Онлайн чтение книги Жажда любви
ГЛАВА X

Когда вы любите, то многое заставляет вас страдать очень сильно, но никакое страдание не может сравниться с тем, которое причиняет ревность.

Гневная выходка отца Жюльена против Сары и брошенные им обвинения вызвали в душе его целую бурю эмоций. Он и раньше испытывал в отношении Кэртона дикую, безрассудную ревность, потому что тот слишком часто бывал с женщиной, которую Жюльен любил. Но Жюльен подчас несколько стыдился этой ревности, которая, как он это чувствовал, была неосновательна. А теперь в уме его звучали имена де Клева и Колена, и при одной только мысли о комментариях, которые могут быть сделаны Коленом по этому поводу, кровь бросалась ему в голову.

Колен тоже об этом говорил, и Жюльен представлял себе его подмигивание, когда он произносил своими толстыми, мясистыми губами некоторые слова.

Но ведь это была ложь!

Жюльен внезапно остановился. Он громко произнес эти слова, и они его несколько приободрили.

Да, это ложь!..

Он пошел дальше, но ревность вызвала перед его глазами образ Кэртона, его смуглое, красивое лицо, темно-карие глаза, тонкие, нарисованные, как у женщины, брови, красиво очерченный рот, который, когда он улыбался, открывал такие чудесные зубы!

Но это была ложь!..

Правда, Сара знала Кэртона давно, он был другом ее матери, был на много лет старше Сары. Ему должно быть сорок три или сорок четыре года…

Красивые женщины всегда возбуждают злые толки, а Сара, вследствие своего одиночества, была более подвержена им.

Жюльен знал, что он должен стараться ясно мыслить и не допускать никакой бессмысленной тревоги. Он даже слегка засмеялся, давая себе сам этот совет; вслед за тем он невольно вскрикнул, так как в своей слепой поспешности ударился по дороге о какую-то каменную стену.

Оглянувшись, он заметил, что бессознательно пришел к отелю Дезанж и очутился перед высокими воротами, тонкий железный переплет которых пропускал длинные полосы света, падавшие из открытых окон и отражавшиеся на дворе.

У ворот дремал в своей будке старый привратник.

Жюльен открыл маленькую боковую калитку и прошел к двери. Дворецкий, часто видевший его в последние месяцы, сказал вместо приветствия:

— Графиня находится в белой гостиной.

Он сделал жест рукой, как бы приглашая его войти. Жюльен последовал за ним машинально, словно в состоянии какого-то умственного отупения и физической усталости, явившейся результатом страшного возбуждения и сильнейшего приступа гнева. Он увидел луч мягкого света и услышал свое имя, произнесенное вполголоса. Идя дальше по гладкому, блестящему паркету, чтобы поздороваться с Сарой, он пристально посмотрел на Шарля Кэртона, который был партнером леди Дианы в бридж.

Кэртон точно почувствовал этот взгляд и тотчас же обратился к нему, раньше чем это сделал кто-нибудь другой.

— Алло, Гиз! Вы пришли, чтобы позабыть в веселой беседе о гневе своего клиента, не так ли?

Жюльен увидел перед собой его тонкое, смуглое лицо, улыбку, открывающую великолепные зубы, и очертания гладко причесанной головы. С трудом проглотив комок, подкативший к горлу, он сказал своим обычным голосом:

— Вашей руке лучше, Кэртон?

— Движения еще немного затруднены, но это все.

Жюльен взглянул на Сару и горячо повторил в душе: «Это неправда!.. Это неправда!..»

Детская уверенность, что то, что красиво, должно быть так же хорошо во всех отношениях, мелькнула у него в мозгу и укрепила его. Ведь так трудно дурно думать о красоте, когда смотришь на нее. И Жюльен бессознательно услаждал свою утомленную душу и успокаивал ее, глядя на Сару и разговаривая с нею о пустяках. Он слушал ее, освободившись каким-то необъяснимым путем одним только фактом ее близости от всех своих огорчений, сомнений и злобы. Он испытывал величайшее удовлетворение и уверенность в своем счастье.

Они разговаривали о Вильяме, о его поврежденной лапке и о любви Коти к своим собакам.

Это все были простые вещи, лениво думал Жюльен, в них были ясность и простота.

— Какой у вас утомленный вид! — вдруг сказала Сара.

