Эсмеральда

Онлайн чтение книги Жизель
Эсмеральда

Эсмеральда была лучшей актрисой, что когда-либо принимала участие в моем представлении. Я заполучил ее у одного русского – за пятьдесят центов. У тогдашних русских всегда можно было найти самое лучшее. Может быть, у теперешних тоже, да сейчас русского нелегко найти. А пятьдесят центов – тоже была цена не слабая, пусть и по зимнему времени, когда цены уходят вверх. Но уж когда я ее увидел – все, с концами, решил я. Она должна быть моей. Большая она была и сильная. А русский знал, чем владеет. Я, конечно, поторговался, но он меньше пятидесяти не взял бы ни за что.

Я был рад своей находке. Порода стала за последнее время пожиже, и мне пришлось даже изменить объявление на фургоне, которое я вывешивал всюду, где мы только останавливались:


ПОДХОДЯЩИЕ БЛОХИ

ПОКУПКА ЗА НАЛИЧНЫЕ


и слово подходящие подчеркнуть, а то находились люди, приносившие мне собачьих блох, и кошачьих блох, и куриных блох, а потом катившие на меня бочку, отчего это я, дескать, не покупаю. Теперь такие тоже находятся, но я им показываю слово подходящие, и они меньше кипятятся. В толк не могут взять, что нужны сильные, здоровые, человеческие блохи. Другие породы слишком малы, и нет в них той живости. Вдруг, бывает, во время работы ложатся, или пройдет дрессировку и сразу помрет. Вот человеческие блохи – те выдерживают. На Эсмеральду я только раз глянул, и уже знал, что это настоящий товар, да еще и Русская – высший класс, я уже говорил.

Я не сомневался, что она мне дорого обойдется. Не то что полтинника своего было жалко – зимой случалось отдавать по семьдесят пять за гораздо худших. Времена меняются, и теперь куда реже можно встретить настоящих артистов. Дело в том, что в ее будущем я видел слово – «ЗВЕЗДА» так ясно, как если бы оно было написано крупными светящимися буквами; следовало только ее как следует выдрессировать.

Как раз когда я ею занялся, в фургон вошла Молли Догерти и стала смотреть, как я привязываю красную шелковую ниточку вокруг небольшой бороздки, которая у них между головой и телом. Закончив с этим, я привязал другой конец нити к полоске картона, свободный конец полоски пришпилил к столу булавкой и посадил Эсмеральду на стол. Сначала она, конечно же, как все они, попробовала скакать. И как! Если бы не булавка, утащила бы картонку с собой! Ее отбросило вниз, но она еще несколько раз попробовала прыгнуть.

– Ого! – сказала Молли. – Из этой выйдет толк.

Что мне больше всего нравится в Молли, это то, что она на все смотрит профессионально. Вообще женщины серьезного интереса не проявляют. Они хихикают и взвизгивают, а чаще всего поеживаются во время представления, но нет у них того, что можно было бы назвать настоящим пониманием. А Молли не такая. Она сразу разглядит артиста, как будто сама в шоу-бизнесе. Хотя на самом деле ее папаша, старый Дэн Догерти арендовал у наших ворот концессию по продаже сосисок, а его супружница и сама Молли ему там помогали.

Она, Молли, была симпатяга, темноволосая такая свежая девушка ирландского типа. Было ей что-то около девятнадцати, а мне – двадцать четыре. Догерти всем семейством уже больше двух лет ездили с нашим цирком. Я поддерживал хорошие отношения со стариком, и с ее Ма тоже неплохие, хотя старуха моих артистов на дух не выносила, а при виде меня иногда начинала этак неосознанно почесываться. Чувствительная такая дама. Зато Молли… Я на самом-то деле в Ирландии ни разу не был, хотя из-за знакомства с Молли мне иногда казалось, что был. Когда она была спокойна или грустна, в ее глазах стояла дымка, похожая на медленный голубой торфяной дымок. А бывало, что ее глаза смотрелись глубокими и темными озерами в зарослях вереска. Я ловил себя на мысли, а не похожи ли ее контуры на изгибы холмов Ирландии, а голос у нее был такой трогательный, как все эти песни вроде «домой в Ирландию». А иногда как взглянет, как повернется, так сразу поймешь, что джига – это ирландский танец.

