Онлайн чтение книги Инспектор Золотой тайги
ГЛАВА 5

До указанной заимки добрались уже в темноте. Постучались, а после долго ждали, слушая, как беснуются за высоченным забором псы — настоящие волкодавы, судя по голосам. Наконец там кто–то появился, унял собак. Лязгнув, приотворилась калитка, и смутно различимый крупный мужик неприветливо спросил:

– Кого это опять ночью принесло?

– Я горный инженер Зверев,— приезжему пришлось напрячь голос, чтобы пересилить кровожадный гомон хозяйских волкодавов.— Мы едем по делам на прииски Жухлицкого.

Такого ответа хозяин, видно, не ожидал. Он некоторое время молчал, потом нерешительно спросил, но уже другим голосом:

– Вас двое, что ли?

– Со мной конюх,— бросил Зверев и с конем в поводу решительно шагнул вперед: — Ты, хозяин, всю ночь собираешься держать нас за воротами?

– Да мы того… господин хороший, прощения просим,— ожил, засуетился хозяин.— Вот только собачек привяжу.

Через минуту он бегом вернулся и гостеприимно распахнул калитку.

– Заводите лошадушек, заводите, гости дорогие. Калитка у меня широкая, пройдете и со вьюками.

«Ишь леший таежный», — неприязненно подумал Зверев, быстро оглядывая широкий двор. Темные строения впереди и справа,— видимо, амбары, стайки, навесы. Слева, в глубине, желтеют два маленьких окна — хозяйская изба, должно быть. Псы по–прежнему заливаются, гремят цепями. Настоящая крепость, а не таежная заимка.

Звереву как горному инженеру не раз приходилось объезжать дальние прииски, проверяя шнуровые книги с записями золота, осматривая горные работы. И всегда его удивляла вот эта особенность сибирской жизни: день за днем тянется тайга, глушь, то появляется, то пропадает тропа, и вдруг деревья расступаются — перед путником высится, словно упавший с неба, добротный домище, окруженный хозяйственными постройками, обнесенный крепким забором. Амбары ломятся, скотины полон двор. Хозяева везде попадались почему–то на одно лицо: с дремучими бородами закоренелых душегубов, кряжистые, неразговорчивые, к такому не то что на ночлег проситься, а рад, кажется, деньгами откупиться, только бы живым отпустил. И домочадцы у них странные: не по годам легконогие старушки, бабы с испитыми лицами и яростными глазами пророчиц, статные молодицы с неживыми движениями и какой–то обреченностью во взоре. Что за люди, кто они друг другу, зачем живут в глуши, сторонясь людей? Или проклятье какое лежит на них?.. Не любил Зверев ночевать в таких местах, но иногда приходилось. Вот и сегодня тоже.

В дальнем углу двора развьючили и привязали лошадей. Причем услужливому хозяину подсунули лошадь с продуктами, а ту, которая везла плотно упакованные винтовки и патроны, развьючили Зверев и Очир.

Вьюки сложили под навесом (хозяин приговаривал: «Вы уж за бутар свой не тревожьтесь, у меня надежно…»). С лошадей седла пока не стали снимать, опасаясь застудить спины, только отпустили подпруги.

– А теперь пожалуйте в избу,— пригласил хозяин.

Зверев незаметно подмигнул Очиру и направился к дому.

– А как же конюх ваш? — спросил хозяин, увидев, как Очир спокойно уселся на вьюки и закурил трубку.

– Он знает свое место,— равнодушно ответствовал Зверев.— Ты уж скажи, чтобы ему вынесли поесть.

Каждый раз, когда ему приходилось разыгрывать из себя барина, Зверев чувствовал крайнюю неловкость, но — хочешь не хочешь — приходилось это делать: Серов, прощаясь, дал строжайший наказ: «С оружия глаз не спускать ни днем ни ночью. Вы за него оба головой отвечаете!»

