Онлайн чтение книги Изабелла, или Тайны Мадридского двора
МАРКИЗ ДЕ ЛОС КАСТИЛЛЬЕЙОС

Приближался к концу 1848 год. Несмотря на возобновившееся влияние Фульдженчио на короля и монахини Патрочинио на королеву, министр-президент Нарваэц все-таки имел в своих руках неограниченную власть, которой он старался пользоваться для того, чтобы очистить двор от искателей приключений и кровопийц, жаждущих золота, которые, пользуясь слабостью королевского дома, извлекали для себя всевозможные выгоды. Кроме того, Нарваэц неутомимо воевал против инквизиции и против лицемерных, льстивых патеров, против их власти, которую они всеми силами старались забрать в свои руки. Этот проницательный человек с твердым как камень сердцем сам домогался власти, и потому все соперники ему были противны. Ему был не по душе всякий, кто стоял на его дороге, ведущей к трудно достигаемой цели! Вследствие влияния патера Маттео, Мария Кристина и супруг ее даже изменили хорошее мнение, которое они имели о Нарваэце. Несмотря, однако же, на это, последний чувствовал себя довольно сильным и продолжал пробивать себе дорогу своей твердой железной рукой.

Герцогу де ла Торре было поручено командование целой армией, с помощью которой после трехлетней войны он отогнал генерала Кабреру к Пиринеям и отнял у карлистов последнюю надежду.

Вследствие этого поход Серрано огласился такой громкой славой, что сам Нарваэц, этот закаленный в бою человек, ожидал с нетерпением скорого возвращения победителя.

Через несколько дней в театральной зале замка собралось вокруг королевы избранное общество, для того чтобы присутствовать при исполнении нового водевиля и послушать несколько песен Миралля. Обширная театральная зала находилась между раковинной ротондой и покоями королевы. С обеих сторон ее тянулись колонны, и, образуя внизу ниши, поддерживали ложи. У самой балюстрады, за которой находился оркестр, отделявший залу от сцены, стоял ряд позолоченных кресел, предназначенных для королевской фамилии, а затем вся зала была наполнена стульями для публики. В первым ряду сидела Изабелла, ее супруг, который, против обыкновения, явился в театр, королева-мать, герцог Рианцарес, Нарваэц и Мануэль де ла Конха, за ними помещались: Прим, маркиз де лос Кастилльейос, Топете, министры Олоцага, О'Доннель и многочисленная богатая свита, состоявшая из дам и мужчин.

Олоцага стоял, облокотившись, около одной из колонн. Его трехлетняя дипломатическая деятельность позволила ему достигнуть звания первого министра совершенно подготовленным.

Но, став министром, дон Салюстиан остался тем же утонченным придворным и, быть может, сделался им еще более.

Его лицо было серьезно, лишь какое-то мягкое, грустное выражение показывало, что он испытал горе и старается его скрывать. Но как только он заговаривал, эта грусть исчезала, и его всегда приветливое лицо опять делалось любезным и озарялось улыбкой. Каждое его движение было свободно и изящно, всякое его слово рассчитано и всегда производило желаемое впечатление. Он был мастер своего дела и также хорошо умел рассыпаться перед пустыми барынями как говорить с народными депутатами.

Все, кто хоть когда-нибудь общался с молодым министром, доном Салюстианом Олоцагой, были от него в восторге. От него веяло тем таинственным рыцарством, которое так любят испанцы.

Во время представления Прим подошел потихоньку к Олоцаге, взял его за руку и увел в тень, бросаемую колоннами.

— Не знаешь ли ты чего-нибудь о могущественном обществе Летучей петли? — шепнул ему дон Жуан, видимо взволнованный. — Я сейчас случайно слышал разговор короля с королевой-матерью и услыхал, что…

— Ну, что? — спросил Олоцага с видимым равнодушием.

— Что этот орден берет верх над правительством.

— Вот как! А мы ничего не знаем об этом в кабинете.

— Довольно странно! Нам, однако, необходимо узнать источник всего этого. Король сказал, что несколько дней тому назад опять попались в руки ордена два достойных мужа.

— Просто два плута, так я, по крайней мере, слышал со стороны, какие-то два фамилиара, — прошептал Олоцага.

