Онлайн чтение книги Южная звезда
Глава первая. ОХ УЖ ЭТИ ФРАНЦУЗЫ!

— Говорите, сэр, я вас слушаю.

— Сэр, я имею честь просить у вас руки мисс Уоткинс — вашей дочери!

— Руки Алисы?

— Да, сэр. Кажется, мое предложение удивляет вас? Но, простите меня, я не совсем понимаю, чем именно оно могло показаться вам странным? Мне двадцать шесть лет; зовут меня Сиприеном Мере; я — горный инженер и кончил вторым курс политехнической школы. Я принадлежу к хорошей, всеми уважаемой, хотя и небогатой семье. Французский консул в Кейптауне может это подтвердить, если вы того пожелаете, кроме того, и мой друг, неустрашимый охотник Фарамон Берте, которого вы знаете, как его знают все в Грикаланде, может подтвердить, что я говорю правду. Меня командировали сюда Академия наук и французское правительство. В прошлом году я получил премию Гудара за свои работы о химическом составе Овернских вулканических скал. Мои заметки, уже почти законченные, о Ваальском алмазном бассейне будут, без сомнения, приняты благосклонно ученым миром. По возвращении из моей командировки я получу звание адъюнкта Парижского горного института… Я даже оставил за собой свою квартиру на Университетской улице, сто четыре, на третьем этаже. В январе будущего года я буду получать жалованье четыре тысячи восемьсот франков в год. Это, конечно, не Перу, я это знаю, но если прибавить к этому то, что я получу за свои частные работы, за экспертизы, академические премии и гонорар за статьи в научных журналах, — мой годичный заработок почти удвоится. Добавлю еще, что я очень скромен в моих привычках и вкусах и мне немного нужно, чтобы чувствовать себя счастливым. Милостивый государь, я имею честь просить у вас руки мисс Уоткинс — вашей дочери.

Уже по одному решительному тону Сиприена Мере можно было заключить, что человек этот имел привычку идти без колебания к заранее намеченной цели и говорить смело то, что он думает.

Лицо молодого человека не противоречило этой характеристике. По наружности Сиприен Мере походил на тех людей, которые всегда заняты учеными соображениями и посвящают требованиям моды ровно столько времени, сколько это является для них необходимым. Его темные волосы, так же как и борода, были коротко подстрижены. Простой дорожный костюм, сшитый из серого тика, дешевая соломенная шляпа, которую он вежливо положил у входа, несмотря на то, что собеседник его с обычной английской бесцеремонностью спокойно оставался в шляпе, одним словом — все в Сиприене Мере обличало человека серьезного, совершенно не занятого собой, а светлый, прямой взгляд свидетельствовал, что сердце его чисто и совесть спокойна.

Надо прибавить к этому, что молодой француз говорил в совершенстве по-английски, точно ему приходилось жить очень долгое время в британских графствах Соединенного королевства.

Мистер Уоткинс слушал его, покуривая длинную трубку и сидя в деревянном кресле, протянув левую ногу на соломенный табурет и опершись локтем о край стола грубой работы, на котором стоял стакан с чем-то спиртным, до половины уже отпитый.

На этом господине были надеты белые панталоны, куртка из грубого синего полотна и рубашка из желтой фланели; жилетка и галстук отсутствовали. Из-под широкой касторовой шляпы виднелись седые волосы и круглое одутловатое лицо, как бы налитое соком красного крыжовника; на этом несимпатичном лице, поросшем местами желтоватыми клочками волос, блестели маленькие серенькие глазки, всего менее выражавшие доброту и кротость. Но надо сейчас же сказать в оправдание мистера Уоткинса, что он ужаснейшим образом страдал подагрой, вследствие чего у него была забинтована левая нога, а подагра, как известно, и в Африке и в других странах отнюдь не способствует смягчению характера людей, суставы которых она разъедает.

