Онлайн чтение книги Женщины могут все
2

Долина и вздымавшиеся над ней холмы были покрыты тонким слоем снега. Виноградные лозы, подобно дерзким и честолюбивым солдатам, карабкались по склонам; их обнаженные стебли пронзали неподвижный туман, размывавший очертания пологих холмов до едва различимых слабых теней.

Виноградник, окутанный жемчужным сумраком, спал, чуть вздрагивая во сне.

При виде этой мирной сцены как-то не верилось, что здесь идет бесконечная азартная игра, причем на кону стоит целое состояние. Игра с природой, которая является твоим партнером и соперником одновременно.

Для Софии виноделие было искусством, бизнесом и наукой. И в то же время самой захватывающей игрой на свете.

Она стояла у окна бабушкиной виллы и смотрела на раскинувшийся перед ней виноградник.

В городе все ее силы были отданы семейному бизнесу. Выполняя свои профессиональные обязанности, она редко вспоминала о виноградниках. Но когда возвращалась, то не могла думать ни о чем другом.

Теперь она была даже рада этому неожиданному вызову.

И все же долго пробыть здесь не могла. В Сан-Франциско ее ждали дела. Необходимо было завершить проект новой рекламной кампании. Приближался столетний юбилей фирмы «Джамбелли».

«Старое вино в новом тысячелетии», – думала она. «Вилла Джамбелли: второй век отличного качества».

Нет, для завоевания молодых потребителей требуется что-то свежее, что-то неизбитое. Для людей, которые покупают вино второпях, спеша на вечеринку.

Придется пораскинуть мозгами… Что ж, такова ее работа.

К тому же это позволит ей отвлечься от мыслей об отце и интригах Рене.

Это меня не касается, напомнила себе София. Какое ей дело до того, что отец хочет связать свою жизнь с бывшей манекенщицей, демонстрировавшей нижнее белье? У этой Рене сердце размером с изюминку. А мозги и того меньше. Что ж, отец уже не раз ставил себя в дурацкое положение. Очевидно, так будет и в этот раз.

Софии хотелось ненавидеть его за слабость характера и очевидное равнодушие к собственной дочери. Но с любовью, въевшейся в плоть и кровь, трудно сладить. Наверно, она такая же дура, как ее мать.

Он заботился о них не больше, чем о покрое собственного костюма. И забывал об их существовании через две минуты после окончания встречи. Тони был настоящим ублюдком. Крайне эгоистичным, время от времени любящим и всегда беспечным.

Впрочем, в этом заключалась значительная доля его обаяния.

София жалела, что не высказала ему этого накануне вечером, жалела, что продолжает поддерживать отношения с отцом. Несмотря ни на что.

Впрочем, пусть все остается как есть. Она будет жить так, как жила последние несколько лет. Путешествовать, работать, выполнять свои профессиональные и общественные обязанности.

Два дня, решила она. Она уделит бабушке два дня, проведет их с семьей, побудет на винограднике и винодельне. А потом с новыми силами вернется к работе.

София обвела взглядом холмы и увидела две фигуры, пробиравшиеся сквозь туман. Высокий жилистый мужчина в старой коричневой кепке. И женщина с идеально прямой спиной, в мужских сапогах и брюках, с волосами белыми как снег. Рядом с ними брела колли. Дед и бабушка совершали утреннюю прогулку со старой, бесконечно преданной Салли.

От этого зрелища у нее улучшилось настроение. Как бы ни менялась ее жизнь, что бы ни происходило, но это всегда оставалось неизменным. La Signora и Эли Макмиллан. Да еще виноградная лоза.

София отошла от окна, взяла куртку и поспешила к ним навстречу.

Ум шестидесятисемилетней Терезы Джамбелли был острым как бритва, и тело не уступало уму. Она училась искусству виноградарства, сидя на коленях у деда. В три года вместе с отцом уехала в Калифорнию, чтобы превратить долину в виноградник. Она владела двумя языками и переезжала из Калифорнии в Италию с такой же легкостью, с какой другие девушки ездили на теннисный корт.

Она научилась любить холмы, рощи и звук американской речи.

Америка не стала и не могла стать ее домом. Домом Терезы был castello , однако она обосновалась в Калифорнии и была этим вполне довольна.

