Онлайн чтение книги Живи с молнией
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

1

Утро в понедельник выдалось ясное и солнечное. Разлитое в воздухе тепло сочеталось с приятной свежестью. Проходя через университетский городок к зданию физического факультета, Эрик то и дело поглядывал на блестевший вдали Гудзон. Невероятную голубизну реки как бы оттеняли красный буксир и черный пароходик, плывшие по ее глади на маленьких подушечках из белой пены. Дыханье рано наступившего лета чувствовалось в зеленых листьях, покрывавших деревья, которые окаймляли тротуары, в запахе земли и травы, подымавшемся от бархатистых лужаек. Эрик чувствовал его даже в гуле студенческих голосов и в оживленном движении толпы.

Все двери в здании были настежь, и по коридорам лениво гулял прохладный сквозняк. Наверху, в лаборатории, Эрик застал Хэвиленда. Он сидел у стола, положив на него ноги. Видимо, со вчерашнего вечера он даже не успел переодеться – на нем был смокинг и вечерний галстук. Хэвиленд рассматривал схему электронного контура. Обернувшись при входе Эрика, он приветствовал его рассеянной улыбкой.

– Вы как раз вовремя, – сказал он. – Вас хочет видеть Фокс. Бегите к нему скорее, а то он уйдет на лекции… Дело касается стипендии. Сейчас как раз обсуждается этот вопрос.

– Ну и что же? – Эрик вытаращил глаза на Хэвиленда. – Зачем мне теперь стипендия?

Хэвиленд медленно спустил ноги со стола.

– Ведь срок вашей аспирантуры кончается, по-моему, в этом месяце, вместе с официальным окончанием учебного года. Разве вам не нужны деньги?

– Но неужели мне придется обращаться за стипендией? – спросил Эрик. – Мне казалось, что дело у нас идет довольно хорошо.

– Так оно и есть. Но кто может знать, что будет дальше. Лучше получить стипендию и отказаться от нее, если окажется, что она вам не нужна, чем нуждаться и не иметь возможности ее получить. Торопитесь, а то не застанете Фокса.

Эрик взглянул на прибор. Он отлично помнил, как завинчивалась каждая гайка, как запаивалась каждая металлическая часть и каждая стеклянная трубка; он помнил все подробности того дня, когда работа была закончена. Он испытывал двойственное чувство – собственничества и полного тождества с этой неодушевленной конструкцией, которая являлась плодом его творческой работы. В прошлую пятницу произошел решительный поворот. Сейчас Эриком владело непреодолимое желание немедленно, сразу же приступить к работе. Незачем терять время и добиваться того, что ему наверняка не понадобится.

– Я еще успею поговорить с Фоксом, – нетерпеливо возразил он. – У меня у самого через час занятия, а мне прежде нужно кое-что сделать здесь. До завтра нам вряд ли удастся вплотную приступить к работе, поэтому я, пожалуй, займусь этими сетками прямо сейчас…

Хэвиленд смотрел на него со странным выражением.

– Послушайте, – медленно сказал он, – вы, очевидно, меня не поняли. Фокс сказал, что у вас есть возможность получить стипендию. Это никоим образом не значит, что вопрос решен. В воскресенье я целое утро говорил с ним об этом. Я пришел сюда специально из-за вас. Фокс вас ждет.

– Но если я сейчас же не возьмусь за эти сетки, завтра мы сможем начать не раньше второй половины дня.

– Пойдете вы или нет? – спокойно спросил Хэвиленд. – К черту опыт. Я думал, что стипендия для вас – вопрос первостепенной важности.

– Но…

Хэвиленд повысил голос:

– Не заставляйте Фокса ждать!

Эрик ничего не ответил. Он повернулся и вышел, смущенный и раздосадованный неожиданной резкостью Хэвиленда. Суббота и воскресенье прошли для него и Сабины в атмосфере радостного блаженства. За эти два дня они вкусили счастье в полной мере. После этого всю остальную жизнь они могли бы жить одними воспоминаниями.

Эрик понял, что Хэвиленд уже не ощущает радостного подъема. Где-то на протяжении этих двух дней он утратил воспоминание о пятнице. Хэвиленд снова стал чужим.

Профессор Фокс был явно раздражен – вторая неожиданность за это утро. Он заговорил без всякого вступления:

– Горин, вы, однако, проявляете удивительную беспечность. Прием заявлений о стипендиях закончен уже две недели назад. Комиссия заседала в прошлую пятницу и фактически уже вынесла решение о распределении стипендий, но о вашей просьбе никто ничего не знал.

– Тут какое-то недоразумение, профессор Фокс. О том, что мне нужна стипендия, я говорил доктору Хэвиленду полтора месяца назад.

Фокс бросил на Эрика быстрый взгляд и покачал головой.

– Очевидно, это действительно недоразумение. Хэвиленд до вчерашнего утра не говорил об этом ни слова. Обычно просьбы, поступившие так поздно, я оставляю без внимания. Но вы – наш аспирант, и мы несем за вас ответственность.

Почему же, думал Эрик, полтора месяца назад, когда эта стипендия казалась ему такой необходимой, Хэвиленд не позаботился о том, чтобы передать его заявление. Тут что-то неладно. Он ждал объяснений от Фокса, но в нем накипала злоба против Хэвиленда.

– Вот бланк заявления, – сказал Фокс, взглянув на ручные часы. – Заполните тут же, подпишите, и я лично передам ваше заявление комиссии.

– Сначала я попрошу вас кое-что объяснить мне, – сказал Эрик, быстро пробегая глазами печатный бланк заявления. – Предположим, что мы закончим опыт в ближайшие месяцы или к осени. Должен ли я в таком случае оставаться до конца года в Колумбийском университете или могу искать место штатного преподавателя где-нибудь еще?

Фокс недовольно сдвинул брови, но не обиделся.