— Кажется, что и Мария Кристина знает об этом, потому что она рассказывала королю, что таинственный предводитель этой партии может отворить любую дверь и любой замок, что успешно доказал это на улице Фобурго. Надо стараться как можно скорее узнать обо всем этом обстоятельно.

— Действительно, пусть узнают сперва то, что делается внутри стен Фобурго, — сказал Олоцага.

— Говоря искренне, дорогой мой Салюстиан, власть патеров до такой степени с каждым днем усиливается, что можно всего опасаться. Если положение дел не изменится, то повторится 1836 год11В 1836 году умножение монастырей и усилившееся вследствие того влияние духовенства послужили поводом к кровавым нападениям на монастыри и монахов. Дикие страсти одержали верх над обыкновенно строгой религиозностью народа, который стал грабить монастыри и убивать монахов. В течение немногих недель было уничтожено правительством до двух тысяч монастырей, и шестьдесят тысяч монахов и монахинь были изгнаны из своего убежища., — возразил Прим.

— Недаром же окружают королеву монахиня Патрочинио и патер Фульдженчио, а Марию Кристину этот Маттео, — сказал Олоцага и потом прибавил, но так тихо, что Прим не мог расслышать: «Маттео, злодей ночи святого Франциско!»

Никем не замеченный, Прим смотрел из-за колонны на первый ряд кресел, и взор его был устремлен на приятно улыбавшуюся в эту минуту красавицу королеву. Молодая, восемнадцатилетняя Изабелла действительно достигла в это время полного расцвета всей своей красоты. Голубые глаза ее горели восхитительным блеском, а роскошные формы, благодаря прекрасному наряду, казались еще лучше и обольстительнее под мелкими прозрачными складками кружев. Ее лицо выражало в одно и то же время гордость, сознание своей власти и страстно любящую натуру. Человек равнодушный и не знающий женского сердца не мог бы заметить этого выражения, но оно имело громадное значение для того, кто в эту минуту упивался очаровательной Изабеллой.

Королева возвела Прима в маркиза де лос Кастилльейос в ту самую ночь, когда она пожаловала Франциско Серрано титул герцога. С той минуты он стал на нее смотреть совершенно другими глазами, и эта перемена так усилилась в последние годы, что маркиз проводил целые часы перед портретом Изабеллы, и ее образ преследовал его во сне и наяву.

Пылкий Жуан Прим, бредивший победами и приключениями своего товарища по оружию Серрано, любил королеву и молился ей как молодой мечтатель, который любуется высоким, недосягаемым для него образом Девы. Ему достаточно было видеть упоительную красоту Изабеллы, безмолвно, беспрепятственно созерцать ее и в этом наслаждении сосредоточивалось до сих пор все счастье маркиза де лос Кастилльейос.

Никто не подозревал этой любви Прима, даже его друзья до сих пор ничего о ней не знали. Топете ничего не замечал, потому что он был беззаботный и добродушный человек. Олоцаге слишком много нужно было наблюдать за самим собой и за своими отношениями, а Серрано целых три года был вдали от Мадрида. Его ожидали в скором времени с большей частью войска.

Сама королева еще не замечала скрытой любви молодого генерала. Она, как говорили придворные сплетники, очень любила нежные взгляды и немые разговоры и сама очень талантливо умела на них отвечать.

Она и теперь не видела, что взгляд Прима был прикован к ней. Причиной тому, может быть, было и то, что кончилась пьеса и на сцену вышел певец Миралль, пленяя слушателей своим голосом и безукоризненной стройностью своего стана. Миралль был низкого происхождения и добился известности, благодаря прекрасному голосу, которым наделила его природа. Черты его широкого лица были грубы, манеры и обращение неуклюжи, но мягкий, полный неги тенор заставлял все забывать.

Миралль запел одну из тех глубоко трогательных песен, которые никогда не теряют своей силы. Изабелла с восторгом слушала эти возбуждающие звуки, а Прим не спускал глаз с ее томного, страстного лица.

Когда королевская капелла исполняла с величайшей нежностью и искусством ретурнели последнего куплета, вдруг послышался странный звук. Королева выпрямилась и напрягла слух — удивление изобразилось на лице всех присутствующих: никто не знал, откуда и почему раздавался неожиданный, приближающийся гул. Оркестр умолк.

