Онлайн чтение книги Жозеф Бальзамо
2. АЛЬТОТАС

В карете путешественник оказался лицом к лицу со стариком: сероглазый, с крючковатым носом и дрожащими, но подвижными руками, он сидел, погрузившись в большое кресло, и правой рукой листал объемистый манускрипт на пергаменте, зажав в левой серебряную шумовку. Его поза, его занятие, его неподвижное морщинистое лицо, на котором, казалось, жили лишь рот и глаза, — все это, безусловно, показалось бы читателю необычным, однако, несомненно, было привычно путешественнику, который даже не бросил взгляда в эту сторону, словно она того и не стоила.

Три стены — старик, как вы помните, называл таким образом боковины каретного кузова, — увешанные шкафчиками, полными книг, окружали кресло, вполне обычное и никоим образом не способное соперничать с диковинным персонажем, для которого над шкафчиками были устроены полки, вмещавшие множество колб, склянок и коробочек, вставленных в специальные гнезда, какие делают на кораблях для посуды; к каждому шкафу или полке старик, привыкший, по всей видимости, делать все сам, мог подъехать на кресле и там с помощью домкрата, сделанного сбоку кресла, поднять или опустить его на нужную высоту.

Комната — назовем ее так — имела восемь футов в длину, шесть в ширину и столько же в высоту; напротив входа, кроме колб и реторт, несколько ближе к четвертой стене, свободной для входа и выхода, помещалась печь — с козырьком, мехами и колосниковой решеткой. Теперь на ней стоял раскаленный добела тигель с кипящей жидкостью, пар от которой выходил через трубу на крыше; этот таинственный пар и являлся предметом непрестанного изумления и любопытства прохожих всех стран, любого пола и возраста.

Среди склянок, коробок и книг, в живописном беспорядке разбросанных по полу, виднелись также медные щипцы, куски угля, мокнущие в каких-то растворах, чаша, наполовину налитая водой: с потолка на нитках свисали пучки трав — одни из них на взгляд казались свежими, другие, видимо, были собраны уже давно.

Внутри кареты стоял довольно сильный запах, который, не будь эта лаборатория столь странной, мог бы именоваться ароматом.

Когда путешественник вошел, старик, быстро и ловко подкатив свое кресло к печи, с тщательностью, достойной уважения, принялся снимать пену с кипящей в тигле жидкости. Когда появление спутника отвлекло старика от этого занятия, он правой рукой нахлобучил на уши бархатный когда-то черный колпак, из-под которого торчали кое-где пряди редких серебристых волос, и с необычным проворством вытащил из-под колесика кресла полу своего длинного шелкового, подбитого ватой халата, который после десятилетней носки превратился в бесцветную, бесформенную и кое-где рваную тряпку.

Настроение у старика было отвратительное: снимая с жидкости пену и поправляя халат, он не переставая ворчал:

— Вот окаянный зверь! Он, видите ли, испугался — а чего спрашивается? Трясет дверь, толкнул печь и пролил четверть моего эликсира в огонь. Во имя Всевышнего, Ашарат, брось ты это животное в первой же попавшейся нам пустыне.

— Прежде всего, учитель, — улыбнувшись, ответил путешественник, — пустыня нам больше не попадется, потому что мы уже во Франции, а потом, я никогда не решусь расстаться с конем, цена которому тысяча луидоров; да ему и вовсе нет цены — он ведь альборакской[24]От слова «альборак», так мусульмане зовут лошадь, которая, по преданию, доставила Магомета из Мекки в Иерусалим за 1/10 часть ночи. породы.

— Тысяча луидоров, тысяча луидоров! Да я могу дать вам сколько угодно тысяч — луидоров или чего-либо другого. Ваша лошадь стоит мне уже больше миллиона, не считая того, что она отнимает дни от моей жизни.

— Бедняга Джерид опять что-нибудь натворил, а?

— Натворил! Не будь его, через несколько минут эликсир закипел бы весь, до последней капли. Правда, ни Зороастр, ни Парацельс[25]Парацельс (1493–1541) — немецкий врач и естествоиспытатель. ничего по этому поводу не говорят, однако Борри[26]Борри, Джузеппе Франческо (1623–1695) — итальянский алхимик. советует делать именно так.