Мы с Молли почти всегда хорошо ладили. Встречались мы часто и много времени проводили вместе, так что это даже вошло в привычку – но и только. У нее бывали свои кавалеры. Я тоже встречался с другими девушками, хотя и не серьезно – рано или поздно они позволяли себе такие отзывы о моих артистах, что моя профессиональная гордость бывала задета. Так что они приходили и уходили, ничего в моей жизни не меняя, пока не появилась Хельга Лифсен…

Да, так я уже говорил, что у Молли был хороший глаз. Она стояла, глядя на Эсмеральду, а та сразу поняла, что от попыток прыгать толку не будет. Нить и картон тянули ее вниз, поэтому она немного отошла в сторону и, решив, что освободилась, попробовала снова прыгнуть. Тут, ей-Богу, можно было почти разглядеть, как она удивилась и стала соображать, что же не так. Потом она отошла еще немного, пока не сочла, что теперь-то уж она наверняка освободилась. В нашей профессии есть люди, которые говорят, что начинать дрессировку лучше всего в маленькой стеклянной коробочке на веретене, чтобы блохи, прыгая, отшибали себе мозги, а вся штуковина в это время бешено крутилась. И когда их вот так порастрясти, они начинают ходить с оглядкой. В наши дни еще пускают в ход всякие электрические штучки, но я привык работать так, как с Эсмеральдой. Это действует. Через некоторое время они начинают описывать круги вокруг булавки с картонкой, а через несколько часов уже и не думают прыгать, разве что время от времени.

Эсмеральда училась быстро. Как правило, их до выпуска в представление надо тренировать недели две, а тут было сразу видно, что если бы я не решил делать из Эсмеральды звезду, ее можно было бы обучить гораздо быстрее.

– А что она будет делать? – спросила Молли. – Только не говори мне про велосипед.

Она знала, что у меня была идея: артиста можно научить ездить на велосипеде. Этого еще никто никогда не делал, и я хотел быть первым. Точнее говоря, никто нигде такого не сделал, хотя я пытался иногда, когда ко мне попадал подающий надежды артист. Блохи, как ни странно, не могут понять, что такое равновесие.

– Я ее попробую, – сказал я Молли. – И если у нее не получится – ну что ж, таскать тележку она сможет.

– Работа для осла, – возразила Молли. – Она же явно способна на большее. Мы должны ей что-то придумать.

Тут моя красавица была права. Стоило посмотреть, как Эсмеральда таскает картонку! Блохи вообще очень сильные. Лучший артист, который был у меня до этого, тащил вес в двести пятьдесят раз больше собственного, а Эсмеральда явно собиралась далеко перекрыть этот рекорд. Я только собирался сказать Молли, что надо заняться ею всерьез и не спешить вводить в представление, как Молли вдруг отвернулась от Эсмеральды и обратилась ко мне:

– Джо, а что, если нам завтра утром закатиться на пляж? У них тут шикарный пляж – кабинки, каноэ и вообще чего захочешь.

– Я бы с удовольствием, Молли, – ответил я. – Но завтра утром у меня свидание.

Молли посмотрела на Эсмеральду. Та все еще ходила кругами по столу.

– С блондинкой? – спросила она спокойно.

Никакой не было причины, почему бы мне не иметь свидание с блондинкой, брюнеткой или шатенкой, но как бы вам сказать… было в ее голосе что-то такое… или наоборот, чего-то такого в ее голосе не хватало. Ну, так или иначе, я ответил:

– Честно говоря, свидание с одним парнем. Он обещал найти для меня несколько чистопородных, если я сам за ними приду.

И тут в фургоне возникла Хельга – такое уж мое везение. Открыла дверь, не постучав, и просунула голову. Молли взглянула на нее и перевела взгляд на Эсмеральду. Хельга взглянула на Молли и сморщила нос на Эсмеральду.