Хозяин непонятно хмыкнул, но промолчал. В сенях было темно, пахло кожами, дегтем.

После уличной темноты кухня, освещенная двумя мигающими плошками, показалась и светлой, и просторной. Войдя, Зверев степенно поздоровался с шустрой старушонкой, хлопотавшей у печи, огляделся. Направо — большая русская печь, прямо — вход, занавешенный линялым ситцем, налево — чисто выскобленный стол, а подле него — лавка и несколько табуретов с полукруглым вырезом для пальцев. Половые плахи широкие, плотно сбитые и тоже чисто выскобленные речным песком. Во всем чувствуется достаток, основательность, крепкая хозяйская рука.

Пока Зверев мыл руки под фигурным медным умывальником, вытирал их чистым холщовым полотенцем, стол уже накрыли.

– Потчуйтесь…— жестом ученого медведя пригласил хозяин.— Чем бог послал…

Поужинали на скорую руку, но по–таежному сытно. Хозяин угощал жирной холодной сохатиной недавнего убоя, рыбным пирогом, чаем с молоком. Сам хозяин, Митрофан Данилович, сказав, что уже отужинал, пил только чай и осторожно выпытывал, кто такие и зачем едут в тайгу в это смутное время. Зверев отвечал отрывисто, властно и немногословно.

– Так, стало быть, вы из самого Верхнеудинска? — хозяин покачал головой.— Далеко заехали…

Зверев молча кивнул, обгладывая сохатиную лопатку.

– Как жисть там? — Митрофан Данилович придвинулся, понизил голос.— Сказывают, нынче власть держат эти… большевики, правда, нет?

– Нынче везде большевики,— отвечал Зверев.— И в Иркутске, и в Чите, и в самой Москве.

– Не слышно, что они дальше–то собираются делать? Разное люди говорят…

Зверев, пожав плечами, придвинул к себе кусок пирога побольше.

– Так–так…— Хозяин помолчал, постукивая пальцами по столу.— Мужика они, говорят, прижимают, а? Не слышно?

– Я, голубчик Митрофан Данилович, не крестьянин,— подпустив в голос изрядную долю высокомерия, сказал Зверев.— Мне до этого дела нет. Ты уж спроси того, кто знает.

– А к Жухлицкому вы едете по каким делам — по казенным или своим?

– А кто по нынешним–то временам по своим ездит?— ответил вопросом на вопрос Зверев.

Хозяин отстал и принялся за остывший чай. После ужина он снова засуетился, кликнул давешнюю старушку, которая подавала ужин, и велел ей постелить Звереву в горнице.

Оставшись один, Зверев лег не раздеваясь, сунул под подушку пистолет. Задумался. Со дня выезда из Верхнеудинска минуло более двух недель. Дорога, как и следовало ожидать, оказалась тяжкой. Выданное Забайкальским областным Горным Советом удостоверение с просьбой всячески содействовать горному инженеру Звереву «при требованиях его на станциях вне очереди почтовых, междудворных и обывательских лошадей» оказалось почти бесполезным. За лошадей, фураж и продукты приходилось платить втридорога. Деньги, взятые под отчет, таяли…

А сон все не шел, да и не стоило, пожалуй, засыпать.,. Жаль, приходится устраиваться врозь с Очиром — нет ничего легче, чем прикончить их по одному. Но горному инженеру не пристало спать во дворе… Хозяин подозрительный,— наверняка доверенный человек Жухлицкого. Иначе и быть не может: до революции здесь каждую зиму шли обозы из Читы и Харбина — везли продовольствие и снаряжение на прииски Жухлицкого и других промышленников помельче. Шли от зимовья до зимовья, а хоромы Митрофана Даниловича никак не походят на простое зимовье… «Хотя что подозрительного в этом Митрофане Даниловиче? — спросил себя Зверев.— Ну, недоверчив… Ну, выспрашивает обо всем… Разве в других местах было иначе?.. Впрочем, все это вздор, вздор. Главное — мы уже у границ Витимской горной страны»,— подумал молодой инженер сквозь неодолимо наваливающийся сон…

* * *

Устроив Зверева, Митрофан Данилович вышел в сени и, пройдя вглубь, отворил низенькую дверь. Сразу за ней была лестница, ведущая вниз. Митрофан Данилович спустился, привычно нащупал в темноте скобу.