Она вышла замуж за мужчину, которого выбрала семья, и научилась любить его. Родила от него дочь, но, к ее неизбывному горю, не сумела доносить двух сыновей.

В тридцать лет Тереза похоронила мужа. Она не брала его фамилию и не передала ее своей дочери. Она принадлежала к роду Джамбелли; это наследие и этот долг были более важными и более священными, чем узы брака.

У нее был любимый брат; он стал священником и служил в Венеции. Еще один брат Терезы был солдатом и погиб, не успев толком узнать, что такое жизнь. Она чтила память павшего, хотя едва его помнила.

Кроме того, у нее была сестра, которую Тереза считала набитой дурой. Эта сестра произвела на свет сына, который был немногим умнее матери.

Продолжать род и семейное искусство было некому. Поэтому она сделала это сама.

Ее брак с Эли Макмилланом был хорошо обдуман и тщательно спланирован. Тереза решила объединить их виноградники, расположенные в долине по соседству. Он был хорошим человеком и отличным виноградарем; второе было важнее.

Он ухаживал за ней – как и многие другие. Его общество доставляло Терезе удовольствие – впрочем, как и общество других мужчин. В конце концов она начала думать о нем как о нежном и сладком мерло, хорошо сочетающемся с ее более крепким и терпким каберне-совиньоном.

Правильно составленная смесь могла дать прекрасные результаты.

Тереза приняла предложение руки и сердца после долгих и сложных расчетов. Получалось, что их брак пойдет на пользу обеим компаниям; это ее вполне устраивало.

Тереза удивлялась редко, однако ей пришлось удивиться, когда выяснилось, что этот брак не просто выгоден и удобен, но приятен и прочен. Приближался их двадцатилетний юбилей.

Эли все еще был привлекательным мужчиной. Тереза не сбрасывала это со счетов, но полагала, что здесь нет особой заслуги – все определяли гены. А вот что действительно было для нее важно, так это способность человека самостоятельно добиться высокого положения.

Хотя Эли был на десять лет старше ее, но поддаваться возрасту не собирался. Он по-прежнему вставал на рассвете и каждое утро гулял с ней независимо от погоды.

Она доверяла Эли, как доверяла только собственному деду, и любила так, словно он был ее кровным родственником.

Он знал все ее планы и большинство секретов.

– Вчера поздно вечером приехала София.

– Угу. – Они шли между рядами лоз; рука Эли лежала на ее плече. Это был простой и привычный для него жест. Терезе понадобилось время, чтобы привыкнуть к непринужденному прикосновению мужчины – ее мужа. Еще больше времени понадобилось, чтобы начать получать от этого прикосновения удовольствие. – Ты думала, что она не приедет?

– Я знала, что она приедет. – Тереза слишком привыкла к повиновению, чтобы сомневаться в нем. – Если бы она прибыла прямо из Нью-Йорка, то успела бы раньше.

– Наверно, у нее было свидание. Или поход по магазинам.

Тереза прищурила глаза. Они оказались пронзительными и почти черными. Голос тоже был резким, хотя и хранил экзотическую мелодичность, свойственную итальянкам.

– Или встреча с отцом.

– Или встреча с отцом, – согласился сговорчивый Эли. – Тереза, ты всегда высоко ценила преданность семейным узам.

– Только если человек заслуживает такой преданности. – Как ни любила она Эли, временами его уступчивость выводила Терезу из себя. – А Энтони Авано не заслуживает ничего, кроме презрения.

– Жалкий человек, плохой муж и никудышный отец. – В точности такой же, как мой собственный сын, с горечью подумал Эли. – Но он продолжает работать на тебя.

– В первые годы я слишком многое ему позволила.

Тереза высоко оценивала возможности Энтони, но зять обманул ее ожидания. Простить это было невозможно.

– Он знает толк в сбыте. Хороших исполнителей следует ценить. Я бы давно выгнала его. Это доставило бы мне удовольствие, но с точки зрения дела было бы неразумно. Что хорошо для Джамбелли, хорошо и для меня. Однако мне не по душе, что мою внучку все еще тянет к этому человеку. Фу! – Она нетерпеливо махнула рукой, отгоняя мысли о зяте. – Посмотрим, как он примет сегодняшнюю новость. София наверняка сказала отцу, что я ее вызвала. Значит, он приедет.

