Онлайн чтение книги Инспектор Золотой тайги
ГЛАВА 18

Купецкий Сын заявился к Турлаю под утро. Несмотря на борчатку, он клацал зубами, дрожал и не мог вымолвить слова. Да оно и не удивительно, ибо был он мокр, но как–то чудно — только ниже пояса. Даже неприветливый после прерванного сна Турлай, обнаружив подобный курьез, от хохота согнулся пополам, тем самым разбудив Зверева и Очира.

– Ты это как — со страху, что ли? — еле вымолвил наконец Турлай.— Да сними ты борчатку! Что стоишь, как это самое… будто наклал в эти самые…— И снова принялся взвизгивать и плакать от смеха.

Зверев тоже посмеялся немного, после чего заставил Ваську раздеться, а Турлай, прыская, стал искать для него свои старые солдатские штаны. Васька стоял, прикрыв срам рукой, и все пытался что–то сказать, но не мог — не владел голосом. Обнаружилось, что и борчатка, вроде бы сухая снаружи, тоже вымочена и тоже несуразно — изнутри и опять–таки до пояса.

– Ну–у, диковина! — поражался Турлай, ощупывая борчатку.— Это ж надо так ухитриться!

– Бе–е… бе–еда…— проблеял наконец Купецкий Сын.— Др–р–рага–то… утопла…

Турлай застыл с выпученными глазами.

– То есть как это… утопла? — враз осипшим голосом спросил он.

– Д–должно, щели появились…

– Погоди, погоди…— Турлай беспомощно оглянулся на Зверева.— Совсем, что ли… утопла?

Васька кивнул.

– Да расскажи ты толком! — рявкнул Турлай и начал лихорадочно натягивать сапоги.— Сама, что ль, утопла?

– Сама, сама,— словно обрадовавшись чему, заторопился Васька.— То–то и есть, что сама. Лежу я… вдруг чую — мокро… Думаю, снится, что ль? А кругом вода плещется… Потом, чую, несет меня… Холодно, темнотища…

Васька шмыгнул носом, начал всхлипывать.

– Черт меня дернул связываться с тобой! — Турлай потопал о пол сапогами, поддернул голенища и встал.— Ну что, Платоныч, сплаваем, посмотрим, а?

– Придется,— Зверев озабоченно глянул на Купецкого Сына.— Вы ничего не напутали, Василий Галактионович? Что–то я не слышал, чтобы драги сами собой тонули.

Васька уныло качнул головой.

– А наша, бедная, утопла…

– Утопла! — зло сказал Турлай.— При Николае не топла, при Керенском не топла, а как стала советской, так утопла… Пошли, Платоныч!..

Сторожить драгу Васька вызвался сам. На это его в немалой степени подвигнула винтовка, обладателем которой он нежданно–негаданно сделался. Драга — не какой–нибудь пропахший мышами амбар, драга — штука железная, добытчица золота, и доглядывать за ней ночью — дело, требующее отваги.

Уже смеркалось, когда Турлай с мужиками отчалил, и Васька остался на драге один. Не мешкая, он извлек тайно привезенную с собой бутылочку спирта, приложился и, завернувшись в борчатку, прилег возле парового котла.

Быстро стемнело. Журчала вода. Железное нутро драги невнятно гудело, время от времени что–то гулко взбулькивало, вздыхало. Ваське становилось не по себе. Для храбрости он сделал еще пару глотков, нарочито громко крякнул. В ответ где–то тоже крякнуло, глухо я угрожающе. Ваське разом вспомнился недавний рассказ Пафнутьевны о русалке с золотым гребнем в волосах; полезли в голову леденящие душу истории о водяных, утопленниках, таинственных и жутких орочонских шаманах. Может, по ночам вся эта нечисть собирается на драге мыть золото? Небось золотишко–то и на том свете в цене ходит… Стало совсем страшно. А кругом уже вовсю мяукали, выли, визжали, хрюкали, бормотали противными гнусавыми голосами. Видно, со всей тайги повылазила на промысел бесовня.

