Онлайн чтение книги Жертва
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Джамбаз блестит, как черная эмаль. Седло, обитое золотом, точно впаяно в его могучую спину. Белые поводья, усеянные бирюзой и алмазами, ласкают упрямо выгнутую шею. На лбу алмазный обруч подхватил развевающиеся розовые страусовые перья. Джамбаз гордо переступает, звеня золотыми браслетами. Эти браслеты сарбазы добыли в гаремах пашей для Георгия Саакадзе. Джамбаз разделяет торжество своего господина. Это он, Джамбаз, вынес Георгия Саакадзе из горящего леса. Это он, вздыбившись, предотвратил удар ятагана торбаши. Это он отчаянным прыжком оставил позади янычар с кривыми ханжалами, устремленными на Георгия Саакадзе.

И сейчас Джамбаз гордо несет Саакадзе. Джамбаз надменно встряхивает головой в ореоле розовых перьев. Он посматривает по сторонам улицы, где, словно одержимые, тысячи тысяч персиян, несмотря на удары, лезут вперед хоть одним глазом взглянуть на Саакадзе.

Джамбаз одобрительно фыркает, мотает головой, точно приглашая исфаханцев не обращать внимания на плети феррашей.

– Персияне, смотрите, смотрите на Непобедимого! Смотрите на Георгия Саакадзе! Это он до последнего сипахи разгромил проклятых османов, путающих видения пророка со своим вымыслом. Это он, Георгий Саакадзе, отнял у презренных турок лучшие земли и реки. Это за ним идет караван из трех тысяч верблюдов, нагруженных турецким богатством. Смотрите, правоверные, на Георгия Саакадзе! – кричит с высокого помоста шахский поэт, размахивая тонкой палочкой.

– Смотрите, смотрите, правоверные, на грузин-сардаров. Шкуры барсов лежат на их плечах. Друзья непобедимого Саакадзе убили этих хищников в турецких дебрях, – кричит шахский звездочет, протягивая на шесте золотую звезду славы.

– Смотрите, смотрите, исфаханцы! Сардаров-грузин окружают копьеносцы. Они высоко вздымают на пиках головы турецких пашей. Сардары-"барсы" везут их в подарок шах-ин-шаху. Вот на передней пике сморщилась голова ереванского сераскера, ей вредно исфаханское солнце! – кричит шахский философ, придерживая широкую абу.

– Правоверные, к Давлет-ханэ! К Давлет-ханэ! Там на золотой шах-тахте восседает «средоточие вселенной», засыпанный лотосами. «Лев Ирана» ждет своего эмир-низама – Георгия Саакадзе. «Лев Ирана» вручит Непобедимому звание «Копье Ирана». Шах-ин-шах дарует недельный пир в честь Георгия Саакадзе!

Даутбек приложил мокрый платок ко лбу. Он приподнялся, но голова свалилась обратно на мутаку.

Так он лежал долго, стараясь собрать свои мысли. "Нет, это трудно, черт с ними, с мыслями! Одно помню, вчера закончился недельный пир у шаха.

Кто теперь Георгий? «Барс»? Нет, «Копье Ирана». В вино опиум подмешали, иначе почему болит голова? Георгий пошел на последнее средство, и теперь шах должен отпустить его с войском в Грузию на усмирение восставших кахетинцев. Разве пойти к «барсам»? Нет, наверное, все, как мутаки, на тахте лежат. Дато счастливый, ему Хорешани голову холодной водой обливает".

Георгий в своей грузинской комнате обдумывал дальнейший ход. Он был трезв, как никогда. Два года игры с Турцией дали большой выигрыш. Все шло, как было намечено. Абу-Селим-эфенди привез шаху надменный ферман султана, а Георгию Саакадзе тайное послание везира.

Как Саакадзе и рассчитывал, Осман-паша уклонился от обмена сыновьями и предложил в знак верности обмен оружием. Саакадзе снял со стены жертвенный меч из Непала и отослал везиру. На место меча он повесил привезенный молодым торбаши из Стамбула клинок с выбитым на рукоятке девизом: «Ереван – глаз Турции». Эта надпись намекала на встречу вблизи Еревана.

Абу-Селим-эфенди приезжал несколько раз скрытно. Приезжали и другие торбаши. Виделись в далеких каве-ханэ, в камышовых зарослях, под мрачными сводами исфаханского моста, темной ночью у Даутбека, но только не в доме Саакадзе. Виделись. Спорили. Соглашались.

