Онлайн чтение книги Изгнанники Земли
ГЛАВА XI. При свете Луны

Ночь, такая, какой она являлась на видимой поверхности Луны, отнюдь не представляла собой безусловного мрака, какой Норбер Моони и Каддур встретили на этом полушарии Луны. Здесь это был какой-то полумрак, в котором все предметы принимали особый, таинственный, мягкий полутон.

Гертруда Керсэн подошла к одному из окон круглой 1Ы обсерватории и с живым интересом любовалась теперь уже знакомым ей лунным пейзажем при этой ноли обстановке или, вернее, при этом новом освещении. Теперь открывавшийся из окна вид казался еще более Фантастичным, чем при дневном, то есть солнечном свете когда она видела его в первый раз. Там, внизу, у подножия Тэбали, точно стадо овец, толпились кратеры потухших вулканов, залитые с одной стороны мягким белым светом, с другой — утопавшие в густой, черной тени, точно окутанные черным бархатом. При этом мертвенном, холодном свете неподвижность всех окружающих предметов чувствовалась как-то особенно ярко. И эта странная, безжизненная неподвижность, этот мертвенный, холодный, леденящий, если можно так выразиться, свет производили такое странное, подавляющее впечатление, что Гертруда невольно стала искать причины этого странного освещения, вызывавшего в ней такое непонятное, необъяснимое волнение. Она нагнулась немного к правой стороне окна и увидела в западной части горизонта громадное светило, совершенно незнакомое ей и изливавшее, очевидно, на Луну этот странный мертвенный свет. То был громадный диск, величиной, насколько можно было судить, в два или три метра в диаметре; исходивший от него белесоватый свет напоминал отчасти тот бледный серебристый свет, какой льет на Землю Луна, но только свет раз в пятнадцать или двадцать сильнее. При виде этого светила Гертруда Керсэн в первый момент не в силах была удержать восклицания удивления, почти ужаса, — и этот возглас ее невольно привлек к окну Норбера Моони.

— Посмотрите! — сказала она, указывая рукой на странное светило. — Знаете вы, что это такое, Моони?

— Как, неужели вы не узнаете вашей родной планеты, мадемуазель Керсэн? — весело воскликнул Норбер Моони, — это Земля!.. Наша возлюбленная, старая Земля, которая по милости своей желает усладить нам тоскливость лунной ночи прекрасным земным светом, которым она, очевидно, будет дарить нас вплоть до конца…

— Как это странно и вместе с тем естественно я, собственно говоря, должна была догадаться об этом! Но в первый момент я была до такой степени поражена… мне даже стало как-то страшно! — этот громадный диск, такой величественный и вместе такой странный необычайный!.. Знаете, он походит на Луну, какой мы ее видели на третьи сутки после того, как начался тот опыт, который так неожиданно и так внезапно перенес нас с Земли на Луну!.. У меня в первую минуту мелькнула даже мысль, что нам грозит опять неожиданная внезапная катастрофа!.. Но посмотрите, Моони, что это за светлые пятна на более темном, как бы прозрачно-черном фоне?.. Одно из них напоминает отчасти по своим очертаниям Африку, видите, вон там, налево…

— Оно действительно имеет форму Африки, а не только напоминает ее, так как это и есть сама Африка… И если вы желаете пройти со мной в купол обсерватории, я могу показать вам ее в телескоп, тогда у вас не останется ни малейшего сомнения на этот счет.

— Неужели это возможно?!.. Пойдем скорее, Фатима! Дядя, идемте с нами!.. Идите посмотреть это чудо, которого, наверное, еще не видал никто! Всю Африку в поле нашего зрения!..

— Да сверх того еще часть Азии и часть Европы, — добавил Норбер Моони, направляясь в купол обсерватории, где находились самые сильные его телескопы. Все остальное маленькое общество поспешило последовать за ним.

Вскоре Гертруда Керсэн, удобно расположившись в покойном кресле перед телескопом, с невыразимой радостью увидела в зрительном поле телескопа не только Африку в общих ее очертаниях, но и ту часть ее, которая омывается Красным морем, то есть Судан. Это было нечто вроде прекрасной карты, исполненной в светлых тонах на фоне черных облаков. Облака эти были не что иное, как океан.

— Ах, как это прекрасно!., как восхитительно! — восклицала она вне себя от восторга. — Как все это ясно и отчетливо!.. Как чисто вырисовывается каждая мельчайшая подробность контура!.. Подумать только, что дорогой мой отец теперь там, и убивается при мысли, что навсегда потерял свою дочь!.. Бедный папа!.. Мне теперь кажется, что я так близко от него, так близко.

