ПРИМЕЧАНИЯ

Онлайн чтение книги Живые цифры
ПРИМЕЧАНИЯ

Печатается по последнему прижизненному изданию: Сочинения Глеба Успенского в двух томах. Том второй. Третье издание Ф. Павленкова. СПб., 1889. Впервые цикл очерков был напечатан в журнале «Северный вестник», 1888, I, II и III.

«Живые цифры» занимают значительное место в творчестве Успенского второй половины 80-х годов и по своему идейному замыслу и по своеобразию его художественного воплощения. Этот цикл очерков может считаться первым крупным произведением Успенского, целиком посвященным теме «власть капитала», которая «до страсти» увлекла Успенского во второй половине 80-х годов и, по словам писателя, «подобрала и вобрала в себя множество явлений русской жизни, которые сразу выяснились, улеглись в порядок». Первыми образцами художественного воплощения новой проблематики Успенский сам считал очерки «Мелкие агенты крупных предприятий» и «Рабочие руки» (см. выше цикл «Письма с дороги»). Об этом писатель сообщал В. М. Соболевскому в октябре 1887 года и писал далее: «с половины декабря непременно два раза в месяц будет „Власть капитала“. Это будет не трескучая, но дельная работа… Если „Власть капитала“ — название не подойдет, то я назову „Очерки влияний капитала“. Влияния эти определенны, неотразимы, ощущаются в жизни неминуемыми явлениями. Теперь эти явления изображаются цифрами, — у меня ж будут цифры и дроби превращены в людей… Я ж теперь возьмусь за такие явления жизни, которые не зависят ни от каких капризов правительства, — а неминуемы и ужасны. Уверен, что ужасность их будет понята читателями, когда статистические дроби придут к ним в виде людей, — изуродованных и искалеченных» (т. XIV, стр. 53–54).

Критика капитализма, его экономики, буржуазной государственности, низких нравственных принципов в буржуазном обществе, его антинародности пронизала все творчество Успенского второй половины 80-х годов, хотя отдельные мотивы этой критики можно проследить в произведениях писателя еще в 70-е годы. В своем обличении капитализма Успенский исходил из интересов трудящихся крестьянских масс, и критика его была глубокой и острой, хотя и не исчерпывающей и в какой-то мере ограниченной мировоззрением Успенского — крестьянского демократа.

Одной из особенностей очерков «Живые цифры» является то, что в художественных образах этого цикла Успенский отправляется от материалов статистических работ. Писатель внимательно изучает сборники статистических сведений, данными которых в 80-е годы усиленно пользовались в своих работах ученые и публицисты различных направлений. О значении цифры при характеристике положения народа Успенский писал не раз в 80-е годы. Однако в ряде своих произведений (см., например, «Горький упрек») он утверждал, что статистические данные сами по себе дают только приблизительное представление о русской социально-экономической действительности, — их надо проверять глубоким знанием подлинной жизни русского общества и уметь видеть за «сухой крупой» цифр образы страдающих, изувеченных капиталистическим строем людей. Приводя сведения из статистического справочника о том, что в деревне «исчезают» малоземельные хозяйства, Успенский пишет: «…если бы в нас не была умерщвлена потребность почерпать силу своей мысли и поступков из живой действительности, то мы бы содрогнулись, если бы увидели своими глазами то, что в статистической работе обозначено одним надоевшим уже словом „исчезают“. Ведь это исчезают люди, а не дрова, мужики, бабы, дети, а не щепки и не цифры» («Мечтания», 1884).

Другой отличительной чертой, характерной для цикла очерков «Живые цифры», является то, что тема «власти капитала» раскрывается писателем в картинах из жизни женщин различных социальных групп капиталистического общества — «безлошадной» крестьянки, городской девушки-швеи, фабричной работницы и, наконец, женщины господствующих классов. Талантливое, свойственное своеобразной художественной манере Успенского, соединение в одном произведении элементов публицистики и беллетристики доведено в этих очерках до необычайной силы художественной выразительности.

Очерки «Живые цифры» благодаря яркости художественных образов, правдивости освещения социально-экономического состояния России и своей антинароднической направленности в целом были использованы в трудах русских марксистов о капитализме, а также в их работах, направленных против народничества. Об этих очерках не раз упоминали в своих книгах В. И. Ленин, Г. В. Плеханов.