Эли остановился и обернулся.

– Именно этого ты и добивалась. Ты знала, что она скажет ему.

Темные глаза Терезы блеснули, на губах заиграла слабая улыбка.

– А если и так?

– Тереза, ты опасная женщина.

– Да. Спасибо.

Он засмеялся, покачал головой и снова пошел рядом.

– Твое сегодняшнее заявление вызовет большие сложности. И недовольство.

– Надеюсь. – Тереза остановилась и осмотрела молодые растения, обвившие проволочные шпалеры. Здесь потребуется тщательная обрезка, подумала она. Расти и развиваться должны только самые сильные побеги.

– Эли, благодушие приводит к загниванию. Традиции нужно чтить, но кое-что следует менять.

Тереза обвела взглядом свои владения. Стоял густой туман, воздух был пропитан влагой. Едва ли сегодня солнце сумеет пробиться сквозь эту сырость.

«Зимы с каждым годом становятся все длиннее», – подумала она.

– Некоторые из этих растений я сажала своими руками, – продолжала Тереза. – Лозы, которые мой отец привез из Италии. Когда они состарились, их заменили новыми. Эли, чтобы новые лозы пустили корни, им нужно освободить место, как бы мы ни чтили старость. Я делаю то, что считаю нужным для будущего.

– Ты всегда поступала так. Тут я с тобой согласен. Как в большинстве случаев. И все же не думай, что предстоящий сезон будет для нас легким.

– Зато урожай будет отменным. Особенно в этом году… – Она протянула руку и поправила оголенную ветку. – Редкостным. Я знаю.

Тереза обернулась и увидела внучку, бежавшую к ним по холму.

– Эли, какая она красивая!

– Да. И сильная вдобавок.

– Ей это потребуется. – Тереза шагнула вперед и обхватила ладонями руки Софии. – Здравствуй, милая. Как добралась? – по-итальянски спросила она.

– Отлично.

Они поцеловались и обменялись крепкими рукопожатиями. София слегка отодвинулась и посмотрела бабушке в лицо. В нем уже ничто не напоминало прелестную девочку со старой этикетки. Это было красивое лицо, сильное, даже неистовое, казалось, оно было высечено из камня, так обычно думала София. Высечено честолюбием и временем.

– Чудесно выглядишь, Nonna . – София называла бабку на итальянский манер. – И ты, Эли, тоже.

Она повернулась и обняла старика. Тут все было просто. Эли был Эли, единственным дедом, которого она знала. Добрым, любящим и бесхитростным.

Эли обнял ее и слегка приподнял. София засмеялась, прильнула к нему и поцеловала в щеку.

– Я видела вас из окна. – Когда ноги Софии вновь коснулись земли, она сделала шаг назад, наклонилась и погладила Салли. – С вас троих нужно писать картину. И назвать ее «Виноградник», – продолжила она, выпрямилась и застегнула верхнюю пуговицу куртки Эли. – Ну и утро!

Она закрыла глаза, откинула голову и сделала глубокий вдох. Влажный воздух пах бабушкиным мылом и табаком, который Эли прятал в одном из карманов.

– Поездка была успешной? – спросила Тереза.

– Я привезла с собой заметки. Есть что вспомнить! – Она снова засмеялась, взяла стариков под руки и пошла вместе с ними. – Nonna , ты будешь довольна. Кроме того, у меня появились блестящие идеи для рекламной кампании, – без ложной скромности сказала София.

Эли поднял взгляд, увидел, что Тереза возражать не собирается, и погладил Софию по руке. «Ох, что-то будет», – подумал он.

Вилла Джамбелли стояла на холме рядом с рощей, оставленной в неприкосновенности. В лучах солнечного света ее каменные стены и многочисленные окна казались золотыми, красными и янтарными. Винодельня, построенная как точная копия итальянской, не раз расширялась и перестраивалась, но все еще действовала.

К винодельне был пристроен просторный, уютно обставленный дегустационный зал, где хозяева по предварительной договоренности могли пробовать образцы собственной продукции с хлебом и сыром. Здесь четыре раза в год проходили расширенные собрания членов клубов любителей вина; заявки на участие принимались как в здешнем офисе, так и в Сан-Франциско.

