Онлайн чтение книги Инго и Инграбан
9. Идисбах

Молодые люди в лесных селах почувствовали желание постранствовать, когда древесные побеги набухли соками и молодые листья показались из почек. По дворам слышался затаенный шепот, и бойкие парни скрытно совещались в лесных зарослях, потому что выселяться приказывали не старцы и не мудрецы, и отъезд не благословлялся священными жертвами: только недовольные покидали пределы милой родины – их тянуло к добрым земельным участкам.

Вначале лишь немногие решились попытать счастья на чужбине, и во главе их Бальдгард и Бруно, сыновья Беро, но вскоре это желание охватило и других, младших сыновей почетных хозяев, да буйных парней, лесных скитальцев, которые охотнее дрались, чем пахали, а также некоторых отцов семейства, возненавидевших своих соседей. Иного тайно подбивала любимая девушка – перед отъездом он посватался, а отец невесты, если в доме было много дочерей, вверял свое дитя далекой надежде. На этот раз это не было, однако ж, выселением в неизвестную страну, куда указывают дорогу лишь месяц и звезды, ветер веющий да ворон перелетный. Новые земли находились только в нескольких днях перехода от рубежей страны, и путь лежал за леса и границы соотечественников, во времена предков шедших той же дорогой. Поэтому переселенцы не слишком боялись угрозы нападения, не заботились о пище и корме для скота, надеясь, что там, где желают они поселиться, встретят они радушный прием, потому что благоразумный распорядитель побеспокоился об их прибытии и заключил союз с народом, к которому переселенцы должны примкнуть. Однако несмотря на это, желающие уехать устраивали свой отъезд большей, нежели обычно, тайной, потому что не все начальники страны были довольны переселением, уменьшающим число их молодых воинов, – недовольны были князь Ансвальд и род Зинтрама, и старались они воспрепятствовать отъезду, насколько это зависело от них. Уезжавшие опасались также гнева короля, который мог помешать их задумке еще до того как они закрепятся на новых землях. Поэтому на ночном совете будущие переселенцы поклялись друг другу в верности, избрали вожаками сыновей Беро, в последние месяцы подготовлявших отъезд, испрашивали подмоги у своих друзей, налаживали телеги и земледельческие орудия. Они хотели отправиться порознь и без лишнего шума, а за порубежными горами уже собраться в общий отряд.

На заре уже стояли телеги, груженные зерном и домашним скарбом. На крепкий досчатый помост были натянуты кожаные пологи, ревели подъяремные быки, женщины и дети сгоняли стада, а большие собаки, верные спутники людей, лаяли около возов. Родственники и соседи несли все, что могло служить путникам пищей в дороге или памятью о родине. Не радостно было расставание, и даже мужественные люди тайком страшились грядущего. Хотя новая страна лежала и не бесконечно далеко, но почти всем она была неведома, и неизвестно было, даруют ли боги родины переселенцам свою защиту, не погибнут ли от вредных насекомых и эльфов стада и посевы, не будут ли сожжены дворы недругами. Даже дети чувствовали страх и, сидя на мешках, плакали, хотя родители навешали им на шеи и головы целебные, приятные богам травы. Путники поднялись при восходе солнца; старший из рода или мудрейшая из матерей напутствовали их молитвой, и все шепотом испрашивали удачи и волшебными заклинаниями пытались отвадить хищное зверье лесное и бродячих злодеев. Поселяне, остающиеся дома, глядели на путников как на людей пропащих, – и безумцами казались им беззаконники, покидающие благодатную родину. Но единомышленников сильно манила неведомая даль, хотя и страшились они новой жизни, обычаев и законов других земель.

Со скрипом двигались телеги к горам. Еще раз глянув с высоты на село отцов своих, путники преклонили колена перед незримыми богами полей, причем иной из недовольных проклинал врагов, отравивших ему пребывание у родного очага.

