Онлайн чтение книги Избранные стихи из всех книг
Казарменные баллады. Часть I (1892)

Во внешней, запретной для солнца тьме, в беззвездье пустого эфира,

Куда и комета не забредет, во мраке мерцая сиро,

Живут мореходы, титаны, борцы — создатели нашего мира.

Навек от людской гордыни мирской они отреклись, умирая:

Пируют в Раю они с Девятью Богинями [7] Девять богинь — музы античной мифологии. щедрого края,

Свободны любить и славу трубить святому Властителю Рая.

Им право дано спускаться на дно, кипящее дно преисподней,

Где царь — Азраил [8] Азраил — в еврейских поверьях и исламе — Ангел Смерти., где злость затаил шайтан против рати Господней,

На рыжей звезде [9] На рыжей звезде — этот образ явно исходит из поэмы Э. А. По «Аль-Арааф». вольно им везде летать серафимов свободней.

Веселье земли они обрели, презрев ее норов исконный,

Им радостен труд, оконченный труд, и Божьи простые законы:

Соблазн сатанинский освищет, смеясь, в том воинстве пеший и конный.

Всевышний нередко спускается к ним, Наставник счастливых ремесел [10] Наставник счастливых ремесел —  этот образ взят, возможно, из масонской лексики (см. для сравнения стих. «Когда на последней картине земной», где Бог тоже назван Мастером).,

Поведать, где новый Он создал Эдем, где на небо звезды забросил:

Стоят перед Господом, и ни один от страха не обезголосел.

Ни Страсть, ни Страданье, ни Алчность, ни Стыд их не запятнают вовеки,

В сердцах человечьих читают они, пред славой богов — человеки!

К ним брат мой вчера поднялся с одра, едва я закрыл ему веки.

Бороться с гордыней ему не пришлось: людей не встречалось мне кротче.

Он дольнюю грязь стряхнул, покорясь Твоим велениям, Отче!

Прошел во весь рост, уверен и прост, каким его вылепил Зодчий.

Из рук исполинских он чашу приял, заглавного места достоин, —

За длинным столом блистает челом еще один Праведник-Воин.

Свой труд завершив, он и Смерти в глаза смотрел, беспредельно спокоен.

Во внешней, запретной для звезд вышине, в пустыне немого эфира,

Куда и комета не долетит, в пространствах блуждая сиро,

Мой брат восседает средь равных ему и славит Владыку Мира.

Для тебя все песни эти,

Ты про них один на свете

Можешь мне сказать, где правда, где вранье,

Я читателям поведал

Твои радости и беды,

Том, прими же уважение мое!

Да настанут времена,

И расплатятся сполна

За твое не слишком легкое житье,

Будь же небом ты храним,

Жив, здоров и невредим.

Том, прими же уважение мое!

«Еще заря не занялась, с чего ж рожок ревет?»

«С того, — откликнулся сержант, — что строиться зовет!»

«А ты чего, а ты чего, белее мела стал?»

«Боюсь, что знаю отчего!» — сержант пробормотал.

Вот поротно и повзводно (слышишь, трубы марш ревут?)

Строят полк лицом к баракам, барабаны громко бьют.

Денни Дивера повесят! Вон с него нашивки рвут!

Денни Дивера повесят на рассвете.

«А почему так тяжело там дышит задний ряд?»

«Мороз, — откликнулся сержант, — мороз, пойми, солдат!»

«Упал там кто-то впереди, мелькнула чья-то тень?»

«Жара, — откликнулся сержант, — настанет жаркий день».

Денни Дивера повесят… Вон его уже ведут,

Ставят прямо рядом с гробом, щас его и вздернут тут,

Он как пес в петле запляшет через несколько минут!

Денни Дивера повесят на рассвете

«На койке справа от меня он тут в казарме спал…»

«А нынче далеко заснет» — сержант пробормотал.

«Мы часто пиво пили с ним, меня он угощал».

«А горькую он пьет один!» — сержант пробормотал.

Денни Дивера повесят, глянь в последний на него,

Ночью, сукин сын, прикончил он соседа своего.

Вот позор его деревне и всему полку его!

Денни Дивера повесят на рассвете.

«Что там за черное пятно, аж солнца свет пропал?»

«Он хочет жить, он хочет жить» — сержант пробормотал.

«Что там за хрип над головой так жутко прозвучал?»

«Душа отходит в мир иной» — сержант пробормотал.

Вот и вздернут Денни Дивер. Полк пора и уводить,

Слышишь, смолкли барабаны — больше незачем им бить,

Как трясутся новобранцы, им пивка бы — страх запить!

Вот и вздернут Денни Дивер на рассвете.

В пивную как-то заглянул я в воскресенье днем.

А бармен мне и говорит: «Солдатам не подаем!»

Девчонки возле стойки заржали на весь зал,

А я ушел на улицу и сам себе сказал:

«Ах, Томми такой, да Томми сякой, да убирайся вон!»

Но сразу «Здрассти, мистер Аткинс», когда слыхать литавров звон.

Оркестр заиграл, ребята, пора! Вовсю литавров звон!

И сразу «Здрассти, мистер Аткинс» — когда вовсю литавров звон!

Зашел я как-то раз в театр (почти что трезвым был!).

Гражданских — вовсе пьяных — швейцар в партер пустил,

Меня же послал на галерку, туда, где все стоят!

Но если, черт возьми, война — так сразу в первый ряд!

Конечно, Томми, такой-сякой, за дверью подождет!