Вышеприведенный разговор происходил в нижнем этаже фермы мистера Уоткинса, находившейся на западной границе свободного Оранжевого штата, на севере британской Капской колонии, в центре Южной и англо-голландской Африки. Этот край, лежащий на правом берегу Оранжевой реки, граничит с великой пустыней Калахари и носил на старинных картах название земли Гриква, а в настоящее время, вот уже десять лет, назван Алмазным Полем. Комната, в которой велись эти дипломатические переговоры, отличалась своеобразным убранством, в котором поражала смесь вещей очень большой стоимости с предметами самыми дешевыми. Так, например, пол был простой глиняный, но его местами покрывали дорогие ковры и меха. На стенах, лишенных обоев, висели великолепные бронзовые часы, дорогое оружие и гравюры в роскошных рамках; бархатный диван стоял возле простого деревянного некрашеного стола, годного разве только для кухни. Кресла, выписанные из Европы, напрасно простирали свои ручки к мистеру Уоткинсу, который предпочитал им старый стул, сделанный когда-то его собственными руками. В общем, вся эта обстановка вместе с дорогими вещами и множеством шкур пантер, леопардов и жирафов, разбросанных по всей мебели, производила впечатление беспорядочной и дикой роскоши.

При взгляде на устройство потолка комнаты каждому становилось ясно, что дом этот состоял только из одного этажа и принадлежал к обычному типу домов той местности: он был выстроен частью из дерева, частью из камня, а крыша его была из листового цинка. Кроме того, по всему было заметно, что дом этот только что отстроен.

Высунувшись из окна, можно было видеть направо и налево от него пять или шесть пустых строений; все они были похожи одно на другое, но постройка их, по-видимому, относилась к различному времени, так как ветхость их была неодинакова. Дома эти были действительно построены мистером Уоткинсом в разное время и покидались им по мере того, как увеличивалось его стояние; таким образом, здания эти как бы наглядно отмечали ступени обогащения мистера Уоткинса. Первый дом, самый крайний, был выстроен просто из земли и дерна и мог быть назван только лачужкой-землянкой; второй был уже из глины, третий — из глины пополам с досками, четвертый — из глины и цинка: тут была целая гамма промышленных успехов владельца этих домов.

Все эти строения, более или менее разрушенные, расположились на пригорке, на близком расстоянии от места слияния Вааля и Моддера, двух главных притоков Оранжевой реки.

Кругом, насколько глаз мог видеть, простиралась к югу, западу и к северу безотрадная степь. Вельд, как называют здесь жители эту степь, состоял из сухой, красноватой и бесплодной почвы, едва лишь усеянной там и сям редкой травой и жалкими кустарниками. Полное отсутствие деревьев — характерная черта этой местности. А так как там нет и каменного угля, сообщение же с морем очень затруднительно, то нельзя удивляться тому, что жители, за недостатком топлива, топят навозом.

По этой однообразной и унылой стране протекают две реки с такими плоскими берегами, что с трудом можно дать себе отчет в том, почему они не разливаются по всей равнине.

Только на востоке, на горизонте, виднеются отдаленные вершины двух гор: Платберга и Паардеберга, и зоркий глаз может различить у их подножия пыль, дым и маленькие белые точки — хижины или палатки, а также заметить, что в этом месте кишат, как муравьи, живые существа.

Там именно, в этом Вельде, находятся алмазные россыпи Дю-Туа-Пэн, Нью-Рёш и первоклассная по богатству Вандергартова копь. Россыпи находятся под открытым небом, почти на поверхности земли, и известны под названием «сухих россыпей». В 1870 году копи эти дали алмазов и других драгоценных камней на четыреста миллионов франков. Пространство, занимаемое ими, равняется двум или трем километрам; из окон фермы Уоткинса, отстоящей от копей лишь на четыре английские мили, они ясно видны в зрительную трубу.

Впрочем, название фермы не совсем подходило к владениям Уоткинса: поблизости от описанных нами домов не было видно ни клочка обработанной земли. Как и все так называемые фермеры той местности, мистер Уоткинс был скорее скотоводом, собственником стада быков и овец, чем агрономом.

