Онлайн чтение книги Жнец Scythe
Глава 3. Сила судьбы

Приглашение Ситре пришло в начале января. Пришло обычной почтой – первый симптом того, что дело выходит за рамки обычного. Так приходили только три типа отправлений: посылки, официальные письма и письма от всяких чудиков – единственных людей, которые все еще писали письма. Похоже, это письмо относилось к третьему разряду.

– Ну открой же! – потребовал Бен, гораздо более взволнованный бледно-желтым конвертом, чем Ситра. Адрес был написан от руки, что делало происходящее еще более странным. Каллиграфия в школах преподавалась элективным курсом, но среди знакомых Ситры не было ни одного, кто его когда-либо выбирал. Она вскрыла конверт и достала карточку такого же цвета. Прежде чем прочитать ее вслух, она пробежалась по тексту глазами.

Ни подписи, ни обратного адреса. Кроме карточки, в конверте лежал билет. Один-единственный

– Опера! – разочарованно протянул Бен. – Вот еще!

Такому не возразишь!

– Возможно, какое-нибудь школьное мероприятие? – предположила мать.

Ситра покачала головой:

– Тогда так бы и написали.

Мать взяла приглашение и конверт, чтобы внимательно рассмотреть.

– Ну что же, – сказала она. – Что бы это ни было, это интересно.

– Это какой-нибудь неудачник. Боится открыто подойти и пригласить меня на свидание, вот и придумал.

– Собираешься пойти? – спросила мать.

– Мама, если парень приглашает меня в оперу, то он либо шутит, либо спятил.

– А может, он просто пытается произвести впечатление.

Ситра хмыкнула и пошла прочь из комнаты. Любопытство разбирало ее до такой степени, что она даже забеспокоилась.

– Не пойду и не собираюсь! – крикнула она из своей комнаты, уже зная, что обязательно пойдет.

Большая городская опера была одним из тех мест, куда люди, имевшие хоть какую-то значимость в городе, стремились попасть, чтобы показать себя. Среди собравшихся на любое представление только половина приезжала насладиться музыкой и пением. Остальные же являлись, чтобы принять участие в великой мелодраме движения вверх по социальной и карьерной лестнице. Об этом знала даже Ситра, не имевшая никакого отношения к этим людям.

Она надела платье, которое купила для прошлогоднего бала выпускников, пребывая в полной уверенности, что Хантер Моррисон пригласит ее, Ситру. А он пригласил Захарию Суэйн, и о том, что это случится, знали все, но только не Ситра. Они все еще были парочкой, и Ситра до сегодняшнего дня не надевала этого платья.

Надев его, она обрадовалась сильнее, чем ожидала. Девочки-подростки быстро меняются, и теперь это платье шло ей гораздо больше, чем в прошлом году, когда при взгляде в зеркало желаемое упрямо выдавалось за действительное.

Обдумывая приглашение, она пыталась свести к минимуму число возможных поклонников. Это мог быть кто-нибудь из пятерых известных ей претендентов, но только с двоими из них она могла бы провести вечер по-настоящему приятно. Троих оставшихся она могла бы вынести разве что из-за чувства новизны. В конце концов, изображая надменность, тоже можно получить немало удовольствия.

Отец захотел подбросить ее.

– Позвони, когда соберешься уезжать, – сказал он, когда они добрались до Оперы.

– Я возьму авто-такси.

– В любом случае позвони.

В десятый раз услышав от отца, что выглядит очаровательной, Ситра вышла из машины, а отец поехал дальше, освободив место для подъезжавших по очереди лимузинов и «Бентли». Глубоко вдохнув, Ситра направилась вверх по мраморным ступеням, чувствуя себя Золушкой, впервые приехавшей на бал.

Входя в зал, она ожидала, что ее направят либо в партер, либо на балкон, но билетер, стоящий на входе, внимательно посмотрел на билет, потом на Ситру, вновь на билет, а затем кликнул второго билетера, который должен был лично проводить ее.

– В чем дело? – спросила Ситра. Первой ее мыслью было: это поддельный билет, и сейчас ее проводят к выходу. Вполне возможно, что все это – злая шутка, и она уже перебирала в уме список возможных шутников.

