Онлайн чтение книги Желтый Кром
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Был одиннадцатый час вечера. Танцующие уже разошлись, и слуги гасили последние фонари. Завтра свернут палатки, уложат разобранную карусель на телеги и увезут прочь. Останется лишь пространство вытоптанной травы, бурая заплата на зеленой одежде парка. Ярмарка в Кроме завершилась.

На краю бассейна задержались две фигуры.

— Нет, нет, нет, — задыхающимся шепотом говорила Анна, откидываясь назад, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, чтобы избежать поцелуев Гомбо. — Нет, пожалуйста. Нет!

Ее голос стал громче и настойчивее. Гомбо немного ослабил объятия.

—Но почему? — сказал он. — Нет, я буду...

Внезапным усилием Анна вырвалась из его рук.

—Нет, не будете, — резко сказала она. — Вы пытаетесь воспользоваться моим состоянием. Это в высшей степени нечестно.

—Нечестно? — Гомбо искренне удивился.

— Да, нечестно. Вы нападаете на меня после того, как я два часа танцевала и опьянена движением, когда я потеряла голову и вся нахожусь во власти ритма. Это все равно что принуждать к любви женщину, которую вы одурманили наркотиками или напоили допьяна.

Гомбо сердито засмеялся:

— Назовите еще меня поставщиком живого товара для публичных домов, и покончим с этим.

—К счастью, — сказала Анна, — я уже совсем отрезвела, и, если вы попытаетесь снова поцеловать меня, я дам вам пошечи-ну. Пройдемся немного вокруг бассейна,— добавила она. — Ночь так восхитительна.

В ответ Гомбо только раздраженно хмыкнул. Они медленно, бок о бок пошли вдоль берега.

— Что мне нравится в живописи Дега... — начала Анна самым невинным тоном, как бы продолжая ранее начатую беседу.

—О, к черту Дега! — почти закричал Гомбо.

С того места, где он стоял в позе глубокого отчаяния, опираясь о парапет террасы, Дэнис увидел их, две смутные фигуры в лунном свете, внизу у края бассейна, увидел начало того, что обещало быть бесконечно страстными объятиями, — и бежал. Это было слишком, он не мог вынести этого. Он чувствовал, что через мгновенье неудержимо расплачется. Ничего не замечая, он вбежал в дом и почти столкнулся с мистером Скоуганом, который расхаживал по гостиной, куря последнюю трубку.

— Э-эй! — сказал мистер Скоуган, хватая его за локоть. Ошеломленный, почти не сознавая, что он делает и где находится, Дзнис мгновение стоял, словно лунатик. — Что случилось? — продолжал мистер Скоуган.— У вас такой взволнованный, расстроенный, подавленный вид.

Дэнис молча покачал головой.

— Обеспокоены проблемами мироздания? — Мистер Скоуган похлопал его по руке. — Мне это знакомо, — сказал он. — В высшей степени мучительный симптом. «В чем смысл жизни? Все суета сует. Зачем продолжать что-то делать, если ты обречен в конце концов исчезнуть с лица земли, как и все остальное?» Да, да. Я точно знаю, что вы сейчас чувствуете. Это очень мучительно, если позволять себе мучиться. Но зачем? В конце концов, мы все знаем, что высшего смысла не существует. Но какая нам от этого разница?

В этом месте лунатик внезапно очнулся.

—Что? — спросил он, моргая и хмурясь на своего собеседника. — Что?

И бросился вверх по лестнице, прыгая через две ступеньки. Мистер Скоуган подбежал к лестнице и, подняв голову, громко произнес ему вдогонку:

— Никакой разницы, никакой! Жизнь все равно прекрасна, всегда, при любых обстоятельствах, при любых! — добавил он, повышая голос до крика. Но Дэнис был уже далеко и не слышал его, и даже если бы слышал, душа его сегодня не принимала никаких философских утешений.

Мистер Скоуган вновь сунул трубку в рот и принялся расхаживать по комнате. «При никаких обстоятельствах», — произнес он про себя. Начать с того, что это было неверно с точки зрения грамматики. Было ли это верно вообще? И является ли жизнь наградой сама по себе? Он задумался. Когда его трубка догорела и во рту появился противный вкус, он выпил рюмку джина и отправился в постель. Через десять минут он спал глубоким невинным сном.

Дэнис машинально разделся и в своей цветастой шелковой пижаме, которой он столь справедливо гордился, лежал ничком на постели. Время шло. Когда он наконец поднял голову, то увидел, что свеча, которую он оставил на столике, почти догорела.

Он посмотрел на часы. Почти половина второго. Голова болела, сухие бессонные глаза воспалены, кровь в ушах стучала громко, как барабан. Он встал, открыл дверь, бесшумно прошел по коридору и начал подниматься по лестнице. Добравшись до комнат прислуги под крышей, он в нерешительности постоял немного, потом, повернув направо, открыл маленькую дверь в конце коридора. За ней была очень темная кладовая, жаркая, душная, пахнущая пылью и старой кожей. Он осторожно, ощупью продвигался вперед, в темноту. Именно отсюда, из этой каморки на свинцовую крышу западной башни вела пожарная лестница. Он нашел ее, взобрался наверх и бесшумно поднял крышку люка. Над ним было залитое лунным светом небо, он вдохнул в себя свежий, прохладный ночной воздух. Минуту спустя он стоял на крыше, обводя взглядом тусклые, лишенные красок дали, потом посмотрел вниз, на террасу, от которой его отделяли семьдесят футов.