Однако мистер Уоткинс, как нам известно, еще не ответил ничего на вежливое, но вместе и решительное предложение Сиприена Мере. Посвятив не менее трех минут размышлениям, он решился наконец вынуть трубку изо рта и завел разговор, не имевший, по-видимому, даже самого отдаленного отношения к заданному ему Сиприеном Мере вопросу.

— Порода, кажется, хочет перемениться, сударь, — сказал он. — Никогда еще подагра не мучила меня так сильно, как сегодня утром!

Молодой инженер нахмурился и отвернулся в сторону, чтобы не дать заметить разочарования, овладевшего им при этих словах фермера.

— Вы, может быть, хорошо сделали бы, если бы отказались от джина, — сказал он довольно сухо, указывая при этом на стакан, который фермер уже почти опорожнил.

— Отказаться от джина?! Благодарю покорно! — воскликнул фермер. — Виданное ли дело, чтобы джин повредил кому бы то ни было. Я знаю, что вы хотите сказать: вы хотите напомнить мне рецепт, предписанный врачом лорду-мэру, у которого была подагра. Как звали этого врача? Абернети, кажется. «Если вы желаете быть здоровым, — сказал он больному, — то живите на один шиллинг в день при условии, что вы заработаете его сами». Все это прекрасно, но если для того, чтобы быть здоровым, надо иметь только один шиллинг в день, то для чего тогда богатство? Все это глупости, недостойные такого умного человека, как вы, господин Мере, а потому перестанем говорить об этом, прошу вас… Что касается меня, то я предпочел бы быть тотчас же зарытым в землю, чем следовать этому рецепту. Хорошо поесть, хорошо выпить, курить хороший табак, когда мне вздумается, в этом-то и заключаются все мои утехи в жизни, а вы хотите, чтобы я отказался от них.

— О, я вовсе не настаиваю на этом! — ответил Сиприен чистосердечно. — Я только напоминаю правило для сохранения здоровья, правило, которое кажется мне очень верным. Но оставим эту тему и, если вам будет угодно, мистер Уоткинс, перейдем к главной цели моего посещения.

Мистер Уоткинс, оживившийся за минуту перед тем, снова впал в прежнюю апатию и молча стал пускать одно кольцо дыма за другим.

В эту минуту дверь отворилась, и в комнату вошла молоденькая девушка с подносом и со стаканом в руках.

Из-под широкой соломенной шляпы вошедшей девушки выглядывало очаровательное беленькое личико, обрамленное белокурыми волосами; большие голубые глаза ее смотрели ясно и весело, и вся она казалась олицетворением здоровья, изящества и доброты. На ней было надето простенькое ситцевое платье с маленькими пестрыми букетиками.

— Здравствуйте, мсье Мере! — сказала она по-французски с легким английским акцентом.

— Здравствуйте, мадемуазель Алиса! — ответил Сиприен Мере, вставая и раскланиваясь.

— Я видела, как вы пришли, мсье Мере, — сказала мисс Уоткинс с улыбкой, обнаружившей ее перламутровые зубки, — а так как я знаю, что вы не любите противного папиного джина, то я принесла вам лимонаду, и надеюсь, что он вам понравится.

— Тысячу раз благодарю вас за любезность, мадемуазель!

— Ах, кстати, вы себе и представить не можете, что мой страус Дада проглотил сегодня утром! — продолжала она просто и искренно. — Он проглотил мой костяной шар, на котором я штопаю чулки. Да, мой костяной шар. Вообразите себе! Ведь он большой, вы его знаете, мсье Мере?! Это бильярдный шар, привезенный из Нью-Рёша; и вот этот обжора Дада проглотил его как пилюлю. Кончится тем, что это хитрое создание рано или поздно меня как-нибудь уморит от огорчения.

Когда мисс Уоткинс рассказывала об этом происшествии, глаза ее улыбались, что свидетельствовало о том, что в действительности ей вовсе не хотелось умирать от горя… Но вдруг она заметила с инстинктом, свойственным женщинам, необычайное молчание, царившее в комнате; от нее также не ускользнул и смущенный вид обоих мужчин.