Оки вступили под сень нагорных лесов. Труден был путь по каменистым дорогам, на которых снежная вода оставила глубокие рытвины; мужчинам часто приходилось слезать с коней и лопатами и кирками расчищать путь; дико разносились крики и удары бичей погонщиков; мальчики, следовавшие за телегами, подкладывали под колеса камни, не давая возам скатываться вниз, а мужчины и женщины крепкими плечами налегали на колеса. Там, где дорога становилась лучше, мужчины зорко смотрели по сторонам и ехали около обозов, приподняв оружие, готовые к бою с хищным зверьем или лесными скитальцами.

В конце первого дня пути они достигли укромной лесной долины, заранее выбранной для совместного сбора с земляками. Радость от встречи с соплеменниками позволила сразу же забыть о тяготах перехода – громко кричали только что прибывшие, им вторили становники, и даже люди, прежде незнакомые, по-братски приветствовали друг друга. Мужчины собрались вместе, и Бальдгард, человек сведущий в межевании, обозначил кольями место под стан. Распрягли животных, поставили телеги табором и на камнях развели огонь. Домашний скот пасся под присмотром вооруженных юношей и собак, а женщины тем временем готовили ужин; мужчины устраивали из кольев загон для скотины, расставляли сторожей и сгружали с телег хмельные напитки. Затем они повели разумную беседу о сочных пастбищах, которые их ждут на Идисбахе, о бесконечных лесах на юг от гор, о каменистой почве и крутых подъемах, из-за чего эта гористая страна так скудно и заселена. После ужина лучших коней и быков загнали в середину табора, а сонных детей уложили под кожаными пологами. Вскоре ушли и женщины, но мужчины посидели еще немного за чашами, пока холодный ночной ветер не положил конец их веселью. Они укрылись шубами и одеялами и улеглись возле огня или под телегами. Все стихло, сторожа ходили дозором вокруг стана, изредка подбрасывая поленья в костры. Но без устали лаяли собаки, потому что вдали слышался хриплый вой, а вокруг огня, подобно теням, крутились в опустившемся тумане хищные алчные звери.

Так они ехали три дня. Мочил их дождь, а ветер просушивал одежду. Порой останавливались они в долинах, во дворах своих соотечественников, встречая в них или буйных молодцов, закаленных в борьбе с лесами, или горемычных поселенцев, жалующихся на скудную землю, – и тем смущали сердца путников. Однажды утром они проезжали мимо деревянной башни, сооруженной на границах турингов; с изумлением посмотрел на странников сторож, живший тут же, во дворе. В другое время он не обратил бы внимания на странствующую ватагу, но путники громко приветствовали его, потому что одинокий полесовщик жил тут последним из их племени. Оттуда целый час ехали они пограничным пустырем, по бесплодным песчаным холмам, покрытым сучковатыми соснами, где никогда поселенец не строил дом; безотрадно лежала полоса эта, и вдоль ее границ витали – так рассказывали – злые духи, удаленные из страны, охраняемой благосклонными для оседлого человека богами. Но за сосновым лесом переселенцы с радостью увидели обширную долину, окаймленную достаточно высокими холмами и густым лиственным лесом. Там извилистым бегом протекал по лугам Идисбах, а у подножья гор лежали дворы и пахотные поля. Солнце приветливо освещало яркую зелень листвы, и тогда кони, почуяв свежий воздух долин, зафыркали, быки заревели, и путники с мольбой воздели руки к богине, властвующей над долинами и охраняющей жизнь угодных ей людей.

Навстречу путникам выехал всадник, и еще издали, в знак приветствия, завертел он своим копьем; признав своего земляка Вольфа, путники весело закричали ему. Даже женщины подошли к его коню, а дети тянули к нему из телег свои ручонки.

– Благо вам, милые земляки! – воскликнул Вольф. – Свершен ваш путь! Располагайтесь подле того холма, у жертвенного камня. Там ждут мудрецы страны, чтобы узаконить ваше пребывание среди народа и наделить землей.

Все засуетились и поспешно двинулись по сухой дороге в долину.