Но второй билетер объяснил:

– Персональный эскорт обязателен для зрителей, предъявивших билет в ложу, мисс.

Ситра знала, что места в ложе – это верх избранности. Такие места предназначались только для элиты, которая не желала сливаться с массой простого народа. Обычные люди не могли себе позволить купить билет в ложу, а если и могли, то все равно доступ туда им был закрыт. Следуя по стопам своего спутника вверх по узкой лестнице, ведущей к левым ложам, Ситра почувствовала страх. Она не знала никого, у кого достало бы денег купить билет в ложу. А вдруг приглашение пришло к ней по ошибке? А если Ситру действительно ждет какая-то важная персона, то каковы его или ее намерения?

– Мы пришли.

Билетер отодвинул портьеру, закрывающую вход в ложу, и Ситра увидела сидящего там юношу примерно своего возраста. У него были черные волосы и кожа, чуть тронутая веснушками. Увидев Ситру, юноша встал, и она заметила, что брюки у его костюма слегка коротковаты и открывают носки чуть больше положенного.

– Привет, – сказала Ситра.

– Привет.

Билетер оставил их одних.

– Твое место – то, что ближе к сцене, – сказал юноша.

– Спасибо! – сказала Ситра, пытаясь понять, кто бы это мог быть и почему он пригласил ее сюда. Этот юноша был ей незнаком. Должна ли она его знать? Может ли она сказать, что не знакома с ним, или лучше держать язык за зубами?

Затем, без всякой на то причины, юноша сказал:

– Спасибо!

– За что?

Он протянул Ситре приглашение – такое же, какое получила она.

– Я не очень люблю оперу, – сказал он, – но уж лучше сидеть здесь, чем бездельничать дома. А мы… мы знакомы?

Ситра громко рассмеялась. Оказывается, нет у нее никакого таинственного поклонника; их свидание организовал кто-то третий. И тут же Ситра принялась составлять в уме еще один список, на вершине которого были ее собственные родители. Может быть, это сын кого-то из их друзей? Но такая уловка взрослых показалась Ситре слишком уж примитивной.

– А что тут смешного? – спросил юноша, и Ситра показала ему свое приглашение. В отличие от нее юноша не засмеялся. По лицу его пробежала тень беспокойства, причины которого он Ситре не открыл.

Он представился:

– Я Роуэн.

Как только они пожали друг другу руки, свет погас, занавес поднялся и раздались первые сочные аккорды увертюры, помешавшие им продолжить разговор. Давали «Силу судьбы» Верди, но было очевидно, что Ситру и ее визави свела в оперной ложе не судьба, а чья-то рука, руководствовавшаяся неким планом.

Богатая мелизмами прекрасная музыка лилась свободно и широко, но Ситре она казалась чересчур обильной пищей. А сама история, извивы которой можно было отслеживать и без знания итальянского, плохо резонировала с ее жизнью и интересами – как и интересами ее соседа по ложе. В конце концов, эта музыка досталась им в наследство от Века Смертных. Война, месть, убийство – все темы, образующие тело рассказываемой истории, – были столь далеки от современности, что лишь немногие из присутствующих могли их понять. Единственная сюжетная линия, которая могла бы вызвать катарсис в душах Ситры и Роуэна, была линия любви; но в молодых людях, едва-едва знакомых друг с другом, рассказ о любовных отношениях вызвал не катарсис, а лишь чувство неловкости.

– И кто, как ты думаешь, нас пригласил? – спросила Ситра, когда в первом антракте зажегся свет. Роуэн, как и она, не знал ответа на этот вопрос, поэтому они стали складывать те скудные сведения, которыми располагали, чтобы выстроить мало-мальски правдоподобную версию. Кроме того, что обоим было по шестнадцать, общего у них не было практически ничего. Ситра жила в городе, Роуэн – в пригороде. Ее семья была маленькой, его – большой. Профессии у родителей оказались совершенно разными.

– А какой у тебя генетический индекс? – спросил Роуэн. Это был очень личный вопрос, но, возможно, отгадка крылась именно здесь?

– 22–37–12–14–15.

