Онлайн чтение книги Инспектор Золотой тайги
ГЛАВА 21

Чуткий, как рысь, Очир почуял неладное сквозь сон. Открыл глаза, прислушался. Так и есть — под стеной легонько прошуршали шаги. В темном окне, выходящем на улицу, возникла смутная тень чьей–то головы, чуть помедлила и исчезла.

«Наверно, Васька»,— подумал Очир, начинавший свыкаться с ночными шастаньями Купецкого Сына. Однако шаги, чуть спустя послышавшиеся уже со двора, принадлежали нескольким людям, которые ступали крайне осторожно, и это заставило Очира сразу обеспокоиться за лошадей. Он бесшумно соскользнул с лавки и сбоку, вплотную прижавшись к стене, выглянул в окно. Было слишком темно, чтобы увидеть происходящее во дворе, однако кое–что Очир заметил. У крыльца, сбившись в черную кучу, стояло несколько человек. Потом от них отделились две тени и медленно, явно стараясь не шуметь, стали подниматься по ступенькам.

Сжимая в руке маузер, Очир на цыпочках подбежал к Звереву и тронул его за плечо.

– На улице много людей стоит,— зашептал он.— Пришли, как воры. Наверно, плохие люди…

Между тем уже стучали — спокойно, не тихо и не громко.

– Что надо? — спросил Очир, приоткрыв дверь в сени.— Почему ночью ходишь?

– Отворяй, чего боишься,— на крыльце добродушно хохотнули.— Председатель где? Дело к нему.

– Хозяин уехал.

– Ну, все одно отворяй — переночевать надо.

– Х озяин нет, ничего не знаю.

– Не валяй дурака! Друг я Турлаю, понимаешь? Друг!..

– Не надо кричать,— Очир тянул волынку.— Ты будешь кричать, я буду кричать — ссора будет. Нехорошо!

– Да ты изгаляешься, что ли! — разозлились за дверью.— Отворяй, не то дверь вышибу!

– Я буду мало–мало стрелять,— самым мирным тоном предупредил Очир.— Ты плохой друг. Хороший друг не ходит, как вор. Уходи!

На крыльце помедлили, затем в дверь с силой шибанули чем–то тяжелым. Очир выстрелил — кто–то вскрикнул, выругался, и тотчас загремели ответные выстрелы.

Очир быстро захлопнул дверь, ведущую в сени, и запер ее на крюк. Оглянулся. У дальней стены шевельнулся невидимый Зверев.

– Осторожно, Очир, — сказал он.— Будут стрелять по окнам.

Как бы в подтверждение его слов, со двора и с улицы бегло ударили по окнам — судя по звуку, из револьверов и винтовок. Зазвенели разбитые стекла. Взвизгнули, рикошетя, пули. Очир бросился на пол. Зверев, чуть замешкавшись, тоже лег под стеной, держа в поле зрения окно, выходящее во двор. В сенях что–то загрохотало, и одновременно за стеной, где жили многодетные Карпухины, поднялся разноголосый детский рев. Зверев вспомнил, что сам Карпухин уехал с Турлаем на прииски Шушейтанова, и, стало быть, с детьми сейчас одна мать. «Не выскочил бы кто из них с испугу прямо под шальную пулю»,— со страхом подумал Алексей.

– Гражданин Зверев, благоразумнее сдаться! — донеслось из–за разбитых окон.— В этом случае гарантирую жизнь.

– Что вам угодно? — помедлив, крикнул Алексей. — Нам угодно немедленно произвести в доме обыск!

– Отложите вашу затею до утра!

На некоторое время наступило затишье, если не считать того, что за стеной по–прежнему голосили дети.

Внезапно в сенях послышались шаги, дверь с силой рванули, а затем на нее обрушились хрусткие удары. Алексей поднял винтовку и два раза выстрелил в дверь. Удары тотчас прекратились, послышались невнятные голоса, и в сенях стало тихо. По окнам тоже больше не стреляли. Видимо, нападавшие совещались.