Но поезд готов для Аткинса, когда пора в поход!

Пора в поход! Ребята, пора! Труба зовет в поход!

И поезд подан для Аткинса, когда пора в поход!

Конечно, презирать мундир, который хранит ваш сон,

Стоит не больше, чем сам мундир (ни хрена ведь не стоит он!)

Смеяться над манерами подвыпивших солдат —

Не то, что в полной выкладке тащиться на парад!

Да, Томми такой, Томми сякой, да и что он делает тут?

Но сразу «Ура героям!», когда барабаны бьют!

Барабаны бьют, ребята, пора! Вовсю барабаны бьют!

И сразу «Ура героям!», когда барабаны бьют.

Мы, может, и не герои, но мы ведь и не скоты!

Мы, люди из казармы, ничуть не хуже, чем ты!

И если мы себя порой ведем не лучше всех —

Зачем же святости ждать от солдат, и тем вводить во грех?

«Томми такой, Томми сякой, неважно, подождет…»

Но: «Сэр, пожалуйте на фронт», когда война идет!

Война идет, ребята, пора, война уже идет!

И «Сэр, пожалуйте на фронт», когда война идет!

Вы все о кормежке твердите, о школах для наших детей —

Поверьте, проживем мы без этих всех затей!

Конечно, кухня — не пустяк, но нам важней стократ

Знать, что солдатский наш мундир — не шутовской наряд!

Томми такой, Томми сякой, бездельник он и плут,

Но он — «Спаситель Родины», как только пушки бьют!

Хоть Томми такой, да Томми сякой, и все в нем не то и не так,

Но Томми знает, что к чему — ведь Томми не дурак.

Знавали мы врага на всякий вкус:

Кто похрабрей, кто хлипок, как на грех,

Но был не трус афганец и зулус,

А Фуззи-Вуззи — этот стоил всех!

Он не желал сдаваться, хоть убей,

Он часовых косил без передышки,

Засев в чащобе, портил лошадей,

И с армией играл, как в кошки-мышки.

За твое здоровье, Фуззи, за Судан, страну твою,

Первоклассным, нехристь голый, был ты воином в бою!

И тебе билет солдатский мы уж выправим путем,

А захочешь поразмяться, так распишемся на нем!

Вгонял нас в пот Хайберский перевал,

Нас дуриком, за милю, шлепал бур,

Мороз под солнцем Бирмы пробирал,

Лихой зулус ощипывал, как кур,

Но Фуззи был по всем статьям мастак,

И сколько ни долдонили в газетах

«Бойцы не отступают ни на шаг!» —

Он колошматил нас и так, и этак.

За твое здоровье, Фуззи, за супругу и ребят!

Был приказ с тобой покончить, мы успели в аккурат.

Ну, винтовку против лука честной не назвать игрой,

Но все козыри побил ты и прорвал британский строй!

Газеты не видал он никогда,

Медалями побед не отмечал,

Но честно скажем, до чего удал

Удар его двуручного меча!

Он нà головы из кустов кувырк

А щит навроде крышки гробовой —

Всего денек веселый этот цирк,

И год бедняга Томми сам не свой.

За твое здоровье, Фуззи, в память тех, с кем ты дружил,

Мы б оплакали их вместе, да своих не счесть могил.

В том, что равен счет — клянемся мы, хоть Библию раскрой:

Потерял побольше нас ты, но прорвал британский строй!

Ударим залпом, и пошел бедлам:

Он в дым ныряет, с тылу мельтешит.

Это ж, прям, порох с перцем пополам!

Притворщик, вроде мертвый он лежит,

Ягненочек, он — мирный голубок,

Прыгунчик, соскочивший со шнурка, —

И плевать ему, куда теперь пролег

Путь Британского Пехотного Полка!

За твое здоровье, Фуззи, за Судан, страну твою,

Первоклассным, нехристь голый, был ты воином в бою!

За здоровье Фуззи-Вуззи, чья башка копна копной:

Чертов черный голодранец, ты прорвал британский строй!

«Солдат, солдат, воротился ты —

А мой что ли, там остался?»

— Да ведь было нас битком, я не знаю ни о ком,

Заведи-ка ты себе другого!

Снова! Другого!

Другого поищи.

Раз уж мертвому не встать, так чего ж тут горевать,

Заведи-ка ты себе другого.

«Солдат, солдат, воротился ты —

А мой-то был с тобою?»

— Королеве он служил, с честью свой мундир носил…

Заведи-ка ты себе другого.

«Солдат, солдат, воротился ты —

А мой-то что там делал?»

— Я видал, как дрался он, враг палил со всех сторон, —

Заведи-ка ты себе другого.

«Солдат, солдат, воротился ты —

А мой-то как там дрался?»

— Дым глаза мне разъедал, я и боя не видал, —

Заведи-ка ты себе другого.

«Солдат, солдат, воротился ты —

А мой-то где там помер??»

— Лег в истоптанной траве, с вражьей пулей в голове, —

Заведи-ка ты себе другого.

«Солдат, солдат, воротился ты —

А мне бы к нему в могилу!»

— В яме вместе с ним лежат двадцать человек солдат, —

Заведи-ка ты себе другого.

«Солдат, солдат, воротился ты —

А мой-то что послал мне?»

— Ничего я не привез, только прядь твоих волос, —

Заведи-ка ты себе другого.

«Солдат, солдат, воротился ты —

А мой никогда не вернется…»

— Говорю тебе опять — мало проку горевать,

Может, мы с тобой и сговоримся?

