Онлайн чтение книги Испытание
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Сменив дивизию генерала Бегичева, дивизия полковника Железнова заняла фронт перед стыком двух гитлеровских пехотных дивизий. Армия генерала Говорова, в которую она входила, готовилась к контрнаступлению. Взаимодействуя с конным корпусом Л.М.Доватора, ей надо было нанести своим правым флангом удар на Терехово и Рузу. А затем повернуть на юго-запад и вместе с войсками армии генерала Ефремова, находившимися под Наро-Фоминском, окружить войска можайского плацдарма 4-й гитлеровской армии, уничтожить их и овладеть городом Гжатском.

Чтобы помешать отступлению вражеских войск, командующий фронтом на правом фланге армии решил ввести в рейд гвардейский кавалерийский корпус Доватора.

Готовя свои части к решающему сражению, Железнов все время находился на переднем крае и вместе с командирами полков и начальниками родов войск изучал расположение противника, прикидывал в уме возможные решения поставленной перед ним задачи.

Сегодня он предполагал весь день провести в полку Карпова, побывать в ротах, находящихся на передовой. Этот полк особенно беспокоил Якова Ивановича. Раненый Карпов лежал в медсанбате, и полком командовал его заместитель – жизнерадостный, храбрый, но беспечный майор Белкин, мечтавший стать летчиком или партизаном. До самых сильных морозов он ходил в сапогах и фуражке набекрень, и только лютая стужа заставила его надеть валенки и шапку.

Жмурясь от алмазного блеска снега, Яков Иванович вслед за Белкиным по глубокой, только что пробитой тропе пробирался на НП полка.

Поднявшись по заросшему кустами оврагу, они выбрались к голой высотке, где начинался ход сообщения, наспех замаскированный снегом.

– Вот мой энпе! – Белкин остановился в окопчике рядом с озябшим наблюдателем.

Подражая полковнику Доброву, Белкин бравировал смелостью. Яков Иванович заметил, что перекрытие его НП делалось в последнюю минуту и крайне небрежно.

– И это называется энпе? – сердито спросил он и кивнул Белкину головой, чтобы тот отослал наблюдателя, при котором ему говорить не хотелось.

– Куделин! – крикнул Белкин.

Когда солдат повернулся к нему лицом, Железнов узнал в нем того, кто был назначен в роту вместе со странным солдатом, от которого упорно отказывались пулеметчики.

– Где числится этот красноармеец? – спросил Железнов.

Белкин сказал, что взял его с передовой.

– Немедленно отправить обратно в роту! – приказал Железнов. – Ни одного человека с передовой не брать!

– Да это случайно, товарищ полковник, – оправдывался Белкин. – Он шел из медсанбата и застрял в комендантской… А парень расторопный, смекалистый…

– Вы меня поняли? Или повторить!.. – остановил его Железнов и огляделся вокруг. – А наблюдательный пункт у вас, майор, похож на медвежью берлогу, да и то на берлогу ленивого медведя… Ловушка какая-то!.. Весь как на ладони!.. Наблюдать из-под саперной лопатки, что ли? А как управлять боем? – Он повернулся к Белкину: – Немедленно переделать и оборудовать так, чтобы можно было без риска наблюдать и управлять боем!.. Послезавтра утром проверю… Ясно?

– Ясно! – козырнул сконфуженный Белкин. – Все будет выполнено сегодня же ночью.

…Полк Карпова расположился на местности, пересеченной овражками и поросшей кустарником, подобно щеткам, торчавшим на скатах лысых возвышенностей. Небольшие рощицы виднелись лишь на левом фланге. Этот фланг упирался в молодую рощу запорошенных снегом сосенок.

– Вот здесь, правее рощи, – Железнов махнул рукой в сторону сосенок, – ваш полк, может быть, нанесет удар по врагу. Изучите с командирами батальонов и артиллеристами передний край противника и внимательно просмотрите местность – каждый кустик, каждую кочку. Наблюдайте беспрерывно. Надо изучить противника, как самого себя. Ничего без внимания не оставляйте. Всех людей поставьте на лыжи, а пулеметы, минометы, орудия – на полозья. Продумайте возможность взаимодействия с кавалерией на правом фланге. На подготовку дается вам трое суток.

– Эх, товарищ полковник! – вздохнул Белкин. – Мне бы с кавалерией попартизанить!.. Вроде, как бы сказать, диверсионной группы…

Железнов укоризненно покачал головой:

– Не партизанить вам надо, а полком командовать!..

Прячась за сугробами, он стал в бинокль рассматривать вражеские позиции.

Вдали за пегими, оплетенными колючей проволокой березовыми рогатками тянулся снежный вал. За гребнем этого вала прыгали на морозе какие-то закутанные фигуры, похожие на чучела. Дальше, после переднего вала, шел второй снежный вал. Из-за него тянулись вверх дымки, кое где показывалась голова в каске, Железнову пришлось пригнуться: один из гитлеровцев за первым валом перестал прыгать и для острастки выпустил в его сторону автоматную очередь.

– Хорошо бы сейчас сюда снайпера! – сказал Яков Иванович.

– Что вы сказали? – Белкин поднял ухо своей шапки.

– Есть хорошие мишени для снайперов! – повторил Железнов.

– А мы в момент сюда Катюшу Иванову командируем! – ответил Белкин и крикнул в ход сообщения: – Иванову сюда!.. Аллюр три креста!

– Это передний край? – показывая на голову в каске, спросил Железнов.

– Полагаю, товарищ полковник.

– А может быть, тот, где идет дым?

– Нет, этот… – слегка замялся Белкин.

– Почему этот, а не тот?

– Почему?.. А потому… Потому что первая траншея и занимается… Из нее ведется огонь… И люди там…

– И все же, товарищ майор, может оказаться, что это ложный передний край, – перебил его Железнов. – Надо врага изучать, вот что!.. А то как бы по пустому месту не ударили. Понятно?

– Понятно, – тихо ответил Белкин.

– А что понятно?

– Изучать надо.

– А как?

– Разведкой…

– Вот именно, разведкой! – повторил Железнов. – Завтра ночью произвести поиск. Во что бы то ни стало взять живого языка!.. Вам все ясно?

– Так точно, ясно! – козырнул Белкин.

– Тогда ведите меня в тот батальон, которым командует вновь назначенный комбат капитан Сквозной!

– Он командир первого батальона!

– Вот и ведите в расположение первого батальона!

– К сожалению, я вас туда провести не могу.

– Почему?

– Туда нужно ползком…

Железнов нахмурился:

– Ползком?.. Почему?

– Должен вам доложить…

– Доложить, что туда нет хода сообщения? – снова перебил его Железнов. – Так, что ли?

– Так точно, – подтвердил Белкин.

– Ну что же, раз нет хода сообщения, поползем. – Железнов круто повернулся. – А сами вы там бывали?

– Бывал…

– Раз бывали, значит, и я могу… Пошли!

Но Белкин не двигался с места, он как-то весь съежился, ожидая, что вот-вот на него обрушится гнев комдива.

– Туда идти, товарищ полковник, опасно…

– Опасно? Вот как?.. Ну тем более… – И Железнов зашагал по ходу сообщения.

Когда они вышли в овраг, он оглянулся и, убедившись, что адъютанты их не слышат, резко сказал Белкину:

– Вы что мне докладывали? Что ходы сообщения доведены до рот включительно? И что по переднему краю сделана сплошная снеговая траншея. Так?

– Так точно.

– «Так точно»! – зло повторил Железнов, и его глаза сверкнули. – За обман вас судить надо!.. – Он скрипнул зубами, руки в варежках сами сжались в кулаки: он отчетливо представил себе, как под огнем врага в глубоком снегу ползут солдаты… – Я требую, чтобы эти ходы сообщения были в действительности. Ясно?..

– Так точно, ясно!..

– Если не сделаете до послезавтра…

– Что вы, что вы, товарищ полковник! – поспешил заверить его Белкин. – Все будет выполнено.

До командира батальона они еще кое-как добрались. Капитан Сквозной встретил их в кустах и провел на свой НП, который в основном был создан природой. Это была яма, кое-как прикрытая накатом, с овражком, идущим в тыл и представляющим собой естественный ход сообщения.

– Здравствуйте, товарищ капитан. Как у вас дела? – Железнов сдернул варежку и протянул Сквозному руку. – Чего же вы уши на шапке не опускаете? Мороз-то ведь страшный!

– А мне тепло. – Сквозной откозырял в ответ и крепко пожал руку комдива. Лицо его горело. Было заметно, что он перехватил значительно больше положенных ему ста граммов.

– Рассказывайте, что у вас нового?

– Нового? – переспросил Сквозной. – Новое, товарищ полковник, то, что фашист здорово мерзнуть стал!.. – И он рассказал, что гитлеровцы теперь днем и ночью жгут костры, чтобы согреться, и что охранение стоит у них только на переднем крае, остальные же силы отведены в глубину леса. – Хитрят! Чучел выставляют! – сказал Сквозной и в смотровую щель показал Железнову свеженасыпанный снежный бугор.

Яков Иванович приложил к глазам бинокль. Действительно, за сугробом колыхалась каска, даже как будто виднелось лицо солдата, на гребне бугра лежал автомат.

– Глядите вправо по их валу. – Сквозной показал рукой слева направо. – Вон у тех высоких елок тоже сугроб и тоже такая же штука!

И за другим бугром так же ритмично колыхалась каска, и на его гребне лежал автомат.

– А теперь смотрите вот туда, – Сквозной показал на снежные холмики у срезанного снарядом дерева, – вон прыгает закутанный, как баба, солдат. Он-то, наверное, веревочкой раскачивает эти чучела.

– А где же, по-вашему, у них передний край? – спросил Яков Иванович.

– Видите дымок? – сказал Сквозной. – Возьмите от него на два пальца влево. Вон над кустами между стволов что-то виднеется. Вглядитесь хорошенько. Это, по-моему, их энпе. Теперь смотрите вправо. На опушке холм, и на нем сосенки, а внизу черные полоски… Это наверняка смотровые щели. Там, за ветлой, – пушчонка, а в березах – другая…

– Благодарю!.. И дальше так же внимательно следите за противником. – Железнов крепко пожал Сквозному руку и передал бинокль адъютанту. «Из него хороший будет командир полка!» – подумал он о Сквозном. – А какая же у вас на бугре рота?

– Вторая, – ответил капитан.

– Ведите нас в эту роту.

Сквозной испуганно взглянул на Белкина, но тот ничего не сказал.

– Разрешите вам предложить пройти в третью роту, – сказал Сквозной. – Тут безопаснее, а до этого бугре, ведь придется ползти…

– Ползти?.. Ну что ж, поползем!..

Сквозной надвинул свою ушанку на лоб, так что она совсем закрыла его большие светлые брови, потом снова сдвинул ее на затылок и, предвидя, что разноса комдива все равно не миновать, двинулся вперед со словами: «Эх, то ли еще бывало!..»

Но вот кусты кончились. К бугру тянулось множество глубоких тропок с умятым по бокам снегом.

– И часто так приходится ползать? – спросил Железнов, покачав головой. – Эх, капитан, капитан, а ведь старый вояка!.. Ну что ж, поползли, что ли?

Сквозной нагнулся и побежал по средней тропе. За ним, также пригнувшись и тяжело дыша, побежал Железнов, а позади всех – Белкин.

На середине пути, между кустами и высотой, их накрыло минометным огнем. Все, словно по команде, бухнулись в снег и замерли. Потом поползли дальше, уже не поднимая головы.

Как только злополучное место оказалось позади, Железнов сел в кустах передохнуть. Он зло поглядывал то на Сквозного, то на Белкина.

– Как вы думаете, товарищ капитан, почему фашисты нас обстреляли? – стряхивая с себя снег, спросил он.

– Эта лощина хорошо просматривается, – ответил Сквозной.

– Вот именно! А можно сделать так, чтобы она не просматривалась? – И он перевел взгляд на Белкина.

– Так точно, можно! – ответил тот.

– Как же?

– А как вы учили, товарищ полковник, резать снег квадратами и класть их стеной, кирпич на кирпич, а потом со стороны противника…

– Почему же это не сделано?

– Виноват, товарищ полковник! Будет выполнено немедленно.

– Не немедленно, – Железнов снова перевел взгляд на комбата, – а этой же ночью.

– Есть этой ночью! – гаркнул Сквозной. – Не успел, товарищ полковник, третьей ротой занимался…

С возвышенности опустился низкорослый офицер в полушубке, с автоматом на груди.

– Командир второй роты старший лейтенант Прокопенко, – доложил он. – Рота обедает.

– Как вам пищу доставляют?

– В термосах, товарищ полковник.

– Я знаю, что в термосах. Ползут и термосы на спине тащат?

– Нет, товарищ полковник, приспособились на саночках. Ползут и саночки за собой тянут.

– А если вот, скажем, сегодня ночью от этой возвышенности до тех кустов сделать снеговую стену, не лучше ли будет?

– Оно конечно, товарищ полковник… – Прокопенко поежился, посмотрел на Белкина, потом на комбата и, не выдержав упорного взгляда Железнова, выпалил: – Не додумали, товарищ полковник! Как-то в этой суматохе невдомек… Сегодня же будет выполнено.

Дальше Яков Иванович направился с Белкиным к снежному четырехстенку, прятавшемуся во впадине среди обломанных кустов.

Он попал туда во время обеда. Солдаты сидели на сделанных из снега и густо покрытых хворостом нарах. В ногах у них дымились головешки. Несмотря на то, что полотняная крыша была наполовину открыта, здесь оказалось значительно теплее, чем снаружи. Солдаты ели из котелков гречневую кашу.

– Здравствуйте, товарищи, – приветствовал их Железнов.

– Здравствуйте, товарищ полковник! – дружно ответили бойцы.

– Продолжайте обед! – Железнов взял у раздатчика ложку, попробовал кашу и оставшийся в одном котелке суп. – Ну как? – обратился он к широкоплечему бойцу.

– Ничего, товарищ полковник, гарно! Если, оно конечно, иметь в виду только харч…

– Я про харч и спрашиваю, – улыбнулся Яков Иванович. – А вы про что?

– Я-то?.. – Подопригора обвел своих товарищей хитрым взглядом и в их улыбках прочел: «Валяй, не робей, поддержим!» – Я-то хочу предложить, чтобы горилку возили, как и харч, тоже в термосах.

– А почему? – удивился Железнов.

– Да вот наш старшина товарищ Крутых говорит, что пока ее в этой железной посудине до нас тащат, то из нее спирт на морозе вымерзает и остается одна вода. А вы знаете, товарищ полковник, коли ее удвоенный порцион хватить да если еще и настоящей, так по жилам сразу неимоверное тепло пойдет, и так швыдко, як брехня по селу… Хоть полушубок скидай!.. А вот нашей, этой вымерзшей, мы хватим целых две манерки – и хоть бы что!

– Вымерзает?.. Накось, спирт вымерзает!.. – пожилой боец хитро скосил глаза. – Мороз-то, товарищ полковник, страсть какой!.. Утром к нам сорока залетела, на тот вон кол села, так сразу хвостом к нему и примерзла!..

Солдаты прыснули, но тут же замерли. Яков Иванович взял у солдата кружку, налил из кувшина водки и попробовал. Водка действительно была разбавлена, но Железнов не показал виду, чтобы не конфузить молодцеватого старшину.

– Может быть, и вымерзает, – сказал он. – Всякое бывает!.. Ну что ж, обязательно прикажу, чтобы возили в опечатанном термосе. Норму удвоили в связи с большими морозами. – Железнов перевел взгляд на командира роты. – Поэтому пить ее нужно не за один раз, а за два. Если ее сразу пить, то к вечеру и обогреться нечем будет. Так, что ли?

– Оно конечно, если она будет настоящая, то можноть ее выдавать хоть тебе и в два раза, – вмешался пожилой солдат, на которого, видно, и «вымерзшая» водка все же основательно подействовала. – А это что? Святая вода. Правда, господь бог и из воды…

Кремнев шикнул на него, загудели и остальные.

– Ничего, ничего, товарищи. Пусть рассказывает, – сказал Железнов и присел на снежные нары.

Но бойцы заговорили о другом:

– Долго мы еще будем здесь сидеть, товарищ полковник? – обратился к нему Кремнев. – Пора бы и вперед двинуть!

– Скоро, дорогие товарищи, скоро, – ответил Яков Иванович. – А вам, товарищ Кремнев, – взглянул он на Кремнева, – нужно явиться в распоряжение начальника отделения кадров.

Кремнев подался грудью вперед, видимо, собираясь возражать, но общий взрыв голосов заглушил его:

– Зачем?

– Он у нас Архимед считается.

– Оставьте его у нас, товарищ полковник!..

– Товарищ полковник! – наконец Кремневу удалось прервать этот хор голосов. – Если вы меня откомандируете, то этим меня обидите. Я хочу быть здесь, вместе с моими товарищами! – Он обхватил за плечи Подопригору и Кочетова и крепко прижал их к себе. – Мы потеряли хорошего друга – пулеметчика Трошина, и я поклялся его заменить…

Солдаты не дали Кремневу закончить, опять заговорили все разом. Подняв руку, Железнов остановил их.

– Товарищи бойцы!.. Ведь Кремнев – профессор, и, вы должны понять, что он и сейчас, во время войны, очень нужен у себя в институте.

– Он и у нас профессор, товарищ полковник, – вступился опять тот же пожилой солдат и протянул Железнову две небольшие, сделанные из алюминия вещицы.

Яков Иванович повертел их в руках и хотя догадался об их назначении, но не показал виду, заметив, что солдатам не терпится самим объяснить ему.

– Что же это за приспособления? – спросил он.

– А это подарок нашему снайперу Катюше Ивановой, – пояснил Подопригора. – Прибор, чтобы определять расстояние до цели. Вот здесь указатель прицела, – он показал на маленькую шкалу. – А тут поправки на ветер.

– Прекрасно… – хотел похвалить Железнов, но Подопригора перебил его и принялся рассказывать о другом приборе.

– А этот для расчетных данных при ведении пулеметного огня. – Солдат стал по шкале отсчитывать и прицел, и целик, и другие необходимые для стрельбы данные.

Солдаты слушали с таким вниманием и удовольствием, как будто каждый из них участвовал в изобретении этих полезных вещиц.

– Он выдумывает, – Кочетов ткнул пальцем в грудь профессора, – а Федот Федотыч мастерит, – и Кочетов кивнул в сторону пожилого солдата.

– …За такие дела благодарю, – Железнов пожал руки Федоту Федотычу и Кремневу, – и награждаю по сто рублей каждого.

– Конечно, благодарствуем за награду. Но табачку было бы лучше, товарищ полковник, – со стеснением сказал Федот Федотыч. – Табачок-то наша радость!

– Правильно, Федот Федотыч, – поддержал его коренастый волжанин, – табачку-то не хватает. Если так нельзя, то хотя бы за наш счет. Бывает, шефы присылают аль кто там другой…

Яков Иванович вытащил весь свой карманный запас папирос, махорки и высыпал Федоту Федотычу в пригоршню.

– Курите, друзья, на доброе здоровье!.. Сегодня постараюсь еще вам прислать.

Бойцы заулыбались, дружно стали сворачивать самокрутки.

Когда Яков Иванович, Белкин и Сквозной вышли, солдаты начали обмениваться впечатлениями.

– Вот это комдив!.. Не побоялся к нам приползти!.. – подмигнул волжанин. – Слыхали, как он там внизу комбата и комроты пробирал за то, что нет этого, как его, забора…

– Бруствера, – поправил Кочетов. – А табачку, надо думать, он пришлет.

– Раз сказал, значит, пришлет, – вставил Федот Федотыч. – Командиру слово зря бросать нельзя!..

Оставшись с Белкиным наедине, Железнов дал волю своему гневу:

– Знаете, майор, – сказал он, – если бы здесь сейчас был Карпов, он бы, наверное, вас поколотил!.. Солдаты благодаря вам на брюхе ползают! Вот перевести бы вас в рядовые да отправить к такому командиру, как вы, чтобы заставил вас по снегу ползать, узнали бы, что солдаты о таком начальнике думают!.. За такое разгильдяйство – в партийную комиссию!.. – Железнов накалялся все сильнее. – А где же ваш комиссар? Небось за победу агитирует? Победа голой агитацией не дается. Надо заботиться больше о тех, кто эту победу завоевывает!.. Скажите ему, чтобы позвонил мне или Хватову. Мы с ним «инструктаж» проведем!..

Польщиков подвез Якова Ивановича на машине почти к самой его землянке. Навстречу вышел ординарец Никитушкин, от него приятно пахло перцем и жареным луком.

– Разрешите, товарищ комдив, сразу обед подавать?

– Давай! – Железнов на ходу распахнул полушубок и, войдя в землянку, растер замерзшее лицо и стал раздеваться. – Вызови Фому Сергеевича к телефону, – сказал он Короткову.

Никитушкин торопливо накрыл на стол, принес котелки и поставил на печку.

Яков Иванович взял телефонную трубку.

– Фома Сергеевич? Обедал?.. Нет? Приходи сейчас ко мне… Пообедаем вместе… Кто у тебя, говоришь?.. Валентинова? Забирай и ее. – Он положил трубку и хлопнул в ладоши: – Никитушкин! На троих.

Вскоре в землянке появились Валентинова и Хватов.

– Ирина Сергеевна, будьте хозяйкой, командуйте! – Железнов отошел от рукомойника, вытер лицо, руки и, размашисто хлопнув полотенцем о стенку, повесил его на гвоздь. – Снаряды все вывезли?

– Почти все. – Валентинова стала расстегивать пояс на шинели. – Еще машины на три осталось.

– Что вы такая хмурая? Что-нибудь случилось? – Яков Иванович помог ей снять шинель.

Хватов обменялся с Валентиновой взглядом. Яков Иванович это заметил:

– Не бойтесь его, говорите смелее… Чепе какое-нибудь? – Она покачала головой и покосилась на Хватова. – Ну говорите же! – Железнов переводил тревожный взгляд с одного на другую.

– Из медсанбата… – начала Валентинова.

– Ирина Сергеевна, ведь это можно и после, – перебил ее Хватов.

– Что из медсанбата? – Железнов подошел к Валентиновой вплотную.

– Убежал майор Карпов…

– Куда убежал? И почему мне не докладывают? – Яков Иванович схватил телефонную трубку.

– Говорят, в полк…

– Он совсем с ума сошел?! – Железнов крутнул ручку полевого телефона. – Белкина! – крикнул он в трубку. – Майор Карпов у вас?.. А где же он? Плохо, что не знаете!.. Быстро разузнайте и позвоните мне! – Он положил трубку. – Нет, теперь конец!.. Свяжу и отправлю в госпиталь. Шальной человек!.. А в медсанбате, видно, ворон считают? Что им караул ставить, что ли, двери на замок запирать?.. Вот до чего дожили!.. Раненого офицера проглядели!..

Ирина Сергеевна уже сама не рада была, что завела об этом разговор. Стараясь как-нибудь отвлечь Якова Ивановича, пригласила всех к столу, начала разливать борщ по тарелкам.

– Таких раненых, как Карпов, надо не в медсанбате оставлять, а отправлять прямо в госпиталь, да подальше, куда-нибудь в Среднюю Азию, – никак не мог успокоиться Железнов. – А причина всему этому… – он пристально посмотрел на Ирину Сергеевну.

– Зря вы на меня так смотрите! – вспыхнула она. – Я тут ни при чем…

– Не вы, а Белкин!.. Судя по всему, Карпов узнал о тех безобразиях, которые я сегодня обнаружил в его полку. Вот и сбежал туда!..

ГЛАВА ВТОРАЯ

В ночь на шестое декабря Железнов, находясь на вновь построенном НП майора Белкина, сам проводил разведку боем. Батальон капитана Сквозного, поддержанный дивизионной артиллерией, прорвал передний край гитлеровцев, глубоко вклинился в расположение их обороны и, захватив выступ леса севернее сосновой рощи, стойко его удерживал.

Получив донесение от Сквозного, Железнов, освещая электрическим фонарем карту, отметил на ней захваченный батальоном участок. Рука его поставила здесь знак вопроса.

– На этом листе батальон остановили огнем с севера, – глядя на Хватова, рассуждал Железнов. – Но кто остановил? Ведь здесь должен быть стык. Будем, Фома Сергеевич, ждать пленных.

Он задумался, барабаня пальцами по карте, лежавшей на неуклюжем, сколоченном из двух коротких досок маленьком столе, и решил: нельзя дать противнику опомниться, надо немедленно ввести в действие левофланговый батальон соседнего полка, полностью захватить выступ леса и держать его во что бы то ни стало. Это создавало дивизии выгодное положение.

Изложив Хватову свое решение, Яков Иванович собрался на КП полка, в дверях он встретился со штабным командиром, сообщившим, что в штабную землянку привели пленных.

– Сейчас же наладьте надежную связь со Сквозным и все время поддерживайте его огнем! – приказал Железнов Белкину и зашагал вслед за штабным командиром. За ними последовал и Хватов.

Яков Иванович вдруг остановился и стал прислушиваться. Кругом все ухало и гудело, беспрестанно взлетали вверх ракеты, ярко освещая белый покров земли.

Сильно морозило. Пальцы коченели даже в меховых варежках. Яков Иванович сжал кулаки, чтобы хоть немного согреть руки. Он поглядывал на север, ожидая с той стороны более мощной «музыки» наступления, пока же шел обыкновенный фронтовой артиллерийско-минометный «разговор».

– Нет, не то! – сказал Яков Иванович Хватову и, освещая дно окопа узеньким лучом фонарика, заторопился к штабной землянке.

Землянка была сильно натоплена. В ней находились начальник штаба полка майор Тарасов и переводчик. Хватов подошел к чугунной печурке и, протянув руки к огню, спросил начальника штаба:

– Ну, как теперь у вас с водкой? Не вымерзает?

– Нет, товарищ полковник, не вымерзает.

– Очень хорошо! – ответил Железнов. – А к Карпову в госпиталь ездили? Навестили пойманного беглеца?

– Нет, не ездили, – сказал Тарасов. – Я сам сегодня же съезжу в госпиталь.

– Ну, Тарасов, от вас я этого не ожидал! – резко сказал Железнов.

В это время дверь в землянку распахнулась, обдав ноги холодом. В землянку ввалился пленный, закутанный в какую-то дерюгу и напоминающий чучело, за ним показался конвоир-разведчик и разрумянившийся с мороза лейтенант.

Переводчик сообщил пленному, что перед ним полковник. Тот хотел принять стойку «смирно», но не смог – мешала обмотанная поверх шинели заиндевевшая шаль.

Яков Иванович сел на скамейку и приказал пленному раскутаться.

Пленный стал копошиться в своих одежках, испуганно косясь то на Железнова, то на переводчика. Железнов жестом показал конвоиру, чтобы он помог.

Конвоир быстро развязал шаль, сдернул ее с пленного и швырнул на пол. Пленный теперь еще больше походил на огородное чучело. Края его пилотки были опущены, воротник шинели поднят. Он был белобрысый, с длинным посиневшим и тупым лицом. Грудь его неестественно выпячивалась, а из-за пазухи торчал кусок цветастого шелка.

– Это что? – спросил через переводчика Хватов.

Пленный молчал.

Лейтенант подошел и вытянул у него из-за пазухи шелковое женское платье. На пол со звоном упали серебряные, завернутые в платье, ложки.

Глаза конвоира блеснули злым огоньком.

– У него за пазухой, товарищ полковник, целый универмаг! Разрешите?..

– Не надо. Пусть сам. – Яков Иванович обратился к переводчику: – Прикажите ему снять шинель!

Пленный затрясся от испуга, однако шинель не снял, а вытащил из-за пазухи две пары часов и положил их на стол. Показывая, что у него больше ничего нет, он снял ремень, распахнул шинель, потряс ее полами и что-то по-своему забубнил.

– А в карманах? – гаркнул боец.

– Was?[10]Что? (нем.) – стуча зубами, спросил пленный.

– Вас – кислый квас!.. В карманах что?! – Конвоир хлопнул пленного по карману. – Выворачивай живо!.. Грабармия!

Яков Иванович остановил возбужденного конвоира.

– Поверьте, товарищ полковник, все кипит! – стукнул себя кулаком в грудь конвоир. – Так бы и хрястнул по набалдашнику!.. Накось, платьишко женское ему понадобилось!..

Пленные сменяли один другого. Они отвечали на вопросы скупо, ссылались на то, что они солдаты и верны своей присяге. Только один, у которого никаких трофеев не оказалось, охотно отвечал на все вопросы переводчика. Это был Ганс Краузе, рабочий завода Цейса. Он сообщил, что служит в саперном батальоне 9-й армии и что их батальон обороняет промежуток между 78-й и 252-й пехотными дивизиями. Из слов Краузе Яков Иванович узнал, что против его дивизии стоит знакомая ему, сильно потрепанная в боях 78-я пехотная дивизия и что в ее ротах примерно 50 – 60 солдат. Узнал он и то, что в дивизию на днях должно прийти пополнение. Солдатам сказали, что к рождеству Москва будет взята и война окончится.

Выслушав Краузе, Железнов синим карандашом нанес на карту расположение этого саперного батальона. Синие штрихи легли как раз там, где были обозначены сосенки. Удалось уточнить и еще некоторые до сих пор остававшиеся неясными детали обстановки.

После допроса Хватов увел Краузе в соседнюю землянку.

Солдат, которого привели последним, еле держался на ногах: он был пьян. Железнов допрашивать его не стал, а приказал уложить спать.

Как только дверь за ним закрылась, Яков Иванович позвонил командарму, доложил о показаниях пленных и сообщил о принятом решении. Командарм приказал немедленно доставить пленных на автомашинах в штаб армии.

– Противника все время держите в напряжении! – сказал командарм. – Ни минуты не давайте ему покоя, пусть фашисты торчат на переднем крае и мерзнут!..

Выйдя из душной землянки, Яков Иванович с удовольствием вдохнул в себя морозный воздух. Рассветало. Утренняя зорька уже играла с облаками. Невдалеке, у кустов, строя пленных, командовал румяный разведчик.

– Вот этот, товарищ полковник, – он показал на пьяного солдата, – нипочем не дойдет! Он так и напрашивается, чтобы его прикончили!.. Вы только послушайте, что он плетет…

Плюгавенький человек оглядел всех мутным взглядом, попытался было принять бравую осанку, но чуть не упал.

– Русс, стафайс!.. Русс, стафайс!.. – забормотал он.

– Ну как же его не хрястнуть? – возмутился разведчик. – Ведь он, товарищ полковник, настоящий фашист!..

– Что у пьяного на языке, то у трезвого на уме! – вставил басовитым голосом один из конвоиров.

– Кончайте разговоры! – сурово сказал Железнов. – Вы, лейтенант, отвечаете за каждого пленного! В том числе и за этого! – он показал на пьяного.

Лейтенант скомандовал пленным по-немецки: «Шагом марш!» А пьяный, словно издеваясь над ним, нараспев протянул: «Русс, стафайс!..» Кто-то из конвоиров не выдержал и стукнул его в спину. Тот упал, ударился головой о дерево и завизжал:

– Гитлер капут!..

– Это ты его так? – крикнул Железнов разгорячившемуся бойцу.

– Так точно, я, товарищ полковник! – ответил тот.

– Если с ним что-нибудь случится, ты, именно ты, ответишь своей головой! Понятно? – пригрозил Железнов и приказал поднять гнусавившего гитлеровца.

– Понятно, товарищ полковник! Живым доведу! – ответил боец, дернул за пояс вставшего на карачки пленного и поставил его на ноги.

Уже совсем рассвело, когда Железнов и Хватов возвратились к себе. Заспанный Никитушкин доложил, что вечером начфин прислал квитанцию на перевод денег семье. Взяв в руки квитанцию, Яков Иванович повалился на жесткую постель.

Этот маленький листок бумаги оживил в его памяти близких и родных ему людей… Яков Иванович обхватил обеими руками подушку, прижался к ней щекой и мыслями перенесся в далекое неизвестное Княжино. Ему даже почудилось, что жена положила ему на лицо свою теплую руку. Яков Иванович поежился в приятной дремоте.

Но вдруг сквозь дрему послышался далекий гул, похожий на землетрясение. Яков Иванович встрепенулся, приподнялся на локте, приложил одно ухо к земляной стене, а другое закрыл ладонью, и гул стал отчетливым.

Железнов схватил полушубок, шапку и, одеваясь на ходу, выскочил из землянки. Затаив дыхание, он застыл в дверях. Две синички, забавно повиснув на ветках вниз головой, удивленно разглядывали окаменевшего человека. Яков Иванович шевельнулся. Синички перелетели на другой куст и, как бы дразня его, весело засвистели. Но теперь Яков Иванович не обращал на них внимания, а вслушивался в тишину. Где-то там, далеко на северо-востоке, слышалась канонада.

– Началось!.. – Эта беспокойная мысль взбудоражила Якова Ивановича, и он с особым чувством радости громко повторил это слово. Как неудержимо ему хотелось сейчас быть там, видеть все собственными глазами…

– Товарищ комдив, завтрак готов! – позвал Железнова выбежавший из землянки Никитушкин.

– Погоди, Никитушкин! – не оборачиваясь, Яков Иванович махнул ординарцу рукой. – Слышишь?!

В это утро, 6 декабря 1941 года, войска Западного фронта во взаимодействии с Юго-Западным фронтом перешли в великое контрнаступление. Калининский фронт стал наступать еще накануне. Все силы были направлены на то, чтобы отсечь зарвавшиеся войска центральной группы гитлеровской армии со всеми ее танковыми группировками.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Этим ранним морозным утром по развороченной танками дороге под грохот канонады тащились две подводы с походными кухнями, установленными на обыкновенных крестьянских розвальнях. Передней лошадью правил повозочный Гребенюк, старичок с заиндевевшей от мороза щупленькой бороденкой, белым клочком торчащей из-под большого воротника полушубка. Задней подводой правил подросток. Громадная ушанка сползла ему на нос, мохнатый воротник скрывал нижнюю часть лица. Мальчонка боком сидел на кошеле с сеном. Его большие, не по ногам валенки торчали из-за передка розвальней. Он то и дело сдвигал на затылок шапку и покрикивал на кобылу, отставшую от передней подводы. Это был Юра Железнов. Позади него, прижавшись к еще теплым кухням, дремал батальонный повар Лука Лукич.

«Признаться Луке Лукичу или подождать?» – думал мальчик. Но, вспомнив вчерашнее, решил подождать. Если бы не повар, то пришлось бы ему шагать, как выражался Лука Лукич, «по этапу с березовым кондуктором». От этой мысли Юра поежился и еще грознее прикрикнул на кобылу:

– А ну, кривая, пошла! – и хлестнул ее кнутом.

Кобыла вздрогнула, мотнула хвостом и прибавила ходу. Усталый мальчуган в дремоте закрыл глаза, и сразу ему померещилось то, что он пережил вчера, когда два дюжих красноармейца схватили его за руки и потащили, а он уперся ногами в рыхлый снег, не сдвинулся с места и так сильно заорал, что поднял спавшего повара. Если бы не Лука Лукич, Юру неминуемо отправили бы в Москву, в приемник, где он уже побывал трижды и откуда трижды бежал. Вновь пережив все это в нашедшей на него дремоте, Юра вдруг рванулся с места и пронзительно вскрикнул.

– Шрапнелью тебя, что ли, шарахнуло? – заворчал Лука Лукич. – Смотри, куда занесло-то!.. Эх ты, дырявый черпак!.. Тоже мне «коновожатый»!..

Грозя кнутом и бранясь, подбежал к Юре старик повозочный с передней подводы. Одной рукой он схватил Юрину лошадь за поводья, а другой уперся в ее морду. Понукая и причмокивая губами, он стал пятить кобылу назад.

– Вожжи-то из-под полоза тяни!.. Эх ты, горе мое луково! – в азарте кричал Гребенюк.

– Ты, Лука Лукич, садись-ка сам вперед, а то с мальцом, чего доброго, под огонь попадешь!..

Повар уселся поближе к кухням и крикнул Юре:

– Ну-ка, Рыжик, возьми под себя вожжи, да не спи!..

Юра подтянул вожжи, сел на их концы и стегнул лошаденку. Она снова затряслась рысцой по заснеженной дороге.

Когда они подъезжали к деревне, вдруг невдалеке послышался сильный грохот, как будто ссыпали в гигантское лукошко картошку необычайной величины и она дробно стучала по дну этого лукошка.

– Что это такое, Лука Лукич? – крикнул Юра, но не расслышал ответа. Беспрерывный грохот заглушал его слова.

– Лука Лукич, слышишь? – еще громче закричал Юра, показывая кнутовищем в ту сторону, откуда раздавался грохот.

– Это, Рыжик, «катюша»!..

– «Катюша»?

– Она самая!.. Как «катюши» дадут – так фрицам капут!

Юра повернулся к Луке Лукичу и, приподняв ухо своей меховой шапки, чтобы лучше слышать, снова спросил:

– А вы ее видели?

– Видел! – ответил повар. – А ты смотри вперед, не то опять в сугроб заедешь!..

Юра вдруг встрепенулся. Посреди поля, неподалеку от дороги, стоял Гребенюк и махал ему рукой, показывая, чтобы он остановился. Юра осадил свою лошадь.

– Чего ты, браток? – закричал ему Лука Лукич. – Поехали дальше!..

Но Гребенюк еще энергичнее замахал рукой, а потом снял шапку и перекрестился.

Лука Лукич спрыгнул с саней и, утопая в снегу почти по колено, пошел к Гребенюку.

За ним поплелся и Юра.

– Ты это чего, Фотич? – крикнул повар.

– Смотрите!.. – ответил Гребенюк, показывая рукой вдаль.

Там, где высокий, окруженный рощами холм, казалось, упирается в небо, словно темные букашки, ползли танки, за их дымками катилась широкая лавина лыжников. В лучах раннего солнца сверкали штыки их винтовок.

Гребенюк снова перекрестился.

– Чего это вы все креститесь? – спросил Юра.

– Так сегодня праздник-то какой!.. Ведь пошли вперед наши родимые!.. – Гребенюк прослезился, глядя, как организованно и дружно движутся вперед советские лыжники и танки.

– Ну, дай бог!.. – сказал Лука Лукич.

Юра смотрел до тех пор, пока все танки не скрылись за гребнем возвышенности. «Был бы я сейчас там с лыжниками, – подумал он, – эх, и дал бы я фрицам жару!..» И не в силах больше ждать, когда осуществится наконец то, ради чего он оставил мать и бежал сюда, Юра обратился к повару:

– Лука Лукич, отпустите меня на передовую… Попросите за меня командира…

– Это еще зачем? – Повар пустил густую струю дыма Юре прямо в лицо.

Гребенюк тоже с удивлением посмотрел на Юру.

– Из-под пушек гонять лягушек? – улыбнулся он.

– Не лягушек гонять, а воевать!.. Фашистов бить! – обидчиво ответил Юра.

– Тоже вояка нашелся! От горшка два вершка! – засмеялся Лука Лукич и нахлобучил Юре шапку так, что почти закрыл ему лицо.

Юра поправил шапку, утер нос рукавом и решительно заявил:

– Да, вояка!.. Вот давайте побежим!.. Увидите, я вас обгоню!.. Ну, давайте!..

– Хороший ты паренек, Юра, – Лука Лукич похлопал мальчика по спине. – Надо родителей твоих разыскать да вернуть тебя к ним. Учиться тебе нужно, вот что!.. – Он толкнул Юру в сани и сунул ему в руки вожжи.

В этот день все валилось у Юры из рук. Колол ли он в кухне сухие чурки, чистил ли картошку, он думал только о том, как ему попасть на передовую. Он решил, что сегодня же понесет обед командиру батальона и поговорит с ним, упросит, чтобы послали его в разведку или назначили к пулемету. «Во всех войнах дети всегда помогали, – скажу командиру… Вот и Лука Лукич поет: „Сынишка на позицию ползком патрон принес…“ И учитель в школе рассказывал, как дети участвовали в революции и в гражданской войне… При Советской власти все равны, – сам с собой разговаривал Юра. – Так кто же мне может запретить?.. Вот так поставлю перед комбатом котелки с обедом и доложу: „Товарищ комбат, воспитанник Юрий Железнов…“ Назвав свою фамилию, Юра тут же спохватился. „Нет, свою фамилию никому не скажу!.. Товарищ комбат, воспитанник Юрий Рыжиков желает… то есть Юрий Рыжиков просит разрешения обратиться к вам с просьбой“. Сам себе басом ответил: „Разрешаю!“ – и снова заговорил обычным голосом: „Прошу вас зачислить меня на передовую в ваш батальон разведчиком или возчиком пулемета. А если возчиком нельзя, то просто к пулемету…“

Для того чтобы казаться повыше, Юра сбегал в сарай, набрал там соломы и наложил ее в валенки. Правда, ходить стало неудобно, но зато Юра себя чувствовал высоким и более взрослым.

– Чего ты сегодня копаешься? – закричал на Юру Гребенюк. – Наши части уже три деревни заняли и на Марьинский большак вышли, а ты все еще с подтопками возишься… Смотри, люди уже вперед за войском двинулись, – показал Гребенюк на соседний двор, где обоз уже выезжал из ворот на дорогу.

Но Юра глядел совсем в другую сторону, туда, где все слабее слышались звуки удаляющегося боя. И ему представилось, что там ведет вперед свои войска его отец… И, как ни странно, Юра не ошибался. Именно в той стороне был Железнов.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

С утра 7 декабря Железнов снова поехал на левый фланг дивизии, в полк Карпова.

Карпов был на месте. Он самовольно ушел из госпиталя.

Железнов горячился, бранил его, однако, волнуясь за исход предстоящего боя, который должен был вести его полк, согласился ограничить Карпова в работе и оставить его под надзором полкового врача.

– Эх, Петр Семенович! – со вздохом сказал Железнов, пряча забинтованную руку Карпова под его полушубок и застегивая на нем крючки. – В Азию тебя отправлять надо!.. А меня за такое дело – из дивизии.

Они без адъютантов пошли ходом сообщения на левый фланг полка.

Противник в это время вел себя на редкость тихо. Ни одного выстрела. Казалось, он притаился и высматривает. Настроение у советских бойцов на передовой было приподнятое. Хотя командование ничего не говорило о начавшемся наступлении наших войск (да и ночное сообщение Информбюро было сдержанным), каждый по-своему готовился к скорому наступлению: наблюдатели, вплотную прижавшись к стенкам окопов, зорко смотрели в сторону врага. А позади них скрежетали лопатки: кто выдалбливал в промерзших стенках окопов ступеньки, чтобы в случае необходимости можно было быстрее выскочить на бруствер; кто делал дополнительные ниши для боеприпасов. В землянках, позади окопа, солдаты чинили обмундирование, чистили оружие, подгоняли снаряжение.

Командиры же со своих наблюдательных пунктов просматривали всю местность впереди. Хотя им здесь был уже знаком каждый клочок земли, они теперь на все смотрели по-новому, придавали значение любому намету, сугробу, запорошенному кусту. Еще и еще раз продумывали, как будут действовать во время прорыва.

Железнов и Карпов вошли в землянку командира роты. Люди, сидевшие за столом, мгновенно натянули на босу ногу сапоги.

У чугунки сушились портянки. Слабо освещая землянку, еле мерцала коптилка.

– Чем занимаетесь? – спросил Железнов стоящего ближе к нему рослого пожилого солдата.

Это был секретарь парторганизации Звездин, рабочий электрозавода, прибывший с московским пополнением.

– Да вот у нас третий взвод – новички, еще не обстрелянные, – ответил Звездин. – У комсомольцев же задору много, да боевого опыта никакого. Вот мы и решаем взвод укрепить…

– Думаем нашей ротой прорвать всю глубину позиции немцев, – продолжил политрук Скворцов и стал рассказывать Железнову о том, как расставлены в роте коммунисты и комсомольцы, стараясь двумя-тремя словами охарактеризовать каждого из них.

Железнов вернулся к себе в сумерках. Наскоро поев и немного отдохнув, он направился в деревню, где размещался штаб дивизии, на совещание со своими заместителями и начальниками служб.

Там все были уже в сборе. Майор Бойко доложил обстановку, а Железнов сообщил задачу, поставленную командармом перед дивизией.

Сложность задачи заключалась в том, что на правом фланге в стыке с соседней дивизией в прорыв будет вводиться гвардейский конный корпус генерала Доватора. Затем конники повернут и поведут наступление на Сафониху. Дивизия же должна наступать прямо на Рузу. Следовательно, правый фланг дивизии почти сразу же обнажится. Левый фланг тоже беспокоил Железнова: там был большой разрыв с соседней дивизией.

Дело осложнялось еще и тем, что на этом фланге гитлеровцы немного оживились.

Решение этой задачи обсуждали горячо. Больше всего спорили о направлении главного удара, а в связи с этим и о построении боевого порядка. Бойко предлагал наступать двумя эшелонами, сосредоточив второй эшелон на левом фланге. Он исходил из того, что гитлеровцы, стараясь сорвать наше наступление, обязательно предпримут слева мощную контратаку под основание группировки дивизии. Против этого возражал Добров. Он считал, что у гитлеровцев здесь нет достаточных сил и они не рискнут наступать. Он предлагал «рвать оборону на широком фронте сразу тремя полками». Горячо отстаивая свое предложение, Добров по привычке размахивал рукой, как будто рассекал воздух клинком.

– Такая попрет мощь! – говорил он. – Полковник Куликов ударит изо всех жерл по фашистскому переднему краю, и мы сразу же навалимся лавой… На первой траншее устроим им такой кордебалет, что чертям станет тошно! Не выдержав штыка, они сами драпанут из второй, а у кухонь и копыта вверх поднимут.

Куликов был осторожен в своих решениях и поэтому придерживался мнения Бойко. Он предлагал также использовать и артиллерию. За это Добров окрестил его «тяжелой артиллерией», получив, впрочем, в ответ прозвище «казака от инфантерии».

В разгар споров по радио мелодично прозвенели куранты, а потом заговорил красивый баритон. Передавалось очередное сообщение Информбюро.

Всем не терпелось услышать, что войска Западного фронта ударили по городу Клину, освободили Рогачев, Истру, Алексин, Венев, Михайлов.

«В течение седьмого декабря наши войска вели бои с противником на всех фронтах, – сообщал по радио диктор. – На ряде участков Западного фронта наши части, отбив ожесточенные атаки противника, своими контратаками нанесли немецким войскам большой урон в технике и живой силе и продвинулись вперед…»

Командиры с недоумением посмотрели друг на друга, как бы спрашивая: почему не сообщают о начавшемся контрнаступлении?.. Неужели неудача?..

– Немецким войскам нанесен большой урон в технике и живой силе, и наши продвинулись вперед… – повторил сообщение Хватов. – Значит, началось!..

– Контратаки – это не контрнаступление, – перебил его Куликов. – Понимаешь ты, комиссар!.. Сейчас солдату хочется радостного сообщения, ему надо почувствовать, что весь народ поднялся…

– Народ-то поднялся, да, видимо, неудача, – с досадой сказал Добров. – Как сказать это бойцам? Ведь они одним взглядом насквозь прожгут. – Он перевел взгляд на Хватова. – Солдата ободрить надо! Вот что!..

– Обязательно надо! – ответил Хватов.

– Чем же?.. Этой никудышной сводкой?!

– Сводкой и живым словом. Живым, добрым и не вызывающим сомнения. Фронт тронулся, и мы идем вперед!

– Так и будем бойцам говорить, друзья, – поддержал комиссара Яков Иванович. – А теперь, товарищи, объявляю перерыв на ужин.

Все вышли в переднюю половину избы и там еще долго спорили между собой.

– Посиди со мной, – задержал Железнов Хватова. – Ужин принесут сюда.

Хватов сел на табуретку и стал на бумаге набрасывать план своего выступления на совещании секретарей парторганизаций в полку Дьяченко.

Ему хотелось вытянуть этот полк на уровень полка Карпова.

Железнов нагнулся над картой. Хватову не писалось. Он то и дело заглядывал в листок бумаги, куда Железнов, подумав, наносил какой-нибудь тактический знак. Хотя Фома Сергеевич и не был искушен в решении больших вопросов военной тактики, но все же достаточно в ней разбирался. С интересом ожидал он, чье же предложение примет Железнов. А тот, задумавшись, даже, видимо, забыв о присутствии Хватова, водил пальцем по карте, словно прощупывал на ней каждый штрих, чертил карандашом и время от времени ронял ничего для Хватова не значащие слова: «А что, если здесь?.. Может быть, все-таки лучше так! Конечно, так!..» Чистый лист бумаги постепенно покрывался скобками, стрелами, кружками. По расстановке этих значков Фома Сергеевич наконец понял, что комдив решил не так, как предлагал Бойко, и не так, как Добров, а по-своему – нанести удар правым флангом.

В голове этого направления Железнов поставил знак, обозначающий полк Дьяченко, а за ним скобку – полк Нелидова. Энергичная стрела шла от него в сторону несколько правее Рузы и пунктирная – в сторону полка Карпова. На овал, изображающий полк Карпова, было направлено несколько стрелок. Одна жирная перекрывала несколько линий – траншей, что означало глубокую контратаку гитлеровцев. Разглядывая квадратики, вынесенные Железновым за передний край, Хватов понял и задачи артиллерии.

Непонятен был ему только ряд заштрихованных, расположенных на левом фланге полка Карпова полосок и скобок, намеченных там, где располагался тыл дивизии. Когда Железнов отложил карандаш и потянулся за папиросой, Хватов спросил об их назначении. Яков Иванович отозвался не сразу.

– Погоди минуточку… Сейчас… – сказал он, закурил и помахал спичкой, чтобы погасить ее. – Сейчас… – Циркуль в его руке заковылял по карте.

Чтобы не мешать Железнову, Хватов решил выйти в соседнюю комнату, где слышались голоса Доброва и Куликова, но Яков Иванович остановил его:

– Не обижайся, Фома Сергеевич! Признаюсь тебе, как другу: сложная задача поставлена дивизии!.. Не потому, что ее сложно выполнить, а потому, что я, штаб, командиры полков впервые решаем задачу на прорыв, да еще во взаимодействии с конницей, причем конница на нас не работает. Ведь мы привыкли обороняться. Приобрели оборонческий навык, недаром Добров обзывает нас «окопниками». А тут, друг мой, не оборона и даже не обычное наступление, а контрнаступление, да еще в зимних условиях. Снег, как выражается Добров, до пупа… И кругом леса. Вот, читай, что говорит об этом командарм: «Тщательно продумать организацию взаимодействия и материального обеспечения на всю глубину операции». Это, дружище, серьезное дело. Но главное в том, чтобы наши «окопники» дружно поднялись, дружно ударили и пошли без остановки вперед. Все, Фома Сергеевич, решают смелость и наступательный дух людей. И многое здесь зависит от тебя, от парторганизации…

– В людях, Яков Иванович, не сомневайся! – сказал Хватов. – Им только дай сигнал!.. Все наши политработники и коммунисты сейчас в полках и на передовой.

