь и ничем другим быть не желает. Его внешний вид, его местоположение и распорядок жизни — все остается неизменным с тринадцатого века. Равно как и привычка систематически гореть. Первый пожар случился здесь в 1365 году, когда один из местных жителей пытался выкурить диких пчел из гнезда. В следующий раз монастырь горел в 1542-м, затем в 1751-м, и наконец, в 1813 году. И всякий раз после катастрофы деревянные здания отстраивались заново, причем воссоздавалась точная копия сгоревшего монастыря.

Тем вечером, когда я впервые увидел величественные ворота монастыря, возле них собралась оживленная толпа погонщиков мулов. Они устраивали своих животных возле специальных железных столбов, привычным движением накидывая уздечки на крючья. Глядя на них, я подумал: подобная картина характерна для какого угодно столетия, но только не для двадцатого! В воздухе стоял острый запах стряпни и горящих дров. Заглянув в ворота, я увидел, как целая шеренга греческих монахов пересекает двор с блюдами в руках; какой-то мужчина вел под уздцы мула, навьюченного винными мехами.

Наше появление не вызвало особого удивления у обитателей монастыря, ведь начиная с тринадцатого столетия Кикко постоянно принимает у себя странников. Просторный монастырский двор со всех сторон окружен галереей, на которой обустроено свыше семидесяти гостевых комнат. Пилигримы со всего греческого православного мира стремятся в Кикко. Мы с моим другом присоединились к толпе у ворот. Ждать нам пришлось недолго. Один из погонщиков мулов вежливо подергал за веревку колокола, и где-то во внутренних помещениях раздался довольно громкий и пронзительный перезвон. Тотчас появился пожилой чернобородый монах, который жестами пригласил нас войти. Я ожидал, что нас сразу же отведут в приготовленные помещения, однако здесь царили иные порядки. Старый монах повел нас какими-то темными переходами, вверх и вниз по стертым каменным лестницам. В конце концов он привел нас к какой-то комнате и, распахнув тяжелые деревянные двери, молча указал на плюшевые канапе, расставленные вдоль стен. Очевидно, нам предлагалось подождать.

В комнате было сумрачно и прохладно, в воздухе ощущался слабый запах ладана и кофе. По стенам были развешаны портреты бывших архиепископов: неизменно бородатые мужчины в блестящих одеяниях задумчиво смотрели на нас с фотографий.

Внезапно перегораживавший комнату тяжелый занавес раздвинулся и пропустил вперед бородатого священника средних лет с лучистыми глазами. На его черной рясе отсвечивал золотом пектораль. Я обратил внимание, что одежда его была из более дорогой и качественной ткани, чем у остальных монахов, а рука, протянутая в приветствии, выглядела мягкой и ухоженной. Перед нами стоял настоятель Киккского монастыря, один из самых влиятельных иерархов на Кипре.

Следует отметить, что в греческой православной церкви существует колоссальная дистанция между рядовым монахом и настоятелем монастыря. Путешественник, который прежде встречался только с простыми сельскими священниками, может решить, что церковь рекрутирует своих служителей исключительно из грубых малограмотных крестьян. Однако дело обстоит совершенно иначе, и чтобы осознать свою ошибку, достаточно познакомиться с кем-нибудь из высших церковных чинов.

Настоятель был весьма опытным руководителем. По мере того, как мы обменивались вежливыми приветствиями, я чувствовал, что он должным образом ведет дела монастыря. Ежегодный финансовый баланс, рекордные урожаи пшеницы и винограда, показатели прироста поголовья овец и крупного рогатого скота — все у него было в порядке, и самый строгий аудитор не нашел бы, к чему придраться. Во время нашей беседы тяжелый занавес снова раздвинулся, и молодой монах внес традиционное угощение: на подносе стояли стаканы с водой и блюдечко с вишневым вареньем.

Настоятель с дружелюбной улыбкой предложил мне освежиться. Греческие монастыри всегда отличаются гостеприимством и предлагают своим посетителям легкую закуску. Как правило, это консервированные фрукты — вишня, айва, фиги, иногда засахаренные грецкие орехи. Я съел ложечку варенья и пригубил стакан с водой.

— Насколько я понял, вы пишете книгу о святом Павле, — продолжил беседу настоятель. — Тогда скажите, — улыбнулся он, — вы верите в то, что Павла подвергли бичеванию в Пафосе?