Снова! Другого!

Раз уж мертвому не встать,

Так чего уж горевать, —

Надо завести себе другого!

Куря обгоревшую трубку, вдыхая и ветер, и дым,

Шагаю в коричневых крагах за коричневым мулом моим;

За мной шестьдесят канониров, и Томми ничуть не соврет,

Коль скажет, что к пушкам приставлен

Лишь самый отборный народ.

Тсс! Тсс! [16] Тсс, тсс — окрик, которым погоняют мулов.

Вы все обожаете пушки, они в вас души не чают!

Подумайте, как бы нас встретить: вас пушки салютом встречают!

Пришлите Вождя и сдавайтесь — другого вам нет пути,

Разбегайтесь в горах или прячьтесь в кустах,

Но от пушек вам не уйти!

Нас гонят туда, где дороги, но чаще туда, где их нет,

Хоть на крыши могли б мы взобраться, но нам утомляться не след.

Мы Нага смирили и Лушай, Афридиям [17] Лушаи — народ группы банту в Южной Африке. Нага — горские племена северной Индии. Афридии — воинственное племя в Афганистане (из пуштунских племен). дали сполна,

Нас, думаете — две тыщи? А нас-то всего — два звена!

Тсс! Тсс!

Вы все обожаете пушки…

Как? Не хочет работать он? Ладно… Забудет у нас баловство!

Он не любит походного марша? Прибьем и зароем его!

Не треплитесь без толку, братцы, пожалуйста, без болтовни!

В полевой артиллерии трудно? Попотей-ка у нас и сравни!

Тсс! Тсс!

Вы все обожаете пушки…

Орлы раскричались над нами, реки замирающий рев.

Мы выше тропинок и сосен, — на скалах, где снежный покров,

И ветер, стегающий плетью, доносит до самых степей

Бряцание сбруи и топот, и звяканье звонких цепей.

Тсс! Тсс… Вы все обожаете пушки…

Колесо на Созвездие утра, от другого до Бездны — вершок,

Провал в неизвестность под нами —

Прямей, чем солдатский плевок,

Пот застилает глаза нам, а снег и солнце слепят.

И держит орудье над бездной чуть ли не весь отряд.

Тсс! Тсс! Вы все обожаете пушки…

Куря обгоревшую трубку, вдыхая прохладу и дым,

Я лезу в коричневых крагах за коричневым мулом моим.

Знаком обезьяне маршрут наш, и знает коза, где мы шли.

Стой, стой, длинноухие!

К пушкам!

Прочь цепи! Шрапнелью — пли!

Тсс! Тсс…

Вы все обожаете пушки, они в вас души не чают:

Подумайте, как бы нас встретить, вас пушки салютом встречают!

Пришлите Вождя и сдавайтесь — другого вам нету пути,

Прячьтесь в ямы и рвы, там и сдохнете вы,

Но от пушек вам не уйти.

Язык мой во рту — как пуговица; голова, как гармошка, звенит,

И кажется — рот мой картошкой набит, до чего же меня тошнит.

Но я позабавился над патрулем, я пьяный был в дым в тот раз

И здесь очутился за то, что напился и капралу подкрасил глаз.

Шинель под головой лежит,

Во двор прекрасный вид, —

Сюда я заперт на замок на двухнедельный срок.

Я спуску не дал патрулю!

Сопротивлялся патрулю!

За то, что дрался во хмелю,

Я заперт на замок на двухнедельный срок —

Ведь я сопротивлялся патрулю.

Я кружкой портера начал и кружкой пива кончал,

Но джин появился, приятель мой смылся, и джин меня укачал.

Патруль пихнул меня носом в грязь, но прежде, чем в грязь упасть,

Я рванул у капрала его ружье и рубашки фасадную часть.

Я шапку и плащ потерял в кабаке, ремень — у этих лачуг,

А где мой сапог — это знает Бог, а я и знать не хочу.

Они мне денег моих не дадут и нашивки мои сдерут,

Зато у капрала лицо в синяках, и надеюсь — не скоро сойдут!

Жена моя плачет у этих ворот, сынок мой под окнами ждет,

Участь моя не смущает меня, а вот это мне сердце жжет!

Жене поклянусь, что я пить воздержусь, я так ей всегда говорю,

Но, как только окажется джин под рукой, я опять чудеса натворю.

Шинель под головой лежит,

Во двор прекрасный вид, —

Сюда я заперт на замок на двухнедельный срок.

Я спуску не дал патрулю,

Сопротивлялся патрулю!

За то, что дрался во хмелю,

Я заперт на замок на двухнедельный срок —

Ведь я сопротивлялся патрулю.

Радость в джине, да в чаю —

Тыловому холую,

Соблюдающему штатские порядки,

Но едва дойдет до стычки —

Что-то все хотят водички

И лизать готовы водоносу пятки.

А индийская жара

Пропекает до нутра,

Повоюй-ка тут, любезный господин!

Я как раз повоевал,

И — превыше всех похвал

Полковой поилка был, наш Ганга Дин.

Всюду крик: Дин! Дин! Дин!

Колченогий дурень Ганга Дин!

Ты скорей-скорей сюда!

Где-ка там вода-вода!

Нос крючком, зараза, Ганга Дин!

Он — везде и на виду:

Глянь — тряпица на заду.

А как спереди — так вовсе догола.

Неизменно босиком

Он таскался с бурдюком

Из дубленой кожи старого козла.