Васька давно бы удрал, да ноги перестали вдруг слушаться. Еле хватило сил донести до рта бутылку и хлебнуть еще разок.

Вскоре он захрапел, и сны его изобиловали всяческими ужасами.

Соответственным было и пробуждение — кто–то с маху наступил ему копытом на пальцы. Васька подскочил и обомлел — прямо на него лезла какая–то багровая рожа с горящими глазами и свиным пятачком вместо носа. Не успел Васька разинуть рот, как бесище когтистой своей лапой ахнул его по темечку — на миг все озарилось адским пламенем и погасло.

Немного погодя Купецкий Сын очнулся. Было темно и холодно. С трудом сообразил, где он, вспомнил про спирт, пошарил вокруг и ничего не обнаружил. Тогда он, ползая на четвереньках, начал соваться туда–сюда. Бутылка не находилась. Васька обеспокоился не на шутку, решил встать, но, разгибаясь, ударился головой о какую–то железную штуковину и опять рухнул без чувств.

Между тем Бурундук, вскрыв понтоны, собрался покинуть драгу, да вспомнил про сторожа и решил на всякий случай еще пару раз огреть его чем–нибудь по голове, чтобы не выплыл случайно. Однако того на месте не оказалось. «Удрал!» — ахнул Бурундук, кинулся к лодке и не нашел ее. Он не знал, что узел, второпях завязанный его нетрезвой рукой, развязался, и лодку унесло течением. Драга уже сильно накренилась, осела, и Бурундук, видя, что деваться некуда, с превеликой неохотой бросился в холоднющую, черную, как тушь, реку.

Подступившая вода привела Ваську в себя. После выпитого его мучила сильнейшая жажда. Потому, еще не совсем осознавая происходящее, Купецкий Сын первым делом напился, зачерпывая ладонью отдающую машинным маслом воду. И лишь после этого до него дошло, что творится неладное. Где–то зловеще урчало и гудело. Громко булькало, словно водяной пускал пузыри. Металлический пол вздрагивал, качался и косо ускользал из–под ног. Кругом плескалась вода. Васька тотчас вспомнил, что лодку ему не оставили, обещав приплыть за ним утром, и, стало быть, положение его аховое. Он пробовал кричать, однако из горла, основательно прожженного спиртом, вместо громкого призыва о помощи вырывалось что–то мятое и сиплое. К тому же с пустынного правого берега реки нехорошо как–то отозвалось — эхо не эхо, но такой звук, будто кто хрипел, вися в петле, и Васька, убоявшись, тотчас бросил вопить.

Держался он до последней возможности. И как в конце концов попал он в реку, Купецкий Сын и сам не помнил. Полы борчатки сразу всплыли, этаким веером легли поверх воды, и Ваську торчком понесло по течению.

Нет, не зря, видно, говорят, что слабоумных да пьяных сам бог бережет. Не успел Васька даже напугаться толком, как ощутил ногами дно — его вынесло на песчаную отмель. И только тут он обнаружил, что закостеневшая от холода рука намертво сжимает винтовку.

Пока Купецкий Сын шлепал по косе до берега, потом выливал из ичигов воду, выжимал штаны и, робея, добирался до Турлая, время приблизилось к рассвету…

Турлай и Зверев вернулись довольно скоро. Разрумянившийся Васька сидел за столом и шумно пил горячий чай, на скорую руку приготовленный Очиром. Едва войдя в избу, председатель Таежного Совета огненным взглядом пробуравил Купецкого Сына и выругался сквозь зубы окопным солдатским ругательством. Васька поперхнулся, заерзал, полез из–за стола.

– Сиди,— махнул рукой Турлай.— Поверили тебе, понимаешь… Пустой ты человек!

Несчетное множество раз унижали и шпыняли Ваську, но никогда еще никакие изощренные ругательства не пронзали его сильнее, чем эти простые и как будто без особой злости сказанные слова. Купецкий Сын опустил голову, из глаз сами собой закапали слезы.