По плану Саакадзе и везира Георгий должен был выступить с лучшим иранским войском к Новому Баязету и расположиться на юго-западной стороне озера Гокча…

Турецкое войско, предводительствуемое ереванским сераскером, подойдет к Новому Баязету со стороны Кахты, Еревана и Давалу. Одновременный охват с трех сторон лишит иранцев возможности развернуться и преградит пути к отступлению. По знаку Саакадзе – зажженному факелу на древке зеленого знамени – сераскер стремительным ударом опрокинет иранцев и уничтожит на берегах гокчинских. Георгий Саакадзе с «барсами» и уцелевшими мазандеранцами, якобы отступая к Ирану, будет снимать в персидских крепостях гарнизоны, расчищая путь турецким силам. Так Георгием Саакадзе должны быть очищены Аг-Ахмед, Баш-Норашен, Киврах, Кара-Аглар, Джагры.

Мазандеранцев и отведенные гарнизоны Георгий Саакадзе расположит на подступах к Нахичеванскому ханству, где турки ночным окружением и боем нанесут окончательный удар иранскому войску.

Отрезав хойскую дорогу и закрепившись на Карабахских высотах, сераскер захватит Нахичеванское ханство, богатое каменной солью, хлопком и рисом. Нахичеванское ханство обещано Георгию Саакадзе за неоценимую помощь Османскому государству.

Из Нахичевани открывается путь на персидский Азербайджан, значит, путь к возврату турецких провинций восточного Кавказа.

Уничтожив главные силы Ирана, Георгий Саакадзе и сераскер ударят на Баград, покорят Ирак, Луристан, Бахтияры, возьмут Исфахан и на шахской площади повесят шаха Аббаса.

Этот план не раз обсуждал Георгий Саакадзе с шахом Аббасом, поэтому и… выступил, как наметил везир Осман-паша, с отборным иранским войском к озеру Гокча.

Еще при первом приезде Абу-Селима-эфенди в Исфахан Али-Баиндур поспешил рассказать шаху о тайных встречах Саакадзе с турецким посланником.

Шах усмехнулся:

– Абу-Селим-эфенди из знатной фамилии, пусть встречаются, почему не встречаться?

Али-Баиндур опешил. Но и Караджугай-хан не внял воплям Али-Баиндура. Погладив сизый шрам, он медленно произнес:

– Раз шах-ин-шах поощряет, советую тебе, хан, все виденное принять за наваждение шайтана.

Георгий Саакадзе расположил иранцев на юго-западном берегу.

Ереванский сераскер и Абу-Селим-эфенди, точно соблюдая условия, переправились через Кавар-чай и подошли к Новому Баязету. Они ждали сигнала Георгия Саакадзе.

Но вместо сигнала к вечеру от Саакадзе прискакал гонец Эрасти и передал Абу-Селиму-эфенди послание. Еще не успел Абу-Селим-эфенди сломать печать, как Эрасти скрылся.

Прочитав, Абу-Селим-эфенди опустился на камень, устало вытирая на лбу холодный пот. Переселив себя, эфенди поспешил к сераскеру. Георгий Саакадзе извещал, что шах Аббас, очевидно, усомнившись в нем, тайно послал вслед Караджугай-хана с шах-севани. По сведениям лазутчиков, Караджугай-хан обходит турок со стороны Кахты. Поэтому Георгий Саакадзе советует немедленно отступать, иначе ему придется сражаться вместе с Караджугай-ханом против османов. А он, Георгий Саакадзе, помнит обмен священным оружием с везиром Оттоманской империи.

Гибкость турецкой пехоты и конницы дала возможность сераскеру и Абу-Селиму-эфенди молниеносно перегруппировать силы, выслать усиленный заслон против Кахты и ночью направить сокрушительный удар против войска Саакадзе.

И когда остророгий полумесяц выглянул из-за дальних высот, передовые колонны неслышно приблизились к иранским позициям.

Но Саакадзе ждал.

В разгар кровавой сечи прискакал гонец, и Абу-Селим-эфенди узнал – Караджугай прорвал заслон и окружает турецкое войско с северо-запада.

Сераскер искусно вывел турок из-под удара, оторвался от Караджугая и стал отходить к Эчмиадзину. Но тут на него обрушился Эреб-хан, зашедший в тыл туркам со стороны Аракса.