Нашагаешься с лихвой —

Хоть молчи, хоть волком вой,

Да еще — в коросте пота голова;

Наконец, глядишь, привал;

Он ко всем не поспевал —

Мы дубасили его не раз, не два.

И снова: Дин! Дин! Дин!

Поворачивайся, старый сукин сын!

Все орут на бедолагу:

Ну-ка, быстро лей во флягу,

А иначе — врежу в рожу, Ганга Дин!

Он хромает день за днем,

И всегда бурдюк при нем,

Не присядет он, пока не сляжет зной;

В стычках — Боже, помоги,

Чтоб не вышибли мозги! —

Ну а он стоит почти что за спиной.

Если мы пошли в штыки —

Он за нами, напрямки,

И всегда манером действует умелым.

Если ранят — из-под пуль

Вытащит тебя, как куль:

Грязнорожий, был в душе он чисто-белым.

Опять же: Дин! Дин! Дин!

Так и слышишь, заряжая карабин,

Да еще по многу раз!

Подавай боеприпас,

Подыхаем, где там чертов Ганга Дин!

Помню, как в ночном бою

В отступающем строю

Я лежать остался, раненый, один

Мне б хоть каплю, хоть глоток —

Все ж пустились наутек,

Но никак не старина, не Ганга Дин.

Вот он, спорый, как всегда;

Вот — зеленая вода

С головастиками, — слаще лучших вин

Оказалась для меня!

Между тем из-под огня

Оттащил меня все тот же Ганга Дин!

А рядом: Дин! Дин! Дин!

Что ж орешь ты, подыхающий кретин?

Ясно, пуля в селезенке,

Но взывает голос тонкий:

Ради Бога, ради Бога, Ганга Дин!

Он меня к носилкам нес.

Грянул выстрел — водонос

Умер с подлинным достоинством мужчин,

Лишь сказал тихонько мне:

«Я надеюсь, ты вполне

Был водой доволен», — славный Ганга Дин.

Ведь и я к чертям пойду:

Знаю, встретимся в аду,

Где без разницы — кто раб, кто господин;

Но поилка наш горазд:

Он и там глотнуть мне даст,

Грешных душ слуга надежный, Ганга Дин!

Да уж — Дин! Дин! Дин!

Посиневший от натуги Ганга Дин,

Пред тобой винюсь во многом,

И готов поклясться Богом:

Ты честней меня и лучше, Ганга Дин.

Когда сердца солдат сильней забиться бы могли?

От слов команды: «Заряжай!» — а после: «Ляг!» и «Пли!»?

Нет: вот когда у тесных троп все с нетерпеньем ждут,

Чтоб интендантский груз привез снабженческий верблюд.

Ох, верблюд! Ох, верблюд! С важным видом идиота

Он раскачивает шеей, как корзиной злобных змей.

Не ворчит он, не кричит, делает свою работу.

Нагрузите-ка побольше, приторочьте поплотней!

Что заставляет нас, солдат, все в мире проклинать?

И что солдат-туземцев так заставит задрожать?

То, что патаны [18] Патаны — один из горских народов Афганистана. в эту ночь нам разнесут палатки?

Да нет, похуже: вдруг верблюд над ней раздует складки!

Ох, верблюд! Ох, верблюд! Волосатый и косматый,

За оттяжки от палаток спотыкается в пыли.

Мы шестом его бьем, мы орем ему: «Куда ты?»,

Ну а он еще кусает руки, что его спасли.

Известно: лошадь-то чутка, а вол совсем дурак,

Слон — джентльмен, а местный мул упрямей, чем ишак.

Но вот снабженческий верблюд, как схлынет суета, —

И дьявол он, и страус он, и мальчик-сирота.

Ох, верблюд! Ох верблюд! Ох, кошмар, забытый богом,

Где приляжет — вьется птичка и мелодию свистит.

Загородит нам проходы — и лежит перед порогом,

А как на ноги поднимем — так, скотина, убежит!

Хромает, весь в царапинах, воняет — просто страх!

Отстанет — потеряется и пропадет в песках.

Он может целый день пастись, но в ночь — поднимет вой,

А грязь найдет — так уж нырнет аж чуть не с головой!

Ох, верблюд! Ох, верблюд! Шлеп и хлоп — в грязи забавы,

Только выпрямил колени — и во взгляде торжество.

Племя дикое налево, племя дикое направо,

Но для Томми нет заторов, раз верблюд везет его!

Но вот закончен трудный марш, и лагерь впереди.

И где-то выстрелы гремят, и крики позади,

Тут расседлаем мы его — испил он скорбь до дна,

И так мечтает он за все нам отомстить сполна,

Ох, верблюд! Ох, верблюд! Как горбы в пустыне плыли!

У источника приляжет, где фонтанчиком вода,

А когда к нему подходим так не ближе, чем на милю:

В бочку морду он засунет — пропадем ведь мы тогда!

Если яйца ты фазаньи хоть однажды воровал,

Иль белье с веревки мокрое упер,

Иль гуся чужого лихо в вещмешок к себе совал —

Раскумекаешь и этот разговор.

Но армейские порядки неприятны и несладки,

Здесь не Англия, подохнешь ни за грош.

(Рожок: Не врешь!)

Словом, не морочься вздором, раз уж стал ты мародером,

Так что —

(Хор) Все — в дрожь! Все — в дрожь! Даешь!

Даешь! Гра-беж!

Гра-беж! Гра-беж!

Ох, грабеж!

Глядь, грабеж!

Невтерпеж прибарахлиться, невтерпеж!