Я знал, что эта легенда давно бытует на Кипре, и мне не хотелось бы обижать своего собеседника. Однако, памятуя, что лучший способ избегнуть серьезных проблем — говорить, по возможности, правду, я решил рискнуть и ответил:

— Нет, не верю.

— Вот и я не верю.

У меня словно гора свалилась с плеч.

Вскоре я обнаружил, что мне выделили личного слугу — молодого послушника с буйной копной черных волос и черными усиками, прибивающимися над верхней губой. Он рассказал, что родился в Пафосе и в какой-то миг ощутил потребность посвятить себя служению церкви. Послушник провел меня по каменным лестницам и бесконечным галереям, пока мы не достигли двери в конце балкона.

С низким поклоном юноша ввел меня в огромную комнату со сводчатым потолком. По моим подсчетам, в этой комнате легко могли разместиться пятьдесят человек. Обстановку составляли умывальник, диван с плюшевым покрывалом и небольшой круглый столик, вокруг которого стояли простые стулья. Как выяснилось, моего друга устроили в другом месте, а все эти хоромы предназначались исключительно мне.

Я изъявил желание умыться, и послушник тут же принес кувшин с водой и чистое полотенце. Вместо того чтобы налить воду в таз, он стал осторожно поливать мне на руки. Я вспомнил, что именно так поступали в древности.

В углу комнаты находилась лестница, которая вела в расположенную на втором этаже спальню. Здесь обнаружилось несколько кушеток, а возле зарешеченного окна стояла широкая кровать с москитной сеткой. Комната была обставлена очень просто — ни ковров на деревянных полах, ни картин на беленых стенах. Выглянув в окно, я увидел сосновый лес, на несколько сот футов простиравшийся вокруг монастыря. Лунный свет лежал на ветвях подобно серебряному туману.

Ни единый звук не нарушал ночной тишины, действовавшей почти гипнотически. Каждые несколько секунд мимо окна с писком пролетала летучая мышь, но этот едва слышный звук лишь подчеркивал синее безмолвие, окутавшее местность.

Я немного посидел, наслаждаясь безмолвным пейзажем, затем спустился в гостиную. Послушник тем временем накрывал стол к позднему ужину. Он зажег парафиновую лампу, но ее слабый свет едва дотягивался до углов необъятной комнаты. Я узнал, что мой друг, с которым мы приехали в монастырь, ужинает с кем-то из знакомых.

Паренек поставил на стол бутылку вина, приготовленного из монастырского винограда, положил буханку хлеба — опять же из монастырской пшеницы. Затем отправился на кухню, а я уселся посреди каменной комнаты, ощущая себя странником-богомольцем из средневекового романа. На первое мне подали бобы со спаржей. Послушник все время стоял за моей спиной, упреждая каждое мое желание: услужливо нарезал хлеб и передавал мне солонку.

Он выглядел довольно странно — сумрачная фигура в неверном свете лампы. Буйная шевелюра стянута в хвост на затылке, черная шапка пирожком, на круглом юношеском лице залегли темные тени. Мне он напоминал озорную школьницу, загримировавшуюся для роли Яго в школьном спектакле.

Послушник проворно выскочил за дверь, чтобы вернуться через пару минут с дымящимся пловом и тушеным цыпленком.

По окончании обеда я предложил ему сигарету, но юноша молча помотал головой.

Вскоре меня снова пригласили к отцу-настоятелю. При моем появлении он с улыбкой приподнялся из-за стола, любезно предложил мне кофе и крепкие македонские сигареты. Я чувствовал себя довольно странно, сидя при свечах в этой незнакомой комнате и обсуждая визит святого Павла на Кипр. Мы поговорили о том, как римский проконсул был обращен в христианство, святой отец поведал мне несколько местных легенд.

В одной из них рассказывалось, как во время своего путешествия апостолы натолкнулись на группу молодых язычников. Юноши и девушки намеревались затеять какие-то состязания и по такому поводу разделись донага. Эта картина якобы настолько смутила Павла и его спутников, что те повернули обратно. Честно говоря, данная история вызвала у меня большие сомнения. Святые Павел и Варнава достаточно долго проживали в развращенной Антиохии, чтобы вид обнаженных юных тел мог их напугать.