– Так вы убеждены, что это диверсия? — спросил Зверев.

– Ясное дело,— пробурчал Турлай.

– Слишком уж неосторожно и неумно, даже, сказал бы я, откровенно нагло. Непохоже как–то на Жухлицкого…— Зверев пожал плечами и налил себе чаю.

– Нагло–то нагло, да ведь дело–то какое…— Турлай присел перед печкой, выудил уголек, прикурил и несколько раз глубоко затянулся.— Дело тут, говорю, такое. Возьмем, скажем, собаку. Ты можешь ее за уши трепать, тягать за хвост, хочешь — ремнем шлепни, и она — ничего, от хозяина все стерпит. А вот если попробуешь кость у нее забрать, то тут тебя за пальцы и цапнут! — Турлай невесело засмеялся.— Я очень даже хорошо понимаю Аркашину злобу. Он ведь ее, голубушку эту, аж из самой Англии тащил, не на своем горбу, конечно, и не за свои опять же денежки, но все же вложил он в нее хлопот немало, это тоже надо понять. Я уж не говорю про золото,— одного куражу сколько было. Подумать только — целая фабрика на реке плавает. Дымит, гудит, грохочет. Машина! У кого еще на тыщу верст в округе такое чудо есть? Ни у кого! Только у одного Аркадия Борисовича Жухлицкого! Уж на что ризеровский Орон доился золотом, будто симментальская корова, а все ж у Жухлицкого почету было больше — голова, культурный капиталист!.. Вот потому драга была для него как бы и не машина вовсе, а вроде красивой бабы, с которой не стыдно на людях показаться… Однако басни баснями, а дело делом!— Турлай решительно поднялся.— Надо послать кого–то в Баргузин, чтоб дать телеграмму в Читу и Верхнеудинск.

– Мне кажется, следует поговорить с Жухлицким,— заметил Зверев.

– Само собой. Арестуем, а потом поговорим,— Турлай повернулся к Ваське.— Ну что, штаны–то просохли? Одевайся–ка да беги к нашим — пусть все идут сюда! А мы с тобой, Платоныч, сходим пока к Жухлицкому. Да пистолет не забудь прихватить.

Тем временем рассвет уже высветлил окна. Турлай погасил огарок, глянул во двор.

– Смотри–ка, день уж… Экая сволочная ночь получилась!.. Натрут нам холку за драгу. И правильно. Война идет, революция, а мы уши развесили…

Зверев, побрызгав водой на свою форменную тужурку, тщательно почистил ее, влажной тряпочкой прошелся по брюкам, обмахнул фуражку. Провел ладонью по щекам.

– Придется побриться. Турлай досадливо крякнул:

– Медведь век не моется, да люди боятся.

– Ничего не поделаешь, Захар Тарасович,— смеясь, отвечал Алексей.— Я человек казенный и должен всегда блестеть, как новенький пятак.

Побрившись, Зверев аккуратно собрал в одну седельную суму предназначенные Сашеньке золото и драгоценности.

– Тяжело? — ехидно посочувствовал Турлай, глядя, как Алексей взвешивает суму в руке.— Учти, Платоныч, донести не помогу.

– Я дал слово умирающему человеку,— хмуро отозвался Зверев.

– Ладно, ладно!— Турлай махнул рукой.— Пошли!

Было еще рано, но их тотчас провели в гостиную, и немного погодя туда вошла Сашенька. Поздоровались. Сашенька, приветливо улыбаясь, выжидательно смотрела на гостей.

– Нам бы гражданина Жухлицкого,— кашлянув в кулак, сказал Турлай.

– Аркадий Борисович уехали в Баргузин,— все так же улыбаясь, отвечала Сашенька.

– Уехал? — Турлай помрачнел.— Когда?

– Вчера вечером.

– Та–ак, так… Когда вернется?

– Не сказывали…

Турлай посмотрел на Зверева.

– Дело ясное. Надо ехать в Баргузин.

– Да,— лаконично отозвался Зверев и, сделав шаг вперед, слегка поклонился Сашеньке.