Роуэн улыбнулся:

– Африканская составляющая тридцать семь процентов! Поздравляю! Это впечатляет.

В свою очередь, Роуэн сообщил, что его индекс – 33–13–12–22–20. Ситра хотела спросить, знает ли он субиндекс своего параметра, обозначаемого как «прочие», потому что цифра 20 – это очень много. Но если он не знает, не смутит ли его вопрос?

– Смотри, – произнес он, – паназиатская составляющая у нас обоих 12 процентов. Может быть, в этом причина?

Однако Роуэн просто хватался за соломинку; одинаковый процент в этом параметре генетического индекса был просто совпадением.

Но ближе к концу антракта ответ на мучивший их обоих вопрос сам возник у них за спинами.

– Хорошо, что вы познакомились, – раздался голос сзади.

Хотя с момента их встречи прошло несколько месяцев, Ситра сразу же узнала вошедшего в ложу. Досточтимого жнеца Фарадея так скоро не забудешь.

– Это вы? – спросил Роуэн с такой злостью в голосе, что Ситра поняла – тот тоже встречался со жнецом.

– Я бы приехал раньше, – проговорил жнец, – но возникли неотложные дела.

Он не стал вдаваться в подробности, и Ситра была этому рада. И тем не менее особого удовольствия от прихода жнеца она не ощущала.

– Вы пригласили нас на «жатву», – сказала она.

Это не было вопросом; Ситра была убеждена, что это именно так. Но тут Роуэн произнес:

– Не думаю, что мы здесь для этого.

Жнец Фарадей не предпринял ничего, что напоминало бы приготовления к «жатве». Вместо этого он подвинул пустое кресло и сел рядом с Ситрой и Роуэном.

– Ложу мне предложила директор театра. Люди думают, если они что-то предлагают жнецам, это может их спасти. Я и не собирался забирать ее, но теперь она будет думать, что ее подарок сыграл свою роль.

– Люди верят в то, во что хотят верить, – произнес Роуэн с такой убежденностью в голосе, что Ситра поняла – он знает, о чем говорит.

Фарадей повел рукой в сторону сцены.

– Сегодня мы лицезрим сцены людской глупости и трагедии в театре, – сказал он. – Завтра нам предстоит пережить это в действительности.

Не успел он объяснить, что имел в виду, как занавес поднялся и начался второй акт.

* * *

В течение двух месяцев Роуэн жил в школе на положении парии – отверженного и выброшенного прочь. Хотя с разными учениками и по разным поводам такого рода вещи случались, всеобщее негодование со временем ослабевало, и бойкот снимался. Но в случае с гибелью Кола Уитлока этого не произошло. Каждый футбольный матч втирал новую порцию соли в рану школьной спортивной коммуны, а поскольку все эти матчи школа проигрывала, то боль от потери куотербека только усиливалась. Роуэн никогда не пользовался особым вниманием со стороны соучеников, хотя не бывал и объектом насмешки. Теперь же на него нападали и били регулярно. Его сторонились, и даже друзья избегали Роуэна – Тигр не был исключением.

– Меня тоже обвиняют, поскольку мы друзья, – сказал Тигр. – Я тебе сочувствую, но у меня своя жизнь, приятель.

– Как скверно все обернулось, – сказал директор, когда Роуэн в очередной раз пришел в медпункт во время обеденного перерыва, чтобы залечить свежие синяки. – Может быть, тебе поменять школу?

Наконец однажды Роуэн сдался. Он вскочил на стол в кафетерии и произнес то, что все хотели от него услышать. Они ведь так хотели поверить в ложь, и они ее получат.

– Тот жнец – мой родной дядя, – заявил он. – Это я предложил ему уничтожить Кола Уитлока.

Естественно, соученики Роуэна поверили каждому его слову. Они разбушевались и принялись швырять в него еду со столов. И тогда он прокричал:

– Я хочу вам сказать, что мой дядя скоро вернется, и он попросил меня выбрать следующего кандидата.

Неожиданно еда перестала летать по залу, злобные взгляды потухли, а позже – чудесным образом – прекратились и нападения. Пустота же была заполнена… пустотой.