Кто силен, а кто хитер,

Здесь любой — заправский вор,

Все на свете не сопрешь! Хорош! Гра-беж!

Хапай загребущей лапой! Все — в дрожь! Даешь!

Гра-беж! Гра-беж! Гра-беж!

Чернорожего пристукнешь — так его не хорони,

Для чего совался он в твои дела?

Благодарен будь фортуне — да и краги помяни,

Коль в нутро твое железка не вошла.

Пусть его зароют Томми — уж они всегда на стреме,

Знают — если уж ограбим, так убьем.

И на черта добродетель, если будет жив свидетель?

Поучитесь-ка поставить на своем!

(Хор) Все — в дрожь!.. — и т. д.

Если в Бирму перебросят — веселись да в ус не дуй,

Там у идолов — глаза из бирюзы.

Ну, а битый чернорожий сам проводит до статуй,

Так что помни мародерские азы!

Доведут тебя до точки — тут полезно врезать в почки.

Что ни скажет — все вранье: добавь пинка!

(Рожок: Слегка!) Ежели блюдешь обычай — помни, быть тебе с добычей

А в обычай — лупцевать проводника.

(Хор) Все — в дрожь!., и т. д.

Если прешься в дом богатый, баба — лучший провожатый,

Но — добычею делиться надо с ней.

Сколько ты не строй мужчину, но прикрыть-то надо спину,

Женский глаз в подобный час — всего верней.

Ремесло не смей порочить: прежде чем начнешь курочить,

На кладовки не разменивай труда:

(Рожок: Да! Да!) Глянь под крышу! Очень редко хоть ружье, хоть статуэтка

Там отыщется, — поверьте, господа.

(Хор) Все — в дрожь!., и т. д.

И сержант и квартирмейстер, ясно, долю слупят с вас —

Отломите им положенную мзду.

Но — не вздумайте трепаться про сегодняшний рассказ,

Я-то сразу трачу все, что украду.

Ну, прощаемся, ребята: что-то в глотке суховато,

Разболтаешься — невольно устаешь.

(Рожок: Не врешь!)

Не видать бы вам позора, эх, нахлебнички Виндзора

А видать бы только пьянку да дележ!

(Хор) Да, грабеж!

Глядь, грабеж!

Торопись прибарахлиться, молодежь!

Кто силен, а кто хитер,

Здесь любой — матерый вор.

Жаль, всего на свете не сопрешь! Хо-рош! Гра-беж!

Гра-беж!

Служишь — хапай! Всей лапой! Все — в дрожь!

Все — в дрожь! Гра-беж! Гра-беж!

Гра-беж!

Кто не знает Вдовы из Виндзора,

Коронованной старой Вдовы?

Флот у ней на волне, миллионы в казне,

Грош из них получаете вы

(Сброд мой милый! Наемные львы!)

На крупах коней Вдовьи клейма,

Вдовий герб на аптечке любой.

Строгий Вдовий указ, словно вихрь гонит нас

На парад, на ученья и в бой

(Сброд мой милый! На бойню — нее бой!)

Так выпьем за Вдовье здоровье,

За пушки и боезапас,

За людей и коней, сколько есть их у ней,

У Вдовы, опекающей нас

(Сброд мой милый! Скликающей нас!)

Просторно Вдове из Виндзора,

Полмира числят за ней.

И весь мир целиком добывая штыком,

Мы мостим ей ковер из костей

(Сброд мой милый! Из наших костей!)

Не зарься на Вдовьи лабазы,

И перечить Вдове не берись.

По углам, по щелям впору лезть королям,

Если только Вдова скажет: «Брысь!»

(Сброд мой милый! Нас шлют с этим «брысь!»)

Мы истинно Дети Вдовицы [20] Дети Вдовицы — Киплинг в юмористическом ключе намекает на термин «дети Вдовы» (символическое название масонства).!

От тропиков до полюсов

Нашей ложи [21] Ложа (имеется в виду масонская ложа) — так поэт иронически называет тут всю Британскую империю. размах! На штыках и клинках

Ритуал отбряцаем на зов

(Сброд мой милый! Ответ-то каков?)!

Не суйся к Вдове из Виндзора,

Исчезни, покуда ты цел!

Мы, охрана ее, по команде «В ружье!»

Разом словим тебя на прицел.

(Сброд мой милый! А кто из вас цел?)\

Возьмись, как Давид-псалмопевец [22] Давид-Псалмопевец — царь Израиля и древнейший из его поэтов, автор значительной части псалмов.

За крылья зари [23] Возьмись за крылья зари — слегка измененная строка из псалма 138. — и всех благ!

Всюду встретят тебя ее горны, трубя,

И ее трижды латаный флаг

(Сброд мой милый! Равненье на флаг!)

Так выпьем за Вдовьих сироток,

Что в строй по сигналу встают,

За их красный наряд, за их скорый возврат

В край родной и в домашний уют

(Сброд мой милый! Вас прежде убъют!)

Мы подрались на Силвер-стрит [24] Силвер-стрит — улица в Дублине, на которой находится множество пивных и ресторанов. Драки и столкновения ирландских солдат с английскими, расквартированными в столице Ирландии, были тут частым явлением.: сошлись среди бульвара

С ирландскими гвардейцами английские гусары.

У Гаррисона началось, потом пошли на реку.

Там портупеи сняли мы и выдали им крепко.

Звон блях, блях, блях — грязные скоты!

Звон блях, блях, блях — получай и ты!