Но вот явственно зазвучал вступительный марш войска, гул обратился в звучную, громкую военную музыку, представлявшую в настоящую минуту удивительный контраст с только что замолкшим пением, исполненным упоительной любви и неги. Звуки гремящих труб, игравших величественный марш, отозвались радостью в сердцах всех слушателей, и на их лицах невольно выразилась гордость при мысли о возвращающемся на родину победоносном войске.

Королева вскочила с кресла. Мария Кристина и король также встали со своих мест. Взоры всех были обращены на вход в театральную залу в ожидании видеть того, о котором возвестили торжественные звуки.

Королева приказала своему адъютанту тотчас же узнать о причине этой военной музыки и, в случае возвращения герцога де ла Торре, немедленно просить его прийти в театр.

Нарваэц смотрел на вход своим пристальным взглядом и приготовился, в случае возвращения Серрано, предложить ему вопрос, который должен был предшествовать всем остальным.

Но вот быстро распахнулась дверь залы — на пороге показалась величественная фигура герцога де ла Торре в генеральском мундире, окруженного блестящей свитой загорелых веселых офицеров.

Франциско Серрано изменился за последние три года. Его осанка сделалась еще благороднее, прекрасные губы окаймляла густая борода, немного запущенная во время похода, лицо его приняло строгое выражение.

Он вошел в залу, кланяясь всему блестящему обществу, потом подошел к своей повелительнице и приветствовал ее холодным, принужденным поклоном; она не могла скрыть радости, наполнявшей все ее существо. Милостивым движением руки приветствовала она Серрано и следовавших за ним офицеров.

— С каким известием возвращаетесь вы на родину, герцог? — спросила Изабелла и с нетерпением ожидала его ответа.

— Осмеливаюсь доложить вашему величеству, что генерал Кабрера с остатками карлистов бежал за границу. — Испания очищена от врага, кровопролитие прекратилось.

По зале пробежал шепот одобрения. Королева же воскликнула с сильным биением сердца:

— Королева Испании обнимает герцога де ла Торре, благодаря его во имя народа за совершенные им подвиги. Не обращайте внимания на беспорядок вашего мундира, — прибавила она, — вы возвращаетесь с поля чести.

Изабелла привлекла и прижала к сердцу удивленного герцога, который, преклонив колени, хотел поцеловать ей руку. На улице раздавались звуки труб.

— В лице герцога я благодарю все войско, — произнесла Изабелла громким, взволнованным от радости голосом и прибавила шепотом, обращаясь к возвратившемуся воину:

— Сегодня же вечером я ожидаю вас в своем будуаре для решения важного вопроса — вы пройдете беспрепятственно.

Мария Кристина не могла не последовать примеру своей дочери и также обняла счастливого победителя. Король и герцог Рианцарес выразили свою благодарность пожатием руки храброго воина.

Нарваэц, скрестив на груди руки, смотрел на этот страстный прием как на кукольную комедию. Герцог Валенсии не был любителем подобных сцен. Он находил, что Серрано исполнил только свой долг и даже сделал такой промах, который давал ему, герцогу Валенсии, право обратиться к генералу Серрано со следующими словами:

— Позвольте и нам, генерал, предложить вам один вопрос, — произнес он, отчеканивая каждое слово, между тем как королева давала тайное поручение маркизе де Бевилль.

— Мы слышали, что вы несколько дней тому назад расстреляли полковника Вальдера без всякого суда и донесения. Вправе ли вы были так поступить, генерал?

— Я думал донести вам об этом не в залах ее величества королевы, а завтра на главном смотре, — отвечал Серрано, намеренно повышая голос, — но так как вы предпочитаете узнать об этом здесь же, то слушайте: с полмесяца тому назад войска Кабреры были до такой степени обессилены, что нельзя было и подумать о битве, оставалось только преследовать и уничтожать разбитые остатки неприятеля. Полковник с отличным отрядом уланов так быстро преследовал бежавших, что перерезал путь одному обозу и взял его в плен. Я же преследовал неприятеля с другой стороны. Полковник Вальдер, друг вашего детства, и такой же жестокий как вы, не получив разрешения, приказал перевешать и перестрелять всех находившихся в этом обозе, состоявшем из женщин и детей.

— Ужасный поступок! — проговорила королева.

— Да, ужасный, дьявольски ужасный. Среди женщин, напрасно умолявших о спасении, находилась старая, покрытая сединами мать Кабреры. Как поступили бы вы, герцог Валенсии, если бы враг приказал убить вашу старую мать, которая, побуждаемая безграничной и трогательной любовью, следовала бы за вами во всех ваших походах?

Нарваэц, этот каменный человек, был тронут таким вопросом и не нашел на него ответа.

— Кабрера, генерал Кабрера, этот неутомимый, храбрый солдат, проливал, как мне сказали, жгучие, кровавые слезы и конечно последние в своей жизни, потому что после такого злодеяния сын убитой матери имеет право стать таким же холодным и бездушным как… камень (Серрано хотел сказать: «Как вы, герцог»). Помолчав немного, Серрано продолжал:

— Когда утихло горе, генерал Кабрера почувствовал непреодолимую жажду мщения. Немного спустя, заманил он к себе барона Абеллу, богатого высокопоставленного гранда Испании с тем, чтобы исполнить над ним свою месть.

— Барон Абелла убит? — прервал его с жаром герцог Рианцарес.

— Генерал Кабрера приказал расстрелять невинного точно так, как тот зверь убил его седую мать. В каком поступке вы находите больше варварства, герцог Валенсии?

— Потом, обращаясь к королеве, которая с напряженным вниманием следила за его рассказом, он сказал: «Я велел полковника Вальдера застрелить на месте, чтобы не говорили во всей Европе, будто армия королевы Испании скрывает в своей среде убийц».

— Вы поступили совершенно справедливо, герцог де ла Торре, мы утверждаем все ваши приказания. За совершенные вами новые подвиги, которые доказывают, что вы можете быть достойной опорой трона, мы назначаем вас маршалом Испании.

Между тем как Франциско, преклонив голову, не находил слов, чтобы выразить свою благодарность за такую истинно королевскую награду, Изабелла, милостиво раскланиваясь со своими придворными, вышла из театральной залы. Одни из присутствующих с завистью, другие с удивлением смотрели на маршала Серрано, которого поздравляли Мария Кристина, король и герцог Рианцарес.

Нарваэц же не сказал ни слова своему сопернику на пути к славе. Он не любил разглагольствований и чувствительных сцен. После ухода королевы и прочих высоких сановников он возвратился в свой отель, не слишком довольный новыми распоряжениями Изабеллы.

Прим же, несмотря на свою ревность к милостям Изабеллы, которыми она наделила Франциско, бросился от души обнимать своего друга. Олоцага осыпал его радушными поздравлениями, а Топете, этот достойный контр-адмирал, так сильно пожал руку Серрано и крепко поцеловал его, что Франциско невольно должен был улыбнуться при виде такого могучего товарища и его откровенного выражения своих чувств.

— Мне кажется, — воскликнул он, — что ты все растешь и толстеешь, друг Топете!

— Причиной тому бездействие, любезный друг, я так жажду встретиться вместе с вами с какой-нибудь опасностью в бою или на охоте, а то я совершенно отвыкну держать оружие в руках. Но посмотрите, мы остались одни, пойдемте ко мне, мы там поболтаем вдоволь за бутылкой хорошего вина.

— На этот раз вы меня извините, господа, — возразил Франциско, — но я сделал сегодня в этом мундире более пятидесяти миль, а вы знаете, что это значит.

Прим и Олоцага также не могли принять приглашения, так что старые друзья должны были отложить свою беседу до другого, более удобного вечера. Дежурный камергер доложил маршалу Серрано, что для него отведено и приготовлено помещение в самом замке, так что приятели, дружески простившись, расстались в театральной зале. Олоцага и Топете сели в свои экипажи и разъехались по домам, а маркиз де лос Кастилльейос, проводив их, возвратился в замок. Он решился на смелое дело, вполне соответствовавшее его образу мыслей, это дело было до такой степени смелое и опасное, что никто другой не отважился бы на него.