Теперь никто не рисковал встретиться с Роуэном взглядом. Даже его учителя. Некоторые же из них вообще принялись ставить ему отличные оценки там, где он заслуживал только хорошие или удовлетворительные. Роуэн стал чувствовать себя призраком, существующим в искусственно созданной пустыне, в которую превратилась его жизнь.

Дома же все текло по-прежнему. Отчим полностью отстранился от проблем Роуэна, а мать была слишком занята разными важными мелочами, чтобы у нее оставалось время на сына. Они знали, что произошло в школе, но, не желая утруждать себя, следовали обычной родительской «мудрости»: если проблемы ребенка решить невозможно, они перестают быть проблемами.

– Я хочу перевестись в другую школу, – сообщил Роуэн матери, решив внять советам директора.

Реакция матери была до боли нейтральной.

– Ну что ж, – кивнула она, – если тебе это кажется правильным…

Роуэн был почти убежден: скажи он матери, что рвет все связи с нормальными людьми и уходит к тоновикам, она промолвила бы:

– Ну что ж, если тебе это кажется правильным…

Поэтому, когда пришло приглашение в оперу, Роуэну было наплевать, кто его прислал. Что бы это ни было, это явилось спасением – по крайней мере на вечер.

Девушка, которую он встретил в ложе, была довольно мила. Хорошенькая, уверенная в себе – наверняка у нее уже есть бойфренд, хотя она ни словом о нем не обмолвилась. Потом пришел жнец, и мир Роуэна вновь погрузился во тьму. Именно этот человек нес ответственность за все его несчастья последних месяцев. Если бы это помогло, он бы вытолкал жнеца за перила ложи, вниз; но нападения на жнецов были чреваты необратимыми последствиями: уничтожалась вся семья нападавшего. Только так можно было обеспечить безопасность тех, кто приносил людям смерть.

Когда опера закончилась, жнец Фарадей протянул им по карточке и дал предельно четкие инструкции:

– Мы с вами встретимся по тому адресу завтра утром, ровно в девять.

– А что мы должны сказать нашим родителям по поводу сегодняшнего вечера? – спросила Ситра, родителям которой, как понял жнец, было не все равно.

– Что пожелаете нужным. Это не имеет никакого значения – лишь бы мы встретились завтра.

По данному Ситре и Роуэну адресу находился Музей мирового искусства, самый красивый музей города. Он открывался в десять, но стоило жнецу показаться на ступенях, ведущих к главному входу, как охранник открыл двери и, не задавая вопросов, впустил всех троих.

– Еще одно преимущество моей работы, – сказал жнец Фарадей.

Они шли через галереи старых мастеров в молчании, нарушаемом лишь звуком их шагов да замечаниями, которые жнец делал по поводу висящих по стенам шедевров:

– Взгляните, как Эль Греко использует искусство контраста для пробуждения страстного желания!

– Посмотрите, насколько более ярким становится изображенный сюжет у Рафаэля, когда он добавляет текучести движению.

– О! Это великий пророк Сёра! Изобрел пуантилизм за целый век до появления пикселя.

Роуэн первым задал главный вопрос:

– Какое отношение все это имеет к нам?

Жнец Фарадей вздохнул, не скрывая легкой раздраженности, хотя, вероятно, он ожидал этого.

– Я даю вам уроки, – сказал он, – которых вы точно не получите в школе.

– Что же, – проговорила Ситра, – получается, что вы вытащили нас сюда, чтобы преподать уроки истории живописи? Это же непозволительная трата вашего драгоценного времени.

Жнец рассмеялся, и Роуэн пожалел, что это не он развеселил Фарадея.

– И что вы успели усвоить? – спросил жнец.

Никто не ответил, и тогда Фарадей задал другой вопрос:

– По какому пути пошел бы наш разговор, если бы я привел вас в современную галерею, а не сюда, где собраны полотна Века Смертных?

Роуэн решил рискнуть:

– Наверное, мы говорили бы о том, насколько глазу легче воспринимать живопись бессмертных. Легче и… не так беспокойно.

– А как насчет вдохновения? Где его больше?

– Это вопрос выбора, – сказала Ситра.