Звон блях!

Тррах! Тррах!

Удар! Удар! Удар!

Пускай ремни свистят на весь бульвар!

Мы подрались на Силвер-стрит: схватились два полка.

Такого, верно, в Дублине не видели пока.

«Индусские ублюдки!» — ирландцы нам кричали.

«Эй, тыловые крысы!» — кричали англичане.

Мы подрались на Силвер-стрит, и я был в этом деле.

Там на бульваре вечером — зззых! — ремни свистели.

Не помню, чем все началось, но помню, что к рассвету

Я был заместо формы одет в одни газеты.

Мы подрались на Силвер-стрит — и нас патруль застукал.

Мы чересчур перепились, и заедала скука.

Ирландцев морды постные нам что-то не понравились:

Одних мы в реку сбросили, с другими так расправились.

Мы подрались на Силвер-стрит… Дрались бы и сейчас,

Да вот револьвер на беду схватил один из нас.

(Я знаю, это Хуган был). Мы смотрим: лужа крови…

Хотели поразмяться — и парня вот угробили.

Мы подрались на Силвер-стрит, и выстрел кончил драку,

И каждый чувствовал себя побитою собакой.

Беднягу унесли; мы все клялись: «не я стрелял»,

И как нам было жаль его, он так и не узнал.

Мы подрались на Силвер-стрит — еще не кончен бал!

В кутузке многие сейчас, пойдут под трибунал.

И я вот тоже на губе сижу с опухшей рожей.

Мы подрались на Силвер-стрит — но черт! Из-за чего же?

Звон блях, блях, блях — грязные скоты!

Звон блях, блях, блях — получай и ты!

Звон блях!

Тррах! Тррах!

Удар! Удар! Удар!

Пускай ремни свистят на весь бульвар!

Если рекрут в восточные заслан края —

Он глуп, как дитя, он пьян, как свинья,

Он ждет, что застрелят его из ружья, —

Но становится годен солдатом служить.

Солдатом, солдатом, солдатом служить,

Солдатом, солдатом, солдатом служить.

Солдатом, солдатом, солдатом служить,

Слу-жить — Королеве!

Эй вы, понаехавшие щенки!

Заткнитесь да слушайте по-мужски.

Я, старый солдат, расскажу напрямки,

Что такое солдат, готовый служить,

Готовый, готовый, готовый служить…

Не сидите в пивной, говорю добром,

Там такой поднесут вам едучий ром,

Что станет башка — помойным ведром,

А в виде подобном — что толку служить,

Что толку, что толку, что толку служить…

При холере — пьянку и вовсе долой,

Кантуйся лучше трезвый и злой,

А хлебнешь во хмелю водицы гнилой —

Так сдохнешь, а значит — не будешь служить,

Не будешь, не будешь, не будешь служить… — и т. д.

Но солнце в зените — твой худший враг,

Шлем надевай, покидая барак,

Скинешь — тут же помрешь, как дурак,

А ты между тем — обязан служить,

Обязан, обязан, обязан служить… — и т. д.

От зверюги-сержанта порой невтерпеж,

Дурнем будешь, если с ума сойдешь,

Молчи, да не ставь начальство ни в грош —

И ступай, пивцом заправясь, служить,

Заправясь, заправясь, заправясь, служить… —

Жену выбирай из сержантских вдов,

Не глядя, сколько ей там годов,

Любовь — не заменит прочих плодов:

Голодая, вовсе не ловко служить,

Неловко, неловко, неловко служить… — и т. д.

Коль жена тебе наставляет рога,

Ни к чему стрелять и пускаться в бега;

Пусть уходит к дружку, да и вся недолга, —

Кто к стенке поставлен — не может служить.

Не может, не может, не может служить… —

Коль под пулями ты и хлебнул войны —

Не думай смыться, наклавши в штаны.

Убитым страхи твои не важны,

Вперед — согласно долгу, служить,

Долгу, долгу, долгу служить… — и т. д.

Если пули в цель не ложатся точь-в-точь,

Не бубни, что винтовка, мол, сучья дочь, —

Она ведь живая и может помочь —

Вы вместе должны учиться служить,

Учиться, учиться, учиться служить… — и т. д.

Задернут зады, словно бабы, враги

И попрут на тебя — вышибать мозги,

Так стреляй — и Боже тебе помоги,

А вопли врагов не мешают служить,

Мешают, мешают, мешают служить… — и т. д.

Коль убит командир, а сержант онемел.

Спокойно войди в положение дел,

Побежишь — все равно не останешься цел,

Ты жди пополненья, решивши служить,

Решивши, решивши, решивши служить… — и т. д.

Но коль ранен ты и ушла твоя часть, —

Чем под бабьим афганским ножом пропасть,

Ты дуло винтовки сунь себе в пасть,

И к Богу иди-ка служить,

Иди-ка, иди-ка, иди-ка служить,

Иди-ка, иди-ка, иди-ка служить,

Иди-ка, иди-ка, иди-ка служить,

Слу-жить — Королеве!

Смотрит пагода в Мульмейне [26] Мульмейн — порт в приморской части Бирмы на реке Сатвин. на залив над ленью дня.

Там девчонка в дальней Бирме, верно, помнит про меня.

Колокольцы храма плачут в плеске пальмовых ветвей:

Эй, солдат, солдат британский, возвращайся в Мандалей!

Возвращайся в Мандалей,

Слышишь тихий скрип рулей?