Постепенно положение стало представляться Звереву не таким ужасным, как в первые минуты. В окна, небольшие и расположенные довольно высоко от земли, вряд ли рискнут лезть. От попытки взломать дверь ночные посетители, должно быть, отказались, убоявшись выстрелов изнутри. Зверев почти успокоился. Тревожил только крик за стеной.

– Очир!— позвал Алексей вполголоса.— До утра продержимся?

– Мало–мало будем держаться,— откликнулся тот и вздохнул.— Худо маленько — курить нельзя.

– Да, закурить бы не мешало,— согласился Зверев.

– Гражданин инженер! — крикнул со двора прежний голос.— Сожалею, но до утра мы ждать не можем. Еще раз предлагаю сложить оружие на почетных условиях. Говорю как представитель власти!

– Какой еще власти? — поинтересовался Алексей.

– Временного правительства автономной Сибири!

И тут Зверев внезапно разозлился. Вся эта история начинала отдавать наглым паясничаньем: бандитское нападение среди ночи, и вдруг — «представитель власти»! Впервые Алексей пожалел, что так и не научился выражаться столь же крепко, как старые уральские рудокопы или сибирские приисковые варнаки. Сейчас это было бы весьма кстати.

– Ну, что ж вы молчите?

Алексей, приподнявшись, выстрелил из пистолета в направлении голоса.

– Это и есть ваш ответ? — насмешливо осведомился представитель «Временного правительства».— Тогда слушайте! Вы будете сожжены вместе с лачугой!

В сенях снова раздались торопливые шаги, загремело, покатилось ведро, и вскоре откуда–то просочился запах дыма. На потолке и на стенах замигали пока еще слабые сполохи.

Зверев вскочил, прижимаясь спиной к стене, подобрался к выходящему во двор окну и осторожно глянул наружу. Сенная дверь была распахнута, и из нее на крыльцо и во двор падал багровый трепещущий свет. Зверев вспомнил, что в сенях сложены дрова, различная рухлядь. Все это, очевидно, и горело сейчас. Алексей высунулся больше, чем следовало, мигающие блики, начинающие трогать оконные переплеты, скользнули по лицу, и сейчас же грянул выстрел — пуля свистнула возле самого уха. Алексей отшатнулся. За стеной снова взметнулся приутихший плач. «Черт, что же она медлит? — мелькнула мысль.— Надо выбираться, тогда перестанут стрелять, и соседка с детьми покинет горящую избу».

Огонь разгорался. Сполохи плясали уже по всей избе, и Алексей различал теперь Очира, стоявшего в такой же позе, что и он, только возле окна, выходящего на улицу. Алексей пригнулся, перебежал к нему и стал у стены, по другую сторону окна, осторожно выглянул на улицу. Там было темно — сюда свет пока не доставал.

– Очир, пока не поздно, надо уходить,— он кивком указал наружу.

– Давай,— согласился Очир.

Алексей глубоко вздохнул, примерился и ударил прикладом в переплет окна. Звякнули остатки стекол. В тот же миг по окну хлестнуло сразу несколько выстрелов.

– Напрасно стараетесь! — выкрикнул неугомонный представитель «Временного правительства».— Оба окна под прицелом!

Алексей надвинул поглубже фуражку, пружинисто присел и головой вперед кинулся в разбитое окно…

* * *

– …Убили, что ли?.. Дурбалаи свиномордые… валенки сибирские…— Гнусавый, чуточку врастяжку голос назойливо торкался в сознание, словно бьющаяся в стекло жирная зеленая муха.— Тут голыми руками брать, а они прикладом…

Алексей попробовал открыть глаза, чтобы увидеть говорящего, но тут же охнул от слепящей головной боли и поспешно зажмурился.

– А, ожил! — весело сказал голос— Добро пожаловать в мир суровой реальности!

Алексей приоткрыл один глаз, помедлив, открыл другой, и упомянутый «мир суровой реальности» сразу же заставил его забыть про больную голову — прямо перед ним, по ту сторону большого стола, сидел Аркадий Борисович Жухлицкий. Покойник кушал что–то вроде бифштекса. Встретившись взглядом с Алексеем, он приветливо улыбнулся и поднял рюмку.