Ее даже это не портило. Она была прекрасна. Не только лицом, но вообще всей своей внешностью. Большие голубые глаза, волосы, как вспышка солнечного света, и фигура, перед которой спасовал бы любой скульптор. Не удивительно, что ей так аплодировали на каждом представлении. Когда она шла по проволоке или балансировала на шесте под куполом в свете прожекторов, казалось, что она плывет в небе. Я думаю, что так мог бы выглядеть ангел если бы не бедра. Мне навсегда запомнился ее прекрасный и спокойный вид, хотя я видел ее представление всего раза два, потому что меня всегда бросало в пот от волнения. Сейчас она была одета в красный джемпер и голубые брюки, но и это ей шло.

– Привет, Джо, – сказала мне Хельга. – Ты прости, боюсь, что ничего не выйдет. Мне только что сказали, что завтра в одиннадцать утра репетиция. Я не знала, извини.

И вышла.

Я глянул на Молли, но она ничего не сказала, будто и не слышала. Она только смотрела на Эсмеральду, а та ходила все кругами, кругами, кругами…

После мы с Молли встречались лишь мельком. Мне было жаль, что она не видит, как подвигается дрессировка Эсмеральды. Эсмеральда вошла в хорошую форму, и Молли могла бы подкинуть насчет нее парочку хороших идей. Но Молли считала, что у нее есть право чувствовать себя обиженной, хотя мне так не казалось – мы же не были помолвлены или что-нибудь в этом роде. А, с ними всегда так! Мне кажется, что если ты предъявил заявку, то как-то поставь в известность… они же как будто считают, что каждый должен знать и так. Ну вот она и ходила, как в целлофан завернутая.

Меня это не очень тревожило. Большую часть времени, свободного от возни с артистами (а возни с ними немало) у меня в голове была Хельга. Я все думал о том, когда я ее последний раз видел, или когда увижу ее снова, и что я забыл сказать, и что скажу в следующий раз, и все прочее в этом роде. Может, я слегка о ней бредил. Меня манил не только ее вид, а вообще все. Вот, например, как она двигалась – уверенно. Канатоходца всегда можно узнать по тому, как он движется. В Хельге чувствовался класс. Она работала под куполом, а в те времена воздушные гимнасты, как правило, понимали дистанцию между собой и режиссерами блошиного цирка.

Я старался видеться с ней как только мог часто, а когда не удавалось ее увидеть, шатался вокруг, стараясь поймать момент. По утрам после ее тренировки или репетиции мы куда-нибудь ходили, а по вечерам мы встречались после представлений.

Если бы я участвовал в Скачке Смерти, Романтической Реке или Зале Ужасов, все это было бы гораздо проще, но мои артисты осложняли дело. Как-то в разговоре я заметил, что Хельга бросает беглые взгляды на тыльные стороны моих рук и морщится. Ее как-то передергивало, и я знал, о чем она думает, но черт возьми, актеров же надо кормить, как и всякого другого. Я единственное что придумал – прикладывать их выше по руке, чтобы следы скрывались рукавом. Она не могла к этому отнестись разумно – женщинам это вообще не удается.

– Лапонька, – говорил я ей, – взгляни на вещи объективно. Если бы это были львы, тюлени или слоны, ты бы так не кривилась. Артисты они маленькие, но тоже творения Создателя, как и мы все.

– Я знаю, – отвечала она, – но все равно предпочитаю львов.

– Здоровенные и неуклюжие грубияны, – возражал я. – Они только и умеют, что прыгать на тумбы и стоять там, порыкивая, пока толпа надеется на худшее. А мои артисты могут сыграть настоящий спектакль…

Бесполезно. Сколько бы я ни говорил, она неизменно в конце заявляла, что предпочла бы львов.

И еще одно. Есть девицы, которым – чем бы ты ни занимался – важно одно: насколько ты готов пренебречь своим делом ради них. И это тщательно продуманная ловушка, где они в обоих случаях выигрывают. Если ты не пренебрежешь, то ты ее недостаточно любишь, а если пренебрежешь, то ты тряпка и слабак. Теперь я понимаю, что Хельга тоже вокруг этого крутила, но тогда я честно думал, что все дело в моих артистах.

Может быть, я запустил слегка свою работу, но сказать, что я ей пренебрегал, нельзя. Выступления продолжались, а тем временем я готовил Эсмеральду к премьере. Несколько меня разочаровало, что она, как и прочие, не могла держать равновесие на велосипеде, но у меня были кое-какие идеи, как ее использовать. Должен сознаться, что испытывал нехватку предложений, на которые так щедра была Молли. До того времени я как-то не обращал внимания, как много из того, что она предлагала, было введено в представление, ив тот момент они мне тоже очень бы не помешали. Ну, как бы там ни было, а мы с Эсмеральдой готовились к выходу. Она была несомненно сильна и могла тащить тележку с шестью артистами, но права была Молли, что глупо использовать талант как тягловую силу.

Прошло три недели, и я счел, что Эсмеральда готова к дебюту. И тогда я прикрепил к пологу специальное объявление:


СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ

ЭСМЕРАЛЬДА

ПЕРВОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ

САМОЙ ЗНАМЕНИТОЙ В МИРЕ

PULEX, ИЛИ БЛОХИ

ТОЛЬКО У НАС СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ


Может быть, это их и заманило. А может, и нет; так или иначе, в тот вечер зал был полон.

Я начал как обычно, дав свет на пустой ринг. Затем отдернул занавес, открыв взорам зрителей оркестр. Десять исполнителей привязаны к своим местам, и у каждого прикреплен к ноге инструмент. Одиннадцатый – певец – несколько выдвинут вперед и прицеплен к стойке микрофона. Они сидели тихо, пока я не запустил под стойкой патефон. Когда закрутился диск, платформа завибрировала, они возбудились и задергали своими инструментами, создавая полную иллюзию, что играют именно они. Я дал пластинке доиграть, а потом объявил:

– Дамы и господа! Сегодня мы представляем вам впервые на сцене самую талантливую блоху в мире, блоху с университетским образованием. Леди и джентльмены, сегодня мы представляем вам Эсмеральду!

Я поставил другую пластинку и выпустил на ринг Эсмеральду. В первый момент мне показалось, что моя звезда проваливается, но тут она поехала. На двухколесном она, быть может, и не ездила, но кому какое до этого дело, если со своими длинными, как у кенгуру, ногами она могла не хуже тащить трехколесный. Эсмеральда сделала молниеносный рывок через ринг к музыкантам и упала перед оркестром. Но я ее подхватил и она поехала – все быстрее и быстрее, накручивая круги вокруг ринга, как будто в велогонке. Это было великолепно, и зрители, надо сказать, приняли ее на ура. Все было тип-топ – разве что костюмчик следовало бы ей сделать не розовый, а поярче, и на следующих выступлениях я его сменил.

Пока я готовил Эсмеральду к следующему представлению, на арене выступили боксеры. Теперь артистов возбуждают сжатым воздухом, а я просто ставил под платформу часовой механизм, и от его тиканья платформа начинала дрожать. У артистов на верхних ногах были перчатки, а сами они были связаны ниткой, незаметной для зрителей. Когда я их ставил на платформу, они начинали злиться и, казалось, драться взаправду. Так они тузили друг друга, пока я готовил Эсмеральду к гонкам колесниц.

Представление шло отлично, и финал тоже удался. Для него я припас Великую Битву Гладиаторов. Я взял восемь артистов, к одной передней ноге прикрепил им меч, а к другой – щит, и поставил их в маленький ринг внутри большого. У этого ринга с одной стороны была клетка, и когда у нее поднимали двери и стучали по задней стенке, вылезал большой клоп. Артисты клопов не любят; они на него наскакивали, как только он приближался, и очень скоро клоп разъярялся. Увы, всегда находятся люди, которые начинают кричать о жестоком обращении с клопами и угрожают жаловаться в Комитет по Надзору. Они не верят, что старина клоп всего лишь слезу пускает от злости. Наверное, потому, что это слишком похоже на правду – люди вообще странный народ.