В большой подвальной комнате царил полумрак, было тепло и сухо. В мигающем свете плошки бревенчатые стены отливали старой медью. Больше половины комнаты занимали туго набитые мешки, аккуратно сложенные от пола до потолка. Жирный сибирский кот, хранитель этого склада, спрыгнул при появлении хозяина с нар и с приветливым мурчаньем стал тереться о его ноги. Вслед за котом с нар поднялся здоровенный краснощекий детина и, позевывая, спросил:

– Ну, кто там приехал–то?

– Документов я у него не спрашивал,— буркнул Митрофан Данилович, присаживаясь к неопрятному столу, загроможденному корками хлеба, обглоданными костями и бутылками.— Говорит, горный инженер.

– Сказать что хошь можно,— резонно заметил детина.— Не из этих ли он?

– Не–е, не из товарищей,— хозяин задумчиво пожевал губами.— Конюха за один стол с собой не сажает… Опять же мундир на нем со светлыми пуговицами, фуражка с кокардой,— все чин чином.

– Мундир! — Детина хмыкнул и налил водки себе и хозяину.— Нарядить, паря, и бочку можно.

Сказав, детина заржал, хохотнул и Митрофан Данилович: дело с бочкой было и впрямь веселое. Лет десять назад детина этот был знаменитым на всю тайгу спиртоносом. За проворство и ловкость прозвали его Бурундуком. Горным исправником в ту пору служил Попрядухин, мздоимец и картежник; промышленники откладывали специальные суммы на «проигрыш» исправнику. Необыкновенно толстый, он ездил только в тарантасе, на санях или по крайности на волокуше; верхом не мог — любой конь выдыхался вконец, не пройдя под ним и версты. Увидев как–то похрапывающего в тарантасе исправника, отчаянный Бурундук надумал штуку, которая прогремела потом по всей Золотой тайге. Он погрузил в сани бочку спирта, накрыл сверху медвежьей шубой и лихо двинул в тайгу. Под вечер Бурундука, закутанного до глаз башлыком, остановили казаки.

– Кого везешь?

– Господина исправника. Выпимши они, спят, не велели будить до самой станции.

Казаки заглянули в сани и, увидев дородное чрево, накрытое шубой, преисполнились почтительностью.

– С богом, ямщичок, да гляди вези аккуратно!

– Известно. Небось понимаем, кого везем! — И Бурундук хлестнул лошадей.

Удача привела Бурундука в такой восторг, что, добравшись до приисков, он принялся угощать старателей в долг, а то и просто за так. Два–три прииска не работали больше недели — все золотнишники пьянствовали беспробудно. Бочку без труда осилили до дна, а по тайге покатилась молва об очередной проделке лихого Бурундука…

Насмеявшись вдоволь, Бурундук хлебнул остывшего чаю и покосился на Митрофана Даниловича.

– А может, того… кончить его, а?

Митрофан Данилович поскреб затылок.

– Оно, конечно, дело нехитрое, да как знать: вдруг он Аркадь Борисычу полезный человек. Хозяин–то потом с нас головы поснимает.

– Да ить сказано же: товарищей в тайгу не пропускать!

– Эх, Семка, Семка, душегуб ты был, душегубом и остался.

– Не скажи! — обиделся Бурундук.— Золотишко у фазанов отбирал, а чтоб грех на душу брать…

– А в позапрошлом году кто пятерых китайцев косами связал спина к спине и бросил в тайге? Ить если б не я, с голоду б перемерли.

