Онлайн чтение книги Жажда любви
ГЛАВА XI

Если бы было возможно жить только в высшие моменты самых чистых видений и ощущений, то мир был бы прекрасен, он был бы безопасен и замечательно прост. Но, к счастью для человечества, как ни угнетает это, все же потом неизбежно наступает завтра.

Это завтра наступило и для Сары и Жюльена.

Оба чувствовали в эту ночь, что их ожидает счастье, что все тревоги котились. Но когда наступило «завтра», то жизнь прогнала все прекрасные видения и снова беспощадно заявила о своих правах.

В сущности, ничего не изменилось; будущее возвышалось как барьер впереди счастья. А самосознание, в высшей степени раздражающее качество, вернулось полным ходом и, как всегда, сделало смешным все, что казалось таким редким и прекрасным накануне.

Сара чувствовала, что она была безумной. А Жюльен снова вспомнил и, вспомнив, испытал досаду, что мог так скоро забыть.

Он нашел среди своей корреспонденции несколько записок, наполненных резкими упреками, которые относились к неблагоприятному исходу дела накануне, и он знал, что гнев и упреки были вполне заслужены им. Вспоминая все, он не мог отрешиться от мысли, что поступил как дурак.

Он сидел в своей комнате мрачный и угрюмый, как будто занятый делом, но на самом деле думая о своем неразумном поступке, повредившем его карьере. Он знал, что внешний мир, и в особенности тот специальный мир, к которому принадлежал он, резко осуждает его.

Ему вспомнились слова Колена; еще так недавно он был честолюбцем, и его победы были так близки…

Он заглянул в собственную душу. Наваждение любви продолжало существовать и к нему присоединилось еще острое чувство ревности. До какой степени оно было острым, он это понял только сегодня утром. Он чувствовал, что находится в тисках, из которых не может освободиться, и им овладело бессильное негодование.

Он смутно припоминал, что читал какую-то книгу, которая называлась «Крупинка пыли» и в которой рассказывалась история, аналогичная его истории: молодой, многообещающий человек погубил свою блестящую карьеру из-за женщины…

У Жюльена вырвалось восклицание: «Какая польза теперь думать об этом?»

Он вытащил какой-то трактат и углубился в его чтение. Но прошло десять минут, и он снова задумался о Кэртоне. Отодвинув в сторону бумаги, он встал и начал ходить взад и вперед по комнате.

Для человека его роста он имел очень легкую походку, и его шагов почти не было слышно…

Колен преподал разные советы его отцу и указал средства «образумить его», заставить встряхнуться и вытащить его из болота, в котором он завяз. Таким средством, между прочим, была ревность. Колен не мог надеяться, что его совет будет иметь такие результаты. Если бы он это знал, то, разумеется, пришел бы в восторг.

От Доминика Гиза Колен узнал о ссоре, которая произошла у него с сыном, уничтожившей всякую возможность дальнейшего спокойного обсуждения. Поэтому он советовал прибегнуть к другим средствам.

В большой красивой квартире Колена собрались Гиз и Пьер Баллеш, чтобы переговорить об этом деле.

Баллеш слушал рассеянно: он представлял действительную крупную величину, несмотря на свой индифферентный вид, но живо интересовался лишь своею выгодой. Однако он все же подумывал и о Жюльене. Он знал его лично и восхищался его работой. Имя Жюльена тотчас же вспомнилось ему, как только Колен (всегда очень много говоривший и любивший, чтобы его слушали) и старик отец Жюльена, не очень умный, но питавший ослиную преданность к сыну, заговорили о необходимости устроить совещание и пригласили его.

Баллеш уже имел в виду Жюльена как кандидата на пост в Тунисе и говорил об этом с министром иностранных дел. Этот министр был аристократом старого режима, но тщательно скрывал это под маской своего великолепного республиканизма. Если же ему представлялась возможность сделать это незаметно, то он всегда рекомендовал для какого-нибудь назначения человека своего образа мыслей. Министр внимательно выслушал и поблагодарил способного и умного Баллеша за совет, обещая, что если Баллеш не изменит в этом отношении своих взглядов на кандидатуру Жюльена, то, по дальнейшем расследовании, министр даст ему это назначение.