Выкопанные в холмах холодные, влажные погреба использовались для хранения и выдержки вин. Во время сбора урожая виноградники Джамбелли, тянувшиеся на сотню акров с лишним, благоухали ароматами будущих вин.

Двор виллы, выложенный красной керамической плиткой цвета кьянти, украшал фонтан, в центре которого улыбающийся Бахус поднимал ввысь вечно полный кубок. Когда кончались зимние холода, здесь размещали десятки глиняных горшков и в воздухе стоял аромат живых цветов.

На вилле было двенадцать спален и пятнадцать ванных, солярий, зал для танцев и парадная столовая, которая могла вместить шестьдесят человек. Имелись комнаты для чтения и музыкальные салоны. Комнаты для работы и раздумья. Местной коллекции произведений итальянского и американского искусства не было равных.

Кроме того, здесь были внутренние и внешние бассейны, гараж на двадцать машин и фантастический сад.

Галереи были облицованы камнем; многочисленные лестницы позволяли и хозяевам, и гостям входить и выходить незаметно для остальных.

Несмотря на размеры, внушительный внешний вид и хранившиеся здесь бесценные сокровища, вилла была уютной и представляла собой настоящий домашний очаг.

Увидев ее впервые, Тайлер решил, что перед ним настоящий замок с огромными помещениями и сложными, запутанными ходами. На мгновение вилла показалась Макмиллану тюрьмой, где он будет заключен на долгий срок вместе с огромным количеством людей.

Вот и сейчас Таю хотелось быть на свежем воздухе, ухаживать за лозами и пить кофе из термоса. Вместо этого он был вынужден сидеть в семейной гостиной и потягивать великолепный шардонне. В камине весело потрескивал огонь; по всей комнате были расставлены изысканные hors doeuvres [2]Закуски ( фр. ). на тарелках из итальянского цветного фаянса.

Он не понимал, зачем тратить столько времени и сил на приготовление микроскопического количества еды, если сделать сандвич куда быстрее и проще.

Черт побери, зачем вообще делать из еды культ? Впрочем, Тайлер прекрасно понимал: вздумай он высказать столь еретическую мысль в итальянском семействе, его линчевали бы на месте.

Ему пришлось сменить рабочую одежду на слаксы и свитер: именно так он понимал официальный стиль. Будь он проклят, если напялит на себя костюм, словно этот… как его там… ах да, Дон. Дон из Венеции с женой, на которой слишком много косметики, слишком много украшений и по младенцу на каждую часть тела.

Эта женщина слишком много говорила, но никто не обращал на нее внимания, включая собственного мужа.

Зато Франческа Джамбелли-Руссо молчала как рыба. «Поразительный контраст с La Signora , – подумал Тай. – Ни за что не скажешь, что они сестры». Эта худая рассеянная маленькая женщина сидела в кресле с отрешенным видом и могла бы умереть от страха, если бы кто-то обратился к ней лично.

Тай всегда боялся этого и не делал ничего подобного.

Маленький мальчик – если дьявола из преисподней можно было назвать мальчиком – валялся на ковре и стучал друг об друга двумя игрушечными грузовиками. Шотландская овчарка Салли лежала у ног Софии.

«Великолепные ноги», – привычно подумал Тай.

Как всегда, София выглядела роскошно. Словно только что сошла с экрана. Казалось, она была увлечена словами Дона, потому что не сводила с его лица больших темно-шоколадных глаз. Но Тай видел, что она исподтишка сунула Салли печенье. Движение было незаметным, тщательно рассчитанным и нисколько не отвлекло Софию от беседы.

– Попробуй. Это фаршированные оливки. Пальчики оближешь. – Пилар поставила рядом с ним маленькую тарелку.

– Спасибо. – Тайлер обернулся. С Пилар он чувствовал себя непринужденно. В этом семействе она была единственной, кто не требовал от него бесконечных пространных бесед, нужных только для того, чтобы слышать самих себя. – Не знаешь, когда мы перейдем к делу?