Бальдгард тепло сказал ехавшему рядом с ним Вольфу:

– Из королевского замка турингов вы промчались мимо нашего двора в ночном тумане, подобно нечеловеческим призракам мрака. Едва хватило тогда времени пожать тебе руку и условиться о сроках нашего отъезда. С той поры мы не видели и не слышали вас – меня сильно тревожила постигшая вас участь, но поневоле приходилось таить свои опасения.

Вольф улыбнулся.

– Вандалы обладают искусством быть невидимками и, как кажется, витязь Бертар первый происходит от рода лесных эльфов, потому что умеет ловко затаиться под кустом папоротника. Даже кони их ложатся в лесные заросли, словно сторожевые собаки. Мы незаметно пересекли границы и проникли в эту страну, где и встретили радушный прием: твой отец заботливо все приготовил. Инго, мой повелитель, властвует теперь здесь, и, как замечаю, марвинги довольны им. Ты сам увидишь, что люди здесь добрые, любят обычаи старины. Они пьют пиво из дубовых чаш, поднять которые не так-то легко, зато напиток славный. Теперь мало у нас досуга: одна часть наших с топорами и молотками копошится в горах, а прочие отправились с начальником на юг, к бургундам. Но вы пожаловали в добрый час, потому что предводитель, которому вы хотите доверить себя, только что приехал и ждет вас у жертвенного камня.

– Если увидишь витязя Бертара, – ответил Бальдгард, – передай ему это от Фриды, сестры моей, она строго наказывала мне это. Это сделано для него в княжеском доме.

И он протянул Вольфу необычный клубок.

От места стоянки туринги направились к горе, вознесшей свою круглую вершину над остальными холмами. Инго сидел на коне, со своей дружиной, перед последним подъемом; вандалы соскочили с коней и ласково приветствовали переселенцев. У турингов отлегло от сердца при виде витязя, которому некогда они предложили гостеприимство на родине и который мог быть теперь для них доблестным вождем в опасности и справедливым судьей. Инго привел толпу на гору, к жертвенному камню, где плотно стояли люди долины со старцем Марфальком впереди, жрецом. Приносящие жертвы разделились на три отряда; к камню подвели быков, по три для каждого народа, над жертвенным котлом мужи заключили союз и дали обет чтить Инго как своего начальника. Затем в тени деревьев устроен был жертвенный обед, и всем показалось добрым предзнаменованием, когда начальник объявил своему народу, что окончена с бургундами старая распря о переделе границ.

После жертвенного обеда Инго поехал с Бертаром к другому холму, на котором вандалы строили себе дома, весело сказав по дороге:

– Вот мы и в ладах с обоими королями, и если будут благосклонны к нам боги, то и здесь посчастливится нам. Твоему походу с бургундами я обязан успехом у короля Гундамара. Он негодует теперь на высокомерие римлян и, надеюсь, и впредь будет хранить мир.

– А мы тем временем крепко вгрыземся в эти скалы, – засмеялся Бертар, – так что через несколько лет даже великому королю народа трудно будет разорить новые поселения. Взгляни туда, король: это место для твоего двора.

Над лесом высился крутой скалистый холм и, подобно утесу, повис он над долиной Идисбаха. Гордо вознеслась гора над зеленой долиной, на ее вершине единственным украшением были старые дубы. По краям горы деревья были срублены и сложены, вместе с камнями и землей, в крепкую засеку, перед которой был вырыт ров, так что никакой метательный снаряд не смог бы долететь до макушки горы. Бертар разумно использовал русло ручья и небольшие овраги и провел удобные дороги от вершины горы до обводного вала, чтобы во время битвы осажденные могли по ним спускаться и подниматься, не подвергаясь ударам неприятеля снизу. Укреплению он придал такой уклон, чтобы с главной вершины вниз вел удобный путь; а там, где холм смыкался с цепью других гор, вал был выше, а ров – глубже. С этой стороны, за внешним окопом, из-под скалы пробивался сильный родник. Строители пощадили здесь развесистые деревья, чтобы подход к нему был тенист и безопасен. Вершину холма выровняли и по его краям возвели из камней и стволов деревьев второй вал, окружающий площадь, достаточную для укрытия на ней, в случае нужды, женщин, детей и животных. Там, где крутая дорога из долины вела через окоп в укрепление, доступ в него преграждали ворота и деревянная сторожевая башня. На самом высоком месте, среди деревьев, ратники Инго строили из массивных брусьев королевские хоромы, обозначив кольями места под помещение для ратников, конюшни и кладовые. Но чтобы во время строительства, дома король не нуждался в укрытии, то на вершине самого высокого дуба ему соорудили древесное жилище. Между толстых ветвей ратники укрепили настильные брусья, прибили к ним доски, внутри обрубили дубовые ветви или вывели их наружу, пустое пространство забрали половицами, так что на дереве образовалось помещение в два яруса. По стволу дерева вилась узкая лестница. Каждое из двух помещений закрывалось внизу подъемной дверью.