Распрощавшись с настоятелем, я вернулся в свои покои и стал готовиться ко сну. За окном уже совсем стемнело, ночную тишину нарушала лишь какая-то беспокойная дворняга, которая выла на луну. На рассвете меня разбудил колокольный перезвон. Если верить часам, было пять утра. Монах на колокольне без устали дергал за веревку, и радостные, ликующие звуки разносились над округой. Это были не простые монотонные удары колокола, а мощный переливающийся поток звука, который плыл над поросшими лесами горными склонами и докатывался до отдаленных деревушек в долине.

Из келий один за другим стали появляться монахи. Проходя мимо меня, они улыбались и кланялись. Я решил уточнить, по какому поводу был устроен перезвон.

— Сегодня, наверное, праздник? — поинтересовался я у молодого монаха.

— Нет, — просто ответил он. — Эти колокола в вашу честь.

Это сообщение повергло меня в растерянность. При мысли, что по моей вине добрую половину Троодоса перебудили на рассвете, я пришел в ужас.

Кроме того, я осознал, что просто обязан присутствовать на службе, а потому быстро оделся и спустился в церковь. Монахи уже все стояли по своим местам и низкими голосами тянули «Kyrie eleison».

Мне отвели центральное место напротив иконостаса, который слегка накренился вперед, словно под тяжестью драгоценных икон. Я без труда распознал чудотворную икону Божьей Матери, благодаря которой Киккский монастырь славится на весь православный мир. Говорят, это одна из трех икон, собственноручно написанных святым Лукой. Изображение обрамляла богатая резная рама, сверху спускалась бархатная пелена, скрывающая сияющий лик Богородицы.

По окончании службы церковь заполнилась крестьянами. Среди них были две женщины, которые простерлись ниц перед иконой. Помолившись, они поднялись с колен и перед уходом оставили дар — повесили вышитую рубашку на бронзовую руку, выступавшую из ширмы с одной стороны от иконы. Мне показалось забавным такое подношение.

Двое молодых монахов сдвинули в сторону бархатную пелену, но под ней обнаружилась дополнительная драпировка. Когда конец ее приподняли, я увидел, что почти всю поверхность иконы — за исключением небольшого кусочка размером со спичечный коробок — скрывает посеребренный оклад. В отверстии открылось несколько дюймов деревянной доски, покрытой древней, уже пошедшей пузырьками живописью.

На протяжении нескольких столетий никто не видел знаменитого изображения. Считается, что того, кто попытается это сделать, поразит неминуемая болезнь. Последнюю такую попытку предпринял в 1776 году один монах с Родоса. В Кикко до сих пор пересказывают эту историю: как он умолял настоятеля дозволить ему провести ночь в церкви и как, поддавшись любопытству, протянул руку, дабы открыть икону. Легенда гласит, что в тот же миг в нечестивца ударила жаркая волна, которая поразила его и оставила лежать бесчувственным на полу церкви.

Пресвятая Дева Мария Киккская почитается как дарительница дождя. В былые дни во время засухи устраивалась торжественная процессия, во время которой чудодейственную икону в окружении горящих свечей выносили из церкви и разворачивали лицом к небу, в ту сторону, откуда ожидался дождь. И меня уверяли, будто Пресвятая Дева ни разу не обманула ожиданий киприотов.

— А что за бронзовая рука торчит возле иконы? — поинтересовался я.

— А это рука турка, — ответили мне, — который попытался прикурить сигарету от святой свечи.

На моих глазах все новые и новые крестьяне входили в церковь и склонялись в поклонах перед святыней.

Мы тепло попрощались с отцом-настоятелем и остальными монахами. Я отдельно поблагодарил послушника, который так трогательно обо мне заботился.

Во дворе монастыря царило привычное оживление. Одна партия паломников покидала Кикко, другая только прибыла — люди спешивались и привязывали своих мулов возле железных столбов. Мой пышноволосый послушник вышел нас проводить за ворота монастыря.

— Пожалуйста, — обратился он ко мне. — Вы ведь пришлете мне мою фотографию?

—  Malista [23]Да ( греч. )..

—  Efcharisto! [24]Спасибо! ( греч. ) — ответил он с сияющей улыбкой.