Очерки «Живые цифры» неоднократно возбуждали внимание цензоров царской России. При первом же напечатании этого цикла в журнале «Северный вестник» из-за вмешательства цензуры Успенский не смог довести до конца свой творческий замысел. Из концовки очерка «Ноль — целых!» по последней авторской корректуре мы узнаем, что Успенский предполагал продолжить цикл «дополнениями» к этому очерку (очевидно, по типу «Дополнений к рассказу „Квитанция“»), основанными на материале из европейской действительности (см. примечания к очерку «Ноль — целых!»). Однако цензура этому помешала, о чем говорит сам Успенский в письме от 15 марта 1888 года к редактору журнала «Северный вестник» А. М. Евреиновой. Вспоминая «безобразия», совершенные цензурой над циклами «Хорошего понемножку», «Мечтания о трудовой жизни» и «Кой про что», Успенский пишет: «Теперь вот с „Живыми цифрами“. Конец последнего очерка так изуродован, что мне невозможно продолжать, и я должен бросить писать то, что задумано, или переделать и перекалечить все вновь для фельетонов».

Цензурные купюры заметны и в других местах последнего очерка, а также и в тексте очерка «Дополнения к рассказу „Квитанция“ (см. ниже).

Книжечка в издании для народа „Пчелка — Правда“ с рассказом „Взбрело в башку“ и очерками „Четверть“ лошади» и «Квитанция» (без публицистических страниц) была в 1890 году запрещена СПб. цензурным комитетом и выпущена только через год. Запрещение последовало после отзыва цензора С. И. Коссовича, который возражал против выпуска книжки. Пересказав содержание очерков, цензор замечает: «Из изложенного содержания рассказов явствует, что они написаны литератором-народником с целью возбудить в интеллигентном читателе сожаление о судьбе меньшого брата… По прочтении такой книжечки крестьянин, конечно, вознегодует на богатых за их безучастие и бессердечность, так ярко отмеченные г. Успенским».

В феврале 1903 года сын писателя, А. Г. Успенский, представил в СПб. цензурный комитет вырезку из Сочинений 1889 года очерков «„Четверть“ лошади», «Квитанция» и «Дополнение к рассказу „Квитанция“» с просьбой о разрешении к печати в качестве отдельного издания, предназначаемого для широкого распространения среди народа. По отзыву цензора Н. В. Лебедева книжка эта также не была разрешена к печати.

Только в советское время цикл очерков «Живые цифры», как одно из значительных художественно-публицистических произведений классической русской литературы, полностью и отдельными очерками много раз издавался и в дешевых изданиях, и в популярных сборниках, и в «Библиотеке школьника», и во всех изданиях однотомников избранных сочинений Успенского.

I. «ЧЕТВЕРТЬ» ЛОШАДИ

Очерк впервые напечатан в «Северном вестнике», 1888, I. Сохранились наборная рукопись и гранки корректуры с большой авторской правкой. Постепенная тщательная работа автора над очерком от наборной рукописи до журнального текста и вплоть до Сочинений заключалась, в основном, в стилистической правке, некоторых сокращениях и добавлениях в тексте, благодаря которым ярче оттенялись основные мысли писателя. В наборной рукописи очерк сначала назывался «Одна шестая крестьянской лошади».