С радостью глядел Инго на законченную работу, но еще больше был доволен старик-зодчий, водивший его с одного места на другое.

– Свободными, как птицы, прибыли мы на землю эту, – улыбаясь, сказал он, – так пусть же мой король живет среди птиц, пока не будут готовы хоромы – и место у очага. Смотри: там внизу, у ручья жены судеб, туринги уже становятся табором – это место их будущей деревни. Я приставил к ним твоего оруженосца Вольфа, потому что сведущ он в обычаях земляков. Теперь посмотри дальше: там привольные места для выпаса скота, в лесах кричат олени и ревут дикие быки. А вдали, на юге, где Идисбах вливается в Майн, видны дымчатые леса бургундов и холмы, на которых стоят их пограничные укрепления.

– Клетка готова, – ответил Инго, протягивая руку своему верному товарищу, – но лесная певица, которую я хотел бы приголубить, горюет еще по ту сторону гор. Главное еще не сделано – печальный, скитаюсь я, а тревога за ее участь стесняет мою грудь.

– Так вот же тебе моя весть. Это прислала дочь Беро из княжеского двора, – сказал Бертар, вынимая горсть орехов, нанизанных на нитку. – Заметь, король, как ясно девушка назначила тебе срок. Первый плод – наполовину белый, наполовину черный – означает равноденствие, каждый из прочих – следующие дни, на седьмом вырезано изображение новой луны, последний орех – черный, и воткнута в него игла. По-моему, он означает день свадьбы. Не длинен остающийся тебе срок: в последний раз изменилась луна.

Тогда Инго воскликнул:

– Подбери мне товарищей на отважный подвиг, по обычаю родины, облеки в черный цвет мужей и коней для похода вандалов и вместе с нами моли духов ночи о буре и мраке!

Над лесом носились лохматые тучи; тени то удлинялись, то снова скучивались; перед луной мелькали то как бы лик человека, то – золотистая нога коня. С вершины гор опускался густой туман, свинцово-дымчатый клубился он вверху, сползал в долины и заволакивал страшным мраком все на земле: скалы, деревья и запоздавшего путника. Ветер завывал в горах далеко слышными жалобными воплями и колыхал верхушки деревьев, низко наклонявших в долину свои ветви; то там, то тут лес гремел от тяжелых ударов: падали древние вековечные стволы, источенные гнилью, с криком разлетались стаи ворон и, кружась, опускались в ущелье, где крепко цеплялись за камни клювами и когтями. Внизу гневно шумели вспененные воды потока, в яростном водовороте кружились ветви и стволы, и водная громада билась с горы.

Над лесистыми горами разлился слабый свет. Быть может, он шел от земли, быть может – из небесных туч; неясно виднелись очертания гор, высившихся над мрачной сенью долин. Но неистовее, чем шум леса и треск деревьев, раздавался властительный голос бога громов.

Инго высоко стоял над потоком. Он крепко держался за корни, торчавшие из земли, благоговейно склонив голову перед молнией и гласом грома.

