Онлайн чтение книги Юрген
Глава XXXII. Различные приемы филистеров

Между тем Полевой Народ наблюдал за пожаром в Псевдополе и гадал, что случится с ними. Гадать им долго не пришлось, так как на следующий день Поля были захвачены без сопротивления со стороны их жителей.

– Полевой Народ, – сказали они, – никогда не сражался, и для него было бы неслыханным начать сражаться сейчас.

Так что Поля были заняты филистерами, а весь Полевой Народ судили вместе с Хлоридой и Юргеном. Их объявили устарелыми иллюзиями, чьей заслуженной судьбой являлось предание забвению. Юргену это показалось неразумным.

– Я не являюсь иллюзией, – заявил он. – Я явно создан из плоти и крови и вдобавок к этому являюсь не кем иным, как высокородным королем Евбонийским. Подвергая же сомнению эти факты, вы оспариваете обстоятельства, являющиеся в округе настолько хорошо известными, что они способны встать в один ряд с математической точностью. И поэтому вы выглядите по-дурацки, что говорю вам ради вашего же блага.

Это смутило вождей филистеров, так как людей всегда смущает, когда говорят ради их собственного блага.

– Нам бы хотелось, чтобы вы поняли, – сказали они, – что мы не математики. И, более того, у нас в Филистии нет королей, и там все должны делать то, что от них ожидается, а другого закона нет.

– Как же тогда вы можете быть вождями Филистии?

– Ожидается, что женщины и жрецы ведут себя безответственно. Поэтому все мы, женщины и жрецы, делаем в Филистии все что хотим, а мужчины нам повинуются. И мы, жрецы Филистии, не думаем, что у вас под рубахой может быть плоть и кровь, а расцениваем это как условность. Это не является очевидным. И, несомненно, вы не могли бы доказать это математически. И то, что вы говорите, – чушь.

– Но я могу доказать это математически и совершенно неопровержимо. Я могу доказать все, что вы от меня потребуете, теми способами, которые вы предпочтете, – скромно сказал Юрген, – по той простой причине, что я – чудовищно умный малый.

Затем заговорила мудрая королева Долорес:

– Я изучала математику. Я допрошу этого молодого человека сегодня ночью у себя в шатре, а наутро доложу правду о его притязаниях. Вы согласны продолжить это расследование, мой щеголеватый друг, носящий королевскую рубаху?

Юрген посмотрел ей прямо в глаза: она была прелестна, как бывает прелестен ястреб. И все, что Юрген увидел, он одобрил. Он предположил, что остальное с этим согласуется, и сделал вывод, что Долорес – роскошная женщина.

– Сударыня и королева, – сказал Юрген, – я удовлетворен. И обещаю вести себя с вами честно.

Так что в тот вечер Юргена препроводили в пурпурный шатер королевы Филистии Долорес. Там было совершенно темно, и Юрген зашел внутрь один, гадая, что произойдет дальше. Но эту благоуханную тьму он нашел превосходным предзнаменованием хотя бы лишь потому, что она не давала тени возможности преследовать его.

– Так вы тот, кто заявляет, что состоит из плоти и крови и, к тому же, является королем Евбонийским, – произнес голос королевы Долорес. – А что за чушь вы несли о доказательстве любого подобного заявления математически?

– Но моя математика, – ответил Юрген, – праксагорейская.

– Вы имеете в виду Праксагора Косского?

– Как будто, – усмехнулся Юрген, – кто-нибудь слышал о другом Праксагоре!

– Но он, как я припоминаю, принадлежал к медицинской школе догматиков, – заметила мудрая королева Долорес, – и особо прославился своими исследованиями в области анатомии. Так он, к тому же, и математик?

– Оба занятия можно совместить, сударыня, как я с наслаждением сейчас вам докажу.

– О, никто этого и не говорил! На самом деле, мне кажется, я слышала о математической системе этого Праксагора, хотя, признаюсь, никогда ее не изучала.

– Наша школа, сударыня, постулирует в первую очередь, что математика, являясь точной наукой, лучше всего втолковывается конкретным примером.

Королева же сказала:

– Это звучит весьма сложно.

– Это время от времени приводит к осложнениям, – согласился Юрген, – при выборе неверного примера. Но аксиома, тем не менее, верна.

– Тогда идите же и сядьте ко мне на диван, если сможете найти его в темноте. И объясните мне, что вы имеете в виду.