Она повернулась и подошла к дивану, стоявшему у стены. Жюльен последовал за ней, все еще ощущая мир в душе. Он закурил папироску, довольный, что мог смотреть на нее и слышать ее голос.

Сара тоже курила. Посмотрев на него в упор, она сказала:

— Вы знаете, я чувствую себя виноватой перед вами.

Он встрепенулся.

— Передо мной? Почему?

— А ваше сегодняшнее дело!

Она потупила глаза, и тень от ресниц легла на ее щеки.

— Я слышала вопрос Шарля и, кроме того, читала в газете.

— Знаю, — коротко отвечал Жюльен. — Это неприятно. Я намерен попытаться поправить дело.

— Вам бы не следовало приезжать сегодня, — тихо произнесла Сара.

— Вы недовольны, что я это сделал?

Его голос заставил ее взглянуть на него. Их глаза встретились.

— Вы недовольны? — повторил он.

— Нет, — сказала она с усилием. — Но я все-таки чувствую себя виноватой. Моя мать и другие упрекают меня за то, что я слишком часто отвлекаю вас от работы. Вы сами сказали это сегодня, только вы прибавили, что это не имеет значения. Но для меня это имеет значение, должно иметь!

— Это очень скучный предмет для разговора, во всяком случае, — возразил Жюльен, стараясь выказать беспечность, которой он не чувствовал. Ему пришли на память советы Колена. — Кто же те другие, которые так интересуются моим благополучием?

— О, моя мать… Адриен…

— Как раз Адриену приличествует осуждать такого случайного лентяя, как я!..

Партия в бридж кончилась, и послышались обычные замечания партнеров. Леди Диана выиграла и довольная подошла к Саре и Жюльену.

— Как вы думаете, музыка может уменьшить дикую алчность души? — спросила она и, не дожидаясь ответа, уселась за рояль.

Она играла действительно хорошо и с большим темпераментом. Сегодня она по какому-то капризу начала играть увертюру из оперы «Самсон и Далила». Это была некогда любимая опера Сары, как и многих других чувствительных людей. Сара никогда не могла слушать эту музыку без того, чтобы не почувствовать ускоренное биение сердца, и сегодня вечером она подействовала на нее еще сильнее после всех волнений, перенесенных ею в течение дня и пошатнувших ее самообладание.

Она сидела, устремив взор на свои руки, лежащие у нее на коленях. Жюльен Гиз, Шарль, — оба показались ей как-то особенно близкими, и так как она это чувствовала, то у нее явилось интуитивное сознание, что они тоже это чувствовали и страдали.

Жюльен смотрел на ее тонкие руки, вспоминая, как он держал их в своих руках. Быстро отвернувшись в сторону, он увидал горящие, устремленные на Сару глаза Шарля, который тотчас же отвел свой взгляд, как только почувствовал, что за ним следят.

Леди Диана продолжала играть, и рой безумных, страстных мыслей пронизывал мозг Жюльена. Музыка этой оперы выражала его любовь, и, без слов высказывая ее Саре, он вдруг понял, что в его чувство к ней примешалось нечто новое. До этого вечера он мог обожать ее, не требуя ничего взамен. Теперь же его душевный мир был нарушен, ревность вызвала у него менее идеальные, но более могущественные эмоции. Он внезапно почувствовал, что ее близость была для него невыносимой, что она не была божеством, обожаемым издали, а женщиной во плоти и крови.

Сара, точно повинуясь его взгляду, подняла глаза на него. Их взоры встретились, и она прочла в его глазах ту истину, которой раньше не замечала. Она испытала чисто физическое ощущение, заставившее ее отпрянуть, как будто он прикоснулся к ней. Он увидал под тонкой тканью ее платья, как вздымается ее грудь, и в тот же момент его безмолвный любовный призыв с непреодолимой силой, точно пламенем, охватил ее и завладел ею помимо ее воли.

— Я могла бы полюбить этого человека, да, я уже слишком много думаю о нем. Вот куда вело беспокойство, которое я ощущала. Это ответ, — сказала она себе и на мгновение испытала такое же необыкновенное чувство освобождения, какое испытывал Жюльен. Но затем действительность вступила в свои права и вернула ее к сознанию ее положения, а вместе с этим сознанием она почувствовала себя несколько пристыженной и подумала с удивлением: «Что я за женщина? Как я могу испытывать нечто подобное и так скоро?..»

