Онлайн чтение книги Житие архиерейского служки
К звездам

Весною приехал Луцевин из Могилева. И был Луцевин уже секретарем.

А Добрынин был только протоколистом. Даже небо слегка над ним пожелтело.

А между тем наступало время открытия могилевского наместничества.

Не спал Добрынин по ночам и то вздувал, то тушил огонь. И с ним самим чуть не начинались припадки лунатические.

«Вот, – думал он, – и санки, и не я в них прокатился».

Но благодарность жила в тучном сердце господина Вязмитинова.

На просьбу об отпуске в Могилев не только он отпуск дал, но дал два письма: одно – к полковнику Каховскому, а другое – к брату своему, к самому генералу-адъютанту Вязмитинову.

И сверх того поцеловал Добрынина в лоб и сказал:

– Поезжай, умница.

Добрынин бросился было милостивцу в ноги по монастырскому обычаю, но как-то уперся в эфес своей шпаги и на ногах устоял.

Так действует на человека благородство.

Каховский принял письмо ласково и адресовал тотчас просителя к господину Алеевцеву.

Алеевцев был человек замечательный.

Стиль он имел краткословный, ясный, отрывистый, знал законы гражданские и представлял собой уже чиновника нового времени, хотя любил пить и за пьянство сидел часто под караулом для протрезвления.

Но вино не заставило еще господина Алеевцева отолстеть, он имел живые голубые глаза, был белокур и не то чтобы очень полон, но несколько толстоват.

Прочитав записку Каховского, Алеевцев спросил:

– И что же вам надобно?

Добрынин поклонился не так низко, чтобы не подумали, что он проситель бесплатный, и сказал:

– Чин и при открытии наместничества место.

– Очень хорошо. Получишь. Приходи чаще в канцелярию.

Радостный прибежал Добрынин домой и рассказал Луцевину об успехе.

Но провинциальный секретарь известие это принял холодно и сказал.

– Походишь…

Канцелярия была светлая, порядок в ней уже установился, уже не бегали люди, не посыпали друг другу головы из песочниц.

Скрипели перья, шелестела бумага, просители говорили вполголоса.

Добрынин ходил, переписывал, что давали. Прошла неделя.

Передавая бумагу Алеевцеву, Гавриил в нее вложил пятьдесят рублей.

Алеевцев поднял на Добрынина голубые глаза и спросил:

– А, это ты… А как тебя зовут?

– Гавриил Иванович Добрынин, – ответил протоколист.

– Ну хорошо, Гавриил, я помещу тебя в расписание на регистраторскую вакансию при губернаторе.

Речь эту с вытянутой шеей слушал переписчик у соседнего стола.

И едва вышел Алеевцев из комнаты, поднялся шум, крик и заглушённый вопль.

– За что, – говорили, – черт из болота помещен при губернаторе? Он без году неделя, а мы здесь уже день и ночь трудились.

В этот момент господин Алеевцев вернулся в комнату.

Наступило молчание. Алеевцев сел в свое кресло и, не поворачиваясь к чиновникам, так сказать задом, им ответил:

– Молчите, дураки! Ведь всех вас нельзя поместить при губернаторе на одно место, а этакий человек при нем надобен.

И вдруг, повернувшись, закричал:

– Молчать! Не разговаривать! А знаете ли вы, что такое правописание?

Только скрип перьев полчаса раздавался в канцелярии.

Но Добрынин на правописание не надеялся.

И через несколько дней подал переписку опять-таки с пятьюдесятью рублями.

Алеевцев посмотрел на него ласково и спросил только:

– А по батюшке тебя как?

– Иванович, – сказал Добрынин.

– Ну, Гавриил Иванович, я сейчас напишу предложение с одобрением твоих трудов и способностей, которые самим превосходительством замечены, и произведу я тебя… Впрочем, пойдем в соседнюю комнату.