– Что ж, сударыня, под конкретным примером я имел в виду тот, который ощущается органами чувств – как-то: зрением, слухом, осязанием…

– Ох, ох! – сказала королева. – Теперь я понимаю, что вы имеете в виду под конкретным примером. И, уловив это, я могу понять, что при выборе неверного примера, конечно же, должны возникнуть осложнения.

– Тогда, сударыня, во-первых, необходимо внушить вам посредством примера живое ощущение особых признаков, добродетелей и свойств каждого числа, на которых основывается вся праксагорейская математическая наука. Для того чтобы окончательно убедить вас, мы должны начать издалека, со всеобщих основ.

– Я вижу, – сказала королева, – или скорее в этой темноте я не вижу, но ощущаю вашу мысль. Ваше вступление заинтересовало меня, и вы можете продолжать.

– Итак, ОДИН, или монада, – говорит Юрген, – есть принцип и цель всего сущего. Он открывает величественный узел, связывающий причинно-следственную цепь; это символ тождества, равенства, существования, сохранения и всеобщей гармонии. – И Юрген сделал особое ударение на этих характеристиках, – Короче, ОДИН – символ объединения вещей. Он вводит ту порождающую добродетель, что является причиной всех сочетаний; и, следовательно, ОДИН – принцип добра.

– Ах, ах! – сказала королева Долорес. – Я от всей души восхищена принципом добра. Но что стало с вашим конкретным примером?

– Он готов для вас, сударыня: существует лишь ОДИН Юрген.

– О, уверяю вас, я в этом еще не убеждена. Все же, окажетесь вы действительно уникальным или нет, смелость вашего примера поможет мне запомнить число ОДИН.

– Теперь, ДВА, или диада, исток противоположностей…

Юрген продолжил проникновенно показывать, что ДВА является символом различия, неугомонности и беспорядка, оканчивающегося разрушением и разделением: и это соответственно принцип зла. Таким образом, жизнь каждого человека является никуда не годной борьбой между ДВУМЯ его компонентами – душой и телом. Так появлением ДВОЙНЯШЕК значительно ослабляется восторг ждущих ребенка родителей.

ТРИ, или триада, – поскольку все состоит из трех субстанций, – содержит самые высшие тайны, которые Юрген соответственно раскрыл. Мы должны помнить (указал он), что у Зевса была ТРОЙНАЯ молния, а у Посейдона – ТРЕЗУБЕЦ, тогда как Аида охранял пес с ТРЕМЯ головами; это вдобавок к самым всемогущим братьям, являющимся ТРОЙКОЙ.

Так Юрген продолжал излагать праксагорейское значение каждой цифры в отдельности, и вскоре королева заявила, что поток его мудрости сверхчеловечен.

– Но, сударыня, даже мудрость царя не безгранична. ВОСЕМЬ, повторяю, – число, соответствующее блаженствам. А цифра ДЕВЯТЬ, или эннеада, к тому же являющаяся производной от ТРЕХ, должна считаться священной…

Королева послушно внимала демонстрации особых свойств ДЕВЯТИ. А когда Юрген закончил, она призналась, что, несомненно, цифра ДЕВЯТЬ должна считаться сверхъестественной цифрой. Но она отвергла его аналогии с музами, жизнями кошек и количеством портных, создающих человека.

– Скорее, я всегда буду помнить, – заявила она, – что король Юрген Евбонийский подобен чуду, которое потрясает мир ДЕВЯТЬ дней.

– Сударыня, – сказал Юрген со вздохом, – теперь, когда мы достигли ДЕВЯТИ, мне с сожалением приходится сказать, что мы исчерпали все цифры.

– О, какая жалость! – воскликнула королева Долорес. – Тем не менее, я приму единственное доказательство, которое оспаривала: существует лишь ОДИН Юрген. И, несомненно, праксагорейская математическая система – очаровательный предмет. – И она живо начала планировать возвращение Юргена вместе с ней в Филистию, чтобы она смогла усовершенствоваться в высшей математике. – Вы должны научить меня исчислениям и геометрии, как и всем остальным наукам, в которых используются эти цифры. Мы сможем добиться некоего компромисса со жрецами. Этого всегда можно достигнуть со жрецами Филистии. И в самом деле, жрецы Слото-Виепуса созданы, для того, чтобы всем во всем помогать. А что касается вашей гамадриады, я позабочусь о ней сама.

– Нет, – сказал Юрген. – Я с чистой совестью готов повсеместно идти на компромиссы, но примириться с силами Филистии – единственное, чего я не могу.

– Это вы серьезно, король Юрген? – королева была ошеломлена.