За ужином Яков Иванович рассказал Хватову о плане, который он наметил. Их разговор перебил приход Доброва и Бойко. Они все еще продолжали свой спор. Следя за ними, Куликов подзадоривал Доброва:

– Ну и порядки, Иван Кузьмич, пошли!.. Накось, майор и спорит с самим полковником!.. Да не о чем-нибудь, а о диспозиции.

Добров уничтожающе взглянул на улыбающегося Куликова и уселся за стол с видом оскорбленного достоинства. Когда же Бойко также сел рядом с комдивом, Добров поморщился, он не переваривал начальника штаба, считая его выскочкой.

У Доброва был свой взгляд на продвижение по службе. Он полагал, что для этого «нужно не один пуд соли съесть и основательно потереть лямку в нынешней должности», и всегда в пример приводил самого себя. «Прежде чем получить эскадрон, я двенадцать лет в должности комвзвода протрубил, – говаривал он. – А должность начальника полковой школы получил только на двадцатом году службы».

Железнов заметил хмурый вид Доброва и осведомился с добродушной улыбкой:

– Чем вы, Иван Кузьмич, недовольны?

Добров ответил не сразу: он раздумывал, с какой целью задан ему этот вопрос. Больше всего Добров боялся, как бы Железнов не взял Бойко под защиту.

– Есть основание, товарищ полковник, – уклончиво ответил он, покручивая свой ус.

– Какое же?

– Я лично против предложения начштадива. Майор Бойко все еще живет настроениями обороны и поэтому исходит из принципа «как бы чего не вышло». А я считаю, – Добров стукнул ладонью по столу и поднялся, – что нужно наносить мощный и решительный удар одновременно всеми силами!

– Вы правы, Иван Кузьмич, – откликнулся Железнов. – Я с вами согласен. Нужно наносить мощный и решительный удар. Я так и решаю… – Добров просиял и, проведя пальцами по усам, кинул величественный взгляд в сторону Бойко и Куликова… – Пользуясь тем, что справа наступает кавалерийский корпус, мы сосредоточим наши основные усилия на правом фланге. – Добров от удовольствия даже крякнул. – Однако нельзя, Иван Кузьмич, игнорировать и того, что слева фашисты собирают кулак.

Добров кивнул головой, но все же возразил, что этот кулак, в сущности, не опасен.

– Он не будет опасен только в том случае, если мы предусмотрим противодействие, – продолжал Железнов. – И вот тут, пожалуй, майор Бойко прав. Я не совсем согласен с его предложением, но его анализ сложившейся обстановки правилен. Этим пренебрегать нельзя. – Добров нахмурился, но ничего не сказал. – И вот, выслушав вас внимательно, – поглядел Железнов на Доброва, – и изучив обстановку, я решил, как вы предложили, нанести удар правым флангом, взаимодействуя с кавкорпусом Доватора… Боевой порядок в два эшелона. В первом эшелоне полки Карпова и Дьяченко, во втором – Нелидова. Полки надо поставить на лыжи…

И Железнов последовательно изложил задачи, поставленные пехоте, артиллерии и саперам. Предупреждая возможную вспышку со стороны Доброва, он сообщил, что возлагает на него подготовку к прорыву полков Карпова и Дьяченко.

Это, видимо, Доброву пришлось по душе. Он встал и, по-кавалерийски щелкнув каблуками, ответил:

– Ясно, товарищ полковник. Будет выполнено.

Такая перемена настроения понравилась Куликову.

– Эх, Иван Кузьмич, в перетреск тебя шрапнелью!.. И зачем шумел, обзывал, на Бойко набросился? А почему? Ведь все от гордыни ненужной!.. Не надо так… Сам видишь, какое сейчас время!..

– И верно, Иван Кузьмич, видишь, что на передовой делается? – поддержал Куликова Хватов. – Мы бойцам ничего не говорим, а они душой почуяли и без нашей команды дружно готовятся к наступлению. И какое у них в этом единство!.. Нет ни личных счетов, ни неприязни друг к другу.

– Это что ж, в мой огород? – насторожился Добров.

– Нет, Иван Кузьмич. Я говорю это к тому, что вам предстоит возглавить этих людей.

– Ясно, товарищ комиссар! – произнес Добров, хлопнул шапкой по ладони и пошел в переднюю половину избы одеваться.

Железнов передал все свои записи Бойко и приказал в девять утра доложить готовый приказ.

Несмотря на поздний час, Яков Иванович поехал ночевать к себе на НП.

Он долго не мог заснуть и ворочался на скрипучем топчане. Мысли о предстоящем бое не выходили из головы. Он старался предусмотреть возможные неожиданности. Выходило, что больше всего неожиданных ударов со стороны врага надо ждать на участке полка Карпова. А ну как фашисты ударят по флангу Карпова, выйдут на урочище, пойдут по тылам, а затем повернут на север?..

Представляя себе мысленно, как гитлеровцы, обхватывая слева, «подрежут под корешок», Железнов махнул кулаком. В темноте его рука задела соломенную обшивку стенки. Со стола что-то упало, мягко шлепнулось об пол, вслед за этим точно камешек покатился по полу. Яков Иванович посветил фонарем. На полу у печурки валялся кусочек сахару. Когда свет погас, послышался шелест бумаги на столе. Яков Иванович опять взял фонарь, пустил луч света в сторону стола и увидел мышь. Та сидела на столе, ее глазки блеснули, она испуганно метнулась в сторону и снова шлепнулась на пол.

«Разбилась небось, дуреха?» – подумал Яков Иванович. Он некоторое время прислушивался, не раздастся ли шорох снова. Но, так и не услышав его, заснул.

Проснулся Яков Иванович часом позже, чем обычно. Он встрепенулся, вскочил, протер глаза, второпях помылся, оделся и выскочил из землянки. Мороз был сильнее вчерашнего. На северо-востоке, все так же, как и накануне, гудела и грохотала отдаленная канонада.

«Что за мертвечина?.. – подумал Яков Иванович. – Может быть, за ночь фашисты ушли на правый фланг выручать своих?» Осмотревшись, подобно хорошему хозяину, который поутру окидывает взглядом свои владения, он вернулся в землянку. Поговорил, как обычно каждое утро, по телефону с начальником штаба и с командирами полков и лишь тогда закурил. На фронте дивизии все было по-прежнему тихо.

Только Яков Иванович сел завтракать, как зазвонил телефон. Он торопливо проглотил кусок и схватил трубку.

– «Второй» у телефона.

– Доброе утро, Яков Иванович! – в трубке послышался приветливый голос Валентиновой.

Она доложила, что за ночь вывезли на ДОП[11]Дивизионный обменный пункт. все «огурчики»[12]Снаряды. со станции снабжения. Лицо Якова Ивановича осветилось улыбкой.

– Спасибо, Ирина Сергеевна, – улыбнувшись, сказал Яков Иванович. – А теперь приказываю вам немедленно ложиться спать. – Он положил трубку, но тут же вспомнил, что обещал машину саперному батальону, и снова попросил соединить его с Валентиновой.

– На проводе майор Карпов, – ответил телефонист, – он просит штаб полка.

– При чем тут Карпов? – удивился Яков Иванович. – Пусть он на здоровье говорит со штабом. Что вы путаете? Мне нужна Валентинова, а не штаб.

– Соединяю с Валентиновой! – ответил телефонист.

Однако вместо голоса Валентиновой в трубке послышался голос Карпова.

– Алло!.. Алло!.. – кричал он. – Соедините меня со штабом полка!..

– Что вы там делаете? – спросил Карпова Железнов и невольно покраснел, поняв бестактность своего вопроса. Он уже давно догадывался о том, что между Валентиновой и Карповым возникли более сильные чувства, чем дружба. – Почему же вы, дорогой товарищ, – нарочно перейдя на строгий начальственный тон, спросил Железнов, – не выполняете моих приказаний? – В это время по плану на участке полка Карпова с целью измотать противника должно было начаться огневое нападение на гитлеровцев.

– Я решил это сделать попозже, когда «господа» будут завтракать, – ответил Карпов дрогнувшим голосом.

– Инициатива – дело хорошее, но если вы хотите самовольничать, то должны хоть доложить об этом. За своеволие объявляю вам выговор! – Карпов начал было оправдываться, но Яков Иванович прервал его. – Что вы сейчас делаете?

– Пришел выяснить относительно боеприпасов.

– Эти вопросы нужно выяснять у начальника боепитания, а Валентинова всего только начальник автослужбы… Отправляйтесь выполнять приказ! – Яков Иванович положил трубку. – «Почему в такую рань он оказался у Валентиновой? – подумал он. – Неужели у них далеко зашло?»

Едва Яков Иванович пришел на НП, как там раздался телефонный звонок. Карпов доложил, что он у себя. И сразу же на его участке загрохотали минометы. За ними заговорила и артиллерия.

Артиллерия ударила как раз по тем местам, где на белом обрезе брустверов было заметно скопление темных точек. – это означало, что гитлеровцы завтракают.

После первого же залпа они бросились к снежному валу и залегли там, видимо, ожидая наступления наших войск. Однако на их передний край обрушился новый удар артиллерии и минометов.

Вслед за этим красноармейцы, орудуя чучелами, на которые были напялены каски и ушанки, целый час дразнили гитлеровцев, делая вид, что намереваются выбраться из окопов. Они заставили врагов торчать в траншеях, мерзнуть и вести огневой бой.

Железнов хотел было по телефону поблагодарить Карпова за разумное решение поставленной перед ним задачи, но непроизвольно возникшее утром чувство недовольства помешало ему это сделать.

Было уже около десяти. Железнов не спеша сложил карту, передал ее адъютанту и пошел по ходу сообщения – он собирался поехать в полк Дьяченко. Внезапно Яков Иванович остановился и прислушался.

Канонада на северо-востоке становилась все слышнее и слышнее. Звуки нарастали подобно могучему валу бушующего моря. «Это двинулись войска генерала Рокоссовского!» – решил Яков Иванович, радостно улыбнулся и пошел к своей машине.

ГЛАВА ПЯТАЯ

В круговороте подготовки к наступлению время летело незаметно. Вечером 12 декабря Железнов в сумерках возвращался из полка Карпова в свой штаб. Он не узнавал сейчас деревню. Ее заполнили кавалеристы корпуса Доватора. У колодцев в очереди стояли казаки с брезентовыми ведрами. Они были в одних гимнастерках, в шапках набекрень, видно, мороз им был нипочем. По всей деревне разносилось лошадиное ржание. Пахло конским потом. В одном из домов, на окраине, слышалась кавалерийская песня. Высокий голос звонко пел:

Хор залихватски с присвистом подхватил ее:

Яков Иванович козырнул вытянувшимся перед ним кавалеристам и прошел в избу к начальнику штаба. На пороге его встретили генерал Доватор и Хватов. Бойко говорил по телефону со штабом армии. На столе шумел самовар. Соблюдая субординацию, Яков Иванович первым представился Доватору.

– Я приехал к вам увязать все вопросы взаимодействия, – сказал Доватор, крепко пожимая руку Железнова. – Но, я полагаю, мы сначала, Яков Иванович, воспользуемся гостеприимством вашего начальника штаба, – он потянул Якова Ивановича к столу, – а потом уж поговорим о деле.

За столом Яков Иванович присматривался к этому живому и остроумному молодому генералу. В последний раз они встречались весной этого года в Волковыске, в штабе кавалерийской дивизии. Тогда Доватор был полковником и выглядел совсем молодым. Но он уже обращал на себя внимание острым умом и смелостью в решении различных вопросов. Слушая тогда его доклад командиру дивизии, Яков Иванович «прицелился» к нему, решил попросить полковника Алексашина назначить Доватора в Оперативное управление штаба округа.

«Война все перевернула по-своему! Вот он уже комкор и генерал. И мне теперь в пору идти к нему в подчинение», – подумал Яков Иванович.

А Доватор был весь в стихии надвигающихся событий, с юношеским задором высказывал он свои мысли о предстоящем прорыве фронта и о самом рейде по тылам врага. В его голосе звучала уверенность, когда он говорил, как прижмет врагов к фронту наших войск и к Тростенским болотам, как будет рубать их по всем статьям кавалерийского искусства, однако проскальзывали нотки тревоги за судьбу рейда, когда речь заходила об артиллерии и танках, для которых серьезным препятствием являлся глубокий снежный покров. У него выходило так: там, где пройдет конь, – танки и артиллерия пройти не смогут, там конь пройдет.

– Ну, значит, все решено! – сказал наконец в заключение Доватор и поднял фронтовую чарку. – Выпьем, друзья, за успех наших войск!.. За разгром врага!.. – Выпив, поставил стакан на стол и, не выпуская его из рук, задумчиво слушал Железнова, который рассказывал о боях за Акулово.

– …Было исключительно тяжело, – говорил Яков Иванович. – И не оттого, что фрицы превосходили нас во всем, а от сознания того, что за нами – Москва, а там держать врага некому. Даже сейчас, как вспомнишь – мороз по коже, – передернул плечами Яков Иванович. – Тогда я особенно ощутил необыкновенную боевую силу наших войск. А сейчас эта сила удесятерится благодаря начавшемуся по всему фронту наступлению… и еще тем, что идем в бой с надеждой освободить свое село, свой дом. И я верю в удачу нашего прорыва!

– А вы знаете, друзья, я тоже так думаю!.. – Лев Михайлович поднял свой стакан и пристально разглядывал его, как будто там виделись близкие его сердцу поля и леса Белоруссии и родное село Хотино. – Как мне хочется дожить до того времени, когда я поведу нашу конницу по полям Белоруссии!.. И как мне хочется самому освободить мое родное село и на старой колокольне водрузить красный флаг!..

– А школа там есть? – спросил Хватов.

– Была, – Лев Михайлович с удивлением посмотрел на Хватова. – Почему вы спрашиваете?

– Хорошо бы дать школе эскадронный флажок да еще кое-что из отвоевавшего оружия, и школьники сохранят память о нас.

– О ком эта память-то? – раздалось в дверях, и в комнату в сопровождении полковника Куликова вошел полковник Добров. Добров представился Доватору по всем существующим у кавалеристов правилам.

Доватор, пожимая руку ему и вошедшему с ним полковнику Куликову, ответил, улыбнувшись уголками губ:

– Привет заслуженному конармейцу Ивану Кузьмичу!

То, что он назвал его по имени и отчеству, Доброву польстило. И он не удержался, чтобы не высказать товарищу по оружию своей обиды.

– Не послушали меня весной – расформировали! – развел руками Добров. – Расформировали шестую Чонгарскую. Да это же что ни полк, то история Первой Конной! И кони – один к одному! А теперь с бору да с сосенки… У командиров они еще на кавалерийских похожи, а у казаков простые – савраски. На их бы воду возить, а не воевать!..

– Не савраски, а настоящие сибирские, – перебил его Доватор. – Неприхотливая и выносливая забайкальская порода! На этих конях мы в любом месте: и по лесам, и по болотам – пройдем. Хочешь, тебе, как старому буденовцу, подарим…

– Не надо, – покачал головой Добров. – Если хотите помочь, то вызволите старого буденовца из инфантерии. – Он говорил необычным для него тихим, взволнованным голосом. – Не приживусь я здесь… Не по нутру мне «царица полей – матушка-пехота»! Рука клинка требует, а душа – конной атаки!..

Доватору стало жаль Доброва, и он пообещал ему при первой вакансии взять к себе в корпус заместителем командира кавалерийской дивизии.

Добров молча крепко пожал Доватору руку.

Он хотел что-то еще добавить, но в этот момент вошел командир кавалерийской дивизии, с которой должна была на рубеже Горбово взаимодействовать дивизия Железнова.

Бойко перенес на соседний стол большую настольную лампу. Генерал Доватор развернул на нем свою карту, и все склонились над ней. На этой карте было нанесено его решение прорыва фронта и рейда кавалерии. Нарисованная им изогнутая красная стрела, взяв основание на линии населенных пунктов Локотня – Спасское, пронзала фронт гитлеровцев и, стремительно поднявшись на север к Тростенскому озеру, вонзалась там в опорный пункт противника – Сафониху. От Сафонихи стрела резко поворачивала на запад, дугой спускалась к югу. Она напоминала теперь руку, которая обхватывала все, что находилось севернее дороги Звенигород – Руза. Далее у Захряпина стрела пересекала извилистую синюю нить реки Рузы и здесь сливалась с другой стрелой, определяющей направление удара 5-й армии, а затем выходила к историческим местам Бородинской битвы. В этих местах 5-я армия должна была соединиться с идущей из района Боровска соседней 33-й армией. Таким образом, овладев историческими местами Шевардино и Бородино, войска этих двух армий и кавкорпуса должны были окружить и уничтожить основную группировку войск можайского плацдарма противника.

Доватор карандашом показал на сильно укрепленный пункт гитлеровцев – Горбово, куда были направлены две красные стрелки. Одна шла с северо-востока от основной стрелы, обозначавшей движение кавкорпуса, – удара полка кавдивизии, другая – с юго-востока, она изображала удар правофлангового полка дивизии Железнова.

– Вот здесь, товарищ Железнов, – сказал Доватор, – мы ведем вместе с вами последний бой, а потом расходимся, как в море корабли. Я – на север, а вы – на запад… Не огорчайтесь! За рекой Рузой мы снова встретимся и будем вместе наступать в тех местах, где наступали наши предки – Кутузов и Багратион. – И со свойственной ему живостью Доватор стал по этапам излагать план взаимодействия своей дивизии с дивизией Железнова. Одновременно, по данным майора Бойко, он уточнял положение противника, то и дело задавая майору вопросы: – А здесь что?.. Сколько?.. Нельзя ли поточней?..

Добров с восхищением смотрел, как умело наносил Доватор на свою карту новые, сообщенные ему майором Бойко данные о противнике. И невольно сравнивал карту Доватора со своей, где за густыми мазками карандаша иногда пропадало целое селение. Чтобы не конфузиться перед будущим начальником, Добров спрятал свою карту в планшетку. Зато когда разговор зашел о рейде, Добров решил блеснуть своими познаниями.

– Если бы я был Главнокомандующим или Начальником Генерального штаба, – размеренно начал он, – я бы отменил рейд вашего корпуса. Кавкорпус надо использовать там, где есть оперативный простор… – Тут он вспомнил бои 1919 – 1920 годов под Иловайской, и под Ростовом, и под Егорлыкской, и поход на Варшаву, и даже разгром Врангеля. – Вот это простор!.. – воскликнул Добров. – Развернется, бывало, дивизия – и пошла рубать!.. А здесь что?.. Леса да села, никакого тебе простора!.. Эскадрон, пожалуй, развернется, ну, может быть, еще полчок, и все!.. То ли бывало? Вот протрубили трубы. Командир с клинком рванулся вперед. – Добров покрутил рукой над своей головой. – И понеслась за ним несметная конная лава. Рев, клинки сверкают, знамена полощутся!.. И смерть врагу!..

– Все это хорошо, товарищ Добров, – Доватор положил руку на его плечо. – Но сейчас, простите меня, эти рассуждения неуместны. Наряду со всеми родами войск конница должна участвовать в разгроме гитлеровцев. Она для свершения этого великого дела применит все формы боя. И, как это ни странно, мы, гвардейские конники, будем делать то, что в Бородинское сражение в этих местах делали казаки Платова и кавалеристы Уварова. Ведь они, так же как и мы, шли этими лесами. А их был не один корпус, а целых два, и шли они вот таким серпом. – Доватор перенес карандаш на изогнутую стрелу своего рейда. – Мы будем, как Платов и Уваров, идти лесами, нападать на врага с тыла и громить его штабы, резервы и перехватывать коммуникации. Так же внезапно мы эскадронами, полками и дивизиями атакуем его опорные пункты и узлы обороны, расчищая путь нашей «матушке-пехоте». – Доватор свернул карту и передал ее адъютанту. – Вот так-то, дорогой Иван Кузьмич, – сказал он. – Русские конники обошли тогда левый фланг Наполеона, внезапно обрушились на конницу прославленного генерала Орнано и обратили ее в бегство. А после порубили и вышедшие навстречу им дивизии корпуса Богарне. Вот так и мы будем действовать!..

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Утром 13 декабря комдив, комиссар и начальник артиллерии еще затемно собрались на НП. Обзвонив командиров частей и убедившись, что все идет, как намечено планом, Железнов нырнул в ход сообщения.

Приподнявшись на носках, он огляделся. Но в серой мгле рассвета трудно было что-нибудь увидеть. Только беспокойные ракеты, вспыхнув ярким светом, взлетали вверх, лишь на мгновение осветив местность, тут же падали на снег и с шипением угасали. Время до начала артподготовки тянулось мучительно долго.

– Волнуетесь, Яков Иванович? – спросил Хватов.

– Нет, Фома Сергеевич!.. Холодновато, познабливает. Морозище-то какой!.. – Яков Иванович зябко повел плечами. – А если сказать правду, Фома Сергеевич, пугает меня эта зловещая тишина. Как-то лучше себя чувствуешь, когда на фронте ощущается жизнь. А при такой тишине так и кажется, что враги затевают что-то…

– Конечно, всегда спокойнее, если видишь и чувствуешь врага. Вот они сейчас пускают ракеты…

– Для того чтобы пускать ракеты, многого не надо, – перебил Хватова Железнов, – расставил десятка два человек по фронту – вот и все. А если остальные ушли, а ты этого не заметил – вот это стыд!..

– Товарищ полковник, вас к телефону «Четвертый», – шепотом позвал телефонист.

У телефона был начальник штаба. Майор Бойко сообщил, что все «на боевом взводе». Хотя Железнов это и сам знал, он все же с облегчением вздохнул, словно с нетерпением ждал этого доклада. Посмотрел на часы. Было восемь сорок. Шли последние минуты…

На востоке просыпался день. У горизонта на белоснежных облаках заиграли первые лучи восходящего солнца…

Яков Иванович снова взглянул на часы и, еле сдерживая свое волнение, произнес:

– Товарищ Куликов, начинайте!.. – повернулся к молодому дежурному командиру, стоящему наготове с ракетницей, и скомандовал: – Ракету!..

Тот радостно гаркнул: «Есть!» Один за другим раздались три выстрела. И сразу же бледным румянцем зарделись снег на склонах холма, и дремлющие заснеженные рощи, и стоящий в белом уборе лес… Тут же мгновенно, со страшным грохотом, гулом и треском, подобно урагану, рванули «катюши» и всех калибров орудия и минометы.

Вдали, за темными полосками вражеских заграждений, вдруг все вздыбилось. Сизая пелена закрыла передний край врага… Гитлеровцы как будто только и ждали этой минуты – сразу открыли ответный огонь. Перед нашими траншеями на белоснежной скатерти поля, к проходам, еще ночью сделанным в проволочных заграждениях саперами, уже ползли бойцы, оставляя позади себя глубокие борозды вспаханного снега. Они ползли вперед, к исходному для атаки рубежу. А впереди, у самой проволоки противника, под огнем врага, те же саперы подрывали проволочные заграждения, резали их длинными ножницами. Страшно было смотреть, как, несмотря на полыхающие разрывы, работали эти люди, – кто лежа на боку, кто на спине. Вот один из бойцов, изловчившись, подпрыгнул, чтобы откусить ножницами верхние нити проволоки, и упал в снег. Казалось, этот человек погиб от губительного огня. Но он, выждав, когда огонь ослабнет, вдруг снова ловко вскочил и перерезал еще одну нить…

Яков Иванович заприметил сапера-подрывника в почерневшем, то ли опаленном, то ли испачканном полушубке; он с двумя другими бойцами подорвал проволочное заграждение в одном месте. И не успела еще поднятая взрывом земля обрушиться вниз, как они уже ползли дальше, таща за собою волокушу с зарядами.

– Посмотрите на них, – Железнов показал на саперов дежурному офицеру, – и доложите фамилии этих товарищей. Вот молодцы! Надо их наградить. Особенно того, в грязном полушубке.

Наконец наступил тот самый ответственный момент, за который командиры всегда волнуются больше всего.

«Дружно ли поднимутся? Как пойдет атака?..» – подумал Железнов и сказал:

– Ну, товарищи, уже время. – Он подошел к телефону, который был сейчас соединен со всеми полками, и крикнул в трубку: «Буря!» – что означало – «В атаку!»

Снова раздались выстрелы из ракетницы. И вся передовая гулом ответила на слова комдива. Сшибая верхушки дальних рощ, артиллерийские снаряды перенесли огонь в глубину обороны врага. Лежавшие неподвижно, как будто они были мертвыми, бойцы поднялись и, утопая в снегу, пошли на стену еще не рассеявшегося дыма. И, перекрывая звуки боя, загремело мощное «ура!»…

Яков Иванович перевел дыхание и крепко сжал руку Хватова.

– Хорошо идут!.. Дружно!.. – И в первый раз с начала артподготовки закурил.

Если до этого времени на НП было тихо, лишь изредка позванивал телефон, то с того момента, как началась атака, жизнь здесь забила ключом. Дежурный офицер еле успевал записывать сообщения и просьбы полков. Железнов позвонил командарму.

– Благодарит и желает успеха, – сказал он, окончив разговор. – Говорит, что соседи тоже перешли в наступление.

Через некоторое время раздался телефонный звонок Доватора.

– Кавкорпус пошел!.. Овладели первой позицией и уже дерутся в лесу! – с нескрываемой радостью сообщил Хватову Железнов.

– Вот сейчас бы туда нашего Ивана Кузьмича! – усмехнулся Хватов. – Пошел бы рубать!..

Огневой вал катился дальше и гремел уже где-то далеко впереди. Лес и рощи были окутаны дымом. Передовые цепи пехоты, уже вошедшие в перелески, тоже потонули в этом свинцовом дыму боя.

Железнов позвонил Дьяченко.

– Не сбавляй темпа, Никанор Вакулович!.. Лыжников подтягивай, – сказал он. – Держите огневую связь с Карповым. Как?.. Отстает?.. – Яков Иванович многозначительно переглянулся с Хватовым. На его скулах заходили желваки. – Ничего, Никанор Вакулович, не волнуйтесь!.. Он подтянется.

Положив трубку, Железнов тут же вызвал Карпова.

– Как дела? – беспокойно спросил он.

Карпов доложил, что батальон Сквозного ворвался в первую траншею, но Лысую (так обозначили на карте высоту с прогалиной, возвышавшуюся в лесу) еще не взяли.

Он оправдывался тем, что они напоролись на узел обороны и их задерживает губительный огонь пулеметов.

– Не узнаю вас, товарищ Карпов! – сказал Железнов, досадуя, что с его НП виден только узкий сектор участка карповского полка. – Действуйте смелее. Немедленно берите Лысую!.. Куликову приказываю усилить огонь… Понятно?..

– Понятно, – ответил Карпов.

– Тогда все! Желаю успеха.

Подняв бинокль, Железнов впился взглядом туда, где черными шапками висели над головами двигающихся вперед людей разрывы шрапнели.

– Ну как? – спросил Хватов, когда Яков Иванович отошел от амбразуры.

– Да, тяжеловато полку, – вздохнул Железнов. – Здорово держатся, проклятые фрицы, за вторую траншею!.. Понимаешь, Фома Сергеевич, мне что-то не нравится сегодня Карпов! Как-то разговаривает уныло и устало.

– Делать выводы, Яков Иванович, еще рановато.

– Да я выводов не делаю!.. Но что-то у него не так, как всегда…

Вместе с Хватовым и адъютантом Железнов пошел на НП начальника артиллерии: оттуда лучше просматривался участок полка Карпова и немного виден был участок Дьяченко.

Но они не сделали и двух десятков шагов, как позади ухнул снаряд, за ним другой, третий… Вверх поднялся столб раскрошенной взрывом мерзлой земли, обнажив вывороченное с оскаленными клыками бревен перекрытие НП. Взрывная волна толкнула идущих. У Якова Ивановича от этого сильно зазвенело в голове. Они втроем подбежали к дымящемуся блиндажу. У входа в НП засыпанные землей солдаты охраны и дежурный офицер хлопотали около контуженного телефониста. Яков Иванович опустился на колени, схватил руку контуженного:

– Семен!.. Скачко!.. Родной, жив?.. Жив?.. – и жестами показал адъютанту, чтобы скорее вызвали санитаров.

Второй час уже был на исходе, а полк Карпова почти не продвинулся. Это создавало для дивизии, а следовательно, и для кавалерийского корпуса угрожающее положение. Противник навалился на левый фланг полка Карпова, видимо, неспроста. Прорвавшись, гитлеровцы могли подрезать «под корешок» основную группировку. Железнов понимал эту опасность, но внешне казался спокойным.

– Яков Иванович, я считаю опасным… – произнес Хватов, подойдя к Железнову, и осекся. Он хотел сказать, что Карпову нужно сейчас же помочь, иначе враг сможет сорвать наступление дивизии, а то и всей армии. И в этот момент далеко слева, между опушками двух рощ, из водоворота усиливающегося огня показались большие группы гитлеровских солдат. Они то падали, то снова поднимались, но упорно двигались к своей первой траншее, занятой полком Карпова.

– Я тоже, Фома Сергеевич, считаю опасным! – ответил Железнов, понимая, что хотел сказать ему Хватов. Эта контратака врага его волновала, однако главным для него сейчас было прорваться к дороге Истра – Руза. – Но все-таки мы еще подождем!.. – И, повернувшись к начарту, он показал на темно-серые группы фашистов: – Товарищ Куликов, дайте заградительный огонь. Да посильнее!..

Но артиллеристы с огнем запоздали, темно-серые цепи солдат ворвались в траншею и стали теснить левый фланг полка. Железнов выругался и снова скомандовал Куликову:

– Огонь!..

На этот раз артиллерия более удачно накрыла гитлеровцев. Но бойцы в полушубках уже медленно отползли к черной кайме своего переднего края. Достигнув первой траншеи, повалились в нее, и оттуда послышалась беспорядочная стрельба.

Карпов позвонил Железнову и попросил помощи.

Не будучи уверенным в истинном намерении врага, Железнов все же воздержался вводить в бой полк Нелидова.

– Знаю, дорогой мой, знаю, – ответил он Карпову. – Держись, сколько можешь… Постарайся точно выяснить, кто против тебя! – Он пообещал Карпову переключить всю артиллерию на поддержку его полка.

Болезненно переживая неудачу на участке Карпова, Хватов настаивал на том, что надо взять из полка Нелидова хотя бы один батальон и им ударить по наступающим гитлеровцам. Но Железнов упрямо стоял на своем.

– Я понимаю Карпова, понимаю его командиров, – взволнованно сказал он, – но совершенно не понимаю тебя, Фома Сергеевич! Нам ведь пока неизвестно, действительно ли это удар главных сил или только демонстрация с целью напугать нас и заставить остановить наступление. Поэтому я хочу подождать. Сейчас нам нужны пленные!

– Но ведь враг прорвался и прет на нас!.. – стоял на своем Хватов.

– Вижу, что прет!.. Но сейчас Карпов введет свой второй эшелон и восстановит положение.

– Тогда он, в лучшем случае, сядет на свою позицию. А нам же надо наступать! – горячился Хватов.

– И я так же думаю.

– Но может получиться, что он и не восстановит прежнее положение. Поэтому нам надо сейчас ударить наверняка!

– То есть как это не восстановит?! – вскипел Железнов. Но сдержал себя. – Ну хорошо, тогда посмотрим, Нелидов ведь не за горами, он начеку.

Добров вызвал Железнова по телефону. Хватов не слышал, что он говорил Якову Ивановичу, но по его лицу понял: и там тоже случилось нечто неприятное.

Дьяченко трясется за свой левый фланг и боится идти вперед, – сказал Хватову Железнов. – Ожидает, видите ли, когда Карпов выдвинется! Над ним все еще тяготеет страх попасть в окружение! – Железнов вызвал Дьяченко к телефону и резко приказал ему: – Наступайте, не дрожа за фланги. Обеспечивайте их и двигайтесь, не снижая темпа… – Он бросил трубку и предложил Хватову: – Пойдем на наш старый энпе. Полезно все-таки посмотреть на события с другой точки.

Когда Железнов с Хватовым вышли в ход сообщения, их догнал дежурный офицер и доложил, что фамилия сапера в почерневшем полушубке – Паршин.

– Паршин?.. – переспросил Железнов. – Неужели Паршин?! Почему же мне не доложили, когда он вернулся в дивизию? Ведь это бывший командир, и я должен был сразу об этом знать. Где он сейчас?

– На перевязочном.

– Ранен?

– Второй раз… Еле-еле его туда отправили, не хотел уходить из боя. В этом бою, говорит, жизнь моя решается.

– Скажите Карпову, – приказал Железнов адъютанту, – чтобы сегодня же сделал мне представление о восстановлении Паршина в прежнем звании.

– Передайте приказание: Паршина вывести из боя и направить в медсанбат, – добавил Хватов. – Вот, видишь, Яков Иванович, как бывает в бою. Человек свою вину кровью искупает и совсем другим становится. А мы подчас сгоряча требуем расстрелять его.

– Надо восстановить его и в партии. – Хватов взглянул на Железнова. – Видимо, у нас с тобой, Яков Иванович, с кадрами дело неважно поставлено. Так и человека потерять можно. А ведь он на нас надеется, как на самых близких людей…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Опираясь на костыль, Вера стояла в коридоре и, прислонившись разгоряченным лбом к холодному стеклу окна, смотрела сквозь медленно падающий пушистый снег на выгрузку раненых.

Поначалу она ожидала, что вот выйдет из какого-нибудь автобуса «ходячий» и уж от него-то она узнает истинную правду, как идет наступление, а может быть, и об отце. Но к ее огорчению на этот раз опять привезли только «носилочных». И это не первая партия, а вот уже третьи сутки – везут и везут. Это еще больше удручало. Лечащий врач сказал ей то, чего больше всего она боялась:

– Сейчас, Вера, вы летать не сможете. – Но, увидев, как преобразилось ее лицо, в несколько повышенном тоне добавил: – Война, Железнова, еще не кончается, и горячиться не следует. Держите себя в руках – вы же летчица!

«Держать себя в руках?.. – Вера мысленно повторила сейчас эту фразу. – Это легко только сказать. На деле – куда сложнее».

На следующий день в отделение поступили «ходячие» раненые. Большая часть их осталась за дверями приемной. Вот туда-то Вера незаметно и проскользнула.

– Не из хозяйства Железнова? – спросила она первого попавшегося ей на глаза. Но, получив отрицательный ответ, тут же задала другой, волновавший ее вопрос: – Наступали?

– Так точно, наступали на Яхрому, – молодцевато ответил совсем юный боец с рукой на повязке. – Поначалу рванули «катюши», потом часа полтора долбила наша артиллерия и авиация, напоследок снова накрыли «катюши» – так что от фрицев остался блин…

Слушая рассказы раненых, Вера впитывала в себя их жизнеутверждающую силу и готова была сбежать, из госпиталя к себе в полк и там среди своих боевых подруг долечиться. И у нее утвердилась мысль, что она там скорее поправится, чем здесь среди стонущих людей и тяжелого госпитального, пахнущего гноем и карболкой воздуха.

– Железнова! К вам пришли! – сообщила дежурная санитарка.

– Ко мне? – удивилась Вера и торопливо заковыляла в другой конец коридора. Навстречу ей шли, облаченные в белые халаты, Аня и Василий.

Подруги, вскрикнув, крепко обнялись.

– Милые мои! Вот не ожидала! Какими судьбами? Откуда? – улыбаясь сквозь слезы, сыпала вопросы Вера.

В свою очередь, не отвечая на эти вопросы, с таким же волнением говорила Аня:

– Ну, как, Верушка, золотце? Кости целы? В порядке? Когда? Когда выпишут-то? Боже мой, как я рада!..

Вера усадила Аню на скамеечку и сама присела рядом.

– Ты спрашиваешь, когда выпишут? Недели через две костыль заменят палочкой и куда-нибудь в тыловой госпиталь для выздоровления. А я и сейчас здорова, только вот рана еще гноится. Если бы не она, то я давно бы отсюда подалась. Вот так в госпитальном и удрала бы. Что вы так смотрите? Не верите? Вот честное слово! У нас в полковой санчасти не хуже. Потом там все свои, родные. Уж они-то, наверное, все сделают, чтобы меня в строй вернуть.

– Ты серьезно или?.. – перебил ее Василий.

– Никаких «или». Вполне серьезно, – ответила Вера и, оглядевшись, не слушает ли их кто-нибудь, заговорила потише. – Недели через две привезите мне верхнюю одежонку. Удеру.

– Не можем, Веруша, – поспешно сказала Аня. – Мы сейчас не там…

Василий посмотрел на нее укоризненно. Этот его взор ясно говорил: «Болтушка ты, вот кто!..» Аня поняла и вслух ответила:

– А что тут такого? Вере можно сказать.

– В чем дело? – Вера удивленно смотрела на них обоих.

– Мы перевелись в другую часть, – поспешил с ответом Василий.

– Куда? Далеко? – Вера умоляюще перевела взгляд на Аню, которая от нее никогда ничего не скрывала. Та, не обращая внимания на жесты Василия, зашептала ей на ухо:

– Мы поступили в «академию» майора Спрогиса…

– Что это за академия?

– Подготавливают туда, в тыл фашистов.

Вера, крепко прижавшись щекой к щеке Ани, зашептала:

– Милые вы мои! До чего же вы оба мне дороги! Как мне хочется быть вместе с вами!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Лощиной и перелеском в сторону большой седой рощи, где располагался медсанбат, гуськом тянулись санные фургоны с красными крестами. А вдоль фургонов шагали раненые, которые могли передвигаться самостоятельно. Среди них шел, опираясь на руку другого раненого, и Паршин.

Не доезжая деревни, где размещался тыл дивизии, обоз остановился. Впереди, накренившись на левый борт, буксовал ЗИС, загруженный ящиками со снарядами. За ним, пыхтя, теснилось еще несколько таких же грузовиков.

Валентинова выскочила из машины, огляделась и приказала сдвинуть грузовики вплотную. Шоферов, ездовых и санитаров она заставила в этом месте расчистить и расширить дорогу. Канителились бы, наверно, долго, да на выручку прибежали девчата с лопатами из «команды Валентиновой». Их называли так потому, что Валентинова сформировала и обучила из них первую снайперскую команду. Начальником этой команды стала Катюша Иванова. Работали на дороге девчата куда лучше, чем мужчины: их лопаты так и мелькали, а рассыпчатый, еще ни разу не таявший снег облаком летел в сторону, осыпая самих девчат жемчужной пылью.

Переговариваясь с ранеными, девушки узнали от них, что гитлеровцы отбросили полк Карпова назад и теснят его. Девушки загрустили, и лопаты в их руках стали двигаться медленней.

– Ты чего?! – крикнула Валентинова Ивановой, которая растерянно остановилась, слушая, что говорил ей раненый.

– Беда!.. – ответила та. – Полк Петра Семеновича отходит…

– Что ты говоришь? – испугалась Валентинова, но пересилила свое волнение. – Шевелитесь, девчата! – прикрикнула она. – Быстрей!.. Быстрей!..

Ирина Сергеевна у себя в семье привыкла заботиться о детях и муже. Она думала о них, часто забывая о самой себе. И теперь, потеряв мужа, расставшись с детьми, она не могла не заботиться о своих боевых товарищах. Это чувство заботливого отношения к другим никогда не покидало ее. Вот и сейчас, услышав об отходе полка Карпова, она невольно забеспокоилась. Но, узнав, что с самим Карповым все в порядке, она вздохнула с облегчением. Девушки, однако, продолжали волноваться.

Почти у каждой из них там, на поле битвы, был дорогой сердцу человек.

Кончив наконец работу, они тут же вскинули на плечи свои лопатки и торопливо зашагали обратно в деревню.

К Валентиновой подошел Паршин, он порылся у себя за пазухой, вытащил завернутый в истертую газету пакет и протянул ей.

– Очень прошу вас, передайте в политотдел, – сказал он. – Давно ношу с собой. – И губы его задрожали.

Валентинова пообещала передать пакет сегодня же и побежала к машинам.

Пропустив санитарный обоз, помчались вперед.

Валентинова упросила начальника артиллерийского снабжения разрешить ей самой подвезти снаряды на позицию артиллерии, поддерживающей полк Карпова.

Положение полка Карпова в это время было действительно трудным, и Железнов позвонил ему.

– Помогите, – стал просить Карпов Железнова. – Вы сами видите, что они уже ворвались в мои траншеи…

– Товарищ Карпов!.. – пытался остановить его Железнов. – Товарищ Карпов!..

Но тот ничего не слушал, только твердил свое, настоятельно требуя помощи.

– Майор Карпов! – оборвал его наконец Железнов. – У вас пленные есть?

– Есть.

– Новые части обозначились?

– Какие именно? Какой дивизии?

– Саперный батальон, охранный батальон…

– Дивизия?

– Дивизии той же.

По лицу Железнова пробежала радостная улыбка.

– Той же! – повторил он. – Саперный батальон? Охранный батальон?.. Так это же, дружище, хорошо!.. Прекрасно!.. Теперь держись и только дальше их не пускай. А пленных сейчас же направляй ко мне.

– Выполняю приказ, – ответил Карпов, – но, повторяю, тяжело!

Хватов тоже взял трубку, хотел ободрить Карпова, но Карпов ответил ему резко и грубо:

– Когда будут судить, то спросят не с вас, товарищ комиссар, а с меня.

Хватов понял, что по телефону разговаривать бесполезно, и решил сам отправиться к Карпову.

– Иди, Фома Сергеевич, – напутствовал комиссара Железнов. По его тону Хватов почувствовал, как сам Яков Иванович беспокоится о Карпове.

Проводив комиссара по ходу сообщения до поворота, Железнов возвратился на НП, подошел к наблюдательной щели. Колючий морозный ветерок бросал в лицо серую пыль. Она оседала на усах и бровях, заставляла слезиться глаза.

– Вызовите Нелидова! – не отрывая глаз от поля боя и видя, что гитлеровцы снова рванулись вперед, сказал Железнов. Он подумал о том, что Хватов требовал ввести в сражение полк Нелидова, и вспомнил слова командарма: «…преследование вести стремительно, не отрываясь от противника. Главными силами обходить узлы сопротивления и не бить в лоб. Идти вперед смело и не оглядываться!..»

«Обходить и не оглядываться! – повторил он про себя. – А как же быть с Карповым и Дьяченко?..»

– Товарищ комдив! – сквозь грохот артиллерии крикнул телефонист. – Майор Нелидов на проводе!

Железнов взял трубку и коротко приказал:

– Товарищ Нелидов, приготовиться! – Все ожидали, что он направит полк Нелидова на поддержку Карпова, но Железнов скомандовал: – Действуйте по плану!.. Третий батальон – на месте в моем резерве.

Карпов в это время переживал тяжелые минуты. Ему казалось, что командир дивизии не верит его докладам и не представляет себе истинного положения, которое сложилось на его участке. Поэтому он обрадовался приходу Хватова.

– Потери у нас большие, – сказал он Хватову, – держимся только на энтузиазме. А рядом целый полк, будто в театре, любуется, как мы истекаем кровью. Если и эту последнюю траншею прорвут, тогда все полетит к чертовой бабушке!

– Прорвут, говоришь, Петр Семенович? – переспросил Хватов, пристально глядя на Карпова, уловив в его словах не свойственную ему растерянность.

– Не думайте, товарищ комиссар, что я паникую или труса справляю. Я ведь себя не жалею. Но если он, – Карпов махнул рукой в сторону противника, – сейчас поднажмет да как хватит в направлении вашего штаба, тогда, пожалуй, вся наша дивизия и конница накроются. Вот чего я боюсь!.. – Он потянул Хватова за руку к амбразуре, чтобы тот мог своими глазами убедиться в том, что происходит.

Впереди из-за кустов вырвались новые цепи вражеской пехоты. Карпов схватил трубку телефона, связывающего его с командиром артиллерийского полка, и закричал: «Гром»!.. «Гром»!..»

Но «Гром» не отвечал.

– Обрыв провода… – Стараясь сдержаться при комиссаре, он собрал всю силу воли и почти спокойным голосом приказал связисту: – Вызовите «Гром» обходным, через штадив! Да живо! – Тяжело вздохнув, он посмотрел на Хватова, ожидая, что тот ему посочувствует. – Что ж, товарищ комиссар делать-то?

– Выполнять приказ комдива, – с нажимом на слово «приказ» ответил Хватов. – Где ваш комиссар?

– Известно где – в батальоне, – не глядя на Хватова, ответил Карпов.

– А парторг?

– Там же. Там все – и комсорг, и пропагандист.

Хватов сообщил ему, что в роще находится батальон полка Нелидова и, надо полагать, в критический момент комдив бросит его в контратаку. От этих слов Карпов заметно повеселел и взял у Хватова свернутую для него цигарку.

– Вот как меня захватило, даже про курево забыл, товарищ комиссар! – сказал он и впервые за этот день улыбнулся.

Командир батальона Сквозной все время был в действии: распоряжался, выслушивал доклады и заставлял действовать других. И Семичастный сам не заметил, как сделался его помощником: вызывал ему связных, писал под его диктовку распоряжения, разговаривал по телефону с полком, требуя срочной подачи мин и снарядов, и освободился только тогда, когда прибежал запыхавшийся Кочетов и доложил, что он со взводом прибыл в распоряжение батальона.

– Спасибо, друг мой!.. – Сквозной кивнул головой и, перепрыгивая через глыбы земли, завалившие ход сообщения и, придерживая забинтованную руку, двинулся вперед.

За ним последовали Кочетов и Семичастный.

В тупике комбат остановился.

– Смотри на разбитое дерево, – сказал он Кочетову. – Ближе!.. На ладонь влево. Видишь?

– Вижу, – ответил Кочетов.

– Твоя позиция… Теперь смотри, – и Сквозной повернул голову Николая влево. – Видишь, от опушки фрицы ползут? Это твое направление. Бей фашистскую нечисть, не выпускай их из кустов, гадов ползучих!.. Понятно?

– Понятно, товарищ капитан.

– Тогда действуй! Передай пулеметчикам мой привет!

– Передам! – улыбнулся Кочетов и помчался по траншее. Как ни прибавлял шагу Семичастный, все же отстал от Кочетова и, когда его взвод проходил внизу по логу на лыжах, только успел помахать ему рукой.

По пути на батарею Семичастный встретил Хватова.

– Куда спешишь? – спросил Хватов.

– К командиру батареи, товарищ комиссар. – И глубоко вздохнул. – Ну и обстановочка у нас!..

– Вот что, товарищ Семичастный, иди-ка ты сейчас обратно к Сквозному и поддержи его. Там решается судьба боя!

– А вы?

– Я – в батальон, – он показал на рощу, – и вот решил завернуть к артиллеристам.

На батарею Хватов попал в тот момент, когда артиллеристам пришлось отражать атаку врагов.

– Ложись! – что есть силы заорал на него командир орудия Гречишкин.

– Чего же мне ложиться? – идя к нему навстречу, улыбнулся Хватов. – У тебя голова перевязана. Тебе лежать надо.

– Я при должности! Мне нельзя! Видите, что творится? – И Гречишкин бросился к раненому артиллеристу, который в этот момент пошатнулся и стал медленно оседать на землю. Гречишкин выхватил у него из рук снаряд, подпер раненого плечом и кивком головы показал Хватову, чтобы помог.

Фома Сергеевич обхватил раненого, осторожно опустил его на снег, положил ему под голову разбитый снарядный ящик и позвал санитара.

Гречишкин зарядил орудие и громко скомандовал сам себе:

– За Семена по фашистам – огонь!

И сразу, словно по команде Гречишкина, слева затрещали пулеметы Кочетова.

Напряжение боя достигло предела. Все, кто находился на НП комдива, боялись, что вот-вот гитлеровцы захватят «Курган» Сквозного, и с нетерпением ждали, когда же комдив введет в бой резервный батальон.

Но Железнов не торопился, он не отрываясь смотрел туда, где солдаты в серо-зеленых шинелях то ныряли в снег, то, снова поднявшись, двигались вперед. Каждый раз их поднималось все меньше и меньше, позади оставались раненые. Из оголенного леса, с которого артиллерия сбросила снежный убор, на подмогу атакующим двигались лишь небольшие группы солдат.

– Ну, кажется, все! – проговорил Яков Иванович, вытирая рукой заиндевевшие брови.

В этот же момент с облегчением вздохнул и Карпов на своем НП, убедившись, что цепи гитлеровцев стали редеть, и Семичастный, наблюдавший за боем с НП комбата.

Однако совсем по-другому представлялся ход дела Кочетову, на позиции которого напирала самая большая группа гитлеровцев.

Николай лежал за пулеметом. Второй номер все время подбрасывал снег под кожух «максима», но снег таял, и от «максима» пар валил, как от самовара. Взглянув в сторону Кремнева, Николай вдруг гаркнул второму номеру: «Петро, действуй!» – сорвался с места и опрометью побежал вправо к пулемету, который скатился в окоп, подняв над снежным бруствером свой еще дышащий пороховым дымком ствол.

Хватов, проходивший в это время по ходу сообщения, услышал тревожный голос Кочетова и, почувствовав беду, свернул в его окоп.

Он увидел Николая, который, сидя на корточках, возился у пулемета, и рядом с ним бледного Кремнева, который виновато в чем-то оправдывался.

– Заело, говоришь?.. Смотреть надо, товарищ профессор! – сердито ворчал Николай. Он рванул вверх крышку пулемета, засунул внутрь пальцы и два раза щелкнул рукояткой.

В этот момент впереди загорланили гитлеровцы. Николай поднялся.

– Ишь, падаль. Заметили, сволочи!.. – процедил он сквозь зубы. – Сейчас я вам глотку заткну!

Кремнев мгновенно вскочил, схватил гранаты и подался вперед.

– Куда?! – рявкнул Кочетов. – Давай к пулемету! И, схватив «максим» в охапку, легко выкатил его на площадку. – Ленту!

Кремнев сунул гранату в снег, поставил коробку рядом с пулеметом и, звонко лязгая патронами по железной крышке, вытянул ленту. Конец ленты он передал Кочетову. Николай продернул ленту сквозь патронник, крутнул рукоятку и прицелился.

– Ну, елки зеленые, начнем, что ли?..

Он нажал на курок и, цепко держась за рукоятки, стал косить врага слева направо. Гитлеровцы повалились на снег.

Николай передал пулемет Кремневу, а сам рванулся к другому, тоже замолкшему. Увидев Хватова, он остановился и приложил руку к шапке:

– Дозвольте, товарищ комиссар!.. Там что-то с Подопригорой. Видите, перевязывают?

Хватов обеими руками схватил его за руку:

– Спасибо тебе, Кочетов!

– Да что вы, товарищ комиссар, за что же?.. Вы сами ховайтесь скорее, а то сразу подсекут.

Николай побежал вперед, и Хватов, пригибаясь, поспешил за ним.

Он добрался до маленького окопчика в тот самый момент, когда Николай уже перевязывал заплывшее кровью лицо высокого, очень молодого пулеметчика. Подопригора сидел на земле, вытянув ноги вдоль окопа, и стонал. Из-за бруствера снова донеслись крики немцев. Николай сдвинул шапку набекрень и тревожно прислушался.