В соседней комнате Алеевцев продолжал:

– Произведу я тебя в губернские секретари, это значит – через чин.

Бумага была написана, но, к ужасу Добрынина, положена под сукно.

– Как же-с? – произнес он.

– Надобно, Гавриил Иванович, время выбрать для подписания.

На другой день Алеевцев запил, запил дома и пил глухо и крепко.

Дом на запоре, а у дверей солдат Данилка Цербер, хотя и двуглазый.

И тщетно стучался Добрынин и давал Данилке и рубль, и два.

Данилка молчал, дыша в лицо Добрынина луком и водкой.

Только позднее узнал Гавриил Иванович, что Данилка брал не менее двадцати пяти рублей, и тут оказалось, что курносый провинциальный секретарь Теплынин вычистил из списков добрынинское имя и вписал свое, потому что список еще не был подписан губернатором. Добрынинское же имя вписал вместо своего на вакансию повытчика к наместническому правлению.

Это значит – классом ниже и на шестьдесят рублей меньше жалованья.

Пришлось действовать уже решительно.

Явился Добрынин к Каховскому, и выслушал он от него только слова: «Очень хорошо».

Но Гавриил Иванович кланялся и не уходил.

Каховский посмотрел внимательнее и прибавил:

– Пойди часу в десятом в губернаторскую канцелярию и скажи от моего имени, чтобы о тебе доложили губернатору, и я там буду.

Так вышел Добрынин на улицу и подумал:

«А не зайти ли мне к господину Вязмитинову? Санки-то ведь были с медведями».

А Вязмитинов как раз прибыл от графа из Полоцка и квартировал в городе.

Добрынин вошел без доклада.

Вязмитинов сидел за столом, в мундире, над бумагами.

Гавриил Иванович поклонился и начал пространно говорить о своем почтении и о том, что брат Иван Козьмич кланяется.

Генерал-адъютант встал, вышел на середину комнаты и спросил быстро:

– Давно ли ты его видел? Где ты служишь? Зачем ты здесь?

Добрынин ответил с быстротою:

– Ищу чина и места, больше по милости, нежели по заслугам. Видел две недели тому назад, зовусь Добрынин, нахожусь в сомнении.

– А, санки, – вспомнил генерал-адъютант. – Пиво твое, как же-с, ко мне было даже переслано.

И тут вошел Каховский.

И, увидя просителя уже разговаривающим с генерал-адъютантом, сказал:

– Как же, как же, к десяти часам?

И в этот момент в комнату вошел человек малороссийский, с большой головой, с бледно-серым лицом в веснушках. На голове был тупей, наподобие распущенного паруса или крыльев ветряной мельницы. Косичка была спрятана в кошелек темно-вишневого цвета. Кафтан был тоже темно-вишневый, с золотыми петлями. И под левым плечом шапо-ба.

Человек вошел и заговорил быстро по-французски.

«Так вот какие они, парижане!» – подумал Добрынин, вспоминая епископа.

Но Вязмитинов спросил гостя по-русски:

– Как вам показался Могилев, господин Полянский?

В канцелярию губернатора Добрынин был впущен без обряда стояния в передней.

Губернатор молча взглянул на Добрынина.

Полковник Каховский дал знать, чтобы Гавриил Иванович вышел.

Смотр кончился.

В канцелярии спросил Добрынина молодой губернский секретарь:

– Где же те предложения провинциальной канцелярии, о которых вы сказали господину Каховскому, что они написаны Алеевцевым о произведении вас секретарем?

– Вот здесь, на столе, под сукном, – ответил Добрынин, приподнимая красное сукно.

Бумага еще лежала на месте.

Через час вышел Каховский и сказал:

– Поздравляю вас губернским секретарем.

– Кому это сказано? – спрашивали друг друга в канцелярии.

– Это мне! – сказал Добрынин.

– Э, брат, видно, тебе не наше горе.

Уже не обер-офицером был Добрынин, а штаб-офицером.

