Онлайн чтение книги Искусство оскорблять
Миллион лет слабоумия

I

Религиозную веру можно сравнить с покровной шерстью. На первых этапах эволюции густая, сальная шерсть на человеке была вполне уместна. Она грела его, защищала и обеспечивала легким завтраком: в ее зарослях всегда можно было наловить калорийных паразитов. Но прошло несколько миллионов лет, и начался процесс разволосения. Сперва из грязного колтуна показалась голая физиономия. Затем наступила эпоха общего облысения человека. Эволюция неумолимо освобождала его от покровной шерсти, от ее съедобных обитателей и сладости постоянного чесания.

Конечно, это было очень жестоко. Но деваться было некуда. Приходилось лысеть, так как, чуть-чуть взойдя по иерархической лестнице, homo получил доступ к крупной падали. К тушам больших мертвых животных. А этот продукт требовал глубокого погружения. Содержащиеся в нем жидкие и полужидкие гнилостные субстраты пропитывали шерсть и окончательно превращали наших прадедов в ходячую помойку. Так что разволосение человека произошло по той же причине, что и обнажение шеи у грифов. Но гриф – птица деликатная. Она глубоко в падаль не лезла и посему сохранила большую часть оперения. А вот homo оголился почти полностью.

Возможно, все происходило не совсем так, как представляется мне. Но это и не важно. По той или иной причине человек избавился от уютной покровной шерсти. И это оказалось чрезвычайно полезно для его развития, размножения и выживания.

Примерно то же самое должно было произойти и с покровной шерстью его разума, с религиозной верой. Когда-то для примитивного дикарского мышления она была естественна и комфортна. Она согревала и дарила чесательную сладость молитвы. В ней заводились приятно зудящие убеждения. Но по мере изменения интеллектуальной среды эта «шерсть» тоже должна была исчезнуть.

Тем не менее этого не произошло. До сих пор ее носят 90 % людей. Эту «шерсть» подкрашивают, завивают и стригут в соответствии с религиозной модой и местной культурой. Конечно, на ней могут быть большие или малые проплешины, но все же, вопреки всем законам развития, в целом она сохраняется.

У нее сотни названий: каббала, православие, синтоизм, буддизм, ислам, метафизика, etc. Но, несмотря на множество имен и окрасов, это единое явление, имеющее одну природу и одно назначение. Атрибутика культов различна, но смысл у них общий: наличие внешнего управления миром.

Эту «шерсть» клочьями выдирала наука и выщипывала публицистика. Но она росла как ни в чем не бывало. Наконец квантовая механика препарировала саму реальность. В ее глубине обнаружился набор физических явлений, генерирующих всю видимую и невидимую материю. Разумеется, никаким «внешним управлением» там и не пахло. Но «шерсть» легко пережила и это.

Культивируя злобу и запреты, она всегда откровенно мешала развитию человека. На ее возгонку были впустую потрачены драгоценные столетия. Именно ею запускались «социальные» лифты, возносящие во власть самых примитивных представителей вида. Очевидна и ее бесполезность: любые долбежки лбом в пол перед символом любого божества как минимум безрезультатны.

Согласно всем законам развития, о вере должны были бы остаться только забавные воспоминания. Но эта «шерсть» слезать не собирается, а по-прежнему определяет мировоззрение абсолютного большинства людей.

Массовость религиозной веры не доказывает ее обоснованности или нужности. Можно взять 200 000 000 уток и выучить их одновременно крякать при виде надувного шарика. Утиное единодушие, конечно, произведет шоковое впечатление. Но оно будет не доказательством необычайных свойств шарика, а, скорее, характеристикой уток.

Иными словами, тайну веры следует искать там, где она и находится: в коренных особенностях homo. То есть там, где наши познания и так ущербны, а благодаря усилиям антропологии и психологии с каждым годом становятся все хуже.

Дело в том, что для понимания явления необходимо знать его происхождение.

Фундаментальные качества человека сформировались в ту эпоху, когда понятие «спасти свою шкуру» употреблялось в прямом, а не в переносном смысле. Так называемый «доисторический» период был самым продолжительным и важным для нашего вида. Тогда и решилось, каким быть человеку. Весь механизм нашей высшей нервной деятельности – плод именно того периода, когда homo был стайным животным, промышлявшим поиском падали и каннибализмом. За несколько миллионов лет заложились и закрепились все видовые повадки, особенности поведения и биологические привычки. Абсолютно все основные качества человека родом из той эпохи. В том числе и то свойство, что побуждает целовать доски с картинками или отрезать головы гяурам.