Впрочем, министр и сам подумывал о Жюльене как о пригодном кандидате. Жюльен был хорошего происхождения, был воспитан и умен и поэтому мог быть достойным представителем. Пост, который имелся в виду, кроме специального легального интереса, имел и выдающееся дипломатическое значение. Министр, который оставался прежде всего маркизом де Сун, т. е. аристократом, не мог этого позабыть.

Баллеш мог заявить на совещании по поводу дела Жюльена, что он считает очень уместным в данный момент такое назначение, и даже снисходительно прибавил, что Гиз и его добрый друг «мэтр Колен» могут считать это дело устроенным.

Сидя в своем автомобиле, Колен не скрывал своего удовольствия.

— По всей вероятности, он уедет на год… а там можно будет устроить ему отпуск или изменить все. Жюльен не посмеет отказаться, так как он теряет тогда две трети своего дохода. Это было бы нарочным оскорблением, потому что Баллешу известно все. Дорогой друг, мы выиграли. Даже Жюльен не решится противопоставить правительству свои любовные дела.

Доминик Гиз ничего не ответил.

— Вы разве не согласны со мной? — резко спросил его Колен.

Гиз сухо засмеялся. В ясном утреннем свете его лицо казалось мертвенно бледным и утомленным.

— Я не знаю, — устало проговорил он. — Я рассказал вам о нашем разговоре. Я совсем не узнаю своего сына в этом безумном фанатике, таким он выказал себя, защищая свое право. Я ничего не могу предсказать тут, видит Бог — не могу!

Колен сбоку посмотрел на него. В подвижном мозгу Колена уже зародился один план, но он опасался, что он будет неприемлем для Гиза. Со своей буржуазной точки зрения он относился несколько презрительно к идеалам чести и благородству поведения. Для успеха в жизни это не имеет большого значения.

— Я подумал, не поможет ли непосредственное обращение, а? Как вы полагаете, друг мой? — спросил Колен, потирая свой толстый подбородок. — Нравится вам эта мысль?..

Его острый взгляд был прямо обращен на Гиза, и еще прежде, чем он ответил, Колен уже знал, какой будет следующий вопрос.

— Обращение к кому? — спросил Гиз.

Колен презрительно фыркнул.

— К кому?.. Гм!.. К главной причине всех бед. Вы знаете графиню Дезанж?

— Нет, — сердито ответил Гиз.

— Это хорошо. Если бы вы были знакомы с ней, то ваше обращение не имело бы такой силы. А при данных условиях вы можете действовать как главный советник… э!.. как спаситель вашего сына…

Он зорко следил за Гизом и в его глазах заметил как раз такое выражение, какое ожидал увидеть в них.

«Старый дурак!» — подумал он с досадой, но тотчас же произнес вслух:

— Конечно, не надо упоминать о материальном ущербе, понесенном Жюльеном, а только настаивать на его политическом престиже, на его значении для страны и в силу этого на необходимости принять предлагаемое назначение. Слишком легко забывается, что служба Франции представляет долг, который не имеешь права игнорировать…

«Он сделает это, — сказал себе Колен с чувством удовлетворения, — он сделает это, старый простофиля».

Глаза Колена с тоскою смотрели на открытые двери кафе, когда автомобиль проезжал мимо. Он посматривал на свои прекрасные часы, думая с сожалением, что хорошо бы зайти и выпить что-нибудь. Но необходимость приниматься за работу, вследствие того, что Жюльен отошел в сторону, вынуждала Колена отказаться от этого удовольствия. Жюльен до некоторой степени помогал ему, и надо отдать справедливость Колену, что он все же по-своему любил Жюльена. Жюльен так быстро получил известность и окружен был таким красивым ореолом, что его падение с этой высоты не только причиняло Колену материальный ущерб, но и потерю престижа.

Колен очень легко узнал, где проводил дни его бывший протеже. Он был бездетным человеком, и, может быть, его желанием спасти Жюльена руководило более тонкое чувство, нежели простая досада за собственный неуспех в жизни.