— Можно подумать, господа, что мое присутствие вас стесняет, — сказала она. — Если у вас есть секреты, которых я не должна слышать, то я сейчас уйду! Впрочем, у меня и времени нет оставаться с вами: прежде чем заняться обедом, я должна разучить свою сонату… Что такое с вами обоими?! Право, нельзя назвать вас болтливыми сегодня, господа! Итак, я оставляю вас! Кончайте ваш мрачный разговор.

Девушка уже повернулась, чтобы уйти, но сейчас же снова обратилась к Мере и сказала ему с милой улыбкой:

— Когда вы захотите спросить меня о кислороде, Мере, я буду к вашим услугам. Я три раза прочла главу о химии, которую вы мне задали выучить; и тела газообразные, бесцветные, без запаха и без вкуса — уже не тайна для меня!

Сделав легкий реверанс, мисс Уоткинс исчезла как метеор, и не прошло и нескольких минут, как в комнату донеслись великолепные звуки пианино, свидетельствовавшие о том, что девушка отдалась всецело музыкальным упражнениям.

— Итак, мистер Уоткинс, — начал снова Сиприен, — желаете ли вы дать мне ответ на предложение, которое я имел честь сделать вам?

Мистер Уоткинс, вынув изо рта трубку, величественно плюнул на пол, быстро поднял голову, устремил на молодого человека инквизиторский взгляд и произнес:

— Может быть, вы, Мере, уже говорили с ней обо всем этом?

— Говорил… о чем?! С кем?!

— О том, о чем вы со мной говорили!.. С моей дочерью…

— За кого вы меня принимаете, мистер Уоткинс?! — воскликнул молодой инженер с горячностью, не оставлявшей сомнения в искренности его слов. — Я — француз, сэр!.. Не забывайте этого!.. Это значит, что я никогда бы не позволил себе просить руки вашей дочери, не заручившись предварительно вашим согласием на этот брак.

Взгляд мистера Уоткинса смягчился, и язык его, по-видимому, развязался:

— Тем лучше… Вы хороший человек!.. Я и не сомневался в вашей сдержанности относительно Алисы! — сказал он почти дружески. — А теперь, так как я вижу, что к вам можно питать доверие, вы мне должны дать слово и в будущем никогда не говорить об этом с моей дочерью.

— Почему же?

— Потому что брак этот невозможен, и всего лучше будет покончить с этим вопросом сейчас же, — сказал мистер Уоткинс. — Мистер Мере, вы честный молодой человек, настоящий джентльмен, превосходный химик, вы выдающийся профессор, и перед вами блестящее будущее, в чем я не сомневаюсь, но вы не получите руки моей дочери, потому что я имею уже совершенно иные намерения относительно нее.

— Но, мистер Уоткинс!..

— Не настаивайте… Это бесполезно… — перебил Сиприена фермер. — Если бы вы даже были пэром Англии, то и тогда я не согласился бы назвать вас моим зятем! Но вы даже не английский подданный; вы только что с большой искренностью объявили мне, что у вас нет никакого состояния. Послушайте: подумайте серьезно, неужели я для того вырастил Алису и дал ей лучших учителей Виктории и Блумфонтейна, чтобы двадцати лет отправить ее в Париж, на Университетскую улицу, чтобы ей там жить на третьем этаже с человеком, языка которого я даже не понимаю!.. Подумайте, сударь, и поставьте себя на мое место!.. Предположите, что вы фермер Джон Уоткинс, владелец копей Вандергарта, а я господин Сиприен Мере, молодой ученый-француз, посланный в Кейптаун… Вообразите себе, что вы сидите здесь в комнате, на этом кресле, курите трубку и попиваете джин. Допустите ли вы хотя бы на минуту… только одну минуту мысль отдать вашу дочь за меня замуж?!

— Непременно, мистер Уоткинс, — ответил Сиприен без колебания, — если б я нашел в вас то, что обеспечило бы ее счастье!