Слышишь ли, как плещут плицы из Рангуна [27] Рангун — нынешняя столица Бирмы в дельте Иравади. в Мандалей,

По дороге в Мандалей,

Где летучих рыбок стаи залетают выше рей,

И рассвет, внезапней грома,

Бьет в глаза из-за морей!

В яркой, как листва, шапчонке, в юбке, желтой, как заря…

Супи-Яулат [28] Супи-Яулат — также Супаялат, последняя королева Бирмы, жена бирманского короля Тхибава (Тибо), потерявшего престол в результате упомянутой здесь войны. ее звали — точно, как жену Царя.

Жгла она какой-то ладан, пела, идолу молясь,

Целовала ему ноги, наклоняясь в пыль, да в грязь.

Идола того народ

Богом-Буддою зовет…

Я поцеловал девчонку: лучше я, чем идол тот

На дороге в Мандалей!

А когда садилось солнце и туман сползал с полей,

Мне она, бренча на банджо, напевала «Кулла-лей»,

Обнял я ее за плечи, и вдвоем, щека к щеке,

Мы пошли смотреть, как хатис грузят бревна на реке.

Хатис, серые слоны,

Тик [29] Тик — драгоценная порода дерева, добываемого в лесах Бирмы и Индии. весь день грузить должны

Даже страшно, как бы шепот не нарушил тишины

На дороге в Мандалей.

Все давным-давно минуло: столько миль и столько дней!

Но ведь омнибус от Банка не доедет в Мандалей!

Только в Лондоне я понял — прав был мой капрал тогда:

Кто расслышал зов Востока, тот отравлен навсегда!

Въестся в душу на века

Острый запах чеснока,

Это солнце, эти пальмы, колокольчики, река

И дорога в Мандалей…

Моросит английский дождик, пробирает до костей,

Я устал сбивать подошвы по булыжникам аллей!

Шляйся с горничными в Челси от моста и до моста —

О любви болтают бойко, да не смыслят ни черта!

Рожа красная толста,

Не понять им ни черта!

Нет уж, девушки с Востока нашим дурам не чета!

А дорога в Мандалей?..

Там, к Востоку от Суэца, где добро и зло равны,

Десять заповедей [30] Десять заповедей — основные этические законы иудейской религии, чтимые и в любой из христианских конфессий, главнейшие законы, данные Богом Моисею на двух каменных скрижалях. Здесь — расширенно — вообще европейский образ жизни, не властный «к востоку от Суэца», ибо у Востока — свои законы жизни, и западная мораль там неуместна… Как писал Киплинг в одном из рассказов, там «область, где властвует Провидение, кончается, и человек подпадает под влияние азиатских богов и демонов». к черту! Там иные снятся сны!

Колокольчики лопочут, тонкий звон зовет меня

К старой пагоде в Мульмейне, дремлющей над ленью дня.

По дороге в Мандалей.

Помню тихий скрип рулей…

Уложив больных под тенты, — так мы плыли в Мандалей,

По дороге в Мандалей,

Где летучих рыбок стаи залетают выше рей

И рассвет, внезапней грома,

Бьет в глаза из-за морей…

«Эй, Джонни, да где ж пропадал ты, старик,

Джонни, Джонни?»

«Был приглашен я к Вдове на пикник».

«Джонни, ну, ты и даешь!»

«Вручили бумагу, и вся недолга:

Явись, мол, коль шкура тебе дорога,

Напра-во! — и топай к чертям на рога,

На праздник у нашей Вдовы».

(Горн: «Та-рара-та-та-рара!»)

«А чем там поили-кормили в гостях,

Джонни, Джонни?»

«Тиной, настоенной на костях».

«Джонни, ну, ты и даешь!»

«Баранинкой жестче кнута с ремешком,

Говядинкой с добрым трехлетним душком

Да, коли стащишь сам, — петушком

На празднике нашей Вдовы».

«Зачем тебе выдали вилку да нож,

Джонни, Джонни?»

«А там без них уж никак не пройдешь».

«Джонни, ну, ты и даешь!»

«Было что резать и что ворошить,

Было что ткнуть и что искрошить,

Было что просто кромсать-потрошить

На празднике нашей Вдовы».

«А где ж половина гостей с пикника,

Джонни, Джонни?»

«У них оказалась кишка тонка».

«Джонни, ну, ты и даешь!»

«Кто съел, кто хлебнул всего, что дают,

А этого ведь не едят и не пьют,

Вот их птички теперь и клюют

На празднике нашей Вдовы».

«А как же тебя отпустила мадам,

Джонни, Джонни?»

«В лёжку лежащим, ручки по швам».

«Джонни, ну, ты и даешь!»

«Приставили двух черномазых ко мне

Носилки нести, ну а я — на спине

По-барски разлегся в кровавом говне

На празднике нашей Вдовы».

«А чем же закончилась вся толкотня,

Джонни, Джонни?»

«Спросите полковника, а не меня».

«Джонни, ну, ты и даешь!»

«Король был разбит, был проложен тракт,

Был суд учрежден, в чем скреплен был акт,

А дождик смыл кровь — да украсит сей факт

Праздник нашей Вдовы».

(Горн: «Та-рара-та-та-рара!»)

Возле города Кабула —

Шашки к бою, марш вперед! —

Нас полсотни утонуло,

Как мы пёрли через брод —

Брод, брод, брод у города Кабула,

Брод у города Кабула в эту ночь!

Там товарищ мой лежит,

И река над ним бежит

Возле города Кабула в эту ночь!

Возле города Кабула —

Шашки к бою, марш вперед! —

Половодьем реку вздуло.

Боком вышел нам тот брод,

Не забуду за бедой

То лицо под той водой

Возле города Кабула в эту ночь.

Зной в Кабуле, пыль в Кабуле —

Шашки к бою, марш вперед! —

Кони вплавь не дотянули,

Как мы пёрли через брод,

Брод, брод, брод у города Кабула,

Брод у города Кабула в эту ночь!

Лучше мне бы лечь на дно,

Да теперь уж все равно

После брода у Кабула в эту ночь.

Нам велели взять Кабул —

Шашки к бою, марш вперед! —

Я б не то еще загнул,

Так им сдался этот брод,

Брод, брод, брод у города Кабула,

Брод у города Кабула в эту ночь!

Там сухого нет подходу, —

Не хотите ль прямо в воду —

В брод у города Кабула в эту ночь?

К черту-дьяволу Кабул —

Шашки к бою, марш вперед! —

Лучший парень утонул,

Как поперся в этот брод,

Брод, брод, брод у города Кабула,

Брод у города Кабула в эту ночь!

Бог, прости их и помилуй,

Под ружьем пошли в могилу

С этим бродом у Кабула в эту ночь.

Прочь от города Кабула —

Шашки в ножны, марш вперед! —

Так река и не вернула

Тех, кто лезли в этот брод.

Брод, брод, брод у города Кабула,

Брод у города Кабула в эту ночь!

Там давно уж обмелело,

Но кому какое дело

После брода у Кабула в эту ночь!

Вот и мы в резерв уходим среди солнечных полей.

Рождество уж на носу — и позади сезон дождей.

«Эй, погонщики! — взывает злой трубы походный рев.

По дороге полк шагает — придержите-ка быков!»

Левой-правой, впе-ред!

Левой-правой, впе-ред!

Это кто еще там споты-ка-ет-ся?

Все привалы так похожи, всюду то же и одно:

Барабаны повторяют:

«Тара-рам! Тара-ро!

Кико киссиварсти, что ты там не хемшер арджи джо?» [33] Кико киссиварсти, что вы не хемшер арджи джо — «Ну шевелитесь, что вы там опять отстаете?» (хиндустани). «Томми крепко и нерушимо уверен в том, что он глубоко знает восточные языки и прекрасно говорит на хиндустани. А на самом деле он в основном пользуется жестами» (прим. Киплинга).

Ух торчат какие храмы, аж рябит от них в глазах,

И вокруг павлины ходят, и мартышки на ветвях,

А серебряные травы с ветром шепчутся весь день,

Изгибается дорога, как винтовочный ремень.

Левой-правой, впе-ред, и т. д.

Был приказ, чтоб к полшестому поснимать палатки вмиг,

(Так в корзины сыроежки клали мы, в краях родных)

Ровно в шесть выходим строем, по минутам, по часам!

Наши жены на телегах, и детишки тоже там.

Левой-правой, впе-ред, и т. д.

«Вольно!» — мы закурим трубки, отдохнем да и споем;

О харчах мы потолкуем, ну и так, о том о сем.

О друзьях английских вспомним — как живут они сейчас?

Мы теперь на хинди шпарим — не понять им будет нас!

Левой-правой, впе-ред, и т. д.

В воскресенье ты на травке сможешь проводить досуг

И глядеть, как в небе коршун делает за кругом круг.

Баб, конечно, нет, зато уж без казармы так легко:

Офицеры на охоте, мы же режемся в очко.

Левой-правой, впе-ред, и т. д.

Что ж вы жалуетесь, братцы, что вы там несете вздор?

Есть ведь вещи и похуже, чем дорога в Каунпор.

По дороге стер ты ноги? Не дает идти мозоль?

Так засунь в носок шмат сала — и пройдет любая боль.

Левой-правой, впе-ред, и т.д.

Вот и мы в резерв уходим, нас индийский берег ждет:

Восемьсот веселых томми, сам полковник нас ведет.

«Эй, погонщики! — взывает злой трубы походной рев —

По дороге полк шагает — придержите-ка быков!»

Левой-правой, впе-ред!

Левой-правой, впе-ред!

Это кто еще там споты-ка-ет-ся?

Все привалы так похожи, всюду то же и одно.

Барабаны повторяют:

«Тара-рам! Тара-ро!

Кико киссиварти, что ты там не хемшер арджи джо?»

Зовусь я о'Келли, и я в самом деле

От Бирра до Дели весь путь одолел;

Бывал в Дургапуре,

В Нагпуре, в Канпуре,

И много других этих «пуров» видал.

Пришлось мне несладко: хватал лихорадку,

Под выкладкой топал и в дождь, и в сухмень.

И стал вроде болен —

И вот я уволен,

И платят мне нынче по шиллингу в день.

Хор: По шиллингу в день —

Подтяни-ка ремень

И будь благодарен за шиллинг в день.

А помню, когда я, поводья сжимая,

Летел, а сипаи за мною неслись;

Плескались знамена, и два эскадрона

С врагами сшибались, да так, что держись!

Берет меня злоба, как вижу трущобу,

В которой с женой мы ютимся вдвоем.

Стал Патрик о'Келли

Рассыльным в отеле

И письма по Дели разносит бегом.

Хор: Стал Патрик о 'Келли

Рассыльным в отеле,

Так дайте письмо вы сержанту о'Келли.

Повсюду бывал он,

И повоевал он,

И вот он теперь вне себя от гнева:

Боже, храни королеву!