– Серьезно как никогда, моя милая. Вы во многих отношениях восхитительный народ, и вы во всех отношениях грозный народ. Так что я восхищаюсь, страшусь, избегаю и в самом крайнем случае бросаю вызов. Ибо вы – не мой народ, и волей-неволей меня приводят в ярость ваши законы – в равной степени безумные и отвратительные. Хотя, заметьте, я ничего не утверждаю. Возможно, вы правы, приписывая этим законам мудрость; и, определенно, я не могу зайти так далеко и сказать обратное: но все же, в то же самое время!.. Так я это ощущаю. Поэтому я, идущий на компромисс со всем остальным, не могу пойти на компромисс с Филистией. Нет, обожаемая Долорес, это не добродетель, скорее, это инстинкт, и у меня нет выбора.

Даже Долорес, которая была королевой всех филистеров, поняла, что этот человек говорит правду.

– Обидно, – сказала она с явным сожалением, – за вами в Филистии просто бы бегали по пятам.

– Да, – сказал Юрген, – как за учителем математики.

– Но нет же, король Юрген, не только математики, – рассудительно сказала Долорес. – Например, существует поэзия! Мне говорили, что вы поэт, а многие мои подданные, как я считаю, воспринимают поэзию вполне серьезно. Правда, у меня самой нет времени на чтение. Так что вы можете стать поэтом-лауреатом Филистии с любым жалованьем, которое пожелаете. И вы можете учить всех нас своим идеям, слагая о них прекрасные стихи. А мы бы с вами могли быть вместе очень счастливы.

– Учить, учить! Это говорит Филистия, и к тому же весьма искусительно-обворожительными устами, подкупая меня почестями, хорошей едой и вечными блаженствами. Хотя такое случается весьма часто. И я могу лишь повторить, что искусство не является разделом педагогики!

– Действительно, мне от души жаль. Оставив в стороне математику, вы мне нравитесь, король Юрген, просто как человек.

– Мне тоже очень жаль, Долорес. Признаюсь, что я испытываю слабость к женщинам Филистии.

– Определенно, вы не дали мне повода подозревать вас в слабости по этой части, – заметила Долорес, – пока вы находились наедине со мной, и говорили так мудро, и рассуждали так глубокомысленно. Боюсь, после этой ночи я найду всех остальных мужчин более или менее поверхностными. Ой-ей-ей! И, вероятно, завтра я выплачу все глаза, когда вас предадут забвению и отправят в преисподнюю. Именно так с вами поступят жрецы, король Юрген, под тем или иным предлогом, если вы не подчинитесь законам Филистии. – На такой компромисс я пойти не могу! Но даже сейчас у меня есть план, как убежать от ваших жрецов, а если он не удастся, я владею заклинанием, к которому обращаются в час страшной нужды. Мои личные дела, таким образом, еще не находятся в безнадежном или хотя бы удручающем состоянии. Это обстоятельство вынуждает меня заметить, что ДЕСЯТЬ, или декада, есть мера всего сущего, поскольку содержит все числовые отношения и согласования…

Подобным образом они продолжали изучение математики до тех пор, пока Юргену не пришло время вновь предстать перед судьями. А наутро королева Долорес послала записку жрецам, сообщая, что она слишком хочет спать, чтобы присутствовать на их совете, но что этот человек, бесспорно, состоит из плоти и крови, вполне заслуживает быть королем, а как математик не имеет себе равных.

Теперь суд филистеров решал, должен ли король Юрген быть предан забвению и отправлен в преисподнюю. И когда заседатели готовились к процессу, в суде появился большой жук-навозник, катящий перед собой свое любимое и соответственно укрытое потомство. Вместе с этим существом появились пажи в черном и белом, несшие меч, посох и копье.

Насекомое посмотрело на Юргена, и его лапки в ужасе поднялись вверх. Жук крикнул троим судьям:

– Клянусь Святым Антонием! Этот Юрген должен немедленно быть предан забвению, он отвратительный, непристойный, похотливый и сладострастный.

– Как это может быть? – спросил Юрген.

– Ты отвратительный, – ответил жук, – потому что у этого пажа меч, который, по-моему, не меч. Ты непристойный, потому что у того пажа копье, которое я предпочитаю не называть копьем. Ты похотливый, потому что вон у того пажа посох, который я не рискну объявить посохом. И, наконец, ты сладострастен по причинам, описание которых было бы для меня нежелательно и в раскрытии которых я всем поэтому должен отказать.

– В общем, это звучит логично, – говорит Юрген, – но все же в то же самое время не помешала бы доля здравого смысла. Вы, господа, сами можете видеть, в целом и непредвзято посмотрев на этих пажей, что они держат меч, копье и посох – и ничто иное; и что вся непристойность содержится в голове этого насекомого, у которого язык чешется назвать эти вещи другими именами.