– Среди ночных духов, которых молил я помощи, близишься ты, могучий повелитель, – шептал он, – но что предвещает просящему огонь небесный, в котором мчишься ты? Требуешь ли меня от грешной земли в светлые чертоги, должен ли я сокрушиться, подобно вершине древесной под бурей, или угодно тебе, чтобы, подобно плоду, падающему с дерева, я укрепился в долине, людьми обитаемой? Если имеешь для меня знамение, то возвести: удастся ли задуманный мной подвиг?

Вдруг из облаков огненный луч упал на скалу, находившуюся под Инго, навстречу молнии из скалы сверкнуло голубоватое пламя, грянул гром, вершина скалы раскололась и, подскакивая на камнях, устремилась с высоты в долину; она мчалась лесом, сокрушала деревья и камни и наконец рухнула в реку, так что пена брызнула до облаков. За ударом и грохотом воцарилось безмолвие – но вдали уже раздался звук человеческих голосов. И тогда в диком восторге Инго вскричал:

– Я слышу голоса дружек, зовущих на свадьбу! Благослови подвиг наш, великий властелин! – и размахивая оружием, среди громовых туч и ночного мрака, Инго кинулся в долину.

Луна скрылась за горами; ночь тьмой одела леса; с шумом проносились великаны, бурь вокруг домов княжеского двора, ледяным дождем обдавали кровли, срывали доски, с ревом стучались в запертые двери. Кто из мужчин не спал, тот робко прятал голову в подушки; даже собаки визжали в своих конурах. В покое Ирмгарды дрожало пламя лампы под сильным сквозняком, пронизавшим стены и двери. Ирмгарда сидела на своем ложе, а перед ней стояла на коленях Фрида, обхватив руками, стан подруги и тоскливо вслушиваясь в завывание духов ночи.

– Дева ветра проносится над двором, преследуемая великанами, – скорбела Ирмгарда. – Кто осмелится бросить нож в круговорот вихря, тот поранит – так говорят – бегущую женщину. И мне отец угрожал ножом, когда на коленях умоляла я освободить меня завтра от обетов злому человеку. Но прежде чем скажу ненавистному священные слова, я умчусь, подобно невесте великана.

– Не говори таких ужасов, – умоляла Фрида, – чтобы верховные не услышали и не напомнили тебе речей твоих.

И подняв головы, они снова стали вслушиваться.

– Он пришел во двор, но недолго длилось блаженство, ниспосланное мне богами, – опять начала Ирмгарда. – Ни о чем не заботилась я, когда ночной певец сладко пел мне, и темные ягоды висели на плодовых деревьях; он беседовал со мной, и казалось мне, будто я гордо рею над землей в одежде из перьев, а теперь, одинокая, гляжу я в мрак ночной. Ненавижу я себя, – вскрикнула она, – что скорблю о собственном горе! Инго, возлюбленный! Горька скорбь моя, но еще лютее тревога моя о твоей участи, о тебе, что умчался в ночном ветре; никто не принесет мне весточки; не знаю, помнишь ли ты меня или уже забыл, жив ли ты еще на чужбине, скорбный, подобно мне, и не пора ли нести пурпуровую ткань на твою могилу!

И вскочив, она запричитала:

– На сердце храню я твою тайну и, связанная с твоей жизнью, я должна жить, доколе не узнаю, где покоится голова моего короля! Посмотри, близится ли утро, пред которым я трепещу? – обратилась она к своей подруге.

Фрида подошла к окну и приподняла угол завесы; с воем ворвался ветер, хлестнул в покой потоком небесной воды и холодным порывом коснулся щек женщин.

– Не вижу я серого отблеска на небе, ничего не слышу, кроме стона ветра, – ответила Фрида и закрыла окно ставнем и завесой.

– Благодарю, – сказала Ирмгарда, – значит, еще можно повеселиться. Но наутро соберутся поезжане; в нарядных одеждах приблизятся они, станут в круг, введут в него женщину, подскажут ей речи и станут глумиться над ней, спрашивая, согласна ли она. Нет! – закричала Ирмгарда. – И вижу я испуганные лица, а один побагровел от гнева. Он хватается за нож… Рази!

