Онлайн чтение книги Женщина, стоящая посреди
XXIV

Был только миг острого, все закружившего наслаждения, и то, что произошло потом, было странно и дико.

Луганович сидел на краю кровати и не чувствовал ничего, кроме усталости и разочарования. Ему хотелось закурить папиросу, встать, уйти, и он боялся взглянуть на нее, чтобы она не прочла в его глазах отвращения. Нина Сергеевна лежала неподвижно, заложив руки под голову, и пристально глядела на него, точно стараясь понять, что он теперь думает и чувствует.

Было трудно заговорить, а между тем невозможно становилось молчать.

— Ну что же… вы довольны?.. — вдруг цинично спросила она, и в голосе ее послышалась насмешка.

— О, да… очень! — ответил Луганович, стараясь защититься тоже наглостью и цинизмом.

— Да?.. Очень рада!.. Вы так этого хотели!.. — язвительно протянула Нина. — Вы же писали, что готовы на все что угодно, лишь бы я вам принадлежала… Ваше желание исполнилось. Теперь вы, надеюсь, успокоились? Можно разговаривать с вами?..

— Пожалуйста!.. — в тон ей ответил Луганович.

— Расскажите мне о своей жене… — сказала Нина.

Луганович дрогнул. Эта настойчивость, с которой она возвращалась к его жене, кольнула его. Нина явно издевалась над ним. Образ милой, чистой женщины, обманутой так гадко и бессмысленно, пронесся перед ним, и тяжкий стыд, мучительное угрызение совести смешались с отвращением и злобой.

— Знаете что… — медленно и мстительно ответил он, — я попросил бы вас не касаться моей жены!..

Нина Сергеевна быстро приподнялась на локте. Ее волосы растрепались, плечи были обнажены, но она не обращала на это внимания, в темных глазах вспыхнуло выражение такой острой ненависти, что Луганович испугался.

— А, вот как?! — процедила она сквозь зубы. — Вы, кажется, хотите сказать, что я недостойна упоминать о вашей жене?..

— Может быть!.. — грубо ответил он, чувствуя, как холодеет кожа на голове под волосами.

— Почему же?..

— Вы сами должны знать это!..

— А сказать вы не смеете?.. Жалкий трус!.. — с невероятным презрением сказала Нина Сергеевна и откинулась на подушки.

В глазах Лугановича потемнело.

— А вы этого хотите?.. — спросил он. — Извольте! Потому, что моя жена не таскается по домам свиданий с первым встречным.

С жутким чувством, готовый к защите, он ожидал взрыва, но Нина Сергеевна не шевельнулась, только побледнела.

— Да?.. А вы, примерный муж, рыцарски защищающий честь своей жены, почему же здесь… с первой встречной?..

Луганович запнулся на полуслове. Глаза Нины блеснули злорадством. Она опять закинула руки под голову и захохотала. Потом вдруг стихла и хитро прищурилась.

— Бедненький!.. А почем вы знаете, что ваша святая жена, которую вы так обожаете, не делает того же, что и я?.. — медленно и зло проговорила она.

Луганович сделал быстрое движение, но остановился перед ее пристальным взглядом.

— А я так уверена, что она такая же потаскушка, как и все!.. И может быть, как раз теперь, когда вы… когда вы не знаете, что могли бы отдать, лишь бы вам принадлежала эта первая встречная, она так же…

— Как вы смеете!.. — крикнул Луганович, с силой хватая ее за обнаженный локоть.

По легкой судороге было видно, что ей больно, но Нина Сергеевна не двинулась, даже не вынула руки из-под головы и смотрела на него, улыбаясь презрительно и вызывающе, видимо упиваясь выражением его искаженного побледневшего лица.

— Ага, задело… Неприятно?.. А я уверена в этом!.. И чего вы так всполошились?.. Ведь вы же сами думаете, что каждая женщина потаскушка!.. Почему же именно ваша жена будет исключением? Странно!.. Я думала, вы умнее!.. Она, должно быть, дура, ваша жена, если не изменяет вам с первым встречным?.. Неужели она не догадывается о ваших похождениях?.. Хотите, я напишу ей о нашей встрече?..