О влиятельности этого периода говорят и цифры: так называемый «доисторический» период – это как минимум 200 тысяч поколений, а так называемый «исторический» – всего 200. Заметим, что биология учит нас тому, что каждый организм есть колеблющаяся сумма свойств всех его предшественников.

Все то, что предъявляет нам фиксированная история (200 поколений от Шумера), – это пустяк. К тому моменту, как возникла письменность, homo окончательно сложился и лишь реализовывал свои особенности.

Следует понимать, что пудреный парик или каску со звездой надевал не кто-то, а правнук питекантропа, наследник всех свойств этого милого существа. Он же размышлял о гравитации, строил пирамиды и лязгал дверьми газовых камер.

Образ сжигателя ведьм, военного убийцы, вечного насильника, изощренного палача плохо вяжется с гуманистической концепцией эволюции человека. Но стоит только вспомнить, что изнасилования, убийства и все дериваты этих забав были основным делом человека в течение многих миллионов лет, – и сразу все становится на свои места.

Впрочем, у нас нет амбиций характеризовать весь путь этого сообразительного животного. Наша задача гораздо проще: понять, какие именно свойства человека до сих пор сохраняют на его разуме покровную шерсть.

Как возникла и из чего была сделана религиозная вера, более-менее понятно. Напомню, вопрос не в этом, а в тех глубинных качествах homo, которые обеспечили вере поразительную живучесть. Следовательно, нам надлежит спуститься по хронологической шкале на пару-тройку миллионов лет и вглядеться в хитрые глазки наших прадедов.

А тут начинаются проблемы. Нам не к кому обратиться за помощью и фактами. Как выясняется, эволюцией человека занимается не фундаментальная наука, а некая описательная дисциплина, настоянная на фантазиях и опасно граничащая с изящной словесностью.

С момента учреждения Нобелевской премии прошло 115 лет. Медаль с профилем симпатичного динамитчика стала главным критерием так называемой «научности». Разумеется, с этим не всегда соглашаются те, кому она не досталась и не достанется. Но сегодня не существует более авторитетного регистратора достоверности и важности знаний, чем премия Альфреда Нобеля.

Конечно, Нобелевский комитет не всегда был безупречен в своих оценках «персонального вклада» ученых. Случалось, что он обижал великих и прославлял незначительных. Впрочем, это касалось только персоналий. Непосредственно сами дисциплины, расширявшие знания о вселенной и ее содержимом, регулярно осыпались нобелевским золотом. Физиология пищеварения, реликтовое излучение, генетика и квантовая механика всегда получали то, что им причиталось по праву.

Разумеется, труды комитета имели и обратный эффект. Очертился «нобелевский» круг, за пределами которого осталось все, что не имеет отношения к подлинной науке. Очерчивание было произведено «больно, но аккуратно». Не было никакого разжигания междисциплинарной розни в духе Резерфорда, утверждавшего, что «наука делится на физику и на собирание марок». Разделение на «настоящие науки», «не очень науки» и «вовсе не науки» свершилось как бы само собой. Без деклараций. Через непреклонное и последовательное пресечение попыток «малого знания» пробраться в главный круг.

Хорошей иллюстрацией служит пример так называемого «психоанализа». Одиннадцать раз он выдвигался своими поклонниками на премию и столько же раз был отклонен. Астрологи, историки, антропологи, лингвисты etc. тоже не раз лицезрели ледяную улыбочку Нобелевского комитета, возвращавшего их работы «как не имеющие отношения к фундаментальной науке».

Итак, приговор давно прозвучал.

В 2009 году была предпринята попытка его обжаловать и допустить «не совсем науки» к рассмотрению комиссиями Королевской академии. Но инициаторов этой идеи вежливо выпороли, а тему закрыли. Особо отметим, что по умолчанию принято щадить чувства представителей «малого знания» и как можно реже называть вещи своими именами. Более того, никому в голову не придет вслух насмехаться над их глянцевыми фолиантами, над их коллекциями косточек-камешков и фантазийными трактовками данных артефактов. Считается, что сам факт неприятия «малого знания» в нобелевские дисциплины все объясняет и не требует комментариев. А несогласным предоставляется свобода истекать ядом в любых количествах.

Согласно «нобелевскому счету» в разряде «не наук» находятся: астрология, уфология, психология, лингвистика, история, антропология, археология, хиромантия, демонология, филология, теология, социология и еще несколько «логий» помладше и поскандальнее. Эти разные премудрости связаны общей бедой. Все они абсолютно бесплодны. Точное историческое знание так же невозможно, как и вызов демона.