И вместе с тем я никогда еще не была так далеко… бедный, бедный папа! Я-то, по крайней мере, знаю, где он находится, а он?.. Что может он думать теперь?.. Какой смертельной тревогой полна теперь его душа!.. Ах, господин Моони, вы такой умный, такой ученый, вы все монете сделать! Нельзя ли так устроить, найти такое средство, которое дало бы нам возможность послать ему какие-нибудь вести о нас?

— Увы, мадемуазель Керсэн, хотя, быть может, это не совсем невозможно, но на это потребовались бы во всяком случае очень продолжительные и сложные приготовления, и при этом нельзя было бы вполне поручиться за то, что нас услышат или увидят, — отвечал молодой астроном, глубоко опечаленный тем, что увидел две крупные слезы, навернувшиеся на глаза Гертруды. — Однако прошу вас, не огорчайтесь этим! Могу вас уверить, что вскоре вы увидите вашего дорогого батюшку… Вы не пробудете здесь и лишнего часа сверх того времени, которое нам безусловно необходимо выждать… Пусть только минует эта лунная ночь, Солнце вернется, и вы увидите, что мы не заставим ждать ни одной лишней минуты!.. Успокойтесь, мадемуазель Керсэн, ведь вы всегда были такая мужественная, такая бодрая во всех обстоятельствах жизни до настоящего момента! Так неужели же теперь вы вдруг станете падать духом?!..

— Нет, нет… я постараюсь быть мужественной и теперь, — сказала девушка, сделав над собой усилие и попытавшись улыбнуться. — Но, право, вы не можете себе представить, до какой степени на меня влияет вид этой родной мне планеты и сознание, что бедный мой отец находится там… Мне кажется, будто я умерла и теперь смотрю на него из другого, загробного мира!.. Или же, что я лишилась его… Не знаю почему, но никогда еще я не чувствовала так живо, какое громадное, страшное расстояние разделяет нас!

— Что значит это расстояние, раз его можно пройти! — воскликнул Норбер Моони. — Мы уже раз совершили весь этот путь, и мы совершим его еще раз, на таком двигателе, который не задерживается в пути и притом движется с быстротой вдвое большей, чем полет пушечного ядра.

Гертруда слушала эти слова, но была не в силах преодолеть свое волнение и свое горе, голос ее оборвался, она не могла отвечать ни слова и, склонившись к плеч Фатимы, молча рыдала. Маленькая ее служанка плакала вместе с ней, тронутая глубоким горем своей любимой госпожи.

— Ну, полно, полно! — воскликнул доктор строго и резко. — Это же глупо, наконец, черт возьми! Сама подумай, твой отец ведь не дальше от нас потому только что мы смотрим сейчас на этот лунный свет или, вернее, на Землю при свете ее на Луну, чем когда мы смотрели на эту самую Землю при свете Солнца или же не смотрели вовсе на нее!.. И он тоже нас видит, когда в Хартуме погода ясная и небо чистое!

— А как вы полагаете, в данный момент он тоже видит нас? — спросила Гертруда.

— Весьма возможно, — уклончиво отвечал доктор, — почему же и нет? — При этом он сделал Норберу Моони знак, чтобы удержать его от возражения, уже готового было сорваться с языка простодушного ученого.

Эта мысль, видимо, развеселила Гертруду и до некоторой степени утешила ее.

— Ах, если бы он только мог видеть нас и знать, что все мы находимся здесь, — тихо прошептала она, — тогда бы мне казалось, что, несмотря на разделяющее нас пространство, между нами существует какое-то общение, что его мысль встречается с моей, когда моя летит к нему… А может быть, для него лучше, что он не знает ничего об этом! — грустно добавила она.

— Нельзя же, право, смотреть все только на Судан! — воскликнул, смеясь, доктор, желая развлечь ее, — вот я там, в уголке, вижу другую прекрасную страну, которая, мне кажется, весьма походит на нашу дорогую Францию… Право, она выглядит совсем недурно, плотно усевшись на Альпах и Пиринеях… обернувшись лицом к Атлантическому океану!.. Милая Франция! — восторженно добавил он.

Гертруда охотно согласилась взглянуть на Францию, которую она узнала не без известного чувства сердечной радости… А вот и тонкая светлая полоска немного южнее, это — Италия. Там, повыше, над самой Францией, чуть-чуть левей, два крошечных пятна. Это — Великобританские острова. Да, но сердце ее стремилось больше всего к Судану, и в его сторону невольно обращался ее взгляд. Требовалось новое отвлечение и, к несказанному счастью Норбера Моони, у него мелькнула в тот момент новая счастливая мысль, которая обещала быть много удачнее всех остальных.