– Ваше здоровье!

«Какой, однако же, нелепый сон»,— подумал Зверев. Тут сзади выступил человек, в котором он признал, хоть и не сразу, родственника Жухлицкого. «Николай Николаевич Зоргаген,— вспомнил он,— Ходок по меховым делам». Меховщик заговорил, и оказалось, что это ему–то и принадлежал давешний нудный голос.

– Вы удивлены? А между тем…

– А между тем,— встрял «покойный»,— слухи о моей смерти оказались немного преувеличенными. Так, кажется, говорят англичане или кто там еще…

Алексей с трудом приходил в себя. В окна сочился серенький рассвет. Стало быть, ночь уже позади. Кое–как из обрывочных воспоминаний — выстрелов, сполохов в темной комнате, своего броска в окно и последовавшего сразу вслед за этим смутного ощущения взорвавшейся в голове бомбы — Зверев восстанавливал случившееся.

– Где… Очир? — еле разлепив губы, прохрипел он.

– Спутник–то ваш? О, не беспокойтесь, он жив, но, честно говоря, заслуживал пули — двоих ранил, и вообще…

– Дом сгорел? Там были дети… как дети?

– Дом стоит на месте. Только сени сгорели. А дети целы,— ходок по меховым делам обогнул стол и уселся рядом с Жухлицким.— Ваш альтруизм делает вам честь, но не пора ли подумать и о себе.

– Кстати, вы и есть… представитель Временного правительства… автономной Сибири?

– К вашим услугам,— Николай Николаевич Зоргаген с готовностью наклонил голову.— И как таковой могу предложить вам сотрудничество.

Алексей не ответил. Голова разламывалась на куски. Пытаясь хоть немного унять боль, он сжал ладонями виски и замер. Подумалось, что хорошо бы сейчас положить на затылок холодную мокрую тряпку.

– Страдаете? Может, водочки? — сочувственно предложил Аркадий Борисович и, не дождавшись ответа, вздохнул: — Вольному воля… Вопросик у меня к вам, Алексей Платонович. Не скажете ли вы, куда дел Турлай те три пуда золота?

– Экий вы… постоянный в своих привязанностях,— Алексей через силу засмеялся.— Едва изволили встать из гроба, как опять за свое: золото, золото, золото…

– Понимаю ваш сарказм. Для вас, горного инженера, золото всего лишь некое сырье, химический элемент, а для меня, презренного буржуя, это, разумеется, идол, предмет алчбы. Пусть так. Согласен, иронизируйте на здоровье. Но примите во внимание два пунктика. Первое — это золотце похищено у меня. Трагедия на Полуночно–Спорном получилась именно из–за него. А второе — я намерен употребить его на патриотические нужды.

– Вот именно,— подхватил родственник.— Я готов это подтвердить.

– Пустой разговор, господа,— Алексей оперся затылком о прохладную стену и устало закрыл глаза.— Золота вы не получите. После Полуночного его цена возросла на одиннадцать человеческих жизней. Теперь оно уже не просто золото, а некий символ, памятник, если хотите…

– Желаете стать двенадцатым? — вкрадчиво промурлыкал меховщик.— Не советую. Вашего самопожертвования никто не оценит. Его попросту не поймут–с, к тому же умирать вы будете трудно, очень трудно. Это я вам обещаю.

– Ну, ей–богу, Алексей Платонович, неужели вы жизнь свою молодую цените дешевле этих, тьфу, трех пудов золота? Ну, будьте же благоразумны, черт побери! — почти умоляюще воскликнул Жухлицкий.

– При чем тут золото! — поморщился Зверев.— Честь дорога, честь, господин Жухлицкий.

– Вы дворянин? — неожиданно спросил Зоргаген. Зверев насторожился.

– Какое это имеет значение?

– О чести вдруг заговорили,— Зоргаген усмехнулся.— Впрочем, все это вздор!.. Вы ведь не отрицаете, что золото где–то у вас?.. Можете не отвечать, и так ясно.