Музыка кончилась. Леди Диана встала.

— Вы все имеете какой-то расстроенный вид, — заметила она, обводя их веселым, насмешливым взглядом. — Я вообще нахожу, что оперу занимательнее смотреть, нежели слушать, и особенно интересно наблюдать слушателей, так как тут видишь человеческую натуру без прикрас. Это увлекательное занятие.

Ее взгляд остановился в конце концов на Шарле.

— Вы, милый друг, что-то не так оживлены, как обыкновенно, — сказала она.

— Может быть, я теряю от сравнения, — быстро ответил Шарль, улыбаясь.

Он последовал за леди Дианой, наложил гору мягких подушек ей за спину и закурил для нее папироску. Жюльен и Сара сидели молча.

— Вы не любите оперу? — спросила, наконец, Сара, прерывая молчание, смущавшее ее.

— Да… я знаю очень мало опер, — не совсем охотно ответил он.

Их глаза снова встретились на мгновение, и снова его взгляд пытался овладеть ею.

— Я должен идти, графиня, — проговорил он резко слегка хриплым голосом.

Он остановился перед нею, выпрямившись во весь свой высокий рост и с таким выражением лица, которое причиняло ей страдание. Она тоже смотрела на него, ожидая, пока он не попрощается с нею, как всегда церемонно, и думала при этом, что было бы, если бы она вдруг прижала его голову к своему сердцу…

Что-то в ее лице вдруг открыло Жюльену истину, в которую он не осмеливался поверить, но на одно безумное мгновение он все же поверил в нее. Что-то было все-таки?.. Нет, ничего не было! Он поклонился ей, шепча обычные слова прощания.

Внезапно ею овладело странное, несколько жестокое желание, и она намеренно протянула ему руку. Он не мог не взять ее, иначе это было бы явной нелюбезностью с его стороны.

Он взял руку, медленно удержал ее в своей руке, выразив в своем пожатии свою страстную просьбу. Он смотрел на нее прямо и открыто с беспощадной настойчивостью и видел, как она менялась в лице. Она тоже посмотрела на него; ее глаза были широко раскрыты, и легкая улыбка играла на губах.

И вдруг, словно испугавшись, он выпустил ее руку, повернулся и ушел.

Сара подождала еще немного, и так как было уже поздно, она извинилась перед другими, искусно избежала маневров Шарля, желавшего проводить ее на лестницу, и удалилась в свою комнату.

— Наденьте на меня пеньюар, Гак, — сказала она.

Комната находилась наверху и с улицы была не видна. Ее огромные окна были раскрыты настежь, давая доступ фиолетовой ночи и ее прохладным ласкам.

— Честное слово, вы красавица, мисс Сара! — вдруг воскликнула Гак. — Как будто…

Она вдруг запнулась, но Сара поняла ее.

Теперь она могла думать о Коти откровенно и честно, с благодарностью, которую она всегда чувствовала, потому что неестественное возбуждение, державшее ее в напряжении все последние месяцы, совершенно исчезло и заменилось чувством, которого она не стыдилась. Однако она не знала этого до сегодняшнего вечера, не знала даже днем, когда Жюльен встал перед нею на колени на большой дороге.

О, как слепо и глухо бывает сердце!

Гак спросила, как причесать ей волосы.

— Я еще не лягу в постель, — сказала она, и, пока Гак расчесывала ей волосы, она начала мечтать.

Как молодо он выглядел и каким усталым!

Их любовь будет грезой, на некоторое время…

Эта мысль не казалась ей заслуживающей порицания или бессердечной. Проанализировав ее, она решила, что это зависело от особого качества, заключающегося в любви Жюльена к ней. Этого качества не было в любви других мужчин к ней.

Гак кончила ее расчесывать, и две толстые пряди волос, связанные широкой лентой янтарного цвета, легли на ее плечи.

— Ну, теперь спокойной ночи, миледи, — сказала Гак немного недовольным тоном. Обыкновенно Сара беседовала с ней перед отходом ко сну, но сегодня она была необычайно молчалива, и Гак с понятной досадой замечала, что Сара сама себе улыбалась, каким-то собственным мыслям…

Сара заметила недовольный оттенок ее голоса и засмеялась:

— Ой, ой, Гак! Не надо сердиться, — сказала она. — Я вовсе не унеслась далеко в своих мыслях, а только… только была счастлива!