Сжимая круг, Саакадзе, Караджугай-хан и Эреб-хан зажали турок в каменном мешке.

Через два дня Абу-Селим-эфенди с тремя сотнями янычар, в азямах, разодранных аракскими камышами, скакали к Эрзуруму. Они были единственными воинами, уцелевшими в страшной сече. Потеряв коврик, Абу-Селим на песке вознес молитву аллаху и поклялся отомстить виновнику своего позора страшной местью.

А Георгия Саакадзе уже ничто не могло остановить; объединив иранское войско, он стремительно перешел турецкую границу.

Так были взяты у Оттоманского государства Ереван, Эчмиадзин, Баязет, Маку, Назак, Кизил-килис, Кагызман и обширные земли от реки Занга до Карсчайи.

Саакадзе трезв после недельного пира. Он смотрит на присланное шахом Аббасом копье с изумрудным наконечником. Теперь он – «Копье Ирана» и обязан пойти на усмирение восставших кахетинцев.

Даутбек угадал. Дато сидел на тахте, обвязанный мокрым платком. Напротив, за квадратной доской, сидела Хорешани.

Было за полдень. Никто из «барсов» не показывался.

– Спят, – вздохнула Хорешани, – наверное, по буйволиному бурдюку в себя влили.

– Знаешь, Хорешани, я теперь боюсь крепко думать. Куда ведет наша борьба? Мы, как дураки, за перса деремся. Вот опять вернулись с неслыханной победой. Сколько за два года рисковали? Сколько раз приходили в отчаяние? Как часто могли быть вздернутыми подозрительным шахом или заколотым из-за угла прозревшим Абу-Селимом-эфенди. Какая страшная игра, и все для чего?.. Недельный пир, а у меня, кроме головной боли, ничего не осталось.

– От головной боли у тебя мысли скучные, Дато! Что плохого в уничтожении врагов? А разве султан менее опасный враг, чем шах? Но если действуете не во имя возмездия и справедливости, то знай – вы все предатели! Только, думаю, Георгий делает все для возвращения в Картли. О пресвятая дева, какой страшный путь!

Дато взволнованно склонил голову, он тоже так думал. И думали ли иначе «барсы»?

Даутбек вертел в руках золотое копье с изумрудным наконечником.

Георгий Саакадзе крупно шагал между стеной, обвешанной оружием, и большим окном, выходящим в сад.

– …Не отпустит и теперь, – продолжал разговор Даутбек, – половину Картли переселил в Иран, а тебя отпустит? Георгий, я видел картлийские и кахетинские рабаты.

– Шах обещал землю и хозяйство раздать, – Саакадзе хмуро поправил меч крестоносцев.

– Не верь персу: не раз обманывал. – Даутбек вонзил в мутаку изумрудный наконечник. – раздаст тому, кто через мечеть пройдет. А пока народ решится менять Христа на Магомета, половина умрут с голоду. Я, по твоему желанию, проехал Ферейдан, был в Офусе, Буине, Думми, Кемере, Одегуне, был и в «Верхней и Нижней конюшне». Там на голую землю брошены наши грузины. Глазам больно смотреть на такую бедность.

Разговор перебили Дато и Хорешани. Они пришли к Георгию обедать. Одним скучно. Скоро придут Нестан и все «барсы» освежать головы после пира! Так пробовала шутить Хорешани.

Димитрий возбужденно ворвался в комнату:

– Георгий, гонец спешный от Русудан: Нугзар умер!

Дато и Хорешани вскочили. Они инстинктивно почувствовали – смерть Нугзара приближает их отъезд в Картли.

Хорешани торопливо вышла. Из дальней комнаты слышались плач и причитания Нестан.

Опустив голову, Саакадзе молчал. Что-то ушло из его жизни, ушло безвозвратно, словно кинуло в немую пропасть.

Молчали и «барсы», стыдясь неуместной, невольной радости.

«Да, шах в таком деле не откажет, не совсем собака. Георгий ближе всех Нугзару, мы тоже. Конечно, на похороны всех отпустит. В Носте весной хорошо. Сады в цветах. А, здравствуй, дорогая Ностури! Сколько радостей с тобой связано!.. Детьми купались. Как приеду…» – Дато зажмурился.