А посему открываю карты. Упомянутое золото Аркадий Борисович намерен передать нам, Временному правительству автономной Сибири, как свой вклад в дело борьбы с большевизмом. И коль скоро вопрос поставлен так, я вынужден быть беспощадным в выборе средств. Заметьте это. Что я сейчас делаю? У нас есть еще двое, причастные к той же истории с золотом,— ваш спутник, а второй…

– Васька,— подсказал Жухлицкий.— Купецкий Сын.

– Благодарю вас,— улыбнулся Зоргаген и снова повернулся к Звереву.— Этих двоих я пристрелю собственноручно. На ваших глазах. А вас мы отпустим. Вот и все. Спрашивается: как вы будете жить дальше, отчетливо сознавая в душе, что могли бы спасти их, но не сделали этого?

– Черт побери! — пробормотал ошеломленный Зверев.— Вы дьявол во плоти!

– Война, господин Зверев, война!— Меховщик закурил и с видимым удовольствием пустил витиеватую струйку дыма.— Ну–с, как вам цена?

– Если я еще питал какие–то иллюзии в отношении подобных вам господ, то теперь, кажется, окончательно от них излечился.

– Значит, согласны? — быстро спросил Жухлицкий.

– А что ж мне остается делать? — буркнул Зверев.

– Не огорчайтесь — сей добрый поступок на том свете вам непременно зачтется. Итак,— Зоргаген оживленно потер руки,— где же он хранится, презренный металл?

– Позвольте, позвольте! — запротестовал Зверев.— Сначала вы должны отпустить этих людей.

– Э, нет! — Зоргаген, смеясь, погрозил пальцем.— Вы забываете, условия диктуем все–таки мы, а не наоборот. И вообще, как говорят наши друзья американцы, в бога мы верим, а все остальное — наличными.

– Алексей Платонович,— вмешался Жухлицкий,— нам вовсе не нужны ни вы, ни ваши люди. Как только мы получим золото, сразу же отпустим вас на все четыре стороны.

Зверев искоса глянул на него.

– Для недавнего покойника вы удивительно рассудительны. Особенно учитывая то, что не далее как позавчера были без головы.

Зоргаген расхохотался. Кисло улыбнулся и Жухлицкий.

– Кстати, Аркадий Борисович, кого это вы подсунули вместо себя? Вы же убийца, господин Жухлицкий.

– Ну, хватит болтать! — Меховщик стал серьезен.— Или вы раздумали?

За окнами уже рассвело. Где–то неподалеку свежим утренним голосом прокукарекал петух. Замычала корова. Лениво и добродушно брехнул пес. От этих будничных мирных звуков как бы некая пелена спала с глаз, и происходящее здесь, в полутемной прокуренной комнате, предстало во всей своей злой нелепости: вчерашний покойник, меховщик с повадками палача, и он, Алексей Зверев, обменивающий человеческие жизни на золото. Абсурд, абсурд!..

Выслушав объяснения Зверева относительно тайника в избе Турлая, Жухлицкий позвал казаков и велел отвести его в подвал.

– Не падайте духом, Алексей Платонович,— дружески напутствовал он.— Как только золото будет здесь, вас сразу же освободят. Захотите — даже вместе позавтракаем.

– Меня приглашали на ваши поминки, но я тогда отказался. В следующий раз пойду на них с большим удовольствием.

И Алексей, отворив ударом ноги дверь, вышел из комнаты.

Его впихнули в клетушку, где уже сидели Дандей и Васька.

– Алексей Платонович! — ахнул Купецкий Сын.— Госп… гражданин окружной инженер… Вас–то как сюда? Да как они насмелились–то, как рука поднялась!

– Дворцовый переворот, власть переменилась, Василий Галактионович,— бодро ответствовал Зверев, поздоровался с Дандеем и снова повернулся к Ваське: — А где Очир?

Васька недоуменно заморгал и оглянулся, словно хотел увидеть где–то здесь Очира.

– Так это… того… не знаю я.

– Разве его тут не было?