– Когда будет готова мама, и ни секундой раньше. Из достоверных источников мне известно, что ленч начнется в четырнадцать часов, но я понятия не имею, кого или что мы ждем. Впрочем, что бы это ни было, Эли кажется довольным. Это добрый знак.

Тайлер чуть не фыркнул, но вовремя вспомнил о хороших манерах.

– Будем надеяться.

– Мы не видели тебя несколько недель. Ты был занят? – Когда Тай начал подыскивать ответ, Пилар засмеялась: – Ну конечно! Чем еще ты мог заниматься, кроме дела?

– А разве на свете есть еще что-нибудь стоящее?

Пилар покачала головой и придвинула к нему оливки.

– Ты похож на мою мать больше всех нас, вместе взятых… Как поживает очаровательная блондинка, с которой ты встречался летом? Пэт… Пэтти, кажется.

– Пэтси. Вообще-то я с ней не встречался. Просто… – Он сделал неопределенный жест. – Ну, сама понимаешь.

– Милый, тебе нужно нечто большее. А не только… ну, сам понимаешь.

Этот чисто материнский совет заставил его рассмеяться.

– О тебе можно сказать то же самое.

– Куда мне, старой вешалке…

– Самой симпатичной вешалке в этой комнате, – возразил он, на этот раз заставив рассмеяться Пилар.

– Ты всегда был очаровательным, если хотел. – Комплимента, сказанного мужчиной, которого она привыкла считать своим приемным сыном, было достаточно, чтобы поднять ей настроение, в последнее время слишком часто подавленное.

– А мне? – София вскочила и схватила с тарелки оливку. Рядом со спокойной, уравновешенной матерью она казалась шаровой молнией. Человек, подходивший к ней слишком близко, рисковал получить удар током.

Во всяком случае, именно так чувствовал себя Тай и потому старался держаться на безопасном расстоянии.

– Говори быстро. Ты нарочно отдала меня на растерзание этому зануде Дону? – прошипела София.

– Бедняжка. Потерпи немного. Ему в первый раз за несколько недель удается сказать пять слов без помехи со стороны Джины.

– Ничего, он это заслужил. – София закатила темные глаза. – Как поживаешь, Тай?

– Нормально.

– По-прежнему с утра до ночи пашешь на винограднике Макмилланов?

– Конечно.

– Ты знаешь какие-нибудь другие ответы, кроме односложных?

– Знаю. Я думал, ты в Нью-Йорке.

– Была, – с насмешливой улыбкой ответила София, передразнивая его тон. – А сейчас здесь. – Она обернулась и посмотрела на двух юных кузенов, которые начали вопить и реветь. – О господи, неужели все маленькие дети так несносны? Мама, как тебе удалось не утопить меня в фонтане?

– Радость моя, ты никогда не была несносной. Требовательной, дерзкой, вспыльчивой, но не несносной. Извини… – Пилар протянула Софии тарелку и пошла делать то, что удавалось ей лучше всего. Восстанавливать спокойствие.

– Наверно, это должна была сделать я, – со вздохом сказала София, следя за тем, как мать берет на руки плачущую девочку. – Но я в жизни не видела более мерзких детей.

– Результат избалованности и заброшенности.

– Того и другого одновременно? – Она задумчиво наблюдала за Доном, не обращавшим внимания на хнычущего сына, и Джиной, бестолково причитавшей над мальчиком. – Похоже на правду, – пришла к выводу она и снова повернулась к Таю.

«Он такой… мужественный, – подумала София. – Высеченный из камня, как статуи вакхов, охраняющие долину». Во всяком случае, думать о нем было приятнее, чем о капризном четырехлетнем мальчишке, хныкавшем за ее спиной.

Если она сумеет завязать с ним беседу, то найдет себе занятие до самого ленча.

– У тебя есть какие-нибудь соображения о причине сегодняшнего сборища? – спросила она.

– Нет.

– А если бы ты знал, то сказал бы мне?

Он пожал плечами и уставился на Пилар, которая подошла к окну, держа на руках маленькую Терезу. «Насколько она естественна», – подумал Тай. «Как Мадонна… Да, Мадонна – самое подходящее сравнение». И внезапно злой, обиженный ребенок показался ему добрым и красивым.

– Как по-твоему, зачем люди заводят детей, если не собираются обращать на них ни малейшего внимания?