– Само собой, вы всегда можете перейти на более интересную работу, если найдете таковую и окажетесь пригодным для нее. В таком случае ваша годовая стипендия будет соответственно сокращена. Что вас тревожит, Горин? – спросил он вдруг мягко, но настойчиво.

Над рекой по-прежнему сиял чудесный, манящий июньский день. Сидя перед чистым бланком, Эрик смотрел в окно.

– Я и сам не знаю что, – задумчиво сказал он. – Мне страшно хочется поскорее закончить опыт, и мне казалось, что мы успеем провести его за лето. По крайней мере, вчера я был в этом уверен.

– Я же говорил вам, что это будет не так-то легко. Творческий труд никогда не укладывается и не может уложиться в какие-либо заранее установленные сроки. Возможно, что к будущему году вам удастся закончить опыт. При существующих условиях вы вряд ли сможете сделать это раньше.

– Почему? – Эрик повернулся к нему. – Почему не сможем?

– К чему такая спешка? – спросил Фокс. – Куда вы торопитесь? К какой бы цели вы ни стремились, чем скорее вы ее достигнете, тем будет хуже для вас.

– Шутки в сторону, – сказал Эрик. – Для меня это слишком серьезно.

Фокс устало и раздраженно мотнул головой.

– Вы считаете меня шутником? Для вас это слишком серьезно! Боже мой, это самое жестокое, что вы могли сказать. Слишком серьезно! Ну хорошо, я попытаюсь говорить так, чтоб вам было понятно. Разве вы не видите, что время против вас? Во-первых, на каникулах лаборатория будет закрыта.

– Какие там каникулы? Я не собираюсь брать отпуск!

– Но Хэвиленд собирается, он всегда уезжает в отпуск. Здесь у нас почти все так делают. Конечно, те, кто занят исследованиями, уезжают всего на одну-две недели, но они имеют право отдыхать все лето, если пожелают. А Хэвиленд у нас – исключение.

– Пожалуй, неделя или дней десять – еще куда ни шло, – сказал Эрик.

Он осекся и взглянул на декана. Фокс смотрел на него серьезным, сочувственным взглядом. Он словно наблюдал, как на чьем-то чужом небе меркнет яркая звезда, и чувствовал, что ничем не может помочь.

– Лучше заполните бланк, Горин, – спокойно посоветовал он. – Сейчас я тороплюсь, но обещаю вам сделать все, что от меня зависит. А тем временем я бы на вашем месте переговорил с Хэвилендом. В конце концов он ваш начальник. Вы в его руках. В очень хороших руках, между прочим, – прибавил он другим тоном. – Только они иногда немеют и теряют нормальную чувствительность. Но он имеет полное право распоряжаться лабораторией по своему усмотрению. Вы это знали, когда согласились с ним работать. Так что, к сожалению, ничем не могу помочь – придется вам обсудить это с ним.

Заполнив бланк, Эрик тотчас же вернулся в лабораторию. Хэвиленд все еще разглядывал чертеж.

– Ну, все в порядке? – приветливо спросил Хэвиленд. Он, видимо, ожидал благодарности и готовился любезно отклонить ее, но Эрик неподвижно стоял у двери.

– Чем объяснить, что вы передали мою просьбу о стипендии только вчера, через два дня после первого испытания? Почему не два месяца назад?

– Не все ли равно, раз вы ее получите, – медленно произнес Хэвиленд, пристально глядя на Эрика.

– Нет, это далеко не все равно. Два месяца тому назад было совсем иное положение, и тогда мне было необходимо заручиться стипендией! Но в пятницу, после первой пробы, мне показалось, что я обойдусь и так. Что случилось с вами в субботу, почему вы вдруг передумали?

Хэвиленд нахмурился и сжал губы. Щеки его чуть-чуть порозовели, и от этого лицо стало казаться тоньше. Резкий тон Эрика поразил Хэвиленда – это было что-то новое. Эрик говорил с ним, как равный с равным, как человек, недовольный своим партнером. Но особенно задело его то, что Эрик спросил о субботе. В этот день Лили пришла к нему, как обещала. И с тех пор Хэвиленд то и дело невольно сравнивал пережитое им в тот день с тем, что он видел между Сабиной и Эриком, поэтому сейчас он почувствовал себя глубоко уязвленным.

– В субботу ничего не случилось, – сказал он. – Не знаю, как вы истолковали пробу, которую мы провели в пятницу, но она вовсе не означает, что работа закончена.

– Не сегодня-завтра мы уже сможем приступить к опыту.

– Вы хотите сказать, что прибор уже готов? Пожалуй, но нам нужно еще сделать миллион дел. Я же вас предупреждал, что все предусмотреть немыслимо. Поэтому я не могу назначить определенный срок. Одним словом, там будет видно.

Он говорил тоном, не допускающим возражений, и Эрик понял, что Хэвиленд пользуется правом начальника. Говорить было больше нечего. Не мог же Эрик заявить, что ему нужно поскорее закончить опыт, так как он хочет жениться или потому, что он устал от такой жизни. Все его доводы были обречены на неудачу. Любые возражения сейчас прозвучали бы как жалоба.

– Фокс говорил что-то о вашем отпуске. Когда вы можете его получить?

– В любое время, начиная с будущего месяца, – ответил Хэвиленд. Видимо, этот вопрос его удивил, но в то же время и успокоил. – Мне действительно нужно отдохнуть. Я хочу уехать на лето.

– На лето? – растерянно повторил Эрик. – На все лето?

«Это называется – немного отдохнуть! – подумал он. – Твой небольшой отдых – для меня целая жизнь!» Наконец ему стало все понятно. Он молчал, охваченный гневом, чувствуя, что все его планы рушатся. Значит, нет ни малейшей надежды устроиться осенью на приличную работу. Осенью они только приступят к опыту. Он еще раз взглянул на прибор. Через три месяца они не подвинутся ни на шаг по сравнению с сегодняшним днем. А эти три месяца были для него равносильны году.