– Не…— Васька поскреб затылок, и вдруг его осенило: — Значит, это вы ночью стреляли?

– Стрелял,— Зверев махнул рукой.— И я стрелял, и другие стреляли…

– Дела–а…— Васька покрутил головой.— Выходит, поймали вас?

– Выходит, поймали.

– Очир с вами был?

– Со мной.

– Ага, ага,— Купецкий Сын посоображал немного, присвистнул.— Эге, так он убег!

– Кто убег?

– Так Очир же! Ночью, слышу, казаки во дворе ругаются. Убег, говорят, косоглазый черт. Пострелял всех направо–налево и убег…

– Вот как? — Зверев возбужденно прошелся по тесной клетушке.— Стало быть, они меня бессовестно надули…

– Кто, Алексей Платонович? — неуверенно спросил Васька.

Зверев с минуту смотрел на него, словно пытаясь что–то вспомнить, потом рассмеялся.

– Скажите, Василий Галактионович, похож я на миллионера?

– Н–не знаю… может, и похож…

– Разумеется, похож! Ведь я только что выложил за спасение одной горемычной души около полутора миллионов рублей. Это по дореволюционному курсу. Ну, а по нынешним ценам, конечно, еще больше.

– Х–хосподи! — тихо охнул Васька.— Полтора миллиона!.. Это… это… если даже червонцами посчитать, и то, поди, десять больших мешков денег получится, а?.. И за спасение души… Какая ж она должна быть, душа–то эта, а?

– Обыкновенная человеческая душа, Василий Галактионович. Самая обыкновенная. Умеющая веселиться, страдать, лукавить, обманываться… Словом, обыкновенная и… неповторимая… Кстати, вы не помните, за какую цену был, так сказать, продан Иисус Христос?

– Э–э… за тридцать этих самых… серебряных.

– Ай–яй–яй, подумать только — всего за тридцать! — Зверев сумрачно усмехнулся.— Как страшно все подорожало…

Васька, не найдя что ответить, лишь хихикнул и стал зябко кутаться в многострадальную турлаевскую борчатку.

За стеной послышалось жутковатое завыванье, шорох, кто–то забормотал, словно молился горячо, исступленно, потом вдруг всхлипнул и умолк.

– Те самые… которые на Полуночном…— пояснил Васька, поймав недоуменный взгляд Зверева.

– Понятно…— Алексей посмотрел на Дандея.— Но ведь вы, кажется, к этому не причастны?

– Моя виноват нет,— глухо отозвался тот.— Моя олень ходи… Дома баба умирай…

– Да–да, я знаю… Мне Турлай говорил…— Зверев в волнении покусал губы.— Вас давно надо было отпустить домой. Мы с Турлаем говорили об этом, но… постоянно какие–то нелепые случаи… и в результате…

Он развел руками и сконфуженно умолк. Васька завозился в своем углу, шмыгнул носом и робко потянул Зверева за полу тужурки.

– Что, Василий Галактионович?

– Я тут… давно хотел спросить знающего человека, только нет такого…

– Кого — нет?

– Людей… человека знающего… и боязно опять же…

– Если только спросить, то чего ж бояться?

– Вот и я говорю… Бумаги тут у меня есть… от покойного дяди остались… По наследству они на меня вроде бы отписаны… Насчет этих самых приисков… Я ведь ради них сюда приехал… Да только закружило меня…

– Смелей, смелей, я слушаю.

– Закружило, говорю… Ось во мне, вишь, лопнула…

– Так, так…

– Дьячок был у нас в соседях, в Иркутске то ись… Он бумаги эти самые разобрал да и говорит мне — езжай, мол, Васька, в Золотую тайгу, авось там разберешься. Свет, говорит, не без добрых людей, помогут…

– Так, так… Что ж, дайте мне ваши бумаги. Я кое–что в этом понимаю — может, помогу вам.

Васька долго рылся за пазухой, сопел и бубнил под нос нехитрые ругательства. Наконец он извлек что–то похожее на грязную тряпку, но оказавшееся большим кожаным бумажником купеческого образца. Высунув от волнения кончик языка, Васька достал пачку потрепанных бумаг и со страхом и благоговением подал их Звереву.