Послышался шум, возбужденный голос. Дверь распахнулась, вошел гонец. За ним гурьбой ввалились Элизбар, Матарс, Пануш и Гиви.

Эрасти взглянул на смеющиеся глаза «барсов» и отвернулся.

Гонец вынул из запыленных цаги свиток.

Георгий углубился в взволнованное послание Русудан.

«Барсы» не хотели оскорбить Георгия, но помимо воли радость светилась в их глазах.

«Лучше моего деда на свете нет! Ему повезу…» – Димитрий сердито дернул себя за ухо.

Элизбар учащенно дышал: «Шах отпустит, отпустит! Нугзар умер! Носте, дорогое Носте!.. Скоро увидимся!.. Мать! Как, бедная, обрадуется… Сестры выросли, свадьбу будем праздновать… Вот Матарс давно любит Нателу… Спасибо Нугзару… Что я, с ума сошел?!» – испугался Элизбар.

Гонец подробно рассказывал о печальном событии:

– …княгиня Нато лечаки разорвала, кружева, как пух, летели. Волосы распустила. Глаза стали как два ореха, только смотрят мимо покойника. Как вода из кувшина, слезы льются. Одна щека ничего, а на другой сквозь румяна пробилась белая полоса. Как дорога в поле лежит.

Гиви фыркнул. Димитрий свирепо толкнул его. Элизбар, рукой зажав рот, еле сдерживал смех.

Поднял голову Георгий и молча посмотрел на «барсов».

Гонец, кашлянув в руку, продолжал:

– На белом возвышении черный гроб золотыми кистями играет. Меч Эристави Арагвских в ногах на фиолетовой подушке лежит. Только доблестный Нугзар не видит. Живым был, одно золото держал в руках, а теперь два серебряных абаза глаза придавили.

– Как, сами придавили? – изумился Гиви.

– Нет, ты, ишачья голова, полтора часа помогал, – сверкнул глазами Димитрий.

Сначала тихо в рукав засмеялся Дато. Взглянув на него, загрохотал Даутбек. И словно град ударил по стеклу – «барсы» давились, умоляюще смотрели на Георгия и еще громче хохотали. Им казалось, что они с пандуристами на конях шумно и весело въезжают в родное Носте.

Через два дня прискакал другой гонец от Зураба Эристави.

Георгий внимательно слушал пожилого азнаура из свиты Зураба.

Боясь и ненавидя Зураба, царь Баграт неожиданно утвердил Баадура, как старшего сына, владетелем Арагвского княжества. Конечно, Баадур не замедлил отблагодарить доброго царя поистине царскими подарками: одних редкостных коней прислал двадцать пар, десять верблюдов, нагруженных шелком и драгоценными подарками, отправили в Метехи. И Гульшари преподнес рощу с молодыми оленями. Потом собрал все войско и заперся в Ананурской крепости. Зураба страшится…

– Госпожа Русудан, – продолжал азнаур, – не пожелала остаться в Ананури, думает, война между братьями вспыхнет. Но только какая война? Когда князь Зураб, нечего не подозревая, после похорон Нугзара из Ананури уехал в Тбилиси утверждаться владетелем Арагвским, только сто дружинников с собою взял. А царь Баграт еще во время болезни Нугзара сговорился с Баадуром. Потом лицемерно заявил Зурабу: «По закону решил: Баадур старший сын».

Госпожа Русудан велела передать: «Пусть не беспокоится мой муж Георгий Саакадзе, я укреплю Носте, дружину из молодежи соберу охранять замок». И отец Трифилий для охраны Носте прислал сто пятьдесят дружинников из монастырского войска.

Княгиня Нато между двумя сыновьями мечется, не знает, кого пожалеть. Баадур – старший, по праву владеет. Зураб – сильный, только он сумеет блеск знамени Эристави Арагвских поддержать. Все владетельные княжества возмущены поступком царя. Нугзар давно Зураба наследником утвердил.

Саакадзе задумался. Он помял намерение Баграта уничтожить одно из сильнейших княжеств, тесно в ним, Георгием, связанное. Георгий долго размышлял о разгроме майдана. Это щекотливое дело. Ведь амкары с мусульманами дрались, значит, надо защитить амкар. И Саакадзе решился на смелый шаг.

Утром на совете говорили о городах, отнятых у турок. Шах еще не остыл к одержанной победе и, зажмурив глаза, наслаждался подробностями разгрома османов.

