Онлайн чтение книги Приключения Джейкоба Фейтфула Jacob Faithful
ГЛАВА XVIII

Я посылаю линейку в знак того, что не подчиняюсь тиранической власти. Меня судят и осуждают, не выслушав. Я теряю дар речи, но это вознаграждается силой чувств. Все кончается великодушными речами и слезами

Мы выгружали мучные бочки одного капитана американской шхуны; дело покончили. Американец был тоже подле склада.

— Когда вы снова подойдете для нагрузки к моей шхуне на этом вашем плотике? — спросил он Тома старшего. — Вероятно, не сегодня вечером?

— На этот раз угадали, — ответил старый Том, — до утра мы простоим подле берега, с вашего позволения.

— Да, залезете в ил, как луизианский аллигатор. Здесь, в этой стране, вы хладнокровны. Я совсем не желаю мокнуть в вашей речонке и хочу вернуться в Нью-Йорк до сезона лихорадок.

— Хорошенькое судно у вас, — заметил старый Том. — Во сколько времени может оно сделать переход?

— Во сколько времени? Изумительно быстро, и не ждет ветра. Восточные ветры гнались за нами до ваших проливов и не могли догнать меня.

— А дельфины-то, дельфины, я думаю, они приходили в отчаяние и не могли плыть за вами, — заметил Том с улыбкой. — А между тем я видал, как эти создания неслись рядом с английским фрегатом, и его полный ход был им нипочем.

— Они никогда не шутят со мной, старая трещотка, — ответил американец, — а если вздумают подшутить, я разрезаю их на две части, которые летят в разные стороны: голова и передние плавники плывут в одну, хвост в другую.

— Но разве эти части не соединяются позади вашего судна, в волне, которую пускает шхуна? — спросил Том.

— Не удивился бы, если бы было так, — ответил американец.

— Скажите, капитан, о каком судне так много говорят в Нью-Йорке? — спросил старик. (Он говорил о паровом судне, преувеличенные отчеты о котором перепечатывались из американских газет). — Судно, или как его назвать, плавающее без парусов, мачт, рей и так далее. Я совсем ничего не понимаю.

— Люди из старых стран не могут представить себе этого, — ответил американец. — Вот что я скажу: оно двигается по воде вперед, назад, вправо, влево, и для этого нужно только мешать кочергой в топке: чем вы больше мешаете, тем скорее несется этот корабль, хотя бы против ветра и прилива.

— Ну, не увижу — не поверю, — ответил Том.

— И крушение ему не опасно. Впрочем, и моя маленькая шхуна однажды очутилась под водой во время жестокого шквала; но она через мгновение снова выскочила с другой стороны валов, и все было в порядке. Никто ничего не заподозрил бы, если бы рулевой не заметил, что его куртка промокла, а матросы не перевернулись в своих гамаках.

— После этого вы можете и помолчать, — со смехом закричал Том младший.

— Не надо его останавливать, Том, — возразил инвалид. — Это очень забавно. Скажите, капитан, значит, в новой стране все делается очень скоро?

— Все мелькает, — ответил тот.

— А какие лошади в Америке? — спросил я.

— Думаю, наши кентуккийские лошади удивили бы вас. Чудно бегают: рысью обгоняют самый бурный норд-ост. Однажды, во время поездки по штату Алабама, я взял одного англичанина. Вот он и говорит: «Что это за большое кладбище?» — «Ах, иностранец, — ответил я, — мы просто скачем мимо мильных столбов». Но у меня была лошадь еще быстрее. Раз молния около получаса гналась за нею да так и не могла догнать. Но я не могу ждать дольше. Я надеюсь, вы подойдете завтра после полудня?

— Да, да, мастер, — ответил старый Том и запел прощальную песенку.

— Ну, кажется, вы не дурак петь, — заметил американец.

— Ну, а я думаю, вы не дурак лгать, — сказал Том младший.

Наш разговор прервал м-р Ходжсон, новый старший конторщик, о котором я еще ничего не говорил. Он заменил м-ра Томкинса, когда мы ушли из Батерси, с самого начала невзлюбил меня, и его враждебность, по-видимому, возрастала, по мере того как м-р Драммонд все больше и больше одобрял меня.

— Фейтфул, сейчас же идите в контору. Я не желаю, чтобы у меня служили бездельники. Сейчас же идите, — сказал он.

— Что это, мистер тихоступ, — крикнул старый Том, — вы хотите сказать, что Джейкоб ничего не делает?

— Да, желаю, а слышать ваших дерзостей не хочу. Молчите, не то я сгоню вас с баржи, старый мошенник.

Старый Том ответил ему резко. Моя кровь тоже закипела: я уже многое вынес от него. Том младший весь горел от нетерпения и желания заступиться за меня. Он небрежно прошел мимо главного конторщика и сказал мне:

— Я думаю, Джейкоб, что ты ученик на реке, но тебя приковали к счетной конторе. Ты еще долго пробудешь там?

— Не знаю, — хмуро ответил я, отходя, — но мне хотелось бы, чтобы это время окончилось.

— Прекрасно, сэр, — сказал Ходжсон, — я доложу мистеру Драммонду о ваших проделках.

— Проделках? Его дело стоять за колесам, — ответил старый Том, — и он не должен учиться вашим хитрым проделкам за конторкой.

— Хитрым проделкам? Что ты хочешь сказать, старый мошенник? — в бешенстве крикнул конторщик.