– Простите за странный вопрос, вы… давно видели своего отца?

– Отца? — Сашенька удивленно вскинула брови, потом засмеялась.— Да я его никогда и не видела. Мне, наверно, годика два было, когда он ушел из дому. Помню, говорили, что живет где–то в Бодайбо…

– Понятно, понятно…— Зверев немного помолчал в задумчивости и вдруг заговорил отрывисто и сурово:— Мне выпала обязанность сообщить вам скорбную весть: ваш отец скончался прошлой ночью, и я был единственный, кто присутствовал при этом. Он оставил устное завещание, согласно которому я должен передать вам золото и драгоценности, что и делаю в присутствии председателя Таежного Совета.

С этими словами Алексей подал седельную суму. Сашенька, слушавшая его с возрастающим изумлением, покорно приняла и, не ожидая такой тяжести, чуть не выронила ее. Алексей молчал. Сашенька тоже молчала и глядела на него со смешанным выражением страха и растерянности.

– Кхм! — Турлай кашлянул, нарушая тишину.— Тебе, Сашенька, надо бы посмотреть, удостовериться, значит… И опять же вернуть суму, поскольку вещь она казенная и кожа на ней стоит добрая…

Сашенька, по–прежнему не говоря ни слова, подошла к столу, обеими руками подняла увесистую суму и опрокинула ее прямо на скатерть. Золото, мелкое, как махорка, тускло лоснящиеся самородки разной величины, кольца, перстни, браслеты, колье, сережки, диадемы, броши и прочие украшения, сверкающие многоцветьем камней, устлали едва не половину большого обеденного стола.

– Вот… берите,— Сашенька протянула Алексею седельную суму.— Прошлой ночью, говорите… А отчего помер?

– От раны,— медленно сказал Зверев, не сводя с нее глаз.— По словам Василия Разгильдяева, в вашего отца стреляли… Не то Рабанжи, не то Митька Баргузин. Так уж, верно, получилось…

– И Васька там оказался? Чудно… Наш пострел везде поспел. Надо расспросить его хорошенько…

– Василий, видимо, был большим другом вашего отца…

– Откуда ж он взялся, отец–то?.. Где жил, почему не пришел ни разу? — она говорила вполголоса, спрашивая как бы саму себя.

Алексей промолчал.

– Похоронили мы его,— нерешительно сказал Турлай.— Там его, значит, и закопали, возле штольни этой…

Васька знает… Сашенька бледно улыбнулась.

– Ну, вот… даже и не знаю, что спросить про родного отца… Какой он хоть из себя был?

– Представительный старик, богатырь. Перед смертью все о вас говорил. Я понял, что он чувствовал себя в чем–то виноватым перед вами. И любил… Вот это, говорит, приданое дочери… Да! Ведь там еще шелка разные остались, бархат…

Сашенька машинально перебирала золотой песок. Задумалась, потом качнула головой.

– Нет, не помню я его… Совсем не помню. Да и где же упомнить — ведь годика два мне было… Мать все говорила, что я в него пошла…

Она вдруг подняла голову и посмотрела на Зверева.

– У вас жена есть?

– Н–нет,— несколько озадаченно ответил тот.— Не довелось как–то…

– Ну, все равно…— вздохнула Сашенька, не глядя взяла несколько украшений и протянула Алексею.— Прошу вас, возьмите…

– Нет–нет,— Алексей сделал шаг назад.— Вы… не должны так с отцовским подарком…

– Я очень прошу,— она умоляюще взглянула ему в глаза.— Это ж вроде бы от него, от отца… И от меня тоже… Не надо нас обижать…

– Бери, Платоныч,— сурово сказал вдруг Турлай.— Сашенька верно говорит. И добро это честно нажитое, сам небось понимаешь…

Алексей, чуть поколебавшись, взял драгоценности.

– А это вот вам…

– Спасибо, возьму,— Турлай, любуясь игрой камней, подержал на ладони подаренные вещи, бережно положил в карман.— Только беру я это, конечно, в собственность нашего Таежного Совета, на нужды трудящихся, значит. Пригодится.