Георгий, воспользовался настроением шаха и ловко перевел разговор.

Шах выслушал мнение Георгия Саакадзе о событиях в Тбилиси. К удивлению Георгия, поддержал его Караджугай-хан. Эреб-хан тоже одобрил мнение Саакадзе.

– Если царь Баграт и князь Андукапар сразу не могли пресечь обыкновенную драку, как можно в серьезном деле на них рассчитывать? Исмаил-хан тоже не прав. Если Метехский замок молчал, хан обязан был выступить на защиту мусульман.

И потом – допустимо ли разорение мастеров?

Одобрительно кивнул головой шах.

– Непобедимый спасалар прав, – медленно поглаживая шрам, произнес Караджугай. – Исмаил-хан забыл суру корана. Думаю, шах-ин-шах, необходимо сделать внушение хану. Но раз царь Баграт нашел мудрый способ золотом и товаром наказать грузин, пусть половину отобранного пришлет в шахскую казну.

– Ибо сказано: кто находит, получает половину.

Шах рассмеялся и, посмотрев на своего любимца, подумал: «Надо Эребу хорошее вино послать. Раз пьет, пусть бурдой вкус не портит».

– Приятный из приятных Эреб-хан сказал истину аллаха. Другая половина должна быть возвращена хозяину. Но царь Баграт еще допустил ошибку.

Саакадзе поспешил представить дело Зураба в выгодном освещении. И тут Георгия поддержал Караджугай, вовремя вспомнив, что шах Аббас тоже захватил престол, не будучи старшим сыном.

– Бисмиллах! Не всегда старший имеет право быть первым. Арагвское войско отличается отвагой, сумеет ли слабый Баадур владеть княжеством?

– Ибо сказано: если вместо головы носишь котел, то вари в нем пилав, а не дела царства, – подхватил Эреб-хан.

Саакадзе, довольный, вернулся домой. В грузинской комнате его ожидали «барсы».

Шумно сбросил абу и оружие Георгий и велел Эрасти внести присланное Русудан.

Эрасти и Гиви втащили ковровый хурджини. Георгий размашисто дернул кожаную завязку. Вытащил головку горного сыра и швырнул Дато.

Вмиг Эрасти на тахте расстелил цветную камку.

Георгий сам вытащил чуреки, разламывая, бросал «барсам». Они подхватывали и жадно вонзали зубы в черствые куски. Из хурджини летели на тахту чурчхелы, сушеные груши, платок с гозинаки.

Эрасти внес на подносе дымящуюся чашу. Георгий накрошил зелень, густо посыпал лобио, отшвырнул серебряные тарелки и стал разливать в глиняные чашки.

Пожалели, что не приехал Папуна.

Георгий высоко поднял вытащенный из хурджини пузатый кувшин, и в подставленные сосуды хлынуло крестьянское вино.

– Выпьем, друзья, за упокой души доблестного Нугзара.

«Барсы» торжественно подняли чаши. Помолчали.

– Георгий, как решил шах? – оборвал тишину Даутбек.

– Амкары не будут наказаны, зато Баграт непременно заболеет: должен с другим царем награбленным поделиться.

Несмотря на поминальный обед, «барсы» улыбнулись, узнав остроумный совет Караджугая.

– Думаю, Георгий, на этом не успокоятся ни амкары, ни Баграт, – махнул рукой Даутбек.

– Я на это рассчитываю, – заметил Георгий.

– Народ тоже бурлит. Мой дед велел передать: совсем люди высохли, горячий уголь бросить, сразу разгорится пожар.

– Дед прав, Димитрий. Мы скоро бросим уголь, чувствую, скоро.

– Зачем, Дато, с углем возиться, когда из Исфахана можно кремни захватить? – удивился Гиви.

«Барсы» едва сдержали смех.

– Элизбар, ты ближе, дай ему по башке, – шепнул Матарс.

– Всегда такое скажет. Эй, Гиви, когда умирать буду, приди последним прощаться, а то похороны в пир превратишь, – сквозь зубы процедил Элизбар.

«Странно, – думал Саакадзе, – все „барсы“ любили Нугзара, а вот узнали о смерти, и два дня не перестают веселиться».

Вошли Хорешани и Нестан. Саакадзе взглянул на Нестан. Но, к его изумлению, Нестан тоже с трудом скрывала беспричинную радость.