Тут подошел к нему господин Каховский и сказал:

– А того мопса, секретаря Теплынина, который имел глупую дерзость вычистить ваше имя в списке, приказано поместить на канцелярийское место в ваше распоряжение. Вы ему шкурку потрите.

Если бы не шпага, пал бы Добрынин в ноги господину Каховскому, но шпага опять уперлась в землю, и тут вышел Полянский легкой своей парижской походкой и сказал по-русски:

– Этот новый губернский секретарь имеет даже манеры благородные.

«Спасибо тебе, шпага!»

Господин Каховский же посмотрел на Добрынина с ласковостью и сказал:

– Благодарите господ Вязмитиновых.

Но труден путь к звездам.

«А Алеевцев, – правда, не он представил, не он написал, – а если он отметит, или переведет, или отставит?»

По могилевским улицам бежал новый губернский секретарь. Вот и деревянные пилястры дома Алеевцевского, и вот дверь.

Служка мысленно произнес:

«О великий Данилка, сын слепого и мгновенно проходящего случая, о верный страж у врат великого письмоводителя, о могущий цербер, сжалься!»

Затем сказал громко:

– Слушай, я прислан с запиской от полковника Василия Васильевича Каховского. Вот от него записка, записка очень важная, каких еще не бывало от начала всех секретарских ворот и сторожей Данилок.

А просунул Добрынин в щель не записку, а ассигнацию двадцатипятирублевую.

И дверь тихо открылась.

И тут в эту же дверь боком полез советник камерной экспедиции Петр Ильич Сурмин.

Но в Сурмина уперся крепкий Данилкин локоть. И голос Данилки произнес:

– А вас, сударь, не велено пускать.

Но Сурмин отвечал с находчивостью:

– Ты, Данилка, не знаешь, что ты назначен уже сторожем к нам в наместническое правление, и я тебя там закатаю.

И рука Данилкина опустилась.

За сенями, за коридором, сидел пьяный, но не слишком, Алеевцев, в мундире, но без штанов.

– Очень рад, – сказал он, – что вы сами, Гавриил Иванович, о себе порасторопничали. И правильно вы сделали, что ко мне зашли, потому что я вас запишу не семнадцатого мая, как вы пришли, а тридцатого апреля, потому что в мае месяце кончилась власть губернатора давать чины и вы без меня были бы как бы не произведены.

И тут на стол сама поползла еще одна пятидесятирублевая бумажка.

Так разговаривая, просматривал Алеевцев губернаторские дела и вдруг, может быть, и для форсу, разодрал одно из губернаторских предложений.

Алеевцев поднял свои голубые и пьяные глаза и сказал:

– Тут спорное дело между камерной экспедицией и губернатором, и лучше приберечь Михаила Васильевича. А вы сейчас возьмите предложение в Рогачевскую провинциальную канцелярию и скажите там, чтобы написана была резолюция: «Представить рапортом в камерную экспедицию о вычете с вас в казну за чин». Вот и будет вид, что бумажка залежалась в регистрации и производство правильное. А я вас определю не в камерную экспедицию, а в казенную палату, к людям новым, к самому парижанину Полянскому.

Добрынин был рад радостью почти испуганной. Но назавтра приключилось происшествие.

Пришла бумага от Вязмитинова, что изумляется, для чего не едет Добрынин обратно к должности. Дело было соленое, потому что именем Вязмитинова Добрынин уже злоупотреблял.

Пришлось ехать в Рогачев. Тут оказалось, что Вязмитинов не очень рад новым позументам Добрынина.

Пришлось опять немножко пожать из себя масло. Сумма, которая была здесь заплачена, неизвестна.

Но тут пришла еще бумага от Алеевцева, чтобы прислан был находящийся при комиссарской канцелярии господин Добрынин как служащий казенной палаты.

Выехал Добрынин ночью и всю дорогу смотрел на звезды.