И закрыв лицо руками, Ирмгарда скорбела:

– Бедный отец! Грустно будет тебе лишиться дочери. Но умчусь я потаенным трактом, пустынными полями понесусь, через потоки ледяные побреду; холоден мрак и безмолвен путь, ведущий в обитель богини смерти, окрест меня беззвучно носиться будут мрачные тени.

Ворота дома шевельнулись и быстро отворились; в них проскользнула одна тень, за ней другая, целая толпа – крепкие фигуры, черные головы и черные одежды. Ужас обуял женщин при виде ночных страшилищ. Из крута молчаливых, скользящих призраков выступил один. Всего лишь звук – не то вопль, не то стон – испустили уста Ирмгарды; черный капюшон опустился на ее голову, ее подхватили с исполинской силой и вынесли в бурную ночь. Один из ночных гостей набросил покров на голову Фриды и хотел было поднять ее, но отчаянно защищаясь и дрожа от страха, она закричала:

– Я согласна добровольно идти среди ночных призраков! Однако я вижу под медвежьим капюшоном знакомую прядь золотистых волос.

Через мгновение покой опустел, дверь заперли снаружи, и сквозь большое отверстие, проломанное в дворовой ограде, полуночники устремились вдаль – только фыркали под ветром горячие кони. И снова духи бурь издавали пронзительные крики мщения и обдавали ледяной водой кровли дома, из которого умчалась хозяйская дочь.

На закате следующего дня буря стихла, и солнце теперь окрашивало золотистым вечерним светом дубы на Идисбахе. Вдруг из темного леса, возвышавшегося за деревянным обводом, к валу укрепления устремился отряд всадников. Богатырь, стороживший на башне, поспешил к воротам и, воздев руки, громко приветствовал прибывших. Кони влетели во двор, с них сняли двух женщин с покрытыми головами. Инго развязал капюшон одной из них, и бледное лицо Ирмгарды озарило солнце. Вандалы бросились перед ней на колени, тянули к ней руки и громко приветствовали. Но Бертар, почтительно подойдя к неподвижно стоявшей женщине, взял ее за руку и обратился к витязям:

– Станьте кругом, ратники, и молите верховных богов – да благословят они царственный союз!

И он обратился со священным брачным вопросом к Инго, сыну Ингберта, королю вандалов. Затем старик, заступивший на место отца, повернулся к девице и задал ей тот же вопрос. И тогда впервые после страшной ночи раскрылись ее уста, и послышались трепетные слова:

– Да, согласна.

И жена вандала скрыла свое лицо на груди любимого человека.

Под дубами устроили свадебный обед. Принесли деревянные доски, ратники поставили их на ими ясе срубленные козлы, позаботились также о почетных сидениях со спинками для хозяина и хозяйки.

– В знак привета благосклонно прими сегодня благородная повелительница, простой обед твоих ратников, – торжественно попросил старик. – Вместо серебряной, мы можем предложить лишь деревянную посуду – отведай же с нее мясо дикого кабана из лесов твоих, а в напиток – ключевую воду и мед, сваренный хлебопашцами. Будь же милостива и благосклонна к народу твоему.

А вечером Бертар сказал Инго:

– Часто доводилось мне радоваться в жизни; хотя я и не больше, чем странствующий богатырь, но теперь я стою перед моим повелителем более ликующий, чем когда-либо. Гнездо, которое подобно ястребам, мы свили здесь, на скале, кажется мне делом добрым и праведным. И упоенный медом, хвалю я работу: крепкие валы, глубокие рвы и творящую руку человека. Много всякого дела человеческого переделал я, и чаще приходилось мне разорять, чем создавать, но наравне со сражением на поле битвы хвалю я, как достойнейшее, дело топора, устраивающего жилища на никому не принадлежащей земле. Покойся, король, на брачном ложе; в первый раз со времени отрочества задремлешь ты господином на собственной земле, обняв рукой шею твоей жены. Спокойно спи: ратники почтительно бодрствуют вокруг зеленого брачного чертога их короля. Счастлив был день, да будет же счастлива ночь, и прибытие ваше во двор да будет для вас знамением счастливой жизни!