– А мне что же делать целое лето? – Голос Эрика звучал так ровно и твердо, что Хэвиленд и не догадывался о бушевавшей в нем ярости.

– Что хотите, – ответил Хэвиленд. – Занимайтесь со студентами летнего университета. Заработайте немного денег. Я рассчитывал совсем запереть лабораторию, но если вы пожелаете время от времени приходить сюда, чтобы немножко покопаться, – пожалуйста.

Он сделал небрежный жест, но вдруг глаза его расширились – он увидел бледность Эрика, холодную ярость в его взгляде и ощутил внезапно животный страх.

Он почувствовал, что вот-вот вспыхнет бунт, и инстинктивно понял, что у него не хватит силы совладать с ним. Но открытого вызова не последовало – все улеглось, и мгновение спустя Хэвиленд уже недоумевал, что, собственно, его так испугало. Только воспоминание об этом ощущении долго еще преследовало его, и каждый раз Хэвиленд с неприятным чувством думал о том, что в тот напряженный момент он обнаружил в себе внутреннюю слабость.

– Пожалуй, вам пора на занятия, – сказал он, отворачиваясь к столу. – У вас есть еще какие-нибудь вопросы?

Эрик по-прежнему молчал. Полное прекращение работы казалось ему таким чудовищным преступлением, что он даже удивлялся, как у Хэвиленда хватило дерзости смотреть ему в глаза. Эрик сейчас был способен задушить его и с трудом заставил себя сдержаться.

В коридорах веял прохладный летний ветерок, но Эрик быстро шагал, ничего не видя и не замечая, – его душила злоба.

2

Весь день он терзался от тяжкой обиды. Он был груб со студентами, подчас, сам того не сознавая, даже жесток. Несколько раз он готов был бросить занятия и бежать к Сабине в магазин, чтобы поделиться с ней своим горем. Больше всего от этого страдает она, говорил он себе. Ей будет еще тяжелее, чем ему. Он увидится с ней вечером, у себя на квартире, и к тому времени придумает, как бы помягче сообщить ей о случившемся, хотя, откровенно говоря, он сам отчаянно нуждался в ее утешении.

С тех пор как ему уступили на время квартиру, Сабина проводила у него каждый вечер. Она приходила прямо с работы, и они вместе готовили себе обед. Иногда, позвонив домой, что будет ночевать у подруги, она оставалась до утра.

– Конечно, дома мне не верят, – призналась она Эрику. – Они вряд ли были бы шокированы, но я все-таки не могу сказать им правду.

Сегодня Эрик собирался вернуться домой раньше нее и, как было условлено, должен был купить продукты. Как быстро они привыкли называть «домом» чужую квартиру, где им предстояло прожить всего несколько дней! Выйдя из кино, они говорили: «Пойдем домой и выпьем кофе». По телефону они спрашивали: «Когда ты придешь домой?» Это слово им было необходимо, и они старались произносить его как можно чаще.

Отперев дверь и войдя в квартиру, Эрик сейчас же направился к нише, где помещалась кухня, поставил на огонь две кастрюльки с водой и стал чистить картошку. Света он не зажигал.

Через несколько минут пришла Сабина. Уже в том, как она открывала дверь, чувствовалось веселое возбуждение, и темные комнатки, казалось, сразу ожили. Она тихонько засмеялась и, закрыв за собою дверь, прислонилась к ней спиной, чтобы лишнюю секунду насладиться радостью предвкушения.

Эрик знал, что, повернув голову, он увидит ее счастливое лицо. Ему не хотелось смотреть на нее. Он кончил чистить картошку и стал тщательно собирать очистки в бумажный пакет.

– Хэлло, – бросил он через плечо. – Ты что-то рано сегодня.

– Я не стала спускаться в метро и бежала бегом всю дорогу. – За его спиной послышались приближавшиеся шаги. – Почему ты не зажег свет? – спросила она.

– А я и не заметил, что темно.

Голос ее слегка изменился.

– Что случилось, Эрик?

– Ничего, – сказал он и обернулся к ней, вытирая руки. – Обед почти готов.

Лицо ее прояснилось; она сняла шляпу.

– Вот и хорошо. Я умираю с голоду. Я купила печенья, так как знала, что ты забудешь об этом.

– Ты мне не поручала покупать печенье.

– Конечно, – она снова засмеялась. – Ты бы все равно забыл. Да ты и не знаешь, какое покупать. – Сабина прошла в крошечную ванную. Плеск воды заглушил ее слова, потом она мечтательно сказала: – Когда-нибудь мы купим клубники, положим сверху сбитые сливки, а сверху еще клубники, а сверху – сбитые сливки и съедим все сразу.

– Когда-нибудь – конечно, – отозвался он.

Через минуту Сабина вошла в комнату с полотенцем в руках.

– Что случилось, Эрик? – спросила она, и голос ее снова стал озабоченным.

– Хочешь, пойдем сегодня в кино? – спросил он.

– Нет. Ведь мы на этой неделе уже один раз были в кино. Больше мы не можем себе позволить.

– Может, проедемся на автобусе?

– Это будет стоить сорок центов. – Она не сводила с него пытливого и озабоченного взгляда. – Эрик, что с тобой?

– Да что плохого, если мне хочется иногда прогуляться?.. Эти комнатушки действуют мне на нервы, – прибавил Эрик, пытаясь смягчить свой вызывающий тон.

Сабина нерешительно отвела от него глаза и пошла отнести полотенце в ванную. Вернувшись, она медленно подошла к нему, в голосе ее была ласка и озабоченность.

– Если тебе так хочется, мы можем пройтись по Риверсайд-Драйв, а потом выпить содовой воды.

– Это ведь тоже будет стоить тридцать центов!

Сабина виновато улыбнулась.