— Простите, мадемуазель Керсэн, я сейчас вспомнил, что имею показать вам нечто такое, что, вероятно, займет вас — но это в другой стороне горизонта горизонта. Позвольте — я переведу телескоп.

С этими словами он навел инструмент на созвездие Лебедя, горевшее яркими лучистыми огнями, как будто оно состояло из крупных бриллиантов, затем, поискав в течение нескольких минут, обратился опять к Гертруде с довольным видом и приятной улыбкой на лице.

— Присядьте, мадемуазель Керсэн, и посмотрите теперь в телескоп! — проговорил он, уступая ей свое место.

— Я вижу маленький красный шар или, точнее, не красный, оранжевый… величиной приблизительно с мандарин!

— Да, да, совершенно верно… А знаете вы, что это за маленький красный шар?..

— Вы не догадываетесь? Нет?., ну, так я вам скажу: это — ваша крестница и тезка!

— Моя звезда!.. — воскликнула Гертруда с особым радостным оживлением.

— Да, это она самая и есть, это планета «Гертруда», так названная вами. Она не захотела, зная, что мы здесь, пройти, не выглянув на здешнем небосклоне и не повидав вас, и теперь шлет вам свое приветствие издалека.

— Это весьма любезно с ее стороны, и я очень-очень рада познакомиться с ней: я так давно желала этого!.. О моей крестнице нельзя сказать, что она полненькая девочка! Нет, но я надеюсь, что бедняжка находится в добром здравии! — пошутила молодая девушка.

— О, да! она как нельзя более здорова и весела, об этом не беспокойтесь. Правда, размеры ее не из крупных, и по величине своей, конечно, не из первых, — ее поверхность равняется одной тысяче трехсотой поверхности земного шара, — но положение ее прекрасно, — между Марсом и Юпитером сверх того, она вращается вместе с другими своими сестрами, наблюдаемыми телескопом планетами, в очень интересной части солнечного мира. Ее путешествие вокруг солнца, хотя и весьма продолжительно, но зато и весьма интересно.

— А как вы полагаете, обитаема она или нет? спросила Гертруда.

— Об этом мне ничего решительно не известно потому я не могу ничего вам сказать, но нет никаких основательных причин, чтобы она была необитаема Она имеет атмосферу, это несомненно, и геологическое строение, весьма сходное с геологическим строением Земли и Марса. Кроме того, я могу еще сказать г полной уверенностью, что если у нее действительно существуют обитатели, как мы можем предполагать, то эти обитатели должны быть чрезвычайно легки и должны делать самые невероятные прыжки и скачки без всякого труда.

— Сама масса Гертрудии так слаба, что сила тяготения не имеет на ее поверхности никакой энергии, если можно так сказать. Все предметы не имеют на ней почти никакого веса, и если на ее поверхности есть еще действующие вулканы, то камни, которые они извергают, вероятно, падают на другие миры; если есть на ней дети, то эти малютки могут бросать в воздух громадные каменья, которые будут исчезать бесследно в пространстве, не возвращаясь обратно к их ногам. Кроме того, нетрудно себе представить, что эти обитатели должны быть еще громаднее, чем древние селениты, так как рост людей, птиц, животных и растений находится в тесной зависимости от силы тяжести.

— Следовательно, чем сама планета мельче, тем ее обитатели, если только таковые существуют на ней, должны быть колоссальнее по своей величине и размерам?

— Да, несомненно так! — отвечал Норбер Моони.

— Ах, мне совсем не нравится мысль, что моя маленькая звезда населена такими гигантами, которые даже намного больше прежних селенитов… А во сколько раз должны они быть больше их, по вашим расчетам?

— Раз в шестьдесят, быть может.

— В шестьдесят раз! — рассмеялась Гертруда, — шестьдесят раз девять метров! шестьдесят раз четыре сажени!., да это двести сорок сажень!., пятьсот сорок метров вышины!!!

— Да, это почти в десять раз выше башен Парижского собора Богоматери!

— Нечего сказать, славный народец, черт возьми.

— С такими пареньками шутки плохи! — заметил доктор Бриэ.

— Нет, как хотите, господа, мне это совсем не нравится… Такие люди должны только безобразить мою маленькую планету; я бы предпочла, чтобы ее обитатели были пропорциональны своей планете, и скорее походили бы на карликов, чем на великанов.

