Онлайн чтение книги Из жизни взятое
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

С ЭТОГО постоялого двора поехали порознь. Трое, ехавших по «пятьдесят восьмой», отстали. Судакову вдвоём с Ирин-Мишем было даже веселей, проще. С полуслова они понимали друг друга. На ночлегах, да и в дороге в санях и розвальнях – где как придется – Ирин-Миш готов был рассказывать сказки без конца. Ивана Корнеевича он называл теперь по-своему «Корень-Вань». Судаков не возражал.

– А ты, Корень-Вань, не дивись, – говорил Ирин-Миш, вспоминая оставленных попутчиков. – К нам много в Коми таких наехало. Куда девать? Пусть едут, у нас не тесно. Не делай вреда – живи. Спасибо скажем, хоть поп, хоть князь-генерал, хоть купец, трудись – спасибо скажем. А ты партейный?

– Да.

– То-то вижу, испугался этих. С них горсть волосья, а с тебя спросить могут: «Боже царя храни» слушал? Слушал музыку. Ничего, брат, за музыку отвечай, почему не вырвал капельдудку изо рта этого музыканта? Отвечай, ха-ха! Вот тебе и на! Не доехал до места, а уже к ответу. Могло так быть? Могло. Ладно-хорошо. Дружи со мной. Я в Сыктывкаре под каланчой живу. Своя фатера. Баба есть. Ребятишек нет. Поздно спохватились. Я тоже партейный. Пятый год кандидат. Из-за выпивки не переводят. Как думаешь, Корень-Вань, с почётной грамотой переведут в члены?

– Не ручаюсь.

– Я тоже не ручаюсь. Нынче строго. Как, по своей воле едешь?

– Конечно, по своей.

– Хорошо, хорошо. Мы таких любим. И ты Коми полюбишь. Хороша Коми-Му. Верно, хороша! Поживёшь – увидишь. Где такие реки – Сысола, Вычегда, Печора? Нет таких! Рыбы полным-полно. Уток черным-черно. Ягод в лесу: на часок выйди – полная корзина. Ружьё купи. Белок бить палкой можно. Одну убил, два рубля получи. Жить можно. А красоты всякой – глазом не охватить: леса, леса, а около Троице-Печорска кедры, орехи растут. Вот где белок! На недельку съезди и – бабе шуба готова. Не женат?

– Нет, не женат.

– Найдём невесту. Девахи коми – красотки. Белолицы-круглолицы. Поясница – две руки не охватят. Это наши. Своя порода, коми. Есть другая порода: волос черный, брюхо узкое, подбородок долгий, брови густые – это французская порода.

– То есть как так – французская?

– Очень просто. Кутузов с Наполеоном воевал. Две тыщи пленных к нам послал. Около Устьсысольска жили. Наших коми девок замуж брали. Наплодили. Селение и сейчас «Париж» зовётся. Поедем мимо – покажу. Если тебе хозяйку-работницу, бери коми-девку. Если в люди напоказ, шуры-муры, танцы-манцы, бери французскую породу, не ошибёшься.

– У тебя чья порода?

– У меня? Своя, коми. На восемь годов меня старше. Приданое было: две хороших собаки, корова, одежи два сундука. Носить не износить. Ты не задорься. Сундуки – наплевать. Человека надо. Правильно?

– Правильно…

Разговор этот мог бы продолжаться без конца. Было о чём Ирин-Мишу поговорить, а Судакову послушать. Особенно, когда речь зашла о делах житейских, о женитьбе. Но тут возница, сидевший на облучке, перестал мычать себе под нос бесконечную песню, велел им сойти с розвальней – постоять или идти вперёд, а он должен спуститься около моста на ручей, напоить лошадь.

– И я попью чистой холодянки, – надоумился Ирин-Миш. – Вода тут лесная, ключевая. Сверху промерзает, а внутри бежит-бежит по камням, буль-буль, будто разговаривает. Пойдём, Корень-Вань, послушай музыку ручья. Я всегда в этом месте пью. Ты не пей. Простудишься. Привычка надо…

Ирин-Миш сбежал с отлогого берега. Прилёг ничком на лёд, приник лицом к ручью и жадно стал пить ледяную воду. В изломах тонких, словно стеклянных льдинок, отражаясь, рябилось и без того изрядно изрытое оспой лицо, обветренное и простое, как сама жизнь Ирин-Миша. Около берега держался крепкий желтоватый лёд, узорчатый, как резьба по дереву. Только самые крайние каёмочки, тонкие, хрустящие, закрученные морозом, напоминали серебряную филигрань. А между каёмочками, шурша по камням и звеня по закраинам, стремился прозрачный, с косматыми сединами ручей.

На шестой день езды от Мурашей Судаков с Ирин-Мишем добрались до Сыктывкара – областного центра автономной области Коми. Тогда она ещё не была республикой.

Город, пожалуй, мало чем отличался от других северных, бывших уездных, городов, таких, как Грязовец, Кадников, Тотьма, где Судакову приходилось бывать.

Зимний вид Сыктывкара был неприветлив: ни зелени деревьев, ни цветущих лугов в окрестностях; бойкая сплавная судоходная Сысола под глубоким снегом. Сумрачные потёмки коротких дней и длинные ночи. Зябко и неуютно. Одно хорошо: в таких местах не трудно найти себе пристанище, кусок хлеба, крышу под небом, работу, а это для Судакова было основным.

Здесь, в Сыктывкаре, и проводил Иван Корнеевич 1930 год, так много значивший в его судьбе. С приходом нового года для Судакова началась новая жизнь – жизнь строителя.