А у неточного знания есть одна маленькая проблема: оно попросту не является знанием и пригодно только для забавы. Впрочем, не будем лишний раз бередить раны «не наук».

Все это отнюдь не означает, что археология навсегда поставлена в один ряд с уфологией, а антропология – с хиромантией. Разумеется, это не так. И у археологии, и у антропологии остается шанс стать реальными науками. Возможно, эти дисциплины когда-нибудь преодолеют свою «второсортность», обзаведутся собственными Эйнштейнами и придут за золотом Нобеля. Конечно, этот шанс призрачен. Но он есть. В отличие от демонологии антропология, например, все же имеет дело с реальностью. Но научится ли она обращаться с ней столь виртуозно, чтобы предложить миру выводы, равные константам физики, – большой вопрос.

II

Разумеется, тщетность антропологических изысканий могла бы оставаться личным делом этой дисциплины. Строго говоря, все ее провалы никому не могут причинить ущерба, так как не оказывают никакого влияния на процессы познания мира. Конечно, густота лобкового волоса монголоидов – это очень важный вопрос, но, стиснув зубы, можно обойтись и без его решения.

Если бы дело ограничивалось этой и подобными задачами, то никто не тревожил бы антропологию в ее дальнем чуланчике.

Но!

На свою беду именно она оказалась изучательницей такой воспаленной темы, как эволюция человека. В середине XIX века Дарвин, Гексли и Геккель указали на крайне «низкое биологическое происхождение» homo. Более того, они завещали потомкам разгадать природу и смысл трансмутаций этого животного. «Потомком» вызвалась быть антропология. Ей очень хотелось стать востребованной и важной наукой. Но за 150 лет она, разумеется, не смогла разобраться в причинах превращения животного homo хотя бы в искусствоведа.

Впрочем, надо отдать должное антропологам. С технической частью работы они справились: выкопали, помыли и красиво разложили наборы камешков и косточек. С помощью таких инсталляций удалось вчерне обозначить те изменения, которые произошли с телом животного homo за несколько миллионов лет.

Но, как выяснилось, к загадке человека и происхождению его свойств все это не имеет ни малейшего отношения. Косточки, разумеется, не объясняют причин эволюционной карьеры homo, не расшифровывают причин ее странной этапности и не дают представления о мотивации, которая вынуждала это животное меняться.

Иными словами, мы видим полное фиаско. Все вопросы так и остались без ответов. И нет надежд, что ответы появятся.

Как же столь важная материя оказалась в ведении столь маломощной дисциплины?

Ответ прост. Реальной науке в вопросе эволюции человека пока делать нечего. Но не по причине того, что предмет изучения не интересен. А лишь потому, что не с чем работать. Отсутствуют проверяемые факты, которые можно было бы сложить в самоподдерживающуюся систему. В ту самую, что порождает крупнокалиберные догадки, а затем и открытия.

Пример такого сложения мы видим в физике, химии, физиологии, биологии. В антропологии этого не случилось. По многим причинам.

В это сложно поверить, но среди авторов антропогенеза нет и не было никого равновесного Планку, Борну, Фейнману, Галилею или Павлову. За все время своего существования эта дисциплина не породила ни одного великого или хотя бы громкого научного имени. Интеллектуальная элита человечества никогда не занималась темой развития человека.

Этот важнейший вопрос был отдан на откуп набору «мутных дедушек», никому не известных за пределами круга интересантов. Вот уже 150 лет эти середнячки списывают друг у друга домыслы о животном, которое каким-то волшебным образом допрогрессировалось до ипотеки и презервативов.

Это отсутствие «имен» удивительно. Ведь разгадка эволюции homo сулила и сулит грандиозные лавры. По идее, на этом вопросе должна была сфокусироваться вся интеллектуальная мощь Европы. Но… даже самые хищные и честолюбивые интеллектуалы в него никогда и не заглядывали. Только по одной причине. Там «и не пахло наживой». Нет фактов – нет и науки, а следовательно, нет настоящей славы или большого золота.

Впрочем, там, где нет науки, как правило, укореняются и расцветают весьма забавные домыслы. Что, собственно, и произошло.

Вспомним «теорию первобытного общества», которая в том или ином виде господствует в палеоантропологии. Она мимикрирует, меняет имена, мастерит «обвесы» из передовой фразеологии, но ее суть остается неизменной. Что же это за теория? Изложим ее кратко и без церемоний.