Уже изрядно отъехав, я оглянулся и увидел, что парень стоит на повороте, машет нам вслед и кричит:

—  Chaerete! [25]Будьте здоровы! ( греч. )

11

По пути в Пафос мы остановились у придорожного кафе залить воды в автомобиль. Пока мы с моим другом отдыхали за чашечкой кофе в тени виноградника, вышел хозяин кафе и разговорился с нами.

Он представлял собой удивительное зрелище — вылитый разбойник из какой-нибудь комической оперы. Казалось, будто каждая деталь его одежды обладала собственной трагической историей. Мужчина был одет в мешковатые турецкие штаны, старомодный европейский жилет, полосатую рубашку, заправленную под широкий пояс-кушак. На ногах у него красовались приспущенные полосатые гетры, выглядевшие реликтами бурного финала Кубка Англии по футболу. Каким-то странным и необъяснимым образом все компоненты его костюма — нелепые по отдельности — складывались в довольно яркое и гармоничное одеяние.

Человек, который сидел рядом с нами, допил свой кофе и не спеша зашагал по тропинке, ведущей в холмы. На нем была турецкая одежда, и я обратил внимание, что, беседуя с погонщиком волов, он непрерывно перебирал янтарные четки. По всем этим признакам я принял его за турка. Но хозяин кафе, пошептавшись с моим другом, безапелляционно объявил, что это один из линобамбако.

— В былые дни их было очень много на Кипре, а сейчас почти не осталось, — пояснил мой друг. — Это особые люди: внешне ведут себя как мусульмане, а втайне исповедуют христианство. Говорят, они потомки тех христиан, которые пытались спастись от преследований после турецкого завоевания в 1571 году. Тогда, чтобы выжить, им пришлось имитировать обращение в мусульманство.

Однако все эти годы в кругу семьи и близких людей они продолжали носить христианские имена и соблюдать все православные традиции. Они принимали тайное крещение у наших священников, у них же причащались. Вот такая двойная жизнь.

В середине дня мы спустились в зеленую долину Пафоса. Морские волны лениво накатывали на каменистое побережье Западного Кипра, лизали нагретые солнцем скалы. А безоблачное небо позволяло надеяться на сухую и жаркую погоду в течение ближайших месяцев.

Согласно Деяниям апостолов именно здесь Павел выступал перед римским проконсулом Сергием Павлом и поразил слепотой еврейского мага Елиму. В то время на этом выдающемся в море побережье стоял величественный и прекрасный город, где располагалась резиденция римского правительства. Землетрясения и малярийные комары сгубили это место, и сейчас оно выглядит скорее как каменистая пустыня, нежели как руины античной столицы. В маленьком заброшенном порту покачиваются на якоре рыбачьи лодки, на молу одиноко маячат развалины турецкой крепости. В их тени босоногие рыбаки латают свои сети.

От римской столицы Кипра не осталось ничего, кроме нескольких курганов, нашпигованных мраморной крошкой, глиняными черепками и обломками древних колон. Вблизи маяка едва можно различить остатки античного театра.

До приезда сюда я не знал, что знаменитый храм Афродиты Пафосской находился на некотором расстоянии к востоку от древнего города. Расстояние составляло приблизительно десять миль. И если Павел действительно пришел в Пафос из Троодоса, то вполне возможно, что он и не видел этот процветающий центр языческих суеверий. Храм был выстроен на берегу моря и соединялся с портом Пафоса дорогой, по которой обычно двигались процессии. Если верить древним авторам, дорога пролегала среди беседок, увитых розами и другими цветами и посвященных любимой богине.

Мы медленно ехали в сторону храма Афродиты.

Какое же горькое разочарование ждало меня на месте! Я увидел невысокий холм, на котором обнаружилось всего несколько камней, ранее, очевидно, служивших пьедесталами для статуй. Этих обломков было явно недостаточно, чтобы восстановить — хотя бы мысленно — картину величественного храма, некогда стоявшего здесь. К нам подошел старый турок, который жил на маленькой ферме неподалеку. Он отвел меня к себе домой и продемонстрировал на заднем дворе остатки мозаичного покрытия. Наверное, когда-то это был пол роскошного вестибюля.