Лугановичу стало холодно. В голосе Нины была прямая и наглая угроза. Он почувствовал, что она может это сделать, и испугался. Безумно ярко представилось ему милое, бледненькое личико жены, когда она получит это письмо. И вдруг он почувствовал странную, гадкую слабость. Мгновенная мысль о том, что если разговор продолжится в таком тоне, то Нина исполнит свою подлую угрозу, пронеслась у него в голове. Луганович вдруг осклабился и сказал:

— Однако что за разговор!.. Мы с вами, кажется, оба с ума сошли!..

Усиливаясь вызвать нежную улыбку, он попытался взять ее за руку, но Нина грубо вырвала руку.

— А, испугались?.. — беспощадно сказала она и засмеялась прямо в лицо. — Хотите умилостивить меня, чтобы я не написала и в самом деле?.. Фу, какая гадость, какая мерзость!..

— Ну, зачем же так… — пробормотал Луганович. — Полно!.. Перестаньте!..

Несмотря на явное отвращение и сопротивление Нины, он все-таки овладел ее руками. Она притихла, но смотрела все так же злобно и презрительно.

— Ну, Нина!.. — сладенько прошептал Луганович, целуя ее холодное, твердое плечо.

— Какой вы жалкий, гадкий трус!.. — с омерзением произнесла она, даже не отстраняясь от его поцелуев, точно он стал для нее таким ничтожеством, что уже не может ни тронуть, ни оскорбить ее.

Луганович невольно отодвинулся. Это было уже слишком.

— Ну, ну… успокойтесь, жалкий трусишка! Я пошутила!.. — презрительно сказала Нина.

Но Луганович еще не верил, и, хотя это было новое оскорбление и вся кровь прилила ему к голове, он все-таки придвинулся к ней.

— Я и не беспокоюсь!.. Я слишком уверен, что вы никогда бы не сделали такого некрасивого…

Она перебила, показывая, что прекрасно понимает его тайные мысли.

— Некрасивого для женщины, которая таскается по домам свиданий с каждым встречным?..

— Ну, зачем же так!.. — примирительно лаская, старался успокоить Луганович. — Я и сам не знаю, как это сорвалось. Вы сами виноваты… Мы просто сошли с ума оба…

Он не знал, что говорить, а Нина, не слушая и не замечая его фальшивых ласк, смотрела прямо перед собою и о чем-то напряженно думала. Острая складочка легла у нее между бровями. Луганович, все с той же искательной улыбочкой, робко следил за нею.

— Первый встречный!.. — вдруг тихо проговорила она.

— Ну, будет… полно… Ниночка!.. — почти с отчаянием попросил он.

Но Нина не слушала. Она, очевидно, вся была охвачена какой-то новой неожиданной мыслью.

— Первый встречный!.. — повторила она и горько засмеялась.

— Ниночка!..

Она вдруг оттолкнула его.

— Как вы смели сказать мне это?.. Именно вы!.. Ну, да… я дрянная, развратная, подлая женщина… но кто же сделал меня такою?..

— Нина!.. — опять повторил Луганович, не зная, что делать.

— Да знаете ли вы, что вы значили в моей жизни?.. — продолжала Нина, не обращая внимания на его попытки овладеть вновь ее руками и зажать поцелуями рот, отталкивая его совершенно машинально. — Ведь вы были первым, кого я полюбила!.. Знаете ли вы, что я готова была идти за вами куда угодно… что, если бы вы захотели, я на всю жизнь была бы вам преданной и нежной женой!.. А вы!..

Голос Нины горько сорвался.

— Нина… я был молод тогда!.. Я не знал, что делал… — пробормотал Луганович, бессильно оставляя свои попытки заставить ее замолчать.