– Ну хорошо, милый. Раз уж тебе так невтерпеж, пойдем в кино. Наплевать на деньги, в самом деле!

– А, черт, да не в этом дело! – сказал он, терзаясь своим горем. – Не нужно мне это паршивое кино! Не хочу я кататься на автобусе! Эта содовая вода мне в горло не полезет! Я тебе скажу все честно, Сабина. Нам придется ждать еще целый год.

Сабина растерянно вскинула на него глаза.

– Почему? – тихо спросила она.

Эрик рассказал ей о том, что произошло. Он старался быть как можно спокойнее, но ожесточение снова овладело им. Он шагал взад и вперед по комнате, бестолково и яростно размахивая руками. Вдруг он удивленно поглядел на свои руки и вспомнил, что точно так, бывало, жестикулировал его отец. Мальчиком Эрик в такие минуты стыдился отца – он казался ему каким-то совсем чужим. Но сейчас Эрик увидел себя таким же, каким запомнил отца, – униженным, ожесточенным, молчаливо проклинающим судьбу, так сурово обошедшуюся с ним. Мысль о том, что его ждет такой же бесславный конец, была Эрику невыносима. Нет, он не допустит, чтобы жизнь осилила его.

Когда он кончил, Сабина прошла в кухню и зажгла свет над плитой. Зашелестела бумага – Сабина разворачивала свертки. Положив в кастрюлю сосиски, она обернулась.

– Ты можешь как-нибудь изменить положение? – спросила она.

– Что я могу? – сказал он. – Я тут бессилен. Должен проглотить и сказать спасибо. Это значит, что еще целый год придется тянуть эту проклятую жизнь – ходить по улицам и видеться только вечером, по субботам. Разве могу я допустить, чтобы ты терпела все это еще столько времени? Честное слово, Сабина, просто не могу!

Она продолжала возиться с посудой, не поднимая головы. Эрик не сводил с нее глаз, но она упорно молчала.

– Я не помню, чтобы ты говорил мне об этом в прошлом году, – сказала она наконец. – Так сложились обстоятельства, и мы с ними примирились, верно?

– У нас не было другого выхода.

– А сейчас разве есть? Ты говоришь, что ничего не можешь поделать с Хэвилендом. Ну, не можешь, так не можешь. Значит, и волноваться ни к чему.

– О чем ты говоришь, не понимаю? – спросил он.

– Если нужно ждать еще год, значит, будем ждать, только и всего. – Она говорила очень деловитым тоном, почти без всякого выражения.

– Тогда почему же у тебя такой голос?

– Какой?

– Злой. Ты явно огорчена.

– Да, конечно. – Она наконец обернулась к нему и резко сказала: – Но совсем не потому, почему ты думаешь. Я ужасно огорчена и ужасно разочарована. Но я могу ждать. Я так охотно иду на это, что мне даже не хочется плакать, как бы ты этого ни добивался. Ни за что не заплачу!

– Я добиваюсь, чтоб ты заплакала? – удивленно повторил Эрик. – Ты с ума сошла? Зачем мне это?

– Чтоб ты мог рвать на себе волосы, вот зачем! Тебе хочется превратить это в ужасную трагедию. Да, все это страшно неприятно, но никакой трагедии тут нет. Ты хочешь страдать и мучиться, чтобы потом проявить свое благородство и бросить меня ради моего же блага. Так вот, никаких благ, кроме тебя, мне не нужно. Мне с тобой всегда хорошо. То есть, положим, это не так, – добавила она, уже перестав сдерживать гнев. – Но тебе незачем упрашивать меня потерпеть еще год. Я иду на это по собственной воле!

Эрик был потрясен ее яростью.

– За кого ты меня принимаешь? – сказал он. – Что же я, ослиный пуп, что ли?

Она сделала сердитое, но вместе с тем восхитительно женственное движение плечом.

– Очень изящное выражение! И это – молодой, подающий надежды ученый!

– Что ж, по-твоему, у ослов нет пупков? – не унимался Эрик.

Сабина взглянула ему в лицо – глаза ее ярко блестели. Оба разгорячились и, казалось, могли бы без конца продолжать этот нелепый спор, вместо того чтобы говорить о том, что их так волновало. Сабина наклонилась вперед и уперлась руками в бока, словно стараясь придать своим словам больше силы и значения.

– Конечно, есть, и, ей-богу, ты самый настоящий ослиный пуп. – Она снова подошла к плите. – Не стану плакать, вот и все. Сосиски уже готовы.

– Кто их будет есть?

– Я буду есть, – сказала она с ожесточением. – Я голодна, и что бы там ни было, а я буду есть.

Эрик молча смотрел, как она накрывала на стол. Она ходила по комнате и свирепо стучала посудой. Наконец она села за стол, но даже и это сделала с вызовом.

– Ешь! – скомандовала она.

Эрик не тронулся с места. Он ожидал от Сабины любой реакции, но такого себе не представлял. Он оказался просто идиотом, а она держалась изумительно. Эрик никогда еще не любил ее так, как в эту минуту, и знал, что запомнит ее такой на всю жизнь.

Однако отступать было нельзя, он не мог взять назад все то, что он наговорил ей. «Ах, Хэвиленд, – подумал он, – будь ты навеки проклят за то, что ты сделал с нами!»

Он поймал взгляд Сабины. Теплая волна взаимного понимания захлестнула обоих, и через секунду Эрик стоял перед ней на коленях и, зарывшись лицом в ее платье, плакал. Плечи его тряслись от горьких рыданий. Сабина целовала его волосы и шепотом повторяла:

– Родной мой, увидишь, все будет хорошо. Ну, не плачь же, пожалуйста!

Она тихонько покачивала его в своих объятиях.