Это красивая повесть о целеустремленном питекантропе, который мечтал стать человеком. Ради этого он самосовершенствовался и таинственным образом передавал свой опыт следующим поколениям. При отсутствии письменности это было трудновато, но питекантроп справился. Через пару миллионов лет ему наконец удалось вырастить свой мозг до нужных размеров. Мозг стал вполне пригоден для изобретения трусов и нагана. Но наш питекантроп продолжал скромничать и довольствовался ролью стайного животного, шнырявшего в поисках падали. Ничтожество своего положения он компенсировал философствованиями у костра, а также отчаянным промискуитетом и каннибализмом. Вероятно, ему это казалось очень романтичным. Периодически наш герой обколачивал камни и прятал свои поделки в разных местах. Так он провел еще миллион лет, но вдруг вспомнил о своей старой, почти позабытой мечте. И тут же изменился: прикрыл гениталии и перестал есть родственников. Именно эту загадочную метаморфозу и назвали «неолитической революцией». А она уже вывела человека на финишную прямую к фараонам, моцартам и электрическим стульям. Мечта наконец сбылась.

Разумеется, столь откровенная белиберда должна иметь и очень забавные корни.

Поищем. И легко обнаружим эти корни в «пещерных» развлекательных романах начала ХХ века Ж. Рони «Борьба за огонь», «Пещерный лев» и «Вамирэх»; в повестях Д’Эрвильи и Клода Сенака. Там в пещерах рыдают красотки, а герои машут дубинами и всячески поощряют инструментально-социальный прогресс.

Очевидно, что именно дубина Вамирэха указала антропологии вектор развития. Та послушалась и покорно пошла в указанном направлении. Напомним, что с интеллектуалами в этой дисциплине всегда было плохо. Критически осмыслить навязанную культурой фальшь и восстать против нее было некому. В результате этого печального стечения обстоятельств труды столпов антропологии – Вейнертов-Алексеевых-Зубовых-Гюнтеров-Нестурхов, etc., по сути, являются озанудленным пересказом беллетристики Д’Эрвильи и Рони-старшего. И ничем больше.

Как мог случиться такой конфуз? Очень просто. Трагикомедия «малого знания» началась в конце XIX века, когда ученые господа-антропологи Циммерман, Вайц, Клаач, Ранке, etc. разродились первыми исследованиями филогенеза homo. Им удалось собрать практически все глупости и небылицы о «допотопных обитателях планеты» и изложить их с академическим пафосом.

Публикации этих трудов вдохновили беллетристов на создание уже литературных образов пещерных людей. Естественно, «первобытные» романы писались по лекалам любовно-героических драм. Не трудно заметить, что все «вамирэхи» и «гаммлы» – это стандартные типажи бульварного жанра начала ХХ века. Они мыслят, действуют и страдают по его законам. Конечно, они одеты в шкуры, озарены кострами и могут погрызть кость. Но на переносицах этих питекантропов заметны следы пенсне.

«Пещерная» тема оказалась победоносной и быстро захватила книжный рынок и массмедиа. Романтический дикарь Вамирэх зарычал со всех газетных полос и обложек. Разумеется, тут же подсуетились живописцы и скульпторы. В нагнетании фальши художникам удалось перещеголять даже литераторов. Вернисажи заполнились «храбрецами каменного века». Кисти и резцы Кунерта, Февра, Кремье и иже с ними быстро сформировали нужную эстетику, а та легко породила стереотип «героя-охотника» и древнего прогрессиста. Стереотип стал массовым и легко закрепился: отважный мечтатель с дубиной вполне отвечал самым строгим требованиям к «прадедушке». Такого предка иметь было не стыдно, он не разрушал нарциссический миф культуры, а даже добавлял в него пикантности.

Юная и еще очень тщедушная антропология не смогла устоять против многоопытного монстра культуры и «легла под него». Иными словами, культура здесь опять нокаутировала науку, навязав ей абсолютно ложный образ древнего человека.

Под влияние культурного стереотипа, разумеется, подпало следующее поколение антропологов. (Напомню, что Резерфордов и Гейзенбергов среди них не было.) Оно принялось обслуживать стереотип – и «собака закусила свой хвост». Началось вечное вращение антропогенеза вокруг вымысла бульварных романистов. Круг замкнулся. Как следствие, возникла «теория первобытного общества», сделанная не из фактов, а из мнений и выдумок. Именно по этой причине «малое знание» и не способно ответить ни на один вопрос, включая тот, что рассматривается нами.

Разумеется, винить тут некого, мы видим несчастный случай. Но вся эта глупейшая история сохраняет свое влияние по настоящее время. Бедного Вамирэха продолжают доить в надежде на то, что из него наконец закапает научная истина.