— Вы?.. Молоды?.. Да разве вы были когда-нибудь молоды?.. Вы еще мальчишкой развратились с какой-нибудь горничной или старой развратной бабой, а потом смели подойти ко мне и заставить меня полюбить вас!.. Ах, да разве вы один!.. — с внезапной тоской оборвала Нина и, отвернув лицо в профиль к нему, коротко махнула обнаженной рукой. — Вы только первый плюнули в мою душу, — продолжала она, опять повернувшись к нему, — первый познакомили меня с грязью и пошлостью… с вашей подлой и грязной мужской душой!.. Что я была для вас?.. Я любила и готова была любить больше жизни, а для вас я была только красивым куском женского мяса!.. А потом пришли другие… такие же, как и вы!.. А знаете вы, сколько раз я после падения поднималась, стараясь забыть прошлое, забыть все унижения и страдания, стать прежней Ниной, любить кого-нибудь на всю жизнь, всей душой… Сколько раз я выбиралась из грязи, и сколько раз меня снова сталкивали туда именно те, за которых я цеплялась, которым хотела верить, как Богу!.. Я еще не понимала, в чем дело, а мне все плевали и плевали в душу, пока не заплевали всю!.. А когда я стала тем, чего все от меня хотели, чего вы первый добивались, когда внушали мне, что страсть свободна, что надо пользоваться жизнью, то есть принадлежать вам, когда всю меня опоганили, истоптали, изуродовали, вы же мне бросаете в лицо название потаскушки, недостойной произнести имени вашей жены!..

— Нина, я не хотел!.. — робко пробормотал Луганович, не в силах будучи прямо взглянуть на нее.

— Не хотел!.. — злобно повторила Нина и засмеялась.

Луганович снова взял ее за руки.

— Нина, видит Бог, — с искренней болью сказал он, чувствуя, что сердце сжимается и слезы жалости выступают на глаза, — я не хотел оскорбить вас!.. Мне показалось, что вы нарочно издеваетесь надо мною…

— Да, я и издевалась!.. — беспощадно ответила Нина.

— Ну да… — запнувшись, согласился Луганович. — Вы имели на это право!.. Мы все негодяи и преступники… Мы все относимся к женщине ужасно… Самый честный из нас считает своим правом быть подлецом по отношению к женщине как к женщине… Но, клянусь вам честью, если бы я мог искупить свою вину перед вами, я не знаю, что бы я сделал…

— Я это сегодня слышала!.. — насмешливо вставила Нина.

— Нина, это не то… клянусь вам!.. Это было безумие, в котором я сам сейчас раскаиваюсь… Я просто обрадовался вам…

Нина превесело захохотала.

— Вот это прелестно!.. Обрадовались и потащили меня на постель?.. Какая трогательная встреча старых, обрадовавшихся друг другу друзей!..

Луганович беспомощно развел руками.

— Я знаю, Нина, что мои оправдания, может быть, смешны, но если бы вы могли забыть старое и взглянуть мне в душу, вы бы поняли, что я переживаю сейчас!.. Что мне искренно жаль прошлого, и если бы это можно было вернуть, я никогда бы…

Голос у него задрожал искренней, глубокой болью.

Нина пристально посмотрела на него, и Лугановичу показалось, что ему удалось заставить ее понять, как велики его раскаяние и жалость к ней. Но лицо ее вдруг хитро и странно изменилось.

— Я понимаю, — сказала она притворным-сочувствующим голосом и вдруг прибавила жестко и грубо: — А если я сейчас протяну вам руки и скажу «возьми меня!»… Вы откажетесь? Да?..

Луганович почти с испугом взглянул на нее.

— Нина! Зачем! — сказал он. — Этим не надо шутить!

— Я не шучу… я этого хочу… возьми меня!.. — повторила она.

Луганович вздрогнул. Выражение ее голоса было так странно, что он не мог понять, продолжает ли она свою фразу или в самом деле…

— Ну, что же ты?.. — страстно и нетерпеливо повторила она.