Как бы там ни было, а я теперь вместо гладиаторских боев устраивал свадьбу. Свадьба была шикарная! На одной стороне оркестр наяривал «Вот входит невеста», на другой стороне певцы размахивали нотами, посередине топтался священник, а перед ним Счастливая Пара. Мне пришлось поручить Эсмеральде роль не невесты, а жениха – во-первых, она была крупнее всех остальных, а во-вторых, у нее было что-то вроде аллергии на вуали, но я считал, что никто, кроме меня, подмены не заметит.

Эффект был потрясающий. Публика смеялась и не могла остановиться, даже когда я опустил занавес. И оставшиеся три представления тоже прошли как надо. А потом я быстренько закрылся, благо собирался на встречу с Хельгой…

На следующее утро, когда я вошел в палатку покормить труппу, меня просто оглушило. Исчезла дюжина артистов, и среди них – Эсмеральда. Ну, мне приходилось и раньше терять артистов – как бы аккуратно с ними ни обращались, иногда кого-нибудь все-таки потеряешь, но чтобы целая дюжина… И все же факт был налицо: стеклянные крышки сдвинуты, артистов нет. Я бы даже решил, что кто-то их выпустил, если бы это было хоть кому-нибудь нужно. Но людей, как правило, больше устраивало, что артисты закрыты в своих коробках, и потому мне пришлось предположить, что я сам был неаккуратен, когда спешил на свидание с Хельгой, – ей бы очень не понравилось ожидание.

Ну, я начал шарить вокруг. Я так думал, что они далеко уйти не могли, однако никого не нашел. Было похоже, что они смылись быстро и далеко. Конечно, нельзя рассчитывать, что артист не выпрыгнет из труппы, если дать ему шанс. Больше всех мне было жалко Эсмеральду – она становилась настоящей актрисой.

Представление не шло. Толпа была вроде заинтересована, и кое-где слышались смешки, но заставить их засмеяться, как накануне, мне не удавалось. И я все никак не мог отвлечься от своих мыслей, когда потом в этот вечер встретился с Хельгой – но ей я не рассказал, что Эсмеральда и другие сбежали. Я понимал, что она воспримет это не так, как я. Вот Молли… Но сейчас я думал о Хельге.

И все же она что-то заметила.

– О чем ты сегодня думаешь, Джо? – спросила она, когда мы вошли в рощу за цирком.

– Да ни о чем, – ответил я. – Ни о чем, кроме того, что я, может быть, влюблен.

– Может быть? – переспросила Хельга, глядя мимо меня.

Я остановился и взял ее за руки выше локтей.

– Нет. Не «может быть». Я с ума по тебе схожу. И ты это знаешь. Я люблю тебя так, как никогда никого не любил. Понимаешь, я… Ты меня хоть немножко любишь? Не мучь меня. скажи, милая, у тебя хоть немножко сердца есть?

Хельга тихо стояла, глядя своими синими глазами прямо в мои. и они были ласковей, чем я в своей жизни видел.

– Сердце у меня есть, Джо – может быть, даже слишком много… Но тебе, я вижу, нужно такое сердце, которое занято только тем же, что и ты, – а такого сердца у меня нет…

Я не очень слушал, что она говорит, а только наслаждался тем, как она смотрит.

– Милая, дай мне шанс. Может быть, мы найдем выход – я ведь так тебя люблю…

Она кинула на меня удивленный взгляд, потом взяла меня под руку, и мы пошли молча.

Уже возле ее фургона я обнял ее за плечи и поцеловал.

– Милая, – прошептал я. – Милая, можно к тебе зайти – просто на минутку?

Она мгновение помолчала, не двигаясь. Потом сказала:

– Да, Джо. Тебе можно зайти…

Поговорка есть о ярости женщины отвергнутой – но что сказать о женщине укушенной?

Хельга так резко сдернула с нас простыню, что я вскочил. Она всмотрелась и пронзительно взвизгнула:

– Смотри!