– Товарищ комиссар, взгляните, чего они там?

Хватов посмотрел за бруствер. Гитлеровцы, горланя, поднялись и снова двинулись на позицию Кочетова. Фома Сергеевич прижался к стенке окопа, схватил рукоятки осиротевшего пулемета, прищурился, навел мушку в самую гущу гитлеровцев и нажал на гашетку.

Тревожась за комиссара дивизии, Карпов доложил по телефону комдиву о том, что Хватов ведет себя неразумно и подвергается опасности. Яков Иванович тут же продиктовал адъютанту записку: «Фома Сергеевич! Немедленно возвращайся на НП или я доложу Военсовету». Записку послали со связным.

Оставив командира наблюдать у амбразуры, Железнов положил на столик карту, освещаемую крохотной аккумуляторной лампочкой, и задумался. На испещренной синим и красным карандашами карте ему представилась полная картина боя.

Нанесенная Железновым на карту еще до начала боя левая красная стрела оказалась сломленной врагом. Задумавшись, Яков Иванович несколько раз машинально постучал по столу кулаком. Когда он наконец нагнулся, чтобы обозначить на карте принятое им решение, загудел телефон. Телефонист протянул ему трубку:

– Вас просят сверху!

Звонил командарм. Он был удивлен тем, что полк Карпова не продвигается вперед, и упрекнул в этом Железнова: «Что вы там топчетесь? Я этого от вас не ожидал. Сейчас же решительно контратаковать и смелее развертывать наступление!»

Железнов оправдываться не стал и коротко ответил:

– Есть. Принимаю меры. Через полчаса после десятиминутного артналета контратакую.

Яков Иванович положил трубку и, стараясь не обращать внимания на неприятный осадок, который вызвал в нем этот разговор, провел от расположения полка Нелидова новую стрелу, которую дальше слил со стрелой, идущей от полка Карпова.

В этот момент позвонил Доватор.

– Лев Михайлович, дружище, как дела? – обрадовался Железнов.

Доватор сообщил, что войска корпуса вышли из леса, атакуют Горбово, подходят к Терехову.

– Кажется, здесь уже конец, – сказал Яков Иванович. – Доколачивать оставлю Карпова, а с остальными силами двинусь вперед полным ходом. Звони, дружище, как у тебя пойдет дело!

Закончив разговор, Яков Иванович шагнул к наблюдательной щели. В это самое время ухнул снаряд; взлетевшая вверх от разрыва земля стеной закрыла перед глазами все поле боя.

– Эка чертовщина! – выругался Железнов. Второй разрыв, еще более сильный, окутал все вокруг темно-серым облаком.

Загудел зуммер. Это звонил Дьяченко.

– Где ты сейчас, Никанор Вакулович? – спросил у него Железнов. – Ага, ясно… – он взглянул на карту. – Вот что, дорогой, сыграй-ка ты полным оркестром прямо на «Клинок»!.. За левый фланг боишься?.. Не бойся, они храбрятся перед смертью. – Голос Якова Ивановича звучал уверенно. – Смелее действуй, Никанор Вакулович! Да от кавалеристов не отставай! А то они Горбово без тебя возьмут.

Потом Железнов вызвал по телефону Нелидова и скомандовал: «Шторм!» Это означало: «Вперед, за полком Дьяченко».

Завеса поднятого взрывом снега и дыма медленно отодвигалась вправо. По гитлеровцам ураганным огнем молотила артиллерия. Все поле, вплоть до самых дальних опушек, было усеяно телами раненых и убитых. Вражеская артиллерия пыталась огрызаться, но огонь ее постепенно ослабевал.

В наших окопах Железнову видны были лишь ушанки бойцов. По тому, как они теснее приближались друг к другу, он понимал, что бойцы группируются, готовясь к атаке.

По лощине шел на лыжах к своему исходному рубежу резервный батальон.

Железнов взглянул на часы и весело крикнул по телефону:

– В атаку!

С НП Карпова взвилась красная ракета. Артиллерийские разрывы теперь видны были на опушке леса. И вот красноармейцы разом выскочили из окопов и, потрясая всю окрестность своим мощным криком «ура!», бросились на врага. Лавина людей в полушубках покатилась к темным фигурам гитлеровцев, смяла их и, прорвавшись, понеслась вперед. Наступающие вслед за ними роты клещами охватывали тех гитлеровцев, которые пытались сопротивляться, и уничтожали их в штыковой схватке.

Хватов находился вблизи от боя. Он видел, как упал Звездин, и заторопил санитара, чтобы тот поднял его, – к Звездину уже бежали гитлеровцы. Но вдруг голова Звездина вынырнула из снега, блеснул его штык, и приближавшийся к нему фашист рухнул затылком назад. Другого Звездин хватил прикладом по голове. Приклад отлетел, кувыркаясь, описал кривую и повис на ремне. Размахивая обломанной винтовкой, как палкой, Звездин побежал вперед. Вот он размахнулся, чтобы стукнуть ею вражеского солдата, промахнулся, упал и снова потонул в снегу. А его рота во главе с раненным в голову комсоргом Поповым, опередив группу Скворцова, неслась вперед.

Захваченный порывом атаки, Фома Сергеевич вместе с санитарами побежал к Звездину.

В это время мимо НП Железнова проносились на лыжах красноармейцы. Яков Иванович не выдержал, вышел в ход сообщения и, чтобы лучше видеть все поле боя, поставил один на другой патронные ящики, поднялся на них и почти наполовину высунулся из траншеи.

Когда пробежали последние бойцы, Яков Иванович вдруг заметил, как что-то мелькнуло в кустах. Вскоре оттуда вынырнула странная группа лыжников. Они были низкорослые и одеты по-разному: кто в полушубках, а кто в стеганках. Яков Иванович разглядывал их с удивлением. Вдруг в лыжнике, мчавшемся впереди всех, он узнал снайпера Иванову.

– Вы куда? – что есть силы крикнул Железнов.

– Нашим на выручку! – донесся голос Ивановой.

– Назад! Назад! – Железнов замахал шапкой, показывая в сторону тыла.

Но девушки то ли не слышали его, то ли сделали вид, что не поняли, они приветственно замахали ему и понеслись под гору, туда, где все еще гремели крики «ура!» и грохотали разрывы.

Железнов спрыгнул в траншею и хотел приказать адъютанту, чтобы догнали и вернули девушек. Но вместо адъютанта перед ним предстала Валентинова. Она была взволнована и тяжело дышала.

– Зачем вы здесь, Ирина Сергеевна? – не скрывая своего недовольства, спросил ее Железнов.

– Я слышала, что полку Карпова приходится тяжело.

– И вы решили ему помочь?

– Простите, Яков Иванович, мою невыдержанность. – Приняв военную выправку, она доложила, что полностью доставила снаряды на огневые позиции артиллерии.

– Вот хорошо, Ирина Сергеевна, спасибо вам! – сказал он и заглянул ей в глаза. – А Карпов молодец! Натиск выдержал и пошел вперед. Теперь, Ирина Сергеевна, готовьтесь подать снаряды Дьяченко на «Клинок».

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Войдя в комнату начальника штаба, старшина хотел было обратиться к сидящему за столом Бойко, но увидел за перегородкой комдива и комиссара. Он вытер ладонью иней с усов и, окая, браво отрапортовал:

– Товарищ полковник, командир разведроты старшина Груздев просит разрешения обратиться к подполковнику Бойко.

– Что нового, товарищ Груздев? – вышел из-за перегородки Железнов. – Докладывайте мне.

– Пленного привез, товарищ полковник. Настоящий фашист. Эх, и помучил же он нас! Расстрелял бы его, да птица, кажется, важная – капитан, штабист.

– Вы хотели сказать «привели», а не «привезли»?

– Никак нет, привез. Уж больно артачился, с километр ногами поле вспахал. До Кочетова на себе его тащил, а там мы взяли пулеметные санки, связали его, положили и привезли. Разрешите внести?

– Не внести, а ввести! – бросив строгий взгляд на старшину, поправил его Железнов. Но строгость его была напускная, на самом деле он готов был расцеловать Груздева за такого пленного.

– Есть ввести! – И, подойдя к двери, Груздев крикнул: – Братва, развязывай!

Слово «братва» покоробило Якова Ивановича. Он покосился на Бойко, и тот понял его взгляд.

– Прекрасный разведчик, товарищ полковник!

– Но ведь это же командир роты!

В комнату вошел закоченевший гитлеровский капитан в шинели и в пилотке с наушниками. Он подчеркнуто четко отдал честь, потом выбросил руку вперед и что-то буркнул.

– Вот как дам, так зараз язык проглотишь! – Груздев ударил его по руке, но, увидев строгий взгляд Железнова, вытянулся. – Да нельзя ж, товарищ полковник, контру разводить. Даже в плену, и то свой фашизм прославляет! Пусть богу молится, что нужда в нем, а то по дороге израсходовал бы!

– Груздев! – остановил его Железнов. Груздев обиженно пожал плечами и отошел к двери. – Где взяли? – спросил Железнов, глядя пленному прямо в лицо.

– На дороге в Рузу… В машине ехал, – ответил Груздев. – Когда брали, отстреливался, ранил Конопелько и Ванина.

– Обыщите пленного! – приказал Яков Иванович.

– Да мы еще там его обыскали! – Груздев протянул Железнову пакет.

– «Приказ девятому армейскому корпусу», – прочитал Железнов и улыбнулся. – Хор-ро-шо!.. Молодец, Груздев! – Груздев просиял и хотел было что-то добавить, но Железнов хлопнул ладонью по бумаге и воскликнул: – Последний приказ!.. Как раз то, что нам необходимо! Объявляю всем разведчикам благодарность и даю два дня отдыха! – он весело подмигнул Груздеву. – Разрешаю по лишней чарке!

Пришел вызванный Бойко помощник начальника разведки старший лейтенант Свиридов. Железнов передал Свиридову приказ.

– «Командир 9-го армейского корпуса приказывает, – читал вслух Свиридов, – задержать наступление красных на рубеже рек Руза и Истра и упорно удерживать этот рубеж до подхода армейских резервов».

– Говоришь: приказывает упорно удерживать этот рубеж и ждать армейских резервов? – Железнов с беспокойством посмотрел на Бойко. – Берите-ка, товарищ Свиридов, этого пленного капитана к себе, допросите его и потом вместе с ним возвращайтесь ко мне.

– Ну что ж, друзья мои, – произнес Железнов, когда увели пленного, – значит, они решили нас дальше не пускать!.. – Он подошел к карте, некоторое время задумчиво разглядывал ее, потом, не поворачивая головы, сказал: – А мы, товарищи, устроим им на Рузе сюрприз. Задерживаться не будем и Рузу форсируем ночью!..

Хватов и Бойко ушли. Хватов вызвал к себе для инструктажа работников политотдела, которым впервые предстояло действовать в обстановке форсирования рек зимой. Необходимо было политически обеспечить решение комдива. До этого совещания он решил побывать в медсанбате и там вместе с начальником отделения кадров побеседовать с ранеными, переписать всех, кто достоин награждения, чтобы до отправки в госпиталь они получили награды. Хватов придерживался такого мнения, что солдат, особенно пехотинец, неоднократно раненный в боях, должен быть награжден. Ведь как же иначе может он проявить свою доблесть и отвагу, как не с винтовкой в руках на поле боя?

Оставшись один, Железнов, пыхтя цигаркой, водил по карте карандашом.

Спускались сумерки. За стенами избы бесновался ветер, раскачивая верхушки деревьев в старом бору. Светильник коптил, наполняя избушку гарью и дымом.

В комнату на цыпочках вошел Никитушкин и поставил возле Якова Ивановича сковородку с поджаренной на сале картошкой.

– Перекусили бы, что ль, – сказал он.

Железнов сунул в руки Никитушкина две газеты:

– Заверни еду и оставь.

– Ну подумайте сами, как же так можно! Со вчерашнего дня не ели!.. – не отставал Никитушкин. – Ведь я за вас в ответе!..

– Кто же на тебя такую ответственность возложил?

– Комиссар.

– Ну ладно, Никитушкин, – строго взглянул на него Железнов.

Никитушкин ушел за перегородку и бурчал там до тех пор, пока кто-то не отворил входную дверь. Никитушкин приподнял коптилку. На пороге стояла запорошенная снегом Валентинова. Никитушкин обрадовался и, пока она раздевалась, шепотом нажаловался ей на Якова Ивановича.

– Ладно, сейчас уговорим! – тоже шепотом ответила она ему.

Смахнув рукавичкой снег с валенок, она подошла к Железнову. Яков Иванович сидел спиной к двери и, полагая, что позади него снова вырос Никитушкин, крикнул:

– Долго ли ты будешь мне мешать? – Обернулся и увидел Валентинову. – Простите, Ирина Сергеевна… Ведь Никитушкин мне прямо житья не дает.

– А ведь он, пожалуй, прав, – сказала Валентинова. – Я не откажусь, если вы меня накормите… Очень проголодалась!..

За перегородкой Никитушкин расплылся широкой улыбкой и стал разогревать ужин.

– Ну что ж, – улыбнулся, поняв ее хитрость, Железнов. – Раз уж вы в заговоре с Никитушкиным, то мне вас двоих не одолеть. – Они сели за стол, и Яков Иванович стал посвящать Валентинову в свои планы. – Завтра на рассвете форсируем Рузу сразу тремя полками, – сказал он. Полк Карпова форсирует в центре. Ему снова предстоит тяжелая задача. Боеприпасы и продовольствие его полку подавать вот сюда, севернее Якшина, – он показал точку на карте. – На этом направлении я буду сам.

Яков Иванович посмотрел на Валентинову, как она будет реагировать на то, что он упомянул имя Карпова, но Ирина Сергеевна ничем не выдала себя, и Железнов продолжал:

– Дорог к нему нет. А тут, как назло, метель начинается. Васильеву одному не справиться. И в этом, Ирина Сергеевна, я полагаюсь на вас, хотя и знаю, что вы здорово измотались. Помогите ему. Подбросьте на машинах, а дальше, где машинами нельзя, на лошадях…

Валентинова слушала его внимательно и время от времени в знак согласия кивала головой. Когда Яков Иванович закончил, она сказала:

– Сразу же за полком Карпова нужно укреплять дорогу. Я возьму наших девушек, помогу мобилизовать местное население.

Валентинова предложила как раз то, о чем думал сам Железнов, и он невольно восхитился умом и энергией этой женщины. Когда она заговорила, он пристально взглянул на нее и подумал: «Такая может увлечь!..»

– Что вы, Яков Иванович, так подозрительно на меня посмотрели? – покраснев, спросила Валентинова.

– Ей-богу, ничего!

Однако Валентинова почувствовала, что Яков Иванович что-то недоговаривает, и решила сама рассеять его сомнения. Она встала у окна и выжидательно посмотрела на Железнова. Яков Иванович открыл дверь и сказал Никитушкину:

– С обедом мы сами справимся.

Никитушкин понял, что он хочет остаться с Валентиновой наедине, оделся и вышел из избы.

– Расскажите, Ирина Сергеевна, в чем дело? – попросил Железнов. – Говорите все, без утайки. Мы одни.

Валентинова вытащила из рукава платок и стала теребить его в руках.

– Мне не хочется иметь от вас, Яков Иванович, тайны, – волнуясь, начала она. – Я чувствую, что вы в чем-то меня подозреваете и даже упрекаете… Наверно, оттого, что Карпов относится ко мне…

– Что вы, Ирина Сергеевна!.. Я ни в чем вас не подозреваю, – встревожился Железнов. Ее прямота заставила его растеряться.

– Тогда простите меня, Яков Иванович! – Валентинова протянула ему свою горячую и влажную руку. – Но все же я должна высказать вам, что у меня сейчас на душе… Настроение у меня скверное… Это из-за недопустимого поведения Доброва… Я несколько раз порывалась поговорить об этом с вами или с Хватовым, но каждый раз себя останавливала… Вот вы мне сейчас сказали, что ничего плохого обо мне не думаете… – Она краем платка вытерла глаза.

– Что же у вас случилось с Добровым?

– Добров нехороший человек. Вначале он за мной принялся ухаживать, а потом, когда я наотрез отвергла его притязания, он сказал, что я так себя веду с ним потому, что я «пепеже» Карпова… Простите за это грубое слово!.. Его, наверное, выдумали такие люди, как Добров… Я тогда не выдержала и дала Доброву пощечину.

– Доброву? Пощечину? – переспросил Яков Иванович.

Ирина Сергеевна виновато кивнула головой. Наступило короткое, неловкое для обоих молчание, Валентинова уже раскаивалась, что заговорила: ведь теперь надо было рассказать все… а это было ей очень трудно. Наконец она справилась с собой.

– Теперь вы поймете, почему я так настороженно отношусь к тому, что обо мне думают, – продолжала она. – Мне иногда чудится, что вы тоже смотрите на меня с осуждением. – Валентинова со страхом ожидала, что Железнов сейчас подтвердит ее слова, но он продолжал молчать… – Но это неправда! Разве это может быть? Вы видели, конечно, как я иногда волнуюсь за него. Вам могло показаться, что я люблю его. Но ведь я также волнуюсь и за вас, и за Фому Сергеевича, и за этих славных ребят – Кочетова, Груздева и Подопригору!.. Все вы мне теперь дороги!.. Ведь у меня никого близких нет… Так не думайте обо мне скверно!

– Никто о вас так не думает, Ирина Сергеевна, – стараясь ее успокоить, сказал Железнов. – Но должен вам сказать: я против подобных связей. Они к хорошему не приведут. – Он сам поражался бессвязности своей речи. – Но о вас я ничего такого не думаю…

– Спасибо! От всей души спасибо, Яков Иванович! – проговорила Ирина Сергеевна. Ее ресницы заморгали, губы дернулись. Она отвернулась и снова вытерла слезы. – Ведь я жила хорошо, у меня был муж, дети, и вдруг я всего лишилась и осталась одна. А ведь смысл моей жизни был в них! Так поймите, могу ли я оставаться одна, наедине со своим горем? Могу ли жить, не делясь ни с кем своими переживаниями и невзгодами, не встречая сочувствия?.. Если бы не этот страшный круговорот войны, когда нет времени для сна и отдыха, я бы, наверное, сошла с ума… И вот здесь, на фронте, встречаешь человека, который тебя понимает, который не претендует на такие отношения, как Добров, и своим теплым участием стремится облегчить горе…

– Но ведь это может привести к настоящей любви?

Неожиданно для Железнова Ирина Сергеевна ответила на вопрос решительно:

– Ну и что же? Что здесь позорного? Ведь это будет любовь, а не просто мимолетная связь…

Яков Иванович удивленно посмотрел на Валентинову: он как бы увидел ее в новом свете, и она показалась ему необыкновенно привлекательной и еще более женственной.

Ирина Сергеевна опустила голову и шагнула к порогу.

– Если бы вы знали, как мне тяжело… – не оборачиваясь, прошептала она.

Скрипнула дверь, дробно затопали валенки, и из-за перегородки послышался голос Никитушкина:

– Эх, опять все остыло!.. Что же вы, Ирина Сергеевна?..

Ирина Сергеевна вздрогнула, обернулась, и на ее лицо появилась такая теплая, милая улыбка, что Яков Иванович невольно подумал: «Трудно, наверно, Карпову. Ведь эту женщину нельзя не любить!»

– Прости, Никитушкин! Заговорились и забыли, – ответила Валентинова и поспешила за перегородку.

Яков Иванович подумал о Карпове. Он представился ему не таким бирюком, каким знал его до сих пор, а мягким, душевным, сумевшим понять в женщине что-то очень важное. «Когда это все с ним случилось?» – спросил он сам себя.

Сидя за столом, Валентинова улыбалась, рассказывала о своих делах и ни словом больше не коснулась того, о чем они говорили раньше. Якоз Иванович тоже избегал того, что могло напомнить о Карпове.

После обеда Ирина Сергеевна ушла, а Яков Иванович снова углубился в карту.

Необходимо было сосредоточиться на вопросах организации артиллерийского и инженерного обеспечения, предстояло форсировать реку Рузу. Железнову хотелось ворваться на тот берег на плечах врага. Однако надо было быть готовым и к другому исходу.

Так над расчетами Яков Иванович просидел допоздна. Когда он взялся наконец за телефонную трубку, чтобы вызвать начштаба и дивизионного инженера, дверь неожиданно распахнулась, и к нему влетели запыхавшиеся Хватов, Бойко и адъютант.

– Вот записал по радио итоговую сводку Информбюро на одиннадцатое декабря. «В последний час», – Фома Сергеевич потряс исписанными листами бумаги.

Бойко проворно развернул перед Железновым уже значительно поистертую карту. И Хватов торжественным голосом стал читать сводку вслух. Особенно радостно звучал его голос, когда он читал следующие слова: «6 декабря 1941 года войска нашего Западного фронта, измотав противника в предшествующих боях, перешли в контрнаступление против его ударных фланговых группировок. В результате начатого наступления обе эти группировки разбиты и постепенно отходят, бросая технику, вооружение и неся огромные потери…»

Фома Сергеевич остановился, перевел дух и продолжал читать уже медленнее. Бойко, слушая его, отмечал красными скобками на карте освобожденные города и чертил от них к западу стремительные стрелы.

Когда Яков Иванович посмотрел на сине-красную границу фронта на карте, ему показалось, что здесь, в центре фронта, где сражается сейчас его дивизия, поднялся русский богатырь, своей широкой грудью прикрыл сердце Родины – Москву, охватил своими могучими руками весь необъятный Западный фронт от Клина до Михайлова, поднапряг свою исполинскую силу, двинулся вперед и далеко отбросил на запад рвавшегося к Москве врага.

– Хо-ро-шо! – произнес Яков Иванович, когда Бойко поставил последнюю стрелку. – Великое чудо! Этакое совершить мог только советский народ!

На потрепанной карте обозначилось движение советских войск. Тронулся пятисоткилометровый фронт. На правом крыле фронта под натиском войск генералов Лелюшенко, Кузнецова, Сандалова, бросая технику и раненых, бежали третья и четвертая танковые группы войск генерала Гота и Хепнера; на левом более быстро наступали войска генералов Голикова, Белова, Болдина, наводя страх на отходившую 2-ю бронетанковую армию генерала Гудериана; в центре, в направлении на Волоколамск, Рузу и Можайск, двигались вперед войска генералов Рокоссовского и Говорова, отбрасывая на запад отборные дивизии 4-й армии фельдмаршала фон Клюге.

За шесть дней контрнаступления советские войска освободили Рогачев, Яхрому, Солнечногорск, Истру, Венев, Михайлов, Епифань, свыше 400 населенных пунктов, и окружили плотным кольцом город Клин.

Хватов сложил листки сводки и передал их адъютанту.

– Смотри не потеряй! На груди храни. – Он оттянул борт шинели Короткова и держал его так до тех пор, пока тот не спрятал сводку в свой внутренний карман. – А теперь бери машину и лети в типографию! Надо отпечатать две тысячи экземпляров, – сказал Хватов и хлопнул Короткова по плечу.

Было уже темно, когда к Николаю подкатил на лыжах политрук Скворцов.

– Ложись!.. – крикнул Николай и закашлялся. – А то шлепнут тебя, и пропадешь ни за понюшку табаку.

Скворцов бухнулся к ногам Кочетова и зашептал:

– Сводка Информбюро о нашем наступлении, – и сунул ему в руки несколько листков. – Бери, утром взводу прочтешь… Весь Западный фронт наступает! Рокоссовский Истру взял, соседи – Локотню!

– Да ну? – протянул Николай. – А мы, видишь, залегли.

– Почему?

– Сам разобраться не могу.

– А справа? – не без тревоги спросил Скворцов.

– Тоже, наверное, лежат… Устали, браток! – с досадой сказал Николай.

Справа захрустели замерзшие ветки кустов: расчет Гречишкина выкатывал пушку на прямую наводку.

– Ну что, пехота, дремлешь? – послышался из-за лафета его бодрый голос.

Скворцов схватил лыжи в руки и бросился к нему.

– Читай! – Николай передал листок подползшему к нему Кремневу.

Освещая сводку спрятанным в рукаве электрическим фонариком, Кремнев прочел и вдруг обхватил Николая и крепко его поцеловал.

Из-за лафета послышалась команда Гречишкина:

– Огонь!

Орудие грянуло, выбросив вперед язык пламени. Из-за орудия выскочил Скворцов и что есть силы крикнул:

– За мной, товарищи! Ура-а!

На снежном покрове разом поднялись до сего времени невидимые люди и широкой цепью ринулись вперед.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Теперь наступал весь Западный фронт, действуя совместно с Калининским и Юго-Западным фронтами. На широком пространстве Подмосковья шло ожесточенное сражение. 15 декабря 1941 года войска генерала Лелюшенко с упорными боями овладели городом Клин, разгромив отборные дивизии 3-й танковой группы. Генерал Рокоссовский прижал войска 4-й танковой группы и 5-го армейского корпуса к Истринскому водохранилищу; генерал Говоров отбросил гитлеровцев за рубеж Павлова Слобода – озеро Тростенское. А на левом крыле фронта, в секторе Тулы, генералы Голиков, Белов и Захаркин гнали на Калугу войска генерала Гудериана. И этот прославленный Гитлером генерал в одну из морозных декабрьских ночей удирал в крестьянских розвальнях, опережая свои войска, бросая первокласснейшую, собранную со всей Европы технику…

Вместе с армией Рокоссовского двигался на запад и сын Железнова Юра. Он так и путешествовал по дорогам войны вместе с батальонной кухней под началом неизменного Луки Лукича и дедушки Гребенюка.

Дивизия, в которой он находился, вечером вышла к Истринскому водохранилищу и остановилась. Штаб полка расположился в одиноко стоявшем у наезженной дороги домике. Туда Юра и подвез Луку Лукича с его термосами и перестоявшимся обедом.

Кругом грохотало. По озабоченным лицам командиров, по тому, что никто из них не спешил обедать, да и по тому, что комдив вдруг поспешно в розвальнях Гребенюка уехал на НП командира полка, Юра понял: на передовой что-то случилось. За это время он уже научился разбираться в обстановке и приобрел некоторую наблюдательность. Он заволновался: то выбегал за изгородь и прислушивался к уханью орудий, то бросался к пробегавшим мимо него на лыжах бойцам с вопросом «Что там случилось?», но не получал ответа. Он было уже решился спросить кого-нибудь из командиров, но Лука Лукич сердито его одернул:

– Где тебя черти носят?! За кобылой смотри! – и с корзинкой, наполненной хлебом, скрылся в доме.

– Эх ты, бесчувственная!.. – пробурчал Юра, подбирая разбросанное кобылой сено. – Тут такое творится, а ты жрешь да жрешь!..

Он представил себе, что вдруг с Волоколамского шоссе, откуда доносилась беспрерывная артиллерийская стрельба, лесом пойдут гитлеровцы, ударят по тылам дивизии – и тогда все!.. Юра уже был готов сам броситься за лыжниками в разведку, благо, возле дома стояли чьи-то прислоненные к стене лыжи. Только Юра сделал несколько шагов к этим лыжам, как вдруг его кобыла Сонька громко заржала, почуяв приближение коня Буланого. Через минуту из-за угла вынырнула подвода и остановилась у крыльца.

Из розвальней вылезли комдив, командир полка и еще какой-то не знакомый Юре комиссар. Юра, как положено, вытянулся перед ним.

– Что ты тут делаешь, малыш, а? – неожиданно спросил его командир дивизии и поправил Юрину шапку. – Звать-то тебя как?

– Рыжиков Юрий! – браво ответил Юра и шмыгнул носом.

– Замерз, наверно?

– Нет…

– Недисциплинированный, значит, у тебя нос? – улыбнулся комдив. – Что же ты все-таки здесь делаешь?

– Помощник товарища Гребенюка.

– А как в полк попал?

На этот раз Юра не растерялся и бойко отрапортовал:

– Товарищ Гребенюк зачислил, товарищ генерал.

– Ну, ладно! Позови-ка мне шофера.

Юра сорвался с места и побежал в избу. Командир дивизии поглядел ему вслед и приказал адъютанту заняться мальчонкой, узнать, не сбежал ли он от родителей… В это время на крыльце уже появились Юра с шофером.

– Молодец, Рыжиков! Благодарю за службу! – сказал командир дивизии.

Юра замялся: его впервые похвалил генерал.

– А как надо, товарищ генерал-майор, на это отвечать? – спросил он.

– Служу Советскому Союзу!

Юра шагнул вперед, сдвинул ноги вместе, сдернул варежку, приложил руку к ушанке и звонко прокричал:

– Служу Советскому… – воздуху не хватило, он вдохнул всей грудью и закончил: – …Союзу!

Комдив козырнул в ответ и зашагал к машине.

– Товарищ генерал-майор, – нагнал его Юра (Гребенюк даже ахнул от его смелости), – разрешите обратиться по личному делу?

– Обращайся!

– Определите меня в разведку! Вот, честное пионерское, хорошим разведчиком буду!..

– Сразу этого решить не могу, – ответил комдив. И не успел Юра опомниться, как генерал сел в машину, и она сразу же скрылась за углом дома.

– Ну, Юрка, дождешься ты у меня!.. – проворчал Гребенюк. – Какое ты имеешь право так вольно с генералом разговаривать?

– Отчего нельзя? Он такой же человек, как и вы!..

– Вот как хвачу вдоль спины! – Гребенюк гулко хлопнул кнутом по поле своего полушубка. – Да разве есть у него время с тобой болтать, когда вся дивизия перед таким морем встала?!

– Почему, дедушка, встала? – с дрожью в голосе спросил Юра.

– «Почему»? – передразнил Гребенюк Юру. С передозой один за другим донеслись гулкие разрывы. – Слышь, как колошматят по льду? Как есть, весь, проклятые, вспахали.

– А как же теперь наши наступать будут?

– Прямо так и будут, – не зная, что ответить, сказал Гребенюк.

– По битому льду?

– Раз надо, то и по битому пойдут…

– Так утонуть же можно…

– Ну что ж, сынок, коли надыть! – Гребенюк провел рукой по заиндевевшим усам. – Да только не о смерти думать надо, а о том, как выжить да нашу землю от фашистской нечисти ослобонить…

– Довольно болтать-то!.. Садитесь обедать!.. – окликнул их вышедший из избы Лука Лукич.

В сенях они сели на чурбаки за перевернутую вверх дном бочку, служившую столом. Лука Лукич сунул в руки Юры ложку, но есть мальчику не хотелось, его не покидали тревожные мысли. Он думал о том, как же бойцы пойдут по битому льду.

– Да ешь ты скорей! – прикрикнул на Юру Гребенюк и деревянной ложкой стукнул его по лбу. – На подводах доски всем обозом к берегу возить будем!..

Уже стемнело, когда подводы подвезли к Истринскому водохранилищу доски. Кругом гудело, трещало и грохотало. Из-за высокого холма, черной стеной поднявшегося на берегу, вспыхивали бледные зарницы ракет, а из-за его гребня, словно из-за черной тучи, метеорами вылетали трассирующие пули и, светясь зеленоватыми огоньками, неслись туда, где полыхало зарево, где зенитчики огнем своих орудий обороняли Москву от рвавшихся к ней бомбардировщиков врага.

Юра впервые оказался так близко к переднему краю. Как ни старался он держаться по-боевому, его зубы звонко выстукивали дробь. «А как же бойцы там под огнем идут?..» – уговаривал он себя. В это время над вершиной холма вспыхнул разрыв шрапнели, и Юра неожиданно для себя бухнулся на землю.

– Ты чего, Рыжик? – спросил Гребенюк.

– Страшно! – стуча зубами, ответил Юра.

– Знамо дело, сынок, – передовая! – Гребенюк потрепал Юру за плечи и побежал к своему Буланому, который потянулся за передней подводой.

Только Гребенюк скрылся в темноте, как невдалеке, выбросив красный язык пламени, разорвалась мина. Сонька шарахнулась в сторону, опрокинув державшего вожжи Юру.

– Держи, сынок, кобылу-то, а то домой удерет! – крикнул Гребенюк.

Юра догнал Соньку, схватил ее за узду и размахнулся, намереваясь ударить, но не ударил – кобыла дрожала и фыркала от страха.

– Соня… Сонюшка… – Юра гладил заиндевевшую морду лошади. – Ну что ты, дурочка!.. Это же передовая!..

И дрожащая Сонька, словно понимая, жалась мордой к своему маленькому хозяину.

– Доски привезли! – крикнул кто-то в темноте. – Ко мне! Ребята!..

К возам подбежали бойцы и в момент разгрузили доски.

– Товарищи ездовые, – крикнул тот же голос, – живо назад! И все, что там есть: доски, бревна, столбы – все везите сюда!..

Когда нагруженные подводы снова возвращались к передовой, на повороте их встретил боец, вскочил на передние сани и, указывая ездовому путь, вывел обоз к самому берегу. Он остановил его невдалеке от разваленного дома, откуда стреляли минометы. Юра не мог удержаться, чтобы не посмотреть, что делается там, за стеной этого дома. Он поднялся на ящики и взглянул в щель стены в тот самый момент, когда яркая ракета осветила покореженный лед водохранилища и бегущих по нему бойцов. То здесь, то там вздымались вверх поднятые взрывами столбы льда и воды… Эта картина потрясла Юру. Всем своим детским сердцем он переживал за бойцов, ему хотелось крикнуть им: «Ложись», но из-за угла дома уже доносилась команда: «Приходько! Выводи роту на лед!..»

Потом над ухом Юры кто-то крикнул: «За нашу Родину! Огонь!» И сразу же ахнули минометы. Юра вздрогнул и, свалив ящики, с грохотом скатился прямо на связиста.

– Откуда тебя, чертяга, сдуло? – Связист оттолкнул Юру и сунул ему в руки концы кабеля. – На, крепко держи, смотри не упусти! – и скрылся в темноте.

Юра держал кабель изо всех сил, но вдруг кабель резко дернулся. От неожиданности Юра упал и выпустил его конец.

– Эй, кабель, кабель отдай! – закричал Юра и побежал к водохранилищу, куда, как ему показалось, взметнувшись спиралью, унесся провод. Он добежал до самого берега, но кабель точно в воду канул, а тут еще, как на грех, ни одной ракеты – кругом сплошная тьма, грохот, треск да проклятые светящиеся пули, которые, проносясь над его головой, заставляли прижиматься к земле!..

Вдруг откуда-то снизу раздался отчаянный крик:

– Помогите!..

Не давая себе отчета в том, что он делает, Юра сорвался с места и скатился по крутому берегу прямо ко льду. Если бы не помешала доска на пути, он так бы и въехал на лед. Юра схватил доску и потащил ее к барахтавшемуся в полынье человеку.

– Не ходи, утонешь! – крикнул этот человек.

– Рыжик!.. Рыжик!.. – надрываясь, звал с берега Гребенюк.

Юра сильно толкнул доску вперед и почувствовал, что человек, который был в полынье, ухватился за ее конец. Другой конец доски возле Юры резко подался вверх. Мальчик навалился на него всем телом. В этот момент раздался взрыв, льдина качнулась и стала опускаться под воду. Очутившись в воде, Юра что есть силы закричал:

– Тону! Спасите!..

Что было дальше, Юра уже не помнил. Он пришел в себя только тогда, когда санитары стали раздевать его.

– А где тот, кто тонул? Спасли? – спросил Юра.

– Я здесь, малыш! – отозвался из-за печурки знакомый голос.

Юре хотелось взглянуть на этого человека, но санитар с большими темными усами круто повернул Юру спиной к печке и стал быстро растирать спиртом его спину, потом грудь.

Не дав усатому закончить растирание, другой санитар тут же набросил на Юру нагретую у чугунки рубаху, мгновенно просунул замерзшие маленькие руки в длиннющие рукава, и Юра сразу же почувствовал, как его окутывает приятное тепло.

– Водочки бы ему! – сказал санитар, натягивая на Юру брюки такого же размера, как рубаха.

– Кнута ему, а не водки, – услышал Юра голос деда Гребенюка и увидел, что тот у топки греет для него полушубок.

Не успел Гребенюк укутать мальчика полушубком, как кто-то крепко обхватил Юру за плечи. Это был высокий человек, уже одетый по-боевому, со знаками различия командира батальона на петлицах. И Юра по голосу узнал, что это тот самый комбат, которому он носил обед и которого просил послать его, Юру, на передовую.

– Спасибо, мальчик! Вовек не забуду! – Он крепко прижал Юру к своей груди и попросил стоявшего рядом врача: – Запишите его имя и доложите командиру полка. Он спас меня. Как тебя зовут?

– Юра.

– А фамилия?

Юра замялся и чуть слышно протянул:

– Рыжиков.

Комбат еще раз по-родному обнял Юру, поцеловал и скрылся за спинами переодевавшихся бойцов, тоже искупавшихся в ледяной купели.

– Чего рот-то разинул, иди! – Гребенюк надел на Юру шапку и толкнул его в спину. – А если б утоп? Тогда что? К саням тебя, что ли, привязывать, едят тебя мухи?! Завтра же доложу старшине, пусть тебя в тыл отчисляет…

Гребенюк повел Юру к развалинам дома. В это время снова вспыхнули ракеты, и Юра, оглянувшись в пролом стены, увидел, что наши уже штурмуют дома на другом берегу.

– Дедушка, смотри, они уже на том берегу! – радостно закричал он, но тут же заметил, что здесь возле развалин притаилось много бойцов. – А эти чего здесь остались? Струсили?.. – спросил он.

– Что ты, сынок, да разве можно? Это тяжкое преступление.

– Почему же они не наступают?

– Значит, так надыть. В военном-то деле, как в колхозе, все рассчитано, все разложено и про запас оставлено. На том берегу – это значит передовые части. Они выбили фрицев из той деревушки – как ее, Никулино, что ли. Теперь они будут ее держать, а под их прикрытием и вся дивизия переправится. Ну, а нам с тобой, как говорит старшина, надыть батальон обеспечивать боеприпасами, а там, глядишь, время придет и Луку Лукича с харчами везти…

Гребенюк уложил Юру в розвальни на кошели с сеном и накрыл попонами.

– Дедушка, – Юрин голос под попоной звучал глухо. – А как, если они у того берега провалятся? Ведь пока до них добегут – замерзнут в воде!..

– Что и говорить, все может быть! – вздохнул Гребенюк. – А что же сделаешь, сынок? Война!

Впереди скрипнули полозья, Гребенюк хлопнул по кошелю, сказал:

– Слышь, подводы тронулись! Ну, поехали! – и громко причмокнул.

Буланый дернул и, фыркая, потрусил мелкой рысью. За ним пошла Сонька.

Под попонами Юре стало душно, и он приподнял их немного и вдохнул в щелочку свежий морозный воздух. Он вспоминал все, что видел в этом страшном бою, и думал: «Я буду таким же, как и они! Не побоюсь, хоть в огонь, хоть в воду!»

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Полки дивизии Железнова, преследуя гитлеровцев, быстро шли к Рузе. Их передовые батальоны, не отрываясь от противника, стремились с ходу форсировать реку. Но враг оказался хитрее: прикрывшись арьергардами, он отвел основные силы на западный берег, занял там оборону и взорвал на реке лед, оставив для своих прикрывающих отрядов лишь узкие ледовые переходы. Когда наши атакующие батальоны бросились на лед вслед за отходящими отрядами противника, гитлеровское командование, не жалея своих солдат, взорвало и эти последние переходы. Освещая реку ракетами, фашисты накрыли ее ураганным огнем. Река застонала, извергая столбы воды и льда. Форсирование Рузы с ходу сорвалось.

Тогда Железнов решил подвести свои полки как можно ближе к берегу; всем, чем только можно: досками, бревнами, жердями, – укрепить поломанный лед, закрыть образовавшиеся полыньи и сегодняшней же ночью, перед рассветом, после короткой артподготовки попытаться форсировать реку.

Материальное обеспечение полков было поручено Хватову и Доброву. Принимались оперативные меры для того, чтобы в кратчайший срок доставить на берег все необходимое: боеприпасы и средства, способствующие форсированию; одежду, в которую можно будет быстро переодеть промокших в воде бойцов; палатки или шалаши для переодевания, и даже водку и спирт – надежнейшее согревающее средство.

НП комдива расположился на самом берегу реки за штабелем бревен. Штабель представлял собой хорошую защиту не только от пуль, но и от снарядов. Однако он был неудобен для наблюдения – закрывал свой берег и почти всю реку. Железнов прошел вдоль стены запорошенных снегом бревен, посмотрел в стереотрубу, недовольно покачал головой и дошел до конца штабеля. Там он осмотрелся и при первой вспышке ракеты, пригнувшись, бросился к ближайшему бугорку. За ним побежал и адъютант. Бугорок был более удобен: река и свой берег были как на ладони.

– Организуйте здесь энпе! – приказал Яков Иванович.

Саперы вырыли в снегу окоп, обложили его бревнами, засыпали их снегом, соединили неглубоким ходом сообщения окоп со штабелем, и в результате получился неплохой наблюдательный пункт.

До начала артиллерийской подготовки оставалось около десяти минут. Прижавшись спиной к торцам бревен, Железнов по телефону выслушал доклады командиров о готовности их частей к бою. Потом выждал время и сказал Куликову:

– Давай, Иван Захарович!

Нахлобучив каску и взяв пехотную лопатку, он сошел в окоп и, приложив к глазам бинокль, стал смотреть в сторону противника. Алый свет озарил реку – противоположный, занятый врагами берег полыхал сплошной стеной огня. Над самой рекой сверкали трассирующие пули. Не прошло и двух минут, как все кругом потускнело в облаках надвигавшегося с того берега дыма.

Железнов подумал, не начать ли форсирование раньше, чем это определено планом. Он послал адъютанта за Куликовым, чтобы посоветоваться с ним.

Облака дыма становились все гуще. Вспышки разрывов казались в них тусклыми пятнами.

Вдруг кто-то спрыгнул в окоп к Железнову, стукнул комдива по спине и сказал:

– Слушай, друг! Ступай-ка со своим телефоном к… за елку! Тебе все равно где лежать, а нам огонь вести надо! – Он громко свистнул, махнул рукой, словно кто-то в этой тьме мог его увидеть, и хрипло гаркнул: – Кремнев! Давай сюда!..

– Не могу, – ответил Железнов этому расторопному бойцу, скрывая усмешку. – Мне приказано здесь сидеть и наблюдать.

– Артиллерийский наблюдатель, что ли?

– Артиллерийский.

– Ну что ж, наблюдай! Ты нам не помешаешь, только притулись туда, в уголок. – Николай Кочетов (это он хозяйничал в окопе Железнова, только не узнал его в темноте) перенес телефон влево, в самый конец окопа, потом взял из рук Железнова блеснувшую в темноте лопатку, раза три ковырнул ею снег и поставил телефон в углубление. – Небось замерз, артиллерия? – засмеялся он, возвращая лопатку. – Мертвая, друг, у тебя работа. Да ты прыгай, прыгай, а то совсем смерзнешь! Или еще лучше приседай. До атаки тебе еще долго сидеть!.. Н-да-а… Эх, если бы я командовал, то… – звучно вздохнул Николай.

– Ну и что бы ты сделал? – спросил Железнов.

– Я-то? Кабы я был комдив, то разом бы сиганул туда, – Кочетов махнул рукой в сторону врага. – Сейчас – самое время! Одним махом можно тот берег захватить.

– Как же захватить? Видишь, лед-то вверх тормашками!

– Ну и что ж? – с чувством превосходства над неизвестным ему «наблюдателем» рассуждал Кочетов. – Лыжи надел – и шпарь! А если нельзя, то ложись брюхом на лыжи и ползи. Нажми на лыжину рукой, коль она не поддается, ползи смело, а коли качнулась, – бери вбок, не то под лед угадаешь.

– А если и вбок нельзя? Если там вода?

– Перепугался? – усмехнулся Кочетов. – Эх ты, артиллерия! В таких делах думать надо. У нас на такой случай – две доски… Да кабы я был комдив, то сейчас бы подал сигнал…

– Так, значит, если бы ты был комдивом, – перебил его Железнов, – то приказал бы сейчас форсировать реку?

Кочетов хотел ответить «артиллерийскому наблюдателю» покрепче, но слева послышался торопливый хруст шагов.

– Наши пулеметчики идут, – радостно сказал он и свистнул. – Сюда давай!

Однако вместо пулеметчиков в окопе появились начальник артиллерии, офицер из штаба армии и адъютант. Проведя лучом фонарика по красному, обросшему седыми ворсинками инея лицу Кочетова, Куликов удивился и направил луч на Железнова. Кочетов узнал комдива, громко кашлянул и сказал со смущением:

– Прошу извинения, товарищ полковник… Сами поникаете, темно, да и дела спешные, разбираться некогда!.. – Он забормотал еще что-то в свое оправдание, но Железнов, не слушая его, обратился к Куликову:

– Товарищ полковник, я хотел с вами посоветоваться, но мы с товарищем Кочетовым уже здесь все обговорили. Он советует форсирование начать сейчас…

Железнов приказал адъютанту соединить его со всеми командирами полков, начальником штаба дивизии и дежурным офицером и трижды повторил в телефон:

– «Марс»!.. «Марс»!.. «Марс»!..

Зеленый отблеск ракет залил всю реку, и в его причудливом свете от черной полосы прибрежного леса отделились люди и покатились по крутому берегу к реке.

– Разрешите выполнять задачу? – спросил Кочетов.

Железнов схватил его горячую широкую руку и так сильно потряс, что на Кочетове зазвенела амуниция.

– Иди, дорогой! – с волнением в голосе сказал Железнов.

Широкая спина Николая скрылась за белым углом снежного траверса.

По реке двигались люди, сливаясь в одну темную полоску. Эта полоса отодвигалась все дальше и дальше, становилась все менее отчетливой, а потом совсем исчезла за седой стеной дыма. На реке рвались вражеские снаряды, раздавались крики тонущих бойцов. Каждый разрыв снаряда на реке болью отзывался в сердце Железнова. И хотя у того берега ничего не было видно, Якову Ивановичу то и дело казалось, будто кто-то уже прыгнул со льда на берег. До рези в глазах всматривался он вперед, силясь что-нибудь разглядеть.

Вот уже там, на черной прибрежной полосе, занятой врагом, замелькали частые огоньки выстрелов. «Доберутся ли? Одолеют ли?..» – думал Железнов.

– Огонь перенести! – скомандовал в телефонную трубку Куликов. Из-за оглушающего грохота он, видимо, не мог разобрать ответа и надрывно кричал: – Что?.. Повтори!.. Да говори ты прямо!.. – Но так ничего и не услышал: почти над самым ухом ахнула пушка, которую только что выкатили на прямую наводку. – Куда ты, черт, бьешь?! – взревел Куликов. – Не видишь, что ли? Там ведь наши!..

– Так точно, вижу, – крикнул артиллерист. – Бью по сигналу комбата Сквозного.

– Да что ты в такой темени видишь?

– Вижу, товарищ полковник, – ответил артиллерист, по голосу узнав начальника артиллерии. – Смотрите, мигает… А вот его трассирующие пули. – И его орудие снова ахнуло, осыпав снегом всех находящихся в окопе.

Теперь комдив почти не отходил от телефонной трубки: он то говорил с командирами полков, призывая их действовать энергичнее; то торопил начальника инженерной службы с подачей к берегу досок; то распоряжался доставить командирам по их просьбе боеприпасы, инженерные средства; то справлялся у начштаба, что доносит разведка. От всех командиров он требовал внимания к раненым и к тем, кого вытащили из воды.

Наступил рассвет. К этому времени первые эшелоны полков уже захватили плацдарм на том берегу, а саперы метрах в трехстах правее НП уже прокладывали по взъерошенному льду две дощатые колеи дороги.

– Готовьте на том берегу энпе! – приказал Железнов командиру оперативного отделения. И вместе с представителем штаба армии он по вновь проложенной дороге поехал на тот берег.

«Полки Дьяченко и Карпова надо повернуть влево и полком Карпова ударить на Сытьково, а затем в направлении моста, – на ходу обдумывал Яков Иванович план дальнейших действий, – полк Дьяченко ударит по хутору и оседлает дорогу Руза – Можайск. Полк Нелидова следует усилить средствами заграждения и артиллерии, растянуть вправо и прикрыться им с запада…»

Железнов решил следовать за полком Карпова. На середине реки он остановил машину, вышел, чтобы проверить прочность настила, приподнялся на носках и качнулся. Колеи прогнулись и заскрипели.

– Ничего, мороз прихватит! – сказал Яков Иванович, поблагодарил саперов за их работу и двинулся дальше, помахав Польщикову, чтобы тот подал назад и ехал соседней дорогой.

Не успела «эмка» еще потонуть в темноте ночи, как над головой комдива взвилась, выпущенная Куделиным, двойная ракета, – таких в дивизии не было. Сразу же по этому участку стала молотить артиллерия. Неподалеку от колеи разорвался снаряд, за ним другой. Настил качнулся, и Железнов провалился в образовавшуюся полынью. Адъютант и бойцы бросились к нему. Один из красноармейцев, рискуя сам провалиться, проворно подвинул доски вперед, перекрыл ими полынью и, подхватив Железнова под мышки, вытащил его из воды и передал саперам.

– Как твоя фамилия? – спросил адъютант бойца.

– Красноармеец Куделин Игнат.

– Куделин Игнат? – повторил Коротков. – Спасибо, товарищ Куделин! Я о тебе доложу комдиву.

Яков Иванович очнулся в медсанбате. Перед глазами маячили разноцветные полосы, свет казался затуманенным, и ему еле еле удалось разглядеть стоящих около кровати Хватова и командира медсанбата доктора Соколова.

– Как дела? – с трудом выговорил Железнов.

– Хорошо, – ответил Хватов. – Выходим к Сытькову.

– Кто командует? Добров?

– Он, – кивнул головой Хватов.

– Фома Сергеевич, – Железнов взял руку Хватова и свою и задержал ее, – поезжай к нему, будь с ним все время. Поддержи его! А меня в госпиталь не отправляйте.

Хватов посоветовался с врачом, и тот обнадежил, что положение Железнова опасений не вызывает, и поехал на НП к Доброву.

Дела на фронте складывались удачно. Полк Карпова повернул на юг и к вечеру занял Сытьково. Вслед за полком Карпова развернулся фронтом на восток полк Дьяченко. Наступая на запад, полк Нелидова занял указанный ему рубеж и, прикрывая собой полки Карпова и Дьяченко, прочно его удерживал. Яков Иванович все же тревожился. Он попросил Короткова написать записку Доброву.

– Пиши: «Личный состав полков значительно поредел, люди основательно измотались…»

Он рекомендовал Доброву сконцентрировать за нынешний вечер полки Дьяченко и Карпова, подтянуть артиллерию, дать людям отдохнуть, а рано утром, после короткого артиллерийского налета, ударить на Рузу, захватить мост и оседлать дорогу на Можайск.

Отправив записку, Железнов сразу же заснул, как будто снял с себя все заботы.