Хорешани переглянулась с Георгием. Да, грузины рвутся в Картли. Как кони, чувствуют близость дома. Даже Паата потерял свою сдержанность, а как деда любил!

Ночь. В углублении ниши мерцает каганец. Саакадзе пишет Зурабу:

«Смерть Нугзара будет гибельна для народа. Нет уже железной руки, удерживающей покой царства, нет вождя, на которого опиралась надежда народа и моя собственная. Брат твой Баадур, заступивший место владетеля Арагвского княжества, слаб и телом и духом. Ты же, Зураб, любимое мое чадо, питомец мой, с юных лет зрел для воинских дел. Приди ко мне, представься великому шаху и облекись здесь у высокого трона и в звание и в права владетеля».

Азнаур, не дожидаясь рассвета, выехал в Картли.

Наконец в Исфахан вернулся Папуна. Он похудел и осунулся. «Барсы» с трудом узнали друга. Правда, он пробовал шутить: у него сейчас ишачий возраст, поэтому он не наслаждается жизнью, а шляется по всем царствам. То с Трифилием тайно, как вор, видится в собственной стране. То с Керимом хуже, чем вор, шепчется около Гулабской крепости. То, как крот, пролезает в скучный дом Тэкле.

Рассказ о Тэкле привел «барсов» в смятение. Нестан рыдала, вытирая слезы желтыми косами. Хорешани сидела бледная, с опущенными глазами.

– Ничего, «барсы», вторая попытка будет удачней. Если в Картли вернемся, освободим Луарсаба, недаром Керим у Али-Баиндура.

Утешая «барсов», Георгий скрывал глубокую боль: Тэкле, его нежная сестра, два года у стен мрачной крепости стоит с протянутой рукой, а он не может, не смеет помочь ей.

Бедная Тэкле! Кто узнает царицу Картли под рваной грязной чадрой? Кто догадается, что вымазанная в глине маленькая рука, протянутая из-под чадры, принадлежит не нищенке, каждое утро стоящей против Гулабской башни, а красавице Тэкле?

Сначала сарбазы гнали нищенку, но Керим убедил: этой старухе сто лет. Она, наверно, ведьма, лучше не раздражать, может несчастье накликать. Тэкле оставили в покое и даже иногда опускают в протянутую руку грош.

Тэкле за право стоять против башни, где заключен «свет ее жизни», идет на все испытания. Она судорожно сжимает сарбазский грош, тихонько роняя его вечером по дороге домой, куда ее насильно приводит мать Эрасти. Так стоит Тэкле, не замечая ни ветра, ни холода, ни жары. Там, за каменной стеной, томится ее любимый, ее сердце.

И когда ночью старуха Горгаслани отмывает изящную руку, натирает благовониями уставшую Тэкле и укладывает на чистое ложе, бедная царица говорит:

– Как неудобно лежать на шелковой постели. Там, против каменной башни, ноги тонут в пыли, а когда дождь, – в грязи, и так мягко, мягко…

Иногда в полночь приходит Керим. Он говорит оживающей Тэкле о Луарсабе. Да, Керим счастливый, – он каждый день видит Луарсаба.

И Тэкле забрасывает Керима тысячью вопросов.

Нет, нет, царь не побледнел, он спокоен, он твердо верит в свое спасение. У него есть все: комната в коврах, ложе мягкое, одеяло парчовое. Нет, он не скучает, князь Баака Херхеулидзе играет с ним в «сто забот». Иногда приходит Али-Баиндур-хан. Но царь с ним холоден и отказался играть в «сто забот». Баака самоотверженно оберегает царя, не расстается с ним. Комнаты их рядом. Царя все в башне любят. Он много гуляет в саду. Два раза в день по часу ему разрешили смотреть на улицу.

Тогда… тогда он видит маленькую, закутанную в чадру Тэкле. Он знает – это она. Керим тихонько шепнул о ней князю Баака. Но Луарсаб сказал: если бы даже не указали, все равно бы узнал. Он старается удержать слезы, когда смотрит на улицу. Боится: Али-Баиндур узнает, запретит любоваться грязной улицей. Лазутчик, слуга шаха Аббаса, запретит ему, Луарсабу Багратиони!