В тот день не пробыл я за своей конторой и минуты, как вошел м-р Ходжсон и оскорбительно заговорил со мной. Моя гордость не могла снести этого. Вполне хорошо написанную накладную он вырвал у меня из рук, разорвал и приказал написать снова. Возмущенный таким обращением, я отказался и бросил перо. Он схватил линейку и швырнул ее мне в голову. Я не вынес этого и кинул ее обратно. Она просвистела в воздухе как раз в то время, когда в комнату вошел м-р Драммонд; он видел, как мой снаряд ударил Ходжсона по лбу; он упал, я стоял с пылающим от гнева лицом.

Все улики были против меня. Призвали прислугу, конторщика унесли в его комнату, я опустился перед конторкой, и моя грудь волновалась от бурных чувств. Сколько времени я пробыл так — не знаю, может быть, часа два, и, вероятно, просидел бы еще дольше, если бы меня не позвали к м-ру Драммонду. М-р Ходжсон пришел в себя и, очевидно, по-своему рассказал всю историю. В гостиной я застал м-ра и м-с Драммонд и маленькую Сару с красными от слез глазами. Я не боялся, так как был еще слишком полон негодования. М-с Драммонд казалась серьезной и печальной. М-р Драммонд был суров.

— Джейкоб Фейтфул, — сказал он мне, — я должен объявить тебе, что вследствие позорного поступка ты не можешь больше оставаться в нашем доме. Очевидно, что я слышал до сегодняшнего дня, было последствием твоего недостойного поведения. Да, твоя дружба с пьяным стариком и его дерзким сыном вовлекла тебя в безумие. Я надеялся доставить тебе более почетное положение, чем предполагал сначала, но теперь вижу, что ошибся. Ты оказался неблагодарным.

— Нет, — спокойно прервал я его.

— Говорю тебе, ты неблагодарен. Я сам убедился в твоем ужасном поведении, которое долго скрывали от меня. Я поместил тебя учеником на реку, и ты вернешься на баржу, но не жди от меня ничего больше. Сам прокладывай себе дорогу. Ты можешь служить на моей барже, пока я не отыщу для тебя нового места на другом судне. Я считаю своим долгом удалить тебя от вредного влияния. Вот еще что. Ты пробыл несколько месяцев у меня в конторе и теперь очутишься один на свете. Возьми же за твою службу десять фунтов (и м-р Драммонд положил деньги на стол). У меня есть также деньги, отложенные для тебя, но я их задержу; как только время твоего учения окончится, ты можешь потребовать их. Глубоко надеюсь, Джейкоб, что суровый урок образумит тебя и что ты забудешь дурные советы твоих недавних товарищей. Не старайся оправдываться, это бесполезно. — М-р Драммонд встал и вышел из комнаты.

Я заговорил бы, но его последние слова снова подняли во мне чувство негодования. Я молча и твердо вынес его прощальный взгляд. Он счел это закоренелостью. М-с Драммонд, которая, как я узнал позже, захотела поговорить со мной наедине, тоже приняла мое молчание за вызов, печально взглянула на меня, вздохнула и ничего не сказала; маленькая Сара смотрела на меня своими черными глазами, точно желая прочитав в глубине моей души.

— Разве вам нечего сказать, Джейкоб? — наконец спросила м-с Драммонд. — Я хотела бы передать ваши слова мужу, когда он немного успокоится.

— Нечего, сударыня, — ответил я, — кроме того, что я постараюсь егопростить.

Даже доброй м-с Драммонд мой ответ показался оскорбительным. Она поднялась со стула, взяла Сару за руку и, уходя из комнаты, сказала убитым тоном:

— Прощайте, Джейкоб.

В глазах у меня стояли слезы: я хотел ответить на ласковый привет, но печаль душила меня — я не мог говорить, и мое молчание опять-таки было принято за упрямство и неблагодарность. Однако Сара не ушла из комнаты. Ей уже минуло четырнадцать лет; около пяти лет мы были с нею друзьями, а за последние шесть месяцев наши отношения стали еще сердечнее, я любил ее, как дорогую сестру. Мое сердце сжалось, когда ушел м-р Драммонд, оно содрогнулось, когда фигура м-с Драммонд исчезла, но теперь мне было особенно тяжело. Я стоял, держа рукою ручку двери, ослепленный слезами, которые катились по моим щекам. Сара дотронулась до моей другой бессильной руки.

— Джейкоб, — начала было она, но, не договорив моего имени, рыдая упала ко мне на плечо.

Я тоже заплакал. Когда мы немного успокоились, я рассказал ей все, что случилось, и, наконец, одно существо в мире признало, что со мной поступили несправедливо. Едва я договорил, как за Сарой пришла служанка, сказав, что ее мать зовет ее к себе. Она бросилась ко мне на шею и простилась со мною. Потом пошла к дверям, но, заметив деньги, показала на них:

— Это твои, Джейкоб, — заметила она.

— Нет, Сара, я не возьму их. Я все принимаю от людей, которые поступают со мной хорошо, и чувствую к ним большую благодарность, но этих денег я не могу взять; унеси их и скажи, что я не мог их принять.

Сара поняла, что я не изменю своего решения, снова простилась со мной и ушла.

Я наскоро уложил платье и меньше чем через десять минут был уже на палубе баржи. Старый и молодой Томы сидели за ужином. Часть случившегося они уже знали, и мне пришлось только досказать остальное.

Вечер окончился грустно; мы скоро разошлись спать, зная, что рано утром нам предстоит идти за грузом к шхуне. В эту ночь я не смыкал глаз, моя жизнь прошла передо мной в бесконечном ряде картин, нарисованных воображением.