Картина полного расстройства крестьянского хозяйства капитализирующейся деревни, нарисованная в художественном очерке Успенского, явилась своеобразным ответом на публицистические рассуждения о состоянии деревни народников, также пользовавшихся в своих статьях цифровыми данными статистических трудов. Так, В. В. (народнический публицист Воронцов) в статье «Безлошадные в центральном черноземном районе» («Наблюдатель», 1885, No№ 7 и 9), которую Успенский несомненно знал, указывая на статистические сведения о быстром увеличении безлошадных крестьянских дворов, однако уверял, что «принцип мелкого хозяйства стоит нерушимо и даже прогрессирует» и безлошадные крестьяне в результате выработают «новые формы сельскохозяйственного производства, доступные и им, безлошадным землевладельцам», и приостановят процесс пролетаризации крестьянства. Успенский своим очерком говорит обратное — о безнадежности сохранения мелких крестьянских хозяйств, несмотря на каторжный труд их владельцев. В. И. Ленин в своем труде «Развитие капитализма в России» (в главе «II. Разложение крестьянства»), приводя статистические данные за 1888 и 1891 годы о распределении рабочего скота в деревне, причислял к сельскому пролетариату не только всех безлошадных крестьян, но и одну треть однолошадных, то есть около половины всего числа дворов. «Своим хозяйством, — пишет далее Ленин, — ему никогда не прокормиться, и главным источником средств к жизни являются у него „промыслы“ или „заработки“, т. те. продажа своей рабочей силы».[4]В. И. Ленин. Сочинения, т. 3, стр. 116. Говоря о крестьянских бюджетах в той же главе книги и, в частности, об имуществе и инвентаре крестьянского хозяйства различных групп, Ленин пользуется художественным образом Успенского: «Лошадь однолошадного крестьянина, это — настоящая „живая дробь“, правда все-таки не „четверть лошади“, а целых „двадцать семь пятьдесят вторых“ лошади!»[5]Там же, стр. 129. Успенский близок Ленину и в иронических отзывах о «среднем выводе», «среднем числе» (см. стр. 484 настоящего издания), которыми намеренно пользовались в своих статьях экономисты-народники, сливавшие в этих «средних» цифрах «вместе и сельскую буржуазию и сельский пролетариат…»[6]Там же, стр. 267.

Стр. 485. Ревизская душа — человек, занесенный в список лиц податного состояния, составляемый при переписи, ревизии.

Стр. 487. … «роман графини Лиды». — См. примечание к очерку «Ноль — целых!».

Стр. 488. … местных бюджетное…  — Имеются в виду сборы на местные нужды (на земство, крестьянское самоуправление, дорожные и др.), которые крестьяне должны были оплачивать помимо государственных податей.

Стр. 491. Жеребьевые участки.  — участки, установленные по жребию при переделах земли.

II. КВИТАНЦИЯ

Очерк впервые напечатан в «Северном вестнике», 1888, I. Сохранились рукописный набросок начала ранней редакции очерка, неполная наборная рукопись и корректурные гранки с наборной рукописи. Авторская правка рукописи, корректуры и, позднее, журнального текста для Сочинений носила, в основном, характер художественной отделки произведения. По первоначальному замыслу очерк должен был называться «Сотая часть родной матери».

В этом очерке, как и в следующем — «Дополнение к рассказу „Квитанция“», Успенский, уже на материалах городской статистики, показывает еще одну «человеко-дробь» капиталистического строя — трудящуюся женщину-мать, не имеющую возможности создать нормальную семейную жизнь, иметь и воспитывать собственных детей. Проблема материнства в среде пролетариев, судьба подкидышей и детей, отданных в воспитательные дома с их катастрофической смертностью, останавливала внимание Успенского еще с конца 70-х годов (см., например, о «бабьем заработке» на питомцах из воспитательных домов в деревне в очерках «Из деревенского дневника», 1877). Известно, что Успенский не раз предлагал подобные темы женщинам-беллетристам. Так, в 1885 году в письме от 28 февраля к писательнице Л. X. Симоновой-Хохряковой Успенский дает тему рассказа: «Что если бы Вам взяться за одно большое дело, о котором я давно думаю: описать в беллетристической форме воспитательный дом в Петербурге? Я думаю, что там масса такого материала, от которого у читательской публики мороз бы пошел по коже, а ведь надо же, чтобы кожа эта когда-нибудь и что-нибудь чувствовала». В очерке «Два строя жизни. — Монолог Пигасова» («Северный вестник», 1887, I; в Сочинения не вошел, в ранней редакции назывался «Барыня и баба») Успенский устами героя Пигасова «пробирает женщин-писательниц за то, что круг их тематики замкнут в области „гостиной“ и неизбежной „укушетки“ и не затрагивает „общественных язв, в которых непосредственно замешивается женщина“». «Не знаю, как ты, — продолжает далее рассказчик, — но я ничего, кроме давнишнего рассказа Слепцова „Питомка“, не читал, например, о брошенных матерями детях…», «…женское перо молчит об унижении женщины и ребенка обществом, и картина нашей нескладной жизни не полна…» Писательницу М. Цебрикову, написавшую «Рассказы о погибших детях» в двух томах (СПб., 1871–1874), Успенский упрекает в том, что она не указала на социальные причины появления «отверженных» матерей и брошенных детей. О женщинах-кормилицах, вынужденных бросать своих детей, Успенский пишет в очерке «Трудовая» жизнь и жизнь «труженическая», 1887 (см. выше); о смертности среди питомцев воспитательных домов он говорит позднее в очерке «Ответчики» (цикл «Мельком»).