Часы замка пробили одиннадцать. Обождав немного, маркиз вышел из помещения, предназначенного для караула королевы, в коридор, накинул на себя военный плащ, высоко подняв его над плечами, чтобы часовые не сразу узнали и не окликнули бы его. Но у него возникло сомнение, когда он приблизился к ступеням лестницы, ведшей из галереи в комнаты королевы. Хотя он избрал этот тайный путь, с тем чтобы миновать передние комнаты, где находились адъютанты и камергеры, однако же он должен был, прежде чем вступить в кабинет королевы, пройти мимо двух караулов. Последним же дан был строжайший приказ, под страхом наказания, никого, ни под каким бы то ни было предлогом не впускать в кабинет королевы, разве только по личному повелению ее величества.

Маркиз де лос Кастилльейос подошел к мраморной лестнице и стал прислушиваться — все кругом было тихо и безмолвно.

В это мгновение воображению его представился дивный образ молодой Изабеллы, и он, увлекшись своей мечтой, простоял некоторое время в забытьи. Но приближалась полночь, и Прим побежал по лестнице, покрытой коврами. Вскоре достиг он коридора, где должны были прогуливаться часовые, сбросил свой плащ, чтобы тотчас же показать, кто он такой, но он напрасно искал глазами караул — перед дверьми кабинета королевы не было никого.

Маркиз де лос Кастилльейос никак не мог понять, чтобы значило такое странное обстоятельство. Удивляясь своей счастливой судьбе, так помогавшей его предприятию, он подошел к первой двери, отворил ее и очутился в маленькой комнате, принадлежавшей Жуане Марите.

Из этой комнаты дверь вела в будуар королевы — глухой смех раздавался оттуда. Следовательно, Изабелла была еще окружена своими фрейлинами.

Маркиз подошел к тонкой перегородке, отделявшей его от той, к которой он так стремился. В тот самый момент, когда он дотронулся до замка, ему показалось; что кто-то его преследует — он быстро и без шума отворил дверь. Услышав приближающиеся шаги, дуэнья Марита удалилась. Маркиз де лос Кастилльейос очутился посреди будуара королевы Изабеллы.

Мы слышали, что королева пригласила к себе на этот вечер маршала Серрано для тайных совещаний и потому, по ее повелению, не было стражи у входа в ее покои. Кроме того, дуэнья Марита получила приказание не отказывать ожидаемому дону и впустить его в будуар.

Потому-то старая Марита не испугалась и не вскрикнула при внезапном появлении маркиза. Изабелла тотчас же опустилась в роскошное кресло перед большим зеркалом будуара, стоявшим как раз против портьеры, ведшей в комнату дуэньи.

Стенные лампы, покрытые розовыми шарами, распространяли нежный и упоительный свет на всю комнату. Марита поставила перед зеркалом два больших канделябра, а маркиза де Бевилль, эта прелестная француженка с плутовскими глазами, стала вплетать в роскошные волосы Изабеллы венок из душистых роз. Королева ей не сказала ни слова, но маркиза сама узнала по ее волнению, что она должна увидеться с Франциско Серрано после продолжительной разлуки и потому хочет блистать всей своей соблазнительной красотой.

Действительно, всякий, кто бы в эту минуту увидал молодую королеву, увенчанную венком из чудных роз, должен был бы сознаться, что она никогда не была так прелестна.

Золотые часы на камине пробили полночь.

Вдруг в комнате послышался шорох. Маркиза подавила крик и отступила от кресла, в котором сидела королева, любовавшаяся своим туалетом.

Изабелла, ожидая Серрано, вдруг увидела Прима, преклонившего позади нее колени. Она оцепенела от удивления.

— Преклонив здесь колени, можно только умереть, — произнес маркиз.

Пораженная Изабелла увидела его в зеркале, а за ним маршала Серрано, стоявшего в недоумении. В этот момент королева с ужасом вспомнила слова алхимика Зантильо, который ей предсказал следующее:

«Я вижу, как твой сгнивший престол падает под ударами тех восставших против тебя героев, которых ты однажды увидишь перед собой в зеркале».

Из груди Изабеллы, вырвался отчаянный крик, она устремила взор на Серрано и Прима, леденящий ужас охватил ее члены, ей казалось, что она видит страшный сон, и королева закрыла свое бледное лицо руками.