– Вот…

Бумаги были старые, сорокалетней давности, со штампами и печатями учреждений, ведавших сибирскими горнопромышленными делами полвека назад. Перелистав их для начала, Зверев уяснил, что речь в них идет о приисках Золотой тайги, но каких именно,— сначала не понял.

«…В лето 1856 года прииск не отведен по причине неявки доверенного к приему, и отзыва им не представлено, почему прииск должен поступить втуне лежащие…»

«…По журналу совета Главного Управления Восточной Сибири, состоявшегося 29 октября — 2 ноября 1871 года, зачислен в казну и циркуляром горного отделения от 29 сентября объявлен свободным для новых заявок на общем основании…»

– Понятно, понятно,— Зверев принялся вчитываться внимательней.

1874 год. Прииск по ключу Гулакочи отведен по заявке некоего Нарцисса Иринарховича Мясного… Ему же в лето 1875 года отведен прииск Маломальский по речке Чирокан…

Алексей, оторвавшись на миг от бумаг, прикинул, где могли стоять заявочные столбы и каков был размер всего отвода. Получалось, что прииск Маломальский — это примерно то самое место, где ныне стоит поселок Чирокан. Дело становилось любопытным, и Зверев снова углубился в документы.

1878 год. Нарцисс Иринархович Мясной передает Маломальский прииск в аренду купцу Борису Борисовичу Жухлицкому за попудную плату в 3500 рублей с каждого пуда добытого золота и одновременно продает прииск Мария–Магдалининский тому же Борису Борисовичу Жухлицкому за 25 000 рублей.

Зверев вскинул голову, спросил быстро и резко, как, бывало, у себя в Верхнеудинске, в канцелярии окружного инженера:

– Ваш дядя, Нарцисс Иринархович Мясной, когда он скончался?

– В этом… в восьмидесятом году. Как сейчас помню, моя матушка сказала на поминках…

– Подождите, об этом потом,— Зверев опять перелистал бумаги.— Больше у вас нет никаких документов?

– Не… Там еще завещание…

– Вижу. Так… так… Составлено оно на ваше имя, а опекуншей до достижения вами совершеннолетия назначается ваша матушка… Все законно… Итак, вы с матушкой получали обусловленную в арендном договоре попудную плату с прииска Маломальский?

– Н–не… Помню, матушка говорила, что ей отписали, будто бы прииск этот, дядин то ись, закрылся… Золото будто бы на нем кончилось… Бумага даже какая–то была…

– Вас с матерью одурачили самым наглым, самым хамским образом! — зло сказал Зверев.— Прииск этот работается до сих пор. Мы с вами находимся сейчас как раз на нем. Нынешний Чирокан — это бывший Маломальский, запомните это! Блаженной памяти батюшка Аркадия Борисовича попросту изменил название прииска — разумеется, дал кое–кому взятки, и — концы в воду. Дело, в общем–то, шитое белыми нитками, но он, видимо, рассудил, что для бедной вдовы и этого за глаза достаточно. И он, знаете ли, оказался прав… Поздравляю вас! Во–первых, вы — именно вы! — являетесь законным владельцем Чирокана. А во–вторых, вы, очевидно, являетесь миллионером, если посчитать всю сумму попудной платы, набежавшую за сорок почти лет, и… если сумеете взыскать ее с Аркадия Борисовича,— усмехнулся Зверев и, подумав, добавил: — Впрочем, революция ваши взаимные расчеты и претензии сделала недействительными.

Васька стоял как громом пораженный. Несмотря на весьма ощутимую прохладу, по его лицу катился пот. В округлившихся глазах застыло то ли безумие, то ли ужас, то ли некое ниспосланное свыше блаженство.

– Не огорчайтесь и выбросьте все это из головы,— Алексей поспешил его успокоить.— Даже не свершись революция, все равно ни один суд Российской империи не решил бы дело в вашу пользу. Миллионер Жухлицкий и вы — какая же тут могла быть тяжба? Смешно и абсурдно!