Считается, что черный конус, виденный мною в Никосийском музее, и есть та прекрасная богиня, которой поклонялись на Кипре в языческие времена. На мой взгляд, единственное, что в ней прекрасного — это легенда о рождении богини. Не одно поколение художников вдохновлялось образом прекрасной Венеры, выходящей на берег из морской пены. Что касается пены, то мне рассказывали, что в зимний сезон — при известном стечении направления ветра и приливного течения — на берег выносит, причем как раз неподалеку от бывшего храма, огромные массы морской пены.

Афродита была варварской богиней финикийского или азиатского происхождения. И многие столетия ей — в форме этого усеченного черного конуса — поклонялись цари и простые люди. Они приходили в храм, чтобы посоветоваться с оракулом Афродиты. Единственным источником сведений о внешнем виде святилища являются древние кипрские монеты. Если верить полустертым изображениям, оно было маленьким и скорее похожим на египетские храмы. Перед входом стояли два увитых гирляндами пилона, а внутри находилось полукруглое пространство с алтарем посередине. В темноте храма трудно было различить священный темный камень. Мы даже не знаем, был ли он чем-то накрыт или представал обнаженным взорам посетителей храма.

Известно, что Тит, направляясь на Иудейскую войну — ту самую, которая закончится разрушением Соломонова Храма, — специально изменил маршрут и направил свои корабли к Кипру. Он хотел посоветоваться с богиней относительно того, что ожидает его в будущем. Вот как об этом пишет Тацит:

В качестве жертвоприношений Афродите допускались лишь животные мужского пола, а самые лучшие предсказания делались по сухожилиям и плеве детенышей. Хотя алтарь и располагался под открытым небом, но каким-то чудодейственным образом дождь никогда не проливался на него, и капли крови тоже никогда не попадали на алтарь Афродиты.

В этом храме были собраны несметные богатства, а слава его гремела по всему миру. Раз в год тысячи паломников высаживались на Кипре и проделывали путь в десять миль от Пафоса до святилища богини. То, что происходило дальше в храме Афродиты, являлось поводом для сурового осуждения со стороны раннехристианских священников.

12

На следующее утро мы решили исследовать курганы на месте древнего Пафоса. Первая наша остановка была возле гранитных колонн, наполовину занесенных тысячелетними наслоениями грунта. Здесь — как и в Саламисе и Фамагусте — казалось, сама земля вопиет в ожидании будущих исследователей.

— На этом месте когда-то стоял римский храм Венеры, — пояснил мой друг. — Местные жители называют его «Холмом сорока колонн».

Мы осмотрели то, что осталось от массивного фундамента храма и подземных переходов, ныне заросших и обвалившихся. Рассказывают, что сколько-то лет назад здесь прятался некий турок, которого обвинили в убийстве. Сколько времени он там провел, неизвестно, но вылез он на свет божий в четверти мили отсюда и с ужасом рассказывал о подземных залах, доверху заполненных человеческими черепами.

В нескольких минутах ходьбы от бывшего храма находится маленькая греческая церковь. Построена она на месте то ли крупного римского храма, то ли рынка. Во всяком случае, здесь до сих пор стоят две гранитные колонны, явно относящиеся к тому периоду. Кроме того, сохранился обломок мраморной римской колонны, который называют столбом святого Павла. Согласно местной традиции, именно к этому столбу был привязан апостол во время бичевания. Крестьяне из окрестных деревень почему-то вообразили, что столб этот помогает исцелиться от малярии, а потому откалывали кусочки мрамора и уносили с собой. Чтобы защитить реликвию от окончательного разрушения, пришлось окружить ее каменной стеной и накрыть сверху железной решеткой. Лично у меня история с бичеванием на Кипре вызывает сомнения. Начать с того, что она никак не согласуется с текстом Деяний. Сам Павел в Послании к Коринфянам жалуется, что был трижды побит палками (римское наказание); однажды — камнями; и от иудеев он пять раз получал в качестве наказания «по сорока ударов без одного». Сверим его слова с тем, что говорится в Деяниях. Там действительно упоминается побиение камнями в малоазийской Листре и наказание палками в Филиппах. Но ничего, что подтверждало бы версию киприотов о бичевании в Пафосе.