В. Г. Короленко писал в своих воспоминаниях, что очерк «Квитанция» произвел на него такое сильное впечатление, что он от волнения его «не мог дочитать громко до конца» (В. Короленко, Собр. соч., т. V, изд. «Правда», М., 1953, стр. 36).

Стр. 504. Дипломат — длинное пальто особого покроя.

III. ДОПОЛНЕНИЕ К РАССКАЗУ «КВИТАНЦИЯ»

Очерк впервые напечатан в «Северном вестнике», 1888, II. Успенский много работал над этим очерком: в его архиве сохранилось несколько рукописных редакций очерка и три комплекта гранок. Замысел написать произведение на эту тему возник еще ранее. В письме к А. С. Посникову в середине декабря 1887 года Успенский сообщал, что он напишет для «Русских ведомостей» очерк с изложением брошюры Михайлова. Очерк в газете не появился, но сохранившуюся в архиве Успенского рукопись с названием «Брошенные дети» (первоначальное зачеркнутое заглавие: «26000 брошенных детей») можно считать первой редакцией очерка, написанной для «Русских ведомостей». Для текста очерка в «Северном вестнике» Успенский заново написал начало (кончая описанием статуи Свободы), уже с заглавием «Живые цифры. III. Еще двадцать шесть тысяч квитанций», однако со значительными разночтениями в тексте сравнительно с окончательной редакцией. К этому новому началу Успенский, в качестве продолжения, присоединил рукопись «Брошенные дети», зачеркнув заглавие ее. Первый вариант чистых гранок точно воспроизводит в вышеизложенном порядке обе рукописи, за исключением конца, который набирался с отдельной рукописи, написанной позднее. Однако Успенский и эту корректуру, в свою очередь, подверг тщательной и, в некоторых частях, коренной переделке и правке, — и эти корректурные гранки сохранились в архиве Успенского. Очерк здесь получил свое окончательное заглавие; кроме многочисленных мелких исправлений, Успенский сделал ряд купюр и несколько значительных рукописных вставок; ввел печатные вставки из книги Сидорова о Раменской фабрике и третью главу очерка «Рабочие руки»; эпизод с «саратовской сарпинкой» перенес из середины в конец очерка. В журнале очерк был напечатан уже с незначительными исправлениями по сравнению с этой правленой корректурой; в конце было добавлено примечание с фабричной песней. Подготавливая журнальный текст для Сочинений, помимо небольшого числа исправлений стилистического характера, Успенский выбросил большую вставку из очерка «Рабочие руки», заменив ее подстрочной ссылкой на «Письма с дороги».

Таким образом, от редакции к редакции шла переработка Успенским всего текста очерка. Кроме произведенной им большой стилистической правки, писатель композиционно перестроил весь очерк, значительно расширил его по материалу и углубил темы, поднятые им в первоначальных вариантах. С другой стороны, из ранних редакдий в «Северный вестник» и в Сочинения не вошли, вероятно по цензурным соображениям, многие сильные и образные выражения Успенского по поводу существующего строя с всевластным «купоном» в его основе, допускающего в отношении к трудящимся «возмутительные явления»; выпущены слова относительно «наглого душегубства», проявляемого заводским начальством к работницам; исключены заметки об ошибках земельной реформы 1861 года и их последствиях, и др.

О нарушении семейных устоев в деревне во время развития капитализма и о горькой судьбе женщин и детей на фабрике Успенский не раз писал в своих произведениях, начиная с середины 70-х годов (см. особенно очерк «Трудами рук своих», где Успенский использует книгу И. И. Янжула «Фабричный быт Московской губернии», 1884).

В изображении тяжелого положения женщины на капиталистической фабрике Успенский близок описанию жизни английских работниц в труде Ф. Энгельса «Положение рабочего класса в Англии». Однако, правильно отмечая отрицательные стороны женского труда при капиталистическом производстве, Успенский, не учитывая исторической роли рабочего класса, не отметил относительно прогрессивного значения в привлечении женщин и подростков к работе на фабрике. Ленин считал, что «…крупная машинная индустрия толкает вперед их развитие, повышает их самостоятельность, т. е. создает такие условия жизни, которые стоят несравненно выше патриархальной неподвижности докапиталистических отношений». [7]В. И. Ленин. Сочинения, т. 3, стр. 481.