— Но эликсир и так через несколько секунд закипит, дорогой учитель.

— Закипит, как же. Неужели вы не видите, Ашарат, что это проклятие какое-то: огонь гаснет, так как через трубу что-то льется.

— Я знаю, что это льется, — смеясь, отозвался ученик. — Это вода.

— Как вода? Пропал мой эликсир! Опять нужно все начинать заново — словно я могу позволить себе терять время попусту! Боже мой! — в отчаянии воздев руки к небу, вскричал старый ученый. — Что за вода? Откуда она, Ашарат?

— Чистая небесная вода, учитель. Разве вы не заметили, что дождь льет как из ведра?

— Я ничего не замечаю, когда работаю! Вода… Так вот оно что! Это в конце концов несносно, Ашарат, клянусь вам! Я ведь уже полгода прошу сделать над трубой колпак! Да какие полгода — год! А вы и ухом не ведете… Кому ж это делать, как не вам, раз вы так молоды! А к чему ведет ваше небрежение? Сегодня дождь, завтра ветер — и в результате все мои расчеты и опыты насмарку. А мне, клянусь Юпитером, нужно спешить: вам прекрасно известно, что конец мой близок и, если я не буду готов к этому дню, если не отыщу эликсир жизни — прощай мудрый ученый Альтотас! Сто лет мне исполнится тринадцатого июля, ровно в одиннадцать вечера; к этому времени эликсир должен быть доведен до совершенства.

— Но, как мне кажется, все идет превосходно, дорогой учитель, — возразил Ашарат.

— Да, я уже проделал опыты на впитывание, и к моей почти полностью парализованной руке вернулась гибкость. Потом, я выигрываю на времени, отведенном для еды, потому что ем теперь только раз в два-три дня, а в промежутках ложечка эликсира, пусть еще несовершенного, поддерживает мои силы. Подумать только: мне, судя по всему, осталось найти лишь одно растение, хотя бы листочек, — и эликсир будет готов! Быть может, мы уже сто, пятьсот, тысячу раз проходили мимо него, топтали копытами наших лошадей, переезжали колесами нашей кареты. Об этом растении, Ашарат, говорил еще Плиний, но ученые до сих пор так его и не нашли или, точнее, не заметили, ведь ничто не исчезает бесследно. Послушайте-ка, нужно, чтобы вы спросили его название у Лоренцы во время ее очередного озарения, ладно?

— Хорошо, учитель, не беспокойтесь, спрошу.

— А пока, — глубоко вздохнув, проговорил ученый, — у меня нет эликсира, а мне ведь надо три с половиной месяца, чтобы довести его до того состояния, в каком он был сегодня, и вы это знаете. Берегитесь, Ашарат, в день моей смерти вы потеряете не меньше, чем я… Но что за шум? От колес, что ли?

— Нет, учитель, это гром.

— Гром?

— Да, который только что чуть было не убил всех нас, и меня в первую очередь. Правда, меня спасла шелковая одежда.

— Ну вот! — воскликнул старик и стукнул кулаком по колену, загудевшему, словно оно было полым. — Вот чему вы меня подвергаете, Ашарат, с вашим ребячеством! Я ведь мог погибнуть во время грозы, меня могла убить какая-то дурацкая молния, которую, будь у меня время, я мог бы заставить спуститься в трубу и вскипятить мне котелок воды. Меня и так подстерегают всякие неприятные случайности, проистекающие от людской неуклюжести или злобы, — так нет же, вам этого мало, вам нужно, чтобы я подвергался угрозе со стороны неба, угрозе, которую ничего не стоит предотвратить!

— Простите, учитель, но вы мне еще не объяснили…

— Как! Я не рассказал вам о своем змее-громоотводе с остроконечными проводниками? Вот сделаю эликсир, и вы все узнаете, а сейчас, как вы понимаете, мне некогда.

— Значит, вы полагаете, что можно обуздать молнию?

— Не только обуздать, но и направить куда угодно. Когда-нибудь, когда мне стукнет двести и останется лишь спокойно дожидаться трехсотлетия, я наброшу на молнию стальную узду и смогу управлять ею так же просто, как вы управляете Джеридом. А пока умоляю вас, Ашарат, закажите на трубу колпак.

— Я это сделаю, не беспокойтесь.

— Сделаю, сделаю… у вас вечно все в будущем, словно оно в нашем полном распоряжении. Ах, меня никто никогда не поймет! — в волнении и отчаянии ломая руки, воскликнул ученый. — Не беспокойтесь! Он говорит, чтобы я не беспокоился, а ведь, если я через три месяца не закончу эликсир, для меня все будет кончено. Но дайте только мне пережить мое столетие, дайте вернуть молодость, гибкость членов, способность двигаться, и мне никто не будет нужен, и вместо того, чтобы слышать от других: «Я сделаю», я сам буду говорить: «Я сделал!».

— А вы можете сказать так про наше великое дело, о котором вы думали?

— Боже мой, да разумеется! Будь я также уверен в том, что сделаю эликсир, как в том, что изготовлю алмаз…

— Так вы в этом и в самом деле уверены, учитель?

— Конечно, я ведь уже сделал его.

— Сделали алмаз?

— Ну да, посмотрите сами.

— Где?

— Да вон, справа, в стеклянном стаканчике… Правильно, здесь.

Путешественник с жадностью схватил стаканчик: он был сделан из необычайно тонкого хрусталя, а на дне его лежал слой мельчайшего порошка, прилипшего кое-где к стенкам сосуда.

— Алмазный порошок! — воскликнул молодой человек.

— Вот именно, алмазный порошок, а что под ним — поищите-ка хорошенько!

— Верно, брильянт с просяное зернышко.

— Величина не имеет значения: мы соединим весь этот порошок, и из просяного зернышка получится конопляное семечко, из него — горошина… Но ради Бога, милый Ашарат, сделайте за это колпак над трубой и громоотвод над каретой, чтобы вода не лилась в печь, а молния обходила карету стороной.

— Сделаю, сделаю, не беспокойтесь.

— Опять! Он просто изводит меня своим вечным «не беспокойтесь». Ах, молодость! Безрассудная, самонадеянная молодость! — зловеще рассмеялся старик, обнажив беззубые десны; глаза его при этом, казалось, ввалились еще глубже.

— Учитель, огонь догорает, тигель остывает. Что в нем, кстати?

— Посмотрите.

Молодой человек поднял крышку и увидел кусочек остекленевшего угля размером с небольшой орех.

— Алмаз! — вскричал он и тут же добавил: — Но он же с изъяном, неправильной формы… Он ничего не стоит.

— А все потому, Ашарат, что огонь погас, поскольку на трубе нет колпака. Теперь вам ясно?

— Ну полно, простите меня, учитель, — ответил молодой человек, так и этак вертя в пальцах алмаз, который то вспыхивал в лучах света, то снова гас. — Простите меня и поешьте чего-нибудь, чтобы подкрепиться.

— Это ни к чему: два часа назад я выпил ложечку эликсира.

— Вы ошибаетесь, учитель: вы сделали это в шесть утра.

— А который теперь час?

— Уже половина третьего ночи.

— Иисусе! — всплеснув руками, воскликнул ученый. — Еще один день прошел, пробежал, пролетел. Сутки становятся все короче, в них уже не двадцать четыре часа.

— Если не хотите есть, хотя бы немного сосните, учитель.

— Ладно, я посплю часа два. Однако посматривайте на часы и через два часа разбудите меня.

— Обещаю.

— Знаете, Ашарат, — ласково продолжал старик, — когда я засыпаю, мне всегда страшно, что это — навеки. Вы ведь разбудите меня, правда? Не обещайте, лучше поклянитесь.

— Клянусь, учитель.

— Через два часа?

— Через два часа.

В это время на дороге послышался шум, словно проскакала галопом лошадь. Затем раздался крик — тревожный и в то же время удивленный.

— Что там еще такое? — вскричал путешественник, проворно распахнув дверцу, и, не воспользовавшись подножкой, спрыгнул на дорогу.