– А они наших мало перерезали? — загорячился Бурундук.— Спиридона Козулина, Николу Босого? Моему братану Гришке в спину кайлу загнали, а? Ить фунтовый же самородок был при нем, при Гришке–то! — завопил вдруг Бурундук.

– Э, паря, это еще неизвестно, кто кого в тайге режет. Может, свои же. У наших–то тоже не заржавеет.

– Ладно, не о том речь,— Бурундук выпил водку, занюхал корочкой.— С анжинером что будем делать?

– Пусть, однако, едет паря, а?

– Пусть, пусть…— детина недовольно засопел.— А вдруг он, глядишь, из товарищей? Они ить с хозяина–то за многое могут спросить.

– То не наша печаль.

– Не наша… Тот–то и оно, что наша. Шибко–то не храбрись,— остерег Бурундук.— Приедут к тебе: чьи мешки с крупчаткой прячешь? Жухлицкого? Ну, тогда полезай, господин хороший, в кутузку. Вот ить оно как.

– Не пужай… Я человек маленький, мне бояться нечего.

– Как же! Грехов и за тобой немало водится.

– Ну и пусть,— сумрачно сказал Митрофан Данилович, поглаживая кота.— Раньше, по молодости, еще ничего было, а сейчас как подумаю: господи боже, сколько зла хозяин людям сотворил. И мы вместе с ним.

– Вот и помалкивай да за хозяина держись.

– А бог?

– Что — бог?

– Он–то все видит.

– Коль уж так, то бог нам же и поможет,— успокоил Бурундук.— Товарищи, они, слышно, безбожники.

– Быть того не может. Уж коли бог не за них, как они всю Россию–то подняли, а?

– Божьим попущением,— ухмыльнулся Бурундук.

– Ты язык–то поганый прикуси,— сурово сказал Митрофан Данилович.— А насчет кутузки… так я скажу: коль накажут — пусть. Пострадаю. Во искупление.

– Страдалец! — Бурундук фыркнул.— Станешь ты страдать, как же! Вон кота своего и то на жалованье посадил.

Митрофан Данилович, не найдя что сказать на это, только крякнул и потянулся к бутылке.

– Во, давно бы так,— одобрил Бурундук, скаля зубы.

Бурундук сказал сущую правду. Митрофан Данилович, мужик прижимистый и хитрейший, держал как бы перевалочный склад и состоял у Жухлицкого на жалованье. Рассудив, что хозяин ни в жизнь сюда не заглядывал и вряд ли когда заглянет, он и кота записал сторожем под именем Василия Муркина, глухонемого–де племянника. Коту были положены жалованье и хозяйские харчи. Если разобраться, то кот свое отрабатывал честно,— не будь его, немало крупчатки и другого добра было бы попорчено мышами.

Выпили. Митрофан Данилович закряхтел, помотал головой.

– Грехи… А хозяину так и скажи, что никакие, мол, китайцы тут не проходили.

– Ладно, скажу… А анжинера твоего я все одно пощупаю где–нибудь по дороге.

* * *

Тронулись с заимки, едва встало солнце. На этой части пути их вел Митрофан Данилович. И надо сказать, без него нечего было и думать идти дальше. Почти незаметная тропа шла по бесконечным моховым косогорам, петляла по лязгающим каменным россыпям, поднималась на безлесные перевалы, где не стихал пронизывающий ветер, и снова устремлялась вниз. Особенную опасность представляли обширные, неизвестно откуда и куда протянувшиеся болота, утыканные кривыми полумертвыми деревцами. Тропа здесь исчезала начисто. Шли по колено в чавкающей гнилой жиже, и только замшелые гати, проложенные, должно быть, в наиболее гиблых местах, указывали, что хозяин заимки не сбился с тропы.

Наконец болота остались позади, и маленький караван вышел на сухой лесистый косогор. Тропа объявилась снова. Хоть и не бог весть какая торная, но отчетливо заметная, она, петляя, уходила в глубь леса.