Успенский в этом очерке допустил и некоторое увлечение мануфактурным способом производства «саратовской сарпинки» немцами-колонистами. Правда, его неверные выводы отчасти оправдываются тем, что немецким колонистам в царской России предоставлялись замечательные условия по сравнению с русскими крестьянами (см. также отзыв Успенского о другой немецкой колонии в очерке «Якобы „дела“»). Народнические увлечения кустарной промышленностью и противопоставление ее капиталистической промышленности как самостоятельной, как истинно народной промышленности были раскритикованы Лениным, который называл работу на дому худшей формой эксплуатации крестьянина и считал, что «…работа на дому нисколько не устраняет понятия капиталистической Мануфактуры, а, напротив, иногда является даже признаком ее дальнейшего развития». [8]Там же, стр. 361.

Стр. 511. …во время поездки по Дону.  — Поездка по Дону была совершена писателем в августе 1887 года; впечатления отнее отразились в очерках «Мелкие агенты крупных предприятий», «Рабочие руки» и «Пока что».

Стр. 514. Я однажды сам ехал со старухой-крестьянкой…  — Успенский об этом же рассказывает в первом очерке «Из деревенского дневника».

IV. «НОЛЬ — ЦЕЛЫХ!»

Очерк впервые напечатан в «Северном вестнике», 1888, III. Сохранились четыре рукописных варианта начала очерка, в котором Успенский разъяснял смысл своеобразного написания заглавия; полная наборная рукопись; гранки с наборной рукописи без авторской правки; гранки третьей и четвертой глав очерка с авторской правкой, в основном стилистического характера, и от руки написанным концом очерка, где говорится о «сущности народного строя» в противопоставлении его со строем «купонным». В недошедшей до нас последней корректуре Успенский продолжил работу над художественной отделкой произведения; однако там же цензурой (это утверждает сам Успенский — см. выше, стр. 647) были сделаны значительные купюры в конце очерка, как раз в той части, где давалось теоретическое обобщение системы художественных образов очерка. Оказались вычеркнутыми строки с резкими высказываниями писателя о буржуазном строе общества, в котором «господин купон» создает «мнимые величины» — буржуа, а «настоящие и целые» — народ низводит до состояния «дробей». Так, не вошли в печатный текст строки с убийственной характеристикой жизни буржуазного общества: «Полнота-то жизни, оказывается, таится в миллионе. Благодаря ему можно сотни и тысячи десятичных дробей заставить служить нулю и наполнить его жизнью до того, что он будет походить на нечто целое». И далее, следующая купюра: «И пользуясь всем этим, человек в самом деле похож на „целое“. Но для всего этого нужно, чтобы купон изуродовал целые массы людей, превратив их в дроби. Ведь это дроби готовят два ленча — малый и настоящий; ведь они же „воспитывают“ детей, они делают японские веера, возят в Озерки, шьют сапожки, делают иголку для вышивания полотенца, делают фотографии, чтобы полюбоваться собой; делают нищих старух, чтобы им благотворить, и заставляют поэтов терзаться жизнью… Купон все может сделать: он пойдет в книжный магазин, отдаст два рубля за том, написанный кровью, — и съест этот том с аппетитом. Он отовсюду берет чужое потому, что у него своего ничего нет. И что бы было, если бы купон вдруг, как золотая рыбка, „лишь хвостом по воде плеснувши“, исчез в „глубокое море“. Убегут десятичные дроби, и то, что казалось целым и полным, окажется только нулем!». Исключена из печатного текста и концовка очерка с упоминанием о «воплях и стонах раздробленного купоном европейского человека» и обещанием коснуться этой темы в «особом дополнении» к этому очерку. Эта купюра лишила Успенского возможности продолжить цикл очерков, о чем он с горечью пишет А. М. Евреиновой (см. выше, стр. 647). Совершенно очевидно, что из-за строгого запрета цензуры того времени иронически упоминать о религии и служителях духовного культа выброшены насмешливые строки в разговорах крестьянина с Василием на тему об увлечении Василия религией в ущерб крестьянскому хозяйству, — эти купюры в настоящем издании восстанавливаются. Для Сочинений Успенский сделал очень небольшое количество поправок стилистического характера.