Судьи пока ничего не говорили. Но стражи Юргена и все остальные филистеры стояли по обе стороны, крепко зажмурившись и говоря:

– Мы отказываемся смотреть на этих пажей в упор и непредвзято, поскольку это означало бы сомнение в том, что заявил жук-навозник. Кроме того, пока у жука-навозника есть причины, которые он отказывается открыть, его причины остаются неопровержимыми, и ты – явно похотливый негодяй, сам себе создающий неприятности.

– Совсем наоборот, – сказал Юрген, – я – поэт и создаю литературу.

– Но в Филистии создавать литературу и создавать себе неприятности – синонимы, – объяснил жук-навозник. – Я-то это знаю, так как нам в Филистии уже надоедали три таких создателя литературы. Да, был Эдгар, которого я морил голодом и травил до тех пор, пока не устал; затем однажды ночью я загнал его в угол и вышиб из него все мозги. И был Уолт, которого я швырял и кидал с места на место и сделал из него паралитика; и к нему я тоже прикрепил ярлык, указывающий на человека отвратительного, непристойного, похотливого и сладострастного. Несколько позднее был Марк, которого я запугал до того, что он надел клоунский колпак, и никто уже не мог заподозрить в нем создателя литературы; на самом же деле я запугал его так, что он прятал большую часть созданного вплоть до своей смерти, и я не мог найти его творений. Я считаю, что со мной он сыграл мерзкую шутку. Все же это всего лишь три обнаруженных создателя литературы, которые когда-либо заражали Филистию, – слава Богу и моей бдительности, – но, несмотря на это, мы не смогли стать более свободны от создателей литературы, чем другие страны.

– Но эти трое, – воскликнул Юрген, – слава Филистии, и из всего, что дала Филистия, ценны лишь эти трое, которых ты втоптал в грязь, но которых чтят повсюду, где чтят искусство, и где никого, так или иначе, не волнует Филистия.

– Что искусство для меня и моего образа жизни? – устало ответил жук-навозник. – Меня не интересуют изящные искусства, словесность и другие непристойные идолы зарубежных наций. Меня волнует нравственное благополучие моего потомства, которое я качу перед собой, и я верю, что с помощью Святого Антония выращу богобоязненных жуков-навозников вроде меня, наслаждающихся тем, что соответствует их природе. Что касается остального, я никогда не был против того, чтобы о мертвых говорили хорошо. Нет, нет, мой мальчик, раз все, что я могу, для тебя ничего не значит и раз ты действительно настолько прогнил, ты найдешь жука-навозника достаточно дружелюбным. Между тем, мне платят за заявления, что живые люди отвратительны, непристойны, похотливы и сладострастны, а ведь жить как-то надо.

Затем филистеры, стоявшие по обе стороны, негодующе произнесли в унисон:

– А мы, уважаемые граждане Филистии, вообще не сочувствуем тем, кто возражает жуку-навознику, оправдываясь так называемым искусством. Вред, причиненный жуком-навозником, кажется нам очень небольшим, тогда как вред, причиненный самобытным художником, может быть очень велик.

Юрген теперь более внимательно присмотрелся к этому диковинному существу и увидел, что жук-навозник определенно грязный и вонючий, но в глубине души, похоже, честный и имеющий добрые намерения. И это показалось Юргену самым грустным из всего, что он обнаружил в филистерах. Ибо жук-навозник был искренен в своих безумных поступках, а все филистеры искренне почитали его, так что у этого народа не оставалось никакой надежды.

Поэтому король Юрген обратился к ним сам, вынужденный подчиниться странным обычаям филистеров.

– Теперь судите меня справедливо, – крикнул Юрген судьям, – если есть хоть какая-нибудь справедливость в этой сумасшедшей стране. А если нет, предайте меня забвению, отправьте в преисподнюю или куда-либо еще, где этот жук не так всемогущ, искренен и безумен.

И Юрген стал ждать.

Когда эти вопросы были исчерпаны, жук-навозник ушел, добродушно улыбаясь.

– Мораль, а не искусство, – сказал он, уходя.

Судьи встали и низко поклонились жуку. После совещания, Юрген был обвинен, во вступлении на стезю нежелательной ошибки. Его судьями являлись жрецы Нановиза, Слото-Виепуса и Заполя – богов Филистии.

Затем жрец Заполя надел очки и, справившись в каноническом кодексе, объявил, что такое изменение в обвинительном акте требует при исполнении приговора отделения Юргена от остальных.