Серые, поросшие белесым мхом стволы лиственниц сначала так тесно сжимали тропу, что вьюки на каждом шагу бились о деревья. Потом лес стал редеть, расступаться, и впереди в просветах мелькнула водная гладь.

Немного спустя лошади, ускоряя шаг, ступили на травянистый берег небольшого озера.

Митрофан Данилович остановил коня и, когда Зверев поравнялся с ним, сказал:

– Ну вот, отсюда, считай, и начинается Золотая тайга. Дальше я, однако, не пойду. Тут уж не собьетесь, тропа одна…

Митрофан Данилович и Зверев спешились, закурили. Молчаливый, нахохленный Очир отъехал в сторону и остановился, внимательно озираясь и оттого еще более становясь похожим на какую–то мудрую старую птицу.

Золотая тайга… Со странным, смешанным чувством всматривался в окружающее молодой инженер. Озеро, неподвижное, словно века назад уснувшее в своих зеленых берегах. Оцепенелый лес вокруг, поразительно тихий, весь какой–то вымерший. И тоже неподвижный душный воздух, пропитанный смоляной и хвойной горечью. Даже кипенно–белые облака, казалось, не отражаются в зеркальной глади озера, а навсегда застыли где–то в его глубинах, как мухи в толще янтаря. И невысокий горный отрог на той стороне озера представился вдруг не просто отрогом, а первой ступенькой лестницы, ведущей в знаменитую горную страну. Отрог полукругом охватывал озеро и над дальним его концом внезапно срывался отвесной стеной, будто здесь его кто–то стесал ударом гигантского топора. И над верхним обрезом стены вырисовывался четко и зловеще высокий черный крест.

– Кто–то похоронен там, видно? — спросил Зверев, указывая туда глазами.

– Не, просто так стоит… Лет восемьдесят, а может, поболее…

– Так давно? И все еще стоит?

– А что ему сделается… Он ведь чугунный.

– Чугунный? — Зверев, прищурившись, еще раз внимательно посмотрел.— Кому же понадобилось тащить сюда такую тяжесть?

– Значит, понадобилось,— кратко обронил Митрофан Данилович и замолчал.

– Да точно ли он чугунный? — усомнился Зверев.— Может, деревянный все–таки?

– Чугунный, подходил я к нему,— Митрофан Данилович насупился, посипел трубкой и добавил:— Дело, вишь, такое было… обещанное, чтоб, значит, чугунный, не иначе.

– Обещанное? Кому?

– Известно кому…— сурово проговорил МитрофанДанилович, выбил трубку и снова наполнил ее крепким самосадом.

Зверев молчал, вопросительно глядя на него.

– Видно, от тебя не отвяжешься, господин хороший,— усмехнулся Митрофан Данилович, несколько раз затянулся и нехотя начал:— Дело получилось, сказывают, лет эдак восемьдесят назад. Приисков тогда в этой тайге, вишь, не было, а золотишко по ключам мало–мало промышляли беглые с Якутского острога или еще откуда — точно не знаю, врать не стану. Да и как промышляли — так, на ходу помоют и — дальше. Известно — беглый человек. И вот единожды шли откуда–то трое бродяг. Ну, шли–шли да и наткнулись на богатю–у–ущее золотишко. Да… Настарались они его порядочно и стали дальше пробираться до жилухи…

– Куда–куда? — не понял Зверев.

– До жилухи, говорю. Ну, до мест, где люди живут, значит… А харчишки–то у них кончились, все поели, пока шли да золотишко старались. Тайга, она, конешно, может и прокормить человека, да надо к ней сноровку иметь, а откуда она у беглого, сноровка? Пропитание он привык кайлой добывать… И аккурат вот здесь им самый край вышел — ложись и помирай. Остановились они на той горе,— тут Митрофан Данилович указал трубкой в сторону креста,— и решили: надо, мол, нам промеж собой бросить жребий и кого–то, значит, того… съесть.