В произведениях Успенского второй половины 80-х годов мы много раз встречаемся с резкой критикой основ буржуазной семьи и с противопоставлением ее крестьянской трудовой семье. Успенский подчеркивает при этом, что он прекрасно видит «суровую действительность народной жизни» и вовсе не идеализирует тяжкую жизнь крестьянки при капитализме, но он отделяет от этой действительности «сущность народного строя», заключающуюся, по его мнению, прежде всего в трудовой основе жизни всей крестьянской семьи и тесной связи ее с общественной, мирской жизнью всего крестьянского общества. Своим очерком Успенский хотел сказать, что трудящийся человек ни при каких обстоятельствах не может быть «нолем».

В эпизоде с «воздушным» человечком Успенский, в противоположность утверждениям народников, показывает обременительность общинного владения землей для крестьянина-бедняка, которому выгоднее уйти из деревни и платить «с пуста», чем нести на себе все тяготы мирских поборов.

Основная часть очерка построена на материале цитат из писем незнакомки к С. Я. Надсону, напечатанных в выдержках вскоре после смерти поэта в «Книжках недели», 1887, XI, стр. 1-78, под названием «С. Я. Надсон и графиня Лида». Переписка поэта в последние семь месяцев его жизни (с 22 мая 1886 года по 12 января 1887 года), прерванная его смертью, с женщиной, инкогнито кото*ърой Надсон не пытался сам раскрыть и знал ее лишь по присланному ею портрету, возбудила много шуму и толков как в обществе, так и в печати. Друзья поэта даже воспользовались этим успехом для выпуска переписки в полном виде отдельным изданием с целью использовать полученные от продажи этой книги деньги на памятник Надсону. Книга (в 136 стр.) была набрана и сброширована в Петербурге с небольшим предисловием и послесловием, в которых указывалось, что адресат остался неизвестным, но что 24-летняя графиня Лида умерла вскоре после смерти Надсона, горько оплакивая его гибель. Однако прошли слухи, что «графиня Лида» — вовсе не графиня, а здравствующая жена скромного чиновника, мать четырех детей. Эти слухи проникли в печать, в «Новом времени» появились заметка и саркастический фельетон В. П. Буренина, что заставило организатора издания этой переписки, А. Н. Плещеева, отказаться от мысли выпустить ее в свет (А. Евгеньев. Пропавшая книга — «Исторический вестник», 1910, I, стр. 195–202). В ответных письмах Надсона разбросаны важные признания автобиографического характера, высказано много интересных мыслей, в частности дана уничтожающая характеристика светского общества, но внимание читателей было привлечено письмами и обликом самой «графини Лиды». Явная симпатия поэта к не лишенному литературного дара перу его адресатки, с другой стороны, воспевания ее поэтами Андреевским, Мережковским и др., а также скандальние, но бездоказательные разоблачения «графини» в газетной прессе еще более возбудили интерес публики к этому «роману» между аристократкой и поэтом-«плебеем». Успенский постарался разрушить создавшееся поэтическое впечатление от образа «графини». Он проанализировал письма с точки зрения демократа-социолога, сорвал с них блестящую мишуру «красивости» и показал читателям ничтожество и пустоту жизни, дум и стремлений «графини Лиды» — женщины, принадлежащей к верхушке буржуазного общества.

Стр. 530. Luncheon (англ.) — завтрак.

—  Governess (англ.) — гувернантка.

—  Nursery-room (англ.) — детская комната.

Стр. 532. Бонмотист (франц.) — острослов.

—  Bon enfant (франц.) — добрый малый.

—  Factotum (лат.) — человек, везде присутствующий и все делающий за кого-либо другого.


Читать далее

Глеб Успенский. Живые цифры. (Из записок деревенского обывателя)
I. «ЧЕТВЕРТЬ» ЛОШАДИ 16.04.13
II. КВИТАНЦИЯ 16.04.13
III. ДОПОЛНЕНИЕ К РАССКАЗУ «КВИТАНЦИЯ» 16.04.13
IV. «НОЛЬ — ЦЕЛЫХ!» 16.04.13
ПРИМЕЧАНИЯ 16.04.13
ПРИМЕЧАНИЯ

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть