Онлайн чтение книги Избранные произведения
"У Мертвеца". (История, которой не было)

Ночь была пронзительно ясной, как сердцевина алмаза. В такие ночи невозможно спрятаться от холода. В темноте его иной раз словно не замечаешь, но тут — остается только страдать. Эта ночь жалила, как змея. Луна таинственно сияла за гигантскими соснами, венчающими Южную гору, выбивая холодные искры из снега, покрытого ледяной коркой; на фоне черного неба призрачно вырисовывались отроги Берегового хребта, за которыми лежал невидимый Тихий океан. На открытых пространствах на дне долины снег образовал нечто вроде длинных морских валов, окутанных мерцающей серебристой взвесью — то был солнечный свет, отразившийся дважды: сначала от луны, потом от снега.

Снег по крыши завалил пустующие хибары брошенного лагеря старателей (моряк сказал бы, что они затонули), а кое-где и опоры, когда-то поддерживающие местную речушку, именуемую здесь каналом — разумеется, от латинского canalis. Права изъясняться на античный манер золотоискателя не могут лишить даже горы. Об умершем тут говорят: "Он ушел к верховьям". Согласитесь, это звучит не хуже, чем: "Его жизнь вернулась к Источнику Жизни".

Спрятавшись под надежной броней наледи от атак ветра, снег не пренебрегал ни одной выгодной позицией, совсем как отступающая армия. На открытых участках он строился рядами и колоннами; там, где представлялась возможность занять важный плацдарм и закрепиться, останавливался; а там, где на его пути попадалось укрытие, немедленно залегал. Целые батальоны снега укрывались, например, за торчащим обломком стены. Снег полностью занял старую горную дорогу. Бесчисленные эскадроны, теснясь и напирая друг на друга, отступали по ней — и вдруг преследование прекратилось. Трудно представить себе место более глухое и безотрадное, чем ущелье Мертвеца в зимнюю полночь. Однако Хайрем Бисон обосновался именно там. Причем в полном одиночестве.

Его бревенчатая хижина прилепилась к склону Северной горы; длинный узкий луч света, тянувшийся из ее единственного окошка, придавал ей несомненное сходство с черным жуком, наколотым на новенькую блестящую булавку. В хижине перед ворчащими в огне поленьями сидел сам мистер Бисон, уставясь в жаркое нутро очага так, словно в жизни не видел ничего подобного. Надо прямо сказать, красавцем он не был — совершенно седой, с неестественно ярко горящими глазами на изможденном бледном лице, одетый в какие-то грязные лохмотья. Если бы вы попробовали угадать его возраст, то, наверное, дали ему лет сорок семь, потом — приглядевшись попристальней — семьдесят четыре. На самом деле ему было двадцать восемь. Он был ужасающе худ, насколько это можно было себе позволить, обретаясь неподалеку от изголодавшегося гробовщика в Бентли и неутомимого следователя в Соноре, готового в любой момент произвести дознание истинных причин смерти. Нищета и служебное рвение суть молот и наковальня. Оказаться третьим в подобном сэндвиче не вполне безопасно.

Мистер Бисон сидел, утвердив протертые локти на протертых коленях и подперев ввалившиеся щеки костлявыми ладонями. Ложиться он, по-видимому, не собирался. Казалось, стоит ему пошевелиться — и он развалится на кусочки. А между тем за последний час он моргнул никак не меньше трех раз.

В дверь громко постучали. Стук в дверь в такой час и в такую погоду удивил бы любого, тем более того, кто уже два года прожил в полном одиночестве и прекрасно знает, что местность непроходима, однако мистер Бисон даже не отвел взгляда от углей. И когда дверь распахнулась настежь, он только еще сильнее съежился, как человек, предпочитающий "не видеть". Похожее движение можно наблюдать у женщин в часовне, когда по проходу позади них проносят гроб.

Но когда в комнату молча вошел высокий старик в нелепом пальто, сшитом из одеяла, обмотанный платком и шарфом, в зеленых защитных очках и с лицом там, где его можно было разглядеть — ослепительной белизны и положил тяжелую руку в перчатке на плечо мистера Бисона, тот настолько забылся, что недоуменно поглядел вверх на вошедшего. Очевидно, он рассчитывал увидеть кого-то другого. Как бы там ни было, появление нежданного гостя вызвало в мистере Бисоне следующие душевные движения: он приятно удивился и сердечно обрадовался. Поднявшись, он снял узловатую руку со своего плеча и энергично потряс ее с совершенно необъяснимым жаром, ибо вид старика скорее отталкивал, нежели привлекал. Привлекательность, впрочем, присуща всему на свете, не исключая и самого отвратительного. Наиболее привлекательная вещь в мире — это человеческое лицо, которое мы инстинктивно закрываем простыней. Когда же оно становится не просто привлекательным, а невыразимо прекрасным, насыпаем сверху семь футов земли.

— Сэр, — проговорил мистер Бисон, выпустив руку старика, которая при этом безжизненно упала на бедро с негромким стуком, — сегодня ужасная ночь. Прошу вас, садитесь. Я искренне рад вашему приходу.

Речь мистера Бисона была речью хорошо воспитанного человека, чего едва ли можно было ожидать, принимая во внимание все вышеизложенное. Разительный контраст между внешностью и манерами человека был одним из обычнейших явлений на приисках. Старик шагнул поближе к очагу — пламя дрожало в глубоких пещерах его зеленых очков.

— Можете ставить три к одному, я рад!

В своей рафинированности мистер Бисон пошел на известные уступки местным вкусам. Умолкнув, он скользнул взглядом с замотанной шарфом головы гостя на ряд тусклых пуговиц, украшавших его пальто, и зеленоватые сапоги из воловьей кожи, присыпанные снегом, который уже начал таять и растекаться по полу тоненькими ручейками. По-видимому, он остался доволен — да иначе и быть не могло! — и продолжал:

— К сожалению, все, что я могу вам предложить, — это провести ночь в моей халупе. Вы окажете мне большую честь, если останетесь здесь, а не отправитесь искать лучшего в долину Бентли.

Из изысканно-самоуничижительных слов мистера Бисона выходило, что провести ночь в его теплом доме — испытание несравненно более тяжелое, нежели брести четырнадцать миль по горло в снегу, затянутому режущей ледяной коркой. Как бы в ответ на это любезное предложение гость расстегнул пальто. Хозяин подбросил дров в очаг, подмел сор волчьим хвостом и добавил:

— Хотя я бы вам посоветовал смыться.

Старик уселся у огня, обратив к жару широкие подошвы своих сапог. Шляпу он не снял. На приисках шляпу снимают редко, как правило, одновременно с обувью. Не говоря ни слова, мистер Бисон тоже сел. Сиденьем ему служил старый бочонок, в значительной мере сохранивший свой первозданный вид и, казалось, предназначенный для того, чтобы принять прах мистера Бисона, если бы тому вздумалось рассыпаться. На мгновение воцарилась тишина, затем откуда-то из-за сосен долетел злобный вой койота, и в тот же миг дрогнула входная дверь. Хотя связи между этими двумя событиями не было никакой, просто койоты не любят буранов, а ветер опять усилился, мистеру Бисону почудилось, будто они в сверхъестественном тайном сговоре, и он вздрогнул от какого-то жуткого предчувствия, но уже через миг пришел в себя и вновь обратился к гостю:

— Здесь творятся странные вещи. Я вам обо всем расскажу и, если вы захотите уйти, непременно провожу вас, по крайней мере, до того места — вы его наверняка знаете, — где Болди Питерсон убил Бена Хайка.

Старик выразительно кивнул, всем своим видом показывая, что ему оно не просто, а отлично известно.

— Два года назад, — начал свой рассказ мистер Бисон, — я занимал этот дом с двумя компаньонами. Когда все бросились в долину, мы тоже ушли. Ущелье опустело за какие-нибудь десять часов. Однако в тот же вечер я спохватился, что оставил здесь ценный пистолет (вот этот) и вернулся. Ту ночь — как и все последующие — я провел здесь один. Да, нужно сказать, что за несколько дней до того, как все мы ушли отсюда, наш слуга китаец приказал долго жить, а земля так промерзла, что невозможно было выкопать нормальную могилу. Поэтому как раз в день нашего поспешного ухода мы просто прорубили дырку в полу и похоронили его, как смогли. Но перед тем, как опустить тело, я имел бестактность отрезать его косицу и прибить ее над телом вон к той балке, где она находится и поныне. Вы можете взглянуть на нее прямо сейчас — или лучше, когда согреетесь и у вас появится время и желание оглядеться по сторонам.