– Что–о? Съесть?!

– Ага, — хладнокровно кивнул рассказчик.— И выпал жребий на одного, а тот и говорит,— а дело было под вечер,— говорит, значит: дайте, мол, братцы, до утра дожить, а там уж как бог рассудит. Да. Ну, те двое согласились. И то сказать: шутка ли такое дело на ночь вершить…

Летняя ночь, вишь, коротка в здешних местах, быстро пробежала. А на заре этот сердешный–то подошел к обрыву да и глянул вниз. Глянуть–то глянул, да весь затрясся — аккурат под обрывом ходит целое стадо сохатых, на травке пасется. Выбрал он тут камень побольше да, помолясь, и столкни вниз. Камень тот и пришиб насмерть одного сохатого. А беглый–то стал тут на колени и пообещал на этом самом месте поставить чугунный крест. После, как вышли они в жилуху да разбогател он с того золота, привез он зимой на санях этот крест и поставил, значит. С той поры он и стоит.

Митрофан Данилович умолк, и оба некоторое время смотрели на безмолвный и жутковатый памятник былого, словно сажей начертанный на небесной синеве.

– Ну, вертаться мне надо,— нарушил молчание Митрофан Данилович.— Засветло бы домой возвернуться… А на месте вы будете, значит, на пятый или шестой день. Пойдете сейчас этой тропкой и под вечер выйдете на Дутулур. Речка так зовется. Там тропа раздваивается: одна идет вниз, а вторая переходит на другой берег, вот ее–то вы и держитесь. А коли идти вниз, то выйдешь к Витиму, а там, уж, вдоль Витима, идет торная тропа. Раза в полтора дорога получается короче. Да ведь не зря сказано: прямо, мол, шесть, а кругом — четыре.

– Почему?

– Та дорога, господин хороший, не зря зовется Тропой смерти,— охотно объяснил Митрофан Данилович.— Это же прямо страсть, сколько там людишек загублено. И все из–за золота… Оно сказать, и при царе порядку тут было мало. А сейчас, вишь, переворот за переворотом, ну и не стало в тайге вовсе никакой власти. Время нынче такое — одно раздолье лихому человеку… Ну, прощевайте, счастливо вам добраться!

– До свиданья, Данилыч, большое тебе спасибо,— сказал Зверев, протягивая руку.

Митрофан Данилович кашлянул, стесненно подал широкую шершавую ладонь. Не торопясь сел в седло и, кивнув на прощанье, порысил обратно.

Зверев некоторое время провожал его взглядом, потом вскочил на коня и еще раз посмотрел на крест. Одинокое чугунное распятие показалось ему вдруг странным существом, которое, раскинув в отчаянии руки, пытается преградить собой путь в таинственную горную страну. В нем чудились мольба, предостережение, угроза…

С усилием отогнав прочь наваждение, Зверев оглянулся, махнул рукой Очиру и тронул коня.

До речки, о которой говорил хозяин заимки, добрались к концу дня. Без труда переправились, и тут лошади, наставив уши и всхрапывая, обратили морды к кустам, росшим под лесом чуть поодаль. Мгновенье спустя оттуда одним махом вынесся вооруженный всадник, подскакал и резко осадил коня. Быстро оглядев обоих, он дальше уже не спускал глаз со Зверева, и напрасно: правда, Очир хранил свой обычный вид пожилого мирного крестьянина–скотовода, но под зипуном серого шинельного сукна у него висел маузер, которым он владел с поразительным искусством.

– Здоровы были! — гаркнул всадник, блеснув веселыми белыми зубами.— Спирт есть? Могу обменять на золотишко!

– Милейший, ты ошибся,— сказал Зверев со снисходительной небрежностью гвардейского офицера,— Я горный инженер, а не спиртонос!

– А если я проверю? — разухабистым тоном продолжал всадник, подмигивая и кивая в сторону вьюков. Зверев усмехнулся.