– Возможно, – согласился жнец. – Важно то, что перед нами – искусство обреченных на смерть, и я хочу, чтобы вы прониклись их чувствами.

И он провел их в следующую галерею.

Хотя Роуэн и думал, что картины не произведут на него никакого впечатления, он ошибался.

В следующем зале картины закрывали стены от пола до потолка. Роуэну они не были знакомы, но это не имело значения. Во всех висящих здесь работах присутствовало нечто общее – и если они не были написаны одной рукой, то одна и единая душа, совершенно определенно, чувствовалась во всех полотнах. Некоторые картины были на религиозную тему, некоторые являлись портретами, на иных рука мастера запечатлела ускользающий свет ежедневного бытия с живостью, которой лишено было искусство Эпохи Бессмертных. Желание и воодушевление, горе и радость – все жило и играло на развешанных по стенам холстах, иногда сливаясь в единую эмоцию в рамках единого произведения. Иногда это тревожило, но было чрезвычайно убедительно.

– Мы можем побыть здесь подольше? – спросил Роуэн, вызвав своим вопросом улыбку на устах жнеца.

– Конечно.

Ко времени, когда они закончили осмотр, музей уже открылся, и по залам бродили посетители. Увидев жнеца в сопровождении юноши и девушки, они сторонились, и это напомнило Роуэну школу. Ситра по-прежнему не догадывалась, зачем Фарадей вытащил их в музей, но к Роуэну понемногу приходило понимание.

Жнец пригласил их в ресторан, где официантка немедленно принесла им меню и принялась обслуживать вне очереди, забыв про остальных посетителей. Еще одно преимущество. Роуэн заметил, что после того как они вошли, новых посетителей и не было. Вероятно, когда они соберутся уходить, ресторан совершенно опустеет.

– Если вы хотите, чтобы мы сообщали вам нечто об известных нам людях, – сказала Ситра, – то мне это неинтересно.

– Я сам собираю всю необходимую мне информацию, – покачал головой Фарадей. – И вы не нужны мне в качестве информаторов.

– Но для чего-то мы вам нужны, не так ли? – спросил Роуэн.

Жнец не ответил. Вместо этого он заговорил про население мира и возложенные на жнецов задачи – если не сокращать его, то по крайней мере поддерживать в разумных пропорциях.

– Соотношение количества людей и способности «Гипероблака» к производству всего необходимого для них требует регулярной «жатвы», – объяснил он. – Чтобы обеспечить это соотношение, нам нужно больше жнецов.

Затем из кармана, спрятанного в складках мантии, он извлек кольцо жнеца, подобное тому, которое носил сам. Камень сверкнул отраженным светом, преломил его в своих глубинах, оставив, тем не менее, непроницаемым ядро.

– Три раза в году мы, жнецы, собираемся на большую ассамблею, именуемую конклавом. Там мы обсуждаем ход «жатвы», решаем, требуются нам в том или ином округе дополнительные жнецы или нет.

Ситре захотелось исчезнуть в глубинах своего кресла. Она наконец поняла.

Хотя Роуэн уже подозревал нечто подобное, увидев кольцо, он тоже вжался в кресло.

– Камни на кольцах, которые мы носим, были сделаны первыми жнецами в самом начале Эпохи Бессмертных, – сказал Фарадей. – Именно тогда общество осознало, что естественную смерть придется заменить искусственной. Было сделано гораздо больше камней, чем требовалось в те годы, поскольку основатели сообщества жнецов были мудрыми людьми и предвидели потребность в новых жнецах. При возникновении необходимости камень вставляют в золотую оправу и передают новому кандидату.

Жнец повертел кольцо в руке, разглядывая камень и посылая преломленные в нем лучи света по углам комнаты. Потом посмотрел в глаза своим собеседникам – сначала Ситре, потом Роуэну.

– Я только что вернулся с зимнего конклава, где мне вручили кольцо, чтобы я мог взять себе ученика.

Ситра покачала гловой:

– Пусть это будет Роуэн. Мне неинтересно.

Роуэн повернулся к Ситре, жалея, что опоздал со своим высказыванием.

– Почему это ты думаешь, что учеником должен стать я?