Холодный пот выступил на лбу Лугановича. Он не верил своим глазам: да, она действительно звала его, тянулась к нему, вся дрожала и горела, щеки ее пылали, губы раскрывались в неутолимой жажде поцелуя. Это была уже не Нина и не Нина Сергеевна, а какая-то новая, странная, дикая женщина, гетера. Какая страшная, невыносимая красота!..

— Я шутила… не надо больше… возьми меня!..

Ему показалось, что все закружилось кругом и исчезло куда-то, осталось одно это требующее, зовущее, грозное от страсти лицо, с пылающими щеками и воспаленными ненасытными губами. Не помня себя, он, как зверь, кинулся к ней.

Резкий хохот и грубый толчок в грудь отшвырнули его. Как пьяный, он шатался и бессознательно еще тянулся к ней. Она лежала, откинувшись на подушку, и глаза ее горели мрачным торжеством.

— Красиво!.. — отчетливо проговорила она. — Боже мой, какое вы грязное и подлое животное!..

— Ты сумасшедшая!.. — крикнул он, почти в бреду.

— Может быть!.. А вы подлец, грязное, подлое животное!.. Вот вам!.. повторила она, захлебываясь от мести, грубо и вульгарно, как последняя уличная девка. — Если бы вы знали, как мне хочется плюнуть вам в лицо!.. Вот так, взять и плюнуть!..

Все помутилось перед Лугановичем. С минуту они дико и страшно смотрели друг на друга, как два разъяренных зверя.

— Попробуйте!.. — хрипло сказал он.

— И плюну!.. — торжествующе повторила Нина.

Лугановичу показалось, что все это какой-то страшный бред. Неужели это она?.. Он попытался стряхнуть с себя этот ужасный кошмар, но лицо Нины вдруг исказилось животной злобой, губы вытянулись, и, инстинктивно предупреждая плевок, Луганович стремительно схватил женщину за горло.

Она хрипела и билась, стараясь оторвать его руки, хотела что-то крикнуть, но он все крепче и крепче сжимал ее полную, мягкую шею.

Волосы ее спутались диким комком, лицо посинело, меж синих губ показались синевато-белые зубы, слюна, которую она все-таки хотела выплюнуть, текла по подбородку, на голую грудь.

— Пустит… те!.. — наконец удалось выговорить ей уже в то время, когда ее судорожно скорченные пальцы ослабевали и бессильно скользили с его рук.

Последний проблеск сознания молнией осветил перед Лугановичем ужасный смысл происходящего. С внезапным безумным отвращением он выпустил ее шею, всю покрытую темными красными пятнами, и сидел, вытаращив глаза, ничего не понимая и не видя перед собою.

Она судорожно двигала головой, глядя на него дикими непонятными глазами.

— Больно!.. — хрипло и слабо наконец проговорила она.

Страшная жалость, омерзение к себе, мучительная нежность потрясли Лугановича. Он ахнул, бросился перед кроватью на колени и стал целовать руки, плечи, бедную изуродованную шею.

— Нина, Нина!.. — бормотал он сквозь слезы, чувствуя, что это точно она — прежняя Нина, бедная, опозоренная, несчастная.

И в эту минуту ему казалось, что всей жизнью своей он искупит прошлое. Жена, дети-все полетело куда-то и исчезло, как не бывшее. Он любил только ее, эту несчастную, измученную, жалкую женщину.

— Нина! Ниночка!.. Прости!..

— Уйди!.. — услышал он над собою слабый страдающий голос.

Он взглянул и увидел, что она плачет. Плачет, с широко открытыми глазами, глядя прямо вверх перед собою. Все тело ее содрогалось, и судорожно скорченные пальцы мяли и рвали простыни и скомканное одеяло. И эти плачущие открытые глаза были так страшны, что вся душа его содрогнулась.

Он хотел что-то сказать, схватить ее в объятия, спрятать в самое сердце свое, заставить забыть все, отдать ей всю жизнь свою.

— Уйди!.. — повторила Нина.

Он посмотрел на нее как безумный.

— Уйди… Уйди же!.. — крикнула она с такой мукой, с таким отчаянием, что волосы шевельнулись у него на голове.