Керим, конечно, скрывает от Тэкле, что Луарсаб сильно изменился, что вид Тэкле убивает в нем жизнь, что он много молится и еще больше думает об оставленном царстве, о превратности судьбы и о любимой Тэкле, которой бессилен облегчить большие страдания.

Тэкле умоляет, и Керим не в силах отказать – берет для передачи Луарсабу зацелованный шелковый платок, или красную розу, или прядь черных волос. Керим уговаривает быть осторожней. Если Али-Баиндур заподозрит Керима, тогда все дело рухнет. Тэкле понимает, но не всегда может заставить себя не посылать знак ее большой, как небо, любви.

– Тэкле тает, скоро сквозь нее будут видны звезды, – закончил Папуна.

После некоторого колебания Папуна все же рассказал друзьям о хлопотах Трифилия. «Барсы» оживились.

– Русийский царь ничем не поможет, не захочет ссориться с шахом. Отделается одними обещаниями. Луарсаба спасем мы, «барсы», если уцелеет до нашего часа. Для Тэкле спасем… но не для царства, – медленно произнес Георгий.

– Баака настоящий витязь! До конца себе верен остался!

– Да, Даутбек, но на что ушла его жизнь, – вздохнул Дато.

Пьетро делла Валле заметил новую морщинку у глаз Георгия. «Задумал смелые дела», – решил делла Валле, начиная разговор:

– Сейчас, мой друг, отправляю одного миссионера в Рим. Надеюсь, скоро и меня понесет корабль к берегам неаполитанским. Третий год шах задерживает меня в Иране. Не могу жаловаться на плохой прием. К католическим миссионерам шах Аббас расположен, даже приглашает к царскому столу.

– Очень жаль будет, уважаемый Петре, когда покинешь Иран. Привык к тебе.

– Привыкли, а избегаете? Хочу еще раз с вами поговорить о вере.

– О другом говори… Я не монах, зачем нам богов делить?

– Я тоже не монах, но о чем бы люди ни говорили, всегда придут к богу. Вот вы сейчас одержали славную победу над исконными врагами римской церкви. Я убежден, что и в дальнейшем католическая религия будет предметом вашей горячей заботы.

– Повторяю тебе, друг Петре, я только воин. Забота о церкви принадлежит священникам.

– Нет, друг Георгий, вы не только воин, но и государственный муж. Вам полезно знать: Рим окажет помощь грузинским царям, если грузинский народ примет римское учение.

– Народам нельзя навязывать веру. А грузинский народ издревле хранит в сердце свою веру. Ассирия, Мидия, цезари римские поглощены пучиной времени, а Грузия, как ты сам убедился, истекающая кровью, никогда не сойдет с путей вечности.

– Я уверен, друг, что вы когда-нибудь вспомните этот разговор, и, если захотите прийти в лоно римской церкви, Ватикан вам окажет содействие. А теперь выслушайте откровенное мнение. Я с вами не совсем согласен. Папе римскому Урбану VIII правдиво опишу трагедию Грузии и… за Луарсаба буду просить. Вы рассчитываете на Хосро-мирзу? Остерегайтесь! Я с ним раз беседовал: скрывшийся за кустом волк.

– Знаю. Но природа так создала: барс не боится волка.

– Аминь! А теперь хочу говорить с вами как с воином. Вот вы одерживаете неверным столько побед, разве не важнее было бы эти победы приносить христианскому миру? Рим великолепен! Зачем вам всю жизнь в Азии тратить? Почему сыновьям вашим не блистать в Европе? Богатство, почет – все вам доставит римский король! И папа Урбан VIII также ценит гениальных полководцев. Вы и ваши друзья будете утопать в славе и роскоши. Разве такому кораблю, как Георгий Саакадзе, можно плавать в озере? Море, безбрежное Средиземное море твое место!

– Хорошо говоришь, друг Петре. Но не ты первый соблазняешь меня почетом, богатством и правом одерживать победы для чужих стран. О возможности заплатить жизнью за величие ваше говорили со мною английские, французские, испанские послы. Говорили и другие послы, миссионеры, путешественники, купцы. Соблазняли дворцами, гербом, соблазняли всем, что так любит человек. Но разве вы можете понять мою жизнь? Пусть ваши страны будут великолепны, пусть дворцы из мрамора, посуда из золота, одежда, усеянная алмазами, море плещет у ног. Но это ваша страна, ваше море, ваши дворцы… Там, за лиловыми горами, лежит моя страна, где нет моря, нет мрамора, нет великолепия. Но это моя страна. Там много простого камня, а за каменными стенами мой народ. Он не знает вашей роскоши, но он обладает величием духа. Он умеет бороться и отдавать жизнь за свою родину. Этой маленькой стране с народом рыцарских чувств я отдам свою жизнь. Мой путь страшен. Он требует беспощадности, жертв… требует от меня все! Но путь мой верен. Я это знаю.