– Не плачь, милый. – Она прижимала его к себе изо всех сил, но никак не могла унять судорожные всхлипывания. – Люби меня, – прошептала она, – потому что я тебя люблю. Я буду ждать тебя вечно. Только не плачь. Ты увидишь. Все будет замечательно.

Шепот ее проникал ему глубоко в душу, и оттуда поднималась волна благодарности. Эрик знал, как ему необходимо все, что она могла ему дать, но ничто, даже ее любовь, не могло унять эти необъяснимые безудержные слезы.

3

На следующий день Эрик отправился в лабораторию в совершенно ином настроении. Накануне Сабина ушла от него около полуночи, и он сразу провалился в беспросветную темноту и спал таким глубоким сном, что вся ночь прошла, как один долгий спокойный вздох. Утром Эрик быстро позавтракал и пошел пешком по восточной стороне Бродвея, где в эти ранние часы еще лежала тень и было прохладно. На другой стороне улицы ослепительные солнечные лучи так резко били в стены старомодных выбеленных домов, что белая известка отливала розовым светом. На Бродвее царила оживленная утренняя суета.

Эрик не мог понять, что привело его вчера в такое отчаяние. Оно прошло бесследно, взамен появилось холодное, спокойное равнодушие, которое распространялось на все и на всех, за исключением Сабины.

Он пришел в лабораторию раньше Хэвиленда. Осмотревшись вокруг, он не нашел никаких следов работы, которую должен был сделать накануне Хэвиленд. На сегодня они назначили второе испытание прибора, но предварительно надо было по крайней мере один день посвятить подготовке. Вчерашний день пропал зря, – Эрик видел, что с пятницы никто даже не прикасался к прибору. Все было так, как они тогда оставили, только металлические поверхности покрывал тонкий слой пыли. Замазка «Апьезон», которой были временно скреплены некоторые стеклянные детали, уже затвердела. Блестящая поверхность ртути, налитой на дно манометра Мак-Леода, потускнела, потому что им уже несколько дней никто не пользовался. Чем же, собственно говоря, занимался Хэвиленд? Электронный контур, который он вычерчивал, по-прежнему лежал недоконченным. Бумага, приколотая к чертежной доске, уже посерела от пыли. Половина листа была исчерчена зигзагообразными линиями, кругами и прочими фигурами, обозначавшими элементы электронной лампы, но нового ничего не прибавилось.

На вчерашний день было намечено много работы, но Хэвиленд, видимо, даже пальцем не шевельнул. «Ничего удивительного, – мелькнуло в спокойном и холодном мозгу Эрика. – Ведь он думает, что у него впереди еще целый год».

Эрик быстро переоделся в рабочий комбинезон и, словно ничего не произошло и планы его нисколько не изменились, занялся подготовкой к расстановке сеток. Второе испытание будет проведено, несмотря ни на что, а потом они проведут и третье, и четвертое. Эрик теперь точно знал, как ему поступить и каким образом заставить Хэвиленда снова взяться за работу.

Хэвиленд пришел около половины одиннадцатого. Вместо обычной куртки и рабочих штанов на нем был темно-коричневый двубортный костюм и элегантная шляпа. Улыбнувшись Эрику, он бросил шляпу на чертежную доску.

– Ну что, нашел вас вчера Фокс? Он звонил мне вечером относительно вашей стипендии. Обсуждение прошло как по маслу – вопрос решен. Я посоветовал ему позвонить вам в общежитие.

– Вы же знаете, что я уже больше недели там не живу.

– Ах да, я и забыл. Ну, – он протянул руку, – поздравляю вас.

Эрик поглядел на протянутую руку и через секунду слегка коснулся ее.

– Спасибо. Я готовлю сетки для испытания. Вы приготовили вчера прокладки?

– Нет, не успел. Все утро я пытался придумать схему детектора, а потом мне надо было уйти. До отъезда мне необходимо сделать массу покупок.

– Понятно, – спокойно сказал Эрик, снова принимаясь за работу. – Все-таки я пока займусь этими сетками.

Он чувствовал, что Хэвиленд следит за ним с любопытством, но не хотел встречаться с ним взглядом.

– На вашем месте я бы не стал сейчас возиться с этим, – немного погодя сказал Хэвиленд дружеским, но несколько сдержанным тоном.

– Но ведь мы хотели увеличить интенсивность пучка?

– Да. Однако при существующих обстоятельствах это не к спеху.

– При каких обстоятельствах?

Хэвиленд отодвинул в сторону шляпу и сел на чертежный стол, лениво упершись одной ногой в стул. Повертев в руках карандаш, он швырнул его на стол.

– Что с вами такое, Горин? – спросил он. – Не могу сказать, чтобы я был в восторге от вашего тона. В чем дело?

Эрик неторопливо отложил в сторону работу.

– Я могу вам совершенно точно сказать, что со мной такое, – невозмутимо сказал он. – Я надеялся к осени сдать диссертацию. Ваши планы на лето вдребезги разбили все мои планы.

Хэвиленд покраснел, но не повысил голоса.

– Мне очень жаль, – сказал он. – Я старался возместить это стипендией.

– Это для меня не выход.

– Что ж, очень грустно, но ничего не поделаешь. У вас свои планы, а у меня свои. Терпеть не могу строить из себя начальника, – он нетерпеливо передернул плечами, – и все-таки считаться мы будем с моими планами. Мне очень жаль, но все, что я могу для вас сделать, – это только выразить свое сожаление.

С минуту они молча смотрели друг другу в глаза. Эрик отвернулся первым, но это было не поражение – он сознательно отказывался от дальнейших споров, как человек, уже изложивший противнику свои принципиальные убеждения.

– Вы спросили, что со мной такое. Теперь вы знаете.

Он снова принялся за работу, а Хэвиленд еще долго сидел неподвижно на столе, сохраняя непринужденно-изящную позу и задумчиво разглядывая свои руки.