София начала что-то отвечать, но осеклась при виде вошедших в комнату отца и Рене.

– Хороший вопрос, – пробормотала она, взяла у Тая бокал и осушила его. – Чертовски хороший вопрос…

Стоявшая у окна Пилар напряглась; от удовольствия, которое она испытывала, утешая маленькую девочку, не осталось и следа.

Внезапно она почувствовала себя нескладной, некрасивой, старой, толстой и никому не нужной. Вот он, мужчина, который бросил ее. А рядом с ним – последняя из длинной череды ее заместительниц. Она моложе, красивее, умнее, сексуальнее…

Пилар знала, что матери это не понравится; тем не менее она опустила девочку на пол и пошла здороваться с ними. Ее улыбка была теплой, непринужденной и красила Пилар сильнее, чем думала она сама. В простых слаксах и свитере она выглядела более элегантно и женственно, чем Рене в ее шикарном наряде.

А врожденное изящество Пилар казалось более ценным сокровищем, чем все бриллианты, горевшие на молодой женщине.

– Тони, как хорошо, что ты приехал! Привет, Рене.

– Здравствуй, Пилар. – Рене улыбнулась и провела ладонью по руке Тони. Бриллиант, украшавший ее палец, вспыхнул на свету. Она подождала, пока Пилар не увидела кольцо и не поняла, что это значит. – Ты выглядишь… отдохнувшей.

– Спасибо. – У Пилар подкосились колени, как будто Рене ударила по ним носком своей красной туфельки. – Пожалуйста, проходите и садитесь. Что будете пить?

– Не беспокойся, Пилар. – Тони помахал рукой, а потом наклонился и потрепал ее по щеке. – Мы пройдем к Терезе и поздороваемся.

– Подойди к матери, – вполголоса сказал Тай.

– Что?

– Извинись и уведи мать…

Только теперь София увидела бриллиант, сверкавший на пальце Рене, и потрясенные глаза Пилар. Она придвинула Таю тарелку и пересекла комнату.

– Мама, можно тебя на минутку?

– Да… но только…

– Это ненадолго. – София быстро вывела Пилар в коридор и спустилась с ней в библиотеку, расположенную двумя этажами ниже. Затем закрыла за собой дверь и привалилась к ней спиной.

– Извини…

– Ах… – Пилар попыталась рассмеяться и провела дрожащей рукой по лицу. – Кажется, я слегка расклеилась.

– Ты держалась великолепно, – торопливо сказала София, когда Пилар опустилась на ручку кресла. – Но я слишком хорошо тебя знаю. – Она обняла мать. – И Тайлер, кажется, тоже. Кольцо такое же пышное и аляповатое, как она сама.

– Ох, малышка! – делано рассмеялась Пилар. – Действительно, такое же роскошное и бьющее в глаза, как эта женщина. Все в порядке. – Но она продолжала крутить на пальце обручальное кольцо, которое продолжала носить. – Уже все в порядке.

– Черта с два. Я ее ненавижу. Ненавижу их обоих. Сейчас вернусь и скажу им это прямо в лицо.

– Не нужно. – Пилар встала и сжала руки Софии. Неужели ее собственная боль так же видна, как боль, застывшая в глазах дочери? Может быть, в этом тоже виновата она? Похоже, она не только сама жила в бесконечном преддверии ада, но увлекла с собой в пропасть и Софию. – Это ничего не решит и ничего не изменит. София, в ненависти нет смысла. Это значит подвергать опасности свою душу.

«Нет, – с тоской подумала София. – Ненависть могла бы встряхнуть мать».

– Разозлись! – потребовала она. – Вспыли, разъярись, закричи! Сделай хоть что-нибудь. Что угодно, только не чувствуй себя страдающей и разбитой. Я не могу этого вынести…

– Сделай это сама, малышка. – Она гладила руки Софии. – У тебя лучше получится.

– Сейчас я пойду туда. Войду и скажу все, что я о них думаю. Мама, он не имел права так вести себя. Ни с тобой, ни со мной.