— Если только это счастье, настоящее счастье? — осторожно возразила Гак. — Но если тут радость будет сменяться унынием, бессонными ночами и слезами и вы будете постоянно менять свои платья, то… Нет, я больше ничего не скажу, мисс Сара. Я надеюсь, что на этот раз это настоящее.

Сара снова засмеялась.

— Гак, вы выражаетесь языком пророков. Но теперь это настоящее, говорю вам.

— Будем надеяться, что так будет, — отвечала Гак, все еще недовольная молчаливостью Сары.

Когда она ушла. Сара погасила свет и, подойдя к окну, стала смотреть на небо.

Она думала, настанет ли день, когда она будет стоять подобным образом рядом с Жюльеном и смотреть на небо и будет говорить ему, что однажды она представляла себе такую картину.

Настанет ли такой день, когда они поцелуются? Это будут поцелуи, которые являются сами собой, как утренняя заря, как цветы под влиянием солнечных лучей…

Испытает ли она когда-нибудь восторг, отдаваясь любимому человеку?..

О, какой безумной, какой жалкой она была все эти последние месяцы!

Как позорно было играть в любовь с Шарлем, когда она сознавала в душе, что не любит его, и только жажда испытать счастье заставляла ее слушать его.

Он скоро уйдет навсегда из ее жизни, слава Богу!

А ведь она его любила когда-то, любила его истинным образом, как понимала тогда любовь. Это было давно. Теперь она знает, что ничего не понимала тогда.

Слава Богу, она может идти к Жюльену, когда будет свободна, и тень ее прежней любви к Шарлю не падет на нее. Знает ли он о Шарле всю историю? Вероятно. Если нет, когда-нибудь она сама расскажет ему все и даже, может быть, расскажет о своей летней глупости.

Как необыкновенны женщины! Как удивительна человеческая натура! Ведь она знала, что в действительности она была всегда требовательной натурой, а между тем решилась принять весьма подержанное чувство, только вследствие своего одиночества.

— Так тяжело, так страшно быть одинокой! — говорила она себе. — Боишься быть выброшенной из жизни в конце концов и потому цепляешься за какую-нибудь руку, чтобы только удержаться, чтобы спастись от самой себя. Спустя некоторое время это уже теряет всякое значение, и в этом-то и заключается величайшая трагедия одиночества. И я думаю, что тот, кто одинок, всегда становится добычей досужих людей, не испытывающих духовного одиночества, потому что душа у них недостаточно развита и у них есть достаточно времени, чтобы осуществить всякую минутную фантазию, которая придет им в голову.

Сара медленно подошла к кровати и села на край. В доме была тишина, тишина была и на улицах… В конце концов, ведь жизнь все-таки одинока.

Она провела пальцем по вышитой монограмме на своей подушке, поправила ленту, продетую в прошивке покрывала, и вдруг, быстро решившись, встала, открыла дверь будуара и пошла в комнату мужа.

Ночная сиделка была уже там; она встала, когда вошла Сара. Коти спал, Вильям тоже спал возле него, прильнув к его руке. Его четыре маленькие лапки шевелились во сне.

— Если вы желаете уйти на часок, то можете это сделать, — сказала Сара сиделке, и та тотчас же встала, пробормотав благодарность, и бесшумно удалилась.

Сара взглянула на лицо Коти; оно было серовато-белое и губы полуоткрыты.

Его подушка соскользнула. Сара нагнулась над ним и осторожно поправила подушку. Глаза его открылись, и он тупо смотрел на нее.

— Это ничего, — сказала она, — это твоя подушка свалилась, дорогой мой. И она снова попробовала объясниться с ним при помощи век и губ. Но он казался еще более неподвижным, чем обыкновенно, и она, наконец, прекратила свои попытки.

Только один раз его голова беспомощно скатилась и повисла сбоку, и тогда он снова посмотрел на нее.

Что-то в этой жалкой беспомощности заставило болезненно сжаться ее сердце. Она прислонила его тяжелую голову к своему плечу. Никогда, во время их совместной жизни, она не выказывала ему нежности, да он и не нуждался в ней. Но теперь она чувствовала к нему большую нежность.

Он скоро заснул. Когда вернулась сиделка, Сара ушла в свою комнату.