У его кровати дежурила сестра, часто заходил Соколов. Почти всегда здесь же находился Коротков, а за стеной, прислонившись к печке, стоял на страже Никитушкин, ревностно оберегая Железнова от ненужных посетителей.

На второй день Железнов почувствовал себя немного лучше. Ему провели телефон, и он тут же решил вызвать НП Доброва, но выяснилось, что Добров перешел на новый НП, с которым связь пока не установлена. Тогда Яков Иванович позвонил начальнику штаба. По его тону он понял: Бойко что-то скрывает, и вызвал к телефону Дьяченко. Минут через пять телефонист глухо ответил:

– Дьяченко на проводе, но слышимость очень плохая.

– Дублируй! – крикнул ему Железнов.

Начался мучительный телефонный разговор: не понимая иносказательных выражений, телефонист путал смысл сообщений. Вдобавок у Якова Ивановича еще звенело в ушах.

Однако постепенно картина прояснилась. Оказалось, что полк Дьяченко отступил и сам Дьяченко как будто полком уже не командует.

Железнов снова позвонил Бойко и стал добиваться от него правды, намекнув, что кое что ему известно. Предположения Железнова подтвердились.

– Эх, Иван Кузьмич!.. Иван Кузьмич!.. Опять наломал дров!.. – глубоко вздохнул он. – Хоть не допускай его к командованию!..

– Да вы, товарищ полковник, не волнуйтесь, – пытался успокоить Железнова Бойко, – все уладится. Туда поехал Хватов.

Положив трубку, Железнов вдруг стал одеваться.

В медсанбате поднялся переполох.

– Вы не можете ехать!.. – протестовал Соколов, расстегивая уже надетую Железновым гимнастерку. – Поймите, вы работать не в состоянии!..

– Как так не в состоянии? – отстранял руки Соколова Железнов. – Я должен ехать. До штаба вы меня проводите, а там начсандив кого-нибудь ко мне прикомандирует. – И с помощью Никитушкина он оделся.

– Я буду жаловаться Военному совету, – угрожал Соколов. – Это безобразие! Кто здесь командует – вы или я?

– Вы, Павел Сергеевич, вы! – спокойно отвечал Железнов.

– Чему вы, комдив, учите подчиненных?!

– Вы едете, Павел Сергеевич? Тогда одевайтесь. Или выделяйте другого врача.

Соколов беспомощно махнул рукой и стал одеваться.

Штаб размещался в просторной избе, разделенной на две половины легкой, оклеенной цветастыми обоями перегородкой. Около перегородки поставили койку и уложили комдива.

Железнов полулежа продиктовал начальнику штаба приказ о том, что командир дивизии вступил в должность. Он потребовал уточнения обстановки на фронте, отозвал в штаб Доброва и приказал начальнику артиллерии, начальнику инженерной службы и начальнику тыла явиться к нему через час. После этого он соединился по телефону с Дьяченко и приказал ему немедленно принять командование полком.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Ночью разыгралась пурга. Из-за плохой видимости наступление пришлось отложить.

Полк Карпова удерживал Сытьково. Его передний край проходил примерно на километр восточнее этой деревни. Батальон Сквозного старался «оседлать» дорогу Сытьково – Руза. То ли из за пурги, то ли потому, что гитлеровцы тоже измотались, – на фронте стояла необыкновенная тишина.

Кочетов со своим пулеметом занимал в батальоне центральное положение. Рядом с ним у пулемета лежал Кремнев. В сотне шагов от них находилась позиция Подопригоры. Тишина угнетающе действовала на Кремнева.

– Почему так тихо? – спросил он у Кочетова.

– Я и сам дивлюсь, – почесал за ухом Николай. – Стало быть, смерз фриц. С хат-то его пуганули, а в поле, видишь, что творится?

– Может быть, он собирает силы для атаки?

– Все может быть, – подтвердил Николай. – По такому случаю, товарищ профессор, давайте закурим. Раз тихо, жди лиха! – Он покачал головой, закурил, держа самокрутку в кулаке, и улегся поудобнее. – Жаль, товарищ профессор…

– Кого жаль? – спросил Кремнев.

– Вас, профессор, жаль! В своей специальности вы, как золото, ценитесь. А что касаемо пулемета, то, я думаю, и без вас можно обойтись.

Николай внезапно умолк: сзади послышался конский топот.

Прищурившись, Кочетов всматривался в вихрящийся снег. Вскоре он различил на дороге всадников.

Но всадники, видимо, не услышали его окрика. Они скакали прямо по дороге. Кочетов выстрелил из винтовки. Гитлеровцы сразу же застрочили из пулеметов. Всадники соскочили с лошадей и повалили их на снег. Один, пригибаясь, побежал к пулеметчикам. По бурке Кочетов узнал в нем полковника Доброва.

– Что, казаки, Сытьково оставили? – сбрасывая с лица снег, спросил Добров.

– Нет, держим! – ответил Кочетов.

– Значит, похоже, мы с дороги сбились?

– Немудрено. Вишь, завируха-то какая!.. А Сытьково позади нас, – Кочетов махнул рукой в сторону деревни.

Стрельба стала заметно стихать, а через минуту-две и совсем замерла.

Снова наступила тишина. Ускакали прочь Добров с ординарцем и коноводом.

– И чего это он в такую пургу верхом? – удивлялся Кочетов. – Куда лучше в саночках: и теплее, и скорее, да и по-хозяйски если рассчитывать – всего одна коняка нужна. А тут сам он мерзнет, да с ним еще два солдата. Видать, в трех головах ума меньше, чем в одной.

И Николай опять умолк. Там, в мятежном вихре снежинок, что-то вдруг промелькнуло.

– Глядите, бегут! – схватил он Кремнева за руку. – Дайте им! Дайте им, елки зеленые!

Кремнев провел пулеметной очередью по еле различаемым сквозь пелену снега фигурам людей. Они тут же повалились наземь.

– Ну как? – осведомился Кремнев и даже, неожиданно для себя, прищелкнул языком.

– Оно, конечно, здорово, но все же это непорядок, когда человеческие руки не туда, куда нужно, прикладываются. Человек вы хороший и голова по пулеметному делу сноровится, но вы – профессор. И такой человек не должен зазря пропасть. Мы должны вас сберечь, потому что это науке надобно!.. – Николай снова вгляделся в метель. – Смотри-ка, опять поднимаются.

– Не пущать? – подражая Кочетову, с улыбкой спросил Кремнев.

– Не пущать! – повторил Кочетов. – Только пониже бери, да так, чтоб проклятые не ложились, а кувырком летели!..

Кремнев взял точку прицеливания пониже. Расплывчатые фигуры на этот раз, подпрыгнув на месте, боком валились в снег.

– Молодец, товарищ Кремнев! За такую стрельбу представляю к награде. – Кочетов подобрал ленту и стал засовывать ее в коробку. – А над моими словами, профессор, вы подумайте!

– Никуда отсюда не уйду! – В этот момент над их головами просвистели пули. Кремнев пригнулся. – Слышали, что сегодня ночью политрук говорил? Враг сломлен, но еще не разбит. Мы должны его окружить и уничтожить. Вот когда мы его уничтожим, тогда я уйду с фронта.

– А наука?

– Для меня и здесь наука. Я тут многое понял: познал наших людей, почувствовал преданность народа своей Отчизне…

– Кабы я был комдивом, давно бы отправил вас в тыл под конвоем.

– Защищать Родину на фронте мне никто воспретить не может. Это мой священный долг. И науку мы тут с вами проходим, по сути дела, одну.

Добров одернул гимнастерку и вошел к Железнову.

– Полковник Добров по вашему приказанию прибыл, – с подчеркнутой официальностью представился он.

Железнов сделал вид, что это в порядке вещей, и спокойно спросил:

– А Хватов с вами не прибыл?

– Товарищ комиссар остался в полку Карпова, выясняет, кто запустил немецкую ракету на переправе. Разрешите доложить положение полка Дьяченко?

Железнов попросил выйти из избы всех, кроме начальника штаба и врача. Добров насторожился.

– Вот что, товарищ полковник, – в таком же официальном тоне, как и Добров, начал Железнов. – Я не в состоянии сейчас с вами разбираться, да и обстановка не позволяет. Разберусь после боя. Но предупреждаю вас, пока я нахожусь в должности комдива, я не потерплю, чтобы вы так непозволительно обращались с командирами…

– Да, но я командовал дивизией, – возразил Добров, – и значит…

– Я ожидал, что вы на это сошлетесь. Поэтому не сказал вам большего.

– Чего еще «большего»?

Железнов не сдержался и повысил голос:

– А того, что вы всего только заместитель.

– Да, я заместитель, – вскипел Добров. – Но я командир, а не пешка и беззубого либерализма не потерплю. Я требую беспрекословного выполнения отданного мною приказа!

– Я тоже за беспрекословное выполнение приказа! Но ваш приказ был безрассуден. И выполнение его стоило больших жертв.

– Война требует жертв!.. – попытался перебить Железнова Добров.

– Приказ был безрассуден! – повторял Яков Иванович. – Раз полк встретил сильное сопротивление противника, у которого организована оборона и система огня не нарушена, наступать без артиллерии было нельзя. На «ура» врага не возьмешь. И Дьяченко был прав, предлагая вам подтянуть артиллерию и атаковать после артиллерийского налета. А вы…

– Я действовал правильно! Надо было вышибать их с ходу! – крикнул Добров.

– Ломиться на авось? Из-за этого напрасно льется кровь, гибнут люди!.. А дело, может быть, непоправимо проиграно… – Яков Иванович передохнул и продолжал уже более тихо: – Вместо того чтобы выслушать командира полка и подумать самому над его предложением, вы отстранили его от должности. Что же теперь он о вас думает? Каким вы у его подчиненных будете пользоваться авторитетом?

– Значит, по-вашему, прежде чем выполнить приказ, солдат должен подумать, порассуждать: «Нужно его выполнять или не нужно, каких жертв это будет стоить?» А меня воспитывали так: раз отдан приказ – умри, но выполни! – Добров по привычке рассек ребром ладони воздух.

– И я так же воспитан! Так воспитываю и подчиненных. Раз отдан приказ – умри, но выполни! Однако я требую, чтобы командиры, прежде чем что-либо решить, основательно обдумывали свое решение и, организуя бой, добивались победы малой кровью. – Железнов строго взглянул на Доброва. – Солдата следует оберегать, дорогой полковник! И этому надо научиться!..

– У кого же учиться? Не у тех ли юношей, которые под стол пешком ходили, когда я уже воевал?

– Ничего нет зазорного и у них поучиться, – резко возразил Железнов. – Но самое главное – нужно учиться на опыте войны.

– Может быть, у врага учиться? Да мы ему всегда морду били!..

– И у врага тоже, если находишь у него то, что тебе может быть полезным.

– Нет уж, увольте!.. Как-нибудь своим умом обойдусь! У фашистов занимать не буду!..

– Товарищ Добров, довольно! – Железнов хлопнул рукой по столу. Неукротимое зазнайство Доброва наконец вывело его из себя.

Добров вздрогнул и хотел было так же резко ответить, но к нему бросился врач, делая ему знаки молчать. А Железнов уже справился с собой и продолжал тихим голосом:

– Через полтора часа начинается артподготовка. К этому времени поедете вместе с начальником штаба на НП и будете руководить боем. Все время держите со мной связь и информируйте меня. Здесь оставьте начальника опергруппы. А пока вместе с товарищем Бойко изучите мое решение и организацию боя, особенно взаимодействие артиллерии с пехотой.

Добров немного опешил от такого неожиданного поворота дела, насупился, раза три кашлянул и, буркнув себе что-то под нос, пошел на другую половину избы к столу Бойко.

Перед тем как уехать на НП, Добров долго шагал из угла в угол, подходил к дверям комнаты Железнова и снова начинал шагать, не выпуская изо рта папиросы. Наконец решился и вошел к Железнову.

– Яков Иванович, простите меня, партизана! – волнуясь, сказал он. – Дубины на меня мало!..

Железнов протянул руку, и Добров крепко пожал ее.

– Знаешь, Иван Кузьмич, брось-ка ты гарцевать на коне, сейчас ведь зима. Садись-ка в розвальни, куда будет лучше.

– А как же без седла? – нахмурился Добров, подумал немного и скомандовал ординарцу: – Седла отставить! Подать сани!

Когда Добров и Бойко уехали на НП, Железнов слегка вздремнул. Но потом, после того как они позвонили по телефону, он уже не ложился. Артиллерийская подготовка началась вовремя. Положив голову на горячие руки, Железнов, не отрываясь, смотрел на часы – ожидал сообщения о начале атаки. Однако телефон зазвонил раньше, до атаки оставалось еще пять минут.

– В чем дело? – Железнов тревожно взглянул на капитана, исполняющего должность начальника оперативного отделения. – Часы, что ли, отстают? – и взял телефонную трубку.

Капитан сверил часы, они показывали время правильно.

– Что?.. Повторите!.. – вдруг громко крикнул Железнов и, не отнимая трубки от уха, обвел всех тревожным взглядом. – Страшно сказать… В бою у деревни Палашкино убит Доватор. Какой погиб человечина!..

Не успел он опустить трубку, как снова задребезжал звонок. Звонил Добров. Он доложил, что полки дружно пошли в атаку…

Ночью Информбюро передало сообщение «В последний час» о присвоении генерал-майору Доватору звания Героя Советского Союза. Наутро вместе с этим сообщением все части дивизии Железнова молниеносно облетела весть о гибели Доватора.

Эта печальная новость получила в сердцах людей одинаковый отзвук. Гречишкин поставил орудие на прямую наводку и яростно скомандовал своему расчету:

– За смерть Доватора по врагу… огонь!

Неподалеку от него занимал позицию Николай Кочетов.

– За Героя Советского Союза по грабьармии… огонь! – крикнул он, и его пулемет застрочил по врагам.

А на следующий день с именем Доватора полки двинулись на штурм одного из наиболее мощных узлов обороны врага – города Рузы.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Урванцев, сделав несколько кругов, выбрал среди рощиц, рядом с дорогой, площадку для посадки и приземлился. Схватив узел, он соскочил на землю и торопливо зашагал по снегу к дороге. Там Костя остановился и поднял руку. Но, как назло, ни первый, ни второй автобус с ранеными не остановились, и лишь только последний притормозил. Распахнулась дверца кабины, и оттуда прохрипел простуженный голос шофера:

– Садись!

Вот на этом-то автобусе Костя беспрепятственно и въехал в громадный двор госпиталя. Оставив узелок в кабине, он направился к больничному кирпичному зданию, но там его не пустили:

– Неприемный день, дорогой товарищ. Приходите через два дня.

Чего только в этот момент Костя в уме не изобретал! Но строгий вахтер был неумолим.

К крыльцу один за другим подошли автобусы, а за ними потянулась группа красноармейцев, видимо, из команды выздоравливающих.

– Быстрее, быстрее! – скомандовал красноармейцам военфельдшер и, бросив первому из них: «Идемте, халаты возьмете», вместе с ним скрылся за скрипучими дверями этого здания. Урванцев пристроился к команде носильщиков и в паре с плечистым бородачом понес первого раненого в четвертое отделение, высматривая по дороге палату Веры.

После третьего раненого Костя проскользнул к дверям седьмой палаты и, чуть приоткрыв их, тихо позвал:

– Ве-ера.

Та приподнялась на локти и, узнав его по голосу, чуть было от радости не закричала.

Когда, прихрамывая, она вышла в коридор, Урванцев схватил ее за руку и отвел за выступ стены коридора.

– Самолет в километре отсюда. Узелок с обмундированием в женской уборной за метлами. Быстро одевайся – и на двор. Пока автобусы здесь, ворота открыты – бежим. Жду тебя во дворе у входа.

Вера, готовая его расцеловать, промолвила только одно слово: «Сейчас». Они разошлись в разные стороны.

Все это не укрылось от бородача. Выйдя на двор, он добродушно взглянул на Костю и, скользнув пальцем по усам, спросил:

– Твоя?

– Моя, – ответил Костя.

– Жена аль как?

– Никак. Просто друзья. Она наша летчица.

– Это хорошо. А то как-то у нашего брата на фронте неладно получается. Слюбятся, сойдутся. – Бородач скручивал «козью ножку». – Все честь по чести. А потом, глядишь, у нее уже на нос лезет. И что?.. – протянул кисет Урванцеву. – Все!.. С фронта списали, в тыл отправили. И для девки не жистя, а мука. Все хорошо, коль ухажер честный. Так у нее наперед надежда… А ежели он так, финть-винть? Тогда для нее все окончено. А для дитя – безотцовщина. Нехорошо. – Бородач зажег спичку, прикурил. – Тебя как звать-то?

– Костя.

– А меня – Родион. Оно, конечно, фронт штука такая, что человек весь как на ладони, всем нутром виден. Отдает он себя здесь до последней крохи. И во всей своей громаде все одно – че-ло-век! И такого человека не полюбить нельзя, особливо девушке. И эту любовь, милок, надо хранить, как сердце за пазухой. Понял, фунт ситный?

– Чего понимать? Понял.

– Тогда будь здоров, милок. Я пошел документы получать, – сказал бородач и пошагал к низенькому зданию, где толпились, дымя цигарками, такие ж радостные, как и Родион, красноармейцы.

Вышла Вера. Костя воровато повел ее к автобусам окружной дорожкой, подальше от галдевших у крыльца красноармейцев. Но как Костя ни старался быть незамеченным, все же он не мог ускользнуть от острого взора бородача. Едва раскрыл он дверь автобуса, чтобы посадить Веру, как из красноармейской толпы донесся голос Родиона:

– Документы! Летчик, проходные забыли!

– Проходные получили! – соврал Костя и поскорее втолкнул Веру в автобус.

Не успел автобус миновать ворота, как к крыльцу канцелярии подбежала старушка няня и обратилась к красноармейцам:

– Железнову? Веру Железнову из четвертого не видели?

– С кудряшками, прихрамывает? – тут же отозвался Родион.

– Ага, батюшка, на правую ножку прихрамывает, – затараторила старушка.

– Вот в тот автобус она с летчиком села, – показал бородач.

– Ах ты, господи! – огорченная няня ударила по бедрам руками. – А я ведь к ней, как мать! Изловите мне ее, миленькие. Удереть!

Большая группа красноармейцев сорвалась с места и наперегонки рванулась за автобусом, который выезжал уже за ворота.

– Стой! Стой!

Мгновенно там, где дорога поворачивала на выезд, перед автобусом выросла толпа. Красноармейцы открыли дверь.

Поначалу Костя хотел от окружавших отделаться шуточками, потом стал упрашивать, доказывая, что «Железнова может лишится авиации, а она ас ночных полетов в тыл врага». Красноармейцы было согласились и даже расступились, но в этот момент появился дежурный по госпиталю, которому не в диковинку подобное «дезертирство», и неумолимо скомандовал:

– Железнова, в госпиталь!

– Отпустите ее, товарищ военврач третьего ранга, – виновато вступился за Веру подошедший Родион. – Эх, кабы я знал, не подвел бы тебя так, авиация!

Но военврач был неумолим и, пропустив Веру вперед, под веселый гомон красноармейцев, повел ее в госпиталь.

Костя обогнал врача, еще раз пожал руку Веры и прошептал:

– Я как-нибудь на днях ночью…

– Напрасно, Костя. Теперь, наверное, меня отсюда куда-нибудь подальше отправят… Но я, Костя, в полк все же вернусь.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Полковник Алексашин вернулся от члена Военного совета под утро. Старший лейтенант Токарь доложил ему, что начальник отделения кадров 16-й армии сообщил по телефону: в хозяйстве подполковника Свирягина находится мальчик Юрий Рыжиков, похожий на того Юру, который описан в письме, полученном Военным советом от жены Железнова.

– Похожий, говоришь? – переспросил Алексашин и протянул Токарю объемистую папку с бумагами. Он подошел к телефону, намереваясь позвонить полковнику Железнову, но так и не поднял трубку.

«Скажу ему, а он тут же сорвется и полетит очертя голову в этакую пургу. Приедет, а окажется, это вовсе не его сын, – подумал Алексашин. – У Железнова сейчас положение на фронте – и недругу не пожелаешь!.. Стоит ли его зря тревожить?..» Алексашину представилось, как усталые солдаты дивизии Железнова на лыжах пробираются по лесу, таща за собою на салазках пулеметы, минометы и даже пушки. «А впереди у него форсирование Исконы. А это не лучше Рузы». И Алексашин решил прежде сам посмотреть на мальчика.

– Куда вы, товарищ полковник, в такую непогодь? – забеспокоился Токарь. – Вы же устали, еле на ногах стоите!..

– Надо ехать! – ответил Алексашин. – Мне необходимо к генералу Рокоссовскому, а по пути загляну в хозяйство подполковника Свирягина и сам посмотрю на этого Рыжика. Только Железнову пока об этом мальчике ни гу-гу!..

Однако явившийся по вызову шофер вместе с Токарем в конце концов уговорили Алексашина ехать на рассвете.

На рассвете метель действительно стала немного тише, зато повалил густой снег, и ехать стало еще хуже. Алексашин хотел было проехать на Волоколамск через Звенигород и Рузу, но, застряв невдалеке от штаба фронта, повернул обратно и направился более надежным путем – через Москву. Заезжать в часть подполковника Свирягина было теперь Алексашину не по пути. Он решил ехать туда, завершив все дела в штабе армии, и позвонил оттуда в дивизию, чтобы Рыжикова доставили во второй эшелон штаба дивизии.

А в это время Юра ехал в своих розвальнях вслед за розвальнями Гребенюка. В лесу было относительно тихо, пурга бушевала лишь на вершинах деревьев, ссыпая с них снег на дорогу.

В тулупе было жарко, и Юра отбросил назад его большущий воротник. Но когда лес стал редеть, пришлось снова поднять воротник и повернуться к полю спиной. Мертвые гитлеровцы, сложенные в поле штабелями, наводили на Юру ужас. Из памяти не выходил один мертвец, увиденный раньше, когда они ехали в противоположном направлении. То ли он упал со штабеля, то ли кто-то нарочно поставил его в глубоком снегу, чтобы пугать проезжих, но казалось, что он торчит здесь с поднятой рукой и пробитым лбом, точно регулировщик у дороги. Увидев его в первый раз, Юра очень испугался и зажмурился.

– Эх ты, вояка! – сказал ему Гребенюк. – Пушка под ухом палила – не боялся, снаряды рвались – не трусил, бомбили – не прятался, а тут мертвых испугался!

Сейчас Юра очень боялся снова увидеть этого мертвого регулировщика, он должен быть где-то в этих местах… Но он вспомнил слова Гребенюка, и ему стало стыдно.

– А вот и не боюсь! – сказал он вслух и резко повернулся к полю лицом. Но в поле ничего не было, даже не видно было штабелей покойников.

«Наверно, наши похоронили, – подумал Юра, но сам на это ответил: – Когда же? Утром ведь они еще были!..»

Юра стал пристально всматриваться сквозь завесу снега, и ему показалось, будто они едут по этой дороге впервые. «Раньше здесь вроде и не было этих голых кустов, дорога шла прямиком, а эта, вишь, как крутит», – рассуждал Юра сам с собой. Прячась от колючего ветра, он поглубже втянул голову в воротник и бочком прижался к брезенту, в который был укутан теплый хлеб, только часа полтора как вынутый из печей дивизионной хлебопекарни. Почувствовав тепло, Юра лбом прижался к брезенту и задремал, да так крепко, что Гребенюк его еле-еле растормошил.

Подвода стояла посреди густого леса.

– Разве уже приехали? – всполошился Юра.

– Заплутали!.. – Гребенюк сплюнул и выругался. – Где это нас черт свернул?

– Давайте повернем назад, – Юра уже было взялся за вожжи.

– Погоди, дай подумать! – Гребенюк присел на подводу, свернул цигарку и стал на все корки ругать Буланого.

– Я-то думал, что ты конь настоящий, а ты чертова кляча, шкура барабанная!.. На мыло тебя надо, вот что… – Гребенюк замахнулся было на него, но усталый конь повернул к нему голову, вяло повел ушами и тихо, чуть слышно, заржал. Гребенюк опустил руку. – Не бойся, не ударю!.. Это я так, с горя. – И тяжело вздохнул. – Куда ж ты нас завез, животина? Сам устал небось!.. – Буланый в ответ снова тихо заржал. – Ну, чуток отдохни…

Гребенюк повесил на оглоблю кошель с сеном и другой кошель бросил Соньке на задок своих саней. Потом прошелся вперед по незнакомой лесной дороге. Вернувшись, он скомандовал Юре: «Поворачивай!» – и сам решительно повернул Буланого и поехал впереди. Теперь Гребенюк уже не доверял коню, смотрел в оба, но ему никак не удавалось выехать на основную дорогу дивизии. Чем дальше он ехал, тем дорога становилась все менее заметной, а день уже клонился к вечеру.

Боясь заночевать в бору, Гребенюк повернул назад. На развилке запорошенных дорог он остановился и прислушался. Слева доносилась артиллерийская стрельба. «Если там артиллерия, значит, и наш полк там», – подумал он. Дорога показалась ему знакомой, и он, не долго думая, бухнулся в розвальни. Чем дальше они ехали, тем больше и больше было свежих следов, даже появились следы автомашины. Они привели их к околице какой-то деревни. Но по пути в полк деревни не должно было быть. Гребенюк на всякий случай завернул подводы на дорогу, идущую в лес, а сам сбросил тулуп, взял винтовку и, велев Юре смотреть в оба, зашагал к стоящему у дороги на косогоре дому. Он сразу же исчез в вихре снега, и Юра остался один. Прошло совсем немного времени, как вдруг раздался громкий окрик: «Хальт!» – и Гребенюк снова вынырнул из пелены снега. Он со всех ног мчался к подводам.

– Поезжай, догоню! – крикнул он Юре. Но тут снова, теперь еще громче, повторилось зловещее «Хальт!». Затрещали автоматы…

Буланый, словно ужаленный, подскочил на месте, как-то странно поджал свой круп и ошалело рванулся с места, так что Гребенюк едва успел бухнуться в сани. За Буланым вскачь понеслась и Сонька, забрасывая Юру летящим из-под ее копыт снегом. Юра вцепился обеими руками в передок саней, боясь вывалиться. Буланый несся, не замедляя бега. Юре вдруг показалось, что им никто не управляет, и он во весь голос крикнул: «Дедушка!.. Дедушка!..» Но никто ему не ответил. Буланый неожиданно замедлил ход, перешел на рысь, а вскоре и совсем поплелся шагом. Юра сбросил тулуп, подбежал к Буланому и схватил ослабшие вожжи. Конь остановился, он тяжело дышал, вздрагивал и то и дело поджимал левую ногу: по ней с крупа струилась кровь. Юра бросился к Гребенюку. Он лежал, прижавшись лицом к поклаже.

– Дедушка, Буланый ранен! – крикнул Юра, но Гребенюк не ответил. Тогда мальчик начал трясти его. Старик приподнял голову. На Юру с мольбой посмотрели его глаза.

– Дай водички, сынок…

– Что с вами, дедушка?

– Воды… – простонал Гребенюк.

– Где же взять воды? – спросил Юра, и губы его задрожали. Он видел: со стариком творится неладное, но не мог понять, что именно Юра смотрел на Гребенюка так же умоляюще, как и тот на него.

– Где же, дедушка, я возьму воды-то?.. – повторил Юра, нагнулся, захватил горсть снега и поднес ко рту старика.

Гребенюк стал жадно сосать белый комок, не отрывая глаз от Юры, словно собирался что-то сказать ему.

– Помоги мне, сынок… – Гребенюк попытался подняться. Юра взял его под мышки. Но старик схватился за бок и со стоном рухнул снова в сани.

Юра перепугался.

– Дедушка, миленький, встаньте… – стал причитать он, засунул под его полушубок руку и, почувствовав кровь, застыл от ужаса. Крупные слезы покатились по разгоряченным щекам. – Что же мне делать-то, родненькие вы мои!.. – сам того не замечая, он повторял слова, которые всегда в растерянности говорила его бабушка.

Он понимал, что надо чем-то прикрыть рану. Но чем?.. Носовой платок был такой грязный, что Юра с досадой отшвырнул его в сторону. Он подумал о рубашке, выдернул ее из брюк и что есть силы рванул за край. Но рубашка не поддалась. Тогда Юра чикнул ножом у самого ворота, рванул снова, рубаха затрещала, и в его руках оказался весь ее перед. Свернув этот кусок, Юра закрыл им рану старика и, чтобы тряпка не сползала, запихал под полушубок много сена, потом закутал старика в тулуп и накрыл его брезентом. Но Гребенюк стащил с головы брезент и заговорил слабым, прерывистым голосом:

– Ударят, проклятые, в бок нашим, и тогда все… Поезжай назад и расскажи командиру… А меня оставь здесь…

– Что вы, дедушка?! Я ни за что вас не оставлю… Замерзнете здесь или волки нападут…

– Не бойся… Не замерзну… Разведи костерчик… меня рядом положи… и поезжай… – останавливаясь после каждого слова, говорил Гребенюк и все глядел на Юру немигающими глазами.

Юра отошел в сторону и остановился. Горькие слезы хлынули из глаз.

– Милые вы мои, родные! Что же мне делать-то? – причитал он, глядя на окружавшие его со всех сторон заснеженные деревья. – Помогите, родненькие вы мои!

Но бор был безмолвен, лишь шумели верхушки деревьев, качаясь в вихре метели. Чего только сейчас не виделось Юре в лесу: и леший с большущей бородой, цепляющийся за стволы сосен, и волки, воющие в чаще, и белые фигуры занесенных снегом мертвецов…

Здравый смысл подсказывал Юре, что нужно идти к людям, в деревню, иначе их занесет здесь снегом… Но в деревне были фрицы, они ранили дедушку, они убьют его… И Юра решил остаться до рассвета здесь, в этом глухом лесу.

Он вытер кулаком слезы, сжал зубы, чтобы снова не разрыдаться, и зашагал к саням. Сейчас он возьмет топор и нарубит дров для костра…

Алексашин со Свирягиным сидели в снежном шалаше, ожидая возвращения разведки. Воспользовавшись вьюгой, которая мешала врагам рассмотреть, что происходит в наших частях, Свирягин собирал полк в кулак, подтягивал в лес, чтобы там в затишье дать бойцам отдохнуть, а на рассвете внезапно атаковать опорный пункт гитлеровцев – поселок Середа.

Занятый подготовкой предстоящего боя, Свирягин не чувствовал холода, но Алексашин продрог основательно, особенно мерзли ноги, так как из-под полотнища плащ-палатки, заменявшей собою дверь, сильно дуло. Время уже было за полночь, когда начальник последней вернувшейся разведывательной группы доложил, что ни подвод, на которых уехали Гребенюк с Юрой, ни их следов он не нашел.

– Дело дрянь! – протянул Свирягин, выслушав разведчика. – Людей вы сейчас же положите спать и сами ступайте, а в пять ноль-ноль явитесь ко мне. – Когда шаги удаляющегося разведчика заглохли, Свирягин со вздохом произнес: – Вот видите, какие дела, товарищ полковник… Чепе получается!.. Из-за Рыжика и этого старика приходится переносить время наступления… Я-то, откровенно говоря, думал часок-другой поспать… Да не выйдет!.. – Он выругался и по телефону доложил начальству об исчезновении двух подвод с повозочными Гребенюком и Рыжиковым.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

К утру метель стихла, и в прогалины между медленно плывущими на север облаками проглядывало бледно-голубое небо. Лес казался спящим; ни один звук не нарушал его покоя, лишь в костре потрескивали подброшенные Юрой сучья, издавая запах смолы и дыма. Юра думал только об одном, как бы не замерз Гребенюк. За эту страшную ночь мальчик измотался, только сознание того, что он должен спасти старика, поддерживало в нем силы.

– Юра! – послышалось с еловых ветвей, где лежал Гребенюк, и брезент, которым он был накрыт, зашевелился.

Юра бросился к нему, но опоздал. Гребенюк уже поднялся и, показывая рукой в ту сторону, куда плыли пожелтевшие облака, потребовал, чтобы Юра помог ему идти.

– Куда же вы, дедушка, пойдете? – забеспокоился Юра. – Вам же двигаться нельзя…

– Веди! – прохрипел Гребенюк. – Веди снова туда, к той балке! – Превозмогая боль, он сделал несколько шагов и судорожно обхватил руками молодую сосну, осыпавшую его снежной пылью.

– Дедушка, не надо!.. – упрашивал его Юра.

– Ты слыхал, что я тебе сказал?! Веди! – и Гребенюк, еле волоча ноги и пошатываясь, пошел к дороге.

– А как же с конями?

– Коней оставь здесь…

Юра подскочил к Гребенюку и, заглядывая в его бледное лицо, прошептал:

– Давайте я свезу вас куда-нибудь в деревню, а сам…

– Как ты смеешь мне это говорить? – Гребенюк взглянул на Юру, в глазах его было страдание. – Ты хочешь, чтобы мы к немцам попали? – Глаза его вдруг закрылись, и он качнулся на месте.

– Ну вот, видите, опять плохо!.. – У Юры еле хватило силенок поддержать Гребенюка.

– Ты видал, куда немцы зашли?.. Во фланг, вот сбоку как нашим ударят, тогда что?.. Мы должны упредить… – И старик снова, задыхаясь на ходу, упрямо двинулся вперед, но через несколько шагов зашатался и безмолвно опустился наземь. Не зная, что делать, Юра совал ему в рот горсти снега.

– Дедушка, родненький, послушайте меня, поедем в деревню… – всхлипывая, уговаривал он его. – Ну что же мне теперь делать-то, милые вы мои, родные?.. – Подхватив старика под мышки, он силился его поднять, но не мог. – Дедушка, откройте глаза… Ну, пожалуйста, откройте глаза… Мне страшно… – Юра утирал замусоленным рукавом полушубка свое измазанное копотью лицо и плакал все горше.

Наконец Гребенюк открыл глаза и, ухватившись за Юру, стал приподниматься.

– Знаешь что, Юра… – проговорил он. – Иди к той балке прямо… и, как до нее дойдешь, поверни направо, а там иди все прямо и прямо… на восток… а за лесом и наш полк… Понял?

– Понял! – всхлипнул Юра. – А вы как же?

– Меня отведи к костру… подбрось в костер побольше дров… А потом за мной наши придут… Понял?..

– Понял.

– Ну, помоги мне встать.

Юра подхватил старика, и тот с большим трудом поднялся. Так, обнявшись, они побрели к костру.

Сонька и Буланый вытянули шеи и, широко раздувая ноздри, тихо и коротко заржали. Буланый то и дело поджимал ногу, – очевидно, она у него очень болела.

Посадив Гребенюка лицом к огню, Юра подбросил в костер хворосту. От жаркого пламени стало совсем тепло. Устилая хвойными ветками свои сани, Юра рассуждал: «Сегодня же доберусь и спасу полк!.. А как же он?.. Вдруг волки набросятся?.. – Юра поежился, по спине пробежал мороз. – А что, если положить его в сани, закутать попоной и пустить вперед Соньку прямо вот этой колеей, а за ней на длинном поводе Буланого?..»

– Ну, что ты там мешкаешь?.. Быстрей!.. Быстрей же! – Гребенюк беспомощно замахал рукой.

– Сейчас! – отозвался Юра.

– Готов?..

– Готов, дедушка, только я хочу…

– Не перебивай! – Гребенюк посмотрел на Юру в упор. – Повтори, что я тебе сказал!.. Где по нас фрицы стреляли?

Юра повторил.

– Теперь поклянись… – Гребенюку говорить становилось все трудней, он, видимо, собирал последние силы. – Поклянись мне, что выполнишь…

– Клянусь, дедушка, как товарищу Ленину. – И Юра вскинул руку ко лбу, отдавая пионерский салют.

– Ну, Рыжик, прощай!.. Передай командиру, что я сам не мог, пусть на меня, старика, не гневается… – Он хотел протянуть руку, но она бессильно упала на колени, голова старика свесилась, и он повалился на землю. Юра напряг силы, уложил потерявшего сознание Гребенюка поудобнее в сани и накрыл попоной.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Усталая, вся в изморози, Сонька, почувствовав близость жилища, хрипло заржала. За ней подал голос и Буланый. Вдали послышался лай собаки. Проехав еще немного вперед, Юра сквозь стволы вековых сосен увидел, как заблестели стекла одинокого, стоявшего на отшибе домика.

Юра остановил Соньку, слез с саней и, прячась за самую толстую сосну, стал рассматривать затерявшуюся в лесной глуши избу.

«А что, если в этой избушке фрицы? – От этой мысли Юре стало не по себе. Но как ни было страшно, Юра все же направился к дому, но тут же за забором раздался раскатистый лай пса.

«Собака? – обрадовался Юра. – Раз собака жива, значит, фрицев нет».

Успокоив себя, Юра взял вожжи и направил сани прямо к этому дому.

У ворот их встретила женщина в шубе, закутанная в большой клетчатый платок.

– Куда, мальчик, путь держишь? – спросила она.

– А мы, тетенька, к вам едем, – сказал Юра, соскочив с саней. – Фрицев у вас нет?

– Нет, бог миловал, – певуче протянула женщина.

– Пустите нас, пожалуйста… Дедушка ранен. Без памяти…

Женщина подошла к саням, глянула на Гребенюка и, ничего не говоря, отворила ворота. Во двор из дома вышел мужчина. Они вместе подняли старика, внесли его в избу, прямо на вторую половину, и там положили на кровать.

Юра тут же возвратился к коням, ввел их во двор, опустил подпруги и, бросив им под ноги сено, вернулся в избу. Старик, уже раздетый, лежал в постели, около него возились хозяева.

Юру здесь все удивляло: необыкновенная чистота, от которой он уже отвык на фронте, образа с полотенцами, фотографии вокруг небольшого зеркала над комодом, среди которых было много карточек военных в мундирах, с крестами и медалями на груди. Его поразило и то, что хозяйка так быстро и умело перевязала Гребенюка, и то, что в этой глуши нашлись бинты, йод и спирт, чего даже не было в Княжине.

«Наверное, буржуи, сбежали от Советской власти», – подумал Юра и спросил:

– А как вас зовут?

– Меня, малец, зови дядя Вася, – ответил хозяин, поглядывая исподлобья добрыми черными глазами. – А тебя как величают?

– Меня Юрой звать… А не страшно нам здесь оставаться?..

– Смотря кого бояться… – ответил дядя Вася, опуская голову старика на подушку.

– Кого же? Врагов, фрицев и разных там предателей… – ответил Юра, зорко следя за каждым движением хозяев.

– Если их боитесь, то не страшно, здесь таких нет! – Улыбка расползлась по широкому, заросшему бородой лицу дяди Васи.

– …А вы не колхозники? – спросил Юра. Он никак не мог отделаться от подозрительности, которую вызывал в нем этот дом.

– Единоличники, – огорченно вздохнул дядя Вася, – хотел бы в колхоз, да ведь из одного двора колхоза не сделаешь… – Он налил из кувшина воды в кружку и подошел к Гребенюку.

– А какая деревня отсюда близко? – снова задал вопрос Юра.

– Деревня? – удивленно переспросил дядя Вася и незаметно моргнул хозяйке. – А вы разве сами-то не через деревню ехали? – Он положил намоченное полотенце на разгоряченный лоб старика.

– Через деревню… Но мы-то оттуда ехали, – показал Юра на замерзшее окно, – а я, дядя Вася, спрашиваю про то, как с этой стороны.

– А… Тут-то далеко, – ответил дядя Вася и обратился к хозяйке: – Сваргань-ка, Марья Никифоровна, что-нибудь покушать, гости-то, чай, проголодались.

– Спасибо, пожалуйста, не беспокойтесь, – учтиво, как учила его бабушка, сказал Юра. – Я возле дедушки посижу…

Дед Гребенюк спал, а на столе появилась такая аппетитная, поджаренная на сале яичница, что Юру невольно потянуло к столу.

– Садись, малец, заправься! – дядя Вася гостеприимно стукнул по скамье широкой ладонью.

Юра сел на табуретку против дяди Васи и, будучи голодным, стал есть быстро, заправляя за обе щеки. Это не мешало ему все же строить дальнейшие предположения. Он решил, что хозяева не просто единоличники, но даже еще и кулаки, ведь у них было сало, которого Юра давно не видел.

– Сами-то откуда? – медленно нарезая хлеб ломтями, как бы невзначай спросил дядя Вася.

– Оттуда… – растерялся от этого вопроса Юра и назвал первую пришедшую на ум деревню. – Из Середы.

– Из Середы?.. Когда же ее взяли? – спросил дядя Вася, наверняка зная, что она все еще находится в руках фашистов.

– Вчера взяли! – не задумываясь, ответил Юра. – Мы ехали, хлеб нашим везли…

– Кому это «нашим»?

– Нашим в полк. – Юра тут же спохватился, что проболтался, и румянец залил его лицо. – То есть не в полк, а…

– Понимаю, сынок, – военная тайна!..

Дядя Вася положил заросший черной щетиной подбородок на свои большие кулаки и, глядя на Юру прищуренными глазами, спросил:

– Где же дедушку ранили?

– Его фрицы ранили… Стреляли со стороны деревни, той деревни, которую с опушки леса видно. – И Юра подробно рассказал о том, как все произошло.

– А как же будут ваши фамилии? – продолжал свои расспросы дядя Вася.

– Я – Рыжиков Юра, а дедушка – товарищ Гребенюк.

– Ну, вот и хорошо!.. А то гостюете, а кто будете, не знаем. – Дядя Вася погладил Юру по голове. – Ну, ступай, посиди возле дедушки, если хочешь.

Гребенюк спокойно спал, похрапывая во сне. Юра все еще не отделался от своих подозрений. Он оглядывался вокруг, стараясь наконец понять, кто же такие хозяева этого дома, потом на цыпочках подошел к комоду. На комоде лежал немецкий иллюстрированный журнал. С обложки глядел здоровенный самодовольный гитлеровец, он стоял, широко расставив ноги, а позади него из-за колючей проволоки смотрели измученные лица пленных красноармейцев. «Вот чем интересуется дядя Вася!..» – подумал Юра и решил, что хозяева не только кулаки, но еще и предатели. Он со злостью двинул журнал в сторону. Из журнала вдруг выскользнула тонкая записная книжечка. Юра одним пальцем приподнял ее коричневую корочку и на первом листе прочел: «Каждый на своем посту герой. П.Рыжов». Эти слова он не раз слышал от Гребенюка. И ему показалось, что эта книжечка принадлежит одному из тех красноармейцев, что на обложке журнала выглядывали из-за колючей проволоки. Юра перевернул еще листок, под ним лежала сложенная пополам газетная вырезка. Он развернул ее, и сердце его тревожно забилось: он вновь прочитал уже знакомые ему строки о награждении орденом Ленина генералов и офицеров, среди которых значился и полковник Железнов. Фамилия Железнова была подчеркнута.

«Наверно, они знают папу?» – подумал Юра и, позабыв всякую осторожность, с записной книжкой в руках пошел на другую половину избы к хозяевам.

– Чем это ты так взволнован? – спросила его Марья Никифоровна, и вдруг как-то очень по-родному прижала его голову к своей груди. – Эх ты, горе мое горемычное!..

Все Юрины подозрения вдруг сразу исчезли, и он почувствовал к этой женщине полное доверие.

– А вы знаете моего папу? – спросил он, нетерпеливо заглядывая ей в глаза.

– А кто твой папа?

Вместо ответа Юра развернул газетную вырезку и показал фамилию отца.

– Ты Железнов? Почему же назвался Рыжиковым? – удивилась Марья Никифоровна.

– Вы, пожалуйста, не спрашивайте… И никому об этом не говорите, – умоляюще посмотрел Юра на хозяйку. – Я ведь даже и дедушке Гребенюку не сказал!.. Если что знаете о папе, расскажите…

– О подполковнике Железнове мы, дорогой мой, ничего не знаем. А вот об этой книжечке, которую ты в руках держишь, я тебе расскажу. Когда мы переезжали сюда, в лесу, на полянке, натолкнулись на подбитый самолет. Молоденькую раненую летчицу спас ее друг, который приземлился рядом. Он увез ее на своем самолете. А эту книжечку бережем как память.

– А кто она, эта летчица?

– Не знаю, дорогой, – ответила Марья Никифоровна и протянула Юре книжку. – Возьми себе, я тебе дарю ее.

В это время из другой комнаты послышался стон Гребенюка.

– Водички!.. – попросил он.

Марья Никифоровна зачерпнула ковшом воду из ведра и протянула ковш Юре.

– Пожалуйста, только не говорите ему, что я Железнов… – снова попросил Юра. – Я потом сам ему скажу!..

– Юра! – чуть слышно произнес Гребенюк, когда мальчик подошел к нему с ковшом.

– Что, дедушка? – припал к его подушке Юра. Старик так и пылал.

– Наши должны наступать, – словно в бреду, зашептал Гребенюк. – Командир, поди, не знает, что фрицы сбоку находятся. Ударят, проклятые, и сорвут наше наступление. Ты должен к нашим пробраться… – Старик вдохнул в себя воздух. – Ты же мне поклялся!..

– Хорошо! – ответил Юра. И Гребенюк погладил своей шершавой рукой его маленькую руку.

А в это время за стеной, на другой половине избы, Марья Никифоровна писала краткое донесение обо всем, что рассказал им Юра…

Ночью, когда все спали, Юра тихонько надел полушубок и вышел во двор. В розвальнях автомата не оказалось, – наверно, хозяева взяли его. Юра засунул топор за пояс и полез через забор. Только он занес ногу, чтобы перебраться на другую сторону, как молчавший до этого пес вдруг залился раскатистым лаем. Юра испугался и свалился в глубокий снег, потом быстро поднялся, огляделся и побежал. Выйдя на дорогу, он свернул влево и пошел прямо тем путем, которым они сюда приехали.

Чем дальше уходил Юра от дома, тем сильнее разбирал его страх. Вдали блеснули два огонька, пропали, и почти сразу же снова загорелись теперь уже четыре. Мелькая из стороны в сторону, огоньки двигались по дороге навстречу Юре.

«Волки?!» – подумал Юра и невольно бросился назад. Но в ушах зазвучали слова Гребенюка: «Ты должен… Ты же мне поклялся!..» Юра вытащил из-за пояса топор и зашагал вперед… Теперь впереди было уже множество огоньков. Юра слышал, как гулко стучит его сердце, этот стук даже заглушил на время раздававшиеся в правой стороне выстрелы.

«Как же это так? – услышав выстрелы, подумал Юра. – Почему же в той стороне стреляют? – Он посмотрел на Полярную звезду, как его учил Гребенюк. – Там ведь восток, – значит, там должны быть наши… Но тогда почему они стреляют?.. Значит, это фрицы…»

А огоньки, мелькнув с левей стороны, уплывали вправо и там пропадали.

Юра пошел навстречу этим таинственным огонькам. Вдруг позади него послышался лошадиный топот и скрип полозьев. Юра бросился в сторону, провалившись по пояс в глубоком снегу, и замер. Когда розвальни наконец проехали мимо, Юра вздохнул с облегчением, но вдруг от саней отделился темный комок и покатился прямо к Юре. Раздался звонкий лай, и Юра увидел, что пес, ныряя в снегу, настигает его. Юра бросился в глубь леса. Но это было напрасно: зловредный пес рычал и хватал Юру то за полушубок, то за валенки. Мальчик взмахнул топором, пес пронзительно взвизгнул, отскочил в сторону и залился злым, хриплым лаем. Все пропало!.. С дороги в лес уже шли люди.

– Юра! – крикнул дядя Вася. – Юра, где ты?!

Как Юра ни бушевал и ни вырывался, его все-таки благополучно доставили домой и водворили в полуподвальное помещение. Там стояли койки и жили какие-то люди, как сказал дядя Вася, рабочие. Рядом с Юрой на скамейку села Марья Никифоровна, она обняла его и говорила с ним тихо и мягко. Голос ее был похож на голос матери:

– …Не плачь, золотце ты мое… Поверь мне – все будет хорошо!..

– Все равно сбегу! – твердил Юра. – Понимаете вы, я должен.

Марья Никифоровна закрыла ему рукой рот:

– Тише! Дедушка услышит! Пожалей его, ему волноваться нельзя.

…А наверху, в первой комнате, за столом, при мерцающем свете коптилки дядя Вася говорил рослому, плечистому парню:

– Из дому иди сразу на просеку и так до Крутой балки. От нее поверни прямо на Осташевский большак. На тракт не выходи, а шагай около. Пройдешь с километр – и бери прямо на отметку 261,8… Там, как я понял мальца, должен быть их полк. Если ты придешь туда часам к пяти – а ты должен прийти, – наши успеют подняться и встретить врага…

– Постараюсь! – Парень выпрямился, подтянул пояс, похлопал себя по карманам, проверяя, все ли он положил, что нужно, и спросил дядю Васю, назвав его совсем не так, как было известно Юре! – А что, Макар Михайлович, о них сказать?

– О них? – Макар Михайлович немного подумал. – Скажи, с рассветом переправим их в Кузнечики, к Степановне… Да, не забудь: малец-то не Рыжиков вовсе, а Железнов. – Макар Михайлович вышел из-за стола и помог парню собраться. – Обратно возвращайся тем же путем. Если на коряге будут зарубки, иди на второе положение. Все ясно?

– Все! – Парень еще раз осмотрелся и взял шапку.

– Тогда – на лыжи! – Макар Михайлович протянул ему руку: – Да хранит тебя Полярная звезда!

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Княжино утонуло в глубоких снегах. Кругом все было белым бело. Даже тропа, идущая от дороги к новостройке, была утоптана вровень со снежным покровом поля.

Строительство завода было еще далеко не закончено, а уже несколько цехов начали работать. Из Москвы требовали к маю наладить массовое производство снарядов, в августе приступить к сборке танков из доставляемых с Урала деталей, а в ноябре выпускать танки, полностью сделанные на заводе. В связи с этим строительство завода велось комплексным методом. Одновременно возводили стены здания и делали фундаменты для станков. Клали потолочные перекрытия, настилали крышу и монтировали станки.

Когда наступил новый год, часть главного здания уже подводилась под крышу. Строителям казалось, что теперь будет полегче, но в действительности стало тяжелее. Надо было продолжать стройку в том же темпе и одновременно развертывать само производство. Рабочих рук для этого на заводе не хватало.

День был субботний, и работницы – мужчин на заводской стройке было очень мало – длинной вереницей потянулись по белоснежной тропе к Княжину. Каждая из них спешила домой после недельного отсутствия. Чтобы не делать ежедневно больших расстояний, они зимой жили всю неделю в бараках завода.

Как только Нина Николаевна пришла домой, она, не садясь за стол, тут же послала Аграфену Игнатьевну с запиской к председателю колхоза. Парторг завода поручил ей снова поговорить с колхозниками о вербовке их на завод, и Нина Николаевна просила собрать сход. Пока Аграфена Игнатьевна отсутствовала, она вытащила из печки приятно пахнущие едой чугунки и, не накрывая на стол, села обедать. Все ей казалось вкусным: и постные серые щи, и хлеб из черной муки пополам с картошкой, и запеченный картофель, чуть сбрызнутый конопляным маслом.