Во всяком случае, он пошел к Доминику Гизу и нашел у него более чем достаточно материала для своей работы. Гиз был для него открытой книгой. Он читал в нем, как читает азбуку студент шестого семестра. Поиграв немного на ревности старика, выслушав рассказ о деле Кэртона и перечень гонораров, принесенных в жертву Жюльеном вследствие его безумного образа действий, Колен выразил полное сочувствие его взглядам, что окончательно расположило Гиза в его пользу и превратило его в орудие Колена.

Колен сначала предполагал, что разговор с Жюльеном, за которым должен непосредственно следовать разговор с его отцом, должен повлиять на Жюльена, и таким путем он надеялся добиться цели. Но его схема потерпела поражение, и наступившее после этого отчуждение между сыном и отцом уничтожило всякую возможность действовать путем убеждения.

Тогда-то и обратились к Баллешу.

Колен тоже старался об этом назначении Жюльена, хотя Жюльену тогда придется уехать. Но Колен рассчитывал извлечь из этого пользу для себя. Влияние Жюльена после того, как он займет правительственный пост в Тунисе, должно возрасти и для Колена. Это может иметь большое значение, тем более что это назначение Жюльена является результатом постоянных дружеских стараний Колена, чего забывать не следует. Колен вообще не упускал из виду ничего, что могло иметь значение и содействовать его повышению, а это в огромной степени зависело от будущности самого Жюльена.

Он имел счастье заручиться благодарностью Жюльена в начале его карьеры, и он пользовался этой благодарностью так часто, как ему было нужно. Он стоял на точке зрения противоположной, чем маркиз де Сун, но разделял его взгляды, когда это могло быть ему полезно. Назначения распределялись среди людей именно такого сорта, как ему было известно, а Жюльен принадлежал к их числу.

Теперь, высадив Доминика Гиза у отеля Дезанж, он внутренне помолился, чтобы у этого старого дурака хватило достаточно здравого смысла и он бы не испортил интервью. А для Гиза, когда он следовал за дворецким по широкой лестнице, это интервью, противоречившее всем его понятиям о приличиях и его врожденной любезности, явилось настоящим крестовым походом.

Он верил, что ему предназначено быть спасителем своего сына. До прошлой ночи Жюльен никогда с ним не ссорился. Теперь, взбираясь по этой лестнице, усталый и измученный, старик Гиз в особенности ощущал тяжесть своих годов, которые, однако, до этой роковой ссоры не давали себя так сильно чувствовать.

Комната, в которую он вошел, была залита солнечным светом, а в большие открытые окна неслось из сада мелодичное пение птиц.

Гиз сел, чувствуя глухую, нелепую досаду на все, что его окружало, на прекрасную погоду, на привлекательность обстановки вокруг него. Он не был настроен на то, чтобы ощущать счастье. То, что Сара жила в таком прекрасном доме, среди такой прелестной обстановки и солнечного сияния, только усиливало его раздражение и прибавляло еще ее новое преступление к длинному списку, который у него имелся.

Дверь открылась, Сара вошла. Гиз сразу догадался, что она ожидала найти Жюльена. Он тяжело поднялся с кресла и поздоровался с нею с холодной вежливостью.

Внезапное разочарование временно лишило Сару самообладания. Она смутилась при виде Гиза.

Гиз заметил это, и глаза его блеснули.

«Она знает то, что я знаю! Она напугана», — решил он.

Но Сара рассматривала его, ища лишь сходства с Жюльеном. Когда она заговорила, то выразила в нескольких любезных словах свое удовольствие по поводу свидания с отцом Жюльена.

— Я пришел сюда как раз, чтобы поговорить с вами о моем сыне, — холодно ответил Доминик Гиз.

Произошла минутная пауза, затем он добавил все тем же ледяным тоном:

— Я хочу попытаться просить вас порвать с ним, так как он, по-видимому, слишком слаб и слишком увлечен, чтобы самому сделать это.

На мгновение Сара испытала такое ощущение, какое бывает во сне, когда уверяешь себя, что ужас, который испытываешь, есть только ночной кошмар, и стоит только проснуться, чтобы избавиться от него.

Однако она оправилась и возразила:

— Я не понимаю, что вы хотите сказать.

Гиз резко и грубо рассмеялся, как смеется человек, доведенный до крайности и боящийся потерять душевное равновесие.

— Графиня смеется над моей доверчивостью. Это не так уж плохо, как кажется…

Он запнулся. Губы у него пересохли, и он украдкой смочил их языком.

Сара повторила, пристально взглянув на него:

— Я вас не понимаю, мсье Гиз.

Гиз встал и, подойдя к ее креслу, остановился перед нею. Она угадывала в эту минуту, что он хочет ее оскорбить, что он ее не любит, но она понимала его беспомощность и жалела его.

Он судорожно сжимал руки, и голос его дрожал, когда он заговорил:

— Вы не можете утверждать, что вы не понимаете, о чем я говорю, что мой сын увлечен вами уже в течение многих месяцев, вопреки тому факту, что мистер Кэртон пользуется вашими милостями…

Он не собирался говорить подобным образом, но под влиянием гнева, овладевшего им вследствие уверенности, что Сара дерзко обманывает его, он потерял всякую власть над собой, и слова полились у него бурным потоком, прервавшим все преграды.

— Весь Париж это знает, как знает и то, что Жюльен губит свою карьеру из-за этого. Вчера он бросил дело, чтобы быть возле вас, а сегодня, по вашему слову, он, без сомнения, откажется принять назначение в Тунис, если вы найдете, что его присутствие возле вас необходимо для удовлетворения вашего тщеславия. Я стар, графиня, но слышу и вижу и могу судить. Я знаю, вы никогда не отвечали на любовь моего мальчугана, вы только принимали ее. Такие женщины существуют, и притом ведь гораздо легче играть такую роль, когда есть другой любовник, пользующийся предпочтением. Но говорю вам, мужчина более уважает женщину, которая грешит ради любви, чем ту, которая остается добродетельной из тщеславия. Жюльен…

— Я не желаю слушать вас, — сказала Сара, с трудом сдерживая себя. — Не понимаю, как вы смеете так говорить со мной… Я отказываюсь слушать вас…

Она встала, но он с силой схватил ее руку.

— А я говорю, что вы должны меня выслушать! Разве это ничего не значит, что вы погубили карьеру моего сына ради своего тщеславия? Вы думаете, я не знаю, как часто он бывал здесь? Я знаю! Колен…

Он проглотил фразу, которая выдала бы его. Он потерял всякое чувство меры и приличия, его мозг был объят пламенем, и он не мог уже обдумывать своих слов, но хитрость оставалась и предостерегала его. Он не должен был выдавать этой женщине с белым лицом и блестящими глазами, что Колен следил за Жюльеном, как только заметил, что он манкирует делами.

— Говорю вам, я знаю все! — продолжал он резко. — Знаю также, что вы употребили его лишь как приманку для Кэртона, которого вы любили до своего замужества. Ради тщеславия, ради желания увлекать и удовольствия испытывать свою силу на других вы отняли у меня все, чем я дорожил. Ведь он потерян для меня, понимаете? Прошлой ночью мы поссорились с ним из-за вас, из-за вас, понимаете? И он не вернулся… Это все ничего не значит для вас? И также будет ровно ничего не значить, если вы убедите его отказаться от назначения в Тунис, которое предлагает ему де Сун? Конечно, все это не имеет значения, пока он остается при вас и не предъявляет вам никаких предосудительных требований.

Такие женщины, как вы, именно и приводят в конце концов мужчину на виселицу, — тщеславные, они продают свою собственную душу и души других ради хвастовства. Можно уважать женщину, которая любит и, любя, не заботится о том, что теряет любимый ею, если она его удерживает при себе, но женщина, которая живет займами, не имея в виду оплачивать их… и даже продолжает делать займы и дальше…

Он вдруг умолк. Дыхание со свистом вырывалось у него из горла. Затем наступило полное молчание.

Подождав несколько минут, Сара встала и, даже не взглянув на Гиза, вышла из комнаты.

В передней она увидела лакея и сказала ему, чтобы он проводил джентльмена, находящегося в салоне.