Долго Пьетре делла Валле смотрел на Георгия Саакадзе, потом встал, крепко пожал руку грузину и, не сказав ни слова, ушел. Ушел из дома, ушел навсегда из жизни Георгия Саакадзе, как многое уходило от него. Но думать об этом не было времени.

Приезды послов из Русии, тайные и явные гонцы из Грузии, миссионеры, послы и купцы западных земель, беспрерывные подготовки войск, переустройство вновь захваченных турецких провинций – все это, как в котле, кипело в шахском дворце. И Георгию надо было знать дела всех царств, шах не любит, когда его советники находятся в спокойном неведении.

И сейчас в Исфахан прибыли два посла. От Исмаил-хана с известием о новом восстании в Кахети и об ожидаемом вторжении Теймураза в свое царство.

Прочитав послание, шах подумал: «Саакадзе прав, нельзя на Исмаил-хана положиться ни в малом, ни в большом деле. А какой смелый полководец был! Грузинское солнце ему размягчило мозги».

Другой посол русийский, Михаил Петрович Барятинский, прибыл вместе с дворянином Чичериным и дьяком Тюхиным.

Еще год назад шах Аббас в послании царю Михаилу, ссылаясь на дружбу с государством русийским, писал, что он не тайно владеет грузинскими царствами, а от начала времен Сефевидов. Многие грузины – верные слуги Ирана, а если найдутся изменники и перебегут в Русию, то он, шах Аббас, просит царя Михаила, во имя дружбы и любви, этих грузин ему выдать.

И сейчас шах с неудовольствием продолжал слушать ответное послание Михаила Федоровича:

"…Все Иверские земли и все Иверские цари были под державою великих государей и великих князей русийских и ныне б ты Аббас-шахово величество для нашего величества на Иверскую землю наступати и войной идти не учинял и тесноты никакие чинити грузинским царям не замышлял. А будет в чем меж вас ссора и нелюбие, и в том бы ты Аббас-шахово величество сослался с нашим царским величеством…

Писано в государствия нашего дворе в царствующем граде Москве. Лета от создания мира 7129-го месяца маия 5-го дня".

Шах рассматривал александрийский лист с золотой каймой и золотыми фигурами, на котором писана грамота. Имя государя писано золотом. Рассматривал большую царскую печать на красном воске под кустодиею. Печать изображала дьячую руку на загибке.

«Хищная рука хочет захватить у меня Грузию», – негодовал шах, скрывая от послов гнев и возмущение.

Еще до приема послов Вердибег, гонец шаха в Русии, подробно рассказал Аббасу о после Теймураза, игумене Харитоне, прибывшем в Москву от шести грузинских царей и владетелей. Рассказал, что Михаил Федорович отослал ответные грамоты, очевидно, обещая военную помощь.

Шах все больше хмурился. Нет, нельзя допустить прихода в Грузию русийского войска. Необходимо совсем разгромить Кахети и пленить Теймураза, уничтожить непокорных моей воле картлийцев, проникнуть в заносчивую Имерети.

Кто может это сделать? Конечно, Караджугай, Эреб, Карчи, но тут мало одной хитрости и отваги, необходимо знание непроходимых троп, умение вести конный бой в узких ущельях и горах.

Тут нужен грузин.

Как тигр с гиеной, Саакадзе два года играл с Турцией. Он выиграл, а я в это время подготовлял войско для полной победы над османскими собаками.

«Бисмиллах! Георгий Саакадзе доказал до конца свою преданность. Георгий Саакадзе прославлен в Иране и обесславлен в Грузии. Он повергнет предо мною в прах покоренную Грузию, и не тебе, русийский царь, завладеть добычей „льва Ирана“. Но Саакадзе оставит мне в знак верности своего Паата, ибо сказано: верь слову, но бери в залог ценности».

На приеме шах Аббас сухо заявил князю Барятинскому: пусть они в Исфахане ожидают ответа царю Михаилу.