Конечно, никто не посягает на священное право оставаться дураком. Но пусть антропологи сами таращатся в свой подойник. Как знать, может быть, произойдет чудо: он наполнится константами, а Нобелевский комитет признает антропологию наукой.

Впрочем, в том, что она ею пока не является, тоже есть свои преимущества. Мы получаем право «гулять по буфету, ни в чем себе не отказывая». Где нет констант, не может быть и ошибок.

III

Чтобы решить наш вопрос, разумеется, надо в первую очередь вымести из темы весь смысловой мусор, накопленный антропологией за 150 лет. Включая и «вамирэхов», и специфическую терминологию. Она хороша лишь для создания «дымовой завесы», скрывающей бесплодность этой дисциплины.

Вероятно, подлинная история раннего homo была совсем другой и слагалась по совершенно иным принципам, нежели полагает антропология. Однако ее подробностей мы никогда не узнаем. Конечно, есть раскопочные «полуфакты» и намеки, но количество их ничтожно, а пустоты меж ними огромны. Надо иметь мужество оставлять пустоты пустотами, а не заполнять их фантазиями и спекуляциями.

Впрочем, не все так безнадежно. Кое-что у нас есть. Мы можем объективно и точно определить «умственное состояние» древнего человека. Сделав это, мы легко вычислим и некоторые его фундаментальные свойства. (Возможно, среди них завалялось то самое, что позволяет религиозной вере сохраняться до настоящего времени.) Узнать, каким было существо, умершее миллион лет назад, мы можем по принципу исключения. Через простой подсчет того, чего оно было лишено.

Полное перечисление того, что было неведомо питекантропу, – бессмысленное дело. Это практически все, из чего «сделан» человек. И это касается отнюдь не квантов и не трудов Павлова. Нет, речь идет о простейших знаниях и понятиях, обязательных для каждого человека.

Итак, берем собирательный образ человека и начинаем вычитать из него позицию за позицией. Отчислив все, чего просто не мог знать ранний homo, мы получим существо, не дотягивающее даже до нормального слабоумия. С соответствующими повадками и поведением. Это и есть наш прадед. Мы увидим, что его «умственный капитал» значительно меньше, чем у вечных узников режимных психиатрических клиник. Тем не менее, судя по огромной продолжительности «доисторической эпохи», питекантропу в его дементности было вполне уютно. А вот первые опыты мышления должны были причинять ему почти боль, разрушая комфорт привычного безмыслия.

Питекантроп не виноват. Он и не мог быть другим. Но за миллионы лет слабоумие впиталось в вид и стало одним из режимов работы ЦНС. Его функция – защита от дискомфорта, причиняемого развитием. Со временем оно похорошело и стало очень влиятельной силой, обеспечившей человека множеством незатейливых радостей. Вероятно, в том числе и религиозной верой. Каждую победу слабоумия над развитием золотила культура, услужливо превращая очередную глупость в объект «всемирного наследия» и «веху цивилизации».

Простой пример – пирамиды Египта. По сути, это первый зримый символ торжества слабоумия. Их возведение означало, что дальнейшую судьбу человечества во многом будет определять его дементное прошлое.

Поясним.

После загадочной «неолитической революции» homo сбился в крупные стаи. Произошла неизбежная социализация. Ее следствием стали письменность и накопление практического опыта обращения с камнями, глиной, деревом, металлом, etc. Египетская эпоха рафинировала и усугубила этот первичный набор знаний. Она же, впервые в истории вида, объединила эти технологии с усилиями сотен тысяч человек и в результате воздвигла пирамиды.

Но зачем она это сделала? Для чего понадобились огромные сооружения, обошедшиеся в тысячи грыж и смертей? Как выяснилось, исключительно для того, чтобы положить в них парочку сушеных покойников.

Возможно, это совпадение, но такой подход весьма характерен для клинической картины деменции. Слабоумный пациент, овладев каким-нибудь новым навыком или предметом, как правило, придумывает для него самое идиотское применение.

Анналы психиатрии хранят память об узнике Сальпетриера, беззлобном и тихом Алене Морсоне. Он был на хорошем счету и иногда помогал ставить клистир буйным больным. Эти процедуры так впечатляли тихоню, что однажды он не выдержал и похитил прибор. Морсон удалился с ним на крышу больницы, где использовал клистир как телескоп для наблюдений за звездами. По мнению почти всех пациентов, ему удалось открыть множество новых планет и созвездий. Все они были загадочны и прекрасны. Правда, одна из планет Морсона почему-то была покрыта густой шерстью.