Сидя на печальных руинах этого прекрасного города, я снова перечитывал лаконичный рассказ о том, как Павел явился к римскому проконсулу и впервые столкнулся с языческим астрологом — иудеем по имени Елима, состоявшим в свите Сергия Павла. Передо мной разворачивалась великолепная драма, все детали которой идеально вписывались в картину римской провинции первого века нашей эры.

Проконсул Сергий Павел был умным человеком. Подобно одному из своих предшественников на этом посту, знаменитому оратору Цицерону, он отличался большой любознательностью и образованностью. Если верить Плинию, жившему в ту же эпоху, Сергий Павел был автором значительного трактата по истории Кипра. И вот этот человек узнал, что на его острове появились два бродячих философа, проповедующие новую религию. Естественно, он пожелал встретиться с ними и послушать, что они говорят. Если же учесть, что Кипр находился на пересечении путей из Палестины на Запад, то вполне возможно, что до Сергия Павла доходили рассказы о распятии Христа и его последующем чудесном воскрешении.

Так или иначе, Павла и Варнаву пригласили на аудиенцию к римскому прокуратору. Тот с большим интересом выслушал своих гостей и, возможно, проявил открытое сочувствие к их религиозным доводам. Однако за его спиной маячила фигура, ставшая уже традиционной в окружении древнеримских правителей. Человек этот претендовал на роль восточного теософа и ученого, в Библии же он называется «волхвом» и «лжепророком». Подобно нашему апостолу, он был иудеем и носил двойное имя: евреи называли его Вариисием, а римляне — греческим именем Елима. Какая захватывающая коллизия! Савл и Вариисий, Павел и Елима — два протагониста, столь схожие по происхождению и общественному статусу и столь различные по образу мыслей, пытающиеся дискредитировать противника в глазах Сергия Павла, представителя Римской империи. И сколь символичной и значимой выглядит эта первая из описанных побед Павла на миссионерском поприще! Елима «противился им, стараясь отвратить проконсула от веры»²⁰. Павел же, считавший, что все магические способности волхва от дьявола, собрался с духом и приготовился дать решительный бой силам Тьмы. Вот как описывается этот миг в Деяниях: «Но Савл, он же и Павел, исполнившись Духа Святого и устремив на него взор, сказал…» И он победил! Все, кто присутствовал при этой сцене, с изумлением наблюдали за поражением астролога, который был смят, как листок бумаги, и раздавлен гневной тирадой Павла. И все это время апостол не сводил испепеляющего взгляда со своего врага — «устремив на него взор».

«И ныне, вот, рука Господня на тебя: ты будешь слеп и не увидишь солнца до времени. И вдруг напал на него мрак и тьма, и он, обращаясь туда и сюда, искал провожатого. Тогда проконсул, увидев происшедшее, уверовал, дивясь учению Господню».

Мне хотелось бы отметить два знаменательных момента, отличавших эту аудиенцию в Пафосе. Во-первых, апостол никогда больше не звался своим прежним именем Савл, и, во-вторых, произошло коренное изменение отношений в паре Варнава — Павел. Если прежде Павел следовал за Варнавой в качестве преданного друга, то теперь он сам превратился в ведущего. Прежний порядок написания их имен — «Варнава и Савл» сменился на новый: впредь миссионеров будут называть «Павел и его товарищи».

На протяжении веков ученые пытались установить причины, по которым Савл внезапно принял новое, римское имя «Павел». Некоторые гипотезы кажутся вполне правдоподобными, другие попросту фантастические. На мой взгляд, убедительнее всего выглядит следующее объяснение: пока Савл отстаивал христианскую религию перед лицом высокопоставленного римского чиновника, проконсула Сергия Павла, он осознал, что «иудей Савл» является куда менее могущественной фигурой (а следовательно, имеет меньше шансов на успех), нежели представитель правящей расы, «римский гражданин Павел». Таким образом, на встречу с Римской империей вышел именно Павел.

С этого самого мгновения он избрал новое направление своей миссионерской деятельности и превратился в ведущего проповедника среди нееврейского населения. В Пафосе его сила получила блестящее подтверждение, Павел всем доказал, что над ним простерта десница Божия.

В соответствии с вновь избранным направлением «Павел и его товарищи» погрузились на корабль и отбыли к берегам Малой Азии. Их ближайшей целью была Пергия.

Отныне весь мир превратился в благодатную ниву, с которой Павел намеревался собирать урожай.