– Тогда, Сашенька, позвольте и мне подобным же образом распорядиться вашим подарком.— Сказав это, Зверев повернулся к Турлаю.— Надеюсь, Захар Тарасович, вы не откажетесь принять в собственность Совета и мою долю,— он протянул ему драгоценности.

– Отчего ж,— отозвался Турлай.— Для народа — всегда пожалуйста… Ну, пошли мы, Сашенька. А напоследок скажу тебе прямо: допрыгался твой Аркадий Борисович. Сегодня ночью драгу затопили. Так это сделано его стараниями. Теперь он ответит по всем статьям революционных законов.

Простившись с Сашенькой, они покинули настороженно притихший дом Жухлицкого и, сопровождаемые злобным лаем псов, вышли за ворота.

– Надо скорей посылать людей в Баргузин,— размышлял Турлай.— Прежние делишки Жухлицкого — ну, там спекуляция, уклонение от налогов, шахер–махер с золотишком, это еще туда–сюда, а вот затопление драги — это уже контрреволюция, диверсия.

– И все–таки что–то здесь не так,— Алексей замедлил шаги.— Что–то слишком уж все явно. Драга затонула ночью, и ночью же Жухлицкий скачет в Баргузин. Что он, до утра не мог подождать? Весьма странно. Вы заметили — он действует так, словно сознается в содеянном и…

Зверев умолк, словно налетев на стену. Ему показалось, что последние слова он совсем недавно слышал от кого–то. Но от кого и при каких обстоятельствах? «Сознаваясь в содеянном… сознаваясь в содеянном…» Это была та раздражающая щекотка ума, когда некое смутное воспоминание крутится где–то совсем рядом, дразнит обманчивой доступностью, но никак не дает себя ухватить. Алексей отвлекся и, когда, сделав над собой усилие, вернулся к разговору, услышал, как Турлай сердито говорит:

– …совсем забыл давеча. И плевать теперь на тогдашние рассуждения Аркаши — сегодня же освобожу этого охотника. Дандей, он мужик хороший, я сразу заметил, и к убийству прямого касательства не имеет…

Тут сзади послышался стук копыт и звонкий вопль:

– Дядя Заха–ар!..

Одновременно обернулись. К ним, отчаянно понукая коня, спешил взъерошенный подросток.

– Дядя Захар!.. Дядя Захар!..— безостановочно выкрикивал он, хотя Турлай и Зверев уже стояли, поджидая его.

– Чего горланишь! — заворчал Турлай, но увидел перепуганные глазенки парнишки и вмиг встревожился: — А ну, говори быстро, что опять случилось?

– Беда… дядя Захар! — еле выдохнул тот.

– Н–ну… прорвало! — Турлай беспомощно оглянулся на Зверева.— Да не тяни ты, байстрюк этакий!

– Жу… Жухлицкого убили! — выпалил парнишка.

– Вот те раз! — охнул Турлай.— Погоди, погоди… Кто тебе сказал?

– А видел я, видел,— затараторил парнишка.— Его конь без головы привез.

– Кто без головы — конь, что ли? — рассердился Турлай.

– Не, Жухлицкий… Страшно–то до чего!.. И мне говорят, беги, мол, до таежного председателя…

– Одно другого не легче! — Турлай вытер ладонью взмокший лоб.— Придется сходить, Платоныч.

В нижнем конце поселка, там, где за пустующими домишками высились полуобгоревшие остовы старых амбаров, волновалась и судачила небольшая толпа. За жердевой оградой, которой было обнесено место для хранения зародов сена, беспокойно плясала взмыленная лошадь. Она храпела, вздрагивала, то и дело шарахалась, испуганно кося глазом на то, что волочилось за ней сбоку и издали напоминало как бы большой мешок.

При появлении Турлая люди облегченно вздохнули, зашумели.

– Председатель пришел, власть…

– Власть–то власть, да только куда она смотрит?..