За едой Нина Николаевна вдруг заметила в полумраке две зеленые развесистые ветви, обвивающие иконы. Она подошла с коптилкой поближе к образам, пощупала колкие ветви и увидела среди них маленькую иконку «Вера, Надежда, Любовь и их мать София», а рядом бумажный образок святого Юрия.

– Эх, мама, мама! – прошептала Нина Николаевна. Сильной болью отозвалась в ее сердце утихшая было тоска по детям.

– Где-то вы, мои родные, сейчас?! – произнесла она. Пошатываясь от усталости, вернулась на место, поставила на стол коптилку и грузно опустилась на скамейку, положив разгоряченную голову на исцарапанные кирпичами руки.

С улицы послышалось торопливое похрустывание шагов. Нина Николаевна прислушалась. Она не ждала гостей, ей хотелось сейчас побыть одной. Но шаги приближались; вот уже заскрипели ступеньки крыльца. Нина Николаевна быстро подобрала выбившиеся из-под платка пряди поседевших волос, заправила их под платок и вытерла лицо его концами. Дверь распахнулась, и вошла Карпова.

– Здравствуй, Нина! – весело приветствовала она Железнову. – Ну, как на заводе?

– Да как?.. Плохо!.. Садись со мной ужинать, – предложила Нина Николаевна. Гостья поблагодарила и, не снимая полушубка, опустилась на лавку. – Рабочих на заводе не хватает. Может, снова вернешься работать? Сейчас в цеха набирают. Квалификацию приобретешь.

– Вот нужда какая!.. За семь верст киселя хлебать! – пренебрежительно качнула головой Карпова. Серый пуховый платок сполз на ее плечи, обнажив пышную шапку завитых волос.

– Конечно, нужда! – воскликнула Нина Николаевна. – Великая нужда! Не только женщин, а и ребят будем брать! Рабочие руки на вес золота…

– Мои руки, Нина, к этому не приспособлены… У меня еще с той кладки мозоли не прошли.

– А мне кажется, что нам, женам военных, грех не работать. Мы сами много страшного видели… Наши мужья на фронте терпят лишения, рискуют своей жизнью. Нам надо быть достойными их и, чем можем, помочь тому, чтобы война скорее кончилась…

Карпова не выдержала горячих слов Нины Николаевны и стала оправдываться:

– Но к этому надо умение!.. А что я?.. Неприспособленная, не приученная к физическому труду. Ведь от меня никакого толку!..

– Все зависит от своего желания, от твоей воли…

– Ну что ты, откуда же у меня воля? – улыбнулась Карпова. – Таких качеств у меня нет!..

– А совесть?.. – резко перебила ее Нина Николаевна. – Совесть даст тебе волю!

– Твой тон, Нина, мне не нравится…

– А мне, Галина, не нравится твое отношение к жизни, – скорее с горечью, чем с упреком, ответила Нина Николаевна. – Вот кончится война, каждую из нас спросят: «Что ты делала во время войны? Чем занималась? Чем помогла стране?..» Что ты тогда скажешь?

– Как что?.. В эвакуации была… мучилась!.. Разве этого мало?..

– «Мучилась»?.. Да разве ты знаешь, что такое мучения? Вот те, кто на фронте или в блокаде Ленинграда, – те действительно мучаются. Но я уверена, что они так не ноют, как ты!.. Мне всегда за тебя перед колхозниками стыдно бывает!..

– Ну что ты, Нина, сегодня так горячишься, – стараясь успокоить ее, сказала Карпова. – Это твоя добрая воля, что ты работаешь!.. Ведь мы – жены фронтовиков. За то, что наши мужья воюют, нам помогать должны, о нас обязаны заботиться!..

– Что ты такое говоришь?! – крикнула Нина Николаевна. – Страшно… Ты, ты, Галя, плесень!..

– Ах вот как!.. Ну, спасибо, товарищ Железнова, что еще хуже не назвали!.. – Галина Степановна набросила на голову платок и быстро выбежала из избы.

Нина Николаевна не двинулась с места. Она так и просидела, занятая своими думами, пока не вернулась Аграфена Игнатьевна.

– Что это с Галиной случилось? – с порога спросила Аграфена Игнатьевна. – Мимо меня пробежала, даже не поздоровалась. Поссорились, что ли?..

– Нет, по душам поговорили… – ответила Нина Николаевна.

Утром Нина Николаевна проснулась оттого, что Аграфена Игнатьевна подошла к ее кровати и разбудила ее.

– Что случилось, мама? – Нина Николаевна протерла сонные глаза.

– Письмо!.. Письмо от Яши!..

Сон сразу слетел с Нины Николаевны. Она схватила конверт: адрес был написан почерком Якова Ивановича. Каждое его письмо мать и дочь встречали с волнением.

Нина Николаевна стала читать, повторяя некоторые строки по нескольку раз. Аграфена Игнатьевна сидела затаив дыхание и жадно смотрела в глаза дочери.

– Жив, дорогой мой Яшенька, жив!.. – причитала она. – И Верочка жива… Слава тебе господи!.. – Аграфена Игнатьевна перекрестилась. – А что же про Юрочку-то слышно?

– Про Юру?.. – Нина Николаевна тяжело вздохнула, и ее рука с письмом опустилась на стол. – Про Юру он, видно, ничего не знает… Наверное, мое письмо еще не получил… Он сыну поклон шлет и целует его… – Письмо задрожало в руках Нины Николаевны, она упала на грудь матери и зарыдала. Потом, придя немного в себя, собрала все листки и стала снова перечитывать письмо, стараясь по его содержанию и даже по почерку понять душевное состояние мужа. Ей всегда казалось, что, утешая, он в то же время скрывает от нее что-то плохое.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Выписавшись из госпиталя, Вера в полдень приехала в Рузу. Ей казалось, что все здесь радуется ее приезду. День стоял яркий, солнечный, мороз пощипывал щеки, он посеребрил выбившуюся из-под ушанки прядь волос. Вера вдыхала чистый, напоенный запахом хвои воздух, и ей казалось, что она от этого сразу становится бодрее. Захотелось бегом побежать по снегу в глубь сада, к самой дальней, озаренной солнцем скамейке, упасть на нее и, широко раскинув руки и подняв лицо к солнцу, дышать и дышать этим свежим, морозным воздухом…

– Как здесь хорошо!.. Даже не чувствуется, что фронт близко, – улыбаясь, сказала Вера вышедшей вместе с ней из автобуса медсестре.

– Еще как чувствуется!.. Это только сегодня почему-то тихо, – ответила медсестра. – Вы идите вот по этой дорожке, туда, куда показывает стрелка. Она приведет вас в приемный покой. Там у дежурного узнаете, где находится «хозяйство» вашего папаши.

Вера поблагодарила и зашагала по тропинке. Она приехала в Рузу для того, чтобы отсюда как-нибудь добраться до отца.

В приемном покое Вера, к несчастью, никого, кроме санитарки, не застала. Делать было нечего, пришлось ждать. Вера вышла в садик и села на скамейку. В садике стали появляться раненые. Вера пыталась расспрашивать проходивших мимо нее, но никто из них не знал, где находится дивизия Железнова. Наконец один из раненых, который случайно сел рядом с Верой на скамейку, сказал, что в соседней с ним палате есть красноармеец из этой дивизии.

Минут через десять он уже представил Вере пожилого солдата, который назвался Звездиным. Солдат этот слышал от недавно прибывших раненых, что их дивизия выведена в резерв и ушла куда-то на юг от Минского шоссе. Позже, в приемном покое, дежурный подтвердил эти сведения.

Пришлось Вере возвратиться в Москву. Удрученная неудачей, она молчала всю дорогу. Радостное настроение сменилось чувством большой усталости. Вере даже стало казаться, что вновь разболелись раны.

В Москве остановиться ей было не у кого, и она поехала в Болшево. Марья Васильевна, Анина мать, встретила ее, как дочь, обняла, расплакалась, накормила и усадила у топившейся печки. В доме, как всегда, было чисто, уютно и тепло. Казалось, здесь ничто не изменилось, лишь сама Марья Васильевна заметно осунулась, постарела, седина покрыла ее голову. Она рассказала Вере, что Аня с Василием учатся в Кунцеве на каких-то секретных курсах; что полк, в котором служила Вера, переехал, но, куда именно, Аня матери не сообщила, – видимо, считает это военной тайной; что Стропилкин был на фронте и пропал без вести под Москвой. Услышав это, Вера почувствовала себя виноватой: она плохо о нем думала и своим безразличным к нему отношением подчеркивала, что он стал для нее чужим.

– А Фекла Александровна страх как о нем убивается, – сокрушалась Марья Васильевна. – Прямо вся высохла!..

После ужина Вера зашла к Стропилкиной. В дверях ее встретила сгорбленная, с трясущейся головой старуха в засаленной телогрейке, и Вера едва узнала в ней мать Ивана Севастьяновича. В доме было так холодно, что, казалось, мебель примерзла к полу.

– Не раздевайся, матушка моя, смерзнешь, – сказала Стропилкина. – Или погоди, я полушубочек достану. – Как Вера ни отказывалась, хозяйка засеменила в комнаты и принесла оттуда полушубок с байковым коричневым верхом. – Все для Ванюши берегу… – И, помогая Вере снять шинель, запричитала: – Не бросай меня, Верочка. Сирота я теперь горемычная. Что же это с Ванечкой моим? Как это понимать, что он без вести пропал?.. Ведь если бы его убили, то мне, наверно, прямо так и написали бы, не стали от матери скрывать!..

Вере стало жаль старуху, она усадила ее на диван и начала успокаивать.

– Не плачьте, Фекла Александровна, – говорила она, гладя взлохмаченную седую голову Стропилкиной. – Надо надеяться, что он жив!

– Дай бог тебе счастья за твои добрые слова! – Старуха поймала Верину руку и поцеловала ее. – Я тоже так думаю, что он жив… Какой бы ни пришел с войны, только бы живой!.. Мы тогда его с тобой молочком отпоим, откормим!.. Сальце-то, что осенью засолила, для него все берегу. Маслице собираю. Коровка, слава богу, у нас хорошая. Да и денежки приберегаю. На всем экономлю… Ничего не пожалею, только бы вернулся!..

– Вернется!.. Вот увидите, вернется!.. – говорила Вера, хотя сама беспокоилась за судьбу Стропилкина.

– Как подумаю, что он у партизан, даже в дрожь бросает! Целыми ночами глаз не смыкаю!.. А он ведь сам на рожон лезет… Сидел бы в Москве, где-нибудь в канцелярии. Так нет, на фронт пошел!.. А разве не мог он на какую-нибудь хворь сослаться? Их у него хоть отбавляй: и ломота в ногах, и желудок слабый…

– Так это же хорошо, если он у партизан! – перебила ее Вера.

– Чего же хорошего? Эти изверги, фашисты, партизан-то вешают!..

– Раз мы думаем, что он жив, значит, должны быть готовы и к тому, что он попал к партизанам. Куда хуже было бы, если бы он попал в плен!

– Уж лучше в плен, чем к партизанам! – неожиданно резко сказала Стропилкина. – Ему немцы ничего плохого не сделают, он ведь беспартийный…

Вера отшатнулась от нее:

– Что вы говорите, Фекла Александровна?.. Вы же мать! Как вы можете желать, чтобы он в плен попал!..

– А что же тут, Верочка, плохого? – старуха удивленно подняла на нее тусклые глаза.

– Да ведь это позор! Предательство!

Но у Стропилкиной на этот счет была своя философия. Никакие Верины доводы до нее не доходили.

«До чего же она заскорузлая!.. – думала Вера. – Что же для нее свято? Бог?.. Но и верующий в бога должен быть преданным своей Родине!..»

Она почувствовала, что дольше оставаться здесь не в силах. Сбросила полушубок и поднялась.

Стропилкина от неожиданности вздрогнула, растерянно спросила:

– Куда же ты, доченька?

– Не смейте меня так называть! – крикнула Вера и, накинув шинель, выбежала из дома, забыв закрыть за собой дверь.

Переночевала Вера у Марьи Васильевны, а рано утром поехала в Кунцево повидаться с Аней и Василием и узнать, куда передислоцировался полк.

Сидя в электричке, она всю дорогу думала о Стропилкине. Ей хотелось видеть в нем честного, смелого человека, и она не допускала мысли, что он мог сдаться в плен.

«Это дома возле матери он был таким избалованным, самовлюбленным неженкой, а на фронте в час опасности он, конечно, стал другим. Не может он изменить Родине, ведь он человек гордый, щепетильный… А еще что хорошего есть в нем?..» – неожиданно спросила она себя. Но сколько ни вспоминала она Стропилкина, никак не смогла ответить на свой вопрос.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Стропилкин прошел через несколько инстанций германских разведок и наконец попал в Смоленск.

В последний раз его вызвали на допрос ночью. Сгорбленный, обросший щетиной и дрожащий от страха, он стоял перед рыжеватым прилизанным майором, развалившимся в глубоком кресле около большого письменного стола черного дерева. Напротив него за столом сидел переводчик.

– Ну что, господин Штропилькин? – спросил майор, рассматривая ногти на своих заросших рыжими волосами пальцах. – Что вы…

– Надумали, – подсказал переводчик.

– На-ду-ма-ли, – проскандировал майор.

Испуганные глаза Стропилкина забегали, он переводил взгляд с майора на переводчика.

– Прошу вас, господин переводчик… передайте господину майору, что я ничем не могу быть полезен германской армии… Я ведь гражданский… из запаса… инженер-строитель. Если нужно строить, – пожалуйста, я готов…

Майор разразился неестественно звонким смехом.

– Штройт?! – И снова захохотал. – Штройт! – Он встал, за ним поднялся и переводчик. – Господин Штропилькин, разрушайт!

Исчерпав запас русских слов, он перешел на немецкий.

– Господин майор говорит, – пересказывал Стропилкину переводчик, – что вам в последний раз предлагается подумать, чем вы могли бы быть полезны германской армии в деле уничтожения большевиков и большевистского строя. Как видите, мы вас не принуждаем, а только предлагаем добровольно сделать свое предложение. Если же ваш ответ будет отрицательным, то, сами понимаете, бесполезного человека нам держать незачем.

– Что же я могу еще надумать?.. – чуть не плача, спросил Стропилкин.

Майору это, видимо, надоело. Презрительно поглядывая на Стропилкина, он, заложив руки назад, покачивался на носках.

– Убрать! – скомандовал он наконец по-немецки.

Стоявший позади обер-фельдфебель открыл дверь, чтобы пропустить Стропилкина.

Майор увидел, как Стропилкин побледнел, медленно повернулся, словно хотел что-то сказать, потом нерешительно двинулся к двери. «Тесто! Сырое тесто! Из него можно слепить, что угодно!» – подумал майор и велел вернуть пленного обратно.

Когда Стропилкин снова вошел, майор выбросил вперед руку и выкрикнул:

– Хайль Гитлер!

Все, кто были в комнате, вытянули руки и уставились на застывшего в величественной позе майора. Лишь один Стропилкин пугливо переминался с ноги на ногу, не понимая, что от него хотят. Майор пристально смотрел на него, как бы сверлил своим взглядом.

– Ну!.. – Он сделал шаг к Стропилкину.

Стропилкин затрясся мелкой дрожью. Как будто загипнотизированный взглядом майора, он медленно потянул руку кверху.

– Schon![13]Schon – прекрасно (нем.). – не скрывая своего удовлетворения, сказал майор и приказал обер-фельдфебелю поправить полусогнутую руку Стропилкина. – Фот так!.. – Он улыбнулся, выдержал некоторую паузу и снова гаркнул: – Хайль Гитлер! – И опять впился взглядом в пленного.

Стропилкин, на этот раз уже не дожидаясь принуждения, сам поднял руку. Майор подошел к нему и линейкой приподнял его руку повыше, сказав:

– Hoher!..[14]Hoher – выше (нем.).

В третий раз Стропилкин проделал все это более энергично, майор сказал «Gut!»[15]Gut – хорошо (нем.). – и распорядился переместить его из подвала в камеру второго этажа.

С этого момента жизнь Стропилкина изменилась. Через две недели в сопровождении одного солдата его отправили на территорию бывшего совхоза, находившегося вдали от населенных пунктов. Там солдат сдал его под расписку.

Поместили Стропилкина в общем бараке, который раньше служил коровником. Угрюмый вахтер, одетый в немецкий серый мундир и русские армейские штаны, указал Стропилкину его место на нарах. В бараке было темно, сыро и пахло мочевиной. Слабый свет маленьких электрических лампочек придавал помещению мрачный вид.

– Ужин в восемь, а подъем в шесть, – сказал вахтер и, заметив, что Стропилкин закоченевшими пальцами пытается расстегнуть шинель, добавил: – Не раздеваться!.. Вошь есть?

– Наверное, есть, – смутился Стропилкин. – Сами знаете, дорога…

– В гестапо сидел?

– Да.

– Тогда иди, постой в тамбуре… Из гестапо все вшивые приходят. Сейчас выдам тебе белье и вместе с другими пойдешь в баню… Ну, живо!..

Стропилкин круто повернулся и под раскатистый хохот вахтера почти бегом побежал к тамбуру.

– Вошь порождает вошь! – бросил вахтер Стропилкину вдогонку и пошел за ним в тамбур.

– Деньги, ценности и прочее есть? – понизив голос, спросил он, в упор глядя на Стропилкина.

– Что вы, откуда у меня ценности?! – залепетал Стропилкин.

– Все вы бедными прикидываетесь!.. Ну! Выкладывай! – скомандовал вахтер.

Стропилкин вывернул свои карманы. То немногое, что в них было, тут же забрал вахтер.

– Русский аль жид? – сложив все взятое у Стропилкина в ящик стола, спросил вахтер.

– Нет, что вы, конечно русский!..

– Нос подозрительный. А если и жид, то не бойся. У нас и такой товар тоже идет. Для работы среди других жидов… – На слове «работы» он подмигнул Стропилкину. Потом вынул из стола пару белья, маленький кусочек мыла и сунул все это в руки Стропилкину. – Если хочешь живым быть, то я у тебя ничего не брал. – И погрозил ему мясистым пальцем. – Понял?

– Понял, – ответил он.

– Тогда – аминь!.. А если что не так, тогда вот… – И он провел ребром ладони по своему горлу.

На другой день Стропилкина вызвали в контору. Худощавый человек, говоривший по-русски с польским акцентом, подробно расспрашивал Стропилкина о том, что он делал до войны, и пообещал устроить его на должность инженера-проектировщика.

Стропилкин струхнул, так как успел основательно это дело забыть, но отказываться было небезопасно.

После этого его перевели в общежитие, в комнату, напоминавшую класс школы. Жил он там с другими такими же, как и он, пленными, ожидавшими «назначения». Среди них был старший группы, по имени Георгий Павлович, человек средних лет, маленького роста, с быстрыми хищными глазами, отрекомендовавшийся инженером.

В течение двух первых недель февраля Стропилкин обстоятельно познакомился с характером деятельности учреждения, разместившегося в бывшем совхозе. Именовался совхоз теперь «Виллой Бергмана». Здесь было много странного. Никому, например, не называли его точного местоположения, а новых пленных всегда привозили только поздно вечером или ночью. Одна группа пленных занималась здесь расчетами и проектами. К расчетной работе в этой группе привлекли и Стропилкина. Однако никто не успевал здесь закончить свою работу: поодиночке пленных отправляли на какую-то «дачу».

За хорошую работу и послушание людей награждали так называемыми «поцелуй-талонами». Каждый талон давал право один раз посетить кабачок, расположенный на краю территории «Виллы Бергмана».

Почти каждый день в группе, где находился Стропилкин, Георгий Павлович проводил беседу или читал издаваемую немцами на русском языке газету. Суть этих бесед сводилась к антисоветской клевете. Георгий Павлович восхвалял фашистские порядки и обещал, что гитлеровцы создадут рай на земле. Стропилкин слушал эти беседы с покорностью. «Мое дело – быть покорным и выполнять то, что мне поручают, – думал он, – а от этой брехни мне ни холодно и ни жарко!»

Через две недели за достойное поведение Георгий Павлович наградил Стропилкина «поцелуй-талоном». Стропилкин направился в кабачок не ради развлечения или пьянства, он искренне надеялся узнать там какие-нибудь новости, а может быть, услышать что-нибудь правдивое о положении на фронтах. Он не верил тому, что писали в газете, которую читал им Георгий Павлович. «Имперские войска под Москвой разбили и уничтожили армию русских», «Коммунистическая Россия накануне краха» – из таких крикливых заголовков состояла вся газета. Однако Стропилкин заметил, что о падении Москвы в последнее время уже ничего не говорилось…

Едва Стропилкин отворил дверь в кабачок, как его сразу обдало перегаром сивухи, табачным дымом и кухонным чадом. В помещении стоял пьяный гомон. Он остановился, оглядываясь по сторонам, где бы найти свободное место за столом. К нему подошла молодая служанка в белом передничке, с наколкой на голове.

– Битте, пожалуйста!.. Будем знакомы – Мэри! – кокетливо подмигнув, сказала она.

Мэри провела его в другую комнату и усадила за отдельный стол. Взяв у Стропилкина талон, она наградила его многообещающей улыбкой и скрылась за тяжелыми портьерами.

Где-то хрипло пел приемник. В углу за столиком сидела изрядно захмелевшая пара. Молодая девушка, очень похожая на Мэри, сидела у мужчины на коленях и, обняв его за шею, поила из стакана. Потом она поцеловала его в губы, подхватила под руку и повела за портьеры. Стропилкин брезгливо поморщился, ему захотелось уйти отсюда. Но в это время Мэри поставила на стол бутылку водки, близко подсела к Стропилкину и, играя подведенными глазами, предложила выпить за первое знакомство. Тосты следовали один за другим, и наконец Мэри тоже села к нему на колени, обняла за шею, поцеловала в губы и шепнула: «Идем!» Не ожидая ответа, она взяла подвыпившего Стропилкина под руку и увела за портьеру.

На другой день Стропилкин проснулся с головной болью. «Что хотят здесь сделать со мной?..» – подумал он. Воспоминания о прошедшем вечере были ему противны. Он вспомнил мать, Веру, о которой часто думал, и стал укорять себя. «Больше я туда к Мэри не пойду!.. Ни за что не пойду!.. – решил он. – Ведь я не стремился туда! Меня толкнули в этот омут!..» Он старался оправдать себя и мучительно вспоминал, не наболтал ли он Мэри чего-нибудь лишнего.

– Ну что, господин Стропилкин, порезвились малость? – спросил его вошедший в это время в комнату Георгий Павлович.

Стропилкин вскочил. Ему казалось, что он сейчас ударит этого человека. Но язык сам собой произнес приличествующие случаю слова:

– Простите, Георгий Павлович, ради бога, простите! Захмелел. И сам не понимаю, как проспал… Вы знаете…

– Все, все знаю, – Георгий Павлович похлопал его по плечу, сел на свободную кровать и закурил, пуская дым кольцами. – Понравилось? – манерно сбрасывая мизинцем пепел в блюдечко, спросил он.

– Как вам сказать? С точки зрения физического удовлетворения…

– А чего же больше? Духовного в наших условиях получить невозможно: развернуться негде, да и незачем… – И сразу же перевел разговор на другую тему. – У вас там, оказывается, невеста есть… как ее… кажется, Вера?

– Откуда вы это знаете? – заикаясь от неожиданности, спросил Стропилкин. – Кто вам сказал?

– Как – кто?.. Ваша Мэри, конечно!

– Это подло!.. – возмутился Стропилкин.

– Что вы, сударь, сказали? – Георгий Павлович с силой стукнул кулаком по столу так, что подпрыгнуло блюдечко. – Ну-ка, повторите!..

– Что вы, Георгий Павлович, это я не про вас, а про Мэри… Некрасиво рассказывать интимные вещи!..

– Ну это меня не касается!.. Как фамилия этой Веры?..

– Зачем вам, Георгий Павлович? Это же к моему пребыванию здесь не относится…

– Надо! – Георгий Павлович посмотрел на Стропилкина таким тяжелым взглядом, что тот невольно промямлил:

– Железнова.

– Кто ее родные?

– Я их не знаю…

– Кто ее родные? – повторил Георгий Павлович.

– Отец – военный, а мать…

– Чин отца?

– Кажется, полковник. – Стропилкин почувствовал, как страх снова охватывает его.

– Должность? Место службы?

– Ей-богу, не знаю… До войны служил где-то в Белоруссии, на границе…

– Что вы еще знаете об отце Железновой?

– Я, право, ничего не знаю… Зачем вы меня расспрашиваете?..

– Дурак! – оборвал его Георгий Павлович и вышел из комнаты.

Стропилкин увидел в окно, как он, пряча голову в каракулевый воротник, пошел прямиком к белому дому – резиденции неизвестного Стропилкину «шефа».

И в то время как Стропилкин, потрясенный неожиданным допросом, раздумывал о своей злосчастной судьбе, Георгий Павлович, сидя в комнате Бергмана, спокойно докладывал:

– На диверсанта он не подойдет – трус. По этой причине его нельзя послать и к большевикам. Может быть, он справится с ролью агента, да и то под руководством человека сильной воли. Одна есть подробность, которая может сослужить нам службу: он влюблен в дочь полковника Железнова. Не тот ли это командир дивизии, который действовал на рузском направлении?..

Бергман откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Потом взял лежащие перед ним на столе записки, перелистал и бросил обратно на стол.

– Ну хорошо, направьте в школу, – сказал он. – Готовьте по линии внутренней агентуры.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Качаясь по ухабам между разрушенных домов, тихо шел перегруженный грузовик. Объехав развалившуюся избу, обломки которой перегородили дорогу, он остановился. Военный соскочил с машины, открыл дверь кабины, помог Вере сойти и показал пальцем на кирпичный дом с развороченной рыжей крышей:

– Штаб! – Он козырнул Вере, сел в кабину и гулко захлопнул дверцу.

Машина дернулась, побуксовала немного, выбрасывая из-под колес комья мокрого снега, и пошла по дороге.

Вера осталась одна в незнакомой деревне. Ноги от неудобного сидения в машине одеревенели и плохо повиновались, особенно правая: после ранения она была чувствительна к холоду. Вера поставила свой чемоданчик и вещевой мешок наземь и, опираясь рукою на израненный осколками телеграфный столб, стала растирать занывшую ногу. Невдалеке показались два летчика в кожаных пальто и шлемах, они шли Вере навстречу. Один из них показался ей знакомым, он шел, распахнув пальто, сдвинув шлем набекрень и энергично размахивая руками. Когда он приблизился, Вера узнала Костю Урванцева. В этот же момент он окликнул ее и побежал навстречу, разбрызгивая ногами стоявшую на дороге талую воду.

– Вера?.. Вера Яковлевна!.. Жива, чертенок?! – крикнул он, схватил обеими руками ее руку и заглянул в глаза. – Молодец, Вера!..

– Спасибо, Костя, тебе за все!.. – сказала Вера. – Если бы не ты…

– Ну-ну, что ты… – растерялся Костя, увидев слезы, блеснувшие в ее глазах. – Да это бы сделал каждый из нас!.. – Он вдруг вытянулся в струнку и перешел на торжественный тон: – А теперь, товарищ Железнова, разрешите вас поздравить…

– С чем, Костя? – удивилась Вера.

– С награждением вас орденом Красного Знамени!

И он подмигнул подошедшему товарищу.

– И я вас поздравляю!.. – Незнакомый низкорослый летчик протянул Вере руку.

– Спасибо!.. Спасибо!.. – только и могла выговорить Вера, взволнованная неожиданной радостью.

– Идем, – Костя нагнулся к чемодану, – мы проводим тебя до дома, где живут девушки.

Его приятель закинул за плечи Верин мешок. Они все вместе пошли по дороге и за разговорами не заметили, как дошли до избы, угол которой был разворочен снарядом.

– Вот и квартира наших девушек! – остановился возле крыльца Костин приятель.

На дверях висел замок. Костя вскочил на завалинку и посмотрел в окно. В избе никого не было.

– Придется подождать! – сказал Костин приятель, с любопытством поглядывая на Веру.

Она ему понравилась.

Привлекательная внешность сочеталась в ней со скромностью и естественностью поведения, что так свойственно чисто русской красоте. Особенно мил был ему ее глубокий и задумчивый взгляд.

Однако, как ни приятно было постоять здесь с этой девушкой, надо было спешить на аэродром.

– Ну, Вера Яковлевна, мне пора, – сказал он. – От избытка чувств Костя нас с вами не познакомил… Разрешите хоть на прощание представиться – Вихров.

– Летчик-сорвиголова! – добавил Костя.

Косте хотелось задержаться, но возникшее вдруг чувство неловкости заставило его тоже попрощаться.

Вихров понял его состояние. Он улыбнулся и шутливо стукнул его по руке.

– Ты хочешь оставить Веру Яковлевну одну? – спросил он. – Нехорошо, Костя! Невежливо! Если бы не служба, то я бы остался. – И, козырнув, он зашагал в сторону аэродрома.

– И правда, Костя, куда спешишь? – неожиданно для нее самой вырвалось у Веры.

Костя послушно опустился на ступеньку крыльца, откинул полу своей кожанки и пригласил Веру сесть.

Вера отодвинула кожанку и села рядом.

– Застегнись, Костя, холодно! – Она повернулась к нему, чтобы запахнуть полы его пальто, и увидела на его гимнастерке сверкающий эмалью и золотом орден Красного Знамени. И она в свою очередь поздравила Костю.

Разговор не клеился.

– Ну, как вы здесь жили? – спросила Вера.

– Все так же, как и при тебе, – неестественным и каким-то бесцветным голосом ответил Костя. Он сам не понимал, что с ним происходит: присутствие Веры почему-то сейчас стесняло его, и он, досадуя на себя, не находил нужных слов для разговора.

Они снова помолчали.

– Может быть, попытаемся открыть избу? Зачем тебе на улице мерзнуть? – предложил Костя.

Вера кивнула головой.

– Только как мы откроем? – спросила она.

Костя почувствовал облегчение оттого, что можно прервать затянувшееся молчание.

Он спрыгнул с крыльца и стал искать вокруг что-нибудь подходящее для взлома.

Он нашел кусок проволоки и принялся ковырять им в замке.

Вскоре ржавый замок заскрежетал в его сильных руках, и дужка отскочила.

– Милости просим! – Костя распахнул перед Верой дверь и внес в избу ее вещи.

В избе было тепло.

Вера почувствовала себя дома.

Она сбросила с плеч шинель, повесила ее на большущий гвоздь, поправила перед осколком зеркала волосы, села за стол и стала машинально разглаживать рукой скатерть.

– Небось скучала в госпитале без нас? – уселся против Веры за стол Костя. Спросил и вдруг сам покраснел, почувствовав в своих словах некоторую двусмысленность. – То есть по полку, – поправился он.

– Скучала… – ответила Вера, по-прежнему водя рукой по скатерти. – Больше всех по тебе… – Это вырвалось у нее неожиданно, и она тут же решила поправиться:

– Переживала за тогдашний прилет ко мне.

Костя схватил ее руки.

– Скучала?.. Не может быть! – воскликнул он. – Не может быть!..

– Почему же? – Вера подняла на него свои большие карие глаза.

– Потому что я шальной какой-то. Все мне это говорят.

– Тогда, в лесу, я узнала, какой ты!.. Ты, Костя, не шальной, ты…

Ее рукам стало больно, так сильно Костя сжал их, и Вера с трудом их высвободила.

– Вера!.. Вера!.. – повторял Костя, потому что других слов у него не находилось.

– Ты бесстрашный, самоотверженный… Ты настоящий товарищ… В госпитале я много думала о тебе и волновалась за тебя… – Вера почувствовала, что краснеет, поднялась с места и стала к окну спиной к Косте.

Костя подошел к ней, снова взял ее руку, склонил голову и прижался горячей щекой к ее пальцам. Вера протянула к нему другую руку и погладила его вихрастые черные волосы.

Костя вздрогнул. Пристально посмотрел на Веру. Но в его темных цыганских глазах на этот раз не было обычного озорства, а какая-то грусть и даже беспокойство.

– Что с тобой? – спросила Вера.

Костя ответил не сразу.

– Теперь мне будет очень тяжело уехать отсюда… – сказал он и тихо прикоснулся губами к ее руке.

– Ты уезжаешь? – спросила Вера и почувствовала, как у нее защемило сердце. – Зачем?

– Я еду в Качу учиться на летчика-истребителя.

– Когда?

– Завтра утром… Может быть, мой самолет передадут тебе…

– Нет, Костя, не передадут, – сказала Вера, и глаза ее наполнились слезами. – Я уже отлеталась…

– Кто сказал?

– Врачи… Такие ранения без последствий не проходят.

Костя нежно взял ее за плечи.

– Врачи часто ошибаются. Ты поправишься и снова полетишь… Я в это верю…

– Мне приговор уже вынесен, – сказала Вера и вытерла глаза. – К летной службе не годна…

– Мало ли что бывает!.. Ты же не механизм, а человек! А у человека раны заживают, и все со временем восстанавливается. Ты будешь летать! Вот увидишь!

Вера отрицательно покачала головой. Костя молча гладил ее холодные тонкие пальцы. Потом отпустил их, взял с окна оставленную кем-то деревянную ложку и сжал ее в руках.

– А знаешь, Вера?.. – сказал он. – Я ведь думал, что все будет по-другому… Я знал, что тебе не нравлюсь… Мне даже казалось – ты меня ненавидишь… Может быть, сейчас ты просто ошибаешься. Забыла, какой я…

– Что ты, Костя, как тебе не стыдно! – воскликнула Вера.

Но Косте во что бы то ни стало нужно было высказать все, что лежало у него на душе.

– Я помню все твои упреки, твои наставления, твои уничтожающие взгляды… Многое тогда я делал тебе назло… Считал тебя маменькиной дочкой… Но когда тебя ранили, что-то во мне перевернулось. Я готов был на все, лишь бы спасти тебя, я почувствовал, что не переживу, если ты погибнешь!.. И понимаешь, когда ты была в госпитале, я стал ломать себя… старался быть более выдержанным, спокойным, надеялся, может быть, тогда ты станешь ко мне лучше относиться… – Деревянная ложка в руках Кости вдруг хрустнула, черенок выпал из рук и покатился по полу. «Вот так и мы разлетимся в разные стороны, сломается то, что началось…» Костя схватил черенок и старался приладить его на прежнее место.

– Говори, Костя, говори, – дотронулась Вера до его плеча.

– Что, дорогая?.. – тихо спросил он. Но говорить ему уже не хотелось. Он был весь во власти чувства, которое охватило его. Оно захлестывало Костю, и он мучительно сдерживал себя, чтобы не испугать Веру.

Спускались сумерки. В избе потемнело. От глухой канонады звенели скрепленные проволочками стекла. В небе протарахтели У-2.

– Мне уже пора, – вздохнул Костя.

– Приходи, как освободишься. Девчата соберутся, отпразднуем мой приезд.

Костя стал медленно натягивать на себя кожанку.

– Костя, ты не рассердишься, если я спрошу тебя, – робко начала Вера. – Это не любопытство, я просто не могла понять… почему тогда, еще в октябре, тебя не отправили в летную школу? – Костя посмотрел на нее, и глаза его чуть прищурились. – Если неприятно, то не говори, не надо…

– Тяжело об этом вспоминать. А говорить еще хуже, – сказал Костя хмурясь. – Но скрывать от тебя не хочу. – Он туго затянул свой пояс. – Пятно на мне есть, Вера… Несмываемое, темное пятно… Мой отец репрессирован… Понимаешь, что это значит?.. Я об этом честно написал в анкете. Когда решался вопрос о моем зачислении в летную школу, посмотрели в анкету – и не допустили… Если бы не Кулешов да не вот это, – Костя прикоснулся пальцами к ордену, – не видать бы мне летной школы…

– Костенька, – сказала Вера, – я хочу сказать тебе… Это для меня никакого значения не имеет… Никаких темных пятен я на тебе не вижу!..

Костя крепко прижал Веру к себе и, не сказав больше ни слова, выбежал из избы.

Вера подошла к окну. В темноте она не увидела Костю.

«Что со мной? – тревожно подумала она. – Неужели это любовь?»

На крыльце, а потом в сенях прогромыхали сапоги, дверь распахнулась, и на пороге появилась Тамара.

– Верушка! Душа моя!.. – Она схватила Веру в охапку и закружила ее по комнате.

Отпустив Веру, швырнула шинель и шлем на кровать, зажгла керосиновую лампу.

– Ну, рассказывай! – усадила она подругу на скамейку около печи.

Вера рассказала о госпитале, о том, что получила от отца письмо…

– Завтра хочу попросить Кулешова подбросить меня попутным самолетом к отцу… Вот будет радость, Тамарка!..

Вскоре явились Нюра и Гаша. После шумных приветствий, объятий и поцелуев Вере пришлось начинать свой рассказ сначала. И уже только тогда девушки выложили ей все новости и происшествия, которые случились в ее отсутствие.

Щебетанию и рассказам девушек, вероятно, не было бы конца, если бы под окном не послышался веселый гомон мужских голосов.

Нюра удивленно приподняла брови:

– Что это они в наш девичий край забрели?

– Наверно, Верушку приветствовать идут, – улыбнулась Тамара.

Летчики явились во главе с комиссаром Рыжовым. Среди них был и Костя. Переступив порог, Рыжов приложил руку к шлему:

– Веру Железнову поздравляем с выздоровлением!

Так же откозырял у порога и дружок Кости – Владлен Брынзов.

– Пламенный привет от всего летного состава! – он протянул Вере свою широченную пятерню. – Ну, покажись, как ты выглядишь?

Вслед за Брынзовым все летчики по очереди стали трясти Верину руку.

Выздоровление Веры отпраздновали по-настоящему. Много пели и танцевали, рассказывали всякие забавные истории. Все веселились от души. Только Костя был по-непривычному хмур.

– Что, детинушка, невесел, что ты голову повесил? – подошел к нему Брынзов.

Костя встряхнул вихрастой головой и невесело улыбнулся:

– Грустно с вами расставаться!..

– Смотрите-ка! – иронически заметил Брынзов. – Ему все завидуют, что учиться едет, а он перед самой землей в «штопор» вошел.

В полночь в избу пришел дежурный. Он предложил всем «отойти ко сну». На рассвете предстояли вылеты.

Надев пальто, Рыжов подошел к Вере:

– Завтра на самолете пошлем за твоим орденом, послезавтра утром вручим… Ну, спокойной ночи!

– Дорогие подруги, проводили бы вы нас! – попросил Брынзов.

– Идемте, девчата, проводим, – поддержала его Вера.

На улице было тихо, казалось, на передовой тоже «отошли ко сну». Под ногами хрустели подмерзшие лужи. По звездному небу шарили лучи прожекторов, ища самолет врага, гудение которого доносилось с вышины.

Костя впервые взял Веру под руку и шепнул ей:

– Отстанем немного!.. Торопиться некуда, ведь нам спозаранку не лететь. – Они убавили шаг. – Ты знаешь, мне все время хочется быть с тобой, только с тобой… И так трудно с тобой расстаться!..

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Дивизия вышла в новый, только что освобожденный район и заняла узкую полосу обороны западнее села Щелоки.

Война здесь перепахала всю землю, поломала рощи и леса, спалила деревни. Кое-где среди развалин виднелись одинокие, покореженные артиллерийским огнем дома. В них располагались медицинские пункты, часть домов отвели для того, чтобы бойцам было где обогреться. Войска же размещались под открытым небом в сделанных из снега и завешенных солдатскими палатками укрытиях, которые предохраняли только от ветра и непогоды. Штаб дивизии расположился на опушке одной из рощ, в землянках, оставленных гитлеровцами. Железнов занял самую маленькую землянку. Он заботился о том, чтобы получше устроить людей, дать им возможность за эту короткую передышку как следует отдохнуть и помыться в бане. В связи с этим Яков Иванович все время находился в частях.

Дивизии скоро предстояло снова наступать. На этот раз она была назначена в первый эшелон армии по оси главного удара. Армия должна была прорвать фронт в направлении Знаменки и, действуя совместно с находящейся в тылу противника конно-механизированной группой генерала Белова, выйти на шоссе Москва – Минск в районе Семлево – Издешково на соединение с армией Калининского фронта, наступавшей с севера. В этот же район сбрасывался воздушно-десантный корпус.

Эта операция имела громадное значение. Она срезала 350-километровую петлю фронта Белый – Ржев – Киров, составлявшую ржевско-вяземский плацдарм немцев, и окружала там мощную группировку – почти две трети всех сил центральной группы гитлеровских армий, направленной на Москву.

Подготовка к наступлению занимала все помыслы комдива и комиссара: ведь предстояло прорвать сильно укрепленную, глубоко эшелонированную оборону противника, наступать по бездорожью, по лесам и перелогам, захватить шоссе Москва – Минск и после этого выдержать сильные контратаки свежих сил противника со стороны Вязьмы и Ярцева.

В одну из ночей полки Карпова и Нелидова сменили полк соседней дивизии, Железнов и Хватов сразу собрались поехать туда: Железнов – к Нелидову, Хватов – к Карпову.

– Когда будешь в полку у Карпова, – сказал Железнов, – прикажи ему немедленно откомандировать профессора Кремнева в мое распоряжение. Втолкуй ему, что не в интересах государства держать ученого в роли пулеметчика.

– Сам привезу, – надевая полушубок, пообещал Хватов. – Я хочу побывать на передовой. Думаю взять с собою кадровика и там вручить награжденным ордена и медали.

Появление Бойко и Соколова задержало их отъезд.

– Из полка Карпова сообщили, что в подвале одной избы нашли отравленную гитлеровцами картошку. В расположении Дьяченко оказались отравленные колодцы, – доложил Бойко.

Еще накануне стало известно, что у троих солдат полка Карпова обнаружено непонятное заболевание.

– Что же нашли у тех трех больных, которых вчера вечером отправили в госпиталь? – спросил Соколова Хватов.

– Туляремию.

– Это опасное заболевание?

– Очень опасное. Вся беда в том, что мы не знаем, как лечить эту болезнь. – Соколов пожал плечами. – Она у нас, на фронте, впервые… Ее переносят грызуны.

– Значит?..

– Значит, надо бороться с грызунами. Всячески оберегать от них продукты, готовую пищу, – объяснил начсандив.

– А что же делать с картошкой и с колодцами?

Подумав немного, Соколов ответил:

– Надо срочно обследовать все водоемы и оставшиеся после немцев продукты и без разрешения врачей ими не пользоваться…

В этот момент раздался телефонный звонок. Звонил Нелидов. Железнов взял трубку. По его лицу Хватов понял: произошло еще что-то.

– У Нелидова взлетели на воздух три бункера и изба, – прикрыв ладонью трубку, сказал Железнов.

– Есть жертвы?

– Есть. Все, кто там был, погибли… Значит, надо опасаться того, что другие бункера и избы тоже будут взлетать на воздух?.. Ну что ж, друзья, придется людей из помещений выводить в поле… – И, приподняв ладонь от трубки, он продолжал разговор с Нелидовым. – Всех людей до единого сейчас же вывести из помещений. Постройки и бункера тщательно осмотреть. Людям сделать укрытия, отеплить… Через два часа я к вам приеду.

Он положил трубку и грузно опустился на табуретку.

– На всякие подлости пускаются! – возмущался Хватов. – И мы еще требуем от красноармейца, потерявшего кров и семью, гуманного отношения к пленным! Красноармеец после стольких переживаний думает по-своему. Он ничего не забывает!.. Представляю себе, что он сделает, когда ворвется на германскую территорию! Этого господа фашисты не учитывают!..

Железнов остался один. Он остановился в дверях, вдыхая свежий воздух. На участке дивизии было затишье. Лишь изредка где-нибудь глуховато простучит дробью автомат или пулемет, крякнет сухим треском мина.

Вдруг Яков Иванович услышал тарахтение самолета. Из-за рощи вынырнул У-2 и стал кружиться над тем местом, где обычно производилась посадка.

«Что бы это могло быть? – забеспокоился Железнов. – Кто-нибудь из штаба? Может быть, доставят приказ о наступлении».

Он вернулся в землянку, аккуратно сложил карту и, положив ее в свой планшет, стал одеваться. Чтобы не терять времени, Железнов решил пакета не ожидать, а зайти полпути в штаб и прочесть его там.

Спускаясь по ходу сообщения, он увидел, что от опушки, через низину, к командному пункту бежит летчик, а за ним, еле поспевая, шагает оперативный дежурный. У-2 уже поднялся в воздух и развернулся. Свесившись через борт, пилот махал рукой. Железнов снял ушанку и ответил на его приветствие. Бегущий по низине летчик на мгновение остановился и тоже помахал улетавшему пилоту.

«Что за оказия? – недоумевал Железнов. – Почему этот летчик остался? Видимо, будет ждать ответа».

– Скажи оперативному дежурному, пусть идет с летчиком прямо ко мне! – приказал он адъютанту.

Пришлось снова вернуться в землянку. Только он взялся за телефонную трубку сказать начарту Куликову, вместе с которым должен был ехать, что ненадолго задержится, как дверь рвануло, словно бурей, и на пороге появилась Вера.

Она замерла на мгновение, сквозь полумрак всматриваясь в стоящего к ней спиной человека, и, узнав отца по голосу, бросилась к нему.

– Папа!.. Папочка!.. – целуя его и плача, повторяла она одно только слово: – Папа!.. Папа!..

Как ни был скуп на слезы Яков Иванович, но и он не смог удержаться. Слезы катились одна за другой, щекоча его обветренные щеки.

– Вот не думал!.. Дочурка ты моя!.. – Он снял с Веры шлем, усадил ее на табуретку, помог расстегнуть шинель.

Кажется, совсем недавно он так же расстегивал на ней шубку, когда она, замерзшая, возвращалась из школы.

– Вот разденемся, позавтракаем, – проговорил Яков Иванович. – Поди, устала, проголодалась.

Увидев орден Красного Знамени на ее груди, он замер в удивлении, а потом, прижав к себе голову дочери, поцеловал в лоб.

– Что слышно о маме, бабушке, Юрке? Как они там живут? Здоровы ли? – спросила Вера.

– Они здоровы. Мама работает в цехе, на револьверном станке. А вот Юрка… – Яков Иванович тяжело вздохнул. – Юрка удрал!..

– Куда?

– На фронт.

– Какой ужас! – испуганно вскрикнула Вера. – Где же теперь его искать?

– Появился похожий на него мальчонка в одной дивизии, но во время форсирования Истринского водохранилища пропал без вести… Мне все кажется, что это был он…

– Боже мой!.. Юрка!.. Наш маленький Юрка!..

– Я маме об этом еще ничего не писал. И ты не пиши. Может быть, это просто совпадение.

Яков Иванович открыл чемодан и достал из него последнее письмо Нины Николаевны.

– Вчера вечером получил.

Вера подошла к маленькому оконцу и стала читать письмо. Прочитала и задумалась.

– Хорошая она у нас, папа!..

– Очень хорошая… – ответил Яков Иванович. – Вот столько лет прожили, а мне все кажется, душевнее ее человека нет!..

Он присел на скамейку около Веры и стал всматриваться в лицо дочери.

«Как она возмужала, – подумал он. – Давно ли была девчонкой?.. За нее, бывало, беспокоилась Нина: „Как она будет там, в институте?.. Долго ли до беды!..“

Вера рассказывала о своем полке, о друзьях и подругах, о благородном поступке Кости, о том, как они со своих У-2 бомбили колонну фашистов.

– Бомбили дорогу Локотня – Звенигород? – удивленно переспросил отец.

– Да. А погода была, папа, отвратительная, нелетная. Ну мы их и расчихвостили! Вот так – вдоль дороги да прямо по танкам!.. – Для наглядности она жестами помогала своим объяснениям, как самый заправский летчик. Показывала, как она развернулась, как сбрасывала бомбы, как петляла, когда ее ранили. Яков Иванович приподнялся и крепко поцеловал дочь.

– Спасибо, Верушка! Большое тебе и вашим летчикам спасибо!.. Если бы ты это рассказала нашим бойцам, они бы тебя на руках несли до самой Москвы!..

Вера широко раскрыла глаза.

– Папа! Значит, это ваша дивизия там была?..

– Да, дорогая, наша. Мы тогда еле-еле держались. Ты, Вера, себе даже не представляешь, как поднялось настроение у бойцов, когда вы появились над полем в ливень, в тот момент мы уже отчаялись, что нас смогут поддержать с воздуха!..

Вошедший в этот момент Куликов увидел девушку, прижавшуюся к комдиву, смутился и хотел было уйти.

– Знакомься, Иван Захарович, моя дочь. Летчица, – сказал Яков Иванович.

– Очень рад! – Куликов подал Вере руку. – Может, товарищ полковник, поездку отложите на завтра?

– Что ты, что ты, Иван Захарович! Это невозможно!.. Сейчас поедем. А дочка меня подождет. – Яков Иванович виновато посмотрел на Веру. – Позавтракает пока, отдохнет…

– Поезжай и скорей возвращайся! – Вера обняла отца. – Я буду у тебя до завтра…

– Вот и хорошо. – Пропустив Куликова вперед, Яков Иванович вышел из землянки. Вера из-за двери услышала голос отца, отдававшего распоряжения Никитушкину:

– Дочь здесь одна остается, так ты там – чайку и позавтракать. В общем, позаботься!..

– Будьте спокойны, товарищ полковник, – сказал Никитушкин. – Обижаться на нас не станет!..

Потом до Веры донесся женский голос, который показался очень знакомым.

– У меня к вам неотложный разговор, товарищ полковник, – говорила эта женщина. – Во-первых, предлагаю снова организовать женскую снайперскую команду. А то за последнее время почти всех снайперов выбили…

– Простите, Ирина Сергеевна, я должен сейчас ехать. Часа через три вернусь, тогда обо всем поговорим… А пока заходите в землянку. Там дочь, Верушка, сегодня прилетела…

Вера уже стояла на пороге землянки.

– Здравствуйте, Ирина Сергеевна! – крикнула она. – Я вас по голосу узнала!.. Папа мне писал, что вы тоже здесь.

Валентинова обняла Веру, и они крепко расцеловались.

– Смотри, какая большая стала! Молодец, Верунчик! – Ирина Сергеевна назвала Веру так, как звала ее дома.

Они обнявшись вошли в землянку. За ними, придержав ногой дверь, шагнул Никитушкин, неся в руках деревянный поднос, заставленный тарелками.

Вера хотела помочь ему, но Никитушкин отстранил ее:

– Что вы! Что вы! Вы ведь гостья!

За столом Ирина Сергеевна рассказала Вере о своем горе:

– Единственная у меня цель – найти ребят. Я живу сейчас только ради них… И даже в мыслях не допускаю, что они погибли… Работаю очень много. Иначе бы меня тоска загрызла…

– Смотрю я на вас, Ирина Сергеевна, – сказала Вера, – и мне представляется мама. – Вера взяла письмо и развернула его. – Работает на заводе. Ударница! На доске Почета вывесили ее фотографию… Я маму не узнаю…

– Ты просто не знала свою маму…

– Может быть… Но теперь я ее хорошо понимаю… У нее есть потребность приносить пользу. Так и должно быть у всякого, кто считает себя настоящим человеком. Ужасно, что есть еще люди, которые этого не понимают. Вот мама пишет, что с нею туда приехала из Белоруссии молодая, здоровая женщина, какая-то Карпова Галина Степановна. Она думает только о том, чтобы сберечь свою красоту, и из-за этого не хочет работать…

– Карпова? Из Белоруссии, говоришь? – перебила ее Валентинова и спросила с тревогой: – А ты ее знаешь?

– Нет, не знаю.

– Прочитай мне, что о ней написано.

Вера передала Ирине Сергеевне письмо, и она сама прочитала все, что говорилось о Карповой. «Что это: совпадение фамилий или она действительно его жена? – подумала Валентинова. – Может быть, именно поэтому он говорит о себе: „Семейный, но одинок…“ Такой мужественный человек, а жена – пустышка…»

– Ну и бог с ними, с такими женщинами, – сказала Ирина Сергеевна. – Мы должны гордиться, что на них не похожи! Мы не сумели сохранить своей внешности, но зато в войну стали душевно богаче…

– Что, что вы, Ирина Сергеевна? – спросила Вера, почувствовав что-то необычное в ее голосе.

– Ничего, дорогая… Это я, Верунчик, просто так…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Дверь землянки открылась. Ворвавшийся ветер сбросил со стола листы бумаги и разметал их по полу. Вера собрала бумаги, положила на место. «Наградной лист», – прочла она на одном листе, и ее взгляд невольно остановился на имени того, кто стоял первым в списке. К ордену Красного Знамени представлялся Кочетов Николай Остапович. В углу листа была приколота записка, подписанная Хватовым: «Яков Иванович, листы просмотрел, – говорилось в записке. – Все достойны награждения. Следовало бы представить нижеуказанных товарищей к офицерскому званию. Они этого заслуживают». И в этом списке первой тоже стояла фамилия Кочетова.

Взяв несколько наградных листов, Вера села на кровать и, опершись локтем на подушку, стала читать реляции. Она читала их с интересом и восхищалась подвигами этих людей. Все они казались ей необыкновенно храбрыми и бесстрашными.

Невольно ей представился образ Павла Корчагина, мчавшегося на коне в самое пекло сражения… Он скрылся в дыму, и сразу же там загрохотали снаряды.

Задремавшая было Вера в испуге открыла глаза. В комнате было уже темно.

– Вера, ты здесь? – услышала она голос отца. И стены землянки заколыхались от колеблющегося света зажженной им спички. – Поспала?.. Вот и хорошо. Теперь весь вечер проведем вместе. Сейчас обедать будем… – Он подошел к столу и зажег керосиновую лампу.

В землянку с тарелками в руках вошел Никитушкин.

– А я нарочно вас не будил, – сказал он. – Уж очень крепко спали.

Яков Иванович вымыл руки и сел за стол против Веры.

– Я тебя сразу не спросил: что же ты думаешь теперь делать? Опять летать?

– Нет, – сказала Вера и оперлась руками на спинку стула. – Летать, папа, я теперь не могу… Но хочу так же, как и все, защищать Родину…

– Может быть, тебе вернуться в институт? – спросил Яков Иванович. Он говорил спокойно, а у самого все перевернулось в душе – бедная девочка, война уже покалечила ее… Как бы хотелось ему вновь увидеть ее маленькой, взять на руки, успокоить, уберечь…

– Нет, в тыл я не хочу. Понимаешь, папа, как бы тебе сказать… Не могу я жить на свете, если не буду защищать свою страну… Я знаю, ты, как отец, хотел бы мне сказать: «Не смей больше воевать, дочка». Ты так и говоришь, но только более осторожно, хочешь уговорить меня вернуться в институт… Но я уже не та Верушка, что была там, в Белоруссии, даже не та, что была в Москве…

– Какая же ты теперь? – спросил Яков Иванович, приглядываясь к дочери и не узнавая ее.

– Теперь я такая же, как и ты, – фронтовичка! И пока хоть один фашистский солдат будет на нашей земле, я с фронта не уйду!

– Но ведь ты сказала, что летать не можешь. Значит, ты в военной службе ограничена… А другой военно-тыловой специальности у тебя нет…

– Нет, – кивнула головой Вера.

– Что же ты теперь, дочка, задумала?

– Знаешь, папа, достаточно побыть в госпитале и послушать раненых, – уклонилась Вера от прямого ответа, – чтобы прийти к такому решению… И ты, папа, меня не уговаривай!..

– Но пойми, дорогая! Фронт без тыла существовать не может! Тот, кто работает сейчас в тылу, делает то же, что и мы на фронте, – все еще пытался уговорить дочь Яков Иванович. – Ну что, например, ты думаешь делать на фронте? Служить в штабе делопроизводителем?..

– Нет, делопроизводителем тоже не буду…

Вера отодвинула тарелку и, глядя прямо в глаза отцу, сказала:

– Я пойду в тыл врага. И буду там помогать нашей армии и тебе тоже…

– Ты с ума сошла!.. – заволновался Яков Иванович, поднялся с места и стал ходить по землянке. – Ведь это не романтика, это тяжелое, страшно тяжелое и опасное дело!..

– Я все обдумала, папа, – тихо ответила Вера.

– Да понимаешь ли ты, что это такое?!. Там нужны люди с большим разумом, с крепкими нервами, с сильной волей, способные жертвовать собой!.. Словом, люди особой закалки…

– Ты хочешь сказать – коммунисты, – помогла ему Вера.

– …Да! Хотя бы и беспартийные, но душой и разумом коммунисты! – подтвердил Яков Иванович.

Вера поднялась, подошла к отцу и прижалась к его груди:

– Не беспокойся за меня, папа…

Яков Иванович крепко обнял ее:

– Тяжело мне, доченька… Тяжело мне об этом думать!.. Ведь ты можешь попасть в лапы врагам. Они тебя не пощадят!..

– Я все обдумала, папа! И ко всему готова.

– У меня нет сил согласиться с тобой, – с грустью сказал Яков Иванович. – А ты подумала о маме? Она это не перенесет…

– Мы ей об этом и писать не будем, – ответила Вера. И еще раз взглянула отцу в глаза. – Ведь не будем, правда?

– Не будем… – Яков Иванович подошел к окошку, дребезжащему от разрывов, и некоторое время стоял так, не поворачиваясь к Вере лицом.

Вера подошла к нему сзади, положила руки на плечи. За окном из-за рощи поднималась большая желтая луна.

– Как ты думаешь, папа, там у мамы, в Княжине, луна сейчас тоже стоит так низко?

– Нет, там луна сейчас высоко… В Сибири сейчас полночь.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

До начала наступления оставалось двое суток. Хватов все время теперь проводил в полках. Его беспокоило хозяйственное обеспечение частей. Он ворчал на хозяйственников, но больше всего злился на политработников полка, которые просмотрели недостатки в артиллерийском и особенно в хозяйственном обеспечении.

Сейчас Хватов возвращался с передовой на НП комбата, где должны были собраться награжденные. Подходя к землянкам, он увидел в низине около стоящих в стороне саней громко спорящих между собой солдат и свернул к ним.

– Товарищ комиссар, что же с ним, с супостатом, делать-то? – обратился к Хватову старшина и показал винтовкой в сторону здоровенного молодого солдата с рыжей бородой.

– Дать ему по набалдашнику – и делу конец! – выкрикнул кто-то из толпы, и солдаты угрожающе придвинулись к рыжебородому.

Тот спокойно отстранил рукой того, кто оказался ближе всех, и погрозил кулачищем.

– Не трожь! – пробасил он. – Морду набок сворочу!..

Солдаты снова подались к нему.

– Назад! – крикнул Хватов. Солдаты оглянулись на его окрик и остановились. В чем дело? – обратился он к старшине.

– Да вот, товарищ комиссар, эта стерва рыжая говорит, что по святому писанию ему не положено кровь проливать… И поэтому, дескать, винтовку не берет…

– Кто вы такой? – Хватов повернулся к бородатому солдату.

– Айтаркин.

– Почему не берете оружие?

– Исповедую святое евангелие. Баптист я, – нисколько не испугавшись, ответил Айтаркин.

– Баптист? – Хватов от неожиданности потер ладонью подбородок. – Но ведь вас призвали, и по закону вы должны защищать Родину. А защищать Родину можно только с оружием, не то враг вас тут же живьем заберет.

– Небось не заберет! – шмыгнул носом Айтаркин. – А человечью кровь я все равно проливать не буду!..

– Но вот вы сейчас пообещали кому-то своротить, как вы выразились, морду набок, тогда бы вы, наверное, пролили кровь?

Солдаты захохотали.

– Ну что ж, пускай не лезет! – Айтаркин зло взглянул в сторону обидчика.

– А если враг тебя схватит за горло?.. – Для пущей выразительности Фома Сергеевич вытянул вперед руку со скрюченными пальцами.

– Если схватит, то морду сворочу, – ответил Айтаркин.

– Голыми руками?

– А чем попало!

– Так не лучше ли на этот случай иметь оружие?

– Я сказал, что не возьму, – значит, не возьму!..

Солдаты снова загудели. Если бы здесь не было Хватова, они бы наверняка силой заставили Айтаркина взять винтовку.

– Назначить его в обоз повозочным! – приказал Хватов подошедшему командиру роты. – На сани с боеприпасами. Но предупреждаю, – повернулся он к Айтаркину, – если гитлеровцы отберут у вас патроны, будем судить, как предателя. Поняли?

– Понял! – пробурчал Айтаркин и отошел в сторону.

Хватов понял, что в душе этого человека идет борьба тупого фанатизма с долгом солдата.

– А что касается винтовки, – сказал он, – то это, в конце концов, его дело. – Солдаты недовольно зашумели. – Но, конечно, солдат без оружия всегда брюхом тужит, а с оружием – с целой ротой сдюжит!.. Правильно я говорю?

– Так точно, товарищ комиссар! – лукаво подмигнув, сказал один из солдат. – Солдат с оружием – воин, а без оружия – брюхом болен!.. – При этом он схватился за живот и скорчился, как будто его одолевали колики.

Вокруг захохотали.

Вместе со всеми смеялся и Хватов. Чтобы поддержать веселое настроение бойцов, он рассказал им, как Груздев взял в плен гитлеровского капитана. Во время рассказа к ним подошел комбат.

Стоявший около Хватова круглолицый солдат вдруг напустился на своего соседа:

– Хиба не бачишь, шо ли? – Подняв ногу, стал заправлять солому в пятку прохудившегося валенка и уже намеревался ударить ротозея, наступившего на задник его валенка.

– А ты чего выпустил свои каптюры? – огрызнулся тот и схватил его за руку.

На них зашикали. Круглолицый солдат отошел в сторону, сел на дышло саней, снял дырявый валенок, вытащил из него солому, перегнул ее пополам и снова засунул в валенок.

Хватов с упреком посмотрел на комбата. Сквозной понял взгляд комиссара.

– Сейчас заменим, товарищ комиссар! – сказал он.

Вместе со Сквозным Хватов направился к его землянке, около которой уже выстроилась шеренга награждаемых. На правом фланге стояли Кочетов и Подопригора. К ним присоединился и Кремнев, пришедший из штаба дивизии получить орден вместе с товарищами. Шагах в пяти от них стояли накрытые солдатской палаткой ящики из-под снарядов, заменявшие сейчас стол. На ящиках лежали ордена и медали, а левее – накрытое полотенцами угощение с фронтовой чаркой.

Вручая ордена и медали, Хватов сам прикреплял их к груди каждого награжденного солдата. Те, чья очередь подходила, сами расстегивали полушубки. Лишь левофланговый боец не сделал этого даже тогда, когда к нему подошел Хватов с орденом Славы. Он протянул руку за орденом.

– Нет, товарищ Хабибуллин, – Хватов потянулся к пуговицам полушубка. – Разрешите, я сам вам на гимнастерку…

– У меня гимнастерки нет, – тихо сказал Хабибуллин и стал нехотя расстегивать полушубок.

– А где же гимнастерка? – спросил Хватов, с возмущением взглянув на Сквозного. – Сейчас же выдать новую!.. – Хватов сдержал свое негодование, чтобы не подрывать авторитета комбата в глазах солдат.

Пока всем вручали награды и потом их «обмывали», привезли и новую гимнастерку. Хабибуллин пошел в землянку комбата, переоделся и вышел оттуда, не надевая полушубка. Хватов приколол к его груди орден Славы. По этому поводу бойцам разрешили пропустить еще по одной чарке.

Возвратясь в расположение штаба полка, Хватов прошел в землянку комиссара. Там в это время собрались все полковые политработники. Хватов высказал им все, что о них думал. Особенно досталось пропагандисту полка капитану Парахину, который, будучи только что в батальоне Сквозного, как он сам выразился, не обратил внимания на эти «мелочи».

– Я – пропагандист, а не ротный старшина, – оправдывался Парахин.

– Вы в первую очередь коммунист, дорогой товарищ, да еще руководящий, – оборвал его Хватов.

Парахин попробовал удержаться на своих позициях:

– Эти претензии нужно предъявлять начальнику обозно-вещевого снабжения, – отстаивал свои доводы Парахин. – Он должен этим делом заниматься…

– Мне это известно! – снова перебил его Хватов. – Но и вы не чиновник от политработы. Вам положено знать, каково материальное обеспечение бойца. И раз вы пришли в роту, в батальон, вы должны вникать в нужды бойцов и помочь командованию готовиться к наступлению не болтовней, а делом.

– Значит, по-вашему, пропагандистская работа в батальоне – болтовня? – разгорячился Парахин. Он решил, что Хватов в его лице нашел «козла отпущения» и придирается к нему. – Я там целых два дня работал. Инструктаж политруков и комсоргов провел? Провел. Чтецов выделил? Выделил. Сообщение Информбюро читали? Читали. Сам в ротах беседу провел – «Боец, будь всегда в боевой готовности». Актуально? Актуально. – Парахин загибал пальцы, перечислял все им сделанное.

– А настроения красноармейцев не выявил? Не выявил. Рваные валенки на бойцах не увидел? Не увидел! – В тон ему, так же загибая пальцы на руке, считал Хватов. – Даже баптиста и то проглядел! В итоге ваша работа прошла поверху, не затрагивая глубины жизни роты. И вот из-за беззаботности ротного и батальонного командования, а также и вашей, товарищ Парахин, красноармейцы послезавтра пошли бы в наступление в рваных валенках, без рукавиц и гимнастерок…

– Тогда назначьте меня в тыл полка! – вызывающе крикнул Парахин.

– Бросьте болтать! – не выдержал Хватов. – Слушайте и выполняйте! Политработник должен интересоваться и кружками, и ложками, и тем, как и чем кормят бойцов. Не вредно иногда похлебать с ними из одного котелка, проверить, есть ли у них табак. Политработник должен быть человеком, умеющим понять и распознать нужды солдата, жить тем, чем он живет!..

Парахин раскрыл рот, намереваясь еще что-то возразить, но Хватов осадил его:

– Умейте держать себя, товарищ Парахин! – и обратился к комиссару полка: – Товарищ Семичастный, сейчас же направьте всех своих политработников и хозяйственников полка в батальоны, а товарища Парахина – снова в батальон к Сквозному. Помогите комбатам в вопросах хозяйственного обеспечения. Учтите, что до начала наступления у вас осталось меньше двух суток!

Хватов пробыл в полку Карпова допоздна, ночью перебрался в полк Дьяченко и остался там на весь следующий день. К себе он возвратился затемно и сразу же пошел к комдиву.

Железнов спал, повернувшись лицом к стене. На его спине играл отсвет пламени, пробившийся сквозь щелку в дверце чугунки. На столе лежала записка от Алексашина. Хватов невольно прочел слова: «…из всего того, что я узнал, прихожу к выводу, что ваш сын остался на территории, занятой противником…» Фома Сергеевич опустился на табуретку и, облокотившись на край стола, долго сидел так, следя за пляской огня в печурке.

Весело потрескивали дрова. Никитушкин снял котелок с бушевавшим кипятком. Вода, выплеснувшаяся на горячую печку, зашипела. Железнов перевернулся на другой бок, открыл глаза и увидел Хватова. Выражение его лица поразило Якова Ивановича.

– Что с тобой, Фома Сергеевич?

Хватов вздрогнул от неожиданности, поднялся и протянул Железнову бумагу:

– Вот сообщение о твоем сыне.

– О сыне? – встревожился Яков Иванович и соскочил с кровати. Пробежав глазами записку, охрипшим голосом спросил:

– Что же делать?..

– Сам над этим голову ломаю, Яков Иванович. Увидел эту бумажку, о тебе стал думать и свою боль почувствовал. Смотри-ка, сколько времени прошло, а о жене ни слуху ни духу, куда только ни писал, ниоткуда ответа нет. – Он поднял на Железнова бесконечно усталые глаза. – Я уже начинаю верить, что они все погибли… – Хватов прошелся по землянке, потом прислонился спиной к стене и задымил трубкой. – Я, кажется, Яков Иванович, психически заболел. Боюсь спать ложиться. Только закрою глаза и вижу: то их пытают, то вешают, то расстреливают… Просыпаюсь от собственного крика, потный, с пересохшей глоткой…

Яков Иванович подошел к нему, прикурил из его трубки, положил руку на его плечо.

– А я так думаю: забрались твои куда-нибудь в глушь вроде моих… А куда тебе писать – не знают.

– Нет, Яков Иванович, просто-напросто они со своего места не выбрались… – Хватов выбил из трубки пепел и положил трубку в карман. – Ну что ж, гореванием горю не поможешь!..

– Давай напишем в Главный штаб партизанского движения. Там непременно прикажут разузнать насчет твоих в партизанских отрядах.

Он сел за стол, взял лист бумаги, начал писать. Зазвонил телефон. Яков Иванович снял трубку.

– «Третий» слушает. – И сразу же испуганно воскликнул: – Что ты говоришь!..

– Что случилось? – подался к нему Хватов.

– Машина подорвалась на мине, – ответил Яков Иванович.

– Машина со снарядами?

– Нет… Валентинова в ней ехала.

«Насмерть?» – чуть было не спросил Фома Сергеевич, но ему было страшно произнести это слово. – А она жива?

– Жива. В госпиталь отправили. Карпову об этом пока говорить не будем…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Действуя на левом фланге армии, дивизия Железнова успешно продвигалась в направлении Семлева. Стремясь сдержать наступление армии, гитлеровское командование спешно снимало части и соединения с других участков фронта и бросало их против прорвавшихся дивизий.

Полкам дивизии Железнова приходилось каждый день вести бои со свежими гитлеровскими частями, численно их превосходящими. Единственное преимущество советских войск заключалось в том, что вся дивизия была поставлена на лыжи и полозья и свободно маневрировала. Ее передовой отряд сковывал врага на том направлении, куда двигалась дивизия. В то же время ее основные силы обходили вражескую группировку и внезапно ударяли по ней то с фланга, то с тыла.

За пять дней боев успели продвинуться далеко. Позади остались реки – Боря, извилистая, словно змея, Угра и невеличка Волоста. Вышли к реке, Осьме. На этом рубеже дивизия резерва армии должна была опередить их, вырваться вперед на север, потом, действуя вместе с войсками генерала Белова, захватить шоссе Москва – Минск и, соединившись с армией Калининского фронта, наступающей с севера, завершить окружение ржевско-вяземской группировки.

Однако никто дивизию Железнова не опередил. С каждым новым этапом боя это все больше волновало Якова Ивановича. Он запросил по радио командарма и на всякий случай по нескольким дорогам навстречу ожидаемой дивизии направил офицеров своего штаба.

Настала ночь, но посланные офицеры обратно не вернулись. Из штаба армии пришла странная шифровка, приказывающая «занять оборону на достигнутом рубеже». Причины не были объяснены. При этом фронт обороны указывался значительно более широкий, чем занимала сейчас дивизия Железнова.

– Что-то неладное случилось, – сказал Яков Иванович, передавая шифровку Хватову. – Ну что ж, придется переходить к обороне.

Но, странное дело, противник, точно ему было известно указание штаба армии, перешел по всему фронту к активным действиям.

– Нельзя нам терять время, товарищи, – сказал Железнов, и его взгляд остановился на Доброве. – Вот ты, Иван Кузьмич, говоришь: «Оборона – медленная смерть». А оказывается, хочешь не хочешь, нужно переходить к обороне.

– Пока что я не вижу причин, – возразил Добров. – Очередная перестраховка! На твоем месте я бы рванул, захватил шоссе…

– Но ведь ты сам всегда ратуешь за выполнение отданного приказа… – не дал ему договорить Железнов.

– А ты не бойся! Действуй! Победителей не судят! – патетически произнес Добров.

– Это пахнет авантюрой!

– На войне иногда трудно сказать, что полезней: оборона или смелая авантюра, – ответил Добров.

– Садись-ка лучше, Иван Кузьмич, к комдиву, – сказал Хватов, показав на склонившегося над картой Железнова, – да помоги ему. Глядишь – и сам поучишься!..

Добров бросил на него недовольный взгляд, но смолчал и шагнул к столу.

Если внезапный переход к обороне в момент, когда наступление развивалось так успешно, вызвал удивление у командиров, то у солдат это подняло бурю негодования.

– Чего мы остановились?! Фрица, что ли, испугались?! Он же сам нас боится! Давай вперед! – гудели солдаты, сопровождая каждую фразу смачным фронтовым словцом.

– Выполняй приказ! Начальство знает, что делает, – подкрепляя свои силы таким же послесловием, отвечал им Кочетов. – Политрук придет и все нам разъяснит.

– Нехорошо ты говоришь! – возразил ему новичок, которого бойцы за балагурство прозвали Сорокой.

– А ты еще мало пороху нюхал, чтоб рассуждать, – прикрикнул на него командир отделения Куделин. – Копай, раз тебе приказано!

Кочетов одобрительно поглядел на этого детину. «Орел!» – подумал он про него.

– Окапывайтесь, пулеметчики! Раз велено, значит, надо!

Не переставая гудеть, пулеметчики сбросили полушубки и энергично принялись копать мерзлую, окаменевшую землю, словно ни мороз, ни беспорядочная пальба гитлеровцев на них не действовали. Надо было окопаться до наступления темноты. Поэтому они работали не разгибая спины.

Внезапно над ними низко пролетел самолет. Он сбросил белые листки. Бойцы оторвались от работы и стали подбирать их.

– Стой! Куда вы?! – крикнул Кочетов вдогонку выбежавшим красноармейцам. Кувыркаясь в воздухе, листовки падали на дорогу.

«…Вы окружены… Зря сопротивляетесь… Комиссары и коммунисты ведут вас на гибель… Пока не поздно, переходите к нам…» – читали бойцы в листовках.

Кочетов от досады заскрипел зубами. Он обежал всех солдат, отобрал у них эти бумажки, однако все уже успели прочитать их.

«Неужели это правда?.. – подумал Николай. – Почему же молчат ротный и политрук?.. Почему боятся сказать нам правду?.. Ведь хуже, что мы из листовок об этом узнаем…» Он разорвал листовки на мелкие клочки и втоптал их в снег.

Николаю даже не с кем посоветоваться. Рассудительный Кремнев находился в штабе. Подопригора, как на грех, ушел на патронный пункт, а политрук с ротным – к комбату. Боясь, что листовка повлияла на неустойчивых бойцов, Николай внимательно всматривался в их лица. Он определял их по-своему. Тех, у кого в этот момент был грустный вид, относил к «надежным», а всех, кто не пал духом и у кого на лице появлялась улыбка, брал под подозрение. Особенно не нравился ему вечно ухмыляющийся Сорока. Недоверчиво относился он и к щуплому Григорию, который за последний день стал каким-то странным, совсем сник, отвечал на вопросы невпопад, как будто тронулся рассудком.

– Приглядываться надо к этой трещотке, – кивая в сторону Сороки, наказывал Кочетов угрюмому рослому Куделину, который нравился Николаю своей исполнительностью. – И за Григорием посматривай! Как бы не свихнулся парень.

– Будьте уверены! Если что, так я ему перо вставлю! – молодцевато ответил Куделин. – Можете на меня положиться, товарищ младший лейтенант.

На другой день политрук Попов объяснил, что гитлеровцам действительно удалось перехватить коммуникации, но, стараясь смягчить свои слова и поддержать боевое настроение солдат, он заверил, что позади их дивизии движется целая армия, которая вот-вот прорвется, и тогда дивизия снова двинется вперед.

А между тем все чаще и чаще гитлеровцы сбрасывали с самолетов и засылали в снарядах в расположение дивизии Железнова листовки, которые сулили «благородный прием», призывали сдаваться.

Попов собрал коммунистов и комсомольцев около «норы» Кочетова (так называли его маленькую, вырытую на склоне обрыва землянку).

– Не поддавайтесь, товарищи, фашистской агитации, – говорил Попов. – Не поддавайтесь и другому врагу – унынию и панике… Если голодно – терпите. На посту захочется спать – не спите. Будьте бдительны!.. И помните, что наша сила – в нашей собственной стойкости…

Он сообщил собранию, что парторганизация полка назначила Николая Кочетова парторгом роты.

Смущенный оказанным ему доверием, Николай, запинаясь, так начал свою речь:

– Сами знаете, товарищи, какие дела… Тяжелые дела!.. Так что, товарищи, все зависит от нашей боевой стойкости… А если я что не так, вы меня, товарищи, того, одернете… Ведь сами знаете, в первый раз… А за дело партии себя не пожалею…

Разошлись уже в сумерках. Каждый направился согласно составленному боевому расписанию. Николай и Тарас пошли по траншее проверить, как несут бойцы свою службу. Их встретил Куделин. Он поздравил Кочетова с назначением и сказал, что в этот тяжелый момент хочет вступить в партию.

– Добре! – пробасил Тарас.

– Хорошее дело задумал, – сказал Кочетов. – Пиши заявление. Поддержим.

Став парторгом, Николай почувствовал особую ответственность за состояние и боеспособность своей роты. Проходя с Подопригорой по траншеям и проверяя, как несет службу наряд, он не преминул взглянуть на Сороку и заметил, что тот молчаливо и внимательно вглядывается в сторону вражеских окопов. Вдруг послышался знакомый звук нашего приближающегося транспортного ТБ. Кочетов прислушался и заторопился к своей землянке: оттуда можно было наблюдать за посадкой самолетов.

Сидя ночами на ящике возле своей землянки, Николай проводил немало беспокойных минут, напряженно всматриваясь в темноту, где часто, после того как прошумит в небе мотор самолета, небо озарится вдруг зловещими зарницами разрывов. Тяжело становилось на сердце у Николая, когда за темной стеной леса поднималось высокое яркое пламя взрыва. Может быть, это взорвался самолет, или сгруженные на землю боеприпасы, или взрывчатка?! Николай понимал, что каждый такой взрыв может вызвать у бойцов уныние, посеять сомнение и неуверенность. Ведь они знали, что самолеты доставляют с Большой земли продовольствие и боеприпасы, а в обратный рейс берут с собой раненых.

– Не журись! – успокаивал в таких случаях Николай бойца. – Если что, командующий все самолеты бросит сюда на подмогу!

Он сам верил в эти слова и каждую ночь сторожил, вглядываясь в сторону невидимого ему аэродрома.

Когда же после ярких вспышек огня все еще слышался мерный звук ТБ и потом постепенно стихал, Николай вздыхал с облегчением: «Значит, сел…» – и шел по траншеям, сообщая бойцам о благополучной посадке самолета…

…Дни шли за днями. Они были хуже, чем ночи. Враг неистовствовал: бросал листовки, а потом сразу наваливался артиллерийским огнем на какой-нибудь участок обороны.

«…Скоро снабжение по воздуху прикончится и вас задушит костлявая рука голода, – пугали листовки. – Вы захотите к нам, но тогда будет поздно: мы вас не примем. Если захотите спасти свою жизнь, то предлагаем в течение трех суток сдаться. Иначе будете уничтожены».

– Не может этого быть! – говорил Николай своим бойцам. – Не робейте! Не поддавайтесь врагу! Если враг угрожает, значит, сам напуган.

Об этом говорили коммунисты, комсомольцы и все те, кто верил Николаю. Кочетов старался быть жизнерадостным, он внимательно относился к бойцам, в бою себя на жалел, старался быть примером для своих подчиненных. Он был из таких, про кого в армии говорят: «В работе – муравей, в бою – лев. А если и спит, то одним глазом смотрит…»

Бойцы роты верили Кочетову и старались ему подражать. Четверо коммунистов и небольшая группа комсомольцев были надежной опорой роты.

Лишь один Григорий, как выеденная ржавчиной крупинка, отвалился от коллектива роты. Перепуганный тем, что творилось вокруг, Григорий поверил листовкам и однажды ночью махнул через бруствер. Его тут же схватил за руку давно следивший за ним Куделин.

– Ты куда, к врагу?.. Предатель!..

– Да что ты!.. Просто винтовка за бруствер завалилась… – несвязно пробормотал Григорий.

– Я тебе покажу винтовку!.. Как гада, расстреляю!

Григорий опустился на дно окопа и, ползая перед Куделиным на коленях, загнусавил:

– Пощади!.. Не выдержал я!..

– Идем к Кочетову! – крикнул Куделин и схватил его за шиворот.

– Не надо!.. За тебя жисти не пожалею!.. Прости меня!.. – цепляясь за полушубок Куделина, молил Григорий.

– Ну, смотри! Помни, что обещал, а то на месте пристрелю! – отшвырнув его от себя, прикрикнул Куделин.

С этого момента Григорий стал предан Куделину как собака.

В роте пришлось значительно сократить паек и установить норму на расходование патронов и мин. Командир роты даже запретил тратить патроны на стрельбу по репродуктору, откуда на русском языке раздавались призывы гитлеровцев к советским воинам. На каждый призыв сдаться в плен бойцам хотелось послать в репродуктор пулю, чтобы заставить его замолчать.

В тылу дивизии тоже что-то случилось. Самолеты уже не садились на аэродроме, а сбрасывали продовольствие и боеприпасы в мешках на парашютах. Порой эти мешки попадали в расположение гитлеровцев.

Становилось голодно, и среди пулеметчиков пошли разговоры о том, что надо бы пойти в ближайшую деревню и организовать там жратву…

– На месте расстреляю, если кто осмелится это сделать! – пригрозил командир роты.

Говорил по этому поводу с бойцами и Сквозной. Но кто-то умело работал на врага. И в одну из ночей трое новичков все-таки ушли из роты и вернулись к утру с нагруженными продуктами пулеметными санками. Пулеметчики сразу бросились к санкам.

– Назад! – остановил их Кочетов.

Бойцы попятились. Поставив у саней Куделина, Кочетов набросился на провинившихся и, если бы поблизости не появилось начальство, наверное, избил бы их. По дну оврага поднимался Железнов, за ним шли Хватов, Карпов, Сквозной, командир роты и политрук. Вид у всех был изнуренный и усталый.

– Что такое у вас происходит, товарищ Кочетов? – спросил Железнов, протягивая руку подбежавшему к нему Кочетову.

– Мародерство, товарищ комдив. Расстрелять мало! – И он доложил Якову Ивановичу о происшедшем.

– Нехорошо, товарищи! – обратился к пулеметчикам Железнов. – Товарищ Кочетов прав. Это именно мародерство!..

– Разрешите, товарищ полковник… – вышел вперед один из тех, кого Кочетов назвал «мародерами». – Мы ведь их защищаем, – он показал в сторону деревни, – за них кровь проливаем, а они, как кулаки…

– Вы не правы, товарищ, – перебил Железнов. – Хлеб и другие продукты, которые вы едите, дают нам крестьяне ближайших деревень, в том числе и крестьяне той деревни, где вы все это взяли.

– Мы этого не знали… – растерянно сказал солдат. – Что же нам теперь делать?

– Что делать? – повторил Железнов и посмотрел на окружающих красноармейцев, как бы спрашивая у них совета.

Сорока подался вперед.

– Отвезти обратно и попросить у крестьян за всю роту прощения! – сказал он.

Кочетов с удивлением посмотрел на него: ведь он считал Сороку ненадежным бойцом.

– Правильно, – поддержал это предложение Хватов. – И это надо сделать сейчас же.

Железнов, Хватов и Кочетов пошли по траншеям. Комдив останавливался у каждого пулемета, просматривал сектор обстрела и огневую связь с другими пулеметами, проверял, как прикрываются пулеметным огнем заграждения. Но сейчас он, как и Хватов, интересовался этим лишь попутно, сюда его привело желание узнать настроение бойцов, поднять их веру в собственные силы.

– Советский солдат сильней врага во сто крат! – ответил Железнов одному стрелку, который посетовал, что советских солдат мало, а фашистов много. Другому, который выразил опасение, что фашист может их обложить вкруговую и зажать в кольцо, он ответил шуткой:

– Для храброго бойца – нет кольца.

Так, весело, с солдатской простотой, по-суворовски, он отвечал всем, с кем ему пришлось разговаривать.

Проходя по траншеям, Хватов останавливался в первую очередь около тех солдат, которых знал плохо или встречал впервые. Своими унылыми рассуждениями Григорий вызвал у него беспокойство.

– Посматривай за ним. Прикрепи к нему надежного человека, – шепнул он политруку. От Сороки же, наоборот, вопреки подозрениям Кочетова, у него осталось хорошее впечатление. Хватов предложил политруку привлечь его для поддержания духа среди солдат.

– Он веселый и жизнерадостный человек, – сказал Хватов Попову.

Куделин на этот раз ему не понравился своей подчеркнутой выправкой, чрезмерным усердием показать свою особую требовательность к подчиненным.

– Мне кажется, – споря по этому поводу с Поповым, заметил Фома Сергеевич, – он обольстил вас своей выправкой и солдафонством, а не душой. Повремените с приемом в партию. Как следует разберитесь. Не судите по внешним признакам. Учитесь глубже узнавать людей. И парторга этому же учите.

Около полудня комдив, комиссар и комполка распрощались с комроты и окружавшими их бойцами. Николай проводил их до дороги. Миновав кусты, он вдруг вздрогнул от неожиданности: внизу стояли «мародеры» с нагруженными санками.

– В чем дело? – строго спросил их Железнов. – Почему не выполнили приказ?!

– Выполнили, товарищ полковник, – бойко доложил один из них. – Только крестьяне обратно харч не приняли. Нас простили да еще вдобавок пять буханок хлеба собрали. «Ешьте, говорят, защитники, да фашистов – этак-разэтак…»

– Если так, то можете оставить, – сказал Яков Иванович Кочетову. – И фашистов, как просили колхозники, этак-разэтак!.. – И, козырнув, зашагал вместе со всеми по оврагу.

Возвращенные харчи подняли настроение красноармейцев.

Кочетов отправился готовить пулеметчиков в боевое охранение.

– Смотрите не засните! – сказал он, провожая их.

– На посту спящий солдат – супостат! – словами комдива весело ответил ему Сорока.

«Может быть, он и хороший человек, – подумал о Сороке Кочетов, – только я его не понимаю?.. Наверно, еще не умею в людях разбираться?..»

Ночью, поглядывая в ту сторону, куда ушло боевое охранение, Кочетов снова о нем вспомнил.

А ночь была мрачная и тихая; лишь изредка взлетали вверх ракеты, бледным светом освещая лохмотья низко плывущих облаков. В такую ночь и бравого солдата жуть берет.

– Эй, Ахмет!.. Ишь разоспался!.. – Куделин тормошил за плечо похрапывающего подносчика Хабибуллина.

Тот встрепенулся, стал испуганно оправдываться.

– Ну, чего бурчишь-то? – усмехнулся Куделин. – Сам вижу, что ты спать хочешь. Иди вон туда, в кустики, и вздремни. А то здесь еще подстрелят! Потом Сороку подменишь. Иди!

Хабибуллин не заставил себя уговаривать, пригнулся и побежал в кусты.

Немного погодя туда отправился и Куделин. Он сел, привалившись к Ахмету.

– Смерз, дружище?

– Немного, – ответил из-под поднятого воротника Хабибуллин.

– На, выпей! – Куделин поднес к его рту флягу.

– Не надо, командир. Нехорошо… Боевая охранения…

– А ты немножко, чудак, только для обогрева… Один глоток. А больше я тебе и сам не позволю…

Ахмет взял флягу и жадно глотнул из нее.

– Хорошо! – щелкнул он языком.

Куделин спрятал флягу и вернулся к пулемету.

Сороку тоже клонило ко сну, но он стойко боролся. Ему почему-то все время мерещилось, что кто-то впереди ползет к ним по снегу.

– Куделя! – не утерпел он. – Глянь-ка, что там на снегу?

Куделин неохотно подался вперед.

– Разве не видишь? Куст. Что, страх разбирает? – спросил он, заметив, что Сорока поеживается.

– Нет, Куделя, мороз.

– Мерзнешь? – Куделин вытащил флягу. – У меня есть, чем обогреться. Но тебе, дьяволу, давать нельзя. Напьешься…

– А я и сам на посту не возьму! – ответил Сорока. Боясь заснуть, он стал досаждать Куделину вопросами. Потом ему снова показалось, будто кто-то ползет.

– Слышь, ползет! – сказал он Куделину.

– Да брось ты гундосить, ржа! – шикнул на него Куделин. Приподнявшись на локтях и затаив дыхание, он тоже стал смотреть туда, откуда ветерок чуть слышно доносил какое-то шуршание.

– Смотри!.. Смотри!.. – шептал Сорока.

– Да брось ты, трещотка! – Куделин толкнул Сороку в плечо и подтянулся, готовый броситься вперед.

Вдруг над вражеской траншеей со свистом понесся ввысь огонек и, взорвавшись в облаках, рассыпался по небу разноцветными огнями.

– К бою! – донеслась команда командира взвода.

Через минуту в морозном тумане снова рассыпались разноцветные огни. Но атака гитлеровцев не начиналась. Было совсем тихо.

– Что же это такое? – спросил Куделина Сорока.

– Черт их знает! – с какой-то неестественной живостью отозвался Куделин. – Может, праздник у них какой. Ты не болтай, а смотри вперед! А то ведь они, черти, хитрые!..

Но тишина ничем больше не нарушалась. Даже командир взвода и связные, находившиеся впереди шагах в пятидесяти, приподнялись, и их фигуры, словно мишени, зачернели на снегу.

Возмутившись их беспечностью, Сорока хотел было крикнуть, но в этот момент Куделин со всего маху ударил прикладом по затылку, набросил на голову плащ-палатку и навалился на него всем телом, вдавливая голову в снег. Сорока глухо застонал, несколько раз дернулся и замер.

Расправившись с Сорокой, Куделин бросился в кусты к Ахмету. Свернувшись калачиком, как лежал спящим, он так и остался в яме бесчувственным телом.

Теперь медлить было нельзя.

Куделин рванулся к пулемету, поймал на забеленную мушку силуэт командира взвода – и одной очередью снял троих. Душераздирающий крик прокатился по полю, перекрыв треск пулемета…

Когда Подопригора доложил Кочетову, что Григорий исчез, тот остолбенел и, не слушая дальше объяснений Подопригоры, нахлобучил шапку и, надевая на ходу полушубок, выскочил из землянки.

Они вместе побежали к месту дежурства Григория, по пути опрашивая каждого бойца.

Около пулеметной площадки Куделина Николай наступил на комок земли. Проведя ладонью по склону окопчика второго номера, он нащупал слева одну ямку, справа – другую, вскочил на площадку и замер: прямо перед ним была полоса вспаханного снега.

– Ушел!.. – взревел Николай, напряженно вглядываясь в сторону проволочного заграждения.

Там было тихо. Николай соскочил вниз и побежал докладывать ротному. Но не пробежал и десяти шагов, как в небо взлетели разноцветные ракеты. Растерявшийся Николай бросился назад, подбежал к наблюдателю и вместе с ним стал всматриваться в темноту, ожидая атаки. К ротному он послал Подопригору.

Но пока донесение Николая дошло до командира полка, Куделин уже успел завершить свое страшное дело.

Услышав сквозь сон стрельбу, Железнов сразу же поднялся, вышел на НП и позвонил Карпову:

– Что это у вас там?

– Выясняю… Оттуда, – Железнову было понятно, что речь идет о боевом охранении, – никаких сигналов нет. Полагаю, что все в порядке, – спокойно ответил Карпов.

– Надо все же выслать туда командира с отделением для связи, прикрыть все проходы, усилить наблюдение и быть наготове, – приказал комдив.

На последнем слове Карпов перебил его и попросил подождать – зазвонил телефон от Сквозного. Железнов в трубку услышал испуганный голос Карпова: «Что ты говоришь? Когда…» – и понял, что стреляли неспроста. Не дожидаясь доклада Карпова, он вызвал по телефону всех командиров полков и отдал им приказ быть в боевой готовности.

Но было уже поздно. Одетые в белые халаты, гитлеровцы прошли правее боевого охранения, напали на него с тыла и перебили. Основные силы врагов ринулись через незащищенные проходы.

Завязался неравный кровопролитный бой. Он длился всю ночь и весь день. То, чего гитлеровцам не удавалось добиться в течение целого месяца, из-за предательства Куделина свершилось в течение одной ночи. Беспрерывно вводя в бой свежие силы, фашисты вклинились в стык между дивизиями и в конце концов отрезали дивизию Железнова от остальных сил армии.

Гитлеровским войскам был отдан приказ: «…дробить и бить дивизию по частям». И, окружив дивизию, они днем и ночью в течение трех недель атаковали ее и долбили артиллерийским огнем. Подчас Железнову казалось, что фронт вот-вот прорвется и через изрытое траншеями белое поле хлынут враги. Однако, начав атаку, серо-зеленая лава гитлеровских солдат снова откатывалась.

Но впереди назревали страшные события. Ярче засияло солнце. Вешние воды дружно побежали в низины. Журчали ручейки. Реки безжалостно затопляли луга, а вместе с ними и траншеи, перехватывали половодьем дороги. Весна, которая обычно приносит людям радость, сейчас принесла несчастье, она работала на врага: разбила дивизию и полки на части. Подразделения, расположившиеся на возвышенностях, превратились в отдельные гарнизоны. Оставаться на месте было нельзя, это грозило неминуемой смертью, но отходить по половодью тоже было опасно.

Разослав днем во все стороны разведку, Железнов всю ночь думал, как быть дальше, и к утру принял решение отходить, пробиваясь на соединение с армией. О своем решении он радировал командарму и в ответ получил шифровку: «…Двигаться на Знаменку, на Климов завод. Вам навстречу фронт готовит прорыв».

Следующей же ночью, после мощного артиллерийского налета, который навел страх на гитлеровцев, дивизия снялась с места и, выслав вперед крепкий авангард во главе с Добровым и прикрываясь сильными отрядами, стала отходить.

Груздев отлично выполнил свою задачу: он скрытно, лесом, провел отряд Доброва к вражеским позициям и вывел его так близко к ним, что Добров смог, не открывая огня, прорвать кольцо окружения, выставить по бокам прорыва сильные заслоны и пропустить дивизию. Дивизия свободно двинулась на Знаменку.

Однако вскоре гитлеровцы, располагая возможностью маневрировать, стали перехватывать пути отхода, все больше отжимали дивизию к западу.

Железнову подчас казалось, что выхода нет. Но он понимал, что все окружающие смотрят на него с надеждой. Бойцы дрались самоотверженно, веря, что комдив выведет их из этого ада. И все любовно оберегали комдива.

Однажды к избе, где работал Железнов, продумывая очередной прорыв кольца, подошла группа стариков крестьян.

– Чего вы, деды? – остановил их Хватов, беспокоясь, что они помешают Железнову.

– К генералу мы, – сказал самый старый.

– А что вам надо?

– А мы генералу скажем, – светлые глаза старика были полны решимости.

– У нас генерала нет. Я могу решить ваши вопросы, – ответил Хватов.

– Тогда давай главного.

– Я главный.

Старик подозрительно оглядел Хватова, теребя заскорузлыми, узловатыми пальцами свою бороду. «Какой же это главный, когда на нем одежонка с чужого плеча, висит, как на чучеле, да и заморен страсть…» – подумал он и сказал:

– Слушай, мил человек, нам не до шуток… – И старик решительно направился в избу. За ним последовали остальные.

Железнов вышел старикам навстречу. Но старик поначалу и к нему отнесся с таким же недоверием. Похудевший, осунувшийся Железнов походил на человека, только что вышедшего из больницы. На нем, как и на Хватове, одежда висела, точно на вешалке.

Яков Иванович поздоровался с крестьянами и пригласил их в избу. Там крестьяне увидели лежащую на столе карту и услышали, что адъютант называет Железнова комдивом. Это наконец убедило их в том, что он и есть главный.

– Товарищ начальник, то есть товарищ комдив, – перебирая руками шапку, обратился к нему опять тот же старик. – Где же это видано, чтобы последний хлеб у крестьян отбирали, скотину со двора гнали?.. Ведь у Советской власти на этот счет порядок есть.

– Кто это делает? – вопросительно взглянул на Хватова Железнов.

Хватов пожал плечами.

– Кто же может делать? Вестимо, ваши… Как их, реквизиторы… – сказал старик.

– Какие реквизиторы?! – спросил Железнов.

– Красноармейцы… Говорят, какой-то полковник приказал. Все равно, говорят, фашистам достанется. И все, что найдут, гребут под метелку… Прикажите им брать по надобности… Мы ведь не отказываем, понимаем, что вам нужно… А последнее пусть не трогают… Фашистам мы сами не дадим. Мы ведь тоже понимаем… Советские люди…

– Неужели Добров? – спросил Яков Иванович Хватова и повернулся к старикам: – Ступайте к себе, товарищи. Я сейчас же прикажу это безобразие прекратить, а виновника строго накажу.

– Я с ними пойду, – сказал Хватов, когда старики вышли.

– Арестовать мерзавцев! – вскипел Железнов. – А если это сделал Добров, пусть немедленно явится ко мне!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

В прорези почтового ящика Вера увидела разноцветные конверты и заторопилась. Она ждала весточки от отца, но по почерку увидела, что это письмо от Тамары. Читая, Вера задержалась у дверей, перед кабинетом начальника курсов. Тамара писала о текущих событиях в полку и рассказывала о своих чувствах к Брынзову. В конце она сообщала, что в полк пришло письмо от Кости из Качи…

– Младший лейтенант Железнова! – вызвал Веру порученец начальника.

Вера встрепенулась, торопливо сунула письмо в левый карман гимнастерки и вошла в кабинет.

Начальник курсов встал из-за большого письменного стола, поздоровался, предложил Вере сесть в кресло и сам сел напротив нее.

– Итак, Вера Яковлевна, ваша учеба закончена. Теперь наступает новая жизнь. – И, желая еще раз убедиться в том, насколько твердо намерение Веры работать в разведке, он стал рассказывать о трудностях этой службы, внимательно следя за выражением ее лица. Вера слушала внимательно. Ни один мускул не дрогнул на ее лице. – Теперь вы не Вера Железнова, а Кравцова Настя. И к этому имени должны привыкнуть… Никакие испытания, хитрости и даже пытки не должны вырвать у вас настоящего вашего имени. Так же вы должны хранить истинные имена всех тех, кто с вами будет работать…

В этот момент в кабинет вошел порученец и доложил, что приехал полковник Алексашин. Вера обрадовалась. Алексашин, наверно, сможет ей что-нибудь сказать об отце, от которого давно уже не было писем. Вера попросила у начальника курсов разрешения обратиться к Алексашину. Начальник согласился, но предложил ей выйти из кабинета и подождать в приемной.

Проходя мимо Веры, Алексашин поздоровался с ней, и девушке показалось, как-то очень быстро от нее отвернулся, словно боялся расспросов. Однако Вера убедила себя в том, что ошиблась.

– …Снова приехал отобрать двух-трех добровольцев для выполнения того же задания, – сказал Алексашин начальнику курсов.

Тот с тревогой посмотрел на него:

– А что с теми? Погибли?

– Наверно, – тяжело вздохнул Алексашин. Речь шла о двух отправленных им в тыл врага разведчиках. – Вот уже вторые сутки вызываем по радио – ни слуху ни духу.

– Что говорят летчики?

– Вот в том-то и беда, что летчики тоже не вернулись.

– Не вернулись?! – Начальник курсов нахмурился. – Как больно и жалко, прекрасные ребята!..

Он встал, открыл сейф, вынул список курсантов и, сев за стол, стал называть фамилии тех, кого он мог бы рекомендовать для этого опасного задания. Назвал он и Железнову.

– Железнова? – Алексашин задумчиво посмотрел на него. – А хорошо ли посылать Железнову?

– Почему вы сомневаетесь? – спросил начальник курсов. – У нее прекрасные задатки разведчицы. Из всех курсантов она, пожалуй, самая лучшая. На нее вполне можно положиться.

– Это все так, – согласился с его доводами Алексашин. – Однако здесь есть одно «но». Командир этой дивизии – ее отец.

– Да-а? – протянул начальник курсов и задумался. – А с ним все в порядке?

– Вот именно, что нет! Мы имели сведения, что он и комиссар дивизии ранены… Но последнее донесение подписал он сам. Мы полагаем, что Железнов в дивизии…

– Что же вас пугает? Расчувствуется? Но это не страшно. Ведь ее задача найти дивизию и передать рации. Это она выполнит, а если при встрече с отцом и всплакнет, то это делу не повредит. Притом, надо сказать, Железнова умеет держать себя в руках.

– Боюсь, что, волнуясь, она может погорячиться, рванется слишком поспешно навстречу дивизии и попадет в лапы к врагу, – размеренно произнося каждое слово, высказал свое мнение Алексашин.

– Пожалуй, это серьезное опасение. Но оно единственное… Ее надо просто предупредить. А в остальном она вполне подходит. Дивчина смышленая и с крепкой волей, командир. Ее можно назначить старшей. Только не стоит говорить ей, что отец ранен.

Выслушав характеристики других кандидатов, Алексашин остановился на Вере и решил поговорить с ней самой и спросить, кого бы она пожелала взять в свою группу.

На другой день утром Вера, Аня и Василий, одетые в новую военную форму, прибыли в штаб фронта. Алексашин провел их прямо в приемную командующего. Там уже находился начальник разведотдела.

Через несколько минут мимо них к командующему прошел человек в гимнастерке без погон и защитного цвета брюках, заправленных в сапоги. Вера узнала в нем члена Военного совета и встала. За ней поднялись Аня и Василий.

– Вы к командующему? – обратился к ней член Военного совета и протянул Вере руку. – Железнова?

– Железнова, товарищ член Военного совета, – ответила Вера.

– А это ваши друзья и помощники? Товарищи Вихорева и Воронцов? – Он поздоровался с Аней и Василием. Потом кивнул головой Алексашину, стоящему рядом с ним начальнику разведотдела и вместе с ними прошел к командующему, бросив Вере на ходу: – Посидите немного.

Вскоре всех троих вызвали в кабинет командующего. Вера одернула гимнастерку, отряхнула ладонью синюю юбку, пригладила волосы у висков.

– Прошу! – Порученец распахнул дверь и пропустил разведчиков.

Командующий встретил их у дверей.

– Товарищ генерал армии… – только успела сказать Вера, чтобы представиться, как подобает по уставу, а командующий уже протянул ей руку.

– Товарищ Железнова? Дочь полковника Железнова? – спросил он. – Прошу садиться, – он указал на стулья и опустился в кресло по другую сторону стола. Член Военного совета сел рядом с ним.

– Вы, конечно, знаете, зачем мы вас вызвали? – обратился командующий к разведчикам.

– Знаем, – ответили они дружно.

Командующий с отеческим вниманием посмотрел на молодых людей, отважившихся летать в тыл врага.

Так же внимательно смотрел на них и член Военного совета.

– …Это задание для нас большая честь, – сказала Вера, – и мы его выполним… Ручаюсь за себя и за своих товарищей.

Командующему понравилась ее горячность.

– Мы очень рады, что вы говорите от всего сердца, – сказал он. – Задание тяжелое и ответственное. От его выполнения, а следовательно, и от ваших действий зависит жизнь нескольких тысяч человек… – Командующий встал и подозвал разведчиков к карте. – Сегодня вас снабдят двумя рациями и добавочным к ним питанием, ночью посадят на самолеты и на рассвете сбросят вас вот здесь, – циркуль в его руке показал на красный овал, обведенный широкой синей каймой окружившего его вражеского фронта. Потом циркуль передвинулся немного севернее. – Четверо суток назад здесь находилась дивизия, которой командует ваш отец, товарищ Железнов… – Член Военного совета, не спуская глаз, смотрел на Веру, но ее лицо оставалось спокойным и сосредоточенным. – Где сейчас находится дивизия, мы не знаем, – продолжал командующий. Циркуль зашагал от красного овала на юг и остановился у населенного пункта Всходы. – Предполагаем, что она движется в этом направлении я находится где-то в лесах этого района. Ваша задача – выброситься на парашютах с радиостанциями вот здесь, в лесу. – И командующий нанес яркий кружок восточнее надписи «Всходы». – Найти дивизию и передать ей радиостанции. – Он поднялся, выпрямился и посмотрел на Веру. – Передайте отцу, чтобы он сразу же связался по радио с командиром гвардейского кавкорпуса, который ведет бой за станцию Угра. И дальше пусть действует по приказу комкора.

Передав Вере сложенную гармошкой чистую карту, командующий кивнул на свое кресло за столом:

– Сядьте вот здесь, изучите район, положение дивизия и место вашего приземления, а мы пока что займемся другим делом. Когда будете готовы – доложите.

Командующий взял под руку члена Военного совета и отошел с ним к окну, к ним подошли начальник штаба и начальник разведотдела. Последний стал читать донесения агентурной разведки и партизан. Сведения были неутешительные: «Добраться не удалось, всюду вражеские войска…», «Целый день слышится артиллерийская стрельба…» – вот и все, что можно было узнать из донесений.

– Плохо… Совсем плохо… – сказал командующий. – Ну что ж, утро вечера мудренее…

– Мы готовы, товарищ генерал, – через некоторое время сказала Вера.

По просьбе командующего она доложила, как поняла задачу, как будет ее выполнять, во всех подробностях, до позывных сигналов включительно.

– Молодец, товарищ лейтенант! – похвалил ее командующий.

Вера смутилась.

– Я младший лейтенант, – сказала она.

– Военный совет решил всех вас за вашу решимость повысить в военном звании. Товарищ Алексашин сейчас это оформит, – ответил командующий.

Разведчики растерялись.

– Служу советскому народу! – невнятно произнесла Вера.

– Завтра в девять ноль-ноль дайте сигнал, и я буду знать, что вы благополучно приземлились. Поставьте ваши часы по моим.

Вера замялась:

– У меня, товарищ генерал, нет часов…

– Нет часов? – переспросил командующий. Потер свой большой подбородок, не то что-то обдумывая, не то вспоминая. Потом прошел к личному сейфу, вынул оттуда ручные часы и вручил их Вере, сказав:

– От Военного совета.

Вера еще гуще залилась румянцем, даже кончики ее ушей стали алее кумача.

Надев часы на руку, она поставила время по часам командующего.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Самолет набрал высоту. Становилось все холоднее, и Вера старательно шевелила пальцами, чтобы они не окоченели. Раненая нога немного деревенела, хотелось устроиться поудобнее, но парашют и рация, на которой она сидела, мешали ей повернуться.

По Вериным расчетам оставалось лететь еще около часа. Земля исчезла, точно куда-то провалилась. Мрачная бездна удручающе действовала на Веру. Она смотрела на Полярную звезду и по ней следила за курсом самолета.

Небо было такое же звездное, как в ту ночь, когда они прощались с Костей. Как хотелось Вере, чтобы этот самолет вел не Брынзов, а Костя! С ним бы она чувствовала себя увереннее и спокойнее…

Вера беспокоилась о товарищах: «Все ли у них благополучно, где они, летят ли?» В ночной тьме вокруг ничего не было видно. Вера села боком, и ей наконец удалось вытянуть беспокоившую ее ногу. Вдали слева висели «фонари» – осветительные ракеты. Ниже вспыхивали разрывы.

«Бомбят, проклятые! Наверное, Юхнов. Значит, недалеко передовая», – пронеслось в сознании у Веры. И она не ошиблась: вскоре впереди появились частые и короткие вспышки, словно кто-то в темноте чиркал спичками. Скорее бы пролететь это самое страшное место! Вера еще раз посмотрела назад. Но там было все так же темно. А внизу слева, казалось, бушевала гроза. Все чаще мелькали там вспышки. Хотя Вера и была предупреждена, что, когда они будут пролетать над линией фронта, там для маскировки будет бить артиллерия, но ее невольно охватил озноб, и она до боли в пальцах вцепилась в холодные, влажные борта фюзеляжа.

Но оказалось, что самое страшное началось тогда, когда они перелетели через передний край: почти до самого самолета дотягивались идущие снизу цепочки трассирующих пуль, вверху же с треском вспыхивали разрывы. Все в Вере напрягалось, до боли сжались челюсти. Теперь она думала только о том, чтобы хоть кто-нибудь из них долетел до цели…

Внезапно Вера почувствовала, что Брынзов, стараясь миновать разрывы, резко повернул самолет вправо. В это время над ними разорвался снаряд. Самолет дрогнул. Вера сжалась, чтобы выпрыгнуть из машины, если она начнет падать. Но самолет, сделав крутой вираж, пошел вниз, оставляя разрывы позади себя, а потом так же круто повернул снова вправо.

«Молодец, Брынзов! – прошептала Вера. Она разжала руки и расслабила ноги. – Кажется, прошли!..»

Начинал пробуждаться день. Сквозь сизую дымку рассвета среди необъятного темного массива леса белели еще заснеженные овраги, поблескивали разводья и ручьи. Вот справа на сереющем горизонте показалась водокачка станции Вертехово, а вскоре узкой ниточкой протянулась железная дорога. Теперь Вера следила за каждой деревней, дорогой, речкой. Наконец-то заблестел широкий разлив реки Угры, южнее этого места находился район, где предстояло прыгать… Теперь Вера еле успевала сличать местность с картой. Вот река убежала в лес, потом вынырнула из-за его зубчатой полосы и повернула на север. К ней ровными линейками потянулись просеки. Показалась и долгожданная лесная дорога с двумя вырубками. Брынзов забеспокоился, стал часто поглядывать вниз, потом вопросительно посмотрел на Веру. Она кивнула ему головой. Пролетев еще немного вперед, Брынзов выключил газ и приподнял руку, как бы подал команду «Вылезай!». Вера поднялась и вышла на плоскость. Позади один за другим шли самолеты с Аней и Василием. Внизу длинным прямоугольником простиралась вырубка. Воля и решимость Веры боролись со страхом: «А вдруг засада?..»

Утренний колючий ветер дул в затылок, как будто подталкивал Веру вниз. Ей стоило больших усилий удержаться на месте.

«Приготовиться!» – подняв руку, скомандовал Брынзов. Через несколько секунд последовала команда «Пошла!».

Вера разжала пальцы, оттолкнулась и, прошептав «раз кольцо, два кольцо, три кольцо», дернула вытяжное кольцо. С шумом вырвался наружу парашют. Веру словно кто-то схватил на лету, встряхнул и оставил в покое. Она глубоко вздохнула, огляделась и, подтягивая стропы, стала регулировать направление спуска.

Ее понесло прямо к лесу. Она опустилась возле больших елей и уткнулась носом в затененную елями, полную снега и воды яму. Выплевывая снег, быстро отстегнула парашют и, схватив автомат, стала прислушиваться, пугливо озираясь вокруг. Но кругом было тихо, не шумел даже ветер. Из-за верхушек леса показался самолет, который вела Тамара. Вера заволновалась за Аню и успокоилась только тогда, когда увидела над ней белый купол парашюта. Василия отнесло в глубину леса. Вера побежала искать его.

Оказалось, что его парашют зацепился стропами за ветви, и Василий повис на самой высокой ели.

– Как тебя угораздило? – крикнула Вера и перепугалась собственного голоса. Она с трудом вскарабкалась по сучьям вверх, подтянула стропы, чтобы Василий оказался ближе к стволу дерева, и расстегнула его крепление.

– Какой ты, Василий, непутевый! Надо рассчитывать свое приземление! – упрекнула его Вера.

– А как Аня? – спросил Василий, когда они спустились с дерева, и стал снимать с себя груз.

– Аня приземлилась благополучно, – успокоила его Вера, и он снова полез на ель: там остался его парашют.

Вера развернула рацию в чаще молодого ельника. Аня стала ей помогать, а Василий, вооружившись автоматом, прошел метров сто в сторону обозначенной на карте лесной тропы и, спрятавшись за поваленной бурей пожелтевшей елью, наблюдал за местностью.

В эфире творилось что-то невообразимое: на все лады пищал радиотелеграф, разные голоса торопливо и монотонно передавали по-немецки цифрами шифрованный, иногда перемешанный с нешифрованной руганью разговор; на соседней волне какой-то военачальник открыто пушил подчиненного, требуя от него самых решительных действий: «У вас, Гюнтер, не хватает решимости! – грозным тоном распекал он. – Вы не оправдываете моих надежд. Действуйте смелей!.. Да какая там дивизия? Просто сброд. Наполовину калеки. Ударом на Селище – Богородецкое режьте ее пополам, потом на четыре части и уничтожайте по частям!..»

«О ком они?» – тревожно подумала Вера, с трудом улавливая смысл немецких фраз. Как она жалела теперь, что в школе не учила серьезно немецкий язык! «Опять он что-то сказал про дивизию и про окружение…» – спохватилась она, лихорадочно настраивая станцию, чтобы избавиться от грохота и треска. – Может быть, это про папу!.. Но почему он сказал: «Сброд и калеки?» – Сдвинув брови, она напряженно слушала, всматриваясь в указатель волн, будто это могло помочь ей установить координаты советских войск, тех самых, которых хотят «резать пополам, потом – на четыре части».

Самоуверенный голос продолжал: «Не выпускайте из окружения… Они рвутся к своим – на Знаменку! Не допускайте этого! Отвечаете головой!..»

Аня несколько раз напоминала Вере, что подходит назначенное командующим время, но Вера каждый раз отстраняла ее руку. Наконец Аня схватила ее за плечо:

– Уже девять! – зашептала она и показала на Верины часы.

Вера торопливо повернула регулятор на волну «Гиганта».

Вскоре на Верином лице появилась радостная улыбка. И наконец, прикрыв телефон рукой, она прошептала: «Наша. „Гигант“. Фронт». Повернув выключатель, стала методично выбивать ключом, приговаривая: «Прием. Я – „Сокол“, я – „Сокол“, а потом передала донесение командующему и свои закодированные координаты. „Все“, – вздохнула она наконец и выключила станцию. И снова в ушах зазвучал подслушанный разговор гитлеровцев. „Неужели это про дивизию отца? Как страшно!..“

– Что же нам делать? – спросила она Аню.

Васильковые Анины глаза блеснули тревогой.

– Что случилось, Вера? – спросила она.

– Особенного ничего… – Вера испытующе взглянула на Аню. Можно ли ей говорить о своих предположениях? Как поведет она себя, если узнает?

Аня с обидой посмотрела на подругу:

– Нехорошо, Вера!.. В такой обстановке ты от меня что-то скрываешь… Мы ведь с тобой сейчас как бы одно целое…

– Дурочка ты моя!.. – Вера обняла ее, и Анина голова покорно опустилась на ее плечо. – Не обижайся на меня, Анюта! Ведь нам предстоит перенести нечто гораздо большее, чем обиды… – И Вера рассказала ей содержание подслушанного разговора.

– Мне кажется, что они говорили о нашей дивизии, – закончила она.

Над их головами тихо шумел гуляющий по лесу ветер. Лениво покачивали макушками старые ели. Где-то севернее как будто бы прогромыхал гром. Вера прислушалась. Но это было так далеко, что звонкое пение жаворонка заглушило его грохотание. Вера взяла карту, сориентировала ее по тому направлению, где слышался этот грохот, и стала вслух прикидывать расстояние. Выходило, что гремит где-то в районе Мытишина.

– Наверно, в этих лесах, – Вера показала на зеленый угол у края карты.

– Давай еще радио послушаем, – предложила Аня. – Может быть, что-нибудь узнаем.

Вера включила рацию на прием. В эфире был тот же переполох. Какие-то голоса кричали по-немецки. Но слышимость была настолько плохая, что разобрать ничего не удавалось.

– Ничего не понимаю! На, послушай! – Вера передала наушники Ане.

Аня послушала немножко, потом пожала плечами.

– Знаешь что? – сказала она, оттянув один наушник. – Давай дадим несколько позывных дивизии! – Ее рука потянулась к переключателю. – Если они услышат, то смогут ответить радиотелеграфом.

Вера схватила ее за руку.

– Ты с ума сошла! Нас засекут… – Она отобрала у Ани наушники и села на ее место.

Слышимость постепенно становилась лучше. В эфире снова появился чей-то четкий голос. По отдельным словам Вера смогла в конце концов понять, что взят в плен раненый из дивизии ее отца. Пленный истощен. По заключению врачей, он не ел двое-трое суток, но показаний упорно не дает. «Надо любыми средствами заставить его говорить, – спокойно отвечал другой голос. – Если говорить не будет – расстрелять! Дивизию из кольца не выпускать. И крепко запереть к ней все пути. Суток через двое сдадутся! Издыхать не захотят!.. Бомбите их почаще листовками!»

Вера выключила станцию, сняла наушники и, положив их на место, закрыла крышку.

– Зови Василия, – сказала она. – Будем решать, что делать…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Вера решила установить наблюдение за местом вероятного отхода дивизии – полосой между рекой Вороной и железной дорогой. Аню она отправила патрулировать на западной половине этой полосы до реки, а за собой оставила восточную. Решая этот вопрос, Вера выдержала основательную схватку с Василием: он никак не хотел пускать на это рискованное задание Аню и настойчиво требовал направить туда его.

– …В этом деле нужна сноровка, выносливость… – говорил он.

– И смелость, – перебила его Вера.

– И смелость, конечно. А Аня в таких делах новичок, девчонка!..

Не понимая истинных намерений Василия, Аня рассердилась.

– Я тебе покажу, на что способны «девчонки»!.. – крикнула она так громко, что Вера зашикала на нее.

Василий и Аня замолкли, виновато поглядывая друг на друга.

– Как вам не стыдно, ребята! – шепотом упрекала их Вера. – Какие же вы разведчики!.. Кричите, как будто дома находитесь!..

– Да я ведь ее жалею!.. – не выдержал Василий Вериного взгляда.

– Теперь, Василек, нам надо слушаться не своих чувств, а разума!

Вера еще раз оглядела Аню: похожа ли она на деревенскую девушку? Она велела Ане вынуть все лишнее из карманов и даже для полной уверенности вывернула их.

Если Веру волновали прежде всего интересы дела, то Василия беспокоило, как бы Анина внешность не привлекла внимания какого-нибудь встречного, и тогда долго ли до беды!.. Аня казалась ему сейчас привлекательной, как никогда, и он то отстегивал пуговицу на ее куртке, чтобы не так выделялась талия, то предлагал опустить пониже юбку, доказывая, что так ходят в деревне, то надвигал ей платок на самые глаза, чтобы закрыть густые и, как ему казалось, красивые брови. В конце концов Вера остановила его.

– А ты ее потяни за нос, может быть, он станет подлиннее. А то ее нос тоже может понравиться!.. – засмеялась она. – Эх ты, влюбленный. Бери-ка лучше лопатку и закопай рации так, чтобы никакая собака их не нашла!

Вера вынула из кармана маленькое зеркальце, посмотрелась в него, тоже проделала кое-какие операции над своей внешностью и все лишнее из своих карманов отдала Василию.

Вера шла лесом на восток, запоминая встречающиеся на пути прогалины, тропинки, поваленные или чем-нибудь приметные деревья.

Таща за собой, для видимости, жердину сухостоя, она вышла к извилистому ручью и пошла рядом с ним. Следя за ныряющей в нем веткой, незаметно дошла до мостика, у которого ветку прибило к берегу. Вере жаль стало свою попутчицу, и она жердиной оттолкнула ветку на середину ручья. Нырнув в быструю воду, ветка скрылась под балкой моста.

Свежеобструганная балка заинтересовала Веру. Зайдя с другой стороны, она посмотрела под мост, потом прошла по нему. Шагая дальше по дороге, она внимательно всматривалась в колеи и следы на обочинах. По колеям было видно, что здесь недавно шли автомашины и повозки. Следы на обочинах говорили о том, что не позже вчерашнего дня здесь были люди, но кто они – враги или наши, – разобрать было невозможно. Одно Вере было ясно: по этой дороге идет движение и за ней надо следить.

Сойдя с дороги, она облюбовала место за мшистым, вывороченным вместе с землей корневищем поваленного бурей дерева и натаскала туда большую кучу хвороста. В случае, если ее увидят, она скажет, что ходила в лес за дровами.

Ждать ей пришлось недолго. С той стороны, где сквозь переплет осиновых ветвей ярко поблескивало солнце, послышался шум, грохот, и вскоре, раскачиваясь на ухабах, появились автомашины, в которых, тесно прижавшись друг к другу, сидели гитлеровские солдаты. Вера замерла, притаилась за корягой. Двенадцать машин миновали мостик, с ревом, буксуя, поднялись на пригорок и скрылись в чаще леса.

И снова наступила тишина.

«Значит, наших там нет, – глядя в ту сторону, где было солнце, соображала Вера. – А там? – Она посмотрела в том направлении, где скрылись машины. – Там, наверно, могут быть. И эти, видимо, поехали к своим на подмогу… А может быть, наперехват наших? Если наперехват, то наши пойдут здесь…»

И Вера решила остаться тут до утра. Ее напряженный слух ловил каждый звук, и на каждый шорох она испуганно оборачивалась. Ей все казалось, что кто-то крадется…

За это время Вера обдумала, что делать, если здесь ничего не выяснится. Она вспомнила слова начальника курсов: «Разведчик должен вести себя осторожно, действовать умно и смело, ничем не выдавать самого себя и своего волнения, думать хладнокровно и обстоятельно. Разведчик всегда должен думать…» Вера припомнила сейчас многое из того, чему учили на курсах. Она пробовала сделать из этого практические выводы. Прислушиваясь к лесным шорохам, скрипу, чуть слышному треску, старалась определить, что могло их вызвать. И когда ее предположения оказывались верными, она радовалась.

Услышав сквозь журчание ручья и легкий шум покачивающихся деревьев неравномерное, но повторяющееся похрустывание валежника, Вера насторожилась. Встревожившие ее звуки доносились со стороны ручья.

Похрустывание становилось все слышнее. «Кто это? Человек или зверь? – насторожилась Вера. – Человек обычно так не ходит. Так ходят только тогда, когда собирают грибы или ягоды. Да еще вот такие, как я…»

Она не сводила глаз с кустарника, ожидая, что вот-вот ветви раздвинутся и пропустят того, кто скрывается за ними. Но ветви были спокойны, и Вера подумала, что ей просто померещилось. Любопытство толкало ее выйти из-за коряги и посмотреть, что там, за кустами? Но она удержалась. Вспомнив, как она шла сюда и, увлекшись плывущей веткой, подошла к самому мостику, Вера упрекнула себя за недопустимое легкомыслие: «Вот так по-дурацки в лапы врага и попадаются… Мостик – место коварное…»

С противоположной стороны ручья снова послышалось похрустывание, более ритмичное, чем раньше. Очень похоже было на то, что за кустарником шел человек.

Вскоре на дорогу вышел рослый красноармеец. Он, видимо, был ранен – его левая рука висела на грязной тряпке. Из-за правого плеча торчал штык. Подойдя к ручью, он снял винтовку, прислонил ее к мосту, на штык повесил ушанку и, зачерпывая пригоршней воду, стал пить, обливая полушубок… По своему доброму характеру Вера в другое время, не задумываясь, бросилась бы к этому уставшему бойцу, но сейчас этого не сделала. А солдат, напившись, обтирал рукавом губы, и его поблескивающие в лучах солнца глаза смотрели прямо в ее сторону, будто высматривая, кто притаился за корягой…

Вера застыла в тревожном ожидании. И как только он двинулся с места, она, вопреки прежним своим побуждениям, пригнулась и, осторожно ступая, скрылась за ближайшими кустами. Перейдя мостик, красноармеец сразу свернул в лес и пошел вдоль дороги.

Вера наблюдала за ним, боясь упустить из виду. «Ведь он, может быть, из дивизии отца!..» – думала она. Она села так, чтобы красноармеец, когда минует придорожные кусты, увидел бы ее. Однако солдат, дойдя до кустов, остановился, осмотрелся, круто повернул влево, пошел прямо к коряге и устало опустился за корягой на хворост, бережно поддерживая здоровой рукой раненую.

«Ну чего же я боюсь!.. – сказала сама себе Вера. – Это же свой. Он, наверно, отбился от части и теперь хочет пробраться через фронт к нашим». Сделав вид, что собирает валежник, Вера решительно пошла к коряге. Какой-то внутренний голос словно предупреждал ее: «Прежде чем сделать шаг, осмотрись, подумай!» Но Вера усмехнулась: «А что думать, когда все ясно! Нельзя быть такой пуганой!..»

Когда Вера вышла из-за кустов, солдат вздрогнул и приподнялся, опираясь на винтовку.

– Здравствуй, девушка, – он снял ушанку и поклонился.

– Здравствуй, товарищ, – делая вид, что испугалась, пролепетала Вера и уронила охапку хвороста на землю.

Солдат хотел было ей помочь. Но когда он двинул раненой рукой, его усталое, заросшее щетиной лицо исказилось.

Вера замахала руками:

– Сидите, сидите, отдыхайте!

Солдат благодарно взглянул на нее, сел и дрожащим голосом спросил:

– Нет ли, девушка, кусочка хлеба? Третьи сутки голодаю.

Вера подала ему кусок хлеба.

– Спасибо, дорогая моя, – дрожащим голосом поблагодарил солдат и стал жадно есть.

Вера хотела было сказать ему: «Идемте со мной, у меня есть чем вас покормить», но из осторожности удержалась.

– У меня больше ничего нет, – с сожалением сказала она.

– И за это тебе великое спасибо… Хоть и мала наешка, да от доброты сыт… Откуль ты, милая?..

Вера давно была готова к такому вопросу.

– Из Первомайского колхоза, – ответила она.

– Это ж в какой стороне?

– Да здесь, за лесом, – она показала на запад.

Солдат замолчал, что-то соображая.

Вера тоже молчала, ей хотелось спросить, не знает ли он что-нибудь о «хозяйстве» Железнова, но из боязни выдать свои намерения ждала, когда он заговорит первым.

Но Куделин – это был он – оказался хитрее и выдержаннее молодой разведчицы. Он, конечно, заговорил бы первым: его тоже интересовало, не проходили ли здесь части железновской дивизии. Но он боялся, что может вместо дивизии попасть к партизанам, и хотел разобраться, что это за девушка, не партизанка ли она.

– А вы с фронта? – не выдержав, первая спросила Вера.

– С фронта, – не поднимая головы, ответил Куделин.

– Ищете свою часть?

– Ищу, дорогая девушка. Вот вторую неделю ищу… – Куделин сокрушенно покачал головой.

И на тот случай, если она действительно партизанка, рассказал заранее придуманную им легенду.

– Раненым валялся среди убитых… Очнулся, а артиллерию уже еле слыхать… Чуть живой добрался до деревни. Там добрые люди перевязали, накормили, даже с собой еды дали… Они меня у себя оставляли, да я не смог. Душа не стерпела… Вот и пошел лесами… – Он поднял на Веру такой проникновенный взгляд, что она окончательно решила: это свой человек. – Иду и думаю, – продолжал Куделин, – неужели не найду?.. Меня будто кто в спину толкнул, – он приложил руку к сердцу: – Иди, Куделин!.. Иди смело!.. Если ты любишь Родину, то найдешь…

– Верно, товарищ. Если любишь Родину, то найдешь, – прошептала Вера.

У Куделина теперь не осталось никаких сомнений, что девушка не из этих мест и выдает себя не за ту, кем она является на самом деле. Кто же она?.. Если партизанка, то с ней разговор короткий. Он уже снял было винтовку, но, одернув полушубок, снова повесил ее за плечо. Может быть, где-нибудь неподалеку сидит другой партизан и держит его, Куделина, на мушке?.. Куделин деланно улыбнулся. Надо все-таки попробовать разузнать, не слыхала ли она чего-нибудь о дивизии, куда он должен попасть сегодня же.

– С Первомайского, говоришь? – вяло, как бы между прочим возобновил он прервавшийся разговор.

– Из Первомайского, – ответила Вера и насторожилась, как бы он не пошел за ней следом. Но в то же время он был ей нужен, она почему-то уверилась, что этот солдат должен знать о дивизии. «Надо только умеючи к нему подойти…» – подумала она.

– А наших там не встречала? – Из-под прищуренных усталых век на Веру зорко смотрели черные глаза Куделина.

Вера доверчиво ответила на его взгляд.

– Нет, не встречала, – сказала она.

Но он все же ей не поверил. И чтобы выпытать у нее правду, стал вслух размышлять о том, где могут быть сейчас фашисты, делал вид, что очень боится угодить к ним.

Вера старалась подавить в себе жалость к этому человеку и быть осторожнее. Она ни словом не обмолвилась о дивизии и так естественно сокрушалась о своих родственниках, которые могут «попасть под фашиста», что озадачила этим Куделина.

– …Вы говорите, в Кислове они?! – всплеснула она руками. – Да ведь в Кислове моя бабушка… Она у нас такая дурная, что-нибудь сделает, не приведи бог… Это что ж, значит, они и сюда придут?.. А мама намедни в Тимошино к тете Фросе ушла. Господи!.. Долго ли до беды…

Таким образом Вере кое-что удалось выведать у Куделина.

Она поняла, что полосу между железной дорогой и этим лесным путем занимают гитлеровцы, которые, по словам Куделина, «выжимают наших за реку, в безлесные места». Но Вера была убеждена, что наши за реку не пойдут, – это для них гибель. Они будут держаться леса и пробиваться на юг.

Она стала торопливо укладывать хворост в вязанку.

– Ты куда спешишь? – спросил Куделин.

– Как – куда? Домой. – Вера посмотрела на солнце. – Пора.

– Так ты ж все не унесешь, – сказал Куделин, испытующе глядя на Веру.

– Так я еще раз приду, – не задумываясь, ответила Вера.

– Вяжи другую вязку, небольшую, так, чтобы в одну руку взять. Я тебе помогу.

Он ожидал, что Вера испугается, но она даже не изменилась в лице. Вера почувствовала, что он ведет с ней игру, и внутренне вся насторожилась.

– Если можете, то пожалуйста, – как бы застенчиво проговорила она. – Только мне жаль вас, рука у вас, видно, болит… Если хотите побыть у нас, так идемте… А из-за хвороста не стоит. Коли сегодня не успею, так завтра приду. Не пропадет!..

Такого ответа Куделин не ожидал. Это сбило его с толку. Чтобы выгадать время, он взялся за вязанку, поднял ее и заохал…

– Что с вами? – Вера взяла из его руки вязанку и усадила на кучу хвороста. – Да разве так можно?

Вскинув хворост на спину, она еще раз позвала его идти с ней. Но Куделин, морщась, будто бы от боли, потирая подвязанную руку, поблагодарил ее и остался на месте.

Вера двинулась в дорогу, но пошла не тем путем, каким добиралась сюда, а свернула южнее.

Пройдя примерно с километр, она забрела в такую чащобу, куда, казалось, еще не заходил человек. Здесь она остановилась и сбросила вязанку. От веревки у нее ныло плечо, горели руки.

Только она хотела присесть и отдохнуть, как услышала позади себя легкое похрустывание. «Неужели он?» – встрепенулась Вера и бросилась в переплет зарослей. Там, в самой чащобе, она кинулась в яму и утонула в талом снегу.

Хруст приближался. Вскоре в просветах ветвей показались его ушанка и штык. Вот он остановился, покрутился на месте и исчез. С минуту пропадал и снова вынырнул на том же месте.

– Девушка! Где ты? – раздался сдавленный голос Куделина.

Затаив дыхание, Вера прислушивалась к каждому звуку. «Девушка! Где ты?..» – услышала она снова, но голос уже звучал издалека. Тогда Вера поднялась и, оставив хворост на месте, осторожно раздвигая кусты, пошла в другом направлении.

Она шла долго. Наконец выбралась к ручью. С противоположного, освещенного солнцем берега тянуло теплом. Вера глубоко вдохнула в себя аромат по-весеннему пахнущей травы. Оглядевшись вокруг, нашла заросшую кустарником ямку и прилегла в ней. Сквозь ветви кустов далеко просматривалась долина ручья. Здесь Вера решила переждать.

Солнце уже вышло из-за леса, его лучи стали подбираться к укрывавшим Веру кустам. Далеко за ручьем опять загрохотал гром, который снова растревожил Веру. Теперь он звучал ближе. Вере даже показалось, что две похожие на голубей птицы, пролетевшие над ручьем, шарахнулись оттуда с перепугу. Серенькая птичка тоже как будто испугалась этого грома и спряталась в дупле замшелого сухостоя.

Вера стала обдумывать план действий на тот случай, если дивизия пойдет не на юг, а вдруг повернет на запад. «Пойдем тогда с Анютой на Жули… Там пересечем путь движения дивизии… – решила она. Она представила себе виденные с самолета широкие разливы рек, открытые места. – Ну и что ж?.. Пойдем с Анютой ночью».

На другом берегу ручья у самой воды из-за сухой ветлы высунулась лисья мордочка. Лисица навострила уши, потянула носом воздух, повернула голову назад, заметалась по берегу и скрылась за ивняком. «Неспроста волнуется Патрикеевна», – подумала Вера и опустилась в яму поглубже.

Прошло немного времени, и за ручьем, между двумя громадными елями, зашевелились ветви маленьких елок. Вера вдруг почувствовала, что из их тени на нее смотрят чьи-то глаза. Она съежилась и застыла в ожидании.

Минуты тянулись мучительно долго. Кругом по-прежнему было тихо. А волнение Веры, несмотря на все усилия успокоить себя, все нарастало, по спине забегали мурашки.

Наконец ветви медленно опустились. А еще через несколько минут левее этого места, прячась за кустами, выбежали к ручью трое солдат в таких же полушубках и шапках, как и Куделин.

Один из них – широкоплечий высокий детина – залез на иву, свесившуюся над ручьем, прошел по ее толстому горбатому стволу и перепрыгнул на другой берег. За ним последовали и остальные. А на том месте, откуда они вышли, в прогалинах между стволами мелькнуло еще несколько полушубков.

Вера вышла из своего укрытия и как ни в чем не бывало принялась собирать валежник. К ней подбежал солдат, первым соскочивший с ивы. Лицо у него было серое, истощенное.

– Скажи-ка, гражданочка, фашисты далеко отсюда? – оглядываясь по сторонам, торопливо спросил он. Вслед за ним к ней подошли и двое других бойцов.

Вера рассказала все, что видела и что узнала от Куделина. Потом им осторожно намекнула, что где-то здесь сражается ее родственник.

– А как его фамилия? – спросил солдат – это был Груздев.

– Железнов.

– Железнов? – удивился Груздев. – А имя и отчество?

– Яков Иванович.

– Так!.. Так!.. – ответил Груздев. Он пристально рассматривал Веру, а сам думал: «Кто она? Не подослана ли врагом?..»

Когда же Вера сказала, что она дочь Железнова, он окончательно решил, что это шпионка, так как слышал раньше, что дочь комдива находится в Москве.

– Вот что, товарищ Вера, ты дурака не валяй! – напрямик рубанул он. – Если ты работаешь на фашиста, то признавайся сразу. Не то плохо будет!.. – и взял автомат наизготовку.

Двое других бойцов, вскинув автоматы, встали позади.

– На вас работаю! На наших!.. – Волнуясь, Вера все же попыталась улыбнуться.

– Тогда что же ты здесь делаешь?

– Скажите мне, вы из «хозяйства» Железнова?

– Ну, предположим, что так! А дальше что?

Поведение Груздева показалось Вере убедительным, к тому же все красноармейцы выглядели очень бледными и изможденными, что вполне соответствовало внешнему виду людей, находящихся в окружении. И Вера без утайки рассказала им о себе правду.

– Простите, товарищ Вера, – смущенно заговорил Груздев. – Что же вы сразу не сказали! Ведь сами понимаете – война, а мы в разведке. Долго ли нам было с вами разделаться?! – и он выразительно хлопнул ладонью по автомату.

Вера в ответ кивала головой и вытирала слезы, которые от радости текли по ее лицу.

– Ну вот что, братва, – сказал Груздев своим бойцам. – Дорогу назад запомнили? Найдете?..

– Найдем, – ответили они.

– Эта девушка и ее товарищи несут нам радиостанции. Понимаете вы, что это для нас значит? – спросил Груздев.

– Ну конечно!.. Все понятно!.. – ответили бойцы.

– Так вот, вы должны доставить их целыми и невредимыми в штаб дивизии… Доведите их до второго болота. Оставьте в ельнике – ну, там, где мы портки выжимали. Основательно пронюхайте, что вокруг, и зря в болото не суйтесь! – Он обернулся к Вере: – Там, знаете ли, вода до пупа… – Груздев виновато крякнул. – Одним словом, большая вода. Как только вы там пройдете?..

– Пройду! – решительно ответила Вера.

– Тогда ладно. – И снова обратился к бойцу: – Ты смотри, Прокопий! Дело поручаю тебе большое. От него зависит жизнь всей дивизии. – Он попрощался со своими бойцами, потом протянул руку Вере. – А вы не задерживайтесь!..

Легонько свистнув, он зашагал в чащу леса.

Желание скорее добраться до дивизии так подгоняло Веру, что красноармейцы едва поспевали за ней.

Василий встретил их на опушке ельника.

– Наши? – Обрадовался он и стал крепко пожимать всем руки. – Устали? Наверно, проголодались? Идемте, там у нас есть консервы, поедите.

Голодные разведчики охотно согласились.

– Только давайте быстрее, – сказал Прокопий, назначенный Груздевым старшим этой группы. – Нам торопиться надо, чтобы засветло переправиться через это чертово болото…

Вера послала Василия за Аней, а сама расстелила на земле платок, положила на него кучку сухарей и банку с консервами.

– Подождите, я сбегаю за водой, а то сухари уж очень твердые, – сказала она и побежала к реке. Но когда, запыхавшись, вернулась обратно, платок уже висел на сучке, а солдаты, хрустя, жадно доедали последние сухари. Они запили их водой и попросили дать им закурить.

– Закурить? У нас нет! – с огорчением ответила Вера. – Мы все некурящие.

– Плохо! – вздохнул Прокопий. – Давно не курили.

Вера села подле бойцов на пенек, хотела разузнать у них что-нибудь о положении дивизии.

Но Прокопий и его товарищи были неприступны. На все вопросы они отвечали коротко: – «Придете на место и все узнаете!»

– Ну скажите хотя бы, как папа? Здоров ли он?

– Комдив?.. Полковник Железнов?.. – переспрашивал Прокопий, раздумывая, сказать ли ей правду.

На выручку ему пришел товарищ.

– Полковника Железнова я не видел, но слышал, что он здоров, – сказал он.

Вскоре пришли Василий и Аня. Сборы были недолгие, и они впятером тронулись в путь.

Прокопий вел их по лесу, петляя и минуя поляны и просеки. Грохот артиллерийской стрельбы слышался то справа, то слева, словно они обходили линию фронта. Наконец громыхание стало раздаваться прямо перед ними – они шли к фронту.

Вера обернулась к шедшей позади нее Ане. Та поняла ее взгляд и шепнула, чтобы Вера остановила Прокопия и узнала, правильно ли он ведет их. Но Прокопий и сам остановился.

– Плохо, товарищи, – грустно сказал он. – Видно, фашист наших поджал… Ну что ж, будем идти, пока можно…

– А если нам поотстать и разведать? – предложила Вера.

– Нет, надо поскорее выйти к болоту. А то, чего доброго, попадемся. – И Прокопий уверенным шагом пошел вперед.

Пройдя еще с полчаса, они вышли на широкую, поросшую молодыми деревцами просеку. Прокопий снял ушанку, вытер ею свое потное лицо, в изнеможении опустился на пень и вздохнул.

Все бросились к нему.

– Вам плохо? – спросила Вера.

– Нет, что вы! – улыбнулся Прокопий. – Вышли наконец… Я уж было того, испугался… а теперь привал пять минут – и пошли! – Он махнул шапкой в сторону просеки.

Отдохнув, он взялся за лямки ранца, в котором лежала рация, но Вера, хоть и сама устала, отстранила его руки и проворно вскинула ранец себе на спину. Аня тоже не отдала своей ноши.

Просекой они шли долго, и постепенно стрельба стала раздаваться позади них. Справа лес начал редеть, потом мельчать, и наконец появилось болото с чахлым березняком. Идя по старому следу, Прокопий ловко прыгал с кочки на кочку. У москвичей же к этому не было сноровки, они часто срывались и окунались в болото. Прокопий не вытерпел, подошел к Вере и силком стащил с нее рацию; то же сделал и его товарищ, отобрав ранец с аккумуляторами у Ани. Вера, стараясь облегчить Прокопию ношу, хотела взять у него автомат.

– Разведчик оружия никогда не отдает, – запротестовал он.

Вышли на островок, поросший березой и сосной. Все были уже мокрые и очень усталые.

– Пришли, – сказал Прокопий и, сняв ранец, опустился на землю. – Теперь надо подумать: там, – он показал вперед, – вода… Мой приказ такой: сидите здесь и ждите меня. Мы подгоним сюда плот и перевезем вас.

– Раз вы пройдете, так и мы пройдем, – в один голос сказали Вера и Василий.

Прокопий поглядел на них.

– А если станции утонут?.. Нет, вам надо сидеть здесь! – ответил он.

Прокопий вошел в воду и, высоко держа в одной руке автомат, а другой разгребая тину, пошел напрямик, то поднимаясь, то проваливаясь в воду по грудь. Чем дальше он шел, тем все ниже и ниже над болотной порослью опускалась его голова в меховой шапке.

– А вы хотели идти. – Сказал оставшийся с разведчиками солдат. – Давайте теперь будем сушиться.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Наступила ночь, тихая и довольно теплая. Подперев ладонями подбородок, Вера лежала на душистых сосновых ветках и смотрела на мерцающие в воде яркие звезды. Пригревшись около нее, спокойно спала Аня. Сбоку похрапывал боец.

Вера не доверяла этой тишине и уже не в первый раз шепотом спрашивала сидящего у самой воды Василия:

– Васек, почему так тихо? Что это значит?

– Спи и ничего не бойся, – отвечал Василий. Но его самого тоже тревожила эта тишина. Стороной с шумом пролетела птица, и вскоре громко раздался ее гогот.

В детстве он слышал от бабушки, что в такой птице живет нечистая сила и ее можно убить только медной копейкой. И сейчас ночью в лесу вспомнил эту бабушкину сказку. В нечистую силу он, конечно, не верил. Но уж очень зловеще прозвучал ее гогот после того, как замолкла канонада. И в голову от этого полезли плохие мысли. Василий невольно уверился, что канонада смолкла оттого, что дивизия отступила.

– Василек, ты не спишь? – зашептала Вера.

– Ну что мне с тобой делать? – тихо отозвался Василий. – Выдержки у тебя нет, вот что!.. Если ты мне не доверяешь, тогда дежурь сама!..

– Не могу я спать, Василек… Все о них думаю, – оправдывалась Вера. – Что с ними там? Почему стало тихо? – Она приподнялась и села, обхватив колени руками.

Василий укоризненно покачал головой.

– Раз не спишь, так становись на вахту! – И, прикладывая ладонь то к одному, то к другому уху, стал вслушиваться в тишину.

Где-то далеко позади скрипучим голосом прокричал коростель. Василий насторожился. Не разведка ли? В такую темень легко подкрасться!..

Василий слышал, что гитлеровцы, идя в разведку, особенно в лес, берут с собой собак, которые легко находят партизан… Ему даже стало казаться, что там, где в отблеске звезд рябила вода, сверкнули глаза ищейки. Он схватился за автомат, но тут же выругал себя за трусость.

– Ты чего? – опять спросила Вера.

– Да вот, мерещиться стало!.. – Василий опять насторожился: там, где ему померещились фосфорические огоньки, послышался всплеск, и на темной поверхности воды показались силуэты людей. «Почему с той стороны? – спросил себя Василий. – Неужели фашисты?» Люди во весь рост возвышались над болотом – наверно, стояли на плоту.

Вера тоже заметила людей и разбудила бойца и Аню.

– Это наши? – спросил бойца Василий.

– С той стороны наши не могут быть, – ответил тот.

Василий и разведчик взяли автоматы на изготовку. Вера вытащила из кармана пистолет и, крепко сжимая его в руке, крадучись, пошла вдоль берега. Но заросли закрыли плывущих. Вера остановилась: она услышала мягкий толчок о берег. И снова все затихло.

Ждать было невмоготу: казалось, кто-то ползет по земле. Она уже готова была крикнуть: «Стой!», но в кустах послышался знакомый посвист, и, словно отделившись от темноты, вблизи появились черные силуэты людей.

– Наши! – радостно сказал разведчик и ответил таким же посвистом.

Подпустив идущего впереди человека шагов на десять, Вера окликнула его:

– Стой! Кто идет?

– Свои! – ответил ей сиплый голос Прокопия.

Вера так обрадовалась, что, забыв правила поведения разведчика, бросилась ему навстречу, опережая солдата и Василия.

– Это она! – сказал Прокопий.

Другой голос произнес:

– Здравствуйте, Вера Яковлевна! Я – Бойко. – Он поймал в темноте ее руку и крепко пожал.

– Здравствуйте… Мы вам радиосвязь… – волнуясь, ответила Вера.

– Спасибо, Вера Яковлевна! Спасибо вам всем, товарищи. – И он стал пожимать руки всем разведчикам. – Вы нам привезли спасение…

Они все вместе двинулись вперед. По дороге Вера спросила шагающего за ней Бойко:

– Как папа?

– Простите, Вера Яковлевна, забыл сразу передать… – И Бойко сунул ей в руку сложенный квадратик бумаги.

– От папы?.. – Вера сжала письмо. – Как он? Здоров?

– Яков Иванович?.. – переспросил Бойко, но ответил не сразу. – Здоров… Передал вам привет… Ему не верилось, что это вы спустились с парашютом.

Вскоре они уже были около рации.

Бойко в темноте представил Вере пришедших с ним радистов.

Вера сказала, что первые передачи она сделает сама. Они распаковали станции.

Вера села за щиток рации. Рядом с ней на корточки опустился Бойко.

– Вызывайте «Утес»! – шепнул он ей и назвал волну армии. Он с замиранием сердца следил за вздрагивающей стрелкой, за показателем волн, за каналом, за тем, как Вера уже в который раз нажимает на ключ, сказав, что переходит на прием. Вот она еще раз повернула выключатель. Но «Утес» по-прежнему молчал.

– Что? – подавшись всем телом к Вере, спросил Бойко.

– Молчит…

– Вызывайте прямо «Утес»! «Утес» вызывайте! – повторил он.

Ему не хотелось верить, что армия их не слышит. Сомнений в исправности рации не могло быть, станция работала отлично: во время настройки он сам слышал немецкую речь…

«Неужели с армией то же, что и с нами?.. Тогда гибель!.. – мелькнуло в его голове. – Ведь мы расстреливаем уже последние патроны и снаряды. Люди еле волочат ноги, уже давно живут впроголодь!..»

А Вера монотонно вполголоса повторяла в микрофон:

– «Утес»!.. «Утес»!.. «Утес»!..

– Громче! Громче! – попросил Бойко. Ему казалось, что она говорит слишком тихо и поэтому армия ее не слышит.

Вера прикрыла микрофон рукой.

– Ну как же громче? Ведь услышат!.. – сказала она.

Бойко с досадой махнул рукой.

Вера чуть повысила голос. Но через некоторое время опустила микрофон:

– Не отзываются. Надо подождать. Может быть, выключились…

– Чего же ждать? – полным отчаяния голосом проговорил Бойко. Ведь это для него была последняя надежда.

– Давайте вызывать кавкорпус, – предложила Вера. – А Вихорева будет вызывать «Утес». – И, не дожидаясь согласия Бойко, приказала Ане и Василию развернуть другую станцию, а сама стала настраиваться на волну кавкорпуса.

С правой стороны, под гаснущей Полярной звездой, снова глухо загрохотала артиллерия. Вера сняла наушники, прислушалась и с волнением взглянула на Бойко. Бойко понял ее взгляд, посмотрел на часы и кивнул головой:

– Все идет по плану!..

– Что значит «по плану»? Они все еще там?

– Нет, Вера Яковлевна, не там.

– А что же там грохочет?

– Там грохочет Гречишкин, да десятка два таких же, как и он, удальцов.

– А дивизия?

– Дивизии там уже нет… Связывайтесь скорее с кавкорпусом, а то нам уже пора уходить.

Вера стала быстро стучать ключом, вызывая кавкорпус. Бойко неотрывно следит за выражением ее лица. Наконец на ее губах появилась улыбка…

– Кавкорпус слушает, – сказала она.

Бойко дернул за штанину лежавшего сбоку шифровальщика:

– Бельдюгин, вставай! Кавкорпус!..

Но вдруг лицо Бойко и шифровальщика помрачнели. Бойко безнадежно махнул рукой.

– Мы с ними разговаривать не можем. У нас нет их кода. – Бойко был изумлен беспечной улыбкой Веры. – Вот как нехорошо складываются наши дела, Вера Яковлевна!..

Вера улыбнулась в ответ, и Бойко с удивлением посмотрел на нее.

– Можете разговаривать, – сказала она. – Кавкорпусу фронт сообщил ваш код!

Шифровальщик подсел ближе к щитку рации и, пользуясь ее светом, стал быстро переводить то, что диктовал Бойко, на цифры. Вера передавала их в эфир.

Время от времени она выключалась, чтобы гитлеровцы не засекли работу их станции. В один из таких перерывов она прочитала письмо отца: «Верушка! Целую. Радуюсь твоему подвигу. Благодарю за всех. Скоро увидимся. Папа».

Вера вертела в руках листок бумаги, всматриваясь в неровный почерк и пытаясь хотя бы по почерку узнать еще что-нибудь.

Светало. Бойко продолжал диктовать Бельдюгину. Впереди него стоял часовой, держа автомат наизготовку. Когда Вера подошла к ним, все тревожно обернулись. Бойко поднялся и протянул ей листок бумаги. Увидев этого человека при утреннем свете, Вера не могла проронить ни слова.

Она встречала Бойко, когда зимой прилетала к отцу, – это был красивый, энергичный здоровяк. Сейчас же перед ней стоял другой человек, будто тень прежнего Бойко, – истощенный, обросший щетиной, с вытянувшейся шеей и громадным кадыком. Казалось, стоит ему сделать шаг – и он свалится, чтобы никогда не встать. Лишь в глазах его светился живой огонек, да надорванный голос звучал по-прежнему властно.

– Пожалуйста, срочно передайте фронту! – попросил Бойко, отдавая Вере кодограмму. – Будет еще продолжение.

Но Вера по-прежнему глядела на него и никак не могла прийти в себя. Бойко по-своему истолковал ее взгляд. Он кивнул в ту сторону, откуда доносилась артиллерийская стрельба, и сказал:

– Не волнуйтесь! Они молотят по пустому месту.

– Так, значит, они скоро могут…

– Ничего не могут! – перебил ее Бойко. – Там Тарасов нас прикрывает. Передайте еще и эту, – он взял у шифровальщика вторую кодограмму, – потом будем сниматься с места.

Теперь станции и запасное питание к ним несли радисты и бойцы. Их путь пролегал через топкое болото.

– Почему мы идем на северо-запад? – спросила Вера у Бойко.

– К дивизии идем.

– Это я знаю… Но ведь мы удаляемся от фронта и от кавкорпуса.

– Правильно, Вера Яковлевна. Это искусство вашего папаши! – сказал Бойко с такой гордостью, как будто он сам придумал план выхода из окружения. – Это наиболее надежный путь.

«Куда же теперь пойдет дивизия? – думала с тревогой неискушенная в военном деле Вера. – Ей надо торопиться! Гитлеровцы могут перерезать пути… А как же будет с храбрецами Тарасова? Их немного, и их легко могут окружить!.. Бойко сказал: „Это искусство вашего папаши!..“ Но какое же это искусство? Оставить людей на явную гибель?.. Значит, искусство в геройстве этих людей?..»

Вера вспомнила, как говорил на занятиях начальник курсов: «Сила нашего военного искусства не только в полководческом таланте и умении наших военачальников, но и в беспримерном геройстве и выносливости наших воинов!» Если тогда на занятии эта фраза показалась ей высокопарной, то сейчас, уже в иных условиях, Вера ощутила ее подлинный смысл. Ведь перед ней были люди – и Бойко, и Груздев, и другие незнакомые ей воины – герои, которые всеми своими действиями подтверждали правильность этих слов.

Часа через полтора они наконец ступили на твердую землю. В сапогах хлюпала вода. Идти было трудно, но Бойко торопил всех. Наконец и ему самому стало невмоготу. Он приказал всем переобуться. Потом еще около часа до заросшей лесной дороги шли глухим бором. Здесь Бойко остановился и посмотрел на карту. Потом они еще с километр прошли по этой дороге до просеки.

– Привал, товарищи. Отдыхайте! – скомандовал Бойко, приказал всем спрятаться за можжевельником, а сам с двумя бойцами вышел туда, где дорога перекрещивалась с просекой. Один из бойцов влез на сосну, второй перешел через просеку и спрятался в кустах, а Бойко прислонился к сосне. Привыкшие к такой обстановке, радисты облокотились на рации и сразу же заснули. Вера и Аня прижались друг к другу, стараясь согреться. Василий застыл с автоматом возле поросли можжевельника, поглядывая в ту сторону, где в кустах скрылся красноармеец.

Вскоре Вера услышала голос Василия: он с кем-то объяснялся. Она прислушалась. Голос второго человека показался ей знакомым.

Вера поднялась, крадучись в кустах можжевельника, почти вплотную подошла к говорившим, осторожно приподняла ветки и вздрогнула: напротив Василия стояли Куделин и разведчик с автоматом за спиной и винтовкой в руках.

Отступив на несколько шагов, Вера сложила ладони вместе и свистнула, вызывая Василия. Василий сразу же подошел. Вера рассказала ему, что это тот самый солдат, с которым она вчера встретилась, и велела немедленно доставить его к Бойко.

– Чего ты боишься? Он свой человек! – возразил Василий.

– Откуда ты знаешь? – Вера строго взглянула на него. – Он не должен видеть меня. Он не должен знать, кто мы. Понимаешь ты это?

– Откуда он узнает? Ему не до этого. Он принял меня за партизана и боится, как бы его не расстреляли, – успокаивал ее Василий. – Кроме того, он ранен и еле стоит на ногах.

– Гуманность гуманностью, а наша служба требует осторожности! Пусть с ним разберется подполковник Бойко.

Василий нехотя подчинился и вместе с разведчиком повел Куделина к Бойко.

Куделин прекрасно разыгрывал из себя изнуренного бойца, он еле волочил ноги. Увидев Бойко, он сделал вид, что напрягает последние силы, подошел к нему и, тяжело ворочая языком, по всем правилам доложил, кто он и почему здесь оказался.

– Если бы не он, – Куделин показал на бойца, – то я бы, наверно, снова попался в лапы к этим людоедам! – тихо произнес он и ничком упал на землю.

Василий и солдат подхватили Куделина под руки и усадили его. Бойко расстегнул ему полушубок и, когда Куделин открыл глаза, хотел его расспросить поподробнее, но в это время наблюдатель крикнул:

– Наши!.. Наши!..

– Где? – подбежал к сосне Бойко.

– Там! – наблюдатель показал в сторону просеки.

Снова вернувшись к Куделину, Бойко с огорчением взглянул на него:

– Что же мы будем с тобой делать?

– Я, товарищ подполковник, пойду с вами, а если не смогу, то вы меня бросите, – ответил Куделин и, обхватив сосну, стал подниматься на ноги.

– Ну смотри, крепись! – сказал Бойко и, отведя Василия в сторону, спросил: – Вы что-то хотели мне доложить?

Василий передал все, что ему о Куделине рассказала Вера.

В зарослях можжевельника Бойко нашел радистов, назначил одного из них старшим и приказал ему следовать за ним на некотором отдалении, не попадаясь на глаза Куделину.

Привал был окончен. Вся группа двинулась дальше.

Лес, в который они вошли, был наполнен шумом движения и людскими голосами.

Радисты расположились в густом ельнике. Вера закончила передачу донесения штабу фронта и выключила станцию. Вдруг позади нее послышались торопливые шаги. Предполагая, что это Василий, она обернулась, чтобы разузнать, как ведет себя Куделин. Но вместо Василия из-за ветвей вышел худощавый человек в военной форме, с перевязанной грязным бинтом головой.

– Подполковник Бойко где? – спросил он.

– Там, – Вера показала рукой в сторону узенькой тропинки, теряющейся в зелени елок.

– Там? – повторил раненый, не сводя с Веры глаз.

Вера тоже пристально вгляделась в его заросшее бородой, покрытое копотью и грязью лицо; оно показалось ей чем-то знакомым.

Его воспаленные глаза блеснули радостью.

– Вера Яковлевна? – спросил военный.

Вера кивнула головой.

– Я – Коротков, адъютант Якова Ивановича. – Он схватил Верину руку и сжал ее. – Если бы вы знали, как мы за вас волновались!..

– А папа? Он здесь?..

– Как же, здесь!.. Он даже газеты для вас сберег: у фашистов захватили… Я сейчас к вам вернусь… Мне срочно нужен Бойко.

Вера позвала напарника радиста и, инструктируя его, включилась на прием. Вызывал штаб фронта. Она наскоро записала кодограмму и, оставив у станции радиста, побежала к Бойко. Бойко на месте не оказалось, и она повернула туда, откуда пришел Коротков. Справа послышался гул низко летящего над лесом самолета. Вера остановилась, ожидая, что сейчас начнется стрельба. Однако ни одного выстрела не последовало, наоборот, – все вокруг стихло, как будто никого в лесу и не было…

– Где комдив? – спросила Вера встретившегося ей на тропинке солдата.

Солдат молча вытянул перевязанную руку с разодранным, болтающимся рукавом и показал туда, где за стволами мелькали фигуры людей. Потом содрал с березы заболонь и стал ее есть.

– Что вы делаете? Да разве это едят? – ужаснулась Вера.

– А что же делать? Сдыхать, что ли? – спокойно ответил солдат и посмотрел на нее ввалившимися глазами.

Вера вытащила из кармана два сухаря и протянула ему. Но солдат не взял.

– Берите! – Вера сунула сухари в его заскорузлую руку.

– А как же вы?..

– Ешьте! У меня еще есть…

Солдат поблагодарил Веру и, откусывая по маленькому кусочку, стал жевать сухари вместе с заболонью.

Эта встреча ужаснула Веру. Теперь она особенно остро почувствовала, в каком состоянии находится дивизия и почему так нервничает Бойко.

Впереди, среди берез, стояла группа солдат. Один из них, с забинтованной головой, обратился к другому, у которого была перевязана рука:

– Нет ли, друг, чего-нибудь покурить?

Солдат с перевязанной рукой повернулся к третьему, с обмотанной бинтом шеей, и сказал:

– Сунь руку в карман, кажется, немного мха осталось.

И они все задымили цигарками, пахнущими горелым торфом. Вера подумала, что попала на медпункт, и свернула в сторону.

– Вера Яковлевна! – остановил ее голос Бойко.

Вера повернулась и бросилась к нему.

– Срочная от «Гиганта», – протянула она Бойко кодограмму.

Бойко подозвал к себе шифровальщика и сел рядом с ним на землю.

Группа раненых вдруг расступилась, и со странных, похожих на стул носилок с помощью окружающих встал раненный в ногу человек. Опершись на костыли, он поджал забинтованную левую ногу и медленно двинулся навстречу Вере.

Вера точно остолбенела. Она поняла, что это отец, но не могла в это поверить. Этот худой, с серым лицом человек не был похож на него. Сделав шага три, он остановился, снял шапку, вытер вспотевшую седую голову платком и хрипло крикнул:

– Вера!.. Доченька!.. Не узнала?

Не помня себя и не стыдясь присутствующих, Вера бросилась к нему.

– Спасибо, доченька!.. Ты спасла нас!..

Придерживая его, чтобы он не упал, Вера зашептала:

– Как ты себя чувствуешь, папочка?.. Что же с тобой будет дальше?.. Как ты, сможешь прорываться?..

– Ничего, доченька, ничего!.. И это переживем. Не то еще бывало… Все будет хорошо, – гладя ее по спине, приговаривал Яков Иванович. Но думал он совсем о другом. Единственная надежда на соединение с войсками армии рухнула. Кавкорпус был далеко. Для того чтобы идти ему навстречу, нужны боеприпасы и хотя бы немного продовольствия. А где взять все это в бескрайних лесах?.. Двигаться дальше не было сил, но и оставаться здесь было нельзя: враг может перехватить пути отхода, блокировать дивизию, и тогда – неминуемая смерть!..

Душевное волнение, вызванное встречей с дочерью, подействовало на Якова Ивановича. Он пошатнулся. Его подхватили под руки и посадили на «КП» – как в шутку называли здесь эти самодельные носилки.

– Ну вот, все уже прошло… – улыбнулся Яков Иванович, вытирая платком выступивший на лбу пот. – Прочитайте, что нам передали, – попросил он Бойко.

– Командующий фронтом просит немедленно сообщить наше месторасположение и куда можно сбросить продовольствие и боеприпасы…

– Хорошо!.. Очень хорошо!.. – перебил его Железнов.

– Приказывает прорываться не к армии, а в направлении казкорпуса.

Яков Иванович нахмурился. Дело предстояло тяжелое. Надо было с восточного направления поворачивать дивизию на юго-запад, уводя ее дальше от фронта. Это очень тревожило Якова Ивановича. Теперь ему стало ясно, почему молчит командарм.

– Вот как складываются дела, друзья мои! – проговорил Железнов. – Но не отчаивайтесь! Теперь мы не одни – нас поддержит фронт. Будем действовать!..

Яков Иванович потянул Веру за рукав, усадил около себя на землю и прижал к себе. Вера шепнула ему на ухо:

– Папа, ты ведь голоден. У меня есть сухари, консервы…

Яков Иванович покачал головой.

Начальник разведки дивизии Свиридов доложил данные, добытые разведкой, и все то, что ему рассказал Куделин.

– Накормите этого человека, – приказал Железнов.

Свиридов пожал плечами, и комдив понял, что накормить нечем…

– Тогда уложите его спать.

– Папа, надо бы разобраться с этим солдатом!.. – тихо сказала ему Вера.

– Потом, – так же тихо ответил ей Яков Иванович.

Из доклада Свиридова Вера узнала, что до кавкорпуса еще около тридцати километров, что на этом пути, километрах в пятнадцати отсюда, в лесу, расположились вражеские части, и в том же направлении, на восточном берегу Вороны, находится их склад боеприпасов.

Широко раскрытыми глазами Вера смотрела на отца. Ведь ей только что казалось, что кавкорпус где-то близко от них и что дивизия сегодня же ночью с ним соединится. Теперь же получалось так, что этим измученным и израненным людям надо не меньше двух суток пробиваться к корпусу, а на пути их ждет много опасностей. Особенно удручало Веру то, что в такой тяжелый момент ей придется расстаться с отцом.

«Как же я оставлю его одного в таком состоянии?» – подумала она.

– Дивизию надо собрать в кулак, – медленно обдумывая каждое слово, начал говорить Яков Иванович. – Раненых стянуть ближе к нам. Тщательно разведать полосу между частями противника и складом. В урочище найти переправу через реку. И до рассвета перейти железную дорогу. – Он вытянул онемевшую раненую ногу, положил ее на упавший костыль и посмотрел на часы. – Через час отряд Тарасова на севере, на нашем левом фланге, начнет демонстрацию наступления. В это время остальные батальоны, которые полки, отходя, оставили для обозначения фронта дивизии, отвести до Угры, а там под прикрытием Тарасова свернуть их и – сюда! – Он показал на восток. – Добров отойдет со своим отрядом в район Воропаева. И когда мы тронемся, в случае если гитлеровцы здесь зашевелятся, он будет делать вид, будто наступает на станцию Воропаево. И может получиться так, Павел Калинович, что завтра к исходу дня мы соединимся с кавалеристами! – Все переглянулись. Каждому хотелось задать вопрос: «Каким же это образом?» Но Железнов продолжал: – Я надеюсь на командование фронта. Оно сумеет сегодня в начале ночи сбросить нам боеприпасы и продовольствие.

– Мне командующий говорил, что у них все наготове, нужно только сообщить ему место выброски, – вставила Вера.

– Да, но нам, товарищ полковник, необходимо время, чтобы раздать все это, – напомнил заместитель по тылу.

– Знаю. Для сокращения времени место выброски назначаю впереди, по ходу нашего движения. – И он указал точку на истрепанной карте. – Сейчас же берите с собой оставшихся людей и готовьте место приема. А мы с вами, – обратился он к Бойко, – будем связываться с фронтом и кавкорпусом. И ты, Вера, – он положил руку на ее голову, – нам поможешь.

Вера помогла отцу подтянуть раненую ногу и уложить ее вдоль носилок. Рядом положили костыли. Никитушкин и Польщиков набросили на свои плечи широкие помочи из мешковины. Они бережно подняли носилки и, шагая в ногу, понесли Якова Ивановича.

Спустились сумерки. Над лесом, гудя, пролетали транспортные самолеты. Сквозь стволы деревьев виднелось пламя костров, разложенных на месте вырубки, мелькали тени людей, собиравших падающие со звездного неба мешки с грузом.

Вдруг в стороне от костров, правее Полярной звезды, поднялись, будто сцепленные между собою ниточкой, два огонька. Это Куделин сделал свое черное дело.

Вера дернула Аню за рукав:

– Гляди! Фашистская сигнальная.

– Вижу, – ответила Аня, следя за плавно поднимавшимися в небо ракетами.

– Значит, среди нас враг! – прошептал Василий.

Вера насторожилась, ожидая, что поднимется шум. Но уставшие бойцы крепко спали. Лишь там, у костров, бегали люди.

«Может быть, уже подошли фашисты?» – подумала Вера и побежала к отцу.

Но Никитушкин к отцу ее не пустил, а разбудил Короткова. Вместе с ним Вера пошла к Бойко.

Бойко поднял всех на ноги. Однако обнаружить ракетчика не удалось.

Вера намекнула насчет Куделина, но Свиридов отвел ее сомнения. Он только что был у него и ничего подозрительного не заметил. (Куделин успел искусно запрятать ракетницу под пенек.)

– Еле-еле его разбудил, – в заключение сказал Свиридов.

– Все же посмотреть за ним надо! – сказал Бойко. Он пошел было к комдиву, но, не пройдя и двух шагов, остановился и стал прислушиваться.

Теперь гудели не только наши самолеты – врывался воющий звук вражеских бомбардировщиков. По лесу пронеслась тревожная команда: «Воздух!..»

Вера побежала к отцу. Польщиков и Никитушкин хотели поднять его и где-нибудь укрыть. Но Яков Иванович отстранил их рукой. В этот момент на вырубке загрохотали разрывы авиабомб. Осколки с пронзительным свистом летели в лес и, отсекая ветки, цокались о стволы деревьев.

Вера прикрыла собой отца.

– Ты что, Веруша? – Яков Иванович обнял ее, стараясь подняться. – Я не знал, что ты у меня такая трусиха! – сказал он и попросил Короткова: – Узнайте-ка, что там?

Коротков побежал к вырубке, где уже заметно тускнело пламя костров.

К Железнову подошел Бойко.

– Ну что слышно, Павел Калинович? – спросил его Железнов. Бойко доложил, что боеприпасов и продуктов хватит суток на двое. – На двое, говоришь? – переспросил Железнов. – Но сейчас, наверное, каждый пайка по два съест…

– Мы посоветовались с начальником медпункта и товарищем Хватовым и разрешили сейчас каждому съесть по сто граммов сухарей и куска по три сахару. Вторую порцию – часа через три. А остальное роздали как НЗ.

– Прикажите, чтобы без приказа не брали, – сказал Железнов.

– Люди так настрадались от голода, что сами будут беречь. Как все радуются, товарищ полковник! Точно праздник! А какие вкусные сухари… – Бойко протянул Железнову и сам захрустел сухарем.

Железнов разделил свои сухари между Польщиковым и Никитушкиным:

– Разговляйтесь, друзья!.. – Вера от сухарей отказалась: у нее еще были свои. – А что там? – кивнув в сторону вырубки, спросил Яков Иванович.

Бойко ответил, что там всеми делами занимается Хватов. Ему не хотелось сейчас говорить об убитых, он знал, как близко принимает комдив к сердцу потери людей, и завел разговор о предстоящем прорыве.

– Все остается по-прежнему! – сказал Яков Иванович.

– Нельзя, товарищ полковник! Противник нас опередил: наша разведка обнаружила, что он выдвинулся на Ильино. А кавкорпус Белова отошел за Угру, в район Всходы.

– Отошел за Угру? – в задумчивости повторил Железнов. – А что, если мы, Павел Калинович, вот так? – Яков Иванович провел пальцем по карте на юго-запад до Челновой, а от нее резко прочертил пальцем линию на Всходы до фронта кавкорпуса.

– До Челновой разведка не дошла: по дороге на Баскаково движется немецкая колонна с танками и артиллерией.

– Тогда, Павел Калинович, наше дело… – Яков Иванович хотел сказать «дрянь», но, видя, с какой тревогой смотрят на него Бойко и Вера, спокойным тоном добавил: – Не совсем плохое. – И его палец молниеносно перелетел через расположение дивизии на северо-восток и остановился на надписи: «Преображенское».

Бойко понял комдива.

– Здесь противник теснит на север части четвертого десантного корпуса, – сказал он.

– Теснит на север? – Яков Иванович замолчал, пристально рассматривая карту.

Всей душой Вера чувствовала, как отцу сейчас тяжело. Она понимала, что все пути к кавкорпусу отрезаны. В ее взволнованном мозгу зазвучали напутственные слова начальника разведотдела фронта: «…Если дивизия пойдет на соединение с кавкорпусом, идите с ней, пока не переправитесь через Угру. Если же она пойдет в другом направлении, то на Велишки двигайтесь самостоятельно…» До боли в сердце чувствовала она жалость к отцу – так тяжело будет ей с ним расстаться!.. Чтобы своим волнением не расстраивать его, Вера отошла в сторону и села на пенек.

– Тогда, Павел Калинович, – снова начал Железнов и показал пальцем на восток, в сторону Большой земли, – нам остается только одно – пробиваться так!.. Надо полагать, Пополта вспухла, болота поднялись, и вода отсюда фрицев выжила. Леса здесь до самой дороги Гжатск – Юхнов дремучие… А другого выхода у нас нет. Либо голодная смерть, либо плен… Следовательно, Павел Калинович, мое решение таково: поворот на сто восемьдесят градусов, направление азимут семьдесят восемь – лес Новинской дачи, а там северными болотами Пополты на Доброе… – Яков Иванович хотел улыбнуться, но не смог. Он протянул Бойко свою карту и добавил: – Для встречи Доброва и Тарасова оставить моего адъютанта с разведчиками… Действуйте, товарищ Бойко!..

Бойко ушел, а Яков Иванович, опираясь на костыли, подошел к Вере.

Вера помогла отцу сесть и сама опустилась около него на колени.

Нащупав в темноте его руку, она прижала ее к своим губам.

– Прости меня, папа, – тихо сказала она.

– За что, доченька? – Яков Иванович сжал ее виски своими горячими ладонями и притянул голову к себе… Из темноты на него смотрели широко раскрытые Верины глаза. В них крохотной искрой отражалась далекая звезда. – Что ты, Верушка? Не плачешь ли ты, лейтенант?

Вера покачала головой.

– Папа, вы сейчас уходите? – спросила она.

– Да, доченька, скоро двинемся. Как видишь, нам здесь оставаться нельзя.

– Тяжело, папа… Тяжело оставлять тебя одного… Но я не могу идти с тобой…

– Почему, доченька? – Яков Иванович отвел голову Веры от своей груди и, держа ее дрожащими пальцами, смотрел в ее глаза.

– Мы должны идти, – тихо, словно чувствуя себя виноватой, ответила Вера.

– Куда? – спросил Яков Иванович, и ему стало страшно за дочь. Какие еще испытания предстоят ей на первых шагах только начавшейся жизни?..

Вера же корила себя за то, что вынуждена оставить отца в таком тяжелом положении.

– Туда, папа, за Угру. – И как бы оправдываясь, стала доказывать отцу: – Мы обязаны, папа… Понимаешь, это наш долг…

Яков Иванович кивал головой. Старый командир, он хорошо знал, что такое воинский долг. Но дело касалось его дочери, и сердце отказывалось подчиняться рассудку. Трудно было больному, много пережившему человеку отпустить свою дочь навстречу новым испытаниям.

Вера чувствовала эту душевную боль отца, но не находила слов, чтобы ее успокоить.

– Ты не бойся за меня, папа… Я выдержу все!.. – только и сумела она сказать.

– Эх, доченька! – прошептал Яков Иванович. – Тяжело расставаться… Но ведь мы с тобой солдаты… – Над лесом затарахтел немецкий самолет, похожий на У-2. – Вот видишь, нащупали. Сейчас фонари подвесит, проклятый!.. – И действительно, над вырубкой ярко вспыхнули повисшие в воздухе ракеты. – Теперь всё! Надо уходить. А то, пожалуй, подожгут лес, и тогда совсем не выберешься… Об одном прошу тебя, Верушка, будь осмотрительна и осторожна. Не горячись, даже если тебя будут на это вызывать. Внимательно присматривайся к людям. Ведь кругом будет много врагов, и немало их будет скрываться под личиной советских людей…

Вера слушала, не проронив ни слова. Яков Иванович нагнулся и поцеловал ее в голову.

– Спасибо тебе, папочка!.. – Вера погладила его шершавую руку и уже не сдерживала слез, катившихся по ее щекам.

– До свидания, доченька, – сказал Железнов и непривычно для Веры по-стариковски вздохнул.

Примерно через час Коротков вывел разведчиков к реке, где их ожидал Паршин с саперами. Паршин помог разведчикам по очереди перебраться на шаткий плот. И плот поспешно заскользил по темной воде.

Когда они сойдут с плота, когда позади останется эта речка и затихнут вдали всплески воды, молодые люди вступят в другую жизнь. И даже имена у них будут другие.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Валентинова с бешеной скоростью мчалась по Варшавскому шоссе в направлении Юхнова на своем раненом, как и она сама, «газике». Ее раны, правда, уже зарубцевались, а на «газике» все еще зияли дыры да развевались на ветру лохмотья его выцветшего тента. Ирина Сергеевна часто упрекала себя в том, что до сих пор не могла приложить к нему руки. Зато она, не жалея сил и времени, воскресила из мертвых и привела в боевое состояние его мотор и ходовую часть.

Сейчас она спешила засветло добраться до разведотдела армии, занимавшей фронт севернее Юхнова, и найти там майора Фещенко. Ему, как она поняла, командарм поручил лично связаться с Железновым, держать с ним постоянную связь, а для вывода остатков его дивизии послать навстречу Железнову проводников. Вот это-то и волновало Ирину Сергеевну. Она боялась, что раньше, чем она доберется до разведотдела, майор Фещенко вышлет навстречу дивизии своих людей.

Плутая вдоль фронта по изрытым снарядами лесным дорогам и сожженным деревням, она бы так и не нашла разведотдела, но выручили ее пропитанные кровью, с расползшимися чернилами документы: удостоверение личности и командировочное, написанное наспех от руки. Они были на» столько необычны, что как только старший патруля посмотрел на них, сразу сказал: «Липа!», подозрительно взглянул на Ирину Сергеевну и предложил ей следовать за ним.

– …Очень подозрительная, – докладывал он коменданту штаба. – В машине ехала одна, сама за баранкой. Заглянул в машину, а там ящиков и мешков доверху. Спрашивает, где разведотдел, а сама глазами зыркает…

Так, благодаря бдительности, проявленной этим солдатом, Ирина Сергеевна наконец добралась до разведотдела. Комендант штаба сам поспешил доставить ее на место. Но было поздно: Фещенко, как доложил дежурный, с людьми уехал на ПРП[16]Передовой разведывательный пункт..

Тогда Ирина Сергеевна стала настоятельно требовать, чтобы дежурный дал ей сопровождающего до ПРП. Но дежурный был неумолим. Единственное, что он ей обещал, это доложить Фещенко, когда тот приедет на пункт, и соединить его с ней по телефону.

– А пока что погуляйте, – сказал дежурный и скрылся за скрипучей дверью землянки.

Ирина Сергеевна не помнила потом, сколько раз она измерила дорожку, ведущую от землянки к прогалине. Но, видимо, много, потому что через некоторое время в просветах между стволами пегих берез и зеленых елей сгустилась предвечерняя дымка. Ирина Сергеевна с тревогой думала о своих боевых товарищах, которые там, за глухими раскатами артиллерийской дуэли, пробивались на Большую землю. В наступавших сумерках ей чудилось, что она видит их, окровавленных и истощенных, поддерживающих друг друга, точно матросы из кинофильма «Мы из Кронштадта». В ее кармане лежали письма Железнову и Карпову от их жен из Сибири. Письмо Карповой словно кололо пальцы, ей хотелось распечатать его, и стоило больших усилий удержать себя от этого недостойного поступка.

«Зачем я хочу это сделать?.. Кто я ему?..» – упрекала она себя.

– Товарищ военинженер! – наконец позвали Ирину Сергеевну. К ней навстречу шел дежурный с человеком в гражданском полупальто и в немецком кепи.

– Вот этот товарищ довезет вас до майора Фещенко, – сказал дежурный.

Ехали лесной дорогой в темноте, чуть ли не ощупью. Стрельба становилась все слышнее и слышнее, и Ирина Сергеевна немало натерпелась страху, опасаясь, как бы этот необычный шофер в гражданской одежде не проскочил свои позиции и не завез ее к врагам. Когда наконец появились темные силуэты изб, Ирина Сергеевна заметила, что ее руки крепко сжаты в кулаки, она разжала их и в первый раз за всю дорогу спросила:

– Скоро?

Но шофер ничего не ответил, он осторожно объезжал поблескивающую водой свежую воронку. Не успели они миновать это препятствие, как из-за угла разрушенной избы выскочил боец и стал громко ругать их, не стесняясь в выражениях.

– Не видишь, что фриц палит?! – кричал он, упершись рукой в радиатор «газика». – Ворочай, не то я сам тебя пристрелю!..

Боясь, что опоздает, Ирина Сергеевна выскочила из машины и стала упрашивать бойца, чтобы он пропустил их. Боец, услышав женский голос, стал поспокойнее.

– Разве не понимаете, доктор, что нельзя? – сказал он, приняв ее за врача.

– Нам непременно надо ехать! – убеждала его Ирина Сергеевна и, воспользовавшись его ошибкой, пошла на хитрость. – Мы едем к тяжелораненому… Мы должны спасти его.

– Ну если спасти, тогда другое дело, – сдался наконец боец. – Только если нарветесь на старшего лейтенанта, так ему и скажите, что жизнь солдатскую спасать едете.

ПРП находился невдалеке от этого селения, в усадьбе, стоявшей в лесу. Лес оберегал усадьбу от посторонних взоров и ушей. У ворот усадьбы их уже ждал высокий военный, отрекомендовавшийся майором Фещенко.

– Я опоздала? – с тревогой в голосе спросила Ирина Сергеевна. – Проводники уже ушли?

– Ушли, – ответил Фещенко. И, увидев, что Ирина Сергеевна побледнела и схватилась за ворота, спросил: – Что с вами? – Он взял Валентинову под руку и повел ее в дом.

– Я хотела с ними идти.

– Зачем? – Семен Сергеевич открыл дверь и пропустил Валентинову в дом.

– Было бы надежнее. Я свой человек и наверняка бы добралась до них.

– А мы тоже не чужие. Раздевайтесь и располагайтесь здесь как дома.

Но Ирина Сергеевна не стала раздеваться. Она решила ехать туда, где ожидается выход дивизии.

Фещенко, очевидно, догадался о ее намерениях.

– Никуда вы не поедете, – сказал он. – Давайте поужинаем, и ложитесь спать. В лучшем случае, наши девушки доберутся до Железнова только к рассвету. Путь ведь не легкий…

Ирина Сергеевна и сама понимала, что «путь не легкий». Даже здесь, в этом заброшенном в лесу доме, и то было страшновато: нет-нет да и рванет снаряд, а то где-то рядом с треском ахнет мина.

И Ирина Сергеевна представила себе, как, прижимаясь всем телом к земле, девушки ползут по болоту или по лесным зарослям, преодолевая зону губительного огня. И, отказавшись от сна, она осталась возле майора Фещенко. Время от времени дежурный радист докладывал о полученных от девушек сигналах. И Семен Сергеевич тут же карандашом ставил на карте точку и указывал время; он радовался, когда точка оказывалась далеко от прежней, и огорчался, если она была близко. Тогда, многозначительно посмотрев на Ирину Сергеевну, он говорил:

– М-да, прижали!.. Что ж, в нашем деле такое бывает.

Не меньше, а, пожалуй, даже больше он волновался за дивизию, от которой уже давно не поступало никаких сообщений. Хотя Фещенко предполагал, что Железнов молчит, чтобы не обнаружить свою рацию, он то и дело ходил в землянку к радисту, державшему связь с дивизией. Сам садился за соседнюю рацию и шарил по эфиру, ловя немецкие станции, стараясь подслушать, что говорят гитлеровцы о частях Железнова. Но, как назло, их станции то передавали шифры, то вели кодированный разговор.

Ирине Сергеевне одной в доме не сиделось, она выходила на крыльцо и всматривалась в темноту, ожидая, что вот-вот майор Фещенко появится и скажет, что все пропало. Но, видя волнение Ирины Сергеевны, Семен Сергеевич каждый раз, выходя из землянки, говорил: «Все в порядке! Потихоньку двигаются». Они шли в дом и молчаливо ждали следующего сигнала девушек или вели отвлеченный разговор, хотя тревога жила в душе каждого из них.

– Да вы не беспокойтесь! – Семен Сергеевич успокаивал Ирину Сергеевну. – Девушки непременно пройдут. Марине Козловой это не впервые. Она здесь верную стежку пробила. Сама по ней не раз в разведку ходила и водила в тыл к немцам диверсионный отряд Жабо.

– По времени они ведь уже должны быть около передовой противника?

– А там нет сплошного фронта. Они пройдут его болотом, в стыке дивизий. Правда, это болото простреливается сплошным огнем, но ведь Марина опытная разведчица!..

Не успел он этого сказать, как в комнату вбежал радист с новым листком в руках. Майор Фещенко торопливо схватил этот листок с записью сигналов. Разыскав на карте точку координат, он весело улыбнулся. Острие его карандаша пересекло тоненькую ниточку реки у надписи «Бр.» (что означало «брод») ниже странного значка, похожего на остроконечную крышу шалаша, с надписью – «Мог.», то есть «могильник». В этом районе на заболоченной местности много было таких небольших курганов.

– Перешли фронт!.. – вздохнул с облегчением майор. – Молодцы! – И сразу доложил об этом ОД штаба. – Знаете, что это за места? – спросил он Ирину Сергеевну, показывая карандашом на многочисленные значки с надписью «Мог.» – Это исторические места. Четыреста шестьдесят лет назад наши предки остановили здесь войска последнего золотоордынского хана Хан-Ахмата и заставили его отказаться от борьбы с Россией, навсегда освободив нашу Родину от ига Золотой Орды.

Ирина Сергеевна невольно подумала, что люди ее дивизии такие же чудо-богатыри, и у них не меньше мужества и отваги, чем у дальних предков русского народа.

В комнату снова вбежал радист, но на этот раз уже другой, тот, что следил за радиостанциями противника. Он позвал майора в землянку. Почувствовав что-то неладное, Ирина Сергеевна пошла вслед за ними.

Когда она вошла, Семен Сергеевич слушал в наушники. Увидев Ирину Сергеевну, он попросил вернуться в дом и подогреть чайку. Как только она ушла, Фещенко доложил оперативному дежурному штаба подслушанный им разговор гитлеровцев. В этом разговоре какой-то фашистский начальник требовал от своего подчиненного, чтобы он отжимал дивизию Железнова от болота к реке, а там бил ее по частям. Командира и комиссара он приказал взять живыми. Затем майор Фещенко продиктовал шифровальщику кодограмму Железнову. Теперь он не отходил от радиста, ожидая от Железнова подтверждения. Кодограмма была передана, но подтверждения так и не поступало.

В землянке снова появилась Ирина Сергеевна. Она несла дышавший паром чайник и кружки.

– Тише! – радист предупреждающе поднял руку, и Ирина Сергеевна остановилась. – Сообщают «принял», – прошептал радист. Минут пять спустя он доложил ответ Железнова: «Все понял».

И снова наступило тягостное ожидание. Ирина Сергеевна протянула Семену Сергеевичу кружку горячего чая и другую – радисту. Однако они не дотронулись до них. Радист торопливо записывал цифры, а Фещенко, читая их из-за его плеча, переписывал к себе в блокнот.

Шифровальщик торопливо расшифровал эти записи. Получалось так, что Железнов подходит к речушке Собже как раз на середине между рекой Угрой и деревней Жары. Теперь Семена Сергеевича волновало, что же будет дальше: то ли Железнов будет форсировать Собжу здесь, а потом еще Угру, то ли пойдет извилистым путем по берегу Собжи и форсирует Угру в ее устье. Ни то ни другое ничего хорошего не предвещало.

– Не будем гадать, – сказал майор. – Им на месте виднее. Наше дело сообщить им местонахождение наших девушек.

Фещенко сдвинул с карты кружку, а в уме все же невольно прикидывал, как пойдет дальше Железнов. Он предполагал, что передовой отряд Железнова должен выйти к лесному болоту у реки Угры с пометкой на карте «Бр.», где сейчас находились девушки. Семен Сергеевич так беспокоился за судьбу дивизии, что хотел бы сам быть там, возглавлять отряд и повести его знакомой тропой на родную землю.

И снова ожидание. Наконец опять листок с цифрами, немыми, пока за них не взялся шифровальщик. А за цифрами только два слова: «Встретились. Веду».

Но как много они говорят ожидающим этого события людям.

– Встретились! – радостно воскликнул Семен Сергеевич и потряс кодограммой. Он бросился к карте, стал искать на ней место встречи.

– Встретились?! – эхом отозвалась Ирина Сергеевна и двумя руками стиснула руку майора. – Спасибо!.. Спасибо!.. – повторяла она.

– Не меня, товарищ Валентинова, надо благодарить, а наших славных девушек Марину и Надю…

Фещенко по сигналам девушек отмечал продвижение дивизии Железнова. Вот они прошли просеку. Это значило, что Железнов подходит к линии переднего края гитлеровцев, о чем майор Фещенко тут же сообщил по телефону начальнику штаба армии. Тот в свою очередь поднял дивизии, в стык которых направлялся Железнов, и дал им команду «Приготовиться!».

Затем был получен второй сигнал: «Прошли меридиан Косая Гора». Фещенко связался с командующим артиллерией, и он на этом участке привел в боевую готовность всю артиллерию.

Когда же поступило сообщение: «Вышли на отметку 181.0», артиллерия мощным огнем навалилась на передний край противника, создавая видимость артиллерийской подготовки перед наступлением, и таким образом надежно прикрыла фланги выхода дивизии заградительным огнем.

После этого майор Фещенко собрал предназначенных для встречи дивизии людей и звериной тропой повел их в глубину леса. С ними пошла и Ирина Сергеевна. Чем дальше, тем труднее становилось идти. Под ногами захлюпала вода, а тропа причудливо запетляла среди мшистых кочек и наконец вывела к залитому водой мелколесью. Здесь Семен Сергеевич свернул с тропы вправо к поросшему редкими сосенками и можжевельником бугру.

– Вот и пришли! – сказал он врачу. – Выбирайте местечко получше и разворачивайте свой ПМП[17]Передовой медицинский пункт..

Ирине Сергеевне он предложил отдохнуть, показав на окопчик, широкая бровка и ступеньки которого были выложены жердями. Видимо, здесь не раз сиживали разведчики ПРП, поджидая товарищей «с той стороны». Но Ирине Сергеевне на месте не сиделось. Она прислонилась к обезглавленной сосне, вслушиваясь в грохот артиллерии и далекий стрекот пулеметов и стараясь в этом шуме уловить звуки движения дивизии.

Ирине Сергеевне вспомнился первый день войны, когда она вот так же стояла на опушке леса, опершись о дрожащее от грохота битвы дерево, и смотрела в сторону горевшего города, где остались ее дети. Не проходило дня с тех пор, чтобы она не подумала о своих детях, и эти воспоминания болью отдавались в ее сердце. Иногда ей казалось, что их, как и мужа, нет уже в живых. Но потом надежда снова вспыхивала в ней. Однако и это не успокаивало Ирину Сергеевну. «А где же они?.. Как живут?..» – думала она, а воображение рисовало ей Дусю и Ваню в оборванной одежонке, босых, голодных, с протянутой рукой стоящих под окном какой-нибудь избы…

– Идут!.. – радостно крикнул кто-то.

И этот крик прервал невеселые мысли Ирины Сергеевны. Ее сердце дрогнуло. Кровь прилила к лицу. И за частоколом деревьев она увидела людей. На них страшно было смотреть: мокрые, измученные, с землистыми лицами, истощенные так, что, казалось, у них остались только кожа да кости, и все раненые: у кого рука была на повязке, у кого из-под полушубка белела перевязанная грудь, кто шел с забинтованной головой, словно в чалме; легкораненые волочили под руки ослабевших, залитых кровью товарищей; были и такие, которых несли на жердяных носилках… У всех этих людей хватило сил дойти только до своих. Увидев кого-нибудь из встречающих, каждый из них с криками: «Товарищ!..», «Браток!..», «Дорогой!..» бросался к нему на шею и здесь же подле него в изнеможении спускался на землю. Больше всех радовались они при виде Ирины Сергеевны, принимая ее за медсестру.

Сдерживая слезы, она старалась успокоить этих доведенных до крайней степени изнеможения людей, вела их к санитарам и медсестрам, поила горячим чаем, кормила размоченными белыми сухарями, искала в ящике письма и, когда находила, радовалась не меньше тех, кому эти письма были адресованы.

– Спасибо, сестрица! – благодарили ее воины.

Их становилось все больше и больше на этом небольшом участке окруженной болотом земли. Легкораненые шли до деревни Колодези, где их эвакуировали в госпитали: кого в Семеновское, кого в Аксеново. Тяжелораненых несли на носилках прямо до ПРП, а там их брали санитарные автобусы и увозили во фронтовые госпитали.

– Ирина Сергеевна! – окликнул ее незнакомый голос. Ирина Сергеевна обернулась и в старике, которого несли двое раненых солдат, угадала Железнова.

– Яков Иванович! Милый вы мой!.. – бросилась она к нему и разрыдалась. Яков Иванович тоже разволновался.

– Все… благополучно… – говорил он. – Нога скоро заживет… Не волнуйтесь за меня, не надо!..

Стыдясь своих слез, Ирина Сергеевна прятала глаза, вытирала их бинтом. Она отдала Якову Ивановичу и Бойко письма и убежала, чтобы принести им чай. Когда она вернулась, около Якова Ивановича сидел Хватов, такой же худой и обросший, как и комдив.

– А мне, Ирина Сергеевна, нет писем? – спросил Хватов. Но она ничем не могла его порадовать. Ирина Сергеевна знала, что за линией фронта у него осталась беременная жена; стало тяжело на сердце, когда она увидела, как сник сразу Хватов.

Яков Иванович с жадностью читал письмо от жены и некоторые строки его повторял вслух:

– «Мало того, что Юра отнял у меня половину жизни, так еще дочь доставляет такие огорчения. Ты, наверное, знаешь, что с ней?.. Ради бога, не скрывай!..»

Дрогнули мускулы на лице Железнова…

– Что с Верушкой? – спросила Ирина Сергеевна.

– Не знаю, – глухо ответил Яков Иванович. – Надеюсь, что все в порядке. – И он устало посмотрел на Ирину Сергеевну. – Ведь она там…

– Там? – удивленно вырвалось у Валентиновой. Яков Иванович молча кивнул головой. – Что же написать Нине? Правду писать нельзя…

Она посмотрела на Хватова. Он украдкой согнутым пальцем придавил слезы в уголках глаз. Горе друга с еще большей силой всколыхнуло его печаль. Он поднялся и отошел в сторону. А из болота на холм поднимались все новые и новые люди. С остатками своего полка вышел и Карпов, а вместе с ним молоденькая разведчица Надя. Яков Иванович поднялся, по-отцовски поцеловал Надю и, крепко пожимая ее руку, сказал:

– …Вас, Надя, и Марину благодарю от лица всех нас и представляю к ордену Красного Знамени. Зачисляю вас обеих навечно в первую роту полка майора Карпова. Вы спасли тысячи жизней!

Надя чувствовала, что на нее смотрят десятки глаз, и ей стало неловко. Она была вся мокрая, подол юбки прилип к ногам, намокшие волосы вылезали из-под платка. Она застенчиво поблагодарила комдива и хотела скорее уйти. Но одной ей уйти не удалось, ее до самого ПРП провожали бойцы.

Карпов остановился возле дерева, не сводя глаз с Ирины Сергеевны. «Может быть, взглянет?» – думал он и не ошибся: она взглядом искала его. «Помнит. Не забыла!» – его потрескавшиеся губы улыбнулись, и он нерешительно пошел ей навстречу.

– Как я рад, что выздоровели… Когда я узнал о вас, то испугался и не находил себе места… – сбивчиво заговорил он. – Там я страдал от неизвестности… Скучал по вас!..

Ирине Сергеевне тоже хотелось сказать ему что-нибудь теплое, душевное, но она помнила о письме, которое лежало в ее кармане, и потому говорила не то, что думала, слова были сухие, холодные… Почувствовав это, Карпов как-то сразу стушевался.

– А вы обо мне помнили, Ирина Сергеевна? Скажите, вы обо мне помнили?.. – умоляющим голосом спросил он.

– Помнила, Петр Семенович, и вот пришла встречать… Да вы еле на ногах держитесь, вам надо ехать в госпиталь…

– Поеду, если буду знать, что вы меня навестите!

– Навещу, – мягко, с теплотой произнесла это слово Ирина Сергеевна.

Карпов поцеловал ее руку и, прошептав: «Буду ждать», пошел к Железнову. Когда его фигура скрылась за зеленью можжевельника, Ирина Сергеевна подошла к Хватову, отдала ему письмо и попросила, чтобы он сразу же передал его Карпову.

– Только не говорите, пожалуйста, что я его вам дала!

Последними, почти уже под вечер, стали выходить отряды Доброва и Тарасова. Им пришлось вести бой почти до последнего момента, прикрывая собой отходящую дивизию. Гитлеровцы за ними далеко в болота не пошли, но преследовали их всеми видами огня с дальних дистанций, штурмовали и бомбили авиацией. И сюда, в этот тихий уголок, нет-нет да и залетал шальной снаряд, то потрясала всю округу авиабомба, то тарахтел своей пушкой штурмовик. Но никто не трогался с места, ожидая, что, может быть, выйдет еще кто-нибудь. Наконец среди деревьев показалась высокая, насквозь промокшая дивчина. Из-под ее платка свисали мокрые пряди русых волос.

– Марина! – радостно вскрикнул Семен Сергеевич.

Ирина Сергеевна бросилась к девушке и прямо среди залитых водой кочек расцеловала ее, сняла с ее плеч мешок и сумку и вывела на сухую тропку.

Почти вслед за Мариной показались люди с носилками: они несли Доброва. За ними санитарка вела под руку Тарасова, который все еще продолжал командовать отходящими людьми.

Узнав, что несут Доброва, Яков Иванович поднялся и, поддерживаемый Хватовым и Бойко, пошел навстречу.

– Где же это тебя, Иван Кузьмич? – спросил он, но Добров не отвечал, его глаза были тусклы, он ни на что не реагировал.

Яков Иванович проводил Доброва до поворота тропы и долго смотрел ему вслед. Дни, проведенные в кольце врага, сроднили их, и Железнов уже не думал о сумасбродности Доброва и печалился о нем, как о родном человеке.

Хватов, Валентинова и Фещенко проводили Доброва до самого дома ПРИ, там погрузили его в санитарный автобус. Туда же посадили Тарасова с Наташей и не уходили до тех пор, пока автобус не скрылся за елью, только что скошенной снарядом. Потом снова вернулись на холм и находились там, пока из болота не был вынесен последний солдат.

Уже сгущались сумерки, когда Яков Иванович стал прощаться с Ириной Сергеевной.

– На вас, Ирина Сергеевна, вся моя надежда. Война ведь еще не кончилась, и нам впереди предстоят еще большие бои. Поезжайте по госпиталям и запасным полкам, собирайте наших людей. Они мужественные и бесстрашные, не хотелось бы терять их.

– Все сделаю, Яков Иванович, только скорее поправляйтесь, – ответила Ирина Сергеевна и протянула ему руку. Хватов, прощаясь, задержал ее руку:

– Если будет письмо или какая-нибудь весть о семье, пожалуйста, сразу же перешлите мне в госпиталь…

Майор Фещенко сообщил Железнову, что в ближайшей деревне находится член Военсовета армии, который будет их встречать на восточной окраине. Железнов, Хватов и Бойко обняли и крепко поцеловали Семена Сергеевича – этого мужественного человека, сделавшего все, чтобы спасти людей дивизии.

– А Марина и Надя где? – всполошился Яков Иванович.

– Девушек давно отвезли на базу, и они уже, наверное, видят десятый сон, – ответил Фещенко.

– Передайте им мой самый горячий привет. А вы, Ирина Сергеевна, узнайте, пожалуйста, все данные о Марине и Наде для наградных листов! – Поддерживаемый Польщиковым и Никитушкиным, Железнов сел в маленький автобус. С ним сели Хватов и Бойко. Автобус резко взял с места и скрылся за деревьями.

Семен Сергеевич вернулся в дом, а Ирина Сергеевна стала медленно бродить по тропинке.

Темнело. Кругом стояла чуткая тишина. Ирина Сергеевна вновь, как это было давно, до войны, ощутила всю прелесть весеннего леса. Тихо шумели деревья, густой аромат хвои разливался вокруг. Он смешивался с горьковатым запахом березовых почек.

Где-то в этом лесном сумраке изредка подавала голос встревоженная ночная птица.

– Все продолжает жить своей жизнью, – вслух произнесла Ирина Сергеевна и, подумав о своей собственной жизни, как-то особенно остро ощутила одиночество.

– Товарищ Валентинова! – донесся голос майора Фещенко, шедшего по тропинке. – Где вы запропали? Идемте ужинать.

– Большое спасибо. Пожалуй, я поеду.

– Никуда в ночь вы не поедете. Слышите, как грохочет? – Семен Сергеевич бросил взгляд в сторону тучи, которая уже заняла половину неба. – Сейчас хлынет такой ливень, что вы в своем дырявом «газике» насквозь промокнете. Идемте!

Ужинали за длинным крестьянским столом. Семен Сергеевич по такому случаю поставил на стол свой «непзапас» – бутылку «Московской». Выпили за спасенную дивизию, за Марину и Надю, которые спали непробудным сном.

Поместили Ирину Сергеевну на одну из свободных постелей девушек, находившихся в эту грозовую ночь по ту сторону фронта. Она долго не могла уснуть, томимая навязчивыми мыслями. Барабанил по крыше дождь, раскатисто грохотал гром. От частых вспышек молний озарялись бревенчатые стены. Ирина Сергеевна вздохнула и закрыла глаза.

Рано утром она поднялась и, на цыпочках, чтобы никого не разбудить, направилась к выходу. Но если девушки спали мертвым сном, то Фещенко и повар как будто бы только ее и ждали: как только скрипнула дверь, они выскочили в сени и повели Ирину Сергеевну к себе завтракать. А после, провожая, заставили ее взять на дорогу сверток с едой.

Покинув эту гостеприимную усадьбу, Валентинова выбралась на Варшавское шоссе и повернула прямо к штабу фронта. Там она узнала, что место сосредоточения дивизии назначено в лесу восточнее Балабанова. Ирина Сергеевна сразу же направилась туда. Место ей понравилось. В лесу было очень много землянок, еще построенных противником.

Вскоре вокруг этого громаднейшего лесного массива на всех прилегающих к нему дорогах появились указки: «В хозяйство Железнова».

Сама Валентинова разместилась в самом благоустроенном бункере, где еще сохранилась мебель, сделанная, видимо, здесь же, в лесу, немецкими умельцами из березовых палочек. У входа в бункер прикрепила дощечку с надписью: «Штаб».

Она познакомилась с белокурой Валечкой, заведовавшей «военной лавкой» при автобате, и через нее достала несколько ящиков яблок и закупила у нее все папиросы и махорку.

– Куда вам столько? – удивилась Валечка.

– Это мой подарок нашим воинам.

– Подарок? – воскликнула Валя, щелкая костяшками счет. – Да здесь на целый полугодовой заработок!

– Ну и что ж. Мне все равно некуда деньги девать, – не без грусти ответила Ирина Сергеевна.

– И никого нет? – спросила Валя.

Валентинова качнула головой.

– Я тоже одинока, – промолвила Валя, и глаза ее увлажнились, – проклятая война!..

В этот же день Ирина Сергеевна помчалась в Семеновское, где лежала большая часть людей дивизии. Стоило ей только показаться на глаза первому попавшемуся бойцу, как сразу же на двор высыпали все ходячие больные и плотным кольцом обступили и ее и ее продырявленный осколками «газик».

– Вот что, друзья! Все это, – она показала на два ящика, – поручаю лейтенанту Королькову, и он вас всех обделит. А эти два ящика, орлы, не трогать! Это тем, которые находятся в Аксеново.

Она взяла мешок с папиросами и махоркой и протянула Кочетову, который стоял рядом.

– А я вас ждал… – сказал вдруг Кочетов голосом Карпова.

Ирина Сергеевна подняла голову и замерла от неожиданности. Рядом, с мешком в руках, стоял Карпов. – Ирина Сергеевна! – Не скрывая своей радости, он отвел ее в сторону от гудевшей толпы. – Я хочу вам сказать, Ирина Сергеевна…

– После, Петр Семенович, – она погладила его руку. – После. А сейчас ведите меня к Якову Ивановичу.

Появление Валентиновой в палате сразу же подняло настроение Железнова, Хватова и Доброва. Когда же она рассказала, что у нее в лесу около Балабаново собрано более трехсот ветеранов дивизии, которые уже обозначили полки и части, никто не мог сдержать своей радости.

– Спасибо тебе, Ирина Сергеевна! – потянулся к ней Железнов. – Дивизия тебе этого не забудет. – Он обнял ее и расцеловал.

– Ирина Сергеевна, дорогая, подойди ко мне, – глухо прозвучал голос Доброва. А когда она к нему подошла, он сжал ее руку и прошептал: – Прости меня, дурака, за ту глупость…

– Что вы, Иван Кузьмич. Да все это давно быльем поросло.

– Нет, Ириша, не поросло, а сидит, – он прижал руку к сердцу, – вот здесь сидит.

– Забудьте об этом, Иван Кузьмич.

Карпов стоял у двери и комкал в кармане письмо. «Надо сегодня же ей все рассказать. Иначе нельзя, совесть загрызет… Да, сегодня, только сегодня…»

– Значит, друзья, дивизия снова вступает в строй. Поздравляю вас! – сказал Яков Иванович.

Офицерская палата ответила ему одобрительным гулом.

Карпов переглянулся с Валентиновой, и они, поняв друг друга, вышли из палаты.

– Так что вы мне хотели сказать, Петр Семенович? – Ирина Сергеевна опустила глаза.

Карпов не успел ответить.

Над их головами взревели моторами и стремительно пронеслись два наших самолета.

Карпов взял Ирину Сергеевну за руку. Они молча и долго смотрели, как удаляются в голубизну неба стальные птицы, постепенно превращаясь в две серебристые точки.