«Почему я должен на него злиться, – размышлял Эрик. – Хэвиленд имеет полное право вести работу так, как ему нравится. Я должен радоваться, что он берет меня в помощники на любых условиях. Ведь он же сам отвечает за судьбу начатого им опыта. Но неужели я прошу так много? – спросил он себя с горечью. – Конечно, я могу уступить, но ведь и он тоже мог бы пойти на уступки!»

– Скверно, что вы так настроены, – с искренним сожалением сказал наконец Хэвиленд. – Я, право, очень огорчен.

– Но не настолько, чтоб изменить свои планы!

– Я бы не мог, если б даже и захотел. А я не хочу. Тем не менее давайте займемся делом. Вам сейчас не к чему возиться с сетками. Сначала я хочу испытать детектор.

Эрик встал и подошел к столу.

– Послушайте, не могли бы вы мне точно сказать, что еще остается сделать до того, как мы приступим к опыту? Это все, о чем я прошу. Может быть, мне нужно только убедиться, что мы все равно не закончили бы его к осени. Мне стало бы легче.

– Ладно, – не сразу сказал Хэвиленд. – Хотелось бы, чтобы вы, наконец, убедились в этом. Прежде всего, мы должны сделать в приборе такие приспособления, которые обеспечили бы нам максимальное количество нейтронов. Затем мы должны спроектировать и смонтировать детекторную схему, которая позволит нам установить присутствие нейтронов. После этого нужно все выверить и вымерить, чтобы знать, какое количество их составляет излучение, которое мы ищем, и какое – фон. Вот когда мы все это сделаем, тогда и начнем.

– Можно все это сделать за месяц? – спросил Эрик.

Хэвиленд пристально посмотрел на него и нахмурился – эта настойчивость стала его раздражать.

– Не знаю. Пожалуй. – Он взглянул на Эрика страдальческим взглядом и с горечью сказал; – Да, это можно сделать, если нам неизменно будет сопутствовать удача и если мы будем трудиться как волы.

– Хотите попробовать? Я готов.

– Нет, не хочу. – Хэвиленд отвернулся. – Я устал. У меня нет сил. Я не хочу рисковать. Можно так влезть в работу, что не разделаешься и через месяц. – Он встал со стола. – Я не позволю завлечь себя в эту ловушку. Нынешнее лето слишком много для меня значит, и я просто не имею права идти на это.

– Вы не возражаете, если я попробую один? – спокойно спросил Эрик. – Вы будете приходить и уходить когда угодно и работать когда вздумается.

– Вы думаете, я смогу стоять и смотреть сложа руки?

– Но можно мне попробовать? – настаивал Эрик. – Вы только скажите…

Хэвиленд взял шляпу.

– Делайте что хотите, – сказал он.

– Тогда я закончу сетки и подготовлю их к испытанию, что я и собирался сделать прежде всего.

– Заканчивайте сетки, – устало сказал Хэвиленд. – Но не рассчитывайте на испытание. Меня тут не будет. Сегодня я пришел в лабораторию только для того, чтобы сказать вам о стипендии.

– Вы больше не придете сегодня?

– Нет. Не приду.

– Хорошо. – Эрик взялся за сетки, не дожидаясь, пока Хэвиленд выйдет за дверь. – Завтра мы проведем испытание, – упрямо заявил он.

Следующий день начался как будто хорошо. Хэвиленд пришел в четверть десятого; к его приходу паровые камеры были наполнены сухим льдом и метанолом, диффузионные насосы включены, манометр Мак-Леода показывал вакуум, и волоски высоковольтных выпрямителей горели ярко-желтым светом.

– Все готово, – сказал Эрик, когда открылась дверь. – Можем приступить к испытанию по первому вашему слову.

Хэвиленд оглядел лабораторию. Он сразу понял, какую огромную работу проделал Эрик за вчерашний день, но ничего не сказал, спросил только, сделано ли то-то и то-то. Потом он снял пиджак и галстук, надел рабочую куртку и, сев за столик возле регулятора напряжения, похожего на маленькое рулевое колесо, кивнул Эрику.

– Включаем, – негромко сказал он и осторожно повернул колесо. Стрелка на вольтметре поползла вверх, нервы Эрика напряглись – в лабораторию бесшумно вливался ток высокого напряжения.

Через десять минут начались неполадки. Пучок альфа-лучей был неровный, прерывистый, стрелка маленького измерительного прибора, как безумная, прыгала взад и вперед по циферблату. Внезапно тонкая черная стрелка метнулась на самый край шкалы и, жужжа, забилась, словно стремясь выскочить наружу. В ту же секунду напряжение в высоковольтной цепи упало, и насосы стали издавать какие-то непривычные хлюпающие звуки. Приближавшаяся катастрофа внешне ничем не давала о себе знать, но ощущение ее было пронзительно, как вопль. Никто из посторонних, войдя в лабораторию, не заметил бы никакой беды. Она была очевидна только для двух людей, которые сделали этот прибор своими руками и сразу замечали малейшие отклонения от нормы. Все признаки указывали на грозившую беду, и Эрик почувствовал, что на него налетел вихрь неудержимого страха.

Хэвиленд приподнялся с табуретки; Эрик, стоявший ближе к камере, заглянул в круглые застекленные отверстия, служившие окошками. Вместо сплошной черноты, указывающей на нормальный режим в вакуумной камере, перед окошком металось яркое, фантастически зеленое пламя. Весь похолодев, Эрик обернулся к Хэвиленду.

– Ваши сетки! – сказал тот. – Вы неправильно рассчитали! Они слишком близко одна к другой, и теперь между ними замыкание!

Эрик пришел в полное отчаяние. Ему хотелось любой ценой спасти испытание от провала. Он бросился к прибору и просунул руку через предохранительную сетку, стараясь достать до рубильника.