Я ясно выразился — не правда ли? — китаец умер своей смертью. Разумеется, я не имел к этому ни малейшего отношения и вернулся не по причине какого-то непреодолимого влечения или нездорового интереса, а исключительно потому, что забыл пистолет. Я надеюсь, сэр, вы меня правильно понимаете.

Гость хмуро кивнул. Похоже, он был не слишком-то разговорчив. Мистер Бисон продолжал:

— Согласно китайским поверьям, человек подобен бумажному змею — без хвоста он не может попасть на небо. В общем, опуская подробности этой малоприятной истории, которую я счел своим долгом вам рассказать, той ночью, когда я, лежа здесь в одиночестве, думал о чем угодно, только не о нем, китаец вернулся за косицей… И не получил ее.

Тут мистер Бисон снова умолк. Может быть, он устал от собственной непривычной словоохотливости, может быть, был слишком захвачен нахлынувшими воспоминаниями. Ветер налетал теперь со всех сторон, сосны на склоне горы пели громко и отчетливо. Рассказчик продолжал:

— По-вашему, тут не из-за чего беспокоиться. Я тоже так думаю. Но он все приходит.

Опять воцарилось молчание. Оба, не шевелясь, смотрели на пламя. Вдруг мистер Бисон взорвался и, обратив яростный взгляд на бесстрастное лицо своего слушателя, закричал:

— Отдать? В этом вопросе, сэр, я никого не хотел бы утруждать просьбой о совете. Я уверен, что вы поймете и простите меня, — тут тон мистера Бисона сделался особенно убедительным, — прибив эту косицу, пусть даже несколько легкомысленно, но я взял на себя нелегкую обязанность охранять ее. Поэтому абсолютно невозможным представляется тот выход, который вы мне столь заботливо предлагаете… Что я, по-вашему, индеец?

Ничего более резкого он сказать не мог. Это было как удар по лицу железной перчаткой. Протест и вызов — одновременно. Быть незаслуженно принятым за труса, быть принятым за индейца — фактически это одно и то же. Иногда вместо "индеец", говорят "китаец". "Думал, я китаец?" — такую фразу часто произносят над тем, кто умер внезапной смертью.

Выпад мистера Бисона, однако, не произвел на гостя ни малейшего впечатления, и после небольшой паузы, во время которой ветер грохотал в дымоходе, словно комья глины — о крышку гроба, он продолжил:

— Вы находите, что это меня изматывает. Да, я чувствую, что жизнь последних двух лет была ошибкой, и эта ошибка сама себя исправляет. Вы видите, как. Могила? Нет, ее некому выкопать. Да и земля по-прежнему проморожена насквозь. Но все равно, ваш приход как нельзя кстати. Вы можете обо всем рассказать в долине Бентли, но это уже не важно. Ее было очень не просто отрезать. Они вплетают в волосы шелк. Хыр-р-р…

Мистер Бисон говорил с закрытыми глазами, говорил, как в бреду, а напоследок разразился храпом. Вдруг он глубоко вздохнул, с трудом разлепил веки, опять что-то пробормотал и снова захрапел. Вот что он сказал:

— Они украдут мой прах!

Старик, который так и не проронил ни единого слова, поднялся, не торопясь снял верхнюю одежду и остался во фланелевом белье, в котором худобой и угловатостью сделался похож на покойную синьорину Фесторази, ирландку, весившую пятьдесят шесть фунтов при росте в шесть футов. В свое время она в одной ночной рубашке демонстрировала себя жителям Сан-Франциско. Затем он лег, взял с полки пистолет и положил его под рукой — как того требовал местный обычай. Это был тот самый пистолет, за которым мистер Бисон, согласно его собственному рассказу, вернулся сюда два года назад.

Вскоре мистер Бисон проснулся и, увидев, что гость уже лег, последовал его примеру. Но сперва он подошел к длинной, заплетенной в косу пряди языческих волос и подергал, чтобы убедиться, что она держится прочно и надежно. Кровати, вернее сказать, простые топчаны, покрытые грязноватыми одеялами, стояли друг против друга у противоположных стен комнаты, небольшая квадратная крышка люка, в котором покоилось тело китайца, находилась как раз между ними. Крышка была утыкана гвоздями. В своей битве с потусторонними силами мистер Бисон не чурался и вполне материальных средств.