– Я избрал вас обоих! – сказал Фарадей, повысив голос. – Вы оба овладеете искусством. Но в конце кольцо получит только один. Другой или другая вернется к обычной жизни.

– Почему же мы должны состязаться за то, чего ни один из нас не хочет? – спросила Ситра.

– В этом парадокс профессии, – ответил жнец. – Тот, кто желает этим заниматься, никогда не станет жнецом. Только тем, кому более всего претит лишать жизни, поручают эту работу.

Он убрал кольцо, и Роуэн, только сейчас осознав, что держал его в руках, перевел дыхание.

– Вы оба сотканы из моральной ткани высочайшего качества, – продолжал Фарадей. – И я надеюсь, что те высокие принципы, которые вы исповедуете, побудят вас стать моими учениками – не по принуждению, а по вашему собственному выбору.

Затем он встал и вышел, не платя по счету, – никто и никогда не предъявлял счет жнецу.

Ничего себе! Сначала решил поразить их высотами культуры, а потом попытался втянуть в свои делишки! Да никогда, ни при каких обстоятельствах Ситра не променяет свою жизнь на жизнь жнеца!

Вернувшись вечером домой, Ситра все рассказала родителям. Отец обнял ее, и Ситра расплакалась у него на плече – так ее потрясло сделанное ей предложение. А потом мать сказала то, что Ситра никак не ожидала услышать.

– Ты согласна?

Сам факт, что мать задала этот вопрос, потряс Ситру не меньше, чем предложенное ей утром кольцо жнеца.

– Что? – спросила она.

– Я знаю, – сказал отец, – это непростой выбор. Но мы поддержим тебя, что бы ты ни решила.

Ситра посмотрела на родителей так, словно видела их первый раз в жизни. Неужели они знают ее так плохо, что допускают, что она может стать ученицей жнеца? Ситра даже не знала, что и сказать на это.

– А вы хотите, чтобы я… чтобы я стала жнецом? – спросила она, заранее ужасаясь их ответу.

– Мы хотим того же, чего хочешь ты, моя милая, – ответила мать. – Но посмотри на это под другим углом: жнец ни в чем не нуждается, все твои желания и нужды будут удовлетворены, и ты никогда не станешь жертвой жнеца.

И вдруг новая мысль пришла Ситре в голову:

– Но и вам тогда не придется об этом беспокоиться… Семья жнеца пользуется иммунитетом до тех пор, пока жнец жив.

Отец покачал головой:

– Речь идет вовсе не о нашем иммунитете.

Ситра поняла, что он говорит правду.

– Но, если не о вашем, тогда… тогда об иммунитете для Бена, – сказала она.

На эти ее слова родители не сказали ничего. До сих пор их посещали черные воспоминания о неожиданном вторжении в их дом жнеца Фарадея. Они же не знали тогда, зачем к ним явился жнец. Вполне мог забрать Бена или Ситру. Но теперь, если Ситра станет жнецом, им не нужно будет бояться неожиданных посетителей.

– И вы хотите, чтобы я всю жизнь убивала людей?

Мать отвернулась.

– Прошу тебя, Ситра, подумай как следует, – сказала она. – Это ведь не убийство, а « жатва ». Это важное дело. Необходимое. Конечно, никому оно не нравится, но все согласны с тем, что делать его нужно. И если кто-то этим должен заниматься, то почему не ты?

Ситра легла в постель раньше обычного, еще до ужина – ее аппетит был напрочь убит бурными переживаниями дня. Родители несколько раз подходили к комнате дочери, но она отсылала их.

До этого дня Ситра не задумывалась о том, какую дорогу в жизни она изберет. Собиралась поступить в колледж, получить какую-нибудь приятную во всех отношениях профессию, найти хорошее место, встретиться с каким-нибудь милым парнем, жить с ним уютной, но ничем особо не примечательной жизнью. Не то чтобы она стремилась к такому существованию, – просто ничего иного она не ожидала. Так жили все. Не имея особых, выходящих за рамки обыденности, желаний, все просто поддерживали свое существование. Времени для этого хватало – целая вечность.