– Он имеет право делать все, что хочет. Но это было проделано не слишком удачно. – «Извинения, – подумала Пилар, – я ищу извинения для Энтони Авано уже тридцать лет. Привычка – вторая натура». – Не огорчайся, малышка. Он все еще твой отец. И останется им, что бы ни случилось.

– Он никогда не был мне отцом!

Пилар побледнела:

– Ох, Софи…

– Нет, нет… – София подняла руку, сердясь на самое себя. – Я невыносима. Это на меня не похоже, просто я ничего не могу с собой поделать. Но сейчас дело не в нем, – сказала она, слегка успокоившись. – Он, может быть, просто беспечен. Но она – нет. Она прекрасно знала, что делает. И сделала это нарочно. Я ненавижу ее за то, что она приехала к нам в дом и смотрит на тебя… нет, на нас… сверху вниз. На всех нас, черт побери!

– Детка, ты упускаешь из виду одну вещь. Может быть, Рене любит его.

– Ох, перестань!

– Это слишком цинично. Я любила его. Почему бы и ей его не полюбить?

София резко отвернулась. Ей хотелось ударить кого-нибудь, что-нибудь разбить, собрать осколки и швырнуть их в безукоризненно красивое лицо Рене.

– Она любит его деньги, его положение в обществе и то, что он оплачивает ее астрономические счета!

– Возможно. Но он из тех мужчин, которые заставляют женщин любить себя, причем делают это без всяких усилий.

В голосе матери слышалась печаль. Сама София еще никого не любила, но любящих женщин видела не раз. И теперь без труда узнала это в голосе матери.

– Ты так и не разлюбила его…

– К сожалению. София, пообещай мне, что не будешь устраивать сцену.

– Мне жаль лишаться такого удовольствия, но я думаю, что холодное безразличие окажет более сильный эффект. Что угодно, лишь бы стереть с ее физиономии это самодовольное выражение!

София шагнула к матери, обняла ее и поцеловала в обе щеки.

– Мама, все будет в порядке?

– Да. Моя жизнь не меняется, правда? – Еще как меняется… Мысль об этом была нестерпимой. – Все остается по-прежнему. Так что давай вернемся к гостям.

– Вот что мы сделаем, – начала София, когда они вышли в коридор. – Я изменю свои планы, выкрою пару дней, и мы с тобой устроим себе курорт. По шею залезем в лечебную грязь, наложим маски и предоставим специалистам скрести, тереть и полировать наши тела. Потратим кучу денег на то, чем мы никогда не пользовались, и весь день не будем вылезать из махровых халатов.

Когда они проходили мимо туалета, дверь открылась, и в коридор вышла брюнетка средних лет.

– Звучит чрезвычайно заманчиво. Когда отправляемся?

– Элен! – Пилар прижала руку к груди, потом наклонилась и поцеловала подругу в щеку. – Ты напугала меня до смерти!

– Извини. Пришлось срочно уединиться. – Она провела ладонью по юбке серо-стального костюма, проверяя, все ли в порядке. – Во всем виноват кофе, выпитый по дороге… София, чудесно выглядишь. – Она тряхнула кейсом и расправила плечи. – Как там в гостиной? Все нормально?

– Более или менее. Мама говорила, что будут адвокаты, но до меня как-то не дошло, что это относится и к тебе.

«Вот так номер, – подумала София. – Если бабушка вызвала судью Элен Мур – значит, дело серьезное».

– Еще несколько дней назад мы с Пилар и сами ничего не знали. Твоя бабушка настояла, чтобы я занялась этим лично. – Проницательные серые глаза Элен смотрели на дверь гостиной.

Она занималась делами Джамбелли почти сорок лет и знала все их семейство как облупленное.

– Все еще держит вас в неведении?

– Как всегда, – пробормотала Пилар. – Элен, с ней все в порядке, правда? Мне кажется, что это дело с изменением завещания и всем прочим как-то связано с тем состоянием, в которое она впала год назад, когда умер Signore Баптиста.

– Насколько мне известно, La Signora находится в здравом уме и твердой памяти. – Элен поправила очки в черной оправе и улыбнулась своей старинной подруге. – Пилар, как поверенный Терезы, ничего большего я тебе сказать не могу. Даже если бы полностью понимала причины ее поступков. Это ее бенефис. Подождем, когда она даст сигнал поднять занавес.