Зачем он поднялся сюда, на самый верх, в пустоту? Посмотреть на луну? Покончить с собой? Он и сам не знал, зачем. Смерть... Слезы навернулись ему на глаза, когда он подумал о ней. Его страдания обрели какой-то возвышенный характер, крылья непонятного восторга подняли и понесли его. В таком настроении он мог совершить что угодно, как бы это ни было глупо. Он прошел вперед, к дальнему парапету. Стена здесь отвесно уходила вниз. Хорошенько оттолкнуться — и, наверное, можно перепрыгнуть через узкую террасу и, таким образом, пролететь еще тридцать футов до выжженной солнцем земли внизу. Он нерешительно стоял на углу крыши, глядя то в глубь темной бездны, то на редкие звезды и серп луны в небе. Он взмахнул рукой, пробормотал что-то — он не мог потом вспомнить, что. Но тот факт, что он произнес это вслух, придал всему какое-то особенное, ужасное значение. Затем он снова посмотрел вниз, в пропасть.

— Что вы делаете, Дэнис? — спросил голос где-то очень близко от него.

Дэнис испуганно вскрикнул от неожиданности и в самом деле чуть не перелетел через парапет. Сердце его отчаянно билось, и, когда, взяв себя в руки, он повернулся в том направлении, откуда раздался голос, вся кровь отлила от его лица.

—Вы больны?

В глубокой тени под восточным парапетом башни он увидел то, чего раньше не заметил, — очертания чего-то продолговатого. Это был матрас, и кто-то на нем лежал. С той памятной ночи на башне Мэри спала только здесь: это было своего рода проявление верности.

—Вы меня напугали, — продолжала она, — я проснулась, а вы размахиваете там руками и что-то бормочете. Что вы тут делаете?

Дэнис трагически рассмеялся.

—Действительно, что! — сказал он. Если бы она не проснулась, он лежал бы, разбившись насмерть, у подножия башни. Теперь он был в этом уверен.

—Надеюсь, вы не собирались покушаться на меня?— допытывалась Мэри, делая слишком поспешный вывод.

— Я не знал о том, что вы здесь, — сказал Дэнис с еще более горьким и искусственным смехом.

— Нет. нсе-таки, что с вами, Дэнис?

Он сел на край матраса и вместо ответа продолжал смеяться тем же пугающим, неестественным смехом.

Час спустя голова Дэниса покоилась на коленях Мэри, и она с нежной заботливостью чисто материнского свойства гладила его, и сбившиеся волосы струились у нее между пальцами. Он рассказал ей обо всем, обо всем: о своей безнадежной любви, о своей ревности, об отчаянии, о решении покончить с собой — ведь если бы не она... Он торжественно поклялся никогда больше не думать о самоубийстве. И теперь его душа парила в печальном успокоении. Она была умиротворена сочувствием, которое Мэри столь щедро изливала. Но успокоение и даже своего рода счастье Дэнис испытывал не только оттого, что нашел сочувствие, но и оттого, что сочувствовал сам. Ибо если он все рассказал Мэри о своих страданиях, то и Мэри в ответ рассказала все, или почти все, о своих.

—Бедная Мэри!

Он очень жалел ее. Правда, она могла бы сообразить, что Айвор — отнюдь не образец постоянства.

— Что же, — заключила она, — во всяком случае, не надо падать духом.

Ей хотелось плакать, но она не позволила себе этой слабости. Некоторое время они молчали.

—Вы думаете, — нерешительно спросил Дэнис, — вы правда думаете, что она... что Гомбо...

— Я в этом уверена, — твердо ответила Мэри. Они снова надолго замолчали.

—Я не знаю, что мне теперь делать, — сказал он наконец в полном унынии.

— Вам лучше уехать, — посоветовала Мэри. — Это самое верное и самое разумное.

— Но я принял приглашение пожить здесь еще три недели.

— Придумайте какой-нибудь предлог.

— Пожалуй, вы правы.

— Я знаю, что права, — сказала Мэри, которая вновь обрела свою решительность и самообладание. — Ведь дальше так продолжаться не может.

—Да, так продолжаться не может, — отозвался Дэнис.

Необыкновенно практичная, Мэр» разработала план действий. Внезапно в темноте, заставив их вздрогнуть, церковные часы пробили три часа.

—Вы должны немедленно идти спать, — сказала она. — Я представления не имела, что уже так поздно.

Дэнис соскользнул вниз, осторожно спустился по скрипучей лестнице. В его комнате было темно: свеча давно уже догорела. Он лег в постель и почти сразу заснул.