– Ну что ж, попробуй, коль такой проворный.

– Говоришь, проворный? Оно и верно. Знаешь, кто я? Я — Бурундук, меня вся тайга знает!

Бурундук, видно, не был старателем. Ни один старатель не стал бы разъезжать по тайге на таком великолепном караковом жеребце, с кинжалом серебряной отделки и пятизарядной винтовкой. «Варнак этот отчаянный,— лихорадочно соображал Зверев.— Что оружие у нас есть, он, конечно, знает: никакой дурак в тайгу с голыми руками не поедет. И все же надо показать, что мы его не боимся».

Бурундук между тем вздернул морду своего жеребца, так что тот, пританцовывая, пошел боком, тесня зверевского коня.

Очир внешне равнодушно наблюдал за происходящим, однако зипун его, как успел отметить Зверев, был расстегнут.

– А ну, покажь документы! — заговорил Бурундук, дергая губами и косясь куда–то вбок.- Кто такие, зачем… У нас в тайге народ смирный, его всякий обидеть может…

– Документы? Это можно,— Зверев не спеша вынул из–за пазухи пистолет и щелкнул предохранителем.

Этого Бурундук явно никак не ожидал.

– Эй–эй, анжинер, ты этим сучком–то не шути!— вскричал он и шарахнулся, чуть не вывалившись из седла.

Пожалуй, в первый миг он мог бы попытаться выстрелить, но винтовка, которую он держал поперек седла, смотрела дулом в противоположную сторону,— на это и рассчитывал Зверев. Минутой позже, опомнившись, варнак должен был еще подумать, прежде чем схватиться за оружие.

– Ружье не трогать! — предупредил Зверев и откинулся назад, ловя левой рукой повод стоявшей сзади вьючной лошади. Подтянув ее поближе, он нащупал и выдернул из–под брезента, укрывавшего вьюк, пятизарядную винтовку; одновременно Зверев вынул ноги из стремян. Предосторожность более чем уместная — из кустов в любой миг могли стрелять дружки бравого Бурундука. В то же время инженер краем глаза уловил движение —

Очир мягкой тенью скользнул с седла и сразу пропал в мелких прибрежных кустах; мелькнул и исчез тусклый проблеск вороненого ствола маузера — видимо, Очир тоже подумал, что где–то могут скрываться сообщники Бурундука. В остальном все казалось спокойным — лошади, неподвижность кустов, тишина, нарушаемая лишь монотонным шумом Дутулура.

Чувствуя неприятную слабость во всех суставах, Зверев поймал глазами взгляд Бурундука. Варнак, бесспорно, умел владеть собой — он был немного бледен, на лбу выступил пот, но голос ему не изменил.

– Ловок ты, однако, анжинер,— хрипловато сказал он и раз за разом глухо откашлялся.

– Ну, что мне с тобой делать теперь? — молвил Зверев, задумчиво оглядывая варнака.— Расстрелять, выпороть шомполом или отпустить с богом?

Бурундук неуверенно осклабился.

– А ты шутник, анжинер. Наш, таежный, выходит, парень. Я ведь и сам такой. Слушай, анжинер, давай по–хорошему, а? Ты тудою, а я сюдою, а?

– Видно, придется тебя отпустить,— медленно сказал Зверев, не убирая, однако, пистолета.— Ладно, вали, да только не в штаны.

Последнюю фразу он как–то слышал на одном уральском руднике, и почему–то именно она пришла сейчас ему в голову.

Бурундук ухмыльнулся, гикнул и рывком бросил коня прямо в речку. Скрывшись на миг за буйным самоцветьем брызг, взыгравших под закатным солнцем, он вынесся на тот берег, поднял руку и прокричал:

– Покедова, анжинер! Может, когда свидимся!

Еще не успело стихнуть эхо, а Бурундук, пригнувшись к гриве коня, уже дробно молотил по тропе, уходящей к Витиму.