— Да, но что прикажете делать, таков закон вещей!.. Приходится «с ним мириться и принимать этих неведомых нам обитателей такими, как они есть, — отвечал Моони. — Если же вы непременно желаете человечества в миниатюре, то за этим следует обратиться к величайшему из светил, какие только вращаются вокруг солнца, — Юпитеру.

— Там, вероятно, люди не больше муравьев! — весело воскликнула Гертруда Керсэн.

— Не только не больше, но, может быть, это — просто микроскопические создания. Как видите, эти сравнения весьма полезны, чтобы слегка умерить нашу человеческую гордость, особенно ту глупую гордость, которая держится на жалком преимуществе нескольких лишних сантиметров роста!

Эти последние слова, казалось, были обращены главным образом по адресу Каддура, который во всяком случае принял их на свой счет, так как любезно поклонился, видимо, тронутый таким вниманием к себе.

Все вернулись в круглую залу, чтобы сесть за стол, так как это было обычное время завтрака.

— Мне кажется, что и теперь уже довольно холодно! — заметила Гертруда Керсэн, удивленная тем, что по всему ее телу вдруг пробежала дрожь; это было такого рода ощущение, от которого она уже давно успела отвыкнуть и которое именно в силу этого было для нее почти ново.

— Да, это можно сказать безошибочно, — подтвердил доктор, — я готов поручиться, что в данный момент У нас уже два или три градуса ниже нуля. И, как я вижу, У сэра Буцефала уже зубы стучат.

— У меня?.. Что вы, доктор!.. — поспешно протестовал баронет, — знаете ли вы, любезный мой господин Бриэ, что я видал холод почище этого! Я подымался на Монблан в простой шерстяной куртке!

Одним из многочисленных претензий молодого барона была одна претензия, впрочем, весьма обычная и распространенная в Англии, это — чрезвычайная выносливость холода и способность переносить всякую стужу и непогоду со стоическим презрением, не надевая теплого пальто даже и в самую холодную зиму.

Правда, для того, чтобы иметь возможность безнаказанно гордиться этой мужественной выносливостью и терпеливостью, он, как и все англичане, с ног и до головы укутывался в теплую фланель.

— От души поздравляю вас, дорогой баронет, с такой выносливостью и нечувствительностью к холоду! — с легким оттенком иронии сказал доктор Бриэ, — что ж е касается меня, который не может похвастаться такими свойствами, то я скромно признаюсь, что начинаю мерзнуть и что добрый камин и огонек были бы для меня весьма желанным добавлением к удобствам нашей жизни в данный момент!

Едва успел доктор произнести эти слова, как нечто похожее на выстрел раздалось в стене за его спиной.

— Ах! что это такое? — воскликнула Гертруда Керсэн, не столько испуганная, сколько недоумевающая.

— Это не что иное, как просто камень треснул от мороза! — сказал Норбер Моони, нимало не смущаясь. — Очевидно, мороз крепчает и теперь уже настолько силен, что какой-нибудь камень нашей постройки, в котором почему-либо, несмотря на палящий жар лунного Солнца, сохранилось немного сырости или влаги, разорвало как гранату, или как каштан в печи. К счастью, в нашей постройке очень мало таких камней, так как обсерватория почти исключительно состоит из пирита. Не то это была бы такая пальба, что ей могла бы позавидовать любая канонада. Но пирит не разорвет никакой мороз, так как он плотен и тягуч, как металл.

— Как бы ни было, господа, но советую всем вам готовиться к изрядному холоду! — проговорил доктор. — Если уже час спустя после заката солнца мы дрогнем, как сейчас, то можете себе представить, что это будет часов двадцать или тридцать спустя!.. Я даже спрашиваю себя, будем ли мы в состоянии выдержать этот страшный холод.

— В худшем случае нам придется перекочевать на то полушарие и там отогреваться на солнышке! — отвечал Норбер Моони. — Но я надеюсь, что мы не доживем до такой крайности.

— Если судить по той температуре, какую мы с Каддуром встретили на том полушарии, то здесь нужно ожидать температуру хотя и довольно низкую, — так, около тридцать или тридцать пять градусов, — но все же вполне выносимую при имеющихся у нас теперь условиях.

— А вы называете это вполне выносимым холодом, температуру в тридцать или тридцать пять градусов? благодарю!.. Да вы, я вижу, верно, тоже из школы сэра Буцефала! — воскликнул доктор Бриэ, — нет, воля ваша, я предпочитаю теплые страны!

— И я также, но если я говорю, что температура эта выносима, то говорю в том смысле, что при такой температуре можно жить нам, бедным жителям земного шара, где такого рода морозы бывают во многих странах. Кроме того, мы позаботились о кое-каких предохранительных мерах на этот случай.