– Это что же делается–то?..

– Схлопотал пулю, сукин сын! Давно надо было…

– Да, сотворили ему козью морду…

– Видать, беглые варнаки подсидели…

– При нем, поди, и грабить–то было нечего…

– Это точно — Аркаша золотишко при себе ни разу не возил…

– Граждане, тихо! — гаркнул Турлай, бросил взгляд на лошадь и поднял руку.— Пусть кто–нибудь толково расскажет, что к чему.

– Сам не видишь, что ли,— хмуро отвечали ему.— Прибежал конь из тайги, а за ним бединушка эта тащится… Ну, насилу загнали его сюда да за тобой послали.

– Ага, ага,— глаза у Турлая остро сощурились.— Из тайги, значит, конь заявился? Недавно, выходит, а? Ну, лады. Айда, мужики, ловить конягу.

После недолгой суеты и криков, изрядно переполошив и без того испуганную лошадь, ее все–таки поймали, крепко взяли, дрожащую и мокрую, под уздцы.

Успевшая затесаться в кучу возбужденных мужиков любопытная бабка, едва глянув, охнула и перекрестилась:

– Ос–споди, одна туша! Видать, голова–то вся на пнях да на каменьях осталась…

Старуха выразилась безжалостно, но точно. Тело, застрявшее одной ногой в стремени, было по существу без головы — вместо нее какие–то кроваво–грязные лохмотья, бесформенное месиво. Руки — изодраны до костей, особенно кисти. Должно быть, лошадь, пугаемая неотступно волочащимся за ней и бьющим по ногам страшным грузом, не один десяток верст протащила труп галопом и рысью по гарям, россыпям и таежной чащобе.

– Эк, измочалило–то его,— со вздохом проговорил кто–то.

– Измочалит… протащись–ка этак–то за конем…

– Не повезло Аркадь Борисычу, даже по–человечески в гробу не полежит…

Турлай потрогал ногу, вместе с каблуком продетую в стремя, крякнул и, опустившись на корточки, стал осматривать тело. Знакомая всей Золотой тайге куртка из оленьей кожи орочонской выделки, которую Аркадий Борисович обычно надевал в дорогу, не сильно пострадала, ободраны были только рукава и плечи. Поэтому пулевая пробоина на груди слева, как раз против сердца, сразу бросалась в глаза.

– Сзади стреляли,— негромко заметил кто–то.

– Вижу,— хмуро отозвался председатель, подумал и, сказав: — Будьте свидетелями,— принялся извлекать содержимое карманов.

На чахлую траву легли браунинг второй номер, запасная обойма к нему, складной нож в замшевом чехле, бумажник, пара записных книжек, старый, еще царского образца паспорт, золотые часы, спички и прочая мелочь. Из левого нагрудного кармана Турлай достал окровавленный, пробитый пулей листок бумаги, развернул и вполголоса прочитал: «В Комитет труда и промышленности Центросибири… С глубоким беспокойством сообщаю, что среди рабочих Чироканского прииска возобладало течение в пользу захвата находящейся здесь драги…»

– В Иркутск, что ли, хотел махнуть? — спросил державший лошадь старатель Чумакин.

– Зачем в Иркутск, когда он телеграмму мог отбить…

– Знать, жалиться полетел, сердешный,— прошамкала бабка.— Царство ему небесное, добрый был хозяин…

– Во–во,— недобро усмехнулись на это.— Добер, как бобер, а бобер был сволочь.

– С ума сошел — о покойничке–то так!..

– Покойничек!.. Аркаша этих покойничков целое кладбище намастерил и ухом не повел. Для меня он что живой, что мертвый — все одно сволочь!..