– Назад! – крикнул Хэвиленд. Эрик, ничего не соображая, в ужасе оглянулся и увидел красное, перекошенное от страха лицо Хэвиленда. – Идиот! Подождите, пока я выключу ток!

Он круто повернул рукоятку и несколько раз проверил рычагом заземления, снято ли напряжение. В лаборатории, как и прежде, стояла тишина, только насосы продолжали стучать с бесполезной настойчивостью, как все механизмы, работающие вхолостую.

– Никогда не теряйте голову, – сказал, наконец, Хэвиленд. Он не смотрел на Эрика, но руки его дрожали, а голос был резок. – Вам все равно не удалось бы ликвидировать замыкание, разъединив сетки. Ради бога, думайте, прежде чем что-либо делать, иначе живым вам отсюда не выйти!

Эрик, все еще дрожа, сел на табуретку. Снова и снова он представлял себе, что было бы, если б он не отдернул руку, а прикоснулся к рубильнику. Он видел себя пронзенным электрическим током, окостеневшим… Пот выступил у него от ужаса.

– Все дело в том, – гневно продолжал Хэвиленд, – что вы не должны были запечатывать прибор, не показав мне сеток. Я бы сразу увидел, что они поставлены слишком близко друг к другу.

– Вас не было.

– Так надо было подождать, черт вас возьми! – резко возразил Хэвиленд. – Теперь нам по крайней мере дня четыре придется расхлебывать последствия вашей самостоятельности. Можно убивать себя работой, но быть жертвой собственной небрежности и трусости – по меньшей мере нелепо.

После отчаянного окрика Хэвиленда они в первый раз посмотрели друг другу в глаза. На лице Тони Эрик увидел лишь гнев и никакого злорадства, хотя тот легко мог бы использовать этот случай для доказательства своей правоты – теперь уже было ясно, что они не смогут уложиться в назначенный Эриком срок.

Только сейчас Эрик понял, что без Хэвиленда, без его знаний и опыта ему не обойтись. Если б не Хэвиленд, он, возможно, сейчас был бы мертв. Но попробуйте-ка сказать: «Благодарю вас за то, что вы спасли мне жизнь». Самое легкое – с достоинством отступить, сдаться. Кому бы сейчас пришло в голову спорить с Хэвилендом? Но внутреннее упрямство не позволяло Эрику смягчиться. Он должен заставить Хэвиленда работать, потому что иного выхода нет.

Он выслушал гневные слова Хэвиленда в полном молчании.

– Вы говорите, это займет четыре дня? – спросил он.

– Конечно. Сетки надо полировать, если не делать заново. Вы сожгли по крайней мере целый метр. Внутренность камеры нужно очистить от мусора, которым вы ее засорили. Наверняка дня четыре потребуется.

– Значит, мы проведем испытание через четыре дня, – флегматично сказал Эрик.

4

Он был строг к себе, строг к Хэвиленду; из-за своей постоянной озабоченности стал строгим и к Сабине. Только однажды он стал мягче к ней – это было в тот день, когда им пришлось освободить квартиру.

Еще дня за три до ухода они начали относиться к своему временному жилью совсем по-другому. Незаметно, мало-помалу они от него отвыкали. Так медленно умирающий больной постепенно становится для окружающих все менее родным и близким.

Последнюю ночь Сабина провела с Эриком, но все же комната казалась им холодной и чужой. Они потушили свет, поцеловались, пожелав друг другу спокойной ночи, и еще долго молча лежали в темноте с открытыми глазами. Эрик, уставясь в потолок, пытался разгадать, о чем думает Сабина. Он старался не шевелиться, делая вид, что спит.

Казалось, целые часы прошли в молчании. На потолке светлым ромбом отражался свет уличного фонаря. Золотистые зайчики бежали по стене от каждой проходящей машины. Оба лежали без сна и мучились, и каждый так остро чувствовал страданье другого, что им казалось: лучше всего молчать. Вдруг он обнял ее, и давившая на них темнота сразу как бы растворилась.

– Тебе хочется плакать? – спросил он.

– Да что толку в слезах? – вздохнула она. – Но здесь было так чудесно, правда, Эрик?

– Лучшие дни в моей жизни, – сказал он. – Честное слово.

– Эрик… – ласково начала Сабина, как бы подготавливая его к, серьезному разговору. – Скажи, ты совсем-совсем не жалеешь, что мы с тобой жили тут?

– Что за глупый вопрос?

– Нет, ты так не отвечай. Скажи мне правду.

– Ты хочешь сказать, не жалею ли я об этом сейчас, когда нам так тяжело уходить отсюда?

– Да, именно. Ведь теперь все нам будет казаться гораздо хуже.

– Но мы были так счастливы, пока жили здесь. Мы будем вспоминать. А потом, может быть, у нас будет и собственная квартира.

– Зачем ты это говоришь? – мягко упрекнула она. – Ты же знаешь, что по крайней мере еще с год у нас не будет такой возможности.

– Я тебе говорил, что мне сказал Хэвиленд. – Эрик высвободился из ее объятий и лег на спину, глядя в потолок. – Он не отрицает, что мы можем справиться за лето.

– Только чтобы доказать тебе, как много зависит от везения.

– И все-таки он признал, что это возможно. О, я все понимаю, но послушай, Сабина… – Он приподнялся на локте, в темноте заглянул ей в глаза и сказал с мольбой: – Позволь мне надеяться. Чем больше я буду верить, что мы это сделаем, тем упорнее я стану работать. А чем больше я буду работать, тем ближе буду к цели.

Сабина провела пальцами по его лицу.

– Я просто не хочу, чтобы тебе пришлось потом разочароваться, – сказала она. – Ты все так остро воспринимаешь. Когда что-нибудь у тебя не ладится, больше всего страдаешь ты сам.

– Дай мне возможность три месяца изо всех сил надеяться и работать, и пусть потом три месяца я буду страдать, если у меня ничего не выйдет. Что бы ты ни говорила, это все-таки лучше, чем коптить небо и бездельничать целых шесть месяцев. Сабина, позволь мне верить, что я это сделаю.