И снова, опять–таки само собой, всплыло это слово — «абсурд», и снова оно вызвало у Зверева ощущение, что все, переживаемое им,— неестественно правдоподобный кошмарный сон.

Алексей решительно тряхнул головой, прогоняя наваждение, и подал Ваське его бумаги.

– Возьмите, Василий Галактионович, и постарайтесь не думать больше об этом.

– А? — Купецкий Сын поднял обессмыслившиеся глаза, поморгал и вдруг лихорадочно засуетился, начал делать множество каких–то мелких ненужных движений, бормоча: — Бумаги… да… то ись пусть лежат, значит… Авось… Революция, говорите? Не будет, значит, теперь ничего, а? Эх, не могла она немного погодить, революция эта! А может, того… опять, значит, как при царе, а? Эх, я б тогда!..

Зверев глядел на него, жалкого и в то же время вмиг ставшего каким–то неприятным, алчно трясущимся.

– Не думайте об этом,— мягко повторил он.— Минувшее не повторяется. И прииски никогда уже не станут принадлежать кому–то одному. И миллионерам уже сыграна отходная…

– Ага… ага…— бормотал Васька, совал и все никак не мог засунуть бумаги в свой засаленный бумажник.— А вот еще… бумажка… Может, тут что–нибудь такое… Хи–хи…

Трясущимися руками он совал Звереву какой–то истрепанный донельзя, протертый на сгибах листок. Алексей нехотя взял его, развернул, пробежал глазами. Удивленно хмыкнул, прочитал еще раз и вдруг расхохотался.

– Как я мог забыть! — воскликнул он.— Это же Золотая тайга, где все возможно! Василий Галактионович, вы больше не хозяин Чирокана, и ваше производство в миллионеры отменяется. Вы развенчаны точно так же, как Жухлицкий. Оба вы в равной степени самозванцы и воры, только тому повезло больше — он свое успел урвать!..

Зверев снова стал серьезен, еще раз перечитал Васькину бумагу и вдруг обернулся к Дандею, который, лежа на куче грязного тряпья, спокойно посасывал пустую трубку.

– Дандей, вы из какого рода?

Охотник недоуменно моргнул, вынул изо рта трубку, подумал и покачал головой.

– Не понимай…

– Ну… есть Чильчагирский род и… другие. Вы из какого?

– А! — Дандей заулыбался.— Я киндигир…

– Я так и думал! — весело заявил Зверев.— Вот бумага, сорок лет назад заверенная печатями канцелярии генерал–губернатора Восточной Сибири. Она адресована вашему дяде, Василий Галактионович, и, так сказать, на всякий случай извещает его о том, что прииски его, находящиеся в Золотой тайге по речкам Чирокан и Гулакочи, «имеют быть на землях, принадлежащих орочонам Баунтовского острога Киндигирского рода». Вот так! Миллионер–то у нас, оказывается, вы, Дандей. Чирокан принадлежит вам. И тут, полагаю, революция и все ее законы окажутся на вашей стороне. Вы свой миллион, думаю, получите.— Моя не понимай,— повторил Дандей.

– Не прикидывайся! — обиженно буркнул Васька.— Все ведь понимаешь, лешак таежный… Как же оно выходит–то?.. Не, тут, паря, что–то неладно… Ему, значит, миллион, а нам с Жухлицким кукиш с маслицем?.. Торговали, значит, кирпичом, да остались ни при чем…

Васькины миллионные претензии остались недосказанными. В подвале вдруг стало шумно, послышались голоса, смех, топот ног. Дверь тягуче заскрипела, отворилась. Вошли Жухлицкий, представитель «Временного правительства» и Кудрин.

– Господин Зверев! — оживленно заговорил представитель.— Рад засвидетельствовать: вы свое обязательство исполнили в точности. Присутствуя при волнующем изъятии сего драгоценного металла…

– А я со своей стороны свидетельствую, что вы низкие лгуны! — перебил его Зверев.— Почему вы сказали, что Очир здесь?