– Тихо, мужики! — гаркнул Турлай.— Сейчас будем бумагу делать, чтоб все было честь по комедии. Акт, опись барахлишка и все остальное прочее…

«Азям верблюзей шерсти…» — внезапно вспомнилось Звереву, и тут его осенило: да–да, это же было в то первое утро на Чирокане, когда он сидел в кабинете Жухлицкого,— опись имущества умершего ссыльного поселенца Иванова, а как раз перед этим обаятельно–покаянная улыбка Жухлицкого: «Я мог бы сделать это гораздо тоньше, но сделал намеренно грубо — как бы сознаваясь в содеянном…» Вот откуда они взялись, эти самые слова «сознаваясь в содеянном»!.. В голове забрезжила какая–то смутная мысль, но в это время грянул вдруг звучный голос: «Посторонись!» — и сквозь толпу невольно раздавшихся старателей уверенно прошел родственник Жухлицкого, Николай Николаевич Зоргаген.

– Это… он? Аркадий?..— потрясенно прошептал он и, хватаясь за голову, вскричал: — Нет, нет, не верю! Не может быть!

Люди угрюмо молчали.

– Боже мой, боже мой!— рыдал родственник.— Как же это?.. Что я скажу нашей дорогой тете Эсси? Это убьет ее!.. Бедная Сашенька!.. Бедные все мы!..

Он поднял заплаканные глаза на Турлая.

– Скажите, председатель, ведь его убили, да? Убили? Не скрывайте от меня ничего!

– А чего тут скрывать,— проворчал Турлай.— Все на виду. Вон она, дырка–то…

– Боже мой, я ничего не понимаю! Какая еще дырка?

– От пули дырка,— сумрачно объяснили ему.— Стреляли его…

– Где? — вздрогнул родственник.— А! Да–да, вижу… Какое зверство!.. Но кто это сделал? Их ведь найдут?

– Найдешь…— пробурчал кто–то.— Тайга, она и есть тайга.

– Вопросик имеется,— деликатно кашлянул Турлай.— Он не говорил вам, зачем едет в Баргузин?

– Да–да, говорил. Он, знаете ли, вчера весь день ходил подавленный, все жаловался на несправедливость. Твердил, что будет искать защиты в Иркутске, а то и в самой Москве…

– А чего ж он на ночь–то глядя собрался в дорогу?

– Вот уж этого я не знаю,— развел руками родственник.— Он ведь был человек внезапных решений, горячий…

– Да уж…— туманно отозвался на это Турлай.

С тарахтеньем подкатила телега, в которой прибыли двое вооруженных казаков.

– Тело я забираю,— тоном, не допускающим возражения, сказал Зоргаген.— Похороны завтра, а затем поминки и все прочее, как водится у нас на Руси. Милости просим всех.

Он подал знак казакам, чтобы те взяли тело.

– Погодить надо,— неуверенно воспротивился Турлай.— Сейчас акт составим, опись… Документ должен быть — его потом в Баргузин придется представить.

– Эх, пустое все это,— вздохнул Зоргаген.— Писаниной человека не воскресишь… Вы уж напишите, что положено, а мы с Сашенькой потом подпишемся. А вот личные вещи дорогого Аркадия я, с вашего позволения, заберу сейчас.

Председатель Таежного Совета вопросительно посмотрел на Зверева, подумал и махнул рукой:

– Нехай. И без того дело ясное…

Казаки с трудом высвободили из стремени ногу трупа, бережно завернули в холстину и понесли к телеге. Зоргаген двинулся вслед за ними, но вдруг, вспомнив что–то, вернулся.

– Кстати, относительно документов, удостоверяющих смерть Аркадия Борисовича,— сказал он Турлаю.— Наверно, послезавтра мы с Сашенькой поедем в Баргузин. Можем увезти эти бумаги…

Турлай согласился.

Телега с трупом Жухлицкого, тоскливо скрипя и хрустя колесами по щебню, поползла прочь. Рядом с ней пылили сапогами казаки, вышагивал прямой, будто аршин проглотил, Николай Николаевич Зоргаген, безутешный родственник покойного.

– Вот такие дела,— проговорил Турлай, задумчиво глядя им вслед.— Ускользнул Аркадий Борисыч от революционного суда, а божий суд ему не страшен — на небе Советской власти пока еще нету.