Огонь в очаге горел уже не так ярко, низкие голубоватые языки пламени нервно подергивались, отбрасывая на стены причудливые тени, то сливающиеся, то снова разбегающиеся. Тень от косицы угрюмо темнела в одиночестве под самой крышей в дальнем углу комнаты, как восклицательный знак. Пение сосен достигло теперь величественности победного гимна. Когда же оно на какие-то секунды обрывалось, наступала зловещая тишина.

Как раз в одну из таких пауз крышка люка начала приподниматься. Она поднималась медленно и неуклонно, вместе с ней медленно и неуклонно поднималась и обмотанная платком голова старика, не сводившего с нее глаз. Наконец, с грохотом, сотрясшим весь дом, крышка откинулась, неприглядно ощетинившись двойными рядами гвоздей. Мистер Бисон проснулся и, не поднимаясь, надавил пальцами на глаза. Он весь дрожал, было слышно, как клацают его зубы. Старик привстал на локти, его защитные очки горели, как лампы.

Вдруг ветер с ревом ринулся вниз по дымоходу, и комнату окутали тучи дыма и пепла, на мгновение все погрузилось во мглу. Когда дым рассеялся, стало видно, что на краю табуретки у очага сидит маленький смуглый человечек приятной наружности. Одет он был безукоризненно. С дружелюбной улыбкой он кивал старику. "Наверное, из СанФранциско", — подумал мистер Бисон, немного придя в себя и ощупью двигаясь к разгадке загадочных происшествий этой ночи.

Но вот на сцене появился новый актер. Из квадратной черной дыры в полу показалась голова усопшего китайца. Его узкие раскосые глаза были прикованы к косице. В остановившемся мутном взоре читались тоска и вожделение. Мистер Бисон застонал и снова закрыл лицо руками. В комнате запахло опиумом. Призрак в стеганом синем кителе, покрытом могильной плесенью, продолжал медленно подниматься, словно подталкиваемый снизу слабой спиральной пружиной. Когда его колени поравнялись с полом, он вдруг стремительно дернулся вверх, безмолвный, как язычок пламени, и схватился обеими руками за косицу. Подтянувшись, он вцепился в нее безобразными желтыми зубами. Отвратительно гримасничая, он раскачивался из стороны в сторону, стараясь оторвать свою собственность от балки, не издавая при этом ни звука. Больше всего он напоминал гальванизированный труп. Контраст между его сверхчеловеческой ловкостью и молчанием был ужасен.

Мистер Бисон съежился на своем топчане. Маленький смуглый джентльмен нетерпеливо отбивал такт носком ботинка, то и дело поглядывая на массивные золотые часы. Старик сел и взял в руку пистолет.

Бах!

Словно тело, срезанное с виселицы, китаец с косицей в зубах полетел под пол. Крышка люка поднялась и с грохотом легла на прежнее место. Смуглый человечек из СанФранциско спрыгнул с табуретки, взмахнул шляпой, ловко поймав что-то в воздухе, — так мальчик ловит на лету бабочку, — и исчез в дымоходе, как будто его затянула туда неведомая сила.

Откуда-то из внешней тьмы через открытую дверь долетел далекий крик, протяжный и захлебывающийся, точно там душили ребенка или враг рода человеческого уносил чью-то погибшую душу. А может быть, это выл койот.

В начале весны отряд старателей на пути к новым приискам проходил через ущелье. В одной из брошенных хижин обнаружили труп Хайрема Бисона. Он лежал на топчане. В сердце застряла пуля. Очевидно, стреляли от противоположной стены; пуля угодила в сучок на одной из дубовых балок под крышей (там осталась голубоватая вмятина) и рикошетом — в грудь своей жертвы. На той же балке заметили что-то вроде куска веревки из конского волоса. Уцелела лишь малая часть у самого основания, остальное было, очевидно, срезано пулей. Больше ничего примечательного найдено не было, кроме разве что вороха ветхой одежды. Заслуживающие всяческого доверия свидетели, опознав отдельные вещи, заявили, что в них были похоронены некоторые местные жители, скончавшиеся несколько лет назад. Как такое может быть — понять нелегко, если, конечно, сама Смерть не воспользовалась этой одеждой в качестве маскировки, что, согласимся, практически невероятно.