– Ах, вот вы о чем! — засмеялся Зоргаген.— Путаница вышла, знаете ли. Да и счастье его, что сумел удрать. Ей–ей, казачки б его пристрелили.

– Полагаю, Василий Галактионович теперь свободен? — обратился Зверев к Аркадию Борисовичу.

– Какой еще Галактионович? — не понял Жухлицкий и вдруг расхохотался.— Ах, разумеется же, разумеется… «Галактионович!» Ха–ха!

Энергичным движением руки Зверев оборвал его веселье.

– Господа, у нас, кажется, была договоренность на освобождение двух человек?

– Если вы имеете в виду себя…— начал представитель «Временного правительства».

– Отнюдь! Я имею в виду вот этого человека — охотника Дандея, который содержится здесь без всяких оснований.

– Следствие по его делу еще не закончено,— вмешался комиссар милиции.— А посему я должен…

– Вздор, вздор! — бесцеремонно перебил его Жухлицкий.— Охотник может идти домой. Да и тех двоих тоже можно теперь отпустить. Эй, кто там! — крикнул он, оборачиваясь.— Выпустить сумасшедших! Пусть скорее убираются отсюда. И ты тоже! — Аркадий Борисович указал Ваське на выход.

Купецкого Сына не пришлось просить дважды. Он подхватил полы борчатки и юркнул в дверь.

– А вот что касается вас, уважаемый господин Зверев,— с иезуитской улыбочкой сказал Зоргаген,— то тут возникли некоторые дополнительные обстоятельства…

Кудрин встрепенулся, словно пес, учуявший дичь.

– Вы обвиняетесь в нижеследующем,— важно заговорил он гнусоватым голосом судейского крючка.— В злостном подстрекательстве рабочих к захвату и последующему утоплению драги, принадлежащей всеми уважаемому гражданину Жухлицкому; к захвату ряда приисков, принадлежащих Жухлицкому же, и разграблению имевшегося там имущества; а также в разбойном нападении на служащего вышеупомянутого Жухлицкого и нанесении оному увечья, каковое выразилось в отсечении левого уха…

Несмотря на серьезность своего положения, Алексей не мог удержаться от смеха.

– Послушайте, господин Жухлицкий, ведь вы же как-никак умный человек,— неужели вас устраивает подобный фарс? Аркадий Борисович лишь смиренно развел руками.

– Присовокупляю к вышеизложенному оскорбление должностного лица при исполнении таковым служебных обязанностей,— невозмутимо продолжал Кудрин.— Исходя из вышеизложенного, должен подвергнуть вас аресту с дальнейшим препровождением в город Баргузин для судебного разбирательства…

– Вот видите, господин Зверев,— Жухлицкий снова развел руками.— Предложенный мной давеча совместный завтрак не состоится, о чем весьма и весьма сожалею. Счастливо оставаться!..

– Да, Аркадий Борисович! — вспомнил вдруг Зверев.— Прииск Маломальский — такое название вам ни о чем не говорит?

– Маломальский? Экое бездарное название…— Жухлицкий наморщил лоб.— Маломальский… Кажется, когда–то слышал, но…

– А про Мясного что–нибудь слышали? Нарцисса Иринарховича Мясного?

– Вот это уже более знакомо,— Аркадий Борисович подозрительно поглядел на Зверева.— Откуда вам известна эта фамилия?

– Мне говорил Франц Давидович Ризер,— наугад сказал Зверев.

– Старый лис!— вскипел Жухлицкий.— Неужели все еще помнит? Ну, я ему когда–нибудь покажу Мясного!

И он, в сердцах споткнувшись о порог, быстро вышел из клетушки.

Кудрин подтолкнул к выходу замешкавшегося Дандея.

– Быстро, быстро! Не задерживайся!

Дандей взвалил на спину свою охотничью понягу и побрел к выходу. Проходя мимо Зверева, он остановился, дружелюбно тронул его за рукав.

– Твоя шибко хороший человек. Будешь тайга, ходи мой чум, гости ходи…