Нашла бы она более значительный смысл жизни – в работе жнеца? Ответом все еще было решительное «Нет!».

Но если так, почему она никак не может заснуть?

Для Роуэна решение было не таким мучительным и сложным. Да, ему была ненавистна сама мысль о том, что он может стать жнецом. Но еще более претила ему идея, что жнецом может стать кто-нибудь другой, кого он знает. Нет, он не считал, что в моральном отношении превосходит кого-либо из окружающих; но в нем было развито острое чувство сопереживания. Он с глубокой симпатией относился к другим людям – более даже, чем к самому себе. Именно это чувство бросило его в кабинет директора, когда жнец увел туда Кола. Это же чувство приводило его к постели Тигра каждый раз, когда тот бросался из окна.

И Роуэн уже знал, что чувствует жнец – одинокий, оторванный от остального мира. Именно такой жизнью Роуэн и жил последнее время. Но сможет ли он жить так вечно? Хотя, вероятно, все будет иначе. Ведь жнецы собираются вместе. Три раза в году у них проходят конклавы, где они могут и подружиться друг с другом. И это, между прочим, самый элитный на земле клуб. Нет, он не хотел становиться его членом, но он был призван. Это могло бы лечь на его плечи тяжелым бременем. Но в этом – и честь, и почет профессии.

Родителям он ничего не сказал, чтобы они не повлияли на его решение. Иммунитет для всей семьи? Конечно же они станут настаивать, чтобы он принял предложение Фарадея. Роуэна любили, но без особого пыла, только как одного из всех. И если он пожертвует собой ради семьи, всем им станет лучше.

В конце концов последнее слово осталось за искусством. Утренние холсты великих мастеров заполняли сновидения Роуэна и не оставляли его всю ночь. Какой была жизнь в Век Смертных? Полной страстей – и добрых, и злых. Страх рождал веру. Отчаяние придавало смысл восторгу. Говорят, тогда и зима была холоднее, а лето – жарче.

Над жившим тогда человеком простиралось вечное, непознанное небо, внизу лежала черная, всепоглощающая земля, а впереди со всей трагической неизбежностью его ждала смерть. Именно поэтому, вероятно, жившие тогда люди испытывали особые, грандиозные ощущения, нашедшие столь великолепное воплощение в их живописи. С тех пор никто не создал ничего, равного по ценности искусству Века Смертных. Но если он, Роуэн, став жнецом, сможет вернуть в этот мир хоть намек на то, что было раньше, его жизнь будет растрачена не зря.

Найдет ли он в себе силы, чтобы уничтожить другое человеческое существо? И не одно, а много, день за днем, год за годом – до тех пор, пока его собственная жизнь не сольется с вечностью. Жнец Фарадей считает, что он на это способен.

На следующее утро, перед тем как уйти в школу, Роуэн сообщил матери, что жнец предложил ему пойти в ученики, а потому он больше не будет посещать школу. Мать сказала:

– Ну что ж, если тебе это кажется правильным…

Сегодня я проходила процедуру культуро-параметрического аудита. Его устраивают нам раз в году, и это всегда – стресс. В этом году аудиторы проанализировали каждый индекс культуры у тех, кого мы «собрали» за прошедшие двенадцать месяцев, и, слава богу, у меня вышло как раз то, что нужно:

20 % – европеоиды,

19 % – африканеры,

20 % – паназиаты,

19 % – мезолатины,

23 % – прочие

Иногда определить культурный индекс крайне сложно. Личный индекс – вещь интимная, а потому мы можем считывать его только по видимым признакам, которые сейчас не настолько очевидны, как это было у прошлых поколений. Когда показатели у жнеца отклоняются в ту или иную сторону, Высокое Лезвие накладывает на него или нее меры дисциплинарного воздействия и в течение следующего года самолично предписывает распорядок «жатвы» – то, чем обычно каждый жнец занимается в одиночку. Как правило, это воспринимается как позор.

Индекс призван поддерживать в мире культурное и генетическое равновесие, но разве при этом мы учитываем все дестабилизирующие факторы? Например: кем было решено, что приоритет следует отдавать европеоидам?

– Из журнала жнеца Кюри.