— В таком случае вы были бы не правы, сударь, совершенно не правы! — сказал мистер Уоткинс. — Вы поступили бы как человек недостойный быть обладателем копей Вандергарта или, вернее, вы никогда бы не сделались владельцем этих копей! Не воображаете ли вы в самом деле, что россыпи эти свалились мне с неба?! Или вы полагаете, что для того, чтобы разрабатывать эти копи, а главное, упрочить их за собой, мне не надо было ни сообразительности, ни способности, ни энергии? В таком случае, сударь, я должен сказать вам, что здравый смысл, которым я обладал и обладаю в достаточной мере, заставляет меня повторить вам: Алиса вашей женой не будет!

И сказав это, мистер Уоткинс осушил свой стакан одним глотком до дна.

Молодой инженер был так уничтожен этим заключением, что не знал, что и возразить. Увидев это, его собеседник продолжил:

— Вы, французы, удивительный народ! Вы никогда ни в чем не сомневаетесь. Например, в один прекрасный день вы являетесь, точно свалившись с Луны, в Грикаланд, к уважаемому человеку, который решительно ничего о вас не слышал три месяца перед тем и который видел вас не более десяти раз в течение этих девяноста дней, — вы являетесь к нему и говорите: Джон Стэплтон Уоткинс, у вас прелестная, прекрасно воспитанная дочь, которую все называют перлом этого края и которая, что нисколько не портит дела, будет вашей наследницей, — наследницей самого богатого из здешних владельцев алмазных россыпей; а я, Сиприен Мере из Парижа, инженер, я получаю четыре тысячи восемьсот франков жалованья, а потому покорнейше прошу вас отдать за меня замуж вашу дочь, я ее увезу с собой в свое отечество, и вы о ней решительно ничего не будете знать, кроме тех случаев, когда вы время от времени будете обмениваться с ней письмами и телеграммами!» И вы находите все это совершенно естественным?! Я же нахожу это неслыханным!..

Сиприен поднялся со стула совершенно бледный и взялся за шляпу с намерением уйти.

— Да, неслыханным! — повторил фермер. — Я не умею подслащивать пилюль, сударь… Я англичанин старого закала!.. Я много видел на своем веку. Я был еще беднее вас; я испробовал все ремесла; я был юнгой на купеческом корабле, охотником на буйволов в Дакоте, рудокопом в Аризоне, пастухом в Трансваале. Я испытал жар, холод, голод, усталость. Я в поте лица зарабатывал свой хлеб в течение двадцати лет! Когда я женился на покойной уже миссис Уоткинс — матери Алисы, дочери бура, так же, как и вы, французского происхождения, — у нас обоих не было средств даже настолько, чтобы прокормить козу! Но я работал!.. Я не потерял энергии! Теперь я богат и намереваюсь воспользоваться плодами своих трудов! Я хочу оставить при себе мою дочь, хотя бы для того, чтобы она ухаживала за мной во время моих приступов подагры и развлекала бы меня музыкой по вечерам, когда мне скучно. Если она даже выйдет замуж, то выйдет здесь, за жителя этого края и за такого же богатого, как она сама, за фермера или владельца копей, который не станет говорить мне о жизни впроголодь на третьем этаже, да еще в стране, в которой ноги моей никогда не будет, так как я этого не желаю. Она выйдет замуж за Джеймса Гильтона, например, или за человека вроде него. В женихах у нее недостатка не будет, уверяю вас!.. Одним словом, зятем моим будет человек, который не побоится выпить стакан джина и который со мной за компанию выкурит и трубочку!

Сиприен уже почти не слушал, он уже держался за ручку двери. Бедняга положительно задыхался в этой комнате.

— Не прогневайтесь! — воскликнул ему вслед мистер Уоткинс. — Я ничего не имею лично против вас и всегда буду рад видеть вас у себя как гостя и как друга!.. А сегодня, кстати, мы ждем кой-кого к обеду. Если вы желаете быть в числе наших гостей…

— Нет, благодарю вас, сэр, — ответил Сиприен холодно. — Мне нужно приготовить несколько писем к отходу почты.

И он ушел.

«Ох уж эти французы!» — пробормотал про себя мистер Уоткинс, снова закуривая трубку и наливая в стакан джину.