— Кстати, Виржиль, ты хорошо бы сделал, если бы вырыл теперь один или два раскаленных камня… Это бы отогрело всех нас немного, а вы, мадемуазель Гертруда, сделали бы хорошо, если бы раскрыли свои сундучки и чемоданы и достали из них все, что найдется в них теплого, в виде шалей, платков, бурнусов и тому подобного.

— К сожалению, я очень бедна такого рода вещами: ведь в Суакиме и Хартуме эти были вещи совершенно не нужны!

— Ну, в таком случае, мы поищем кое-чего для вас и Фатимы в гардеробе сэра Буцефала и в моем и уж наверное найдем какие-нибудь теплые плащи и пальто. Нет? У вас не найдется ни того, ни другого? — продолжал Норбер, заметив энергичный отрицательный жест баронета.

— Ну, если не плащ и не шубу, то, во всяком случае, теплые одеяла, пледы, какой-нибудь ульстер… Мне ведь не раз случалось замечать, милый друг, что если вы и ваши уважаемые соотечественники обыкновенно очень энергично восстаете против всякого рода обыкновенных плащей и всякой другой теплой верхней одежды, особенно меховой, то, с другой стороны, я не видал ни у кого из других народов во время путешествий ни таких теплых пледов, ни таких превосходнейших толстых шерстяных одеял, ни таких внушительных ульстеров, как у англичан!

Все рассмеялись этому меткому замечанию Норбера Моони, в том числе и сам баронет, который, однако, не взялся объяснить эту типичную особенность своей нации.

Между тем Виржиль притащил в комнату в громадных медных тазах три огромных, добела раскаленных инсоляторами камней, с успехом заменивших хорошую печь, так как, зарытые в сухой горячий песок, они сохранили огромное количество тепла, которое теперь распространяли вокруг себя. Это было особенно приятное тепло, распространявшееся на всю комнату.

— Что за превосходная мысль! — восхитился доктор, — как странно и прискорбно, что такого рода разумный и практический прием до сих пор еще не нашел широкого применения среди народов холодных стран! Если только подумать, сколько бедных людей мерзнет зимою в своих квартирах за отсутствием или дороговизной топлива, и которым стоило бы только утилизировать вот таким образом солнечную теплоту! Право, обитатели земли, считающие себя цивилизованными и прогрессивными, в сущности, все еще находятся в младенчестве!.. Знать наверное, что в определенное время настанет стужа, и даже не позаботиться о том, чтобы припасти себе на это время хоть сколько-нибудь той благодетельной теплоты, которую так щедро изливает на нас в летнее время сама природа!..

— Нет, человечество пользуется этим теплом, только под видом дров, каменного угля и всякого другого топлива, которое, в сущности, не что иное, как то же солнечное тепло, припасенное в сараях и погребах! — сказал Норбер Моони.

— Да, правда ваша, милый Моони, — согласился доктор, — тем не менее вы не станете отрицать, что солнечным теплом можно было бы пользоваться более непосредственным образом.

— Как видите, доктор, я был одним из первых, кто это сказал, так как именно силой солнечного тепла мы с вами переселились на Луну.

— И это еще нельзя считать самым лучшим применением этого тепла; мне кажется, что его можно было бы с успехом применить и на более полезные дела!

— Да, если даже и так, то ведь, оно сослужит нам еще и другую службу, вернет нас обратно на Землю, не забывайте и этого, доктор!

— О, господа, когда оно водворит нас обратно на нашу родную планету, тогда я воздам ему честь и славу и восхвалю его от всей души!

— Вот, кстати, вы упомянули о каменном угле, — заметил баронет, — а знаете ли, что здесь, на Луне, в русле того иссякшего горного потока, есть превосходнейшие залежи этого угля… знаете, там, на дне ущелья?

— Да, на дне ущелья, в иссохшем русле потока, где вам пришлось провести несколько очень неприятных для вас минут! Знаю, — добавил Норбер Моони, — действительно, и я сам видел там превосходнейший антрацит; им, конечно, можно было бы развести здесь славный огонь!.. Я, конечно, говорю не о вас, мой милый друг, который презирает такие пустяки, как стужа, а о нас, грешных мерзлых и зябких французах, для которых славный огонь в камине при данных условиях был бы весьма желанной роскошью!.. Но, увы! огонь пожирает не только топливо, но и значительное количество кислорода, а мы не имеем его в достаточном количестве, чтобы не только самим вдыхать его, но и питать им огонь. Поэтому волей-неволей нам придется последовать вашему благому примеру и оставаться нечувствительными к холоду, как вы.