В темноте она разглядела его взволнованное лицо.

– Хорошо, Эрик, – сказала она, ласково улыбаясь.

– Но ты тоже будешь верить?

– И я должна? – спросила она, все еще с улыбкой.

– Да, – засмеялся он, но она разглядела у него на глазах слезы отчаяния и боли и, еле сдержав рыдание, внезапно охватила его голову руками, прижала к своей груди и стала горячо целовать.

– Ты увидишь… – шептала она, – увидишь… Боже мой, я так верю в тебя!

5

После переезда в общежитие Эрик самозабвенно погрузился в напряженную работу. Он приходил в лабораторию в восемь часов утра и оставался там допоздна. Хэвиленд был верен своему слову. Он появлялся в лаборатории далеко не каждый день, причем приходил обычно не раньше четверти десятого и, независимо от работы, уходил ровно в пять. Если Эрик прежде и надеялся заразить его собственным воодушевлением, то теперь убедился, что все его усилия напрасны.

И все-таки он не сдавался. Он вынудил Хэвиленда составить список всех работ, которые необходимо было сделать, прежде чем приступить к опыту. Эрик перепечатал этот бесконечный перечень через один интервал, чтобы он казался как можно короче, и повесил над столом, за которым обычно сидел Хэвиленд. Каждое выполненное задание он вычеркивал красным карандашом. Время шло, вездесущая пыль медленно покрывала бумагу серым слоем, но свежие карандашные пометки все еще ярко рдели на ней, пока недели через две бумага не слилась с серой оштукатуренной стеной.

Но хотя было очевидно, что дела, указанные в списке, не будут закончены в месячный срок, Хэвиленд ни разу не сказал: «Я же вам говорил», а у Эрика не было оснований упрекать его в нарочитой медлительности. Хэвиленд работал в своем обычном темпе и с такой бесстрастной размеренностью, что иногда Эрику казалось: если в последнюю минуту последнего дня он успеет лишь наполовину завинтить какой-нибудь винт, то ни за что не станет завинчивать его до конца, а отложит до осени.

Через три недели была выполнена лишь одна треть перечисленных в списке дел. Оставалось всего шесть дней, и вдруг за пять дней красные отметки покрыли три четверти списка. Даже Эрик с трудом мог поверить, что работа почти закончена. Меньше чем за неделю удалось сделать чуть ли не половину дела! Да ведь при таких темпах…

В первый раз с тех пор, как был вывешен список, Эрик заговорил о нем с Хэвилендом.

– Ну, что вы теперь скажете? – он указал на список. – Взгляните-ка. Если бы вы дали мне еще неделю – одну только неделю, – нам бы ничего не стоило кончить работу.

– Почему вы так думаете? – спросил Хэвиленд. Он не рассердился, не оборвал Эрика. Тон его скорее был снисходительно-усталым. – Вы судите только по длине списка.

– Да ведь в списке перечислены все работы, и три четверти из них уже сделаны. Вы же не станете этого отрицать?

Хэвиленд медленно, но упрямо покачал головой.

– Осталось самое трудное. Этого за неделю никак не сделаешь.

– Одну только неделю, – взмолился Эрик. – И если я окажусь неправ, я больше никогда и не заикнусь об этом.

– Нет.

– Вы же видите, вы сами никогда не думали, что мы столько успеем. Скажу откровенно, я тоже не думал. Я просто надеялся наперекор всему, и только. Вы, конечно, согласитесь, что мы можем закончить работу за месяц. За один только месяц.

– Только что вы просили неделю.

– Месяц или неделя – не все ли равно? Ведь это совсем ничтожный срок.

– Следовательно, – твердо сказал Хэвиленд, – если мы начнем осенью, то кончим в ничтожный срок.

– И это ваше последнее слово?

– Самое что ни на есть последнее. – Хэвиленд немного помолчал, и за эти несколько секунд от его спокойной уверенности не осталось и следа. – Ради Бога, Горин, дайте же мне передохнуть! Целый месяц вы тянете из меня душу!..

– Я ни разу ни о чем вас не просил.

– Вы вбили себе в голову, что, если будете торопиться, я не смогу отстать от вас. Думаете, я не знаю, что у вас на уме? Вы расставляете мне ловушку, – гневно сказал он, но потом махнул рукой и отвернулся. – Впрочем, на вашем месте я наверняка поступал бы так же. Поймите же, что я тоже хочу добиться своего этим летом, и для меня это так же важно, как для вас – ваша цель. Так же важно! – горячо повторил он. – Но я, черт вас побери, поступаю гораздо честнее. Я все время стараюсь вам помочь. Вы же не помогаете мне ни капли. Ни капли.

– Ладно, – устало сказал Эрик. – Сдаюсь. – Решившись наконец на капитуляцию, он почувствовал даже облегчение, но вместе с тем это была такая мука, такое горькое поражение! С чувством полного безразличия он опустился на табуретку. – Простите меня за все. Просто мне очень хотелось закончить поскорее.

Он взглянул на Хэвиленда – тот смотрел на него смущенно, как всегда после того, как ему случалось погорячиться.

– Вы придете завтра хоть на минутку? – спросил Эрик. – Я просто хочу знать насчет лаборатории, когда вы ее запрете и когда мне запечатывать прибор.

– Вероятно, я загляну с утра, – ответил Хэвиленд. Он посмотрел на письменный стол, потом на Эрика и отвернулся. – Вот что я вам скажу. Я не буду запирать лабораторию. Можете работать самостоятельно, сколько хотите. – На лице Эрика мелькнул проблеск надежды. – Раз в неделю, по утрам, я буду к вам наведываться, – словно через силу сказал Хэвиленд. – Но больше ни на что не рассчитывайте.