– …Ибо каждый, конечно же, должен быть отправлен в преисподнюю своих отцов, как и предсказано, для того чтобы исполнились пророчества. Религия чахнет, когда пророчества не исполняются. Теперь оказывается, что праотцы этого осужденного из плоти и крови были другой веры, нежели прародители этих гнусных иллюзий, и его отцы предсказали совсем другое, а их преисподняя называется Адом.

– Вы недостаточно знаете, – сказал Юрген, – о евбонийской религии.

– У нас так написано в великой книге, – ответил жрец Нановиза, – дословно, без ошибок и помарок.

– Тогда вы увидите, что король Евбонии является главой тамошней церкви и по своему желанию меняет все пророчества. Мудрый Говлэ прямо говорит об этом, а рассудительный Стевегоний был вынужден согласиться с ним, хотя и с неохотой, как вы тут же обнаружите, справившись с третьим разделом его широкоизвестной девятнадцатой главы.

– Говлэ и Стевегоний, вероятно, знатные еретики, – сказал жрец Заполя. – Я считаю, что это было решено раз и навсегда на Ортумарской конференции.

– Э! – сказал Юрген, которому не нравился этот жрец. – Сейчас я могу поспорить, – продолжил Юрген слегка снисходительно, – что вы, судари, не читали ни Говлэ, ни даже Стевегония в свете комментариев Фосслера. И вот поэтому вы их недооцениваете.

– Я, по крайней мере, читал каждое слово, когда-либо написанное любым из этих троих, – ответил жрец Слото-Виепуса, – и нужно сказать, с живейшим отвращением. – А этот Говлэ, в частности, как я спешу согласиться с моим ученым коллегой, самый знаменитый еретик…

– О сударь, – испуганно сказал Юрген, – что вы такое говорите о Говлэ?

– Я говорю вам, что был возмущен его «Historia de Bello Veneris»…

– Вы меня удивляете: все же…

– …Потрясен его «Pornoboscodidascolo»…

– Я едва могу поверить: даже при этом вы должны допустить…

– …И поражен его «Liber de immortalitate Mentulae»…

– Сударь, признавая, что это ранняя работа, в то же самое время…

– …И был шокирован его «De modo coeundi»…

– Но тем не менее…

– …И раздражен невыразимой гнусностью его «Erotopaegnion»! Его «Cinaedica»! А особенно его «Epipedesis», этой самой тлетворной и пагубной книгой, quern sine horrore nemo potest legere…

– Все же, вы не можете отрицать…

– …И прочитал также все опровержения взглядов этого мерзкого Говлэ, написанные Занхием, Фавентином, Лелием Винцентием, Лагаллой, Фомой Гиамином и восемью другими восхитительными комментаторами…

– Вы очень точны, сударь, но…

– …Короче, я прочитал все книги, которые вы можете себе вообразить, – сказал жрец Слото-Виепуса.

Плечи у Юргена поднялись до ушей, и Юрген молча вытянул вперед руки ладонями вверх.

«Да, я понимаю, – говорит Юрген самому себе, – что этот Реалист для меня чересчур обстоятелен. Тем не менее, он выдумывает факты: он публично опровергает Говлэ, которого лично я выдумал, цитируя книги, которые никогда не существовали. А это нечестно, теперь у Юргена остается только один шанс, но, к счастью, верный».

– Что вы там вертите у себя в кармане? – спрашивает старый жрец Заполя, ерзая и приглядываясь.

– Ага, вы вполне можете об этом спросить! – восклицает Юрген. И он развернул пергамент, который вручил ему Магистр Филолог и который Юрген берег до того времени, когда тот понадобится больше, чем его бойкий язык. – О самые неправедные из судей, – твердо говорит Юрген, – слушайте и трепещите! «После смерти Адриана Пятого Педро Хулиани, который должен был быть назван Иоанном, Двадцатым, по причине некоей ошибки, вкравшейся в вычисления, оказался возведенным на святейший престол в качестве Папы Римского Иоанна Двадцать Первого».

– Ха, и что нам с этим делать? – спросил жрец Нановиза, подняв брови. – Зачем вы рассказываете нам о таких неуместных вещах?

– Я думал, это вас заинтересует, – сказал Юрген. – Этот факт показался мне весьма забавным. Поэтому я подумал, что должен его упомянуть.

– Тогда у вас очень странные представления о забавном, – сказали они ему. И Юрген понял, что либо воспользовался заклинанием неправильно, либо чары его магии вожди Филистии недооценили.