Я посмотрел.

Их там было полдюжины. И все мои, точно – у них вокруг шеи были красные шелковые ленточки.

– Так это ты их взяла! – воскликнул я. – Да зачем же они тебе сдались?

Раздался звук, будто она поперхнулась.

– Я? – заорала Хельга. – Я? – Она перевела дыхание. – Вон отсюда! Пошел вон! И этих забери с собой!

Я смотрел на артистов. Зная, как она к ним относилась, я понять не мог, зачем бы ей было их красть. Совсем сбитый с толку, я уставился на нее.

Лицо Хельги перекосилось – и я увидел, какая она бывает, когда забывает быть красивой. С полного разворота руки она открытой ладонью влепила мне пощечину – со всей мощью тренированных на трапеции мускулов.

Когда искры перед глазами погасли настолько, что я смог разглядеть дорогу наружу, я понял – черт с ними, с артистами.

На следующее утро меня разбудил стук в дверь – часом позже, чем я встаю обычно.

– Порядок! – крикнул я. – Войдите!

Это был старый Догерти. Он напустил на себя важный вид человека с ответственным поручением, и этот вид ему не шел. Старик закрыл дверь, выполнив эту работу с должной аккуратностью, а потом занял место на одном из табуретов, оглядывая меня оценивающим взглядом.

– Так-так, – сказал он, – полеживаем? Вчера, небось, поздно воротился?

Что– то было несвойственное ему в этих словах -это кроме того, что такие вступления были не в его стиле.

– Ара, – сказал я, не расположенный распространяться.

– А я и так знаю, что ты поздно пришел. Я тут к тебе приходил в полвторого. Хотел узнать, что это за разговоры о повышении арендной ставки – а тебя не было. – Он помолчал, все так же оглядывая меня. – Так где же это ты был так поздно?

Тут и я на него уставился. Уж во всяком случае не в моем обычае отвечать на такие вопросы кому бы то ни было. Но он был отец Молли, и это несколько затрудняло ответ.

– Я так думаю, что это мое дело, – ответил я ему.

– А может, и мое тоже, – возразил он.

Я по его взгляду видел, что он что-то знает. Ну ладно, так что? Тут полгорода знало, что я неравнодушен к Хельге. Это было неприятно Молли, но иногда жизнь поворачивается так, что…

– Ваше дело? – спросил я, всерьез недоумевая.

– Ага!

Тут он вытащил из кармана руку таким образом, что мне показалось, будто там револьвер. Но там его не было. А была маленькая стеклянная бутылочка, а в ней – Эсмеральда, яркая и блестящая. Я взял у него из рук бутылку.

– Боже мой! Классно, Дэн. Где вы ее нашли?

– А я ее не находил, – ответил он не спеша. – Это моя старуха ее нашла. Сегодня утром наткнулась, когда убирала постель у Молли в комнате.

Я уставился на него и надеюсь, что вид у меня был не более дурацкий, чем самочувствие.

А он продолжал, еще тише, как будто устал:

– Так вот я интересуюсь, сынок, что ты собираешься по этому поводу делать?

Ну, есть такие вещи, которых лучше не касаться. Так или иначе, но ни Молли, ни я много не говорили о том, что случилось в ночь, когда пропала Эсмеральда.

А Эсмеральду я снова поставил на работу, и она срывала бешеные аплодисменты. В течение десяти месяцев она была лучшей актрисой, которую я в своей жизни видел. А однажды умерла. Умерла прямо в седле своего трехколесного велосипеда, как настоящий артист. Это была большая потеря для представления. Таких я с тех пор больше не встречал, и думаю, что Молли горевала не меньше меня.

Но когда Молли сделала мне подарок на нашу первую годовщину, что-то такое у нее в глазах промелькнуло. Мне на секунду показалось, что она смеется, хотя ничего смешного не было.

А подарок был красивый. Булавка, какие тогда носили, из чистого, настоящего золота. Головка из овального куска стекла, а внутри стекла – Эсмеральда…


Читать далее

Эсмеральда

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть