Онлайн чтение книги Иная терра
V. V.

Может быть, жизнь не так хороша,

Может быть, я не выйду на свет,

Но я летал, когда пела душа!

Иногда самые верные решения приходят в самых неожиданных местах. Или в неожиданное время. Или в неожиданной ситуации. В общем, неожиданно. Свое решение Стас нашел, когда лежал в бреду после первой экзекуции. Несмотря на усилия Восьмого, на следующий день он не смог встать с кровати – пришлось вызывать врача. Тот диагностировал какое-то мудреное воспаление и прописал три дня терапии в больничном отсеке. Сразу по прибытию в палату – крохотное помещение, где с трудом помещались койка, откидной стул и тумбочка, Ветровский вновь провалился в мутное забытье. Его будили, делали уколы, мазали мазью – корпорация заботилась о том, чтобы ее рабы как можно быстрее вставали в строй – и он снова закрывал глаза, сознание вновь уплывало в кровянистый кисель боли, крика, страха. И где-то между сотой и тысячной попытками выбраться из кошмара, в сознании отчетливо прозвучали слова-воспоминание: «Сложно ломать только тех, кто ни бога, ни черта не боится, кого ничем не испугаешь. Их можно в любой грязи вывалять, они встают, отряхиваются и продолжают идти вперед. Но таких, к счастью, мало. А ты… ты, быть может, сломаешься уже сегодня» И Стас спросил себя: а не сломался ли он и в самом деле? Заставил вспомнить наказание – свист рассеченного воздуха, тяжесть кнутовища, режущую воспаленную боль, панический ужас и готовность делать все, что угодно, лишь бы больше не попасть под руку палача. Страх удушливой волной подступил к горлу, молодого человека затошнило, в глазах потемнело от воспоминания. Он машинально прикусил истерзанную во время порки губу, тонкая кожица лопнула, рот наполнился смешавшейся со слюной кровью – Стас с отвращением сплюнул на пол. И представил, что ему предлагают выбор: допустим, сдать того же Восьмого, назвавшего свое имя или получить еще тридцать ударов. Что он выберет? Ответ искать не потребовалось. Да, было невыносимо больно и страшно. Но это просто с непривычки – вон, даже Десятый, уж на что слабак, строго говоря – а и то почти не кричал. Это всего лишь боль, и ее можно выдержать. А предать себя, все свои принципы и идеалы, убить все, что являло собой его собственное «я» – это уже безвозвратно, этого не вернуть, не восстановить. «…кого ничем не испугаешь» Его можно очень многим испугать. Но знать об этом никому не обязательно. Если так надо, чтобы выжить, сохранить себя и выйти отсюда – он так и сделает. Ни бога, ни черта. Не испугать, не сломать – разве что только убить, но не победить. Можно извалять в грязи – но тело несложно отмыть, а до души им не добраться. Не стыдно сто раз упасть – стыдно один раз не подняться. Пусть будет так. Он справится. Стас улыбнулся и закрыл глаза. Спустя минуту он уже спал – глубоко и спокойно. Ветровского выпустили из больничного отсека через четыре дня – как только спало воспаление, а раны начали понемногу затягиваться. Из палаты его отвели сразу же на завтрак, и Стасу было приятно увидеть тень облечения в глазах Восьмого, Десятого и Третьего, когда он едва заметно улыбнулся им, показывая, что все в порядке. В тот же день после окончания работ молодой человек подал заявление на обучение. Больше всего он боялся, что не получит разрешения – он не знал, что за игру затеял желающий поразвлечься Новомирский, а ведь решение по вопросам обучения принимал именно он. К счастью, ответ, пришедший на следующий день, оказался положительным. И тогда-то Стас понял, насколько смехотворной была учебная нагрузка в институте. Тогда он мог учить только то, что хотел, по остальным предметам готовясь на уровне «сдать экзамен и забыть». Теперь же Ветровский был вынужден изучать все дисциплины, необходимые инженеру корпорации, но не очень-то нужные ему самому, и выкраивать помимо того время на самообучение. К счастью, как обучаемый, он имел послабление в работе – двенадцать часов вместо четырнадцати. Половину оставшегося времени часов юноша тратил на учебу, еще часа два уходило на еду, ежедневный душ и тому подобные вещи, и четыре часа оставалось на сон. Неприятным сюрпризом оказался укороченный день – тех, кому выпало работать меньше, строем погнали в зал отдыха: смотреть одобренные фильмы, читать одобренные книги, слушать одобренную музыку. Стас наскоро просмотрел предложенное: низкосортные боевики, безмозглые детективы, техномузыка без смысла и мелодии. Впрочем, нет худа без добра – устроившись на краю широкой скамьи и прислонившись к стене, он честно проспал весь фильм, а ночь употребил на учебу. Выходной день оказался еще хуже укороченного. Во-первых, он включал в себя несколько более разнообразную программу и просто отоспаться за «просмотром» боевика не представлялось возможным. Во-вторых, в графике «выходного» обязательным пунктом значилось посещение проститутки. Об этом его накануне предупредил Восьмой. – Я не пойду к ней, – помотал головой Стас. – Не пойду. – Пойдешь. Это обязательно. – Значит, посплю часок. – Там камеры. Тебя накажут. – А если бы я был, допустим, импотентом? – Только по свидетельству врача. Седьмой, не нарывайся. Накажут всех. – Как обезьяны в ящике, честное слово! – вызверился Стас. – Дрессированные обезьяны. – Знаю, – Восьмой отвернулся, но Ветровский успел заметить горькую усмешку на его губах. И внутренне улыбнулся. Лед тронулся… К проститутке он в итоге пошел. И час провалялся на кровати, раздумывая об аксиологии в концепции Платона. Аксиология вкупе со здоровой брезгливостью оказалась сильнее молодого организма, и «девочка» просто не смогла ничего сделать, хоть и старалась. – Все же добился своего, – сказал Восьмой. – Да, у меня есть такая привычка. – Вредная привычка. Здесь – вредная. – Да? А мне кажется, как раз наиболее полезная. Восьмой задумался, пытаясь понять, что именно собеседник имел ввиду, и Стас внутренне улыбнулся. Все шло, как задумано. Вернее, не как задумано – он просто не решался что-либо загадывать в этом кошмарном мире, ограниченном территорией корпорации – но, по крайней мере, исключительно ему на пользу. Большой проблемой оставался Стасов страх наказания, страх боли. Одновременно с тем остро стоял вопрос привлечения на свою сторону прочих соседей по бараку. На данный момент Ветровский был уверен: представься возможность, и за ним без колебаний пойдут Третий, Восьмой и Десятый. Оставалось еще пять человек: Второй, неприятный и замкнутый тип, севший за убийство, Пятый и Первый – неудачливые грабители, как ни странно – неплохие ребята, Шестой – тихий и забитый мужик, которого засадила собственная жена за «регулярные избиения», и Девятый, циничный мужчина лет пятидесяти, сидевший третий год за саботаж. В принципе, со всеми, кроме Второго и Девятого Стас вполне мог найти общий язык. Но если убийца ему хотя бы не мешал, то инженер невзлюбил юношу с первого дня и не упускал возможности сделать ему хоть какую-нибудь гадость. От него требовалось избавиться, причем как можно скорее. Ветровский прекрасно понимал, что как бы он сам перед собой не храбрился, действительно долго в таких условиях ему не выдержать. Слишком привык к своей своеобразной свободе выбирать обязанности, слишком привык к молчаливой или не очень поддержке друзей, слишком привык к небу над головой и ветру в пальцах. А еще чем больше Стас изучал людей, ставших «рабами» в корпорациях, тем больше удивлялся странному подбору. Здесь почти не было преступников, осужденных за что-то действительно серьезное. На десяток бараков – трое убийц, семеро грабителей, причем без «телесных повреждений», один насильник шестидесяти восьми лет от роду, в виновность которого не верил ровным счетом никто, включая персонал из «свободных», двадцать человек воров, из которых реально воровали от силы пятеро. На удивление много было бывших работников этой же корпорации, осужденных за воровство, саботажи, шпионаж и тому подобные вещи – проще говоря, люди, которых корпорация хотела одновременно и подмять под себя, и лишить прав. Осторожно порасспрашивав, Стас выяснил причину: настоящих преступников корпорации покупали для других работ, на внутреннем жаргоне называемых «каменоломнями». Больше всего Ветровского удивляло отношение заключенных друг к другу. Нет, это нельзя было назвать дружбой или теплотой, но в бараках действительно была принята взаимопомощь. На удивление мало встречалось стукачей, невзирая на заявления Аркадия Венедиктовича – доносчикам объявляли бойкот, а без поддержки выжить в корпорации не представлялось возможным. Работу предпочитали делать вместе, согласовывая действия, и если кто-то не успевал за остальными, ему помогали – ведь наказание в случае чего получит весь барак, просто непосредственно провинившемуся достанется чуть больше. В общем, было с чем работать и на кого надеяться. Пока что Стас строил планы, один невероятнее другого, учился, в авральном темпе перелопачивая всю доступную литературу, всеми правдами и неправдами избегал любых придирок и искал подходы к соседям по бараку. Больше всего сблизиться удалось с Восьмым, который чем дальше, тем становился разговорчивее – в его понимании, конечно же. Это означало, что теперь Игорь не ограничивался десятком фраз строго по делу за день, а мог поговорить о чем-то другом. Правда, все так же коротко и сжато. Спустя два месяца после попадания Стаса в корпорацию, Восьмой рассказал свою историю, и Ветровский в очередной раз поразился: как так получается, что среди бандитов из трущоб, отбросов общества, которых и за людей-то не считают, встречаются действительно достойные люди? Ведь окажись на месте Игоря… да хотя бы кто-нибудь из сокурсников Стаса, смогли бы они отказаться от хороших денег, дорогого товара и выгодного сотрудничества только потому, что этот товар – наркотики? Разумеется, нет. Если бы кто и отказался, то только из-за страха связываться с наркоторговлей, за это полагался неслабый штраф, а при определенных обстоятельствах – даже заключение. А Игорь – отказался, хоть и понимал, что здорово рискует. Вскоре в барак пришло пополнение – молодой парень-спортсмен, севший как раз за продажу наркотиков. Причем на самом деле за продажу. Стас с самого начала демонстративно проигнорировал новоиспеченного соседа, равно как и Игорь. Посмотрев на старшего барака и его приятеля, от наркоторговца отвернулись и остальные. А через три дня утром новенького нашли мертвым. – У меня сын от наркоты помер, – коротко сказал Второй в душевой – одном из немногих помещений, где можно было относительно свободно разговаривать. Если знать, где камеры и микрофоны, конечно. – Я тогда торговца грохнул, за это и сел. – Ты правильно сделал, – тихо отозвался Стас. – Я бы поступил так же. Аркадий Венедиктович вызвал Ветровского к себе. Поил чаем, угощал сигаретами. Пытался разговорить. Стас ломал комедию, развлекаясь, как только возможно – он уже не боялся. Вернее, не позволял себе думать о последствиях – иногда это полезно. Новомирский спросил прямо, пригрозив такой поркой, что Седьмого не откачают. Стас выкурил сигарету, напряженно обдумывая варианты, перспективы, возможные результаты. И сказал: – Нам такого мудака не нужно в бараке. Мы его вместе удавили. Через несколько часов придя в себя после наказания, он долго не решался поднять голову и посмотреть на соседей. Хорошо понимал – теперь он или выиграл, или проиграл. И если последнее – то шансов нет. – Спасибо, – только и сказал Второй, а Игорь кивнул, одобряя действия Стаса. Второй сидел за убийство, и если бы была установлена лично его вина, грозила бы ему «каменоломня». А так все отделались… сравнительно дешево. Недовольство высказывал только Девятый, даже угрожал выдать Второго Новомирскому, а заодно и Стаса – за ложь. Третий хмыкнул и напомнил, что делают со стукачами. Девятый заткнулся, но Ветровский отчетливо ощущал исходящую от него угрозу: инженер запомнил и прощать не собирался. А барак тем временем вышел на первое место по результатам работы, и Стас подбил Восьмого, Первого и Пятого тоже заняться самообучением. Новомирский явно сначала хотел отказать, но Стас сумел его убедить, что корпорация приобретет большую выгоду в лице обученных специалистов, и эта выгода перекроет некоторые потери, связанные с сокращением рабочего времени половины барака. Спустя пять месяцев с того дня, как Ветровский впервые переступил порог «России», в душевой к нему подошел Игорь. – Чего ты добиваешься? – спросил он, глядя собеседнику в глаза. – Я хочу, чтобы мы были командой, – честно ответил Стас. – Командой, в который каждый может полагаться на всех. Командой, способной действовать согласованно, преследуя общие интересы и интересы каждого. Командой не потому, что судьба свела в одном бараке, а потому, что мы – команда. Я, наверное, не совсем понятно объясняю, но… – Вполне понятно, – оборвал его Восьмой. – Но – зачем? Стас отступил на шаг, скрываясь от камеры за стенкой кабинки, демонстративно указал взглядом на микрофон, и отчетливо произнес: – Есть некоторые лазейки в законах. В том числе – есть возможность легализоваться, перестать быть заключенным. Получить право на свободу, рассрочив платеж штрафа. Да, придется работать на корпорацию пожизненно – но получать за это некоторые деньги, иметь отпуск, не подвергаться наказаниям – словом, жить почти как нормальные люди. Правой рукой он начертил на покрытой водной пылью пластиковой перегородке: «Мы уйдем». – Мне нравится то, что я слышу, – после паузы произнес Игорь, сделав акцент на последнем слове. – Нет риска, только работа. Свобода привлекательна. Но… – Если работать достаточно много, можно получить свободу, – осторожно сказал Стас. – Для этого надо много работать и даже рисковать, но и свобода будет настоящей. – Оправдан ли риск? Если мы сорвемся… – Не выдержав нагрузок? Мы не сорвемся. Я все продумал. И еще продумаю. Пока что надо учиться и приносить корпорации как можно больше пользы. Не давать ни единого шанса придраться к нам. Мы должны стать действительно полезны. И тогда мы получим свою свободу. Восьмой промолчал. Стас бросил взгляд на часы, висевшие на стене – оставалось еще полминуты. – Я никого не неволю, – тщательно подбирая слова, проговорил он. – Решать тебе. Вам всем. Работать придется много, и это риск. Решать – вам. Но я для себя уже решил. На следующий день Игорь согласился. Следующим Ветровский поговорил с Вторым. – Мне нечего терять. – Я уже старик. Хотелось бы помереть не рабом, – Третий. – Я еще молод. Не хочу прожить всю жизнь – так, – Десятый. – Мы готовы рискнуть, – Первый и Пятый. Согласились все, кроме Девятого, которому просто никто ничего не предлагал. За седьмой месяц заключения Стаса барак номер шестнадцать вышел на первое место по показателям результатов, невзирая на то, что половина «шестнадцатых» работала на два часа меньше, чем все остальные. Еще через месяц Ветровский начал ощущать растущую напряженность. Его команда смотрела на него, его команда поступала так, как он говорил, его команда ждала – а у Стаса не было даже зачатка плана. Он не представлял себе, как выбираться. Закончился девятый месяц заключения. Напряжение росло ото дня в день, от физической и моральной усталости Ветровский еле держался на ногах, он спал только когда удавалось просто вырубиться, едва перейдя в горизонтальное положение – а зачастую уснуть просто не получалось, он слишком выматывался. Это был обыкновенный вечер, каких было три десятка в месяц. Отложив ридер с открытыми в нем «Нестандартными экономическими схемами», Стас откинулся на спину, закрыл болевшие от усталости глаза. Не хотелось уже ничего. Заснуть бы – да не было сил. Открылась дверь. – Тридцать два-шестнадцать-семь, на выход! Определенные реакции здесь вбивались на уровне рефлексов. Молодой человек осознал сказанное уже за пределами барака, и только отстраненно удивился защелкнувшимся на запястьях наручникам – по своему сектору рабы обычно передвигались относительно свободно. Ну, насколько можно ощущать себя свободным с электроошейником на шее. Он не стал спрашивать, куда его ведут – просто потому, что в данный момент его это нисколько не интересовало. В лифте охранник нажал кнопку первого этажа, кабина едва ощутимо дернулась, поползла наверх. Пытаясь сосредоточиться хоть на чем-то, Стас посмотрел на пульт – он до сих пор не знал, как глубоко их держали. Оказывается, аж на минус четырнадцатом. Двери бесшумно разъехались. Ветровского перевели в другой лифт, без стандартных кнопок, только со сканером, конвоир приложил к кругу валидатора карточку. Двери сомкнулись, и на этот раз Стас не смог даже определить, вверх они двинулись, или вниз. Потом были переходы, многочисленные стальные двери, с чуть слышным лязгом захлопывающиеся за спиной, и, наконец, цель «прогулки» – небольшая комната с четырьмя видеокамерами по углам, узким столом, разделяющим помещение пополам, два кресла по разные стороны. Ветровского усадили в одно из кресел, наручники прилипли к магнитам на подлокотниках. Конвоиры вышли. Через минуту открылась дверь во второй половине комнаты. Стас взглянул на вошедшего… закрыл глаза, потряс головой, снова взглянул. Крылатый никуда не делся. Стоял напротив, внимательно изучая юношу. Правда, сейчас он был без крыльев, зато в джинсовой куртке на голое тело. – Ты? – Я. Ты против? – Э… еще не знаю. – Можешь говорить свободно, на камерах крутится обработанная запись, – он скинул куртку, передернул плечами, расправляя крылья. – А где ты их прятал? – задал Стас самый идиотский из всех возможных вопросов. – Тебя это не касается. Я пришел не просто так. – Я догадался. Как тебя хоть зовут? – Коста. Ты собираешься здесь просидеть всю жизнь? – Нет, конечно, – он уже не мог удивляться. Разве что собственному спокойствию – но после девяти месяцев в рабах корпорации, спокойствие стало его щитом. – Я хочу уйти. Я собрал команду. Весь вопрос в том, как уйти. – Ровно через две недели, ночью. Будь готов и предупреди своих. Я освобожу один барак, твой. Если среди твоих соседей есть те, кого нельзя освобождать – скажи сейчас. – Девятый, – мгновенно ответил Стас. Из всего, сказанного крылатым, он осознал в полной мере только последнюю фразу. – Высокий, лет сорока на вид, не хватает двух передних зубов. – Я учел. Будь готов и предупреди своих. Сколько вас всего? – Восемь человек, не считая того, которого нельзя выпускать. – Хорошо. Две недели, Стас. Будь готов, – он поднялся на ноги, чуть напрягся – крылья растаяли в воздухе. – Буду… нет, подожди! – Ветровский вскочил. – Почему ты помогаешь мне? – Мы делаем